Который раз заступая на дежурство, он одновременно с гордостью и злостью глянул на табличку своего кабинета.
"Старший Хирург аполинарий Никанорович Зверев".
Он гордился своим именем, которое звучит благородно по народному, и при этом красиво компонуется с эпитетом "старший". О подобной табличке он мечтал еще с мединститута. Но при этом лютой ненавистью ненавидел свою фамилию. Ну какой он Зверев? В нем не было ничего зверского. А к тому же сего внешностью... Он мог бы с огромным успехом, практически без репетиций сыграть Пьера Безухова, если бы не был раза в три толще толстовского персонажа. Собственно в этом то и были определенные сложности, связанные с этой фамилией. В детстве все родственники его то и дело называли сначала мышонком, потом котенком, а то и медвежонком. Потом в школе его все дразнили Слонопатамом. Потом в институте - Бегемотовым или Гипопотамовым. Из-за своей комплекции, и как следствие некоторой медлительности и неуклюжести он и выбрал себе специализацию стоматолога. Вот уж где спешка не нужна, это вам не гнойный аппендицит, не язва какая-нибудь, режь - не хочу. Тут пациенты обычно сами виноваты, что довели себя до состояния хирургического вмешательства.
Кстати, некогда еще на практике, когда ему нужно было самостоятельно сверлить первый в его практике живой зуб, ему его комплекция сильно помогла. Пациент попался нервный, все пытался вертеться, так он его придавил всем телом, и, придерживая голову одной рукой, второй направил бур в недра развалившегося зуба.
И все-таки, как он ни злился, а фамилия на табличке кабинета служила теперь верную службу. Во-первых, больные со всякими пустяками его не беспокоили, предпочитая попасть к кому-нибудь другому. Во-вторых, те, кто поступал с острой болью и в регистратуре не обратив внимания на фамилию, либо сам просился не к молодому живодеру, а к старшему хирургу, ожидая своей очереди у кабинета, увидев табличку, поневоле на время забывали про боль и сливаясь со стенкой, молча и мужественно дожидались своей участи. А когда такой пациент входил в кабинет, то увидев хозяина сей таблички, чуть не на цыпочках проходил, садился в кресло и готовился к смерти. Пару раз Апполинарий Никанорович эксперемента ради с такими пациентами, проведя предварительное строгое внушение на тему запущенности почти самого главного элемента организма, как будто случайно, забывал сделать обезболивающий укол. Бедные пациенты принимали это как должное наказание за свой грех и переносили операцию без звука. Правда это было сделано на спор с коллегами, как раз в день назначения его старшим хирургом, а вообще он себе такого не позволял. Ну не зверь же он в конце концов.
Медсестра уже была на месте. Как будто нарочно подобрали ему такую в пару. Маленькая, шустрая, с круглыми глазами и колючим взглядом. И вдобавок ко всему звали ее Серафима Павловна.
Он поздоровался, влез в свой халат, сшитый по заказу, тщательно вымыл руки и спросил,