Последние пять ступенек, а сердце уже сорвалось с места и стучит в горле.
Анна остановилась.
Лестница, будь она неладна, мука моя ежедневная.
Постояла и снова взялась за перила, помогая себе подтягивать тело. Что-то я не помню, пробормотала вслух, чтобы двадцать лет назад я так вот охала и кряхтела.
Ну, кажется, пришла.
Весь университетский кампус, включая и спорткомплекс, были построены и перестроены заново, и только библиотека, ее музыкальная библиотека, осталась в том виде, в каком и родилась полвека назад - трехэтажный старенький дом без лифта, укутанный снизу доверху густым плющом, словно старик с головы до ног - зеленым пледом. Даже глаз не видно, в смысле - окон, но зато уютно и живописно. Только вот - лестница. Мука.
Анна работает здесь уже двадцатый год. Через четыре месяца ей стукнет шестьдесят пять и она уйдет. Как говорится, с меня хватит. Нет, ее никто не гонит на пенсию, еще бы! Где они найдут такую беззаветную дуру - все, от корки до корки, придумано и построено в этом хранилище ее мозгами и руками. Любой человек, если у него есть хоть полизвилины, в один миг найдет нужную ему полку, книгу, клавир, партитуру. Заглянув , разумеется, в компьютер. А инструмент! Он тоже ее мозгами и настойчивостью приобретен - она сумела доказать, что пианино необходимо. Сейчас смешно вспоминать эти былые споры с администрацией, сейчас и представить себе нельзя музыкальную библиотеку без пианино.
А! Что теперь перечислять ее заслуги, когда она решилась со всем этим проститься. Сил больше нет. Дочке сказала, что собралась на пенсию, та только поджала губы: ну, и чем будешь заниматься?
Смешно! Анне - и нечем будет заняться?!
Вообще дочь слишком повзрослела, отдалилась, живет своим умом, и своим домом. Просто так лишний раз не заедет, поболтать, повидаться. А вот когда неприятности - это да, сразу к маме. Взвалит на маму свои проблемы - легче станет.
...Анна отдышалась на площадке и наконец открыла дверь. Сотрудница - первая смена - сидела уже в плаще. Никогда ни на секунду не задержится, не в ее правилах. Вскочила, улыбнулась, выскочила.
Ну, хоть за улыбку спасибо. Я, вот, не такая улыбчивая, особенно после этой проклятой лестницы. Хотя понимаю, хвалиться тут нечем. Хмурый человек сам себе в тягость.
Анна повесила куртку в шкаф.
Включила компьютер, нашла вчерашний список новых поступлений. Надо делать разноску по темам.
А тут раздался звонок.
- Могу я поговорить с Анной?
- Да. Я вас слушаю.
- Ой, Анна! Это говорит соседка вашей дочери, вы меня сто раз видели. Я - Лина.
- Да, помню. А чем могу помочь?
- Я слышала, вы уходите на пенсию?
Анна замерла.
Голова почему-то вжалась в плечи. Было бы зеркало, она увидела бы, какими большими стали глаза, и взгляд - испуганный и беспомощный.
- Мне ваша дочь сказала. Понимаете, мне очень важно знать - когда. Когда точно вы уходите. Мне надо мою кузину устроить. Место же хорошее... Алё! Вы меня слышите?
- Я -я... - Анна не понимала, что на это надо отвечать. - Я, знаете ли, пока никуда не ухожу...
- Но - собираетесь, да? Вам же много лет уже... Короче. Вы позвоните мне, когда будете оформлять пенсию? Хорошо? Чтобы я не пропустила. Ей очень понравится работать в библиотеке, я знаю.
- Да, но... Образование... опыт..?
- Ой, какое образование нужно библиотекарю?! Выдал книжки - принял книжки. А опыт у нее есть, кем она только не работала! Вы запишите мой телефон. Я диктую.
Анна автоматически оторвала желтый листочек, записала.
- Записали? Продиктуйте! Так, правильно. А за кузину мою можете не беспокоится, она девка боевая. И музыку любит, даже когда ест, не снимает наушники. Жует, а сама ногой притопывает. И потом, вы же можете ее подтянуть, объяснить, что к чему. Короче, Анна, жду вашего звонка!
Анна положила трубку. Молча уставилась в монитор.
Вспомнилась фраза, на которую вчера наткнулась в дневнике Зинаиды Гиппиус: "если надо объяснять, то не надо объяснять". Таким, как эта Лина, уже ничего не объяснишь.
Бесстыдство, бестактность - попроси их растолковать, что это такое, они пожмут плечами.
В лучшем случае. Или просто пошлют вас, что будет логичнее.
"Отправляйтесь на пенсию! Вам уже много лет!"
Анна вздохнула. Если б я умела сажать таких хамов на место. Только я не умею.
А, может, действительно, бросить горбатиться, уйти. Пора, что и говорить. И не надо дожидаться круглой даты, у меня и так уже дважды заработанная пенсия.
Пошла закрывать тяжелые высокие шторы - так в зале становилось еще уютнее. Сегодня, между прочим, тишина необычная, почти на всех факультетах закончилась пора тестов.
И вдруг Анна услышала скрип двери.
Вошел, держась за сердце, профессор Говард. Остановился в дверях. Молча смотрел на нее, улыбаясь одними глазами, пытаясь утихомирить аритмию и выровнять дыхание. Наконец, медленно подошел к столу Анны и слегка поклонился ей.
Они с профессором давно дружили, симпатизируя друг другу.
На днях Генри Говарду, известному в свое время пианисту Чикагского Симфонического, исполнилось 86 лет. Он, разумеется, давно не концертирует и уже даже не преподает, но музыкальный департамент университета без фигуры старика Говарда представить себе невозможно. Выпускные экзамены, концерты, репетиции оркестра - вся жизнь факультета попрежнему и его жизнь. С седой бородой, высоченный, длиннорукий, - ну, вылитый Бернард Шоу, - он до сих пор почетный и желанный гость в университете. До сих пор этот остроумный и образованный, веселый и благоухающий старик с белым батистовым платочком и белой муаровой бабочкой - любимец публики, и особенно - безудержно заигрывающих с ним молодых девиц.
- Я пришел поблагодарить вас за прекрасную книгу, - сказал профессор, протягивая ей руку и широко улыбаясь идеальной фарфоровой улыбкой.
Боже мой! Анна обернулась и взглянула на стол возвратных книг - биография Рахманинова лежала на самом верху, значит, он сдал ее сегодня в первую смену. А теперь вот снова поднялся по этой проклятой лестнице, чтобы поблагодарить ее лично!
Значит, такие люди еще не все вымерли...
Анна знала, что профессор отлежал недавно очередной срок в госпитале, где лечил не только сердце, но и застарелый артрит. Он попросил Анну найти для него самую полную биографию Сергея Рахманинова. Вот, объяснил он, решил снова вернуться к своим домашним концертам, а начать хочу с самого трудного, с прелюдий Рахманинова, потому и почитать про него понадобилось.
Анна рылась два дня, спускалась на этаж ниже, в славянский отдел, перелистала, перечитала кучу книг и остановилась на монографии Нориса Джеффри о Рахманинове. Самой лучшей.
А теперь буквально залилась краской от его похвалы.
- Я знал, на кого мне положиться. Вы, Аннет, самый драгоценный библиотекарь в мире. Уж который раз меня выручаете! Да! Чуть не забыл! - он полез в карман пиджака, достал конверт и вытянул из него два билета. Она успела прочесть сверху: "Равиния". - Вот вам презент. Не смущайтесь! Эти билеты на открытие сезона мне присылают бесплатно и я со всей щедростью передаю их вам!
Он прищурился и так располагающе засмеялся, как бы приглашая и ее посмеяться над его "щедростью", что она взяла билеты с легким сердцем.
- Ну я поскакал.
И снова засмеялся. Скакать этому преклонному длинногому и длиннорукому старику было в самый раз. Она вышла из-за стола его проводить.
В дверях он опять хитро сощурил глаз:
- А еще я должен вам сознаться, Аннет, почему не пойду на открытие. В программе среди прочего будут играть "Прометея" Скрябина, а я Скрябина... - он скорчил кислую гримасу... - не очень.
- Скрябин, между прочим ближайший друг Рахманинова, - сказала Анна. - В классе композиции они учились вместе.
- Но Скрябин далеко не Рахманинов, - быстро парировал профессор. - Недаром он получил лишь малую золотую медаль, а Рахманинов - большую.
- Просто, если вы помните, оценивали и композицию и исполнение, вот почему Рахманинову досталась большая. Скрябин же не был пианистом.
- Ну, шут с ним, оставим малого медалиста, - улыбнулся профессор. - Не в нем дело. На мою беду во втором отделении - как назло! - будут играть моего нелюбимого Малера.
- Вы не любите Малера? - только и вставила Анна.
- Весьма тоскливый композитор! На мой взгляд музыка может быть грустной, но - не тоскливой.
А тут я не согласна, подумала Анна, я тоже не преклоняюсь перед Скрябиным, но Малер! Особенно его симфонический цикл... Но на сегодня споров достаточно.
- Вы правы, профессор.
Он уже вышел на площадку лестницы и снова остановился.
- Я сейчас сам себе напомнил один исторический анекдот. Послушайте. Однажды великий Тосканини спросил у своего музыканта, у первой скрипки: отчего у вас всегда такой тоскливый вид? И тот ответил: дело в том, маэстро, что я не люблю музыку! Так вот, Аннет, я как раз люблю музыку, но не тоскливую. - И снова слегка поклонился. - Как всегда рад был с вами пообщаться.
Анна попридержала дверь.
- Осторожнее, профессор, лестница!
- Спускаться - не подниматься! Гораздо легче. Хотя с философской точки зрения, - он поднял палец и сделал ударение, - путь наверх - это звучит! Путь наверх - украшение жизни! Вы согласны?
Анна вернулась за стол.
Взгляд упал на эти два предмета - на записку с телефоном и конверт с билетами.
Безвольная рохля, подумала про себя, записывала телефон под диктовку! Поддакивала хамству. Может, еще и заявление немедленно написать?
Чтобы профессор Говард поскорее бы узнал радость общения с боевой девкой с наушниками? С опытом работы - принял-выдал. Как в химчистке.
Анна порвала записку, бросила в мусор. Билеты положила в сумочку.
Встала, подошла к пианино, открыла крышку. Взяла несколько аккордов из любимой 6-й Симфонии Малера, "Героической". Грустно, да, но красивее звуков, кажется, не может быть...
Обвела взглядом огромный гулкий зал, бесконечную череду высоченных стеллажей, ряды тяжелых кресел, длинную светящуюся ленту галогенных ламп по верхам полок. Как в театре, подумала. Или даже - в храме.
Подошла к окну, отодвинула штору. Внизу уже загорелись желтые огни фонарей, стоящих по обе стороны от парадной лестницы.
Лестница... Мука моя.
Но путь наверх - это ведь украшение жизни...