"Не завыть бы вслух. Как дальше жить?" - выходя с работы, думала Надин. Веки ее были слегка прищурены, прикрывая серые глаза от последнего луча заходящего солнца. Куцый болотный пиджачишко, брюки три четверти, кремовые замшевые сапожки, ну и венец всей этой красоты - озорной мальчишеский кепи с повернутым к затылку козырьком. Это она хорошо умела - создать образ. Сейчас это был образ шантильной французской штучки, из тех, которых совсем не узнать, смени они одежду. Но детали, детали были незабываемыми - этот винтажный шарф, солнечные очки в пол-лица. Надин умело надевала любые маски. Лишь бы они хорошо скрывали то, что внутри.
Так и шагала по городу, неспешно, легкой скользящей походкой, и только заглянув под черные непроницаемые стекла очков, случайный зритель обнаружил бы вселенскую печаль в ее глубоко посаженых, но удивительно выразительных глазах цвета стали.
Если бы случайный зритель обладал бы особенным зрением, он бы наверняка заметил, что владелица многих масок никогда не оставалась одна. Последние полгода ее неизменно сопровождал седой, высокий, моложавый мужчина. Он следовал за Надин по пятам. Был с нею рядом тогда, когда она нещадно ругалась с коллегами, когда купала трехлетнюю белокурую дочку в розовой ванне, когда смотрела на свое отражение в зеркале, разглядывая новую морщину на лбу, ту самую, которая затаилась немым вопросом около полугода тому назад, да так и застыла: "За что?"
Иногда, особенно ночью, когда несчастная засыпала, таинственному спутнику так хотелось прикоснуться к ней, к ее волосам цвета сигаретного пепла, к тонкому запястью, нервно вздрагивающей во сне груди, к синеватой жилке, пульсирующей на высокой шее. Но руки его словно проходили сквозь нее, и он снова и снова вспоминал их жизнь вместе.
Надин остановилась около парка. Что-то заставило ее свернуть вглубь, набрести на одинокую скамейку у пруда и вспоминать...
" - Том в больнице, мама. В коме. Они говорят, что это безнадежно. Я должна решить, когда отключать. Да, мама. Они ждут МОЕГО решения. Томми лежит там с закрытыми глазами, а я все пытаюсь представить себе, как бы решил он. Хотел бы он провести вероятные десятки лет растением ради призрачной возможности однажды проснуться? Мама, я не хочу быть богом, я не хочу решать когда ему умирать", - Этот лихорадочный телефонный звонок врезался в память в малейших деталях.
" - Они говорят что он давно уже умер, это только его тело, его мозга больше нет. Мама, что на моем месте сделала бы ты?"
В парке стало абсолютно безлюдно. Старый неухоженный пруд был давно заброшен, но там все еще обитало несколько черных крикливых уток. Взгляд Надин небрежно скользил вслед одной из них, величавой матери целого выводка утят.
Седовласый мужчина грустно качал головой, присев рядом с любимой женщиной. Воспоминания Надин были для него открытой книгой. Он уже знал, что пробудет рядом с ней невидимой тенью те самые два десятка лет его недожитой жизни.
Он должен был очнуться на следующий день, таков был изначальный ПЛАН, но издерганную Надин тормошили врачи, и она сдалась, махнув на все рукой, решила плыть по течению, подчинилась их назойливой рекомендации.
Томер вспоминал о той минуте, когда из неярких всполохов в темноте, возник луч света. Он увидел коридор, сильно напоминавший коридор в доме, где он вырос. Вдалеке виднелась массивная дубовая дверь, на которой он не сразу заметил какие-то цифры. Сначала Том долго и безуспешно пытался ее открыть. И лишь потом, отдышавшись, увидел даты: 18.03.1960 и 29.04.2029... Его осенила страшная догадка, и он, отчаявшись, неохотно поплелся назад, застряв между мирами на долгие двадцать лет.
Прохладный ветерок холодил разгоряченное лицо Надин. Из серых глаз ее словно маленькие льдинки, падали соленые капли, - "Почему я? Я похожа на Бога? И правильно ли я решила?". Ей еще долго предстояло мучиться этими вопросами...