Опаздываю. Как всегда опаздываю. На 90-м хайвее пробки, а ехать еще целый час. Еще даже Сирса не видно.
Набираю номер Сони. Ей ближе к Грэнт Парку, пусть меня не ждет, а идет и занимает место. Посидит одна, не растает, я тоже ее вечно жду.
И всю жизнь она берет трубку только с пятого зуммера.
- Ой, ты уже в дороге? Слу-у-ушай... Я завозилась, забыла тебе перезвонить...
Ну вот, она еще дома! Я тут мечусь, нервничаю. С Сонькой так всегда.
- Ты хоть знаешь, что сегодня в программе? - хохочет негодяйка.
Молчу, наливаюсь злостью. Знаю, конечно. Рахманинов, Второй концерт для фортепьяно с оркестром и Григ во втором отделении. Не помню, что - Грига, но я еду ради Второго концерта. Она еще будет меня проверять!
- Так вот, я тебе не успела сказать - программу-то поменяли, черти. Корейские песнопения сегодня.
- Что-о?
- Да, дорогая. Бывает. Из-за дирижера. Опоздал, не успели провести репетицию, ну не важно. Мы же не поехали бы на корейцев, правда?
Дорога почему-то тут же расчистилась, на меня стремительно летели небоскребы с Сирсом во главе. Тут надо смотреть в оба, главное, правильно перестроиться. Ага, вот съезд на Конгресс, он приведет меня прямо в гараж Миллениум Парка.
- Эй! - Соня привычно кричит, как на Привозе. - Э-эй! Где ты там? Чего молчишь-то?
Это помогает мне очухаться от напряжения.
- Значит так, - говорю ей в телефон и ныряю в бетонную трубу гаража. Останавливаюсь у шлагбаума. - Корейская музыка самая красивая музыка в мире! Поняла? И я конечно, поеду на корейцев, тем более, что я уже поехала на корейцев, и тем более, что я уже приехала на корейцев.
Чувствую, она замерла, зарядилась моей напряженностью, поняла, что я в бешенстве. Еще бы, я проехала 32 мили, чтобы попасть в центр, чтобы встретиться с любимой подругой, чтобы раз в полгода на пленере, в парке на травке послушать вместе любимую русскую классику!
И вот - она вся пушистая, а я как дура приехала на корейцев.
- Значит так, - повторяю с интонацией киношного убийцы. - У меня с собой шесть вкуснейших сырника, полный термос кофе и даже два складных стула. И я буду сидеть сразу на двух стульях, есть сразу шесть сырников, наслаждаться мелодичнейшей музыкой и дышать восхитительным свежим воздухом. А ты будешь сидеть дома и завидовать мне.
Я отключила телефон и вытащила из митера талончик.
Через пять беспорядочных кругов по подземному паркингу, я наконец нашла свободное место. Взяла свой рюкзачок с едой и стульчик. Разумеется, один, я же теперь никого больше не жду.
Поднялась на лифте и обнаружила, что до Миллениум Парка еще шагать и шагать по Мичигану сквозь бесцельно фланирующую пятничную толпу. Все одно к одному.
Наконец, доплелась до театра. Прошла официальный, скучный партер с креслами, вышла на неофициальную, истинно демократичную - просто зеленая лужайка -территорию, нашла свободный пятачок травы, сбросила, как сказали бы классики - с натруженых плеч, рюкзачок, хрустнула стульчиком нехитрой конструкции, расправляя его, и бухнулась, наконец, на сиденье. И вытянула ноги. До начала еще минут пятнадцать, можно расслабиться.
И оглядеться.
Слева, наискосок от меня, стайка брызжущих счастьем подружек, простеньких, как придорожные ромашки, неизвестно по какой причине столь откровенно возбужденных. Скорее всего, безо всяких причин, просто им по двадцать лет, а у них на раскладном столике две бутылки шампанского. Ну, что ж, пожалуйста, веселитесь, только это означает, что тишины с этого угла мне не ждать.
Справа наискосок - на клетчатом акриловом одеяльце развалилась мама с малышом. Нет, с малышкой. И какая мама! По общей массе может поспорить с африканской слонихой Руахи, для которой не смогли подобрать клетку в Базельском зоопарке и просто привязали к дереву. Не мешало бы переслать этой маме линк про слониху. Плечи кариатиды, торс атланта. Я готова была сидеть с закрытыми глазами, лишь бы не видеть, как перекашивается и чуть не лопается ткань на ее округлостях. Господи, я тут же вспомнила, как моя дочь, нанимая няню для сына, отбраковала "хорошую, добрую Марию Григорьевну". Почему, спрашивала я. Потому, что она слишком толстая - Мишке будет неприятно на нее смотреть. Вот и мне. Неприятно.
Все сегодня одно к одному. И с этими соседями тоже все ясно - малышка, года полтора всего, будет пищать, вопить, мама - на нее орать... Но переходить в другое место у меня уже нет сил.
Ну, а кто рядом со мной? Слева, в полуметре? О, Боже! Старик-алкаш. Этого только нехватало. Да он, по-моему, еле дышит, или спит - так худ и стар. Там - слониха, здесь Божий одуванчик. Нет, одуванчики - это про бабушек. А этот дедушка настоящий кузнечик, костлявый настолько, что по самую грудь провалился в тряпичное сиденье - ничего не весит! Коленки торчат на уровне ушей, руки висят до уровня травы. Однако дедушка не забыл придти на концерт с бутылочкой и стаканчиком - вон они уютно полускрылись в сеточных кармашках стула по обе стороны от немощного тельца. Сбежал от сварливой жены выпить под музыку, или, наоборот, живет бобылем? Бомжом? Ну ладно, пусть спит, это мирит меня с ним. С алкашом.
А справа, вижу, банкет.
Да-а-а... Невезение - вещь липучая. И продолжительная. Вечер сегодня явно идет криво. "Спорченный" вечер, как говорит моя Соня.
Огромная белая скатерть, на подносах - не поддающиеся счету коробочки с крышечками, прямо демонстрация всего волмартовского ассортимента емкостей для еды. А еще - тарелочки, вилочки... Банкет на пленере.
Постойте, а бывает банкет на двоих? Ведь их за "столом" только двое. Два аккуратных господина, один погрузнее и постарше, другой постройнее и помоложе, белые тенниски, белые шорты, на коленях - салфеточки. Интеллигентно жуют, вдумчиво всматриваются в тарелки. Разговаривают тихо, улыбчиво, нежно смотря друг другу в глаза.
Господи! Да все понятно! Даром что в белых одеждах - мы насчет вашего "цвета" догадываемся и без подсказок. Ну-у, ребята... Хотя, мне - что? Ну, двое влюбленных, однополая семья (как говорит та же Соня - бесполая), мне-то какое дело. Сидели бы рядом два бандита - было бы лучше?
"Спорченный" вечер.
Я откинулась на спинку и подняла голову к небу.
Вот, что надо было сделать с самого начала! Посмотреть на дивное голубое небо, на сизые громады небоскребов, которые клонят книзу - как на снимке широкоформатной камерой - свои островерхие головы, на горящие в высоте, вместо звезд, золотистые лампы в окнах, на блистающую в заходящем солнце фантастическую крышу театра - паруса, наполненные ветром, гениальный плод творческой мысли... Воспетое - многажды! - архитектурное великолепие даун-тауна Чикаго. Вот оно, вокруг меня, для меня, и я благодарно восхищаюсь им..
И вдруг со сцены полилась необычайная музыка. Нежная, как летний ветерок, как бы детская, наивная... Ни на какую не похожая, влекущая за собой.
Можно было подумать, что играет лютня, а , может быть, гусли... Не уверена. Мне были не видны инструменты в руках музыкантов - слишком далеко. Но вот я стала яственно слышать арфу, и, конечно, флейту. Музыка еле касалась души, но - завораживала...
Краем глаза я увидела, что мой старикан справа проснулся. Выпрямил спину, сколько смог, вытянул шею и стал похож не на кузнечика, а на гуся. Маленькая головка на шатающейся шее пытается что-то рассмотреть на сцене. Кстати, а на шее-то у него -бабочка бордового бархата! Ска-а-ажите, какой эстет.
В музыкальной школе нас учили: хотите понять музыку, отгородитесь от всех остальных звуков, слушайте с закрытыми глазами. Я сидела и слушала с закрытыми глазами, но вдруг ощутила толчок. Это к моему стулу придвинулся стул соседа. Он наклонился ко мне и прошептал:
- Скажите, будьте любезны, я ведь не совсем сошел с ума. Это ведь не Рахманинов?
Я хмыкнула.
- Еще бы! Конечно, не Рахманинов. Программу поменяли. Это корейская народная музыка.
- Догадываюсь... - Его брови, взлетевшие было к небу, одна за другой, как птички, осели на место.
Нельзя утверждать, что публика слушала малоизвестных корейских композиторов затаив дыхание, нет, люди на лужайке переговаривались, смеялись, вставали, перемещались, но в основном, конечно, ели. Это был всечикагский ужин на траве.
Но стоило музыкантам уйти со сцены на перерыв, началась бурное, ничем не сдерживаемое вечернее времяпрепровождение. Получилось, что антракта ждали.
В стае веселых девушек, что от меня наискосок, произошел санкционированный всплеск эмоций - к ним присоединились трое парней баскетбольного типа, и дружные девичьи визги зазвучали дружнее и визгливее.
И в стане слонихи тоже произошли изменения. С невероятным трудом поднявшись с земли, слониха стала вдруг собирать разбросанные вещи. А малышка стремглав кинулась навстречу какой-то молодой парочке, ткнулась парню в ноги, ну, в смысле, в колени. "Daddy!" Ах, вот у нее какие родители! Ну, конечно, толстуха - няня, а мама - вон какая милая студенточка. И папа - просто загляденье, опять же - галстук-бабочка. Малышка получила свою порцию маминых-папиных поцелуев и вдруг выхватив из рук (лап, ног?) слонихи какую-то красивую бумажку, побежала, куда глаза глядят и налетела с ходу на меня. Я поймала ее в охапку и мы чуть обе не полетели в траву с моего хилого стульчика. Переполненная энергией девчушка легко вывернулась и бросилась назад к родителям. Красивая бумажка осталась у меня на коленях - программка вечера. Я встала было, чтобы вернуть ее, но мама малышки сделала знак, мол, оставьте себе, и помахала в воздухе вторым экземпляром.
А вокруг все - питались, жевали. И моя парочка влюбленных слева, в белом, тоже продолжала методично, со знанием дела, со вкусом (а все-таки есть разница между "со знанием дела" и "со вкусом", правда?) опустошать свои пластиковые коробочки.
И тут мой старичок снова наклонился ко мне.
- Простите, вы любительница корейской музыки?
Я опять фыркнула.
- Да, мне понравилось, а что? - Но потом я подумала - чего я задираюсь? Тихий дядечка, зачем мне казаться хуже, чем я есть на самом деле? И вежливо добавила: - Но я приехала, конечно, не ради этих нежных мелодий. А ради Рахманинова. Мой любимый Второй концерт...
Старикан вдруг сделал неамериканский жест: положил свою невесомую ручку на мою, лежащую на подлокотнике:
- Это правда? - по-моему в его глазах даже блеснули слезы. Чувствительный кузнечик. - Дело в том...
И чего он так волнуется?
- Дело в том, что я сам пианист. В прошлом, разумеется, - он улыбнулся и стал вдруг очень симпатичным. - И Второй концерт маэстро тоже моя самая любимая музыка!
Снова наклонился и доверительно прошептал:
- Я слушал игру самого Рахманинова! Я слушал его собственное исполнение этого Концерта...
Пришло время мне поднимать брови.
- Да-да-да! Незадолго до его смерти. Мне было семнадцать лет. Это было в Беверли Хиллз, в Лос-Анджелесе. Зимой 1943-го года. Весь сбор он отправил на родину, в помощь
воюющим русским солдатам...
Зимой 43-го? Мне почему-то отчаянно захотелось, чтобы он назвал точную дату и чтобы это дата оказалась моим днем рождения! Непонятно, что это на меня нашло, но просто смертельно захотелось. Прямо сдавило горло.
- А вы не помните дату концерта?
- Ну как я могу не помнить! 5-го февраля 43-го года.
Я выдохнула. Как будто избежала гибели. Мой день рождения.
- Ведь дело еще в том, что на том концерте я познакомился с Марджи, моей будущей женой. С тех пор посещение этого Концерта стало нашей семейной традицией на всю жизнь. Но сегодня я - один.
Не надо, не надо его спрашивать, не надо огорчать человека... И все-таки - нами правит дьявол! - я спросила, приготовившись к ответу:
- А где... сейчас ваша жена?
Он в сердцах хлопнул себя по худой коленке.
- Да вот, приспичило ей поехать навестить сестру! Я возражал, спорил и в пылу спора забыл, почему я так возражаю - сам, старый дурак, забыл, что нам надо было идти сегодня на концерт!
Ну, слава Богу.
Нет, какой симпатяга! Я явно заблуждалась относительно него.
- А знаете что, милая леди! - Он хитро сощурился. - Кстати, можно узнать ваше имя? - Я сказала. - А я - Роберт. Роберт Вик, профессор, пианист, ну и так далее. Давайте мы выпьем по стаканчику, а... За что? За наш с вами похожий музыкальный вкус! Угощаю - не отказывайтесь.
Я отвинтила крышечку термоса - второй стаканчик, раскрыла свой пакет с сырниками и мы, смеясь, обменялись продуктами.
Красное вино оказалось чудесным, и сырник пришелся как нельзя кстати.
Я невольно оглянулась на соседнюю семейку слева. Как-то именно теперь бросилось в глаза, что на банкетном столе двух здоровых мужчин нет вина! Влюбленные не пьют? Может быть, им нельзя - ждут ребенка?
Фу-у, пошлось какая!
Извиняюсь.
Вижу, оба увлеченно читают. Более грузный, постарше, держит в руках "New Yorker",
а младший валяется на траве с толстым романом, вот только обложки не видно.
Моему профессору снова захотелось поговорить.
- Вот если бы сегодня играли Второй Концерт, я бы показал вам одно место во второй части, которое... Вы любите Селин Дион?
- Да, но... причем здесь Селин Дион?
- Вы помните ее самую популярную песню "All by myself"? Ла-а-ла- ла-ла-а? When I was
young I never needed anyone..." Эту песню написал бедный Эрик Кармен. Так он думал. Но на самом деле эту мелодию написал Рахманинов!
- Как - Рахманинов?
- Так. Злосчастная судьба Эрика, талантливого, кстати, композитора, подставила его. Он думал, что эта мелодия никому не принадлежит , ну, народная, в итоге, после неизбежной в случаях плагиата юридической кутерьмы, пришлось на дисках писать имя истинного автора. Так что, Селин Дион, тоже поначалу в неведении, исполняла песню на музыку из Второго Концерта, части второй - Adagio Sostenuto...
Мы оба помолчали, я переживала услышанное, он переживал рассказанное.
В этот момент на сцену снова вышел оркестр. Антракт закончился.
У меня теперь была программка - спасибо малышке (которая давно сладко спала на коленях матери) - и я сверилась с ней: неясно прозвучавшее со сцены имя исполнителя было Сун Янг Сео. Постойте. Давайте прочтем еще раз - Сун Янг Сео. Оперный корейский певец. Где я слышала это имя? Вспомнила! Не слышала, а читала. Интервью Елены Образцовой, которая расхваливала корейских певцов, оставивших на Конкурсе им. Чайковского далеко позади себя российских исполнителей. Она и назвала имя победителя - Сун Янг Сео. Кстати, она еще добавила, что профсоюз вокалистов Ла Скала объявил нечто вроде бойкота корейским певцам - не хотят допускать их до сцены, ибо они оттесняют своим мастерством итальянцев!
Пока солист еще не вышел на сцену, я рассказала эту скандальную сплетню моему профессору (сознаюсь - намеренно, мол, и мы кое что знаем). А он - с усмешкой выдал:
- Я же говорил, вы знаток корейского искусства.
Бас у этого Суна оказался просто волшебным, сногсшибательным. После тихих загадочных гуслей и флейт - такая обрушилась мощь! Публика замерла.
И мы все дружно слушали арию Гремина, поистине затаив дыхание, слушали и внимали - и музыке, и голосу, и русскому, пушкинскому слову:
"Любви все возрасты покорны,
Ее порывы благотворны..."
Больше мне ничего уже не надо было.
Я заблуждалась относительно сегодняшнего "спорченного" вечера. Все расскажу Соньке! Я слушала дивную музыку, мне подарили программку, меня угостили вином, я познакомилась с чудным человеком и вообще провела вечер среди милых людей...
Я сложила свой стульчик и тепло попрощалась с Робертом Виком - мы оба, как старые добрые друзья в один голос сказали друг другу: "до встречи на следующем Втором Концерте Рахманинова"! И пошла пробираться к выходу.
По дороге улыбнулась и семье в белом. И вдруг услышала реплику старшего, грузного: "сынок, подлей-ка мне еще кофе", и увидела, что профиль молодого человека, подливающего кофе, это просто слепок с профиля отца...
И на их счет я, оказывается, тоже заблуждалась.
Зато успела прочесть название романа - молодой человек положил его обложкой вверх: Филип Рот. "Американская пастораль".
Пока шла к гаражу Миллениум Парка, вспомнила, что в этом лучшем из романов Филиппа Рота, недавно изданном на мое читательское счастье на русском языке, мне понравилась одна парадоксальная фраза: "Заблуждения - вот что позволяет нам жить дальше"