Через пару пути дней они наткнулись на извивающуюся между деревьями еле заметную тропу, хотя ближайшие деревни и города находились довольно далеко.
- Где-то там озеро, - сказал Альберт. - Думаю, тропа как раз ведёт к нему. Пора остановиться на ночлег, а то уже довольно поздно. Но по тропе ходят животные, поэтому нам лучше уйти подальше.
Альберт поставил карандашом отметку на карте, посмотрел на компас, и они продолжили путь. Послышались отдалённые раскаты грозы.
В стороне за деревьями возникла крупная тень.
- Смотри. Что это? - указал Ян Альберту.
Альберт пожал плечами, и они пошли к находке.
- Останки вертолёта, - сказал Ян, когда они достигли цели.
Хвост и лопасти отвалились и лежали на земле, стёкла были разбиты. Вертолёт выглядел ветхим и, вероятно, лежал в лесу уже очень долгое время.
- Возможно, внутри и пилоты остались, - тихо проговорил Ян, словно опасаясь нарушить предгрозовую тишину.
- Надо посмотреть, - предложил Альберт.
Альберт залез внутрь и через полминуты выбрался обратно.
- Пара скелетов. Скелеты не такие отвратительные, как мясные мертвецы, - рассказал он.
Ян заглянул в вертолёт и увидел сквозь лохмотья рёбра, удерживаемые в креслах ремнём.
- Почему они без головы?
- Черепа лежат на дне, кости рук и ног тоже.
Они стояли, раздумывая над тем, как им поступить дальше. Из оцепенения их вырвал резкий раскат грома. Небо над ними налилось угрожающей чернотой, и шумный порыв ветра сорвал несколько ветвей.
- Что плохо в нашем положении, так это то, что нам негде укрыться от непогоды, - проговорил Альберт.
Ветер усилился. Позади раздался громкий треск, и, обернувшись, Ян увидел, как неподалёку рухнула огромная ель. Земля под ногами сотряслась от её падения. Сразу вслед за этим хлынул ливень, и они полезли в вертолёт.
Заняв место в кресле пассажира, Ян осматривал обстановку. Внутри всё крайне обветшало. Внизу, среди сосновых иголок, валялись кости, о которых говорил Альберт.
- А тут довольно уютно. Куда летим? - спросил Альберт.
- К Фонарю гениальности, - сказал Ян. - Смотри, тут сейф лежит.
- Конечно. К фонарю. К фонарю и его свету, - выдохнул Альберт.
Они перевернули сейф, который оказался незапертым, и Ян достал из него дипломат.
В дипломате находились какие-то вещи, но он не открывался. Альберт взял нож и принялся выламывать замки. Из-за грозы стало очень темно. Салон освещали лишь белые вспышки молний. Ян вытащил из рюкзака фонарик и начал светить, помогая Альберту открыть дипломат.
Вскоре они добились своего. В дипломате лежали папка с бумагами и пара бумажников.
- Смотри-ка, имя одного из пилотов Альберт, - сказал Альберт, рассматривая извлечённое из бумажника удостоверение офицера.
Кроме него в бумажнике лежал паспорт, пропуск, водительские права, лицензии, немного денег, которые Альберт переложил в карман, и приглашение на свадьбу.
- А второго звали Ян, - сказал он, взявшись за второй бумажник.
- Не может быть. Чертовщина какая-то, - отозвался Ян.
Он взял в руки оба удостоверения. В вертолёте находились останки их тезок.
Во втором бумажнике, кроме всего прочего, они нашли курортную фотографию. Молодая женщина на фото держала за руку черноволосого мужчину. Перед ними стояла маленькая забавная девочка, которая обнимала коалу. Её широкая улыбка демонстрировала отсутствие одного из передних зубов, глаза светились от восторга.
- Думаю, это они и собирались пожениться. В приглашении на свадьбу имя жениха как раз "Ян", - предположил Альберт, разглядывая приглашение. - Они здесь уже больше десяти лет...
Альберта прервала яркая вспышка молнии. В ожидании грома он заткнул уши ладонями. Мощный и резкий раскат ударил по земле и помчался по лесу, быстро утихая и растворяясь в темноте.
- Печально и жутко всё это, - проговорил Ян.
- Интересно, что испытывают дети, когда им сообщают о смерти одного из родителей? Вряд ли они осознают, что такое смерть, но, думаю, понимают, что больше никогда не увидят свою мать или отца. Очень жаль эту беззубую бедолагу.
В дипломате находились документы с пометкой "Секретно". Альберт пролистал их, а затем отбросил на кресло.
- Ничего интересного. Какие-то накладные, - подвёл он итог. - А это, по-моему, карта. Посвети, Ян.
Альберт развернул карту на коленях и начал рассматривать её.
- Где-то здесь мы находимся сейчас, - указал он ножом на карту. - Вот озеро. Я нём тебе говорил. Вот город. До него мы доберёмся через несколько дней. А тут нечто интересное, - он увлечённо наклонился к карте и повёл лезвием вдоль линии.
- Какая-то дорога, - сказал Ян.
- На моей карте её нет. "Маршрут 47842". Хм. Вот сравни, - Альберт достал свою карту и положил её на найденную. - Нет никакой дороги.
- Места, к которому она ведёт, тоже нет на твоей карте. У него дорога заканчивается. "Объект 300-40-53", - прочёл название Ян. - Давай сходим туда.
Альберт откинулся на кресле, думая над предложением Яна.
- Нам всё равно некуда спешить. В городе возьмём припасов побольше и отправимся к "Объекту". Он далёко и сильно удалён от населённых пунктов. Очень любопытно, - согласился Альберт.
Взяв фотографию в руки, Ян долго рассматривал её. Сложно представить, что случайность оставила от мужчины лишь разбросанные перед Яном кости. Коала выглядела озадаченной и смотрела куда-то в сторону. "И что она там увидела?" - подумал Ян.
- Предполагали ли они, что всё так закончился? Просто исчезли в один из обычных дней и никто не смог их найти. Всё неожиданно оборвалось, - сказал он.
- Разве с тобой не то же самое произошло? - отозвался Альберт. - Мы такие же пропавшие без вести. Только живые.
- Но их кто-то ждал. Месяцами и годами продолжали ждать, хотя уже и надежды не осталось. Должно быть, невыносимо, когда ожидание и надежда идут в разные стороны. А тебя есть кому ждать?
- Нет, - Альберт развёл руками. - Только если Мая, но ведь я с ней попрощался.
Вспышки молний ещё освещали салон, но гроза уже удалялась. В лес возвращалась тишина. Альберт и Ян упаковывали вещи, собираясь уйти подальше от вертолёта. Альберт взял карту, Ян захватил с собой бумажники пилотов. Остальные вещи они скидали в дипломат и положили его в сейф.
- Я попробую найти и вернуть их родственникам, если представится возможность. Укажу, где искать останки, - сказал Ян. - Одним вопросом станет меньше.
- Покойтесь с миром, Ян и Альберт, - сказал последнее слово Альберт, и они двинулись прочь от металлической могилы.
Непросто разжечь костёр из сырых ветвей, но в итоге ветви в костре затрещали, и яркий огонь высоко поднялся над ними. После шторма в лесу стало совсем тихо. Ян лежал на подстилке, наблюдая за тем, как от его промокшей одежды поднимается пар.
- А ведь есть большая разница, - нарушил он тишину своими размышлениями.
- В чём? - не понял Альберт.
- Ты говорил, что разница между ними и нами в том, что мы живые. Это существенная разница.
Где-то рядом раздалось уханье совы. Небо начало проясняться, и между облаками разгорались редкие летние звезды.
- Ну, ещё бы. Существенная разница, - после паузы подтвердил Альберт.
Они вдруг засмеялись. Неуклюжая и честная радость застала их врасплох. Они радовались тому, что живы.
Утром лес наполнился свежестью. Яркий утренний свет стал исключительно чистым, и каждая линия приобрела блистающую выразительность. Лучи солнца высекали разноцветные искры из разогретых капель смолы, превращая их в драгоценные камни. Жизнь сочилась, поднималась с земли, опускалась с неба, рвалась наружу. Её бескомпромиссный весёлый бунт вспыхнул с особой силой в безмятежное ясное утро.
В благоухающих тенях нашла убежище от летнего зноя весна, не успевшая насытиться отведённым для неё временем. Неутомимым хищным зверем она мчалась под еловыми ветвями, сея вокруг игривое, бесшабашное изобилие, и роса бросалась в дрожь от проносящегося мимо порывистого дыхания. Азарт хищника и пресыщенность силой требовали самого высокого вызова.
Разбить небесное стекло, вырваться, напасть на саму бесконечность, обратить и её в цветение и жизнь. Вознестись над раскалённым стальным проводом горизонта, разбудить тонущую в вечном холоде тёмную необъятную душу вселенной и научить её утренней звонкой песне пробуждения. Растопить дыханием сжавшиеся в глыбы льда миллиарды затерявшихся в пространстве лет. Победить.
Настойчивая хрупкость рождения дыханием и пульсом рисует свои узоры на несокрушимом монолите пустоты. Где-то там восходит новая надежда и жадно протягивает руки к искрящейся янтарной звезде, заключённой в капле смолы. Где-то там она терпит поражение и гибнет, но рождается снова и снова. Снова и снова набирается вдохновения и сил для очередного рывка за предел, очередного бунта, очередной победы.
- Я зову его Лу. Он является живущим в лесу божеством молодости и весны. Он один из сыновей Луны. Лу - весёлый и злой бог, но он мне помогает, потому что я тоже злой. Можно, конечно, называть меня сумасшедшим, но я объясню сейчас суть, - говорил Альберт.
Альберт и Ян стояли на заливаемом светом лугу и глазели на большой роскошный дуб.
- Вот смотри. Обычный дуб, но разные люди могут по-разному его воспринимать, - продолжал Альберт. - Биолог воспринимал бы его по-своему. Вспомнил бы класс, порядок, семейство и прочее. Видел бы в нём биологическую единицу и представлял происходящие в нём процессы. Лесоруб давал бы другую интерпретацию. Он видел бы в дубе древесину, которую можно спилить, обработать и продать. Какой-нибудь художник видел бы в дубе модель или символ для воплощения в творчестве. И каждый из трёх оказался бы прав. А теперь представь себя огромным великаном с иным ощущением времени. Представь, что ты ощущал бы столетие как одну секунду. Тебе дуб виделся бы просто бессмысленной ворсинкой; лишенной индивидуальности частицей живой материи, непрерывно перетекающей из одной формы в другую. Даже ощущения времени и размера способны всё кардинальным образом изменить. Разумно ли тогда полагаться на субъективные представления в поиске объективных качеств?
- Ещё немного и ты свалишься в пропасть, называемую "солипсизм", - остановил его Ян. - Абсолютно беспомощное учение, на мой взгляд.
- Мне тоже не нравится солипсизм. Конечно, дуб обладает объективными качествами. И они от моих взглядов не зависят. Мои интерпретации не превратят его в воду, когда я захочу пить. Да и сам я лишь один из людей, поэтому обладаю сформировавшимися социальными качествами. Они тоже не зависят от моих желаний.
- Почти. Иначе можно превратиться в того безликого старика, - подтвердил Ян.
- Но ведь человек имеет некую нишу отношений к миру, зависящую только от его выбора. Я не только могу, но и должен сделать выбор, как мне относиться к тем или иным явлениям. Точно так и поступают биолог или лесоруб, по-разному относясь к одному и тому же. Им в таком случае помогает и общество. Оно устанавливает отношение биолога и лесоруба к вещам на основании их профессиональных задач, но ведь мне нет дела до их профессиональных задач. Я могу сделать всё один. Более того, только я сам и должен заполнить ту нишу! Могу осознанно и только по собственной воле решить, что значит для меня та или иная вещь, или событие, или человек.
Каждую вещь можно немного продолжить. Нет необходимости менять её суть. Порой нужна лишь самая малость, чтобы всё кардинальным образом изменилось, чтобы черное стало белым, а мёртвое - живым. Иногда достаточно одной песчинки, одной мысли, одной фантазии в нужном месте, чтобы мир перевернулся с ног на голову. Тут весь вопрос лишь в том, что они мне принесут - пользу или вред. Я испытываю воодушевление, когда думаю о мчащемся по лесу веселом и злом боге молодости и весны по имени Лу - одном из сыновей Луны. Поэтому он есть. И он мне помогает. Даже события теперь подстраиваются под Лу, - заключил Альберт.
До города оставался час пути. Альберт и Ян шагали по небольшой деревне и разглядывали дома.
Альберт не хотел брать с собой в город карабин, скрытый под рюкзаком, так что сначала предстояло спрятать его в лесу.
- Я понял, - вдруг сказал Ян. - Понял, в чём суть философии равнодушия. В творчестве. То, что ты рассказывал о Лу, связано с философией равнодушия. Он и родился именно благодаря ей. Равнодушие необходимо для разрушения всего ненужного и освобождения пространства для самостоятельного творчества. Освобождения пространства для Лу, потому что с ним лучше.
- Да, - протянул Альберт. - Творчества не существует без разрушения. В человеческой душе разрушение воплощает не борьба и отрицание, а равнодушие и безучастность.
- Тогда это не философия равнодушия, а философия созидания.
- Пожалуй. Философия созидания. Смысл её в том, чтобы как можно больше простора оставалось для творчества. Чтобы как можно больше отвоевать для себя пространства и соорудить на нём то, что пожелаешь. Но, возможно, философия равнодушия подходит и для другого? - спросил Альберт.
- Что ты имеешь в виду?
Альберт сбавил ход и легонько пнул лежащий на дороге небольшой камень.
- Сопротивление всегда делает тебя подобным тому, чему ты сопротивляешься, - сказал Альберт. - Вот подумай, люди ведь всегда воевали, убивали и уродовали друг друга под самыми разными предлогами. Среди предлогов и объяснений вряд ли находились дурные. Никто ведь из взявшихся за оружие не скажет: "Я убиваю, потому что я убийца, сумасброд и садист" или "Я убиваю, потому что я тупой, бесхребетный слизняк, которому приказали убивать". Убийцы всегда верят в собственные благие намерения. Они убивают, грабят и насилуют, нисколько не сомневаясь в том, что они добродетельные люди.
Вся человеческая культура пронизана идеями насилия и подавления. Она похожа на голодную гиену, идущую на запах падали или на крик умирающего. Как получается, что та же самая культура так много вещает о любви, сострадании и доброте и настойчиво требует их?
- Сперва надо понять, какие стремления в ней первичны, - ответил Ян.
- В точку. Люди всегда противопоставляют добро и зло, хорошее и плохое, но что если противопоставление является заблуждением? Что если нет первичного и вторичного лишь по той причине, что противопоставляемые вещи, на самом деле, являются единым целым?
Можно воздушный шарик условно разделить на две равные части. Пусть одна символизирует добро, а другая - зло. Если надувать шарик, то обе части начнут пропорционально увеличиваться. Так же и люди все вместе надувают огромный шарик, но не видят, как обе части увеличиваются, а не только добродетельная сторона.
Возможно, я неправ и в их игре есть какой-то смысл. Но я не хочу в ней участвовать просто из-за того, что она мне чертовски надоела. В ней невозможно победить. Можно лишь проиграть или до бесконечности оттягивать момент поражения. Надоели её бесконечно повторяющиеся однообразные сюжеты и предсказуемые итоги. Нет необходимости принимать в ней участие и подавлять естественную радость и влечение к жизни ради солидарности с предсказуемо проигравшими, и я не виноват перед ними в том, что в моей жизни нет разочарования, скуки и тоски. Я могу им отплатить только равнодушием.
- Но что тогда останется, если отказаться от традиционной этики и привычных взглядов на добро и зло?
- Что ждёт человека, когда он покинет кладбище давно почивших символов и понятий? Его ждёт что угодно, кроме привычных надгробий. Если человека устраивает пребывание на кладбище и чтение одних и тех же слов на надгробиях, то и пусть. Это его личные дела, только ему не следует пытаться втягивать и меня в них. У него не получится...
Альберта прервал крупный роскошный петух, перегородивший узкую грунтовую дорогу. Петух боком приближался к ним, и Альберт остановился.
- Деревенский криминал. Сначала баран, а теперь петух, - предупредил его Ян.
- И что делать?
Ян не успел ответить. Грива петуха вздыбилась, и он устремился на Альберта. Хлопая крыльями, он лапами и клювом атаковал выставленный сапог. Альберт медленно отступал, ожидая, когда петух успокоится.
Из калитки поблизости выскочила маленькая девочка с метлой и побежала к ним. Подбежав к петуху, она приложила его метлой. Петух на секунду опешил, а затем бросился бежать в открытую калитку.
- Наш петух! Он под забором пролез! - выпалила девочка и побежала за петухом, победно вскинув метлу над головой.
Альберт развел руками и засмеялся.
- Наверное, я слишком много болтаю, - заключил он.
За деревней вытянулась ведущая в город трасса. Мчащиеся автомобили казались чем-то диковинным. Альберт и Ян долго рассматривали промчавшуюся мимо колонну велосипедистов. Яна удивляло, что за короткое время он так отдалился от привычных вещей. Совсем нетрудно расставаться с чужим. Ян бодро шагал по асфальту и находил в этом настоящее наслаждение. Ясный день разлёгся перед ними как безмятежный дремлющий кот.
- Мне кажется, скоро начнётся дождь, - проговорил Альберт, водя глазами по небу, словно ища подтверждений своим словам, но не находя их.
Лес расступился, и перед ними возник большой завод. Из его труб к пасмурному небу поднимался дым. С одной стороны от него лежала железная дорога, с другой - асфальтированная, уходившая в сторону города.
- Чудно. Рабочий день в самом разгаре, - сказал Ян.
Неподалёку от завода располагалась автобусная стоянка. К ней они и направились. Автобус приехал через десять минут, и Альберт с Яном полезли внутрь, таща перед собой рюкзаки.
Несколько часов они рассматривали город, бродили по пустующим паркам и оживлённым тротуарам. Сначала Ян ощущал оживление, но вскоре у него закружилась голова от чрезмерно интенсивного движения вокруг, от окаменелых скорбных лиц, от духоты и дурно пахнущего, пыльного воздуха, от нескончаемого шума. Взгляд апатично скользил по трещинам между тротуарными плитками. Ян не желал видеть многоэтажки, рассекаемые грузовиками ряды автомобилей и прохожих. От них веяло усталостью и тоской.
Они стащили рюкзаки и свалились на скамейку в одном из скверов.
- Ты понимаешь, где мы находимся? - спросил Альберт.
- Нет.
- Кажется, мы заблудились.
- Боже мой, как хорошо, что никакая сила нас здесь не держит, и мы можем спросить дорогу и просто уйти отсюда. Я сильно утомился.
- Промышленные города не очень приятны. Купим то, что нам нужно, и уйдём.
Мимо проходил нетрезвый рабочий, и Альберт пристал к нему с расспросами о том, как выбраться к ближайшему заводу. Рабочий коротко объяснил, как пройти на остановку и на какой автобус следует сесть, добавив, что в такой дыре туристам смотреть не на что. Альберт согласился и вручил ему несколько купюр. Рабочий недоверчиво посмотрел на Альберта, затем перевёл взгляд на Яна.
- Бери-бери. Когда ещё так повезёт? - утвердительно сказал Ян.
- Не стоит тебе сорить деньгами, - сделал замечание Ян, когда рабочий ушел. - Это небезопасно.
- Знаю, - ответил Альберт. - Он безвреден. Простое, открытое лицо. Иногда говоришь с людьми и как будто слышишь их крик о помощи. Ты не слышишь его?
- Я из тех, кто зовёт на помощь, поэтому и не слышу.
- Нет. Ты молчишь. Ещё когда мы познакомились на пляже, то я заметил, что ты молчишь и никого не зовешь. Необычно, когда люди молчат. Не знаешь, что в них затаилось. Но такие люди симпатичнее. Я не люблю зовущих на помощь. Мне тяжело находиться рядом с ними. Они нечестные.
Альберт покупал всё необходимое, пока Ян ждал с рюкзаками на скамейке. В одном из пакетов лежал торт.
- Отпразднуем расставание с мерзким городишком, когда доберёмся до леса, - злорадно объяснил он.
На пути к остановке они попали на проходящую под открытым небом выставку картин. Несколько человек переходили от полотна к полотну и рассматривали изображения.
- Мне очень нравится. Настоящий современный постмодерн, - говорила женщина лысоватому истекающему потом мужчине.
Альберта привлекла такая оценка, он притаился позади их и уставился на картину с хаотично изображенными кружками и линиями. Удивление на его лице всё возрастало.
- Интересно. Очень интересно, - вымолвил он.
- По-моему, как-то совсем плохо.
- Не то слово. Как и чем можно оправдать такую ерунду? - тихо, чтобы никто не слышал, задал вопрос Альберт, доставая информационный буклет. - В буклете написано, что картины принадлежат перу многообещающей художницы - постмодерниста. Творчество происходит из переживания непреодолимых противоречий современного мира и сочувствия к одиноким, потерявшимся душам, противостоящим натиску обезумевшего общества.
- Почти про нас, - с трудом сдерживая смех, перебил его Ян.
- Главным вектором искусства является любовь во всех его проявлениях. Любовь и ещё раз любовь, - продолжал Альберт. - Также к заслугам художницы причислено то, что она антиглобалистка, лесбиянка и популяризатор однополого секса.
- Как так?
- Не знаю. Настоящий карнавал, - Альберт загоготал и протянул буклет Яну. - Конечно, зря они так часто говорят о любви. Она уже стала чем-то карикатурным, будничным и сводящим скулы из-за их неуёмной пустой болтовни о ней. Утратила вкус и надоела, как жвачка, которую слишком долго жуёшь.
- Надо валить отсюда, - вдруг встрепенулся Ян и поднял голову, рассматривая людей вокруг.
- Что случилось?
- Я знаю эту мымру, - ответил Ян, указывая пальцем на размещённую в буклете фотографию той самой художницы, весной кидавшейся на него. - Она тоже меня хорошо знает. Она организовывала митинги против меня.
Художница стояла в окружении нескольких человек и смотрела на Яна. Она то щурилась, то широко раскрывала глаза, пытаясь разглядеть Яна лучше. На её лице нагнетались страх и недоумение.
- А вот и она, - сказал Ян.
- Заметила. Словно призрака увидела.
- Да. Но кто дуре поверит?
Они развернулись и быстро пошли прочь. Ян демонстративно смял буклет и бросил его в урну для мусора.
- Дрянь, а не искусство, - сделал лаконичный вывод Альберт.
Художница могла позвонить в полицию, поэтому ходить по городу теперь небезопасно. Полицейские быстро отыскали бы пару человек с приметными рюкзаками. Альберт и Ян сняли такси и поехали к заводу. Духота, густая и тяжелая от дребезжащей в салоне музыки, сковывала и душила Яна. В ушах гудело от напряжения.
Позади раздался вой сирены. Ян резко обернулись и увидели нагоняющую их полицейскую машину. Альберт не оборачивался. Он вжался в кресло и с тревогой уставился на руки. Водитель перестроился в соседнюю полосу, освобождая дорогу для полицейской машины. Та обогнала их и продолжила ехать, быстро удаляясь. Альберт глубоко вздохнул, вытер рукавом пот со лба и облегчённо улыбнулся.
Близилась ночь, когда они добрались до леса. Из-за притихших сосен тянуло ободряющей свежестью и ароматом хвои. Ян пришел в восторг, оказавшись рядом со стеной деревьев, ему захотелось прыгать от радости.
- Наконец-то! - воскликнул Альберт и стащил с себя рюкзак.
Альберт и Ян разлеглись у торчащего из землю огромного камня и молча смотрели на завод и отделяющиеся от города одинокие огни автомобилей. Перед этим они съели праздничный торт, а после него ещё гору еды. Теперь Ян из последних сил боролся со сном. Трава и деревья зашелестели из-за дождя.
- Я же говорил, что будет дождь, - сонно проговорил Альберт и вытянул руки перед собой, подставив ладони под тёплые редкие капли.
- Жаль, что дождь днём не начался. Подпортил бы картины, - отозвался Ян.
- Те картины уже нельзя сделать хуже. Ты действительно считаешь нас одинокими, потерявшимися душами, противостоящими натиску обезумевшего общества?
- Не знаю. Не очень похоже на нас, если честно.
- Верно. Мы не неудачники и не изгои. Мы не противостоим обществу и не боремся с ним и его пороками. И обществу на нас наплевать, но ведь его безразличие к нам является огромной удачей. Нет ничего хорошего во внимании злобного цепного пса. Не представляю, какая катастрофа там разыгрывается, - Альберт махнул рукой в сторону города, - но нам удалось спастись. Мы не потерянные души. Мы выжившие.
Городской жар, казалось, всё ещё блуждал под кожей. Ян подставил лицо под дождь. Можно больше не прятаться и не ждать, пока он закончится. Можно больше ничего не бояться.
- Очень точное определение, - произнёс Ян. - "Выживший" - так я ощущаю себя в последнее время.
Однако Альберт не слышал его. Он спал, закрыв лицо капюшоном.
Ян уселся на рюкзак, наблюдая, как вдалеке электрической синевой вспыхивали грозовые облака. Чуть слышные раскаты приглушенного грома рассекал стрекот кузнечиков. Строгая, слегка тревожная торжественность и ясность переплелись в тонкой струне ночи. Ян осязал её высокий, напряженный звук. Веселящее, ожидающее звучание бросало в дрожь и побуждало, будоражило и холодом пробегалось по коже. Тёмная ночная энергия переполняла Яна, клокотала в груди, хохотала и кружила голову. Ян не мог усидеть на месте. Он поднялся и пошел вдоль леса, а затем засмеялся и бросился бежать.
Запись из дневника Альберта.
На улице ужасные морозы. Иногда меня изумляет, что я жив только благодаря огню в печи. Вот от этого самого огня передо мной зависит сейчас моя жизнь, а мне так много ещё надо сделать.
Страх разрушает меня. Когда слишком долго стоишь на краю и не можешь отойти, то появляется желание спрыгнуть. Сегодня понял, что вовсе не смерть более всего пугает, а безумие. Оно постоянно ходит где-то рядом. Я бы и не против безумия, но опасаюсь, за той чертой уже ничего нет, а ещё из-за неё невозможно вернуться.
Снова приснился голос Милы. Я не вижу её во снах. Слышу только голос. И всегда она зовёт меня и умоляет не оставлять её одну.
После таких снов я обычно пытаюсь представить свой предел. Любой человек, оказавшийся в моём положении, наверное, давно наложил бы на себя руки, но я живу. Даже не знаю, что за качество позволяет мириться с кошмарными чувствами, порой посещающими меня. Я сам себе напоминаю тихоходку - то маленькое животное, способное выжить в чудовищных условиях. Поэтому порой я и пытаюсь представить условия, способные меня сломить, но каждый раз прихожу к мысли, что вряд ли такие найдутся. Хотя для того, чтобы я погиб, достаточно лишить меня огня.
Изоляция очень угнетает. Даже не подозревал, что она настолько плоха. Всего-то и надо - избавиться от изоляции. Когда-нибудь для этого придёт время, а сейчас мне необходимо работать. Пусть зимняя темнота и дальше переваривает меня и глодает до самых костей. В последнее время кажется, что и её я люблю, и она ещё мне преподнесет подарок.
Вчера я приделал к окну большой лист бумаги и нарисовал на нём людей, идущих по своим делам. Теперь я могу увидеть людей, посмотрев в окно. Чего-то ещё не хватает, но когда я позднее глядел на изображённые мной каракули, то вдруг ощутил в них благополучие. У меня всё получается хорошо.