Аннотация: Когда погасло солнце, люди укрылись в заранее построенных подземных городах, мало-помалу разделившись на несколько враждующих рас. Четверка отважных "чистокровок", хочет заполучить секреты людей до угасания--и ,возможно, увидеть звезды.
Сицуно Арисава
--Увертливый, чтоб тебя! Добивай уже свои стрелицы, скоро за заказом придут!
А? Что? Ну все, понял. Пробовали заснуть, сидя на холодном каменном полу под грохот молота? А я смог... А что, работы много, отдыхаю мало, и не работой единой жив человек...
Усевшись на жесткий каменный выступ, прикрытый крысиной шкуркой, я ловко собираю воедино все части механизма. Хитрое переплетение пружин и изогнутых пластин превращается в неплохое оружие крестовидной формы, с удобной рукояткой, метающее сразу несколько гарпунов, самовзводное и легко перезаряжающееся. А еще я умею чинить любые двигатели и механизмы. Урвик, брат мой, может изготовить любую деталь, и несколько подмастерьев на подхвате тоже кое-что могут...
Прилаживаю удобную витую рукоять из кости. Нет, по кости я резать не умею, резчицы в нашем печальном городе отдельно. Потому приходится заказывать рукояти у Ункани, так зовут резчицу по кости. Она не так давно прибыла из Мореона--города подземного моря--и теперь работает вместе с теткой Юйвой. Хорошо помню, как я ее увидел в первый раз. Подошла совершенно незаметно, и только потом проявилась в тени базальтовой стены.
--Ты занят? Сколько берешь за ремонт шлифовального механизма?
--А Юйва где?--удивился я.--Обычно резьбой по кости занимается она.
--У нее ноги болят, потому и меня отправила. Но я тоже хороший костерез. Ункани Полутень, кстати.
Двигатель, вращающий шлифовальную пластину, я починил сразу же, при ней. Все это время резчица смотрела на мои руки и чуть ниже шеи, пока не сказала задумчиво:
--Вижу, ты любишь красивые вещи... Сделаешь мне такой же камень?
Это она про украшение--зеленый камешек, отполированный до мягкого блеска и озерной прозрачности, подвешенный на шее на тонкую цепочку и забранный в изящную оправу: завитки тонкой проволоки складывались в имя "Оррин". Подписываться полностью--Оррин Увертливый--было лень... Для нее я бы таких вещей сделал хоть тысячу, это я понял сразу.
Я поднимаю на уровень глаз зашлифованную пластину--я их все проверяю, ровные ли. В тусклом свете отражается осунувшаяся, чуть вытянутая физиономия, бледная до синевы, с огромными красными глазами. Ну, глаза как глаза, в подземных городах у всех такие, а красные--потому как в кузнице работаю. Уши оттопырены, как у всех чистокровок. Волосы необычного золотого цвета почти до плеч, и я их собираю в хвостик, чтобы не мешались. Говорят, в прежние времена, когда солнце еще не погасло, люди выглядели по-другому.
Так, вот эту стрелицу сделаем помощнее, под тяжелый гарпун. С такими на крокодила ходить хорошо. Здесь несколько зарядов не нужно, одного хватает. А гарпуны пусть закупают отдельно, у Ункани. Как разберусь с ножами, надо сделать резчице браслет и украсить его от души, у меня как раз жемчуг есть, для Ункани ничего не жалко.
--Увертливый, дай пожевать, умираю!
Ничего страшного, это Птиц. Он происходит из рода летучих мышей. Разумеется, мутированных. Во время Угасания их вывели специально для разведки--летуны стали гораздо умнее, даже умеют произносить осмысленные фразы...
Я поднимаю руку, и Птиц шумно пикирует из-под каменного свода, зацепляется тонкими лапками за рукав куртки из кротовьего меха, повозившись, складывает пушистые коричневые крылья и внимательно таращится на меня. Я говорю "таращится", потому что эти мыши--зрячие, в отличие от всех остальных. Высказывание "слепой, как летучая мышь" приводит в ярость любого летуна. Огромные и выпуклые, как жемчужины, глаза блестят на мохнатой сморщенной мордочке, то и дело принимающей самое пакостное выражение. Несуразно большая голова с огромными острыми ушами явно перевешивает.
--Ну так мы будем кормиться или нет?--вопит Птиц, широко разевая рот, усеянный мелкими зубами.
зверюшки получились не только умными, но и такими вредными, что просто ужас. Птиц, например, не признает никого, кроме меня, да и со мной ведет себя не то чтобы очень. А вот пожевать действительно пора! Я откладываю в сторону инструменты.
Запустив руку в немаленький мешок с пожитками, валявшийся в углу, я извлекаю промасленный сверток. Что тут у нас? Сушеные грибы, несколько ломтиков копченой рыбы... По-моему, должно остаться немного мяса. А, вот оно.
Тремя пальцами на кончике крыла Птиц аккуратно берет кусок гриба и довольно щерится. Я подъедаю все, что было в свертке, и запиваю странной на вкус, но очень полезной водой из минерального источника. Да, от такой еды не раздобреешь! Неудивительно, что я такой хрупкий! А вот Урвик--настоящий великан: надо мной возвышается на полголовы (хотя рост у меня нормальный, пять футов, говорят, до Угасания люди были и шести, и семи футов, но это было очень давно), и выдающейся ширины, может меня на плечи положить и только ноги чуть-чуть свисать будут, а пальцы толщиной чуть не в мое запястье. Волосы у него гладкие, цвета глины, и стянутые в косичку, а кожа чуть темнее и очень крепкая--ножом не проткнешь, сколько раз сцеплялся с подземными тварями и выходил без царапины. Таких по праву называют Камнекожими, и это самый редкий тип чистокровок. Попасться ему под руку--не соберешь своих костей, но ближе Урвика у меня никого нет. Конечно, родители пребывают в добром здравии, но они далеко--по древнему обычаю, некоторых детей переправляют в другие города для поддержания чистоты крови. Выбор пал на нас, но я не жалуюсь, ведь неплохо живем!
--Оррин, ну скоро там?
Я срываюсь с места, схватив в охапку сразу все стрелицы. Не удержавшись на рукаве, Птиц едва не шлепается на пол на пол, но успевает поднять себя в воздух и высказать, что он думает о таком обращении. Я не слушал--Птиц готов скандалить по любому поводу.
Ай, больно-то как! Летающий подлец сделал-таки свое черное дело, мелькнув прямо перед глазами--из-за него я не вписался в поворот и приложился об угол, а мастерская-то прорублена в твердом базальте!
--Вот. Держи обещанное,--я протягиваю брату стрелицы, и он принимается аккуратно раскладывать оружие на простом, но добротном столе. Здесь мы храним уже готовые вещи--к стенам зеленоватого базальта прикручены стеллажи, освещенные лампами, в их свете загадочно блестят инструменты, оружие и части механизмов. Чуть дальше--рабочие помещения с горном, паровыми молотами и прочим, я туда не заглядываю, основное время провожу в своем закутке.
В мастерскую один за другим входят охотники, в прочной одежде из крокодиловой кожи, за спинами подвешены гарпуны, а на плетеных поясах--духовые трубки. У одного из них--с узким остроносым лицом и подрезанными пепельными волосами, вечно падающими на глаза--на поясе повязан яркий платок, а на шее, на цепи--отполированный лиловый камень в изящной оправе, моя работа. Этого я хорошо знаю, на редкость хитрый тип, но душа у него добрая. Отзывается на имя Зарн. Говорят, в старину носили два имени--собственное и родовое, но когда детей стали отдавать в другие города, это потеряло смысл. Считается, что мы все одного рода, и к имени добавляют определяющую способность, способности у всех разные. Охотник прозывается Зарн Остроглазый--видит в темноте не хуже кошки и никогда не промахивается. А уж по части где чего добыть ему и вовсе нет равных. Знает, где растут самые вкусные грибы и водится самая толстая рыба.
--Ну как, готово?--спросил он.
--Если у вас готово серебро, то у нас готовы стрелицы,--ухмыляется Урвик.
Охотники расхватали оружие и принялись его внимательно рассматривать.
--Почему рукоять такая странная?--презрительно кривится один из них.
И ничего не странная, рифленая и с углублениями под пальцы.
--А ты подержи, почувствуй, какая удобная и не скользит,--не растерялся я.
--Что за металл такой?--удивляется другой.
Странный? Я просто применил более совершенную обработку, вычитал в старинном трактате.
--Не нравится--давай меняться,--предлагает Зарн, не спуская с лица ехидной улыбочки.--Тебе-то все равно, а мне приятно будет.
Он берет усиленную стрелицу--с широченной перекладиной, и витой рукоятью, и протягивает совсем еще юному, круглолицему чистокровке, на котором охотничья одежда висит мешком. Тот застенчиво улыбается.
Охотники без лишних разговоров выгребают из карманов небольшие медные и серебряные слитки, на которых выбито Всевидящее Око--знак чистокровок.
--Оррин, ты с нами на крокодилов, как собирался?--уточняет Зарн.
Я оглядываюсь на брата. Тот одобрительно кивает, широко ухмыляясь.
--Доводить пока нечего, так что иди. Но учти, вечером придется еще поработать.
--С вами,--отвечаю я, смахнув со стеллажа кистенишко на длинной ручке и подвесив на пояс. Оружие я себе сделал сам, и постарался от души--кистень получился очень удобный и не особо массивный, но достаточно увесистый, чтобы отбиваться от подземных тварей.
Ничего удивительного в том, что я при оружии, за камешками лучше всего выбираться за пределы города, но в одиночку ходить не стоит, вот я и падаю на хвост охотникам, они не против. На этот раз мы собрались на дальнее озеро--ловить крокодилов. Съедобных крыс, овец с густой шерстью и некоторых других полезных существ выращивают на подземных фермах, но некоторые слишком велики либо агрессивны для приручения.
Я запираю за собой дверь из листового железа с выбитым на ней "Мастерская стальных братьев" и иду вдоль улицы, целиком прорубленной в базальте. Под сводами прилепились тусклые лампы, забранные решеткой, а на стенах расползлись яркие пятна лишайников и колонии бактерий, очищающих воздух, вдоль стен растут светящиеся грибы на клумбах с кованым ограждением. Некоторые из них художественно выковал Урвик. Каждый чистокровка занимается одним видом ремесла и одним видом искусства. Вон, кстати, один старательно вырисовывает на стенах удивительно ярких бабочек. На улицу выходят вделанные в скалу двери--чаще всего металлические, поскольку крысы лезут везде. Иногда попадаются двери в виде частой медной сетки на жесткой раме, ох, не завидую я обитателям--временами ощутимо сквозит, то ли с поверхности выносит промерзший воздух, то ли, наоборот, из глубин.
А вот и лавка костерезов, ее сразу видно по узорчатой двери и забранному слюдой оконцу, за которым выставлены статуэтки тончайшей работы. Ункани не видно, только тетка Юйва, закутанная в вышитую крупными бусинами шерстяную мантию, протирает окно.
Границу города патрулируют полосатые кошкоподобные создания с отравленными когтями, на их спинах наросли длинные шипы, а хвосты украшают тяжелые костяные набалдашники. В старые времена этих зверей вывели для защиты, с чем они и по сей день неплохо справляются. В незаметных нишах засел небольшой отряд с духовыми трубками, многозарядными стрелицами нашей работы, а так же плетями с подвешенными на концах зазубренными клинками. Лучшего оружия у чистокровок нет. Говорят, какое-то оружие, созданное еще до Угасания, пылится в палатах Совета Старейшин, и вроде бы способно убивать звуком или стреляет смертоносными лучами, но никто не знает, так ли это на самом деле, а главное--пользоваться им никто не умеет. А защищать себя надо не только от многочисленного зверья, но и от отребьев, извечного врага чистокровок.
Если в городе стены еще кое-как выровняли, то за его пределами начинаются природные пещеры: сталактиты, свисающие с неровных сводов, застывшие каменные водопады, валуны причудливой формы, все это из розового мрамора со сверкающими прожилками и фантастическими узорами лишайников. И темень, которая была бы совсем непроглядной и непроходимой, не захвати мы с собой светящиеся камешки.
Мы уступаем дорогу артели рудокопов, бодро шагающей за груженой до верху грузовой машиной. Не такие огромные, как Урвик, но крепкие и жилистые, рудокопы очень довольны собой--за работу платят полновесным серебром. Каждый затянут по самые глаза в одеяния из прочной кожи, на голове--легкий защитный шлем, на поясе--клеть для дыхания: сосуд с кислородными бактериями и маской, защита от ядовитых газов. Остальное снаряжение погружено в тележку либо осталось на медных копях. Сейчас им предстоит прошагать до лавового озера, где расположены плавильни.
У нас в основном добывают медь и торгуют с другими городами: например, в Анаворе обменивают на железо, из некоторых городов везут пищу. Между подземными городами ходят караваны под усиленной охраной, на одном из таких мы с братом покинули родной Крисви.
Из-за пределов города доносится едва слышное шипение гейзеров. Горячий пар вращает турбины силовой станции, построенной еще до Угасания. За все время ни разу не давала сбоев.
Не успеваем мы углубиться в природные пещеры, чуть не из-под ног выскакивает огромный мохнатый паук и лезет по стене, скрежеща тонкими лапами. Невысокий охотник тянется за гарпуном, но Зарн его останавливает:
--Побереги силы, нас ждет добыча посерьезнее.
Через несколько шагов один из охотников сворачивает в незаметное боковое ответвление, где днем раньше поставил силки на кротов, и возвращается с добычей.
Потянуло сыростью, впереди послышался негромкий плеск. Птиц, круживший над головой, метнулся вперед--на разведку. Кто-то из охотников понимающе хмыкнул. Мы почти дошли до озера, когда перед лицом, хлопая крыльями, промелькнул кусок густого мрака.
--Отребья на озере!--верещит Птиц (а кто еще это мог быть)--И крокодилов полно!
Тревога оказалась ложной--ни признака отребья. Только подземное озеро, за тысячелетия выровнявшее скалы и подточившее обрыв. Чуть маслянистая вода, отражающая свет, как полированный обсидиан, расходится кругами--должно быть, крокодил только что ушел под воду.
--Что сейчас будет!--ухмыляется охотник, двумя пальцами держа за шкирку крупную крысу, наверняка отловленную по дороге. Когда успел?
Конечно, крысы--твари еще те, житья от них нет, но смотреть на кровавую расправу будет неприятно. Тем более, что камешков здесь не наберешь--берег сразу уходит вниз, а подальше он более пологий. Конечно, не дело отходить от своих, но у меня есть кистень, и я в состоянии разогнать зарвавшихся тварей.
Из-за камней высовывается белесая подземная змея толщиной с ногу и таращит на меня изумрудно-прозрачные глаза. Я приподнимаю кистень, и змея с шорохом втягивается обратно--знает, что это такое.
Закатав штаны из шерстяной ткани, я захожу в мутную воду до колен, подворачиваю рукава и запускаю руку до дна. Так, что это такое продолговатое с острым краем, ракушка, что ли? Ага! А вот еще одна. Несколько штук я все-таки смог оторвать, порядочно ободрав пальцы. Открывая намертво захлопнутые створки узким ножом, я радуюсь не переставая--почти в каждой оказалось по отборной жемчужине.
--Назад, Оррин!--вопит Птиц над самым ухом.
Я отпрыгиваю от воды, и вовремя--к самой кромке подплыла воронковая медуза. А это знаете, какая подлая штука: воронка омерзительно-розовой, как крысий хвост, слизи, подплывает незаметно и, вращаясь подобно водовороту, мгновенно срывает плоть с костей. От такой надо держаться подальше! Думаю, в воду уже не стоит лезть, жемчуга и так набрал достаточно.
Я поправляю штаны, крепко зашнуровываю сапоги из крокодиловой кожи и бреду по кромке воды, глядя под ноги, подсвечивая камнем. Зеркальные осколки слюды и самые яркие камешки я подбираю и отправляю в карман, то и дело оглядываясь на озеро--не хочу, чтобы крокодилы мной полакомились. И еще кое-кого следует опасаться.
В очередной раз наклонившись за симпатичным трехцветным осколком, я выпрямляюсь и вижу прямо перед собой мертвое лицо. То есть мне показалось, что мертвое, настолько оно пустое и невыразительное. При виде меня выпученные черные глаза кровожадно блеснули, а широченные челюсти раздвинулись в издевательской ухмылке. Согбенное существо шагнуло из тени мне навстречу, поигрывая ржавым ножом в широкой ладони.
Отребье! Я про них наслышан. Когда солнце погасло, ученый и рабочий люд спустился в заранее выстроенные подземные города и со временем стал чистокровками. Но были и другие--преступники, тоже спустившиеся под землю, там они занялись тем, что могли лучше всего--убивать и грабить. Они уносили на себе все, до чего могли дотянуться, пожирали все, что движется, и убивали с одного удара. Чистокровки были лучше вооружены, ставили ловушки и натравливали мутированных зверей, более того, чистокровки, сами подвергшиеся мутации, стали видеть и слышать лучше, а ускоренная реакция позволяла им нанести град ударов, прежде чем отребье ударит единственный раз. Так чистокровки освободили города, оттеснив отребьев на окраины, где те окончательно потеряли человеческий облик, стали сильнее, и раны стали заживать очень быстро. Отребья не потеряли навыков и живут набегами на города, грабежом караванов или нападают на охотников.
Передо мной стоит один из них--покрытый коротким белесым мехом, мощные руки свисают чуть не до колен, тело прикрывают лохмотья, настолько истрепанные, будто их прежний владелец всю жизнь передвигался ползком, искривленные ноги согнуты еще сильнее--для прыжка.
Ловкий выпад уходит в пустоту--не зря меня называют Увертливым! А потом отребье начало двигаться медленнее--это сработало чувство опасности, которое есть у всех чистокровок, но проявляется по-разному. Увертливые ускоряют реакцию еще больше.
Ржавый нож хищно целится в сердце, но я уклоняюсь и клинок лишь слегка распарывает куртку. Я бью кистенем в голову, но отребье подставляет мощное запястье мне под локоть, и длинные шипы только чуть рассекают кожу над глазами. Отребье вслепую роняет меня на землю и добивает. Точнее, пытается, но я прыжком поднимаюсь на ноги. Неудачно--ржавое лезвие скользит по ребрам. Надо же, как больно! Только бы заражения крови не было. Отвратно они оружие содержат, не к месту подумалось мне, хоть бы чистили да смазывали. Я размахиваюсь для нового удара в голову, но отребье закрывается ножом. Слишком медленно--я успеваю раздробить ему локоть. Этого хватило, чтобы отребье, выронив нож и по-звериному ревя от боли, в несколько прыжков пропало из вида, затерявшись в извилистом коридоре. Жалко, я не проломил подземной твари череп. Но с их силой и скоростью чистокровкам трудно тягаться. И какими бы живучими отребья не были, такая рана вряд ли заживет.
Я зачерпываю воды из озера и пытаюсь промыть рану. Получается плохо. Ладно, в городе к исцелителям зайду. Не настолько сильно меня зацепили, чтобы помереть на ходу. Я побрел по берегу озера к охотникам.
Из-под свода шумно спустился Птиц, зацепился когтями за воротник куртки.
--Где ж ты раньше-то был, подлец,--с досадой ворчу я.
--Только начинается драка, как я становлюсь трусливой крысой,--завел он покаянным тоном,--все-таки я прирожденный разведчик и нисколько не герой.
Странно слышать такое от язвительного летуна. Более того, Птиц выглядит на редкость расстроенным.
--Ладно, наплюй. Ты нас честно предупредил, что возле озера отребье подстерегает.
--Увертливый, ты что, с отребьем боролся?--удивился Зарн.
Да, я уже дошел до охотников. На берегу озера сидит давешняя крыса, промокшая насквозь, чистится кривыми лапками и боязливо косится на неподвижно лежащего крокодила. Хорошая добыча, я насчитал десять шагов от носа до хвоста. Зеленовато-коричневая, как мох, шкура, длинный гребень, мощные челюсти... из развороченной глазницы торчит гарпун, еще несколько вонзились в разверстую пасть. Только так и можно справиться с крокодилом.
--Нет, сам себе царапину поставил!--злюсь я.
--Неслабо тебя зацепило. Но ты, я смотрю, дал отпор--кистень в крови. Только в озере не полощи, на запах крови все крокодилы соберутся. Мы даже крысу вытаскиваем из воды, чтобы крокодил ее не перекусил.
--Вижу. Эх, жалко, ушел отребье... Но локоть я ему раздробил!
Юный и круглолицый охотник смотрит на меня с обожанием, тяжело вздыхает и принимается, раскачивая, выдирать свой гарпун из крокодиловой пасти.
--Зарн, может, тут его и обдерем, а шкуру понесем в город?--неуверенно предлагает он.
--А плоть здесь бросим? Каждый раз, когда захочется сварить суп, будем бегать сюда и хватать куски от добычи? Если отребья не утащат...
Охотники шустро обвязывают добычу веревками и тащат, ибо на грузовой машине по природным пещерам не пробраться. Вернее, пробраться, но не по всяким. Я вызываюсь помочь, но Зарн внимательно на меня смотрит, даже с сочувствием, и вздыхает:
--Не надо, и так еле на ногах стоишь.
Вот уж не знаю, до города я шагаю бодро, даже рана не беспокоит, только изрядно мерзнет бок--куртка намокла от крови. И первый раз за все время не оглядваюсь на диковинно сросшиеся розоватые кристаллы--настроения никакого.
Непривычно хмурые охранники внимательно смотрят на нас, потом один из них отмахивается, мол, проходите. Подбежавшая кошка обнюхивает поверженного крокодила и убегает по своим делам. Вскоре из темноты раздается тягучий мяв и шлепок--подземная крыса прекратила свое существование. Зарн одобрительно хмыкает.
Крокодила доволокли до охотничьего домика, сложенного из базальтовых плит, стянутых железными скобами. Зарн еще раз смотрит на меня, и выглядит он очень обеспокоенным, даже извечная ухмылочка сползла с тонких губ.
--Иди к исцелителям, крокодила сами обдерем. А хочешь, помогу дойти?
Ага, как же! Чтобы меня за ручку водили? Это ж позор на весь город! Еще не хватает попасться Ункани в столь плачевном состоянии.
--А на руках слабо донести?--подкалываю его я и тяжело бреду по улице.
Ой, зря я отказался от помощи, зря! Стены тонут во тьме, люди--блеклые, как отражения в воде, своды с тусклыми лампами нависают низко-низко, не разбить бы голову, а двери и вовсе сливаются, размазываются в пятна.
Широко распахнутые ворота из легкой медной сетки, над ними подвешен кусок белой ткани с зеленым крестом... Кажись, дошел.
--Прием окончен, мест нет!-- презрительно поджимает губы полная, закутанная в белое тетка с расплывчатым лицом.
--Умираю!--взвыл я.--Поймите же, меня отравленным ножом ударили.
--Не одного тебя. У нас тут куча народа отравилась, грибов поели, сейчас бесятся. И несколько с серьезными повреждениями--попали под обвал. Некуда класть уже! Завтра приходи!
Дыхания не хватает, чтобы высказать, что я о них думаю. Да и сил--всего на несколько шагов. Наверное, у стражи есть противоядия, или у охотников... Пойду-ка я к ним...
Похоже, землетрясение началось--вон как своды дрожат и изгибаются. Нет, не обрушится ничего, до Угасания умели строить.
Силы кончаются, сейчас немного отдохну, и пойду дальше, а то уже рана дергать начала... И холодно...
Не знаю, бывают ли такие своды, как тот, который надо мной. Высоченный, что даже главная площадь города кажется крысиной норой по сравнению с ним; непонятно, где кончается, и ни одной удерживающей колонны, а ведь не рушится. И сплошь синий, как полированная бирюза, только без черных прожилок. Даже не знаю, бывает ли такой камень. И свет... ни одной лампы не видать, а светло, как от тысячи. Куда ни глянь--пол ровный, как поверхность озера, и так же волнами прокатывается. Только волны переливчатые, как малахит или яшма. Я не сразу понял, почему. Оказывается, пол покрыт растениями. И не такими тонкими и блеклыми, которые в подземном городе выращивают под особыми лампами. Нет, эти растения длинные, с широкими листьями, и усыпанные цветами, белыми, как перламутровые створки раковины. И бабочки--не черные подземные, а ярче драгоценных камней. Ничего прекраснее мне не доводилось видеть. Интересно, где же такое место? А не остаться ли навсегда? Пожалуй, останусь, хороший кузнец нигде не помешает. Только встану, ноги разомну, и, может, дойду до стен. В стенах обязательно будут выдолблены дома. Интересно, что за люди здесь живут? Издалека, непонятно откуда, доносится неясное бормотание. Я прислушиваюсь. "Измучилась, пока вернула человеку радость жизни. Очень он мрачный... Только одного не пойму, что такое зло?"--спрашивает голос помоложе. Наверное, жители города очень добрые, если не знают, что есть зло. Другой голос обстоятельно объясняет:"Зло--это неправильное применение свободы. Это от недостатка воли. Укрепи волю и достигнешь добродетели" И ведь не поспоришь. Пойду-ка я к ним, надеюсь, свободой они пользуются правильно.
--А ну стоять, еще разнесешь что-нибудь!
Свод потускнел до черноты и сдвинулся вниз--теперь я могу дотянуться до него. С потолка свисают пучки засоленных крысьих хвостов, связки грибов и хилых белесых корешков, и железные колокольчики. Стены тоже черные, с нишами, в которых теснятся пузырьки и всякая мелочевка. Отдельно лежит стопка книг, на обложке верхней вытиснено: "Учение о вечной душе". Рядом-- "Трактование снов", зеленая пластиковая обложка покрыта пылью, по краю--четкие пятна от пальцев. Я едва не свернул стол, заваленный кусками ткани и, опять же, заставленный пузырьками и свитками с непонятными рисунками. Что-то дернуло за рукав--в куртку вцепилась рука в длинной, выше локтя перчатке с обрезанными пальцами. Я повернул голову--так и есть, меня держит рослая рыжая чистокровка в тяжелом меховом плаще с нашитыми по краю лезвиями. Лишь немного ниже Зарна и чуть шире в плечах, а черты лица скорее суровые, нежели прекрасные.
Это я у шаманки, что ли? А то у кого же еще? Такие плащи только шаманки и носят--со множеством карманов изнутри, куда можно рассовать полезные вещи, и клинками по краю, между прочим, работы Стальных братьев. Помнится, брат очень удивился, когда старая шаманка заказала у него тридцать лезвий без рукоятей и попросила просверлить каждое, а я замучился их шлифовать и вделывать в каждое блестящий камешек. Более того, шаманка по самые глаза увешана украшениями--как сделанными мной, так и работы Ункани, и даже собственного изготовления.
Жители подземных городов цивилизованны, и у них есть служители культа, которые оказывают духовную помощь. Так повелось, что эту роль делят духовник и шаманка, каждый из них вправе обзавестись учеником. Вот уж не знаю, как они решают духовные вопросы между собой. Может, в других городах и договариваются, но у нас друг друга на дух не переносят. И непонятно, кому стоит верить, кому нет. Духовник говорит правильные слова, но чувствуется, что сам себе не очень-то верит. А шаманка настолько отличается от остальных чистокровок, что иногда ее трудно понять, причем это касается всех шаманок. Ученица, например, на людей бросается...
--Отпусти, куртку порвешь, я уже в себя пришел!--взмолился я.--Кстати, не знаешь, в каком городе свод из бирюзы?
--Из бирюзы?--задумалась шаманка.--С чего ты взял, что такое возможно? Жилы бирюзы видела, но чтобы целый свод...
--Я только что видел. Высокий и сплошь синий, и светло, хотя ни одной лампы не видно.
Широкое лицо шаманки-ученицы вытягивается, взгляд скользит по стенам, словно в поисках поддержки.
--Это духи подземные шутят,--неуверенно возражает она.--Или от яда повело. Ха! Между прочим, чистокровки использовали яды, вызывающие видения. Тогда отравленное отребье перестает различать, что реально, а что нет, и крушит даже своих.
--Коварно,--восхищаюсь я.--Подожди, какой яд?
--Кто его знает... не беспокойся, я его вывела и рану обработала, и перевязала. Наставница будет довольна такой хорошей работой.
Только что за рана и что за нелегкая меня занесла?
...Жуткий ржавый кинжал прошел по ребрам. Как же так, я ведь Увертливый. Отвратно они оружие содержат... Исцелители меня прогнали...
Я скосил глаза. Так и есть, рубашка с курткой распороты, через прореху виднеется чистая белая ткань.
--Ты мне жизнь спасла,--склонился я перед шаманкой.--Я перед тобой в вечном долгу...
--Не стоило бросать тебя в таком состоянии. Я прекрасно слышала разговор с исцелителями и звук падающего тела. Не смотри с таким удивлением, слух у меня отменный, каждый шорох слышу. Не зря меня прозвали Нэла Шорох. Но сама бы не справилась, если бы не Зарн. Говорит, его Птиц позвал.
--Какой Зарн?--уточнил я.--Охотник?
--Ну да. Он такой душка...
Я же говорил, шаманки сильно отличаются от обычных чистокровок. Никто, будучи в здравом уме, не назвал бы вредного и ехидного, как летун, Зарна душкой. Впрочем, это не мое дело. Я высыпаю немного серебра на ближайшую полку--пришлось передвинуть потрясающую каменную статуэтку.
--Не надо,--мрачнеет Нэла.--Меня учил просто помогать людям. И потом, исцелители повели себя несправедливо.
--Еще раз спасибо, мне пора. Долгой жизни тебе и твоей наставнице.
Не знаю, откуда пошло это изречение, чистокровки и так живут очень долго, лет триста, а то и пятьсот; лекарство, продляющее жизнь, разработали еще до Угасания, а раны заживают довольно быстро, но намного дольше, чем у отребьев, по силе и выносливости не всякий чистокровка с ними сравняется. Зато мы умнее и хитрее.
Пойду-ка я домой, меня уже брат ищет. И заодно поспрашиваю о городе с бирюзовыми сводами. Начну с Остроглазого, он видит чуть не сквозь скалы. И шаманка на него намекает странным образом, может, что и слышала.
Уже несколько дней... В подземных городах понятие "день" не имеет смысла, но природа требует своего, и время отсчитывается условно, как на звездных кораблях. Да, мы знаем, что такое звездный корабль. На них вывезли часть людей, когда погасло солнце, а остальные спустились под землю, в заранее построенные города, где тоже есть время для тишины.
Так вот, несколько дней мне не дает покоя этот самый бирюзовый свод и ярчайшие цветы с кружащими над ними драгоценными бабочками. Он мне даже во сне снится. Я всех спрашивал, но никто ничего не знает. Брат объявил это полной чушью и обозвал меня мечтательным. Что ж, вполне возможно. Зарн присоединился к Нэле, свалив видения на подземных духов, портящих жизнь чистокровкам, и подлых отребьев, натирающих клинки ядом. Последнее время Остроглазый во всем поддерживает шаманку...
Надежда остается только на Ункани, она не старше меня, но в своей жизни сменила несколько городов, тогда как я не выбираюсь дальше охотничьих угодий. Разве что переезд из Крисви заслуживает внимания, но тогда я был совсем маленьким.
Покончив с очередной партией механизмов и инструментов, я отправился туда, куда собирался нагрянуть уже давно.
Узорчатая дверь с выпуклыми буквами "Мастерская костерезов" распахнута настежь, статуэток за слюдяными окнами прибавилось. На стенах развешаны гарпуны, рукояти для оружия и инструментов, на каменных выступах лежат изящные флейты, духовые трубки, на полу сброшены каркасы для лодок, которые позже обтянут промасленной кожей, медные или стальные каркасы слишком тяжелы, но в морских городах строят большие и тяжелые корабли, даже с металлической обшивкой.
Ункани сидит на полу, поджав ноги в легких кожаных ботинках и доводит до блеска флейту. Флейта просверлена и отполирована, и Ункани то и дело поднимает ее перед глазами, осматривает, добавляет несколько штрихов и снова поднимает. Мне нравится смотреть, как работает резчица. Да и когда не работает тоже. Кожа у нее чуть розоватая, а волосы--черные, как отчаяние, стянутые в маленький пучок. Черты лица необычайно мягкие, даже когда она хмурится... Просто удивительно, как она полирует кости и очищает черепа, не меняясь в лице. А еще у нее есть такое свойство--передвигаться неслышно и незаметно, сливаясь с окружением.
...Украшенная резным браслетом рука взметнулась, и... Не зря меня называют Увертливым! Я не просто успеваю уклониться, а еще и ловлю летящий в меня камень.
--Ункани, зря ты занялась резьбой по кости, из тебя бы получился отменный охотник.
Резчица тонко улыбается.
--Глаза у меня уже не те. Я не смогу стрелять так же метко, как Остроглазый. Кстати, ты не знаешь, почему они с шаманкой друг друга на дух не переносят и грызутся не на жизнь, а на смерть, и в то же время я часто слышу от шаманки: "Без Зарна никак" да "Что же Зарн посоветует"
--Не знаю. Честно,--признаюсь я.--Остроглазый тоже шаманку упоминает чаще, чем охоту. А потому ничего интересного сказать не смог...
--Оррин, ты о чем?--Ункани вскидывает на меня удивленные малахитовые глазищи.
--Я... о городах. Расскажи мне о тех, в которых ты была...
Ункани тяжело вздыхает.
Что же тебе рассказать, храбрый Оррин, в одиночку обративший в бегство отребье, тяжело ранив его. Только в следующий раз поаккуратнее, ладно, из отребьевых предплечий, говорят, отменные духовые трубки получаются и очень крепкие рукояти. Но ты, Оррин, живешь, как домашний кот, в то время как я... Впрочем, именно это ты и хотел услышать. Так вот, родилась я в Кьерне, но его почти не помню. Разве что темноту и страх. Хороший город, но часто подвергается набегам отребьев. Сам понимаешь, они пожирать любят, а Кьерн--город фермеров. Да, вспомнила. Светящиеся грибы, покрывающие стены, и даже свисающие со свода. Светляки, питающиеся спорами. Их было так много, что в городе никогда не случалось полной темноты--она лучилась зеленоватыми искорками. Потом я покинула город вместе с другими детьми. Караван привез меня в Вилвани--город стекла и тканей. А заодно и крыс. Маленькие злобные твари... Все без исключения ходили в высоких сапогах из толстой кожи или даже защищали ноги широкими плетеными браслетами, когда крысы научились прокусывать сквозь кожу. А химика или исцелителя можно было узнать издалека в полной темноте--по сильному запаху ядов и заживляющих мазей, самого ходового товара. Чистокровки то и дело вскрикивали по ночам и просыпались с кровоточащими ранками. Потом мне это надоело, и я упала на хвост каравану... Спряталась в тюках с тканью. Я и тогда приходилась младшей сестрой подземной тьме, а бесшумности научилась у крыс. Караванщики до самого Мореона не догадывались... А в Мореоне я и прижилась до недавних пор. Теплое море, ракушки, лодки... Ты светящихся рыб видел когда-нибудь? Когда их много, море просто слепит глаза. И отребья не беспокоили... Много ли надо для счастья? Жизнь спокойная, работа хорошая. О чем я жалею, так это о гребнях. Те, что из панциря черепахи, прекрасны, если их отполировать--прозрачный коричневый с черным. А гребни из костей морского гада лучше всего узорчатые, с нежным лазуритовым оттенком. Однажды я превзошла в мастерстве резчика по кости. На свою голову! От просто взбесился! Я работала днями и ночами, но выручку старый подлец забирал себе полностью. Бил меня чуть не до смерти, но так, что не оставалось никаких следов. Таким образом, я даже не могла просить защиты у Совета Старейшин, а так хотелось, чтобы костереза объявили монстром и изгнали из города. Достал он меня. И... для юной чистокровки от таких как он всегда исходит определенная опасность... ну, ты понимаешь... Он не успел причинить мне вред. Я сбежала, взяв с собой только горсть серебра--заплатить караванщику, духовую трубку да одеяния. Костерез получил свое--я отравила его пищу. Только никому... я не монстр, я защищалась...
Вот я здесь. Хорошая у вас резчица, приютила меня, как родную. Вот так то. Я получила награду за свои страдания.
К концу речи она уже отложила флейту в сторону и отворачивается, чтобы я не заметил слез. Маленькая смелая Ункани... Я начал вытирать ей слезы, и резчица презрительно фыркнула. Да уж... Я после такого просто не мог спросить про бирюзовый свод. Вот почему она так странно одевается--на мореонский манер. Брюки, юбка и рубашка--из темной ткани, безрукавка--из шкуры морского змея, меняющая цвет.
--Не смотри на меня так странно, Оррин, своды во всех городах самые обычные.
Что?!
От удивления я не могу двух слов связать, и наконец нахожу силы спросить:
--Откуда ты знаешь про особые своды? Я же ничего не...
--Причем здесь ты, я с детства ищу потерянный город. Знаешь, огромный и высокий, без удерживающих колонн, и свод на нем серый. Вот такой,--Ункани кивает на растущий в углу кристалл дымчато-белого кварца.--И мокрый, с него постоянно льется вода. Приятная такая водичка.
Я тихо сползаю по стенке.
--Свод сушить надо,--выдавил я.--И потом, бирюзовый гораздо симпатичнее.
Ункани бледнеет до серовато-мраморного.
--Где... Где ты его видел?
--Когда отребье ткнуло меня отравленным ножом...--я страдальчески улыбаюсь: треклятая рана все-таки ноет.--Я лежал, смотрел на свод из бирюзы, удивлялся, что без единой прожилки, думал, как он держится, если стен не видно, колонны тоже ни одной... А тем временем Нэла меня перевязывала и противоядиями отпаивала.
--А мне он снится часто...--вздыхает Ункани.
--Что, Оррин, священным писанием занялся?--подкалывает меня брат, натренированный в общении с духовниками.
--Ага, и тебе советую!--отшучиваюсь я.
Я действительно разлеживаюсь под теплым шерстяным одеялом и перечитываю "Описание механизмов для подземных городов"--трактат в тысячу страниц, который каждый, кто имеет дело с механизмами, должен если не знать слово в слово, то хотя бы понимать и запоминать. На расстоянии вытянутой руки--не менее могучий трактат "Свойства и обработка металлов", на который--да простят мне подобное святотатство--я поставил керамическую миску с крепко просоленными крысьими хвостиками. Такое правило от самого Угасания: механик, начиная от ученика должен идеально знать все металлы и сплавы, и как их применять, а ремонтировать механизмы--даже с закрытыми глазами. Фермерам и охотникам еще хуже--они должны знать наперечет не только всех подземных тварей и все, что растет в пещерах, но и всех созданий, живших до Угасания. Между прочим, легенды гласят, что во дворце Старейшин хранятся образцы, по которым любое существо можно воссоздать. А вот про оборудование для этого нелегкого действия--ни полслова, возможно, вышло из строя или вовсе было разрушено. Многие существа сами спустились под землю, иных люди переправили вниз для своих целей. Только под землей не все приживаются, многие даже изменяются. Например, мохнатые овцы на коротких кривых ногах--раньше у них были твердые копыта, а теперь--широкие лапы с когтями, чтобы на камнях не скользить; кормятся грибами, а зачастую крыс ловят и жуют. Костерезы и каменотесы должны знать толк в постройках; и непонятно, причем здесь костерезы... Ах да, сюда еще стеклодувы и гончары относятся... Странно. Про духовников и шаманок я вообще ничего сказать не могу.
Закинув очередной крысий хвостик в рот, я перелистываю страницу, и удивляюсь, какая она тонкая. Прямо как вилванийский шелк... ушлые чистокровки в этом Вилвани, мало того, что овец стригут, еще и гусеничьи коконы расплетают на нити и ткут. Но тончайшие страницы к шелку отношения не имеют, они сделаны из пластика, потому практически вечные. Жалко, что секрет утерян в смутные времена, когда отребья пытались выбить чистокровок из городов. Вот подлость-то! Люди триста лет города строили, всякие хитроумные приспособления изобретали, изготавливали лекарства, продляющие жизнь, а какие-то полуживотные ничего не делали, пришли на все готовое и потребовали себе место. Гоняли их чистокровки и впредь гонять будут.
Из вредности и чтобы лучше запомнить, я читаю вслух. Птиц переминается с лапы на лапу и внимательно слушает, наклонив голову. Между прочим, этот крылатый хитрец иногда мне помогает, если я что-то забываю. У летунов память просто удивительная, жалко, что они ленивы невероятно и пользуются ей крайне редко...
--Ну все, Увертливый, завязывай, у меня уже уши отказывают,--не выдерживает Птиц.--Ложись спать, тебе силы понадобятся. Придется хорошенько побегать.
Летун вспорхнул на жердочку под сводом и свесился в нее, завернувшись в пушистые крылья. Все, теперь из него ни слова не вытянуть. Я отставил подальше плошку с хвостиками, чтобы не перевернуть, погасил лампу и провалился в мягкую тьму.
Ночь рассыпается в осколки от резкого, пронзительного воя. Я не сразу понимаю, что это, но Птиц начинает барражировать под потолком и верещит: "Спасайся народ, отребья в городе!" Точно, сигнал общей тревоги. И ведь как удачно время выбрали--вчера часть защитников, патрулирующих город, отправилась вместе с караваном. Очевидно, груз настолько ценен, что обычной охраны не хватило. Возможно, помимо меди и керамики в отдельных, удобных повозках расположилось несколько крошечных чистокровок. Если это так, то я рад, что отребья напали на город--караван они оставили в покое.
Я одеваюсь--ночи под землей не теплее дней--и хватаю кистенишко. Брат выходит с огромным молотом. Между прочим, когда паровой молот в кузнице сломался, брат орудовал ручным, такой он сильный.
--Хоть одного да завалю!--ору я, распахивая железную дверь.
Пусть отребья получат по заслугам! Разве не строили город для чистокровок? Разве его не доводили и не достраивали от самого Угасания? Так что не позволю его отбирать.
На улице идет побоище, каких не было от самых смутных времен. По стенам суетливо мечутся тени, согбенные белесые твари пробиваются по освещенным местам, тогда как чистокровки держатся теней. Отравленные иглы духовых трубок и гарпуны из стрелиц летают чуть не роем, несколько отребьев уже растянулось на базальтовом полу, в углу скорчился от боли невысокий чистокровка в охотничьей одежде. Впрочем, раны не мешают ему плеваться иглами, окуная их в узкий стеклянный пузырек.
--Разойдись! Сейчас мы им покажем, что такое Стальные Братья!
--Ты аккуратнее маши, должна хоть одна целая кость остаться! Для Ункани.
Брат уже не слышит, а несется не разбирая дороги в ту сторону, где белесый мех мелькает чаще. Отребье пытается вытянуть меня дубинкой по ногам, но я подпрыгиваю и метким ударом отшвыриваю его с дороги... кажется, он больше не поднялся... Один есть! Теперь второй...
Окружающий мир замедлился--и отребья, и чистокровки, и даже летящие иглы увязли словно в янтаре. При опасности способности усиливаются--в таком состоянии я увертлив как никогда. Кажется, я могу перехватывать иглы руками... По крайней мере, когда несколько отребьев швыряет камнями и шипастыми металлическими снарядами из кожаных пращей, я собираю их в полете и зашвыриваю обратно. Кажется, промазал--куда мне до Зарна. В глаз подвернувшемуся под руку отребью плавно прилетает гарпун...
--Оррин! На нас напали новые существа, я таких никогда не видел!--кричит Остроглазый, невыносимо медленно уклоняясь от ржавого клинка.
Я хватил отребье кистенем так, что рука с ножом хрупнула. Едва он перебрасывает нож в другую руку, я разбиваю локоть в осколки. Зарн снимает с пояса нож и спокойно, по-охотничьи, добирает врага.
--А где "спасибо, милый Оррин"?--не удержался я.
--Кости испортил. Ункани тебя побьет!--качает головой Зарн, и, не спуская с лица извечной издевательской ухмылочки, вытаскивает несколько легких гарпунов, а так же стеклянный пузырек.
Это мне напомнило кое о чем.
--Твой?--я кивнул на невысокого чистокровку в углу.
--Ага! Кстати, лучше всех делает силки на кротов.
Не скажу насчет кротов, но охотник действительно окружил себя ловушками. В одной из них, прихваченное за ногу, извивается создание, которых я еще не видел. Ростом чуть больше чистокровки, кожа чернее подземной тьмы влажно поблескивает, отчего оно кажется струящимся, как змея, непомерной длины пальцы оканчиваются округлыми присосками, сквозь кожу проступают вздувшиеся жилы. Существо повернуло голову, и даже бесстрашный Зарн содрогнулся: огромные уши прижаты к приплюснутой голове, широченная пасть усеяна несколькими рядами мелких острых зубов, вывороченные ноздри чуть подрагивают, а дальше--совершенно гладкая кожа, с едва заметными складками там, где должны быть глаза.
--Подземный дух меня забери,--выдохнул Зарн,--как же с ними драться то? У них же глаз нет, куда я целиться буду.
Существо тянется длинными пальцами ко мне, явно намереваясь задушить, но я уклоняюсь, и оно растягивается на холодном базальте. Крепким ударом я ломаю ему вытянутую шею.
--Что за уроды?--спрашиваю я у раненого охотника.
--Из самых... глубин...--шипит тот сквозь зубы, каждый вздох причиняет ему невыносимую боль.--Полезли изо всех... всех пропастей... в одно время... с отребьями... и еще стреляют...
--А ты молодец, заметил. Сейчас подожди, я шаманку позову. Она вот этого к жизни вернула, и тебе поможет,--Сидящий на корточках Зарн поднимается и кричит куда-то во тьму:--Нэла!
К непрекращающемуся шуму сражения добавляются еще несколько вскриков и сердитое ворчание. Рядом появляется шаманка. С лезвий, украшающих ее плащ, падают тяжелые капли темной крови.
--Вот твари,--ворчит она,--ни во что не ставят цену жизни, тупо крушат все, что движется, даже съедобных крыс.--и обращается к Зарну:--Ну что ты вопишь, я и так прекрасно слышу.
Нэла зашелестела плащом, выискивая нужные предметы в многочисленных карманах.
--Сейчас рану промою, перевяжу, и снова забегаешь,--и она садится на корточки возле поверженного охотника.
Зарн прикрывает ее со спины и выцеливает отребьев, подбирающихся слишком близко. Самые осторожные обходят нас по широкому кругу--видимо, уже поняли, что такое выстрел Остроглазого.
--Ункани не видела?--уточняю я.
-- Ха! Куда она денется...--отмахивается шаманка.
Поднимает с земли какой-то вытянутый предмет. При ближайшем рассмотрении это оказывается существо, похожее на подземную рыбу. Мокрое и скользкое, но без плавников, с загнутым хвостом и вытянутой мордой, один блестящий глаз поворачивается и смотрит на Нэлу. К горлу подкатывает тошнота, и я отворачиваюсь. Рыбоподобное существо выплевывает что-то округлое, разбившееся о стену и распустившееся пышным цветком со множеством нитевидных отростков. Нэла морщится с отвращением, осторожно протягивает руку к цветку, и отростки вцепляются ей в пальцы, окрашиваясь красным изнутри. Нэла пытается вырваться, но отростки держат крепко. На лепестках цветка расходятся алые прожилки. Шаманка бледнеет до полупрозрачности и, выхватив свободной рукой пузырек с ядом, широко расплескивает. Еще рывок, и отростки, ставшие хрупкими, рассыпаются. "Подземный дух вас прокляни, вы не заслуживаете жизни!"-- рычит она, и швырнув рыбоподобное существо об пол, принимается в ярости топтать ногами.
Я перехватываю кистень половчее и бегу в сторону мастерской костерезов, то и дело наступая на отребьев. За мной снимается с места Зарн, но направляется к центру города. Некоторые отребья хватают за ноги или пытаются ткнуть ножом--таких я обхожу. Особо несговорчивого, уронившего меня и вознамерившегося перегрызть горло, я успокоил кистенем промеж выпученных глаз.
Успеть бы, если они доберутся до резчицы, не знаю, как я дальше буду жить, наверное, ослепну от горя сразу же.
Белесые мохнатые тела извиваются у самых ворот мастерской--шеи пронзены отравленными иглами. Сама Ункани, забившись в расщелину между камнями, отстреливается от глубинных тварей. Те сжимают свое оружие, и цветы-кровопийцы распахиваются совсем рядом с резчицей. Несколько уже повержено отравленными иглами. Юйва метает в нападающих порядочных размеров каменные глыбы и бормочет "Эх, такие кости пропадают". Уклонившись от грубой железной дубины отребья, а заодно и шального камня, я пробиваюсь к Ункани и помогаю ей выбраться из расщелины. Иглы из ее духовой трубки продолжают жалить врагов, и глубинные твари отправляются искать добычу посговорчивее. Некоторые окружают отребье и вцепляются длинными зубами, не дожидаясь, пока добыча испустит последний вздох.
--Что творят уроды!--ворчит зажиточный фермер в меховой одежде, короткий боевой трезубец соскальзывает по ребрам глубинных жителей,--Мне ж еще крыс кормить! Откуда только поналезли?
Уклонившись от выстрела, он выбивает оружие из рук и все-таки вгоняет трезубец одному из них между ребер.
Ункани прибирает духовую трубку в рукав и смотрит на меня с невыразимым страданием:
--Оррин, скажи, я очень громко бегаю? Или, может, меня хорошо видно в темноте? Может, я потеряла свои способности?
Малахитовые глаза наполняются слезами.
--Нет, что ты. Тебя ни одно отребье не заметило. А эти...глубинные... У них глаз нет. Наверное, по запаху нашли, или даже по дыханию.
--А ты видел чистокровок? Я заметила, как они попали в одного, хоть тот и слился с камнями... цветы просто опутали его и вытянули всю кровь, это ужасно!
Ункани припадает к моему плечу и дрожит, как бездомный котенок. Меховая куртка промокает от слез.
--Ладно, давай продвигаться к центру,--вдруг поднимает лицо резчица.-- Юйва сказала, что они не обойдут наградой защитников города. А Юйве я верю.
Да уж, та, кто в бою сокрушается по вражеским костям, не может обманывать. Теперь я понимаю, почему Зарн так метнулся в сторону цитадели--чтобы охотник да упустил наживу...
Проходя мимо кузницы, я увидел брата, до колен заваленного телами отребьев и деловито собирающего с них оружие. До меня доносится бормотание:
--Плохо они оружие содержат, поубивал бы, потом оживил и снова поубивал. Вот это еще можно почистить и заточить прилично. А вот это и это можно переплавить, а то караван из Анавора когда еще будет... Фу, гадость какая... А тут и переплавлять нечего...
--Урвик, давай за нами!--машу ему я.--Ножи и дубины никуда не денутся, а награду не каждый день дают.
На меховой куртке Урвика распускается кровавый цветок, но брат отдирает его от себя, раздавив меж пальцев. Хорошо быть Камнекожим. А я если бы не увернулся... Ункани попадает отравленной иглой в рыбоподобное существо, и оно выскальзывает из лапы глубинного жителя, закрыв единственный глаз. Я в три прыжка добираюсь до врага и крушу ребра кистенем.
Мы проходим через рынок. Ужас--базальтовые лавки и столы, на коих раскладывают товар, разгромлены и опрокинуты, на стенах проросли отвратительно-крупные цветы, исцелители выносят на себе раненых чистокровок, кто-то уже таскает с поля убитых или же добивает врагов. Отребьев скормят крысам--у них нет души, зачем их хоронить. С глубинными поступят точно так же. Конечно, перед тем вынут кости...Огромные глаза поверженного чистокровки смотрят в никуда, а иссохшая кожа прилегает к костям, сквозь нее пробиваются белесые отростки. Я обтираю слезы и отворачиваюсь. Это несправедливо, чистокровки должны жить триста лет и ни днем меньше.
Некоторые отребья заколоты и изрублены честным оружием чистокровок, другие отмечены мерзкими цветами. Глубинные твари где-то изранены, где-то изгрызены и даже разорваны на куски. Рыбоподобное оружие чаще всего растоптано или придавлено камнями, ни один чистокровка не забрал его себе. Несколько глубинных жителей доползли до пропасти и теперь быстро спускаются по отвесной стене. Юйва злобно швыряет камни им вслед, некоторые срываются и падают.
Старейшины--девять почтенных чистокровок в длинных шелковых одеяниях--выходят из узорчатых ворот (умели когда-то строить, восхитился я) и раздают защитникам по горсти серебра из внушительного мешка. Кружащие над старейшинами летуны то и дело спускаются и что-то шепчут на ухо. До меня доносится сухой, шелестящий голос:
--А ты куда лезешь? Ты дома отсиживался, пока отребья брали город. Нам все видно было.
Подходим мы с братом и резчицами. Подумать только, старейшин я вижу на расстоянии вытянутой руки. Их чтят как хранителей подземных городов--кто как не они поддерживали порядок после Угасания... Но это было давно даже по нашим меркам. Рослой даме, стоящей напротив меня, около пятисот лет--она тяжело опирается на витую трость, волосы иссохли так, что шелестят при каждом вздохе, глаза запали и погасли. Худыми руками она набирает горсть серебра и высыпает мне в протянутые ладони.
--Рад служить городу, старейшинам и чистой крови,--церемонно кланяюсь я, косясь на искусно украшенный камнями медальон: Всевидящее Око, символ власти. Такой же символ я замечаю на ошейниках у летунов.
Отхожу в сторону, и только тут чувствую боль в горле--забыл перевести дух. Ссыпаю награду в карманы.
--Вот это да!--ухмыляется Зарн, пересыпая серебро в грязных ладонях.--Хоть каждый день отребьев гоняй! Оррин, сколько хочешь за самое лучшее ожерелье?
--Для тебя я даром сделаю. А зачем? Шаманке?
На мраморно-белом лице Остроглазого проступают резкие красные пятна.
--Ага, только никому не говори. Кстати, где Нэла?
--Не знаю, не видел. Наверное, раненых перевязывает,--предположил я.
Зарн метнулся в сторону так, что я проникся глубокой завистью. Чтоб я так бегал!
--Чего это он?--удивилась Ункани.
Я, как всегда, не заметил, как она подошла.
--Шаманку не видела?
Ункани оглядывается и показывает на невысокую фигуру в темном меховом плаще.
--То старая шаманка. А Нэла?
Я в два прыжка добираюсь до шаманки с потемневшей от времени кожей и тонкими поджатыми губами. Она мрачно смотрит сквозь падающие на глаза волосы.
--Где ваша ученица?--напрямую спрашиваю я.--Мы ее найти не можем.
--Где бы не была, все равно прибежит,--ворчит шаманка,--чтобы такая неугомонная, да не прибежала за серебром?
Просыпаюсь я от совершенно убийственного холода и того, что меня кто-то отчаянно трясет за плечи.
--Что за?--мрачно спрашиваю я, не открывая глаз и отмахиваясь кистенем.
--Увертливый, так и убить можно! Нэлу не видел?
Я открываю намертво смерзшиеся глаза--оказывается, заснул вчера на крыльце мастерской, кто-то прикрыл меня драным плащиком, наверное, Ункани, кистенишко под локтем, Зарн злой, как подземный демон, весь потрепанный, но стрелица еще за спиной, а нож уже отчищен от крови.
--Нэла так за серебром и не пришла,--Зарн вытирает глаза.--Среди павших ее тоже нет. Отребья утащили...
--Я этим отребьям...--зло зашипел я, приподнимаясь, и проснулся окончательно.
--Тогда беги за мной!--Остроглазый нетерпеливо взмахивает руками.--Их ближайшее поселение как раз между охотничьими угодьями и караванной дорогой.
Не успеваю я сделать и шага, как дверь распахивается, и Урвик едва не хватает меня.