Аннотация: История, случившаяся с мальчиком в открытом море.
ТОМЕО МОКОТА
Томео Мокота так и не узнал никогда, кем была его мать. Вероятно, в самом начале его существования жила на земле женщина, которая его выносила, зачав от одного из мужчин деревни, родила в придорожном сарае в окружении других таких же несчастных женщин и лекаря, заменявшего здесь и врача, и больницу, и госпиталь, и роддом, и священника, и дом престарелых. Должно быть, потом эта женщина его нянчила и кормила, чередуя эти недолгие периоды счастья с работами в поле, уборкой риса или сбором каких-то плодов, за которыми ее отправляли хозяева. Но когда годовалый Томео встал на ноги, она вдруг куда-то пропала, словно ее и не было.
Отец, точнее, мужчина, записавший Томео на имя своей семьи, хотя его к этому принуждали не в храме, не в управе и не в муниципалитете, а лишь желания получить талоны и пособия на ребенка, выделяемые через государственный банк, с самого начала решил, что одного этого благодеяния будет достаточно, чтобы Томео был всю остальную жизнь благодарен ему за милость. Однако расходы на еду и одежду, на лечение от детских болезней и другие ненужные траты скоро превзошли ожидания. Пособие, однако, было получено и потрачено на грузовик для отца, поэтому маленького Томео быстро заставили отрабатывать свое незапланированное появление на свет. Итак, в пять с небольшим его отвезли на берег моря, поселили в куче таких же детей, которые чистили, мыли и шили сети, конопатили лодки и разбирали улов, вечером притаскиваемый старшими. Томео старался не выделяться, быстро освоил все то, что требовалось от него, и к семи годам уже хорошо справлялся с обязанностями. За ними присматривали старики, которые били детей хворостинами за проступки, и Томео доставалось от них меньше всех.
Море казалось ему живым существом, он и любил его, и боялся, и ненавидел одновременно. Оно жило своей жизнью, управляемое духами и божествами, которых проклинали в церкви священники, забирая к себе домой слишком пьяных и неопытных рыбаков, но об этом никто не печалился. Оно награждало умных и смелых, и мужчина, которые считался его отцом, оказался одним из них. Он командовал рыбаками, именно в его грузовик загружали общую рыбу по вечерам, и он распределял среди других мужиков их нехитрые заработки. Томео начал было гордиться, что он считался его отцом, но скоро понял, как этого человека тут ненавидят, и замолчал, затаившись еще сильнее. Отец был и судьей, и полицией, и хозяином, и священником в море, и говорить ему поперек было опасно. Но Томео знал, что рано или поздно отцу свернут шею или тоже отправят к морю домой, но боялся ему об этом сказать. Он считал, что отец и сам об этом догадывается.
По вечерам после работы старики собирали теперь детей и учили их грамоте, лупя по щекам строптивых, но Томео все эти глупости совершенно не лезли в голову, и от него скоро отстали. Он обожал возиться с лодками и сетями, знал любую деталь, и годам к десяти уже мог с закрытыми глазами показать, как построить любое судно для лова. Ему казалось, что в этом и состоит смысл его жизни. Он знал повадки рыб, различал виды, что можно ловить и есть, и как их готовить, а каких следует выбрасывать и избегать. Он умел ставить ловушки и удочки, рулить парусами, и уже не слезал с лодок, хотя его гоняли с них взрослые, как надоедливую собачонку. Все свободное время он теперь проводил в море, считая его своим домом, плавал подобно дельфинам, которых видал издали, но на которых почти не охотились, так как не было спроса. Нырять, прыгать в воду со скал и камней и доставать со дна ракушки и ловить руками моллюсков он тоже стал лучше всех. Море теперь сделалось его домом, всегда неизменное и глухое, даже в сезон дождей, который для других был печалью, а для Томео лишь новым, опасным и непредсказуемым приключением.
Так его начали брать в море с собой рыбаки, он не слезал с мачты целыми днями, следил за надувавшимися парусами, выбирал сети и тягал бочки с уловом. Приходилось ему нырять на самое дно, распутывать сеть, зацепившуюся за кораллы и скалы, и скоро лучшего из ныряльщиков сложно было найти. Его ловкости удивлялись, его умению ориентироваться под водой завидовали бывалые пловцы, а ныряльщики за раковинами не могли себе даже представить, что мальчишка способен был на такое. Богов он боялся, в храмы ходить не любил, и на всех обрядах и церемониях старался стоять позади, молитв и пожертвований Деве Марии Копакабане, защищающей рыбаков, он совершенно не понимал, смеялся над тем, что суеверные старики приносили ей в жертву свежую рыбу и овощи с каждым выходом в море и тайком их воровал, и не знал, что его крестили и где. Впрочем, священники тут вовсе не появлялись, а те, кто считался религиозным и набожным, Томео совсем избегали, видя в мальчике полное отсутствие веры и хоть какого-то благоговения. Старый разрушенный давним землетрясением храм он обходил стороной, зная, что там живут упыри.
К тому времени он вдруг стал расти, быстро и неуклюже, набирал силу, руки и ноги вытянулись, обросли мышцами, и лет в четырнадцать он неожиданно понял, что повзрослел. Он уже знал, что родился мужчиной, как и его отец, лет в пять ему объяснили, что это значит, с примерами из взрослых картинок, но он ничего не понял и только смеялся в ответ. В семь он любил наблюдать, затаившись на чердаке или среди деревьев, как рыбаки сношаются со своими любовницами, которые приходили на встречи с ними впотьмах. Его влечение к женщинам началось в тот же год с каких-то странных позывов, грубых и дерзких снов, в которых он гонялся за теми женщинами, которых наяву избегал, и насиловал их. Проснувшись, он обнаруживал, что облился спермой во сне, как и его товарищи, спавшие рядом. Он еще смеялся над тем, что боги дали ему столь непослушный орган, но к четырнадцати уже смело им овладел и с остальными парнями по вечерам стоял на берегу океана и со стонами и криками наслаждения наяривал свой торчащий набухший член, пока из него не летела брызгами соленая липкая жидкость мужского сока. Он знал уже, что женщины испытывают такие же чувства, но у них нет того волшебного непослушного органа и яичек, питавших его, и поэтому, как все мальчишки вокруг, их презирал. Так Томео узнал, в чем будущий смысл жизни, но еще не понял, как до него дотянуться
Ему было пятнадцать, когда он встретил Меную. К тому времени он уже командовал лодкой из шести рыбаков, таких же мальчишек, которые его слушались беспрекословно. Он уже знал окружавшее его море и острова вдоль и поперек, мог провести свой небольшой корабль с закрытыми глазами, и требовал от отца, чтобы ему, как и остальным взрослым, поставили на лодку настоящий мотор. Он стал быстро расти, раздался в плечах, начал бриться, отпустил длинные волосы, которые лежали густой просоленной светлой копной, и сделался выше отца. Одежды он почти не носил, кроме коротких драных штанов, бравируя крепким и сильным торсом, и любил прямо при всех мочиться с борта корабля . Его уважали. Но Менуя была первой девушкой, которую он встретил на суше.
В тот вечер он спрыгнул со своего корабля, который уже казался ему ненастоящим и жалким, и замер, увидев, как на соседнем причале с канатами возится девушка его возраста, тощая, нескладная и худая, в нелепых штанах и рубахе, увязывая концы. Ее хилое судно болталось тут же, двое пожилых мужчин, хмурых донельзя, разбирали пустые сети, а девушка ходила вокруг, со злости пиная связку канатов, выброшенных ей с палубы. Ее грязное просоленное лицо перекошено было яростью, спутанные длинные волосы метались, словно паучьи ноги, но даже в таком виде она показалась Томео прекрасной. Он замер, разглядывая ее и дивясь, что женщины бывают такими.
- Что вылупился?! - крикнула она ему зло, заметив, что Томео не шевелился. - Хочешь, чтобы я отсосала? - И она раздвинула ноги и сделала такой непристойный жест, что мальчишки сзади Томео захохотали.
- А что, слабо?! - нашелся он что ответить. - Отсоси у упыря, тогда поглядим!
- Придурок! - завопила она, срывая на нем свой гнев на море. - У тебя еще сосалка не выросла, чтобы так говорить!
С этого момента и началась их любовь. Когда через вечер они уже вместе лежали в заброшенном храме на алтаре, голые и счастливые, Томео со стоном входил в нее, зная, что где-то тут, позади, в темноте за руинами наблюдают за ним мальчишки подобно ему самому. Он перешел в новое состояние жизни, даже не особенно заметив, как это случилось.
Менуя оказалась девчонкой его возраста, жадной и ненасытной в любви. Она не знала матери и отца, росла в семье дяди, которому лишний рот был поперек горла. Подобно Томео, он рано, лет в семь отправил ее чинить сети, а уже в тринадцать она вовсю выходила в море, ныряла и плавала за ракушками на зависть большим мужикам. Грубая, резкая и злая, она всегда знала, как с ними ей поступать и отшивала любое поползновение, ненавидя себя за то, что выросла женщиной. Она также боялась богов, смеялась над Девой Копакабаной и суевериями, любила море, но оно не всегда отвечало Менуе взаимностью. Ей казалось, что боги ее обманули, лишив мужского достоинства, и потому привыкла всего добиваться силой, злобой и яростью, пугая простых людей. Увидев Томео, она немедленно поняла, что он из того же теста и должен принадлежать только ей. А она - ему. Вместе они могли бы стать неплохой боевой единицей, как любил говорить ее дядя на поминках и свадьбах.
Томео провел с ней весь день и две ночи, не приходя в себя от любви. В том заброшенном храме на алтаре, где, по словам стариков, жили одни упыри и черные девы, они изучили каждую клеточку, каждую частичку, каждый волос друг друга. Они не могли насытиться, и уже истощенный, уставший к концу вторых суток Томео мял и сосал ее тощие груди, словно младенец, который снова нашел свою мать. Она лежала на нем, играя его яичками, каждому из которых дав свои имена: Томас и Матиас. Его длинный отвисший член, который она сосала чуть ли всю ночь напролет до боли, стал ее старшим братом, который она ласково называла Иуда. Томео обнимал ее тело, и даже когда входил в нее, восторженно и утомленно, с болью в истерзанном члене, думал о том лишь, чтобы это не кончилось никогда. Она рассказала ему все о себе, до самых мелких подробностей, не скрывая даже того, как в первый же год описалась на занятиях, за что ее и изгнали. Он тоже поведал все о себе, поражаясь тому, как много, слишком много у них было общего, словно их воспитала и вырастила одна и та же рука.
Впрочем, у Менуи был один страх, которого не ведал Томео. В детстве ей рассказали, что где-то далеко в океане есть остров, где много сокровищ, где спрятано золото инков и потоплены галеоны испанцев, но попасть туда не может ни один человек, потому что там живут адские гурии. Томео никогда об этом не слышал. Он попытался уверить Меную, что все это враки стариков и старух, безумных слепых уродцев, ползавших по краю деревни, но она почему-то верила в это. Ужас пронзал ее, когда она вспоминала, что тоже могла оказаться на своем корабле возле острова гурий, хотя Томео уже твердо знал, где кончается береговая линия с островами, и что дальше ничего нет. Он объяснял ей это, успокаивал, целовал, но она забывала о гуриях лишь тогда, когда он начинал ее трахать. И успокаивалась. Тем более, что Томео даже не знал, существует ли ад вообще.
- Знаешь, - говорил он мечтательно, глядя в звездное небо над головой сквозь разрушенную крышу старого храма и заложив руки за голову, тогда как она ему снова сосала член. - Я бы даже хотел их увидеть. Они, наверное, не так страшны, как кажется.
- Не надо так говорить, - шептала она, отрываясь, и Томео выгибался в приступе наслаждения. - Ты их накличешь.
- Ну, сюда же они не придут! - отвечал он невпопад. - Я их не боюсь, слышите, боги! Я их не боюсь, - почти кричал он, млея под ее языком.
Так прошли две ночи и день блаженства. Последнее, что увидел Томео в разрушенном храме, когда засыпал под утро, была облезшая фреска на храмовой кладке и изображением грешников, которых варили в огромных кастрюлях черные демоны в женском образе.
В тот же день, распрощавшись со своей девушкой и обещав ее вечно любить и скоро жениться, пятнадцатилетний Томео вышел на своем судне в море, возглавив целую флотилию из двадцати лодок. Его мальчишки налегали на весла, помогая ветру, дувшему в паруса, которыми правил Томео, направляясь туда, где, как говорили на днях старики, должен был находиться огромный рыбий косяк, замеченный накануне. Наступал время нереста, рыба делалась бешеная и сама набивалась в сети, словно по внушению Пресвятой Девы Копакабаны. Томео, как уже опытный рыбак, да еще теперь с видами на невесту, готов был убиться, но первым найти этот проклятый косяк и вычерпать его до последней рыбешки. Так советовали ему мужики, чинившие лодки на берегу. То, что он два дня провалялся с Менуей в бывшем храме, предаваясь безумной любви, уже знали в деревне все от мала и до велика. Слухи об этом дошли до отца, но он не сказал ему в этот день ничего, и только поморщился, завидя его при встрече.
Томео был опытным моряком и скоро путем нехитрых маневров оставил позади остальные лодки и повел кораблик свой обходным путем мимо наветренных островков, состоявших почти целиком из гладких камней с редкой растительностью. Когда же они вышли на простор океана, вокруг до самого горизонта уже не было ни души.
- Эй, приготовьтесь! - крикнул Томео мальчишкам, чтобы они по его команде в любой момент могли бы забросить приготовленные загодя сети в воду.
Но они продолжали заниматься своим делом, сидя на веслах, словно до них крик его не дошел. Томео повторил свой приказ дважды, но понял, что они либо не слышат его, либо что-то случилось, и, спрыгнув с мачты, подбежал прямо к ним, злой, как никогда.
- В чем дело, балбесы?! - заорал он на них, дивясь тому, что все они отворачивались от него, словно от незнакомца.
- Ни в чем, - ответил за всех сидевший ближе всего к нему самый старших из них, Жозе.
- Тогда пошевеливайтесь, дурачки, мы на месте! Я уже видел голову косяка! - пнул его со злости Томео и сам схватился за сети, но они были слишком тяжелые для него, чтобы их тягать в одиночку.
- Погоди, - ответил ему вдруг Жозе, выпрямившись напротив. - Ты знал, что Менуя обещана в новые жены отцу твоему?
- Нет, - изумленно ответил Томео, только сейчас догадавшись о том, чего от него хотят. - Она ничего не сказала.
- Она и не знала об этом. Так решили в ее семье, твой отец ее выкупил.
- Боги! - воскликнул Томео, схватившись за голову. - Когда это случилось? Ты почему мне не сообщил?
- Было это два дня назад, когда ты с ней познакомился, - ответил Жозе уклончиво. - Отец очень зол на тебя.
- Ради Пресвятой Девы Копакабаны! - завопил юноша, взмахивая руками в отчаянии. - Об этом не слыхали ни слова ни я, ни она! Он видел, что мы с ней спали?
- Видел, - кивнул Жозе, вздыхая, словно готовясь к неотвратимому. -Все видели. Он велел с тобой разобраться. Ему соперники не нужны.
Томео не успел среагировать. Сзади кто-то хлопнул его веслом по башке, в глазах у Томео сверкнула молния, а затем потемнело. Жозе пнул ногой со всей силы падающего в живот, и юноша полетел за борт, словно мешок с песком. Его еще пару раз треснули веслом по затылку, пока тело не исчезло в воде, а потом развернули лодку и направились к берегу. Там их ждала награда за труд, а Жозе за проявленное усердие еще и становился хозяином самой лодки.
Томео пришел в себя, вынесенный волнами на берег огромного острова. Лежа ничком на песке, наглотавшись воды, он долго не мог подняться. Голова болела и кружилась от страшных ударов, тело ломило от изнеможения, песок скрипел на зубах, в копне просоленных волос застряли какие-то водоросли. Совершенно голый - одежду с него сорвало, когда его тело швыряло в волнах, - он лежал под раскаленным солнцем, не двигаясь, потому что каждая попытка подняться заканчивалась приступом рвоты. Его мутило, должно быть, от того, что он наглотался морской воды, к тому же страшно хотелось есть. Наконец, приложив усилие, он встал на четвереньки и пополз по песчаному берегу в лес, начинавшийся сразу у океана и уходивший неведомо куда вдаль. Берега тянулись до горизонта, вокруг не было ни души, ни даже признаков человека. Этого места Томео еще не знал.
Он встал, держась за ближайший куст. Голова у него кружилась, там, где Жозе дважды треснул его веслом, распухла огромная шишка, но все-таки он был жив. Как он добрался до острова, Томео мог только догадываться, а уж почему при этом не утонул, ему было вообще непонятно. Он присел на колени, поблагодарил на всякий случай за спасение Пресвятую Деву Копакабану, хотя не очень верил в нее, и попросил у нее еды и воды.
Еду он увидел тут же, едва поднял глаза. Пока он шел к берегу, океан, повинуясь отливу, отступил еще дальше, и на зыбучем песке прыгали и трепыхались рыбешки. Томео, как мог скорее, побежал к ним, проваливаясь в зыбучий песок. Он схватил рыбу побольше, разрывая ей зубами кожу и чешую, и стал жрать живьем, пытаясь скорее набить желудок и заглушить сосущую боль. Бросив обглоданную рыбешку, он тут же схватил другую, потом еще и еще, пока не насытился до отвала. Он хотел было захватить их с собой, но понял, что у него не было теперь ничего, ни мешка, ни одежды, куда он мог что-то сложить. Только сейчас он начал осознавать весь ужас своего положения. Он понял, что если тут нет ни жилья, ни души, ни выхода к обитаемым берегам других островов, то этот клочок земли, каким бы большим он ни был, станет скоро его могилой. Голый и грязный, с засохшими струпьями соли после морской воды, Томео поднялся и пошел прямиком в джунгли, начинавшиеся у кромки воды, не дожидаясь прилива.
Должно быть, Пресвятая Дева Копакабана опять над ним сжалилась и ответила на молитвы, потому что в глубине леса Томео нашел и воду, точнее, бежавший в скале ручей, и тут же насобирал и наелся пальмовых личинок и кузнечиков, и ягод, которые хорошо знал с самого детства, и почувствовал себя совсем хорошо. Он тут же решил идти до конца, пока не узнает, есть ли еще на этом острове люди и остров ли это вообще. Заставив себя подняться, он осторожно пошел вперед, озираясь по сторонам и по мере возможности ломая ветки и сучья, чтобы отпугнуть змей, которые могли спрятаться в листьях. Вокруг пели птицы, и хотя солнце уже начинало садиться, сновали какие-то мухи и прочие насекомые, и Томео даже не удивился, когда увидел, как высоко в ветках деревьев скакали и щебетали маленькие обезьяны. Он шел и шел вперед, поднимаясь вверх по пологому склону горы. Идти было трудно, троп, кроме промытых дождевыми ручьями дорожек, тут не было, и чем дальше поднимался Томео, тем больше начал пугаться. Похоже, что люди в этой части земли вообще не показывались.
Становилось темно. Жизнь в лесу затихала, и он скоро понял, что так и не доберется ни до вершины, ни до человеческого жилья. Юноша знал, что оставаться тут просто так на земле невозможно, голый и беззащитный, он мог легко стать добычей любого животного, хотя следов крупного зверя пока не нашел. Стараясь опередить темноту, он пока не отчаивался, и наконец усмотрел себе большое гнездо в нише, образовавшейся у скалы из обломков упавших деревьев. Как обезьяна, он быстро соорудил себе подобие жесткой постели из листьев и веток, и хотя в этом гнезде нормальному человеку было невозможно заснуть, уже в полной тьме свалился в него и немедленно провалился в тяжелый сон от усталости.
Он так и не понял, что с ним случилось, но если бы не увиденное поутру, то мог бы поклясться, что все это было сном. Она появилась возле него в середине ночи, в тот час, когда тревожные люди неожиданно пробуждаются и смотрят на небо, озаренное редкими звездами и луной. Не в силах заснуть, Томео тоже уставился было на небо, которое заслоняла перед ним нагая фигура, разглядывавшая юношу, освещенного ночным светом сквозь ветви деревьев. Сонный и заторможенный, он протянул к ней руки неловко, будто лунатик, она наклонилась к нему и сама его обняла. Своими руками он нащупал ее лицо, длинные волосы, соски на отвисших грудях, она начала его целовать и мять его гениталии, нашла немедленно возбудившийся член и засунула его к себе в лоно, словно только за этим к нему и пришла. Они слились в объятиях, и сонный Томео почти не соображал, что с ним делали. Их соитие длилось бесконечно, как сон, и он устал от него даже больше, чем шел сюда. Кончив, он немедленно провалился обратно в дремоту, а когда пробудился, над ним уже пели птицы и яркое солнце било прямо в глаза.
Он вскочил, дивясь тому, что ему привиделось, но тотчас отдернул руку, коснувшись бедра, увидев засохшие струпья, и понял, что это был вовсе не сон. Все его гнездо, устроенное в убежище, было раздавлено ночной любовью, выпотрошено и перевернуто. Больше его поразило то, что он обнаружил рядом. Сбоку от его ложа ночного лежали завернутые в пальмовые листы лепешки, сыр, какие-то пирожки и еще всякая снедь, стояла бутыль с водой, словно эта странная женщина - Томео поклясться был готов, что она была молодая, - принесла ему эту пищу в уплату за наслаждение, которое получила. Юноша тут же сожрал все, ему приготовленное, сообразив, что чувствует себя хорошо и голова не болит от вчерашних ударов. Он был счастлив от того, что узнал нынче ночью: на этой земле есть люди и скоро он их найдет. Вдохновленный, он бросил свое измятое ложе и отправился в горы дальше.
Но чуда не произошло. Он шел весь день до позднего вечера, но ни жилья, и тропинки, ни признака человеческого бытия, ни даже зарубки на дереве или старого пня, оставленного лесорубами, не обнаружил. Это было пугающе, но появление женщины прошлой ночью вводило Томео в недоумение. Если она нашла его, то либо следила уже за ним, либо наткнулась в лесу, а значит, откуда-то должна же была придти. Он несколько раз забирался на верхушки деревьев, но ничего не увидел с них, кроме бесконечного моря лесов, покрывавших зеленым ковром долины, и дальних гор, торчавших на горизонте. Никакого признака человека, ни поляны, ни прогалины, откуда бы шел столб дыма или слышался стук топора. Томео расстроился. Почти в темноте он спустился на землю, снова сделал себе гнездо и заснул.
И снова она вернулась к нему среди ночи, и они предавались жаркой любви, и Томео не ведал во сне, что делал и не спросил ее ни о чем. Он заснул снова в изнеможении, выпитый ею до капли, сам себе удивляясь, как мог он управиться с такой сильной женщиной. И снова утром проснувшись, он нашел припасенную снедь и воду, и потом долго шел вперед, не зная, куда идет. Так повторилось и на третью ночь, и на четвертую, пятую и шестую, а потом он потерял счет дням и ночам. С каждым разом он шел все меньше, все больше оставаясь на месте и предаваясь бессмысленному расслаблению, потому что уже догадывался, что здесь ничего нет. Однажды он подумал, что на самом деле к нему приходит по ночам обезьяна, и испугался, и долго не мог заснуть, успокаивая себя лишь тем, что вряд ли обезьяна приготовит ему еду. Однако сон победил, Томео наконец задремал, а когда проснулся, она уже сидела на нем, а его возбужденный член был у нее во влагалище. Томео нащупал ее лицо, и пока они, как всегда, страстно совокуплялись, остатком своего разума распознал, что перед ним все же обычная женщина, даже девушка с гладким и юным лицом. Подозрение не подтвердилось, и он успокоился. Он не сказал ей ни слова, словно язык прилип к глотке, а она не спрашивала ни о чем. Потом Томео заснул, а проснувшись, опять обнаружил рядом еду.
Спустя недели своих блужданий Томео начал догадываться, что живых людей на острове, кроме ночной незнакомки, нет. За все эти дни, пока он пробирался к вершине горы или спускался в долины, заросшие глухим лесом и превратившиеся в стоячие гнилые болота, он не встретил ни малейшего признака человеческой жизни. Не было ни дорог, ни троп, ни ловушек охотников, ни оброненных случайно вещей, ни мусора, ни стоянок, ни костров и отхожих мест. Все было девственно чисто, как в момент сотворения мира. Правда, появление каждой ночью неведомой девушки смущало его, но он этим был скорее доволен, чем обеспокоен, как и оставленная ею еда, потому что той жалкой лесной снеди, собираемой им в дороге, ему бы, разумеется, не хватило, а ловить какую-то живность Томео, оказавшийся без одежды, веревок, сети и снаряжения, не мог. Стояла тропическая жара, но Томео, сроду не болевший никакими болезнями, кроме детских, чувствовал себя превосходно. Голый и грязный, он совсем слился с лесом, мог уже двигаться в любую сторону без опасения заблудиться, выяснил все животные тропы и уже вовремя прятался за кустами, когда мимо пробегало стало оленей или кабанов. Поняв, что его поиски в чаще совсем бесполезны, он пошел к морю, рассчитывая обойти весь остров вдоль берега, надеясь, что рано или поздно наткнется на какой-нибудь причал, поселение или на худой конец, остатки разбитого корабля. Тем более, что ночная девушка всюду шла за ним по пятам и снабжала провизией.
Томео быстро спустился к берегу моря, но был ли это тот самый берег, куда его выбросило волнами в первый раз или иной, он не знал и вспомнить не смог. Он смыл с себя всю глину и грязь, в которой извалялся, спускаясь по горным промоинам, и по колено в воде пошел вдоль кромки прибоя, переступая через коряги и упавшие сверху деревья. Океан простирался вокруг, насколько хватало глаз, и ни малейшего признака корабля, лодки, или каких-то признаков человека видно не было. Ему показалось странным, ведь не настолько же далеко они отплыли на лодке от дома, чтобы попасть в то место, где люди не появлялись. Этого просто не может быть. Уверял он себя, все острова в округе на сотни миль были давно обследованы и заселены, и даже на совсем уже необитаемых были оставлены следы человека. С крутого берега над водой нависали непроходимые джунгли, в которых явно не мог поселиться незамеченным ни один даже самый заядлый рыбак, помешанный на морской ловле. Проголодавшись, Томео отходил от берега и нырял, доставая раковины, и тут же съедал моллюсков, но голод это утоляло не сильно. Худой, сильный и жилистый, он далек был от истощения, но только за счет того, что ночами ему приносила его любовь. Теперь, проходя по воде вдоль берега дальше и дальше, он начинал волноваться, найдет ли она тут его и хватит ли ему этой скудной еды, чтобы поддерживать силы.
Прошлепав вперед целый день, но ничего не найдя, кроме мусора, выброшенного океаном, он сильно расстроился, и на закате поднялся на берег в джунгли, устраиваясь на ночлег. Он отыскал ручей и напился, еще подкрепился мидиями, но понимал, что долго так не продержится. Томео растянулся на стволе огромного упавшего дерева и с горя заснул, немедленно отключившись.
Он проснулся опять среди ночи, чувствуя, как она опять обнимает его. Томео сел, привычным уже движением охватывая лицо девушки, и стал ее целовать, чувствуя сладкую истому внизу живота и нарастающее возбуждение. Он с трудом соображал, что с ним происходит, мысли отвлекались и путались, а когда она села сверху и он снова вошел в нее, разум его помутился совсем от счастья и наслаждения. Он хотел что-то спросить, понимая, что время пришло объясниться, но почему-то не смог, а из глотки вырывались лишь стоны страсти. Его поразило и то, что девчонка молчала, хотя их соитие было столь бурным, что он не мог удержаться, чтобы не орать напоследок, как сумасшедший, пока извергал в нее сперму. Последнее, что он почувствовал, обнимая ее ягодицы и удерживая на себе, точнее, ему показалось, но он мог вполне ошибаться, что у девки позади, между ног, был хвост, длинный, голый и скользкий, не менее метра в длину, и он извивался по сторонам. Томео не успел испугаться, и забылся в тяжелом сне.
Он опять не нашел утром вокруг никаких следов, кроме оставленной пищи, и догадался, что это была обычная плата за дармовую любовь, тут так было принято. Она не собиралась его спасать, она знала, что Томео один и не выживет тут, а поскольку он был нужен ей, как мужчина, то ей приходилось его кормить, словно он был домашним животным. Он был заперт тут, и она это прекрасно знала.
Испугавшись своей догадки, Томео сел и долго ворочал мыслями, пытаясь разубедить самого себя, что это не так. Он пробовал доказать, что оказался в раю, что тут его любят, что боги моря дали ему спастись, чтобы сообщить что-то важное... Но если это был рай, то почему он тогда один, и неужели нет никого, кто еще достоин тут оказаться? Он стал вспоминать, что ему говорили о рае священники, но к своему ужасу помнил лишь только то, что там должны находиться какие-то страшные ангелы на облаках. Это были даже не рассказы священников, он их в жизни не слушал, а скорее впечатления от картинок на стенах храмов, которые он раз в год посещал по приказу отца. И чуть не заплакал в недоумении.
Томео спустился к берегу и пошел, разгоняя ил и водоросли, оплетавшие ему ноги. Он уже знал, что впереди ничего не найдет, что дальше ждет его то же самое, что сейчас, и вряд ли он где-то застанет живых людей, да и мертвых тоже не будет. Не будет вообще никого, и только невидимые ночные гурии будут теперь приходить к нему каждую ночь и высасывать его силу. Ему стало страшно.
За поворотом скалы дно резко пошло вниз, и он поплыл, надеясь все же обогнуть остров. Теперь осыпчатые утесы подступили отвесными склонами к самой воде, дно исчезло, и Томео понял, что назад пути нет. Вершины гор некогда тут обрушились в океан, и далеко среди волн, отступавших во время отлива, виднелись верхушки рифов. Томео доплыл до ближайшего, огромного, изрезанного временем валуна, заполз на него и раскинулся навзничь в диком изнеможении. Солнце жарило сверху, опрокинувшееся над ним, словно раскаленная сковорода, обдувая горячим ветром. Раскинувшись на камнях, голый Томео лежал в забытьи, уже не стыдясь никого, потому что уже догадывался, что тут нет ни единой живой души. Отдохнув и согревшись, он нырнул и поплыл к берегу, решив про себя, что дальше он не пойдет.
Он нашел вход в пещерку, почти весь день отрытую солнцу, и поселился там. Днем он грелся на солнце, ловил трепангов, устриц, моллюсков и рыб, не вылезая до вечера из воды, доплывал до ближайших рифов, грелся на них и осматривался вокруг, насколько хватало глаз. Ни разбитых полузатопленных кораблей, ни обломков, ни проплывавших судов вдалеке видно не было. Он набивал свой живот морской требухой, напивался воды из ручья, вытекавшего из скалы рядом с пещеркой, и ложился, проваливаясь в тупой бессмысленный сон. Ночью его будила она, его безмолвная женщина, и он равнодушно предавался любви, о которой парни в его возрасте могут только мечтать. Наутро он снова находил возле себя воду и пищу. Разнообразием ночная гостья его как-то не баловала, носила одно и тоже: сыр, молоко, рыбу, овощи, хлеб и воду. Откуда это бралось на необитаемом острове, он не хотел даже думать. Когда она поднимала его для любви, разум Томео немел, проваливаясь в исступление, и он не мог ей сказать ни единого слова.
Проснувшись однажды утром в привычном изнеможении, и тупо сковыривая со своего тела засохшие брызги своего семени и ее сладкого сока, Томе внезапно понял, что надо делать. Раз уж он не владел собой во время ее прихода, надо, чтобы что-то со стороны, ему не принадлежавшее и не подвластное, пробудило его или отвлекло от него безумную девку. И он решил устроить ловушку на свою мучительницу, словно на кабана.
Томео сразу же осознал, как нелегко это сделать. Он был совершенно наг, без единого клочка одежды, из которой можно сделать петлю или веревку, и вокруг ни обломка судна, ни парусины, ни сети, запутавшейся среди рифов, ничего из того, что пошло бы в ход как оружие. Он полез вверх по скалам к пологим лугам, спускавшимся с той стороны горы. Раздирая руки в кровь, он рвал и тянул из расщелин корни приросших к камням деревьев и трав, и к обеду уже смог наломать их порядочное количество. Ему пришлось торопиться, так как откладывать на завтра свое решение он не мог, она могла догадаться.
Томео набрал целый ворох гибких длинных корней, сбросил их вниз, слез сам и весь вечер сидел, сплетая из них ловушку. Он уже с самого детства умел вязать силки и петли для птиц, которых ловил из засады. Здесь он решил соорудить тоже самое, только размером гораздо больше. Сплел огромную петлю, проверил, чтобы она могла затянуться, как следует. Затем положил ее рядом с собой в ногах, а длинный конец петли перекинул через выступ скалы над пещерой, проложив под ней листья пальмы, чтобы она скользила, словно по маслу. Затем устроил противовес, а конец от него положил рядом с собой, намотав на руку, чтобы машинально сбросить его в нужным момент. Он все рассчитал, полагая, что это сработает. Даже если она разбудит его, и он окажется под ее мороком, у него хватит сил дернуть рукой за конец, а там ловушка должна подхватить ее ноги и вздернуть вниз головой. Тогда ее колдовство схлынет, как не бывало, и он сумеет придти в себя и ее допросить. Конечно, он думал о том, что может запросто промахнуться, капкан не сработает, что-то непременно застрянет, но решил, что попытка не пытка, и тотчас заснул.
Он проснулся на этот раз вовремя, увидев в лунном сиянии ее силуэт на фоне входа в пещерку. Его вдруг поразила ее красота, изгиб плавных линий тонкого тела, соразмерность черт, гордая посадка ее головы, хотя лица он не видел, мерное покачивание налитых острых грудей, когда она шла к нему, и юноше вновь захотелось обнять эту странную девку и тут же войти в нее, и Томео сразу забыл, что он собирался сегодня сделать. Он потянулся к ней, неслышимо приближавшейся, ему показалось, что она улыбается, глядя ему в лицо, и он попытался коснуться ее рукой. Он забыл, что к этой руке был привязан конец петли-ловушки, предназначенной ей, и дернулся, и тотчас сорвал свой заготовленный противовес, лежавший у края пещеры. В тот же миг что-то жгучее, плотное и тяжелое хлестнуло его по ногам, сжало правую ногу клещами, и Томео взлетел к своду пещеры вниз головой.
Он страшно перепугался. Сон как рукой сняло, он понял, что попал в свою же ловушку, хотя был поклясться готов, что все сделал так, чтобы в нее угодила она. В ужасе он лихорадочно думал, что сделал не так, и как ему вырваться, но все эти метания в темноте под сводом пещеры, его крики и вопли, отражавшиеся эхом от скал и рокот ночного моря, не могли помочь юноше. Девка тотчас исчезла, хотя он ожидал нападения, его глупость спугнула ее.
Он провисел вниз головой до утра, пытаясь освободиться, хотя и боялся того, что разобьется, упав с высоты. Все было напрасно, он сплел канат из корней столь прочно, что не мог развязать его сам. Кровь прилила к голове, было трудно дышать, и Томео всерьез испугался, что так и погибнет тут. Когда рассвело, он увидел, что висит над входом в пещеру, до дна которой не так высоко, как казалось. Томео ухитрился согнуться в воздухе, вцепился руками в канат и начал его раскачивать, перетирая корни об острый край камня. Это ему удалось, канат скоро лопнул, и Томео едва успел ухватиться за выступ в скале, а затем, перевернувшись, шлепнулся на пол пещеры, словно лягушка. И только вскочив, понял, что натворил: еды, которую она обычно носила ему, здесь больше не было.
Ему стало страшно, как никогда. Бежать было некуда, счет дням на острове он уже потерял, но по его лихорадочным предположениям, он находился тут не меньше месяца. Томео даже присвистнул, когда понял, как давно в последний раз видел других людей, и при этом был еще жив. Он не понимал, был ли смысл оставаться тут дальше, следующая ночь страшила его, и почему-то казалось, что ночная женщина должна отомстить за глупое и отчаянное коварство. Томео разбежался, прыгнул подальше в воду с каменистого берега и поплыл к видневшимся вдалеке скалам.
Он и сам не понимал, зачем это делает. Он уже вообще ничего не понимал в жизни. Пресвятая Дева Копакабана спасла его лишь для того, чтобы привести на этот остров и отдать в жертву немой сильной девке, которая высосала из него соки, отравила душу и проглотила сердце, как будто его и не было никогда. Томео плыл, чувствуя, как безнадежность охватывает его все сильней и сильней, понимая, что выбраться отсюда он больше не сможет. Он вспоминал детство свое, которого вовсе не знал, отца, первую свою любовь и удачу, хранившую его в море, и ему становилось горько от того, что Пресвятая Дева так с ним поступила. Не доплывая до каменистой скалы, он коснулся ногами дна, твердого и шершавого, понял, что не хочет никуда убегать, да и сил не хватит надолго. Он оттолкнулся от дна и повернул в берегу.
Уже издалека он заметил на берегу странное шевеление. Вынырнув из воды и вглядевшись, он увидел, что там, где он ночевал в одиночестве, его кто-то ждет. Томео заработал руками изо всех сил и устремился вперед, особо не разглядывая то, что там происходит. Потом поневоле всмотрелся, и тогда холод сковал его члены. На берегу стояла она.
Пресвятая дева, до чего же она оказалась ужасна. Это было то самое, нарисованной на стене разоренного храма существо с черной кожей, гораздо выше ростом Томео, с хвостом и длинными изогнутыми ушами, без носа и губ, с провалом кривого рта, в котором торчали во все стороны острые зубы. Ее высокие груди торчком извивались и жили сами по себе, соски на них превратились в глаза и часто моргали, разглядывая его. Между ног, там, где у женщин влагалище, он увидел разверстый рот с рядом длинных зубов. Томео охватила дикая паника, но он продолжал плыть, надеясь, что все обойдется. Ему все равно некуда было деться.
Тем временем сверху, со скал на берег к первой чудовищной женщине спрыгнула еще одна, такая же страшная и высоченная, с двумя чудовищными ртами вверху и внизу. Томео нырнул, продолжая плыть, а когда вновь поднял голову, увидел, что женщин уже четыре, они стояли, смотря на него, у самой кромки воды, и их длинные, голые, как у крыс хвосты нетерпеливо били кончиками по песку. Томео вынырнул снова и увидел, что женщин уже стало шесть, потом их число выросло до десяти, и он перестал считать. Они его ждали молча, словно не могли ни говорить, ни шипеть, ни рычать, и Томео их появление на берегу казалось чудовищным сном. Он плыл прямо к ним, надеясь, что скоро проснется, вынырнет из воды и окажется дома в своей деревне, с отцом и друзьями, но видение и не думало исчезать, а Томео продолжал плыть к нему большими гребками, думая, что черные девки не тронут его, потому что он им дарил любовь, которой они не знали. Они теснились на берегу, толкались, иногда огрызались друг на друга, словно нацеливались на лакомый всем им кусок. Томео понял с ужасом, что ошибался, и каждый раз в ночи к нему приходили разные женщины, они менялись, передавая Томео друг дружке, словно подарок, следуя своей, неведомой ему очередности, а чтобы он не пугался и не заметил подмены, появлялись лишь в темноте. Но даже теперь, зная это наверняка, он продолжал плыть к ним, надеясь на лучшее.
Томео еще не достиг берега, когда они всей толпой вдруг кинулись на него. Они выхватили голого паренька из воды, отчаянно верещавшего от страха и боли, вцепились своими многосуставными конечностями, крепкими и длинными, как рычаги, в его руки, ноги и гениталии и разорвали его на куски.