Зима у нас длится долгие семь месяцев, вместо положенных трех. Мороз, гуляющий по улицам, и промозглый ветер с океана, пробирающий до костей, казалось бы, оставили вечный след не только в сердцах людей, но и на окружающем их мире. Все вокруг нас серое, и не потому, что жизнь вроде как потеряла краски, нет. Серые здания, серое небо, даже снег, и тот теряет свою белизну через день, превращаясь в унылую серую кашицу.
Не серое у нас, пожалуй, разве что одежда. И то, зимой, выйдя на улицу, вы не найдете светлого пятна. Все вокруг вас будут быстро проходить в черных, темно-синих, темно-зеленых, коричневых или опять же серых пуховиках. А знаете почему?
Просто темные цвета дольше сохраняют тепло.
Лед устилает каждую тропинку, иногда коварно спрятавшись под тонким слоем выпавшего снега. Поэтому все ходят очень осторожно, опустив взгляд вниз и видя перед собой только серую кашицу и серый же лед. Уже на каком-то автопилоте каждый раз, когда ты делаешь шаг, нога самостоятельно проверяет крепость и надежность упора под собой. Будто ходишь по болоту круглыми днями, боясь, что трясина в какой-то момент затянет. Ни одна зима у меня не обходилась без падений. Больных, обидных, иногда оглушающих падений, когда воздух моментально вылетает из легких, а копчик, спина, руки или затылок познают на крепость этот дурацкий серый лед.
Сложнее всего после таких падений встать. Встать, отряхнуться, прощупать кости на предмет ушибов, нервно усмехнуться, в мыслях проклиная этот день, даже если он был на диво хорош. И пойти дальше. Потому что с каждым последующим шагом будет ныть копчик. Не от боли, нет, хотя она тоже будет отзываться еще долго. От осознания того, что каждый следующий шаг может снова привести к падению. К очередной боли.
Поэтому мы не отрываем взгляд от серой кашицы. Даже летом, когда под ногами надежный, хоть и потрепанный асфальт, мы упорно опускаем голову как можно ниже. И я б не сказала, что это неправильно. Валяться с поломанной ногой посредине ледового ада никому не хочется.
Вулканы. Океан. Мы проходили мимо всего этого каждый день, оставляя перед глазами лишь серую кашицу да мелькающие ноги прохожих. Чтобы оглянуться, открыть глаза, вдохнуть полной грудью, надо остановиться. Замереть на миг. Но вот ведь беда. Мгновенье и замерзнешь.
И все-таки зима прекрасна. Потому что в какой-то момент всю серость разгоняет она.
Обрушившаяся белая пелена снега загоняет каждого случайного прохожего в теплый дом. Ветер, сбивая с ног, с оглушительным свистом и воем разносит по округе колючие снежинки, буквально вколачивая их в лицо неосторожным гулякам.
В эти мгновенья в наших краях господствует она - Госпожа Метель. Она застилает собой всю серость нашей зимы, срывает все оковы с окон и дверей, вскрывает подвалы и чердаки. Сам Океан не в силах устоять перед снежной красавицей, он замирает, уступая на время свое величие ей.
В такие ночи мне никогда не хотелось спать. Я устраивалась на подоконнике, завернутая в плед и с чашкой обжигающе горячего чая в руке, а в наушниках играло "Танго смерти" Вагнера. И Метель будто чувствовала эту музыку, кружа там, за окном, будто в танце, который для кого-то может стать самым последним, самым завораживающим.
В такие ночи не включают свет. Потому что ослепительная белизна вьюги освещает темноту порой даже лучше луны. Потому что в эти мгновенья так приятно замереть перед окном, всматриваясь в буйство зимы, в беспощадное господство Метели, а самому нежиться в тепле дома и родных, которое в эти ночи ощущается в сто раз острее.
И, тем не менее, думаю, каждый хоть раз ловил себя на желании покинуть это тепло и ворваться в сумасшествие вьюги, прочувствовать ее мощь на собственном теле, замерзнуть до сосулек в носу, окунуться в белый, свежий снег с головой, танцевать вместе с ветром этот смертельный и, возможно, последний танец.
И каждую зиму все повторяется снова: серая кашица, черные куртки, надоевший лед. И каждую зиму я с отчаянием жду время, когда к нам опустится Госпожа Метель и запляшет свой танец. И, возможно, в этот раз я станцую с ней вместе.