С вершины устремленного ввысь шишама Муштак уединенно разглядывает сплетенные временем дали. Его чумазое притаившееся тело окутали заснувшие верхушки дерева. Еще не пришла пора влажных муссонов, и жара любовно печет высушенную древнюю землю Пакистана. Далеко над морем, где великий Синд сносит долгие всплески помутневших вод, бегут два облака - два потешных снежных "леопарда". Они вот-вот настигнут и загрызут солнце. Но "леопарды" почему-то вытягиваются в "крокодилы", обнимаются и бесследно растворяются в лучах солнца.
Солнце - вечная сила. Солнце-Бог! В черных блестящих глазах, мальчик вобрал много солнца, сколько хотел. Разочарованным дальнозорким взглядом он ищет живых леопардов в ближайшем за холмом лесу, хотя знает, что люди давно их прогнали. В Чинабе и Джамале тоже не водятся крокодилы - нет их в Большом канале: они давно уплыли в многоводную оранжевую дельту Синда. Большой канал, словно длинная водяная змея с бетонным брюхом, ползет за горизонт в далекий горным суба, где живет дядя Рашид...
Грустно смотреть на потресканные старицы бывших рек, голые песчаные холмы, далекие, извергающие грязь вулканы; увядшую, выгоревшую без дождя растительность...
Это Бог гневится! Он подарил людям много животных, а они забыли об их судьбе. Едва выживают живые творения Бога. Убогая доля природы щемит душу томящей печалью, словно сухая скука упала в безводной пустыне с жуткими желтыми змеями.
Змей Муштак не любит - они отравили много людей. Ему годов, что пальцев на руках, а он уже убил сто змеи дандой - кизиловой твёрдой палкой.. Кобры не выдерживают напор его лучистого взгляда, шипят и кидаются. Нужно уклониться. Когда змея упадет, она уже не в силах снова броситься. Тогда Муштак добивает ее дандой. Он очень не любит змей.
Бог тоже не любит змей, он даже ног им не дал. Они нахально расползлись по земле. Их язык вместо звука жизни, жалит ядом.
Все живое притаилось в тени; не шелохнется даже листочек, горит редкий безветренный зной. В далеком предгорье, откуда вынырнуло распоясавшееся солнце, наверно не так жарко. Там живет дядя Рашд. Он всегда восхищается Муштаком, когда гостит у них. Надо пойти к нему. Мальчик вихрасто спускается с вершины дерева, раскачивает пригорюнившиеся ветки.
Дремавшая у комля жирная полинявшая крольчиха нюхает горячий воздух и заскакивает в прохладу норы. Это дядя подарил когда-то Муштаку пару кроликов, с тех пор их много развелось. Мать недовольна ушастыми, они подрыли все стены... Теперь крольчиха осталась одна.
В углу сарая, прильнув к узкой полоске тени, на твёрдом строительном мусоре, выкинув язык, тяжело дышит собака. Муштак расстегнул ошейник, пустил ее с цепи; поглаживая, провел в заросли сморщенного кустарника, хлопнул по холке и расслабленно скучно потянулся.
Праздник перевалил за полдень. Праздники всегда тянутся длинно и грустно. Мальчик почесал свежие царапины на теле, и вяло просунулся сквозь влажную циновку, занавешивающую проем двери в саманном доме. Утомленный бездельем, он разлегся на рогожке застилающей твердые глинобитные полати, размечтался и невзначай заснул с неожиданной, наивной улыбкой на лице.
Падает взъерошенное облако тишины, из облака выныривают собаки, леопарды, зубастые крокодилы. Они рычат, скулят, страшные пасти все шире. ...Нарастают и приближаются скрытые крики людей.
- Где этот дрянной мальчик, неисправимый шалун махалы?!
Шалун охватывает тяжелую голову и хочет спрятаться, а крики и шум все ближе и ближе, они нависают над ним тревожным гулом.
Мальчик открывает глаза и видит орущих родичей; маму, бабушку, сестёр, соседку, еще кто-то притаптывает сзади и все чего-то хотят, чем-то недовольны...
- Собаки! Собаки загрызли зайчиху! Зайцы перерыли весь двор, подкопали дом, соседский сарай, высокий дувал - всё скоро рухнет и завалит детей,
- Слава Богу, собаки разорвали последнюю...
Муштак силится преодолеть оттягивающую тяжесть сна в оранжевом закате угрюмого солнца. Расшатанный, прерванный сон давит виски. Понукаемый окружением сердитых крикуний, он вырывается из дома в тускнеющий день, тепло наступает на камни мостящие двор. Уныло, скучно щурится на пробирающееся к закату солнце и завидует его бесконечной силе. Он сегодня встретил восход с высоты шишама. Тетушки не видели, как солнце проснулось. Мать только кричит, что зайцы вырыли много дыр, в них набегут крысы, - такое было при англичанах. Когда съели зайцев, норы заселили крысы, их было очень много, они даже детей грызли...
Муштак не слушает затихающие ворчания, он скучающе направляется к струящемуся недалеко от двора арыку. Блуждающая горная вода извилистой веной стелется по доабу, мерно шуршит по заросшему теплому телу земли, и вливается в Большой канал. Мальчик сонно окунает накаленную мутную голову в чистую прохладу потока. Кажется, что вода закипела от перегрева, унесла мрачную тяжесть в канал. Посвежело, и он решает завтра же засыпать все норы, продырявившие головы придирчивым женщинам.
С рассветом наступившего дня Муштак набирает в ведра битые стекла, пепел, камни, рыхлый саман - весь мусор возле шелковицы у сарая и утрамбовывает норы, закапывает земляные ходы кролей. Он очень работящий, мальчик! Об этом слышно ворчит даже худая соседка за глухой оградой. Понукая своих детей, она ставит в сравнение Муштака. Неплохо бы смастерить деревянные клетки, тогда дядя подарит других кролей. Они не будут никому мешать. Надо его проведать. Когда дядя приезжает, он хвалит Муштака, сильно хвалит! Надо сходить в его суба, он обрадуется.
Закончив работу, Муштак смывает грязь в арыке, перескакивает через узкое русло, поднимая мягкую горячую пыль исцарапанными босыми ногами, убегает к "бетонно-брюхатой змее". Оставляет арык самому струиться в своей постоянной быстрине.
Плоды случайно разросшегося инжира за холмом очень сладкие. Как это раньше он не раскусил их? Он слышал от докторов, что это витамины? Столько много плодов и все витамины. Выдумали доктора - витамины! Какие еще витамины?! Все, что плодится на Земле, дает Солнце, Бог. Он дал людям все! Если хотят, большего - пусть делают сами, творят свой мир в мире Бога. И видят свои дела достойными божьих дел. Муштак знает: Бога нужно беречь в сердце. Отец, старшие сестры и братья - вся джигра зовут переехать в новый дом, хотят, чтобы он учился. Как можно учиться любить солнце?! Ему там дают все. Когда дают, не так смотрят. Зачем, чтобы смотрели плохо? С мамой в саманном доме хорошо. Дядя смотрит хорошо. Далеко идти тоже хорошо и легко. Дорога трудна, - когда не тем путем идешь.
Муштак провожает горящими глазами догорающий закат. Ныряя под алую перину на ночной сон, солнце завершает еще один день. У Бога много дней...
Глухо гремит далекий Колобагский водопад. Безлунный мрак незаметно поглощает всё вокруг, становится жутко кругом. Запоздалый малый путник жалеет, что не прихватил данду, и ускоряет слышимый топот босоногих шагов. Сверчат глашатаи ночи - сверчки, курлыкают жабы, плескается палла в воде, жужжат комары и москиты; где-то вдали скулит белуджистанская лисица. Как будто слышен писк гиены. Почерневшая звездная вода холодно чешет монолитный панцирь канала. Стынет спина. Быстрее! Одинокий смельчак спешит уйти от притаившегося сзади страха, - стонущей тайны в порхающей ночной темноте.
У Бога много дней и много ночей. Их надо прожить. Где-то вокруг много людей Бога. Старики - это твои дедушка и бабушка. Взрослые - отец и мать. Девочка - сестра. Мальчик - брат. Сестра всегда гордится братом! Они все разные. Богу нужны разные люди. Сейчас все спят...
Прохлада темноты торопит, гонит в невидимую даль...
Но вот уже тускнеют звезды, теряется мрачная жуть. Муштак замедляет измотанный ход, рассеянно встречает отблеск просыпающегося дня. Брезжащая далекая синева вымогает зарево и подбирающуюся усталость. Запели птички. Кричат с высоких делдоров попугаи. Насыщенный прохладой, утренний воздух нагоняет умаянный протяжный зёв. Мякнут жесткие икры ног, изнеможенное тело волочится на случайный сухой стог рапса у заросшей сторицы под акведуком. Замолкает плаксивый шум нависающего потока, дребезжит уморенная тишина, плотно скомкавшая одолевающий сон...
Дорога не любит усталых путников!
И снова исцарапанные ноги настырно мнут эфедру, айрык, полынь, астрагалы, акант, чемерицу. Путник идет - канал встречным потоком зовет. Маленький ходок грызет на ходу сладкий тростник, пресекает одолевающий голод - выцеживает манго во рту, наполняет пазуху апельсинами в шамилатской роще и все время вперед. К дяде Рашиду.
День... ночь... Опять день...
Широкая магистраль нависает над каналом длинным вантовым мостом. Шумит трасса, гулким завыванием заглушает все под собой. Высокая кирпичная труба курит черным дымом, словно сигара американского толстяка из плаката. Стучит поезд по неплотным стыкам рельс. Мальчик теряется песчинкой, в окружении гигантов, но как верный каналу хиксар, - упорно движется напротив водяной ленты. Неожиданный металлический забор перегораживает заросшую дорогу. Муштак озабоченно топчется на месте, смотрит разочарованным раздвоившимся взглядом на разбежавшееся штанинами течение, задрав голову, меряет ограду и теряется от ужаса нависающей паутины из алюминиевых ниток, заплетенных в свисающие гирлянды-изоляторы на мощных опорах. Сгущаясь, они сходятся у большого красивого сооружения, откуда вытекают водяные штанины.
В этом сказочном здании, должно быть, живет дядя Рашид. Муштак перелазит через забор и робкими шагами подбирается к узлу из паутинных проводов. Сооружение дребезжит ровным, рассыпчатым гулом. Очарованный скиталец не слышит, как подходит назир, он ловит его за руку и уводит в большой гулкий зал с множеством гладко шумящих турбин. Одинаково одетые, опрятные работники кричат, когда говорят. Они плохо слышат, но дядю Рашида, у которого зайцы, никто не знает. Главный сааб наливает чаи с молоком, дает сладкий чурек и почему-то тоже не знает, где живёт дядя...
Под колыбельные завывания напористых лопастей гидротурбин сааб укладывает на кушетку разочарованно засыпающего гостя. В полдень уже другого дня Муштак видит другого назира, когда говорит, его отвисающие щеки трясутся заодно с моторами гидростанции и крошат последние останки хрупкой надежды найти дядю.
Когда он приедет в гости ко всем своим сестрам, Муштак непременно вернется с ним в горный суба. А сейчас - обратно вниз по течению, прервавшему его устремление наверх. Он бросает промасленную дощечку в воду канала, она пускает перламутровый след разочарования. Ее можно обогнать, но Муштак не хочет. Зачем? Некуда спешить!
В водовороте дюкера деревяшка бесследно ныряет. Он снова один. Не страшны ночи, уже не изматывает знойный день. Муштак знает - канал не изменит его обратной дороге. Пройденный путь короче нехоженого! Надо идти!..
Вот и растаяла последняя ночь скитаний. Пробуждается утро, дребезжащий мутный свет плавно воспламеняется зарей. Горит каменистый бугор у родного селения. Муштак прощается со сроднившимся зеленеющим потоком воды, устало преодолевает каменистое возвышение, перепрыгивает через высокий дувал, бесшумно пробирается в дом, падает и мгновенно засыпает на своей деревянной кровати. Мягкие хлопковые одеяла обнимают его со всеми разодранными тайнами наваливающейся жизни.
Мать растерянна, рада и необыкновенно сердита за безызвестные дни пропажи.
А Муштак объемлет сном, и день, и ночь.
... Ночную пыльную мглу рассекает лучистая тропа. Плавной походкой издалека идет старик: белая борода, белая голова, белая одежда шальвар-камиз; в худощавых руках - горят золотистые чётки. Он приближается и говорит как напоминание: - "Муштака, вставай! Иди за холм на охоту, там зайцы ждут тебя. Обязательно иди!"
Муштак открывает глаза. Никого нет. Он выходит во двор - темно, стынет ночная тишина.
Охота? Зачем охота? Он не любит охоту. Муштак убивает только змей, ползущих по стопам людей. Охот-тт-а-а-а... Путая в сонном мозгу истину с видениями, он виновато досыпает ночь.
День молчаливо проходит в усердной работе. Муштак месит ногами песчано-глинистый ил с половой, помогает матери обновлять прохладные глинобитные полы в комнатах старого дома. Хоть и не любит работу глиномялы, но виновато ее мучает. Мать тяжело выпрямляет спину и стонет от ноющей усталости старящих годов и многодетства. Муштак не устает. Тоскливо, что годы вырастания тянутся долго и вяло. После работы он моет побелевшие от глины руки, изодранные ноги и удивляется, отчего у матери болят ноги - если в них нет царапин. Надо быстрее ложиться, чтобы не слышать ее нареканий, и сердитых наставлений гостящих по вечерам сестер и тетушек.
...Снова длинная пыльная дорога озарена радужным веером - белый старик идет обдуваемый встречным ветром, низводит с небес. Он опускается к Муштаку, изливает скорбь, сурово потрясает четками. Встревоженное лицо огорчено: "Я уже сказал, - строго говорит он, - иди на охоту за холм. Там зайцы ждут тебя. Зайцы! Зачем не идешь?!"
Муштак вскакивает с постели. Кричит. Никого нет. На дворе светает.
- Что случилось? - беспокоится мать. - Почему ты кричишь?
- Старик! Старик не дает мне спать. Он посылает на охоту. За зайцами.
- Ты бредишь зайцами! Какой старик?! - она трогает лоб и успокаивает сына: - Спи, нет никакого старика. Поспи еще немного...
- Надо отвести малого к знахарке, - она медленно переваливает больными ногами к выходу, шепчет молитву.
Муштак тревожно пялит влажные глаза в потолок. Он не хочет спать. Может, приходил сам Бог? Бог перепутал - это старший брат охотник. Муштак не хочет убивать зайцев, не любит охоту. Мальчик решет всегда быть послушным. Хранить Бога в сердце... Он идет в лес за холмом, сечет хлысты фисташек, арчи, вербу. Вымачивает прутья в холодной воде арыка и весь послеобеденный день в тени тутовника вяжет корзины для фруктов. Кода дядя приедет, он увезет в них гостинцы: яблоки, мандарины, кокос, ананас, манго. Все, что успеет созреть... Дядя должен скоро приехать. Муштак улыбается - он добронамеренно отработал день, но что-то мешает ему уснуть. Он зовет мать.
- А если старик снова придет? Ложись со мной, - просит он
маму.
- Нет никакого старика. Я буду рядом. Бог защитит. Засыпай... Она гладит сына по головке. - Завтра сходим к хакем.
Завтра праздник. Муштак снова думает забраться высоко на шишам и оттуда наблюдать за скучающей красотой Пенжаба, смотреть за холмом, ждать дядю. Он закрывает глаза.
... Темнота, песчаная буря оплошным облаком заволокла все кругом. Сквозь плотную дымку пробивается лучезарный яркий пучок, намечает неизведанную дорогу. Встречный ветер треплет волосы и одежду седобородого старика. Он спешит, раздраженно стучит палкой о землю, сердится и кричит: "Муштака! Обидчик неблагодарный. Ты почему не исполняешь, - что тебе ниспослано? Не пребывай в стеснении, будь действующим. Там, за холмом, зайцы. - Он протягивает угрожающе вылезающие из широких рукавов камиза худые белые руки, хватает за плечо и взывает: - Иди! Иди за холм, там зайцы тебя ждут! За холм! За хол-лм!
Муштак спрыгивает с постели и стонет, он весь мокрый...
- Старик! Опять меня разбудил старик, - беспокойно всхлипывает сонный мальчик.
- Мать вытирает полотенцем холодный пот.
- Сегодня идем к хакем, - всполошена она, - правду мне сестра говорит: не откладывай, непременно веди к знахарке!
Муштак испуганно молчит, задумчиво смотрит куда-то далеко, он долго не может заснуть, выходит во двор и не слышит больше ничего. Всё вокруг сердится: деревья, холодный арык, возвышенности, брезжащий рассвет. Они словно заодно со стариком. Сырые глаза буравят даль за холмом и растерянны перед тайной. Видно прогневал Бога...
Муштак берет лопату, кирку, мотыгу, и принимается усиленно выгребать мусор из засыпанных нор. Сосредоточенное лицо устраняется от криков матери и слышит только стонущий гнев старика: "Зайцы! За холмом - зайцы! Они тебя ждут!"
Кроличий лаз тянется в сторону улицы, к дувалу... "За холмом!" - Муштак оглядывает разочарованными глазами яму опустевшей подземной жизни и забивает ее обратно, тщательно утаптывая мусор с глиной, выравнивает сверху ссохшимися остатками перемешанного ила с половой, сглаживая зияющее волнение матери.
"За холмом!.."
Возле забитой норы у дувала Муштак перекидывает накаленные орудия на улицу, переваливается через саманный "холм" глухой ограды и спешит копать. Возмущаемый заботой о жизни, он врывается траншеей в землю, выжимает из разгоряченных маленьких мышц непрестанный пот веры. Вера борет усталость!
- Да!.. Это точно больной мальчик, - вторят вслед за матерью соседи. - Ему надо к лекарю...
Муштак видит, как две девочки, гоняющие с пастбища волочащих вымя коз, застенчиво смеются над ним.
Сельский устад объясняет, что он подкапывает массивную ограду и дувал может его придавить...
Миам - почтенный родич тоже хочет образумить мальчика.
Его пытается остановить старейшина селения - седобородый арбаб, но он не похож на того старика, который приходил к нему ночью. Муштак никого не хочет слушать, даже голову селения - строгого чермена. Он слышит только скрежет лопаты на глубине не прогреваемого грунта и скрежет накалившегося сердца. Он не принимает уговоров преграды. Под напором, проваливается плоский штык лопаты. Обмякло упрямое напряжение тела. Опухшими руками Муштак выбирает из осыпавшейся ямки прелое сено, обваленное кроличьим материнским пухом. Грунт шевелится, нора оживает, выталкивает маленького дрожащего кролика. Спаситель кладет его в пазуху. Один за другим выныривают из рыхлого дна крольчата, Муштак аккуратно хватает их за ушки и прибирает в пазуху.
- Много их еще там? - участливо спрашивает окружившая траншею толпа.
- Много ли? - интересуются устад, миам, и чермен спрашивает, и арбаб. Все разноголосят.
Муштак обшаривает нору, смотрит затуманенным взором наверх, трет залитые грязным потом глаза, и в безликой, нависающей над ним толпе, видит одного только белого старика, усыпанного горящими золотыми искорками солнца. Мальчик встречает воздаяние.
Сквозь окаменелый навал людей просачиваются алые божественные лучи полыхающего заката. Белый старик озарен радушным изяществом душевней нежности, в том несомненность. Сверху правдивость стоит.
Святость, одобрительно кивает головой, и красиво улыбается Муштаку...