Шушаков Олег Александрович : другие произведения.

И на вражьей земле мы врага разгромим 1 книга 2 часть 5-8 главы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Воронок скрипел на поворотах... И мысли навевал самые нехорошие... Регламентные работы по графику были через два дня, а их везут сегодня. Что-то тут не то. А Пашку, скорее всего, арестовали из-за того, что латыш! Одно время всех латышей из армии изъяли. Какая-то организация у них была фашистская. Никогда не поверю, что Пашка был фашистом! - подумал Дмитрий. И огляделся инстинктивно. Не услышал ли кто его мыслей! Ну что за жизнь настала! Кругом одни враги народа! Блин, вчера - герой Гражданской, а завтра: "К стенке, сука!" Ни хрена не понятно! И спросить не у кого...
  5. Мы ходили в жаркие походы...
   Забайкальский фронт, середина августа 1939 г.
  
  ...Одиннадцатая ордена Ленина танковая бригада, отведённая в тыл сразу же, как только стихли выстрелы у Халхин-Гола, немедленно получила свежее пополнение людьми и техникой. Вставшие в строй бригады необстрелянные экипажи в тот же день были равномерно распределены по ротам и взводам, прошедшим горнило августовских боев. При этом большинство командиров, участников этих боев, были досрочно повышены в должностях...
  Отлично проявивший себя и под Баян-Цаганом, и в генеральном наступлении, капитан Ильченко был назначен командиром батальона. Однако роту он сдал одному из своих комвзводов, лейтенанту Татарникову, а не капитану, прибывшему с пополнением. Потому что командир бригады полковник Алексеенко прекрасно понимал, что в предстоящих боях ему потребуются проверенные командиры.
  Как и Татарников, Николай Ильченко был проверенным! За июльские бои его наградили орденом Красного Знамени. За августовские - представили к высокой правительственной награде. Начальник штаба намекал на что-то такое, но о чём именно шла речь, помалкивал. А Николай особо и не допытывался. Скорее всего, дадут орден Ленина. А выше - только Герой Советского Союза. Но на Героя он, по собственным понятиям, пока не тянул. Так что махнул рукой, и выкинул всё из головы. Наградят, так наградят. Тогда и узнает. Чего раньше времени суетиться-то!
  То, что им предстоят бои, он тоже прекрасно понимал. Здесь во фронтовом тылу они увидели столько техники и личного состава, что всем стало ясно - скоро начнётся! Такие массы войск невозможно укрыть от противника никакими дезинформационными мероприятиями! Да и держать их здесь без дела слишком дорогое удовольствие.
  Так оно и вышло. Седьмого утром они получили приказ выдвинуться на юг, в район Эрдэнэ. А двое суток спустя, завершив пятисот километровый марш практически без потерь (несколько вставших машин не в счёт, потому что их приволокли на сцепках, и сутки спустя уже восстановили), к полудню девятого были на месте.
  Четыре батальона бригады насчитывали двести сорок пять танков БТ-7, в том числе двенадцать артиллерийских БТ-7А с пушкой калибром семьдесят шесть миллиметров, и двадцать пять бронеавтомобилей.
  На первый взгляд тактико-технические характеристики лёгкого колесно-гусеничного танка БТ-7, основного танка РККА, были не хуже и не лучше, чем у его зарубежных соплеменников. Вооружение - сорока пяти миллиметровая пушка и два пулемёта. Броня - противопульная. Лоб - двадцать два, остальные части корпуса - пятнадцать миллиметров. Экипаж - три человека.
  Увы, но как показали бои в Испании и на Халхин-Голе, калибр орудия был маловат, броня - слабовата, а бензиновый двигатель - слишком огнеопасен.
  Однако, при всех своих недостатках (а у кого их нет!), БТ-7 обладал одним неоценимым качеством - быстроходностью! Была у него одна замечательная конструктивная особенность, которая радикально отличала его от собратьев. При необходимости гусеницы можно было снять и продолжить движение на колесах, обтянутых резиновыми бандажами. А это давало резкий прирост скорости. Именно этот, огнеопасный, четырёхсот сильный двигатель М-17Т и позволял БТ-7 разгоняться на колесах до семидесяти двух километров в час! Запас хода при этом составлял пятьсот километров.
  Обслужив и заправив машины, танкисты получили долгожданный отдых. Однако командного состава это не касалось. Все, вплоть до помкомвзводов, были посажены на полуторки и вывезены на рекогносцировку к китайской границе.
  Ехали с небольшой скоростью, часто останавливаясь и определяясь по азимуту и Солнцу, отмечая на кроках характерные особенности ландшафта, способные послужить ориентирами. Хотя на самом деле, назвать ориентирами их можно было лишь с очень большой натяжкой.
  Судя по имевшимся картам, полоса местности, которую им вскоре предстояло с боями преодолеть, вплоть до Калгана, представляла собой пустынно-степной район, обильно насыщенный солончаковыми участками и сыпучими песками, где ориентиры отсутствовали вообще. Пустыня Гоби являлась таковой, и в топографическом, и в демографическом смысле слова. В полном смысле этого слова!
  На следующий день, после того как люди немного отдохнули, во всех подразделениях, в том числе и в батальоне Ильченко, были проведены политзанятия, в ходе которых военкомы побеседовали с красноармейцами и командирами о зверином оскале японского милитаризма. Вспомнили об интервенции и ограблении самураями советского Дальнего Востока в годы Гражданской войны, о постоянных провокациях на границе, о боях на КВЖД, Хасане и Халхин-Голе.
  А потом вдруг напомнили о позорном пятне русско-японской войны девятьсот четвертого - девятьсот пятого годов, тридцать пять лет лежащем на России. И рассказали о жертвах, понесённых русским народом в сражении под Мукденом и Цусимой, о предательстве царских генералов, сдавших Порт-Артур самураям.
  В этот момент кто-то негромко запел. Мгновение спустя все присутствующие стали проникновенно вторить песне:
  
  Тихо вокруг, ветер туман унёс.
  На сопках Маньчжурии воины спят,
  И русских не слышат слёз...
  
  Бойцы пели, то один, то другой, вытирая глаза. А над вечерней монгольской степью плыла горькая песня-память:
  
  Пусть гаолян вам навевает сны,
  Спите герои русской земли,
  Отчизны родной сыны...
  
  Но мало-помалу голоса окрепли, и завершилась эта песня твёрдым обещанием:
  
  Спите сыны, вы погибли за Русь, за Отчизну,
  Но верьте, ещё мы за вас отомстим
  И справим кровавую тризну...
  
  Красноармейцы и командиры расходились с политзанятия притихшие и серьезные...
  Следующие два дня ушли на подготовку бригады к походу и бою. Был получен дополнительный паёк, и вода из расчёта пять литров на человека в сутки и по сто на каждую боевую единицу.
  А тринадцатого, на рассвете, в ротах зачитали заявление советского Правительства об объявлении войны Японии и боевой приказ товарища Сталина. Митинги были очень короткими. Все было уже сказано.
  Гусеницы с 'бэтэшек' сняли ещё вечером. Боеприпасы в укладках. Батальоны построились и ротными колоннами, сквозь пыль и Солнце, двинулись к границе.
  Герой Советского Союза командарм второго ранга Жуков о предстоящей стратегической наступательной операции в Маньчжурии был поставлен в известность седьмого августа. Той же ночью на аэродроме Тамцаг-Булак стали один за другим приземляться ТБ-3, доставившие в район только что завершившихся боев штаб Забайкальского фронта.
  В палатку к Жукову зашёл комкор Яковлев, и чётко отдав честь, доложил:
  - Товарищ командарм второго ранга! Комкор Яковлев! Представляюсь по случаю назначения заместителем командующего фронтом!
  О своём назначении комфронта и досрочном присвоении очередного воинского звания Жуков уже знал... Всё вышло как по-писаному. А, впрочем, по-другому и быть не могло, после такой-то победы. Он пожал протянутую руку, и широким жестом пригласил Яковлева к столу. Разговор предстоял долгий.
  Не смыкая покрасневших глаз и не отрываясь на текущие мелочи, Жуков знакомился с основными документами по проведению Маньчжурской стратегической наступательной операции до самого следующего вечера.
  Замысел был ему понятен. Северным флангом фронта он должен был охватить и разгромить Хайларский укрепрайон, а затем взять Цицикар. Южным флангом, совершив с боями семисоткилометровый марш по безводным просторам внутренней Монголии, выйти к Калганскому УРу и Бэйпину. Это вспомогательные удары. А главный удар, отсекая Маньчжурию от остального Китая, он должен был нанести на Чанчунь и Мукден, преодолев кручи Большого Хинганского хребта...
  'А там уже и до Порт-Артура рукой подать!' - подумал Жуков.
  Судя по задачам, поставленным Ставкой перед фронтами, Забайкальский фронт в разгроме Квантунской армии играл самую важную роль. И решал важнейшую политическую задачу - взятие Мукдена и Порт-Артура.
  'Вот и поквитаемся за русско-японскую!' - удовлетворенно подумал он.
  Жукову в той войне участвовать не довелось. Мал ещё был. Но горечь того поражения до сих пор скрипела у него на зубах, как и у всякого русского воина, как и у всякого русского человека.
  Коневу, конечно, до Порт-Артура поближе будет. Но ему сначала надо все самурайские укрепрайоны на границе вскрыть, а это дело оч-ченно непростое! Так что Порт-Артур будет брать его фронт! Это Жуков решил для себя совершенно точно! И так он и сделает!
  Одиннадцатая ордена Ленина танковая бригада вошла в состав первой конно-механизированной группы советско-монгольских войск. Обе группы, и первая, и вторая, наступали далеко на юге, в отрыве от остальных частей фронта. Вторая группа шла севернее первой. И между ними также было более двухсот километров. А правый фланг первой группы, вообще, висел в пустоте.
  Впрочем, во внутренней Монголии до самого Калгана серьезного сопротивления самураев не ожидалось. Их там, собственно, и не было.
  Поэтому 'противником номер раз' были кавалерийские дивизии и пехотные бригады князя Дэвана, главнокомандующего войсками Маньчжоу-Го. Но, хотя и было их довольно много, никакой боевой ценности они практически не представляли. Так что наибольшая трудность, стоящая перед обеими конно-механизированными группами, заключалась в преодолении 'противника номер два' - пустыни Гоби.
  Этот противник показал свою сущность с первых же часов марша. Стояла дикая жара. Сорок пять - пятьдесят градусов Цельсия в тени. Столб густой темно-рыжей пыли, поднявшийся над колоннами, заставил увеличить дистанцию между машинами до пятидесяти метров. Но это мало помогло.
  Жутко хотелось пить... А броня накалилась так, что обжигала до волдырей даже сквозь одежду. К полудню начались тепловые и солнечные удары. Солнечные у стрелков - снаружи, а тепловые у экипажей - внутри. Медики носились вдоль колонны, оказывая бойцам первую помощь, то в хвосте, то в голове, то в середине. Но нигде не успевали.
  Уж на что Николай был привычным к жаре, и то уже изнемог.
  Ильченко родился, и всё детство провел в Узбекистане, на самом краю пустыни Кызылкум. Так что жара ему была не в новинку. Только в двадцать четвертом, уже подростком, вместе с родителями он переехал в Харьков. Дальше все просто. Юность как у всех. Школа фабрично-заводского ученичества, завод, рабфак. Потом - армия. В тридцать четвёртом Николай окончил Орловскую бронетанковую школу. Потом служил в Забайкалье. А теперь вот мчится по пустыне Гоби.
  Как он и предполагал, никаких ориентиров не было. Но направление движения бригада выдерживала точно. Потому что его указывали направлением своего полёта и вымпелами У-2, летавшие туда-сюда над колоннами.
  На колёсном ходу танки шли очень быстро и к вечеру преодолели изрядный кусок пути. А когда встали на ночёвку, оказалось, что фильтры воздухоочистителей напрочь забило пылью, и пришлось полночи заниматься обслуживанием машин. Пока закончили техобслуживание, поели и легли, кажется, только заснули, уже подъём. Кое-как экономя каждую каплю воды, умылись. И снова марш-марш!
  Комфронта поручил комкору Яковлеву командовать конно-механизированными соединениями правого фланга. Это было довольно сложная задача, потому что радиосвязи между группами не было, а комкор, само собой, не мог находиться в обеих сразу. Он выбрал первую. Так как её положение было опаснее и, в случае флангового контрудара самураев, всё могло окончиться весьма печально. А донесения о ходе марша второй конно-механизированной группы ему регулярно доставляли связные У-2.
  В какой-то момент Яковлев не удержался и, высадив штурмана, залез в самолёт. Ему вдруг очень захотелось взглянуть на свою группу с высоты птичьего полета.
  Это было оч-чень внушительное зрелище! В центре, поднимая пыль до неба, неслись грузовики с мотострелками, полковой и дивизионной артиллерией. По бокам, пыля ещё сильнее автомашин, мчались батальонные колонны одиннадцатой танковой бригады и колонны танковых батальонов сто первой отдельной (усиленной) мотострелковой и восьми кавалерийских дивизий (четыре советских и столько же монгольских). За танками и бронеавтомобилями шли машины службы технического замыкания (многие уже с неисправной техникой на прицепе), а за ними тянулись длинные колонны полуторок частей тыла. А далеко впереди, правее и левее этой армады брони, орудий и колёс, в боевом охранении скакали советские и монгольские кавалеристы.
  'Всё это, конечно, хорошо, но скоро эти колёса останутся без бензина!' - вдруг подумал Яковлев. Если воду он ещё как-то добывал, заранее выслав вперёд кавалеристов для захвата колодцев, обозначенных на картах, и команды саперов для выкапывания новых, то с бензином дело было совсем худо. Имевшийся запас скоро должен был иссякнуть, а доставить автотранспортом ещё, не имелось никакой возможности.
  Чтобы не снижать темпов наступления, а они просто поражали, Яковлев решил слить бензин у половины машин, и отдать его передовому батальону. Остальным придется ждать на месте, пока авиация не доставит необходимое количество. Догонят позднее... Он хлопнул летчика по плечу, приказывая садиться.
  Полчаса спустя пилот уже повёз в штаб фронта донесение комкора с просьбой прислать бензин по воздуху, а также с докладом о пройденном пути и потерях.
  А потери были. Во-первых, боевые - при захвате погранзастав и опорных пунктов при колодцах, а во-вторых, санитарные - пустыня и Солнце собирали свою дань. Ну, и технические, ясное дело. Куда же без них!
  Зато боестолкновение с кавалерийской бригадой баргутов обошлось без потерь с нашей стороны. Хотя для самой этой бригады окончилось катастрофой. Ревя моторами и стреляя из пушек и пулемётов, один из батальонов развернулся во фронт и на скорости ударил в лоб по летящим в безумную атаку конникам. Лошади, ни разу в жизни не видевшие танков, поворачивали, сбрасывая и затаптывая всадников. Кто-то пытался убежать. Но это удалось лишь единицам. Их потом переловили, и добили монгольские цирики. А на поле боя осталось лежать множество конских и баргутских трупов.
  Когда под вечер проступила команда 'Стой! Привал!', Ильченко еле-еле вылез из танка. От усталости его шатало, как пьяного матроса, плетущегося на свое судно из портового кабака. Остальных членов экипажа шатало не меньше. И дело было вовсе не в скоротечном бою с баргутами, в котором отличился его батальон.
  Сначала их донимала жара. А потом прошёл небольшой дождь, и все обрадовались, ожидая облегчения. Но стало только хуже, потому что наступила просто удушающая духота. А преодоление солончаковых участков и малых рек отняло последние силы.
  И, тем не менее, настроение у всех было бодрое. Ещё бы! Даже на манёврах таких темпов наступления они не видывали. За два дня бригада прошла более трёхсот километров!
  Самураи, похоже, пока ещё были не в курсе. Вражеская авиация до сих пор ни разу их не атаковала. А, может, не доставала со своих аэродромов и ждала, пока они подойдут поближе?
  К концу следующего дня ему передали последнее топливо, слитое товарищами, пополнили боезапас, посадили на броню стрелков, и приказали возглавить передовой отряд. Батальон Ильченко должен был вместе с монгольской кавдивизией, двигаться вперед как можно быстрее, пока остальным привезут бензин самолетами... И он рванулся изо всех сил!
  И рвался, пока не наткнулся на восьмое чудо света - Великую китайскую стену!
  Её размеры поражали. Высота - пятнадцать метров. Ширина - четыре метра. Николай подумал, что при желании можно было бы ездить по верху этой стены на танке и стрелять из-за огромных зубцов. Она тянулась по гребням холмов от горизонта до горизонта. И через каждые сто метров торчали квадратные башни. Наверное, в этих башнях где-то даже были ворота. Только искать их, не было времени! Потому как башен этих было почти двадцать тысяч! А длина стены превышала всякое разумение! Шесть тысяч километров! Ильченко где-то когда-то читал, что при таких размерах эту стену должно быть видно даже с Луны.
  Нет, ездить вдоль этого сооружения и искать ворота, он не собирался. Впрочем, вряд ли хозяева оказались бы настолько гостеприимны, что распахнули бы их перед ним. Так что выход был один - идти сквозь эту стену! Чем её рвануть у них было. И те, кто это мог сделать, тоже имелись. Саперов он привёз с собой. Знал, что пригодятся.
  Они её и рванули. А потом ещё разок. И ещё... Пока не продолбили брешь достаточную, что бы мог пройти танк. Расчистили взрывами путь, и пошли дальше!
  Китайцы строили эту стену на протяжении более полутора тысяч лет! На её строительстве погибли, умерли от голода и болезней сотни тысяч человек! А может, и миллионы! Но никого и никогда эта стена становить не смогла.
  И вновь, как и пятьсот, и семьсот лет назад, Великая китайская стена не смогла остановить монгольских всадников. Впрочем, как и их боевых друзей - советских танкистов! Потому что нет таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики!
  Перед ними лежал Калган... И миновать Калганский УР было невозможно.
  Тем хуже для него! Потому что скоростные и тяжёлые бомбардировщики третьей отдельной авиационной армии Резерва Главного Командования под командованием Героя Советского Союза комбрига Полынина, вызванные комкором Яковлевым, тонными и полутонными бомбами смешали несчастный Калганский укрепрайон с землей.
  Комбриг Полынин лично возглавил боевой вылет своих полков. Потому что знал китайские авиатрассы, наверное, лучше всех остальных советских летчиков! Последние шесть лет он прокладывал боевые маршруты над Китаем постоянно.
  А впервые он оказался здесь ещё в тридцать третьем году, когда возглавил группу советских авиаспециалистов, прибывших для оказания помощи дубаню провинции Синьцзян Шэн Шицаю. Тогда он и совершил свой первый боевой вылет на разведчике Р-5 на бомбардировку мятежников, осадивших столицу провинции, Урумчи. А затем был старшим советником по авиации при начальнике местной авиашколы.
  После возвращения на родину он окончил курсы усовершенствования начальствующего состава при Военной Воздушной академии имени Жуковского, а потом некоторое время командовал отрядом тяжелобомбардировочной эскадрильи.
  А в тридцать седьмом капитан Полынин был снова направлен в Китай, где уже вовсю полыхала война. Получив под командование эскадрилью скоростных бомбардировщиков, 'генерал Фынь По' совершил множество боевых вылетов, прославившись дерзким налетом в январе тридцать восьмого года на аэродром в Нанкине, где сжёг сорок восемь японских самолетов, потеряв лишь один СБ из двадцати шести. И не менее дерзким налётом на авиабазу самураев на острове Формоза в день Красной Армии, когда его эскадрилья без потерь, уничтожила сорок японских самолетов, не считая тех, что находились в контейнерах, а также ангары и трёхгодичный запас горючего. В том вылете они находились в воздухе более семи часов. И, наконец, именно он в марте тридцать восьмого сорвал японское наступление на Северном фронте, уничтожив две переправы на Хуанхэ в глубоком тылу противника, на расстоянии в тысячу километров от линии фронта.
  Когда Полынин вернулся в СССР, ему присвоили звание Героя Советского Союза и внеочередное воинское звание полковник. Вскоре он был назначен начальником авиатрассы Алма-Ата - Ланьчжоу протяженностью более трёх тысяч километров, по которой в сражающийся Китай поступала советская техника. При этом в его обязанности, помимо прочего, входил облёт каждого собранного в Алма-Ате самолёта, проверка его вооружения и оборудования. А затем лидирование направленных в Китай групп советских лётчиков-добровольцев. Чем он и занимался вплоть до июня тридцать девятого, когда был назначен командующим отдельной авиационной армией РГК.
  Два дня назад по заявке замкомфронта он сам летал на разведку Калганского укрепрайона. Они прошли звеном и сделали перспективную аэрофотосъемку. Их не обстреливали, и истребителей противника тоже видно не было. Они прошли вдоль маршрута движения конно-механизированной группы и отсняли всё с разных сторон.
  А вчера они с вечера до утра возили топливо обеим конно-механизированным группам и третьей отдельной Краснознамённой армии, вставшим посередине пути. Отвезли бочки, сколько влезло в фюзеляж и на внешнюю подвеску. Техники-умельцы смараковали держатели на скорую руку из подручных средств. Кроме того, ТБ слили танкистам бензин из баков, оставив себе только на обратный путь.
  За двое суток снимки штабом армии были дешифрованы. А затем намечены и распределены основные цели для удара - опорные пункты и узлы сопротивления, доты и дзоты, траншеи и проволочные заграждения.
  И теперь он везёт фугасные гостинцы для своих старых знакомых. И за ним идут уже не тридцать СБ как полтора года назад, а сто двадцать два. И у каждого по полутонной бомбе. А за ними ещё сто восемьдесят три ТБ. И у каждого четыре тонных и четырнадцать стокилограммовых! Армия! А это значит, что получат самураи в Калгане сегодня вечером по полной программе! А завтра они им ещё добавят с утра.
  Отбомбиться им никто помешать не сможет. И на отходе не достанут. Расчёт времени точный! У самураев ночников нет. Поэтому на закате их преследовать они не решатся. А утром... Ну, что ж! Сомкнём поплотнее строй, если что. СБ прикроют.
  На следующий день в полдень, когда капитан Ильченко, стоя на башне своего танка во весь рост, в бинокль рассматривал место, где ещё вчера располагался Калганский укрепрайон, слов, чтобы описать увиденное, у него не нашлось... Пейзаж был абсолютно лунный. Впрочем, этого и следовало ожидать, если учесть, что тут сегодня творилось с утра. И вчера вечером. В общем-то, догадываясь, что он увидит, комбат, вчера ещё до налёта приказал надеть на 'бэтэшки' гусеницы.
  'Ну, ладно, пора выдвигаться' - подумал Ильченко. Он повернулся к батальону и крутанул флажками. Заводись!
  Надо проверить, не уцелел ли каким-нибудь чудом на этой перепаханной и изувеченной бомбами, ещё вчера холмистой, равнине хоть кто-нибудь. И добить из человеколюбия. Чтобы этот кто-то больше не мучился.
  Он отправил вперёд один монгольский кавполк, и двинулся за ним следом. Кавалеристы осторожно пробирались между воронками, указывая танкистам дорогу.
  Хотя, собственно, никакой дороги не было, и быть не могло. Рыхлая развороченная земля дымилась... Некстати начавшийся дождь добавил грязи. По очереди, вытаскивая друг друга из этого месива, танки медленно пробивались на юг. Кавалеристы, тем временем, ушли вперёд.
  Добивать особо было некого. Но если что-то шевелилось, это добивали. Из человеколюбия.
  К вечеру передовой отряд первой конно-механизированной группы, наконец, преодолел этот, ставший за пол суток непроходимым, участок. В сам Калган, они заходить не стали. Хотя один эскадрон и прошел по его улицам. Судя по докладу комэска, городу изрядно досталось. Хотя, само собой, и не так как УРу. Жаль, конечно. Но, как говорится, лес рубят, щепки летят. И тут уже ничего не поделаешь!
  Дойдя до реки, Ильченко приказал остановиться на ночёвку. И коням, и людям, и машинам требовался отдых... Они отчистили танки от грязи насколько смогли. Впрочем, комбат в виде исключения сегодня ни к кому из-за этого не придирался.
  На следующий день к вечеру перед ними опять поднялась Великая китайская стена.
  Где-то за ней был Бэйпин. До залива Бохайвань, оставалось уже совсем немного. Меньше двухсот километров. Скоро, совсем скоро, они отмоют свои танки от дорожной грязи в Желтом море.
  Что же касается стены, то это дело привычное! Саперы приступили, не мешкая. И управились до темноты. Хотя здесь, на юге, темнело очень быстро. Пролом был готов. Николай отправил пару монгольских эскадронов в ночной поиск, расставил посты, и уснул, как в омут нырнул...
  Пока Ильченко ломился сквозь Великую китайскую стену, основные силы первой конно-механизированной группы заправились, и двинулись следом за ним. И давно бы уже догнали свой передовой отряд, но пришлось им задержаться, перегруппироваться, и заняться Суйюаньской армейской группой, неожиданно обнаруженной цириками на правом фланге, в районе Пиндицюаня.
  Самураи, в общем-то, контрудар не планировали. Командование армейской группы пребывало в шоке, обнаружив прямо перед собой многотысячную советско-монгольскую группировку, несколько сот танков и бронеавтомобилей.
  А Яковлев не дал им опомниться и организовать оборону. Несколькими молниеносными ударами он разбил противника на части, и окружил разобщенные соединения в военных городках, а то и просто в чистом поле. А затем разнёс вдребезги огнём и броней, саблями и штыками.
  Самураи защищались отчаянно, поэтому их не жалели. Так что пленных было мало. А трупов - много.
  Позднее выяснилось, что ему противостояло до шести японских пехотных и кавалерийских дивизий. Но, как говорится, врагов не считать надо, а бить по морде! Что они и сделали!
  Вторая конно-механизированная группа, также раздавив на своём пути одну из баргутских кавбригад князя Дэвана, в дальнейшем с особым сопротивлением не сталкивалась. Обойдя полосу укреплений в районе Долоннора и уничтожив некстати оказавшуюся на её пути маньчжурскую пехотную бригаду, она двинулась дальше на юг и на исходе двадцатого августа вышла в район Жэхэ, где обнаружила значительные силы противника.
  По данным разведки ей противостояли три пехотных бригады и одна дивизия. Командующий группой комдив Рябышев принял решение окружить и уничтожить обнаруженную самурайскую группировку по частям, воспользовавшись подавляющим превосходством в силах, оперативной и тактической внезапностью.
  Когда двадцать первого батальоны и эскадроны капитана Ильченко, во второй раз взломав Великую китайскую стену, двинулись дальше, комкор с Суйюаньской армейской группой уже закончил и заторопился следом за ними.
  И в самое время, потому что, выйдя на следующий день к Бэйпину, передовой отряд обнаружил большую группировку противника. Несколько пехотных дивизий с частями усиления.
  Ильченко, строго следуя инструкциям командующего, ввязываться в бой со значительно превосходящими силами не стал. А оседлал единственную дорогу вдоль реки, спешил кавалеристов, и приступил к окапыванию, намереваясь отстоять дорогу любой ценой, чтобы дать возможность основным силам форсировать проломленную им вчера стену без помех.
  К утру двадцать третьего в районе Жэхэ самураи были разгромлены. Комдив Рябышев тоже пленных не брал. Во-первых, потому что они ни хрена не сдавались, во-вторых, потому что содержать их было негде, а в-третьих, потому что и охранять их было некому.
  К этому времени передовые кавдивизии первой конно-механизированной группы, наконец, вышли ко второму пролому. Комкор Яковлев, получив донесение Ильченко, бросил вперёд танки с мотострелками на борту и приказал второй группе также срочно выдвинуться в район Бэйпина.
  Утром двадцать четвертого основные силы первой группы, наконец, соединились со своим передовым отрядом. Комкор начал переброску частей на правый берег реки, намереваясь охватить вражескую группировку с юга. Подошедшей второй группой противник был охвачен с севера. А на следующий день капкан захлопнулся окончательно.
  На уничтожение Бэйпинской армейской группы самураев пришлось потратить почти неделю. Но после этого в зоне действия конно-механизированных групп советско-монгольских войск организованного сопротивления больше не наблюдалось.
  Яковлев занял круговую оборону, развернув фронт одновременно на север и на юг, как ему и предписывалось планом операции. Огромный Маньчжурский мешок был завязан на второй узел. А первый и самый тугой завязали основные силы фронта, выйдя к этому времени к Чанчуню и Мукдену.
  Китайское население освобожденных городов встречало своих освободителей красными флагами и транспарантами. Как потом рассказали Николаю, красный цвет для китайцев - это цвет праздника, удачи и счастья. В небе горели огни фейерверков, а улицы были расцвечены фонарями и фонариками. Огромные толпы людей традиционными плясками гигантских драконов отмечали своё освобождение.
  А передовой отряд Ильченко был выдвинут на Тяньцзинь и Тангу, и отмыл, наконец, свои танки в Желтом море.
  Как это и планировалось...
  6. По долинам и по взгорьям...
   Забайкальский фронт, середина августа 1939 г.
  
  ...Первую армейскую группу переименовали в третью отдельную Краснознамённую армию ещё седьмого августа. За оставшиеся до наступления дни её соединения пополнили, добавили ещё несколько артполков, танковых бригад и стрелковых дивизий.
  Комфронта Жуков сидел в своей палатке над картой Маньчжурии и в сотый раз прокручивал в голове план операции.
  Командующим третьей Краснознаменной армией по его просьбе назначили полковника Терехина. Присвоив ему при этом внеочередное воинское звание комдив.
  Потому что Жукову в предстоящей операции 'варяги' были не нужны! Ему были нужны люди свои, проверенные!
  Терехин был именно таким! Это он командовал подвижными частями южной группы - восьмой мотоброневой и шестой танковой бригадами. Ударил и развил успех! И именно благодаря его решительному руководству самурайская группировка была окружена в кратчайшие сроки, а потом отбиты все попытки деблокировать её извне.
  Макар Терехин был одногодком Георгия Жукова. И биографии у них во многом совпадали. Участвовал он и в Германской, и в Гражданской войнах. В Красной Армии с восемнадцатого. Тоже красный курсант. И учился там же, где и Жуков, в Рязани. Только на пехотных курсах, а не на кавалерийских.
  Но Георгий Жуков был краснознаменцем, и после войны почти сразу получил полк, а Макар Терехин краснознаменцем не был и очень долго командовал ротой. И только в тридцать первом попал на курсы 'Выстрел'. Те самые, которые орденоносец Жуков окончил на шесть лет раньше. А в тридцать втором его направили на бронетанковые курсы усовершенствования командного состава.
  Поэтому в тридцать шестом, когда комдив Жуков уже командовал кавкорпусом, майор Терехин все ещё командовал батальоном.
  А потом началась Гражданская война в Испании. Оттуда он вернулся полковником. С орденом Ленина на груди, который заслужил потом и кровью в танке на поле боя...
  Много времени на сдачу дел им не потребовалось, потому что Терехин был свой. Крепкий рязанский мужик с суровым, но справедливым характером. Именно то, что Жукову и было нужно.
  Командование ВВС Жуков тоже поменял. Вместо Гусева, который возглавил фронтовую авиацию, потому что не уехал со Смушкевичем на следующий день после окончания боев, как другие, командовать ВВС третьей отдельной Краснознамённой армии Жуков назначил своего старого боевого товарища полковника Куцепалова.
  Куцепалов отлично проявил себя в июньских боях, оставшись без должности и летая в бой простым лётчиком. Лично сбил несколько самураев! И потом тоже не сплоховал, когда командовал пятьдесят шестым истребительным авиаполком. За что и был представлен Жуковым к высокой правительственной награде и очередному воинскому званию комбриг. А то, что их ещё пока не получил, это ничего! Куда они там, в Москве денутся, дадут, как миленькие!
  Жуков потер виски... С третьей отдельной Краснознамённой все ясно. А вот семнадцатая армия его беспокоила. Обстрелянных частей в ней не было. Может перетасовать бригады и дивизии, и поделить их между обеими армиями поровну? Или держать семнадцатую во втором эшелоне на подхвате, а самураев громить Терехинской Краснознамённой? Наверное, так он и поступит. Так будет надежнее! Решено!
  Восьмого августа по личному указанию наркома обороны СССР товарища Сталина вместе со Смушкевичем вылетели в Москву почти все 'испанцы' и 'китайцы'. Золотым фондом советской авиации следовало распорядиться с умом. Теперь их задачей становилась передача боевого опыта другим авиачастям необъятной Родины. А в Маньчжурии и без них обойдутся. Хребет самурайской авиации они надломили крепко, доломают уже без них.
  Такие указания не обсуждаются! Поэтому, как бы ни было горько Григорию Кравченко оставлять свой полк накануне больших событий, он подчинился беспрекословно. Как и положено военному человеку. С другой стороны, ребята у него боевые! Только в одном его полку Героев сейчас не меньше, чем тогда в начале июня привез с собой Смушкевич! Из одного зерна, вырос целый колос! Да какой!
  Проводив командира, полк, конечно, загрустил...
  Новый комполка, Герой Советского Союза капитан Виктор Чистяков, само собой, тоже был в доску свой. Эскадрильей командовал. Ещё до Халхин-Гола имел медаль 'За боевые заслуги'. Сто шестнадцать боевых вылетов в Монголии. Ранен был в ногу, но сумел пригнать самурая очередями и посадить на своем аэродроме. Каждый посидел потом в японском истребителе, поизучал обзор, слабые места... Пока его не забрали в НИИ. И вообще, три сбитых лично и четыре в группе! А одного в лобовой завалил! Одним словом, мужик, что надо!
  И всё же было всем до слез тяжело расставаться с Григорием Пантелеичем. Но потом успокоились... Потому что командир из Чистякова получился настоящий! Не зря он помкомполка у Кравченко ходил. Школа хорошая! Строгий, но заботливый.
  - Если ты сыт и тебе нечего делать, - говорил он, - не теряй времени даром. Ложись, спи. Неясна обстановка - ложись! Не волнуйся, без работы тебя не оставят! Командир поднимет тебя, поставит тебе боевую задачу, и ты полетишь здоровый, бодрый, уверенный в себе!
  А отоспаться после таких боев личному составу было нужно. Понимал это комполка, понимал и военком. С Чистяковым у Калачева взаимопонимание было налажено ещё с докомиссарских времен, когда он у него замкомэска был. Понимали они друг друга с полуслова, как и положено ведущему и ведомому, летающим на истребителях без радио. Так что оба делали всё, чтобы помочь парням как можно быстрее восстановиться после тяжелейших, до семи вылетов в день, полуторамесячных боёв.
  Владимир Пономарев за неделю тишины отоспался и отъелся. До этого, какие бы деликатесы на стол перед ним не ставили, после боя аппетита не было вовсе. Зато сейчас он уметал за милую душу, всё, что приносила Катерина, ихняя боевая официантка! А она нарадоваться не могла, глядя, как её ребята лопают, аж за ушами трещит! А то вообще ничего не ели! Она даже плакала потихоньку, убирая со стола нетронутые тарелки. Но, теперь, слава Богу, снова стали кушать.
  В составе ВВС третьей отдельной Краснознамённой армии Забайкальского фронта имелось три скоростных бомбардировочных (тридцать восьмой, пятьдесят шестой и сто пятидесятый) и три истребительных авиаполка (двадцать второй Краснознамённый, пятьдесят шестой и семидесятый), а также группа ТБ-3.
  Триста двадцать истребителей и почти двести бомбардировщиков.
  Когда полковник Куцепалов был назначен начальником ВВС армии, он, ясное дело, перетащил за собой и своих ведомых - Иванищева с Ледневичем. К этому времени с его подачи оба получили очередные звания и ордена Красного Знамени, за бои на Халхин-Голе в конце июля - начале августа.
  На новом поприще Куцепалову требовались верные люди. Но, если на Григория он мог положиться не глядя, то Ледневичу на все сто пока ещё не доверял. Как, впрочем, не доверял и никому другому (кроме Гришки, разве что).
  Однако, полковник не мог не отметить, что Ледневич в воздушном бою держаться за хвост ведущего умел и вовремя отгонял самураев. Поэтому с чистой совестью расписал на него три своих собственных июньских групповых победы (само собой, и на Гришку тоже). И в июле, уже будучи комполка, засчитал Ледневичу три сбитых лично и ещё четыре в группе. Иванищев из-за своих штабных заморочек летал мало, и поэтому получил только четыре групповых.
  Но Куцепалов взял с собой капитана Ледневича, помимо прочего, ещё и потому, что тот был услужлив, предупредителен, и не чурался бумажной работы. Одним словом, если Гришка был настоящий друг, то этот вполне годился в адъютанты.
  В итоге майор Иванищев был назначен заместителем начальника штаба ВВС армии, а капитан Ледневич - заместителем начальника оперативного отделения штаба, хотя по большей части находился при Куцепалове для поручений.
  Тринадцатого Забайкальский фронт начал наступление. И отдохнувший двадцать второй истребительный с первых же часов включился в боевую работу. Они прикрывали рвущиеся в обход Халун-Аршанского УРа мотострелковые дивизии, танковые и мотоброневые бригады своей армии... Но до самого Хингана работы у них было немного. Японская авиация бездействовала. Здорово они, видать, потрепали её на Халхин-Голе! Ведь, тогда, в отличие от пехоты, в боях участвовала вся авиация Квантунской армии!
  В армейской многотиражке 'Героическая Краснознамённая', переименованной недавно в таковую из 'Героической Красноармейской', какой-то резвый корреспондент, Ставский, кажется, высказал интересную идею. Он писал, что из достоверных источников ему стало известно, что генерал Гига взял, да и застрелился от злости, потому что побоялся распороть себе живот и сделать харакири! А без него командовать самурайской авиацией некому стало. Весь полк смеялся. Но может быть, корреспондент и не врал! Так или иначе, но до самого Хингана встретиться в воздухе с самураями им не пришлось. Ничего. Зато потом наверстали!
  Герой Советского Союза капитан Лапутин, командир батальона шестой Краснознамённой танковой бригады, вздохнул с облегчением, когда впереди во весь свой рост поднялся Большой Хинган. Невыносимая жара измотала его экипажи не хуже самураев, которых они, кстати, пока ещё ни разу не встретили. Хотя за эти два дня одолели почти триста километров.
  Даже в Испании он такой жары не видел. А, впрочем, прибыл он туда в начале осени, в сентябре тридцать седьмого. И воевал до весны, до апреля тридцать восьмого. Так что, настоящей жары и не застал.
  На Сергея накатили воспоминания. Однообразный пустынный пейзаж, не давал никакой пищи ни для глаз, ни для ума. И он окунулся в прошлое...
  Три года назад, в тридцать шестом, отличник боевой, политической и технической подготовки и лучший командир танка в полку, Сергей Лапутин окончил экстерном Орловскую бронетанковую школу, получил лейтенанта, и поступил в Военную академию механизации и моторизации РККА. Но проучился в ней всего год.
  В конце лета тридцать седьмого он уже плыл в Испанию на транспорте 'Кабо Сан-Аугустин' в составе группы советских танкистов-добровольцев. Они выгрузили в Картахене свои 'бэтэшки', не 'семёрки', на которой он сейчас мчится по солончаку, а 'пятёрки', и перегнали их в Арченовский учебный центр, республиканскую танковую школу. Там и был сформирован их интернациональный танковый полк.
  Интернациональный, потому что экипажи были смешанные. Командиры танков - интернационалисты из разных стран. Поляки, немцы, французы, умудренные жизнью, подчас уже седые, коммунисты. Заряжающие - молодые испанские парни. А механики-водители - советские лейтенанты. Сергей был назначен командиром взвода.
  А потом их перебросили на Арагонский фронт под Фуэнтес-де-Эбро, что в двадцати шести километрах от Сарагосы.
  В том бою из-за предательства командира корпуса подполковника Касадо (того самого, который полгода назад поднял мятеж и сдал Мадрид Франко!) они потеряли половину танков и экипажей.
  В атаке их должны были поддерживать две интербригады. Только бригады эти после изнурительных боёв насчитывали едва ли половину состава. Притом, что одна из них была анархистской и предательски осталась в окопах, когда они прорвали оборону мятежников и ворвались в этот городок. В бой с ними пошли канадский, английский и американский батальоны. Эти дрались честно. И полегли почти все.
  Оставшись без пехоты, 'бэтэшки' вспыхивали одна за другой. Они потеряли девятнадцать (!) машин из сорока пяти, не считая вышедших из строя, но вытянутых на буксире товарищами. Погибло семнадцать советских добровольцев...
  Его танк, раздавив пулеметное гнездо, завалился и застрял во вражеском окопе. Всего в сотне метров от своих. Да так там и остался. Они задраились изнутри, а марокканцы всю ночь пытались вскрыть люки ломами. То уговаривали сдаться, то угрожали пытками и мучительной смертью. А потом облили бензином и подожгли! Это было страшнее всего. Себе-то врать незачем! Приходили мысли, что пора стреляться! Приходили... Но они все-таки продержались до утра.
  А поутру по ним начала долбить своя же республиканская артиллерия. Все правильно, конечно! Не отдавать же мятежникам исправную машину! Но умирать от своих же снарядов! Это было уже выше всяких сил! И они решили прорываться!
  Сначала выскочил Володька Кручинин, механик-водитель. А потом они с Хосе. И побежали во весь рост пока не засвистели пули. Ничего, добрались...
  Хинган заметно приблизился. На сухие обветренные губы Сергея упало несколько капель. Он поднял голову. Словно в ответ на их молитвы начался дождь.
  Но стало только хуже. От раскаленной брони поднимался пар. А внутри, вообще, было не продохнуть! Тогда Сергей приказал заряжающим вылезти на броню, а мехводам - стиснуть зубы.
  Когда они подошли к горам вплотную, командир бригады полковник Павелкин, наконец-то, объявил долгожданный привал. И люди хоть немного отдохнули. Но привал объявлялся не только для этого. А ещё и для того, чтобы надеть на танки гусеницы.
  Потому что утром они полезли в горы. Проклиная на чем свет стоит тихо моросящий дождь.
  Странное существо человек! Сначала выпрашивает, умоляет о чем-то. А потом клянет дающего, за то, что это самое получает!
  Но какая уж тут благодарность! Гусеницы танков соскальзывали с мокрых скал. В жидкой грязи застревали бронеавтомобили и автомашины. Все чаще встречались крутые повороты, подъёмы и спуски с уклоном до тридцати градусов, предельным для техники. Люди быстро вымотались, вытаскивая на руках орудия и машины. Несколько полуторок сорвалось в пропасть, чуть-чуть не утащив за собой удерживавших их веревками красноармейцев.
  Долго ли, коротко ли, бригада вышла к перевалу Корохан. Но, увидев его крутизну, в затылках стали чесать даже опытные механики-водители.
  Лапутин попробовал взять перевал с разгона. Это удалось ему только с третьей попытки. Притом, что у него был лучший мехвод в батальоне! Тогда, посовещавшись с ротными, они решили штурмовать склон тремя танками в связке, сцепив их тросами. Первый, поднявшись, тащит второго, который потом удерживает его на спуске и заволакивает на перевал третьего. И так далее.
  Путь к следующему перевалу, Даган-Цабо, проходил по узкому ущелью. И здесь танкистов крепко выручили саперы, которые, двигаясь в голове колонны, подрывали скалы, и выстилали щебнем дорогу. Последние километры одолели уже в темноте. И встали на отдых.
  Спуск с хребта начали на рассвете следующего дня. Из-за непрекращающихся дождей он был не менее сложным, чем подъём. Большой Хинган является тем самым препятствием на пути облачных фронтов, которое делает пустыню Гоби таким неприветливым, сухим и жарким местом. Зато восточная его сторона, особенно в августе, просто залита водой. Может, именно поэтому самураи не ждали наступления советских войск, зная, что Маньчжурия в это время года совершенно непроходима.
  Машины всё чаще выходили из строя. Но служба технического замыкания делала всё возможное и невозможное. И отставшие быстро догоняли ушедшую вперед колонну.
  Силу идти вперед танкистам и мотострелкам придавало сознание того, что всего за трое суток, преодолев степи и горы, они опередили Квантунскую армию, не позволив ей закрепиться на этом важнейшем естественном оборонительном рубеже.
  Под Лубэем танки разведотряда столкнулись с отчаянным сопротивлением самурайского гарнизона. Первого на их пути. И разделались с ним ещё до подхода основных сил бригады.
  Когда Лапутин проезжал по окраине города он увидел несколько десятков трупов японских солдат и офицеров. Повсюду валялись длинные четырехметровые бамбуковые шесты с минами.
  'Смертники!' - подумал комбат и от души выматерился в их адрес.
  Со смертниками он ещё не встречался, прибыв с пополнением на Халхин-Гол, когда бои уже заканчивались. И повоевать не успел. Но зато он много о них слышал.
  В это время комбриг поинтересовался по радио, как в батальоне дела с 'молоком', то бишь, с топливом.
  - Километров на тридцать - сорок осталось! - ответил Лапутин.
  - Понятно! - Павелкин помолчал, а потом приказал. - За городом встаёшь и ждёшь!
  - Есть, товарищ комбриг! - комбат по-солдатски обрадовался, решив, что их ждёт скорая заправка и обед.
  Но заправлять их не стали. А, наоборот, приказали, оставив самую малость, остальное слить и отдать первому батальону, который в составе передового отряда пойдет вперёд. А они будут ждать. Потому что бензин уже везут, но темпов наступления бригады снижать нельзя. А он потом догонит.
  Лапутин чертыхнулся. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять! Жаль, конечно, что не они пойдут вперёд. Но, как говорится, нет худа без добра. И его люди смогут хоть немного отдохнуть.
  А к ночи на поле рядом с бивуаком стали садиться ТБ-3 третьей отдельной авиационной армии РГК, которые привезли бензин. К утру заправку закончили и после короткой передышки, с рассветом, тронулись в путь.
  Который к этому времени просто перестал существовать. Потому что коварные самураи взорвали плотины, и к обычной августовской распутице добавилась пущенная ими вода вышедшей из берегов реки Лаохахэ и её более мелких притоков. Она залила всё на сто километров вокруг.
  Оставалось, или возвращаться, или ждать до осени пока всё высохнет, или продолжать наступление по единственному сухому месту - высокой железнодорожной насыпи от Тунляу до Чжаньу. Возвращаться никто не собирался, стоять и ждать у этого искусственного 'моря' погоды - тоже. Поэтому бригада двинулась вперёд.
  Медленное движение по насыпи и само по себе было чревато неприятностями, потому что не удержавшийся на рельсах и скатившийся вниз танк, достать было невозможно, и его попросту бросали. Но дело было не в этом, а в том, что колонна, вытянувшись в тонкую ниточку на насыпи, становилась просто идеальной целью... И стала.
  Уже под самым Чжаньу самураи подловили передовой отряд и сожгли его весь. Сожгли бы и остальных, но комбриг вызвал авиацию. Пока 'чатос' и 'москас' штурмовали насыпь и прилегающую местность, Сергею удалось столкнуть сгоревшие БТ с насыпи и вырваться из коварной западни этого искусственного моря. Потеряв при этом лишь несколько машин. Хорошо хоть экипажи уцелели!
  Уже потом, заняв оборону, чтобы прикрыть прорыв бригады и остальных соединений, и осмотрев место боя, Сергей понял, что произошло.
  Отряд сожгли не пушки. Их подкараулили те самые смертники с минами на шестах, залегшие вдоль насыпи по уши в грязи и дождавшиеся-таки советских танков. Не помогли и стрелки на броне. Всё произошло слишком быстро. А раненых потом дорезали самураи, лежавшие, на плотиках в грязи чуть дальше. Замаскированные под верхушки кустов и деревьев.
  А вот и самурайская авиация! Сергей нырнул в люк. Серебристые монопланы с широкими лаптями неубирающихся шасси сбросили бомбы, подняв столбы воды и грязи, и по очереди стали заходить и обстреливать танки из пулеметов.
  'Немного опоздали, сволочи!' - подумал комбат.
  Третья отдельная Краснознамённая армия в Маньчжурию прорвалась! Потому что этот конец насыпи он отстоит любой ценой! Однако бед наделать эти твари могут...
  Двадцать второй Краснознамённый истребительный полк по приказу полковника Куцепалова перелетел на аэродром подскока, спешно подготовленный армейскими саперами в районе Лубэя. Все равно это было далековато от ушедших далеко вперед частей и соединений. Но всё-таки уже по эту сторону Хингана.
  Лейтенант Пономарев вместе со своим звеном несколько раз вылетал на штурмовку под Чжаньу. Самураи здорово там повеселились, гады! Владимир насчитал несколько десятков сожженных советских танков, сброшенных с насыпи посреди бескрайнего моря разлившихся рек. Столько сгоревших 'бэтэшек' одновременно он видел только под Баян-Цаганом! Злые, как собаки, Владимир и его ведомые летали на бреющем и обстреливали все кочки подряд вдоль насыпи.
  А в следующем вылете им просто повезло! Потому что удалось застукать за работой с десяток самурайских лёгких одномоторных бомбардировщиков.
  'Ага... Старые знакомые!' - подумал Владимир, покачал крыльями и пошел в атаку.
  У самураев шансов не было. Владимир сбил двоих. Его ребята по одному. Остальных добила пришедшая им на смену эскадрилья Витта Скобарихина.
  Сергей, не отрываясь, смотрел в небо, позабыв про опасность. Над ними шёл воздушный бой. Точнее, воздушное избиение.
  Сначала на бомбардировщики как соколы упали сверху три ястребка. И два дымных столба прочертили небо. А один самурай заковылял прочь.
  'Москас' взмыли вверх, и упали снова на врагов, разлетевшихся в панике, как куры по курятнику, внезапно завидевшие лису. И еще два чёрных кручёных столба повисли над головой у танкистов.
  Его экипажи кричали 'Ура!' Он и сам тоже кричал! А потом прилетел целый десяток ястребков, которые дожгли оставшихся самураев, а затем, пройдя на бреющем над Лапутинским батальоном и покачав крыльями, ушли на высоту.
  Комдив Терехин был очень зол... Таких потерь, скорее всего, можно было избежать. Но разбираться он будет потом. А сейчас! Так-растак, вашу мать-перемать! Вперед! До Мукдена уже всего ничего осталось! И они его возьмут!
  Часть своих сил Терехину, по приказу Жукова, пришлось перенацелить на Чанчунь и Гирин, потому что Приморский фронт всё ещё возился с укрепрайонами. Но его основной удар по-прежнему был направлен на Мукден.
  В районе Фусинь - Факу наступающие части третьей отдельной Краснознамённой армии уперлись в заранее подготовленную вражескую оборонительную линию. Командующий ВВС армии Куцепалов бросил на окопавшихся самураев три армейских полка СБ. Жуков добавил столько же фронтовых. А точку поставила третья отдельная авиационная армия Резерва Главного Командования. Под прикрытием всех истребительных полков. И армейского, и фронтового подчинения.
  К этому времени двадцать второй Краснознамённый опять перебазировался. Уже второй раз за неделю. На этот раз под Тунляо. Саперы осушили и подготовили для них посадочную полосу и стоянки всего за сутки! Фактически совершив подвиг. При помощи освобожденного советскими войсками местного населения, конечно.
  Тысячи китайцев не покладая рук под заунывный речитатив 'и! э! и! э!' (раз - два! раз - два!), слой за слоем засыпали аэродромное поле. Сначала слой гравия. Потом трамбовка. Потом слой песка. Опять трамбовка. И снова гравий и трамбовка. И так несколько слоев. Такой 'слоеный пирог' не размывало дождями, он не оседал и мог выдержать даже тяжёлый бомбардировщик! А ещё несколько тысяч китайцев под тот же речитатив занимались ирригацией, и к исходу вторых суток отвели большую часть воды вокруг аэродрома. Как говорится, упорство и труд, и море отведут.
  С этой площадки двадцать второй Краснознамённый, семидесятый и пятьдесят шестой истребительные полки и летали потом на сопровождение бомбардировщиков, бомбивших самурайские укрепления под Мукденом и Чанчунем. Сотни СБ и ТБ весь день без перерыва по графику волнами накатывались на укрепрайоны врага и методично перемешивали их с грязью. И это, в конце концов, сработало!
  Двадцать второго августа третья отдельная Краснознаменная армия вошла в Мукден, а днём раньше пала столица Маньчжоу-Го, Чанчунь! Под красные флаги и транспаранты ликующего населения. А император Пу И бежал в Корею, прихватив с собой пару саквояжей с золотом и бриллиантами.
  Но расслабляться было рано. Особую опасность для армии представляли две свежие танковые дивизии самураев. Каждая дивизия имела в своем составе одну механизированную бригаду и одну танковую, двух полкового состава (свыше ста средних танков тип девяносто пять и девяносто семь).
  Терехин видел эти танки на Халхин-Голе, и недооценивать их не собирался. У девяносто седьмого была пушка пятьдесят семь миллиметров, два пулемета, броня - двадцать пять миллиметров, скорость - сорок километров в час. Девяносто пятый был послабее. Пушка - тридцать семь, два пулемета, броня - противопульная, скорость - пятьдесят. Но оба танка были вполне серьезными противниками для БТ.
  Хуже всего было то, что дивизии эти нависли у него над флангами. Одна слева, а другая справа. И это было чревато большими неприятностями! Поэтому командарм бросил в бой всю броню, какая у него была. Той, что слева, досталась одна танковая и две мотоброневых бригады. А той, что справа - две танковых и одна мотоброневая. Потому что там, вдали уже маячил Порт-Артур, и его надо было брать как можно скорее!
  А поэтому... Так - растак! Мать - перемать! Вперед!
  Двадцать третьего августа состоялся крупнейший встречный танковый бой за всю войну. А может быть, за все войны! Три советских бригады столкнулись лоб в лоб с самурайской дивизией, перекрывшей им путь на Ляодунский полуостров.
  Шестая Краснознамённая и пятнадцатая танковые бригады даже после тысячекилометрового марша и жестоких боев по числу танков превосходили самурайскую дивизию более, чем в три раза. Плюс полсотни артиллерийских бронеавтомобилей девятой Краснознамённой мотоброневой бригады. И количественное превосходство, несомненно, сыграло свою роль в победе. Но далась она очень дорогой ценой!
  Потому что воевать самураи умели, а сдаваться нет.
  Двадцать пятого августа уцелевшие броневики девятой мотоброневой бригады и сводные батальоны шестой Краснознамённой и пятнадцатой танковых бригад, разметав тыловые части противника, вошли сначала в Дальний, а затем в Порт-Артур!
  Наверное, капитан Лапутин был человек везучий. Он сумел привести в Порт-Артур почти треть своего батальона. Наверное, таких же везучих как и он сам, ребят! Перед ними до горизонта простиралось Желтое море. И лежал город славы и позора русских моряков. Краткого и, наконец-то, смытого позора. И вечной славы!
  Впрочем, война ещё не кончилась. Пока они просто отрезали Маньчжурию от остального Китая и всё. Враг был очень силен. И его надо было добивать!
  Как-то в перерыве между полётами лейтенанту Пономареву передали письмо, пришедшее с оказией. Письмо было от Кольки Дьяконова:
  'Привет, Володька!
  Как жизнь? Слыхал, тебя в конце мая зацепило. Оклемался, поди, уже?
  У нас тут, наконец, тоже жаркая погода наступила. Не то, что раньше. Ребята тебе передают привет. Пока все живы-здоровы, и всё путём!
  Анюта тебе тоже привет шлёт. Она у меня уже вот-вот родит. Так что быть мне скоро папашей, а Лёхе - дядькой! Такие дела. Недавно она письмо получила от сестры. Татьяна тебя часто вспоминает. Просила даже адрес твоей полевой почты дать. Анютка ей отослала. Ты не возражаешь?
  Встречал тут как-то руководительницу нашего школьного кружка. Помнишь её? Она здесь почти тем же самым занималась. Как у нас погода стала меняться, так её кружок, само собой, первым на солнцепёк! Сам понимаешь. Так вот, знакомые рассказывали, кто там был. Вот уж жарило, так жарило! Спеклись ребята почти все до одного. Говорят, и она тоже. Такие дела.
  Ну, ладно! Писать некогда. Погода у нас лётная, поэтому летаем с утра до вечера. Чего и тебе желаю. Пиши, не забывай'.
  Неправда! Нет!!!
  Всё расплылось у Владимира перед глазами. Он автоматически сунул листок в нагрудный карман. И ничего, не видя перед собой, зашагал прочь.
  Шёл, шёл... А потом ноги у него подогнулись, и он рухнул ничком на мокрую жёлтую траву, и вцепился в неё зубами. Рыдания разрывали ему грудь. И он рычал и бил, и лупил, что есть силы, кулаками по этой чужой, по этой вражьей земле, которая отняла у него всё! И он заскрёб ладонью по карману, ища свой верный ТТ, забыв, что оставил его вместе с кобурой в кабине истребителя.
  И, слава Богу, что не оказалось у лейтенанта Пономарева под рукой его личного оружия. Потому что тогда хватило бы ему одного патрона. Стрелял он прекрасно. А с такого расстояния уж точно бы не промахнулся, даже не глядя, на ощупь. Потому что промахнуться в сердце, когда оно болит с такой силой, невозможно...
  Через какое-то время он затих. И долго ещё лежал, уткнувшись лицом в траву.
  Сначала был шок. Потом бесконечное отчаяние. Потом глухая тоска.
  Не было только слёз...
  
  
  7. Загрохочут могучие танки...
   Приморский фронт, середина августа 1939 г.
  
  ...Четырнадцатая тяжёлая танковая бригада Резерва Главного Командования, прибыла из Киевского военного округа в Уссурийск в середине июня. Все узловые станции и крупные города составы проходили только по ночам. А днём отстаивались на пустых перегонах, срывая график движения пассажирских поездов. Потому что прибытие этого соединения на любую из границ могло означать только одно - иду на вы!
  В Рабоче-Крестьянской Красной Армии имелась только одна такая бригада. Помимо батальонов БТ-7 и Т-26, в её состав входили два батальона тяжелых танков Т-35. Все тридцать восемь танков из имеющихся в наличии (несколько учебных танков в бронетанковых школах не в счёт!). Поэтому эта бригада была обязательным участником каждого парада на Красной площади. Чтобы все буржуи знали, с кем дело придется иметь, если что! Для этого, кстати, и на Дальний Восток была переброшена. Чтобы эти самые буржуи, в лице самураев и их маньчжурских прихвостней, это самое и узнали, что должны были. Но только в нужный момент! Поэтому перемещение бригады было скрытным и совершенно секретным!
  По прибытии бригада поступила в распоряжение командующего первой отдельной Краснознамённой армией командарма второго ранга Конева. Хотя, на самом деле, пока принесла только лишнюю головную боль. Незаметно выгрузить и спрятать тридцать восемь сухопутных линкоров было далеко не просто!
  Вообще, тяжёлый танк Т-35 был машиной уникальной! Длина - десять метров! Высота - три с половиной. Вес - пятьдесят тонн. Вооружение - одна семидесяти шести миллиметровая пушка, две сорока пяти миллиметровых и шесть пулеметов ДТ (Дегтярев танковый) в пяти башнях! Экипаж - двенадцать человек!
  Правда, скорость хода у него была маловата. Всего тридцать километров в час по шоссе, и двенадцать - на местности.
  И броня слабовата. Всего двадцать миллиметров. Только передний наклонный лист потолще - пятьдесят. Когда Т-35 проектировали в начале тридцатых, этого казалось достаточно. Но с тех пор противотанковая артиллерия шагнула вперёд.
  Впрочем, и сейчас в тридцать девятом, равных этому танку ни у кого не было! Ни у французов, ни у англичан. И тем более у немцев или японцев. Пять башен расположенных в два яруса позволяли сосредоточить массированный огонь из двух пушек, семидесяти шести миллиметровой и одной из сорока пяти миллиметровых, и трех пулеметов вперёд, назад или на любой борт!
  Командарм второго ранга Конев знал, почему эти танки отдали ему, а не другим командующим фронтами. И где он будет их использовать, Конев тоже знал. Он уже давно был знаком с планами Генштаба по Приморью, хотя бы потому, что сам принимал посильное участие в их разработке.
  В пятисот километровой полосе наступления Приморского фронта, от Посьета до Лесозаводска, самураи вплотную друг к другу построили семь укреплённых районов, связав их в одну систему: Хутоуский, Мишаньский, Суйфыньхэский, Дуннинский, Дунсинчженский, Хуньчуньский и Кёнхынский.
  Самые мощные из них были Хутоуский и Мишаньский, находящиеся севернее озера Ханка. Там он будет демонстрировать активность, но не более. А вот пять УРов южнее озера придется долбить по-настоящему! Тут уж ничего не поделаешь. И в первую очередь, Дуннинский и Суйфыньхэский. Потому что другой возможности взять Муданьцзянь, у него попросту нет!
  'Вот, так поставил задачу! Словно отматерил кого-то!' - подумал командарм.
  А после взятия Муданьцзяня... Конев опять усмехнулся. Он примерно представлял себе, как переиначат все эти названия бойцы... Так вот, после взятия этого Муданьзвяня (прости, господи!), он должен будет наносить удары по расходящимся направлениям - на Харбин и Чанчунь.
  А вот это ему уже совершенно не нравилось! Потому что командарм отлично понимал, что лишь удары по сходящимся направлениям приводят к победе! Впрочем, если разобраться, в одном случае направление его удара будет сходиться с направлением удара соседа с севера, Дальневосточного фронта, а во втором - пойдёт навстречу направлению удара Забайкальского фронта. Авось, не подведут!
  Иван Степанович Конев был из того же поколения, что и остальной высший командный и начальствующий состав РККА. Сорок один год от роду. Из них двадцать три - в армии. За спиной Германская и Гражданская. Бывший унтер. В Красной Армии с восемнадцатого. Был военным комиссаром бронепоезда 'Грозный', затем командовал стрелковой бригадой и дивизией, был начальником штаба Народно-революционной армии Дальневосточной республики. В двадцать шестом окончил курсы 'Выстрел'. Командовал полком и дивизией. В тридцать четвёртом окончил Военную академию имени товарища Фрунзе. В тридцать седьмом - тридцать восьмом командовал пятьдесят седьмым особым стрелковым корпусом в Монголии. После Хасана, когда врага народа Блюхера арестовали, а ОКДВА разделили на две армии, был назначен командующим второй отдельной Краснознамённой армией, а теперь вот командует первой.
  В тридцать шестом он отличился на манёврах, и был награждён орденом Красной Звезды, в тридцать восьмом за успехи в боевой и политической подготовке награждён орденом Красного Знамени. Командарма второго ранга ему дали всего полгода назад.
  Где же всё-таки ему спрятать эти танки? И кому поручить их охранять? Конев потёр подбородок... И тут у него мелькнула толковая мысль! Точно! Так он и сделает!
  Командиру роты тяжёлых танков Т-35 Герою Советского Союза майору Погодину прятаться уже остохренело! Его рота с июня месяца стояла в одном из корпусов литерного завода. Личный состав жил в закрытом военном городке и лишь раз в неделю их привозили на регламентные работы. В 'воронках'. Чекисты.
  И каждый раз, когда они его в этом 'воронке' запирали, Дмитрий никак не мог отделаться от мысли, что следующая остановка будет во дворе внутренней тюрьмы НКВД. И то, что он - Герой, не поможет, если что! Но, тьфу-тьфу, пока проносило... А вот Пашку Армана арестовали в тридцать седьмом, как врага народа, и, похоже, давно уже расстреляли на хрен... А за что? Ведь, Герой же Советского Союза! Они, кстати одним Указом с ним были удостоены, в декабре тридцать шестого. Первым Указом за Испанию! И, вообще... Танкист! Майор. Все прямо, как у него самого! Блин...
  Этими мыслями, понятное дело, майор Погодин ни с кем не делился. А то, действительно, вместо регламентных работ, отвезут на допрос.
  'Воронок' скрипел на поворотах. И мысли навевал самые нехорошие... Регламентные работы по графику были через два дня, а их везут сегодня. Что-то тут не то.
  А Пашку, скорее всего, арестовали из-за того, что латыш! Одно время всех латышей из армии изъяли. Какая-то организация у них была фашистская.
  'Никогда не поверю, что Пашка был фашистом!' - подумал Дмитрий.
  И огляделся инстинктивно. Не услышал ли кто его мыслей! Ну что за жизнь настала! Кругом одни враги народа! Блин, вчера - герой Гражданской, а завтра: 'К стенке, сука!'. Ни хрена не понятно! И спросить не у кого.
  Двери открылись внутри знакомого заводского корпуса, и майор невольно перевёл дух. Обошлось! А был бы повнимательней, то заметил бы, что перевёл дух весь его экипаж! И они с энтузиазмом занялись своим линкором! Лучше внеочередной регламент, чем очередной допрос!
  Вечером, когда они закончили все работы, их в городок не повезли. Сержант НКВД (младший командир, хотя по два кубаря в петлицах) лично принес им в термосах поесть из заводской столовой. Оба-на! Дмитрий боялся спугнуть удачу. Неужели! Раз их не отвезли назад, то, может быть, уже завтра в поход?!
  Оказалось, что сегодня!
  Они вышли, как только стемнело. Построились в колонну. Все девятнадцать машин. Комбат помахал фонариком, и они двинулись. А куда, одному комбату известно.
  Но майор Погодин ошибался. Известно это было не одному комбату. А довольно широкому кругу начальства. Комдивам и комбригам. Всем тем, на усиление к кому, поротно был раздёрган их батальон. Потому что массированное применение тяжёлых танков вещь была неслыханная и поэтому невозможная. Не говоря уже о том, что из всех упомянутых старших командиров, хоть какое-то представление о том, что им с этими сухопутными линкорами делать, имелось едва ли у нескольких.
  Они шли всю ночь и только к утру прибыли в район сосредоточения на границе.
  А ночка выдалась ещё та! Дождь лил как из ведра! Это был настоящий субтропический ливень! Одна за другой без перерыва сверкали молнии. Вокруг так грохотало, что Дмитрий временами даже не слышал мощного рыка своего пятисот сильного двигателя и дробного скрежета гусениц по щебенке.
  'Погодка как по заказу! Самая подходящая для наступления!' - подумал он.
  И так думал не только он.
  Командующий фронтом не любил сидеть в штабе. Ему нравилось находиться на переднем крае. Если бы он мог, то, вообще, ушёл бы в первую линию окопов. Но должность обязывала. И Конев сдерживался, и дальше полкового НП не лез.
  Вот и сейчас он стоял на бруствере едва ли в пятистах метрах от границы. Плащ-палатка от такого ливня спасти не могла. Он совершенно промок, но был доволен. Небо было на их стороне! Значит, действительно, пришло время наказать эту самурайскую сволочь! И они их накажут!
  Никакой артподготовки! Незачем! Они пойдут тихо! Потому что в такую ночь хозяин собаку на улицу не выгонит! Снять по-тихому часовых и забросать гранатами казармы и доты! Предполье они одолеют к утру. И тогда в ход пойдёт авиация и артиллерия, а потом - танки! А кое-где, вполне вероятно, удастся пройти и подальше!
  В час ночи колонны мотострелковых батальонов с пограничниками-проводниками во главе двинулись к границе. Но ещё с вечера, как только стемнело, её пересекли специально подготовленные разведывательно-штурмовые спецгруппы, которые должны были уничтожить проводную связь, разрушить полотно железной дороги в тылу укрепрайонов, скрытно подобраться, захватить и удерживать до подхода основных сил наиболее важные объекты противника.
  Такие, например, как тоннели КВЖД в районе Гродеково - Пограничная. Если бы противнику удалось их взорвать, наступление могло серьезно замедлиться, так как войскам пришлось бы идти в обход, через труднопроходимые сопки, а все грузы везти автотранспортом по бездорожью на расстояние более двухсот километров.
  Конев готовил эти спецгруппы два месяца. В каждую из них входили опытные сапёры, полковые разведчики и пограничники. И хотя все они были и без того отлично подготовлены, учили их всерьёз! Дневные и ночные тренировки в горной и резко пересечённой местности. Специальный курс по захвату гидротехнических сооружений, мостов и тоннелей, аэродромов и других спецобъектов. Дополнительный курс рукопашного боя, диверсионной, стрелковой и парашютной подготовки.
  Обучением разведывательно-штурмовых спецгрупп руководил начальник Центрального научно-испытательного железнодорожного полигона РККА полковник Старинов, лучший специалист Советского Союза по диверсионной работе.
  За один год в Испании он лично совершил более двухсот успешных диверсий на железных дорогах и шоссе в тылу у мятежников! В том числе взорвал состав со штабом итальянской авиадивизии, пустил под откос эшелон с марокканской кавалерией, подорвал десятки поездов и автомобилей. И много чего ещё натворил, о чём и доложил в личной беседе товарищу Ворошилову.
  Он, конечно, не пошёл бы к наркому, чтобы просто похвалиться своей работой. Но дело было в том, что пока он устраивал свои диверсии, всех, с кем он работал здесь, и кто его послал туда, успели уже расстрелять как врагов народа. И его на допрос вызывали. Как свидетеля пока. Но, ясное дело, превратиться из свидетеля в обвиняемого в нынешние сложные времена никакого труда не составляло.
  Ворошилов позвонил наркому внутренних дел Ежову и сказал:
  - Здравствуйте, Николай Иванович! У меня сидит недавно прибывший из Испании некий Старинов. Его допрашивали о выполнении заданий Якира и Берзина. Да... Конечно, он выполнял задания врагов народа. Но он был маленьким человеком, мог и не знать сути дела. Нет... Он отличился в Испании, и в значительной мере искупил свою вину. Оставьте его в покое. Сами примем соответствующие меры.
  Только благодаря этому заступничеству Старинов тогда и уцелел. Его наградили орденами Ленина и Красного Знамени и присвоили внеочередное звание полковник.
  Ежова недавно самого арестовали как врага народа. Но свято место пусто не бывает. А Старинов теперь знал, что в любой момент может оказаться в подвале этого, не к ночи будь помянутого, ведомства, потому что дело на него уже заведено.
  Но это уж как масть ляжет! Потому что сегодня полковник Старинов тряхнёт стариной! С одной из спецгрупп он решил сходить на задание. И выбрал для себя, если и не самое интересное, то, во всяком случае, самое важное - тоннели Китайско-Восточной железной дороги (двести пятьдесят три, сто восемь и восемьдесят семь метров длины).
  В разработанной им операции помимо разведывательно-штурмовых спецгрупп участвовали два сапёрных батальона, рота стрелков и бронепоезд. Проводниками, само собой, были пограничники Гродековского погранотряда НКВД. Оторванные ребята, между прочим! И часовому по горлу чикнуть, и пленного разговорить умели своими холодными и чистыми руками. Без долгих душевных переживаний.
  Часовые возле тоннелей и казарм охраны были сняты спецгруппами ещё до подхода сапёров и стрелков. Позади тоннеля номер три ими же в нескольких местах было заминировано железнодорожное полотно, чтобы помешать подвозу подкреплений к самураям. Причём одна из мин была заложена достаточно небрежно, чтобы её смог заметить специалист. Но, чтобы не бросалась в глаза. Были перерезаны и все провода вокруг тоннелей.
  После этого в коротком ожесточённом бою охрана тоннелей была полностью перебита. Были проблемы с дотами, но сапёры разминировали проходы в минных полях и обошли их с тыла. Взрывчатка довершила дело.
  Покончив с дотами, приступили к разминированию тоннелей. У самураев всё было подготовлено к взрыву. Так что тоннели были отбиты очень своевременно. А подошедший бронепоезд занял позицию в засаде в третьем тоннеле.
  Бронепоезд был энкаведэшный (никуда от них, родных, не денешься!). Из состава двадцать седьмой дивизии НКВД по охране железных дорог. Впрочем, в первой отдельной Краснознамённой армии своих бронепоездов не имелось (а на кой они ей, если и без того восемь штук чекистских туда-сюда катаются!). Поэтому в военное время бронепоезда НКВД поступали в оперативное подчинение командарму, и привлекались для огневой поддержки наступающих войск или отражения контрудара противника.
  Операция развивалась по плану. Войска перешли границу и колоннами выдвинулись вплотную к укрепрайонам. И разместились в намеченных местах. Теперь дело было за авиацией и артиллерией, которые должны были эти УРы раздолбать. Потому что голыми руками, даже с учётом оперативной и тактической внезапности, взять их было нельзя!
  Каждый укрепрайон занимал в среднем сто километров по фронту и до пятидесяти в глубину, хотя имелись и покрупнее, и состоял из отдельных узлов сопротивления и опорных пунктов, имевших между собой огневую связь и перекрывавших основные дороги и тропы. Таков уж характер горно-лесистой местности на Дальнем Востоке, что пройти кое-где невозможно и без всяких УРов. А вот там, где возможность пройти имелась хотя бы теоретически, проклятые самураи построили хорошо продуманную линию обороны.
  Узел сопротивления имел фланговые и центральный районы. Размерами шесть на семь километров. Основные сооружения были сосредоточены в центральном районе, который представлял собой систему надземных и подземных бетонированных помещений, складов, тоннелей и ходов сообщения. Они связывали в единое целое наблюдательные пункты и долговременные огневые точки.
  Самурайский дот - это настоящая крепость! Стенки - полтора метра железобетона, потолки - два, да ещё земляная засыпка полметра! Амбразуры, от одной до одиннадцати на дот, изнутри - двадцать на тридцать сантиметров, а снаружи - двадцать сантиметров на полтора метра. И броневые заслонки толщиной тридцать миллиметров! На нижнем этаже дота устанавливалась ста пяти миллиметровая пушка, а на верхнем находился наблюдательный пункт и пулемёт. Со складом боеприпасов дот был связан подземным бетонированным ходом сообщения.
  Перед узлом сопротивления торчали две полосы проволочных заграждений, каждая в три ряда полутораметровых металлических кольев на бетонных основаниях. Между колючкой и дотами располагались траншеи метровой глубины, простреливаемые пулемётным огнем через крытые траверсы.
  В тылу укрепрайонов имелись железные и улучшенные грунтовые дороги, сеть автобаз и аэродромов, складов, ремонтных мастерских, казарм и военных городков.
  Словом, окопались самураи надёжно, потому что, как правильно говорили красноармейцам военкомы на политзанятиях, боялись могучей Красной Армии до дрожи в коленях!
  И правильно делали!
  На рассвете в небе загудели моторы сотен краснозвёздных скоростных и тяжёлых бомбардировщиков ВВС Приморского фронта и первой отдельной авиационной армии Резерва Главного Командования. И на голову врагу посыпались тонные и полутонные бомбы. Цели были засечены разведгруппами уже давным-давно. Бомб было запасено достаточно. И летать за ними далеко не требовалось. Поэтому бомбежка длилась весь день. Японская авиация в небе не появлялась, так что бомбардировщики летали без сопровождения. Хотя над полем боя, для очистки совести и висело несколько эскадрилий истребителей.
  Ночью полковая разведка ушла в поиск. Посмотреть на результаты авианалёта. Результаты были многообещающими. Но успокаиваться на достигнутом было ещё рано и на следующий день экзекуция была продолжена. Хотя на этот раз уже не так массированно. К некоторому огорчению командующего ВВС Приморского фронта Героя Советского Союза комдива Рычагова, который эти вещи любил всей душой.
   Герой Испании, Китая и Хасана первый орден Ленина получил три года назад, в тридцать шестом, за то, что вывел свой авиаотряд в лучшие по óкругу. И вместе с ним, кстати, в полном составе потом уехал воевать в Испанию. В Мадридском небе 'Пабло Паланкар', он же старший лейтенант Павел Рычагов, сбил шесть самолетов лично и четырнадцать в группе, и стал Героем Советского Союза. На Родине в комэсках скучал недолго и вскоре уехал воевать в Китай. Но там уже самолётов не сбивал. В Китае 'генерал Баталин', он же майор Рычагов, был старшим военным советником по использованию советской авиации. Под его руководством зимой тридцать восьмого были спланированы и осуществлены такие громкие дела, как бомбардировка Нанкинского аэродрома и авиабазы на Формозе. За что он и получил свой первый орден Красного Знамени и звание полковника. А второе Знамя - за Хасан. Рядом тут совсем. Там комбриг Рычагов от души потренировался в массированных авианалётах. Пока его по-отечески не приструнил Климент Ефремович.
  Зато сейчас этот его опыт, ох, как всем пригодился! Поняли, наконец, что Рычагов дело говорил! В Китае и Испании они летали эскадрильями и звеньями. А толку?! Испания теперь лежит под Франко и стонет. Китай стоит на коленях перед самураями. Но недолго осталось!
  Впрочем, Павел, хотя академиев и не заканчивал, в свои неполные двадцать семь навоевался по самые уши! Всё-таки четвёртая война это у него уже! Поэтому прекрасно понимал, что пришло время пострелять из пушек прямой наводкой.
  Что и было сделано! На третий день боев.
  А фронтовая и армейская авиация переключилась на самурайские тылы. Бомбардировщики нанесли удары по городам Хутоу, Чанчунь, Гирин и Муданьцзянь.
  После доразведки целей на прямую наводку свои орудия выкатили четыре корпусных, один гаубичный артполк и два гаубичных артполка большой мощности. Ста двадцати двух, ста пятидесяти двух и двухсот трех миллиметровые снаряды, бившие в упор, в амбразуры, вскрывали уцелевшие доты как орехи. Что от них и требовалось!
  Ночной поиск показал, что пора идти вперед. И как только рассвело, они пошли!
  Майор Погодин задраил люк. Наконец-то, он снова в бою!
  Три года назад в Испании лейтенант Дмитрий Погодин командовал ротой лёгких танков Т-26, и такие дела вершил! Под Посуэло-де-Аларкон его рота сожгла девять танков мятежников в одном бою! За что и Героя дали, кстати! А когда этой весной, после окончания Военной академии имени товарища Фрунзе, его назначили командиром роты тяжелых танков Т-35, он откровенно расстроился. Потому что понимал, что это означает. Парадный выезд - вот, что это означает! Потому что хрен их когда пошлют в бой!
  Выходит, ошибался! Ну что ж посмотрим, на что ещё годится этот красавец, кроме как брусчатку Красной площади шлифовать! И он без лишних слов скомандовал:
  - Вперёд!
  Взревели двигатели пяти сухопутных линкоров, и гигантские машины нехотя двинулись вперёд. Экипажи были готовы к бою. Давно уже готовы, если честно. Но, до сих пор Т-35, в отличие от его меньших братьев, в реальном бою участвовать не приходилось.
  Майор Погодин внимательно осматривал сектор прямо перед собой, готовый обстрелять из трехдюймовки любую увиденную цель или развернуть башню и помочь своим сорокапяткам. Роте его указания пока не требовались. И, вообще, командирами взводов у него были капитаны, а командирами танков - старшие лейтенанты!
  Командир первой (главной) башни младший комвзвода Рутковский прильнул к прицелу. Дот из своего орудия ему, конечно, не уничтожить. Разве что прямым попаданием в амбразуру. Ну, что ж он постарается!
  Радиотелеграфист отделком Юрченко поддерживал устойчивую связь с остальными экипажами роты, но в любой момент, метнувшись, мог подать снаряд в ствол.
  Военком роты политрук Стеклов развернул переднюю пушечную башню чуть в сторону, и контролировал ситуацию справа.
  Командир передней пушечной отделком Кобчик грел в руках снаряд, чтобы мгновенно зарядить орудие, если политрук во что-нибудь пальнёт.
  Воентехник второго ранга Панченко, выбрал ориентир, и уверенно вел танк. Обзор у него был невелик, но Панченко привык, и мог в любую минуту выполнить команду командира и довернуть своего гиганта в нужную сторону. Реакция у него была отменная. Хотя при такой скорости, к сожалению, большой роли это не играло.
  Его зам, старшина Лютиков, повернул переднюю пулемётную башню вбок, и контролировал левую сторону. Он понимал, конечно, что пострелять ему сегодня, скорее всего, не удастся, но целеуказание товарищам дать мог и даже был обязан. А, кроме того, за эти трое суток он столько наслушался о самурайских смертниках с минами на бамбуковых шестах, что призывать его к бдительности совершенно не требовалось.
  Впрочем, как и командира задней пулемётной башни отделкома Гуревича, наслушавшегося тех же самых баек, что и Лютиков, и внимательно стригущего взглядом по правой стороне.
  Командир задней пушечной башни отделком Иванов, как всегда, был в самом невыгодном положении. Он вывернул башню максимально вправо, но из-за конструктивных особенностей корпуса не мог стрелять вперёд круче, чем на пятьдесят два градуса по ходу. Пулемёт доставал на немного правее, но это было уже несущественно. Однако свой вклад (и немалый!) в наблюдение за левой стороной он, само собой, вносит. А при необходимости разнесёт любую цель доступную его калибру. А доступно было много чего! И, вообще башня у него такая же, как на 'бэтэшке'!
  Младший механик-водитель отделком Кувшинов стоял рядом с ним, держал снаряд, и ждал, когда он понадобится, чтобы немедленно зарядить орудие после выстрела.
  С громким рокотом и сизым дымом пять гигантов шеренгой ползли по перепаханному бомбами полю. Следом за ними неспешно двигалась пехота.
  А вот и колючка. Столбы заскрежетали по днищу, склоняясь, как трава. Первый ряд, второй, третий... Пять проходов в проволочном заграждении было готово. А танки, словно и не заметили препятствия. Впрочем, как и траншею. Они не заметили бы и четырёх метровый противотанковый ров, чего уж говорить об этой жалкой борозде.
  Дот был уничтожен прямым попаданием тяжелой бомбы, и бетонные обломки скрипели под гусеницами танка. Едем дальше! Пехота проверит подземелья сама.
  А где-то сзади урчали тягачи, выволакивая из орудийных окопов тяжёлые гаубицы. Артиллеристы побатарейно вытягивались в колонну и, не торопясь, меняли позиции. Работа в глубине УРа для них ещё найдется, в этом никто не сомневался.
  Командир двадцать шестой стрелковой дивизии полковник Федоров, в полосе наступления которого шли тяжёлые танки майора Погодина, был доволен. Пока за него воевали другие. Лётчики, артиллеристы, танкисты... Нет, он понимал, конечно, что всё ещё впереди. Но, всё равно! Сознание неукротимого могущества пропитывало его душу, когда со своего НП он наблюдал за разворачивающимися на его глазах событиями! Вот так и надо прорывать линию обороны противника! Малой кровью, могучим ударом!
  К концу дня, дивизия Федорова вклинилась в укрепрайон на глубину пятнадцати километров. Пришлось пострелять и танкистам, и артиллеристам. Далеко не все доты были уничтожены. А главное, уцелело довольно много самураев. Похоже, во время бомбёжки они отсиделись в глубоких бункерах, которые не могли взять даже тонные бомбы. И оружие у них имелось. Даже пушки.
  Но, как говорится, Бог миловал! Хотя разок они и получили снарядом по лбу. Но он отрикошетировал, не нанеся повреждений! Дмитрий засёк вспышку. Рутковский тоже её заметил. Стеклову подсказали. И сосредоточенным огнём они уничтожили противотанковое орудие, стоявшее на открытой позиции.
  'На БТ я бы тебя гусеницами быстрее сделал, чем снарядом!' - подумал Дмитрий.
  Но в этот день постреляли не только пушечные башни. Лютиков с Гуревичем тоже внесли в свою лепту в удар по врагу. По их докладам каждый подстрелил, как минимум, по два смертника с бамбуковыми шестами. Или даже по три.
  'Может, шестов у них и не было. Я, во всяком случае, не разглядел! Но это, однозначно, были смертники, раз сунулись под кинжальный пулемётный огонь!' - подумал Дмитрий и объявил обоим благодарность.
  Когда стало смеркаться, он приказал роте сосредоточиться. И запросил по радио у комдива по стрелковому взводу на каждый танк, в охранение. Что ему и было предоставлено ещё до темноты.
  Стрелки майору Погодину требовались не для караульной службы. С этим они и сами справятся. Они ему были нужны для прочесывания близлежащих окрестностей и ночного поиска. Когда пехота доложила о том, что в округе чисто, в чём, на самом деле, он и не сомневался, майор приказал разделить все пять взводов на три смены, по отделению в каждой. Одна смена отдыхает, вторая занимает свой сектор круговой обороны, а третья патрулирует по маршруту. Маршруты он указал каждому взводному на местности.
  Если стрелки и остались недовольны его командирским решением, то свои мысли оставили при себе. Спорить с майором Героем Советского Союза никто не решился.
  Майор Погодин окончил академию и, вообще, был тёртый калач. Ему сюрпризы были не нужны. Он прекрасно помнил, что самураи всегда славились не только своим коварством, но и умением вести ночной бой...
  8. Когда страна быть прикажет героем...
   Приморский фронт, конец августа 1939 г.
  
  ...Командарм второго ранга Конев выдвинул передовой НП вперёд, в полосу наступления своего фронта. Собственно это был не столько передовой НП, сколько подвижный, потому что представлял собой два специальных броневагона прицепленные к бронепоезду. Впереди и позади передового НП комфронта, на расстоянии нескольких километров, двигались ещё два бронепоезда. А между ними курсировало по мотоброневагону. Конев в Гражданскую войну был военкомом бронепоезда, и с тех пор полюбил этот вид транспорта. В любом случае, это был наиболее быстрый и удобный способ передвижения в данных конкретных условиях. Удобный, в смысле наличия нескольких радиостанций, достаточной площади для размещения штаба и высокой степени охраны и обороны.
  К исходу первой недели наступления основные бои, как и предполагал комфронта, разгорелись за этот самый город Муданьцзянь, или, как там его переиначили бойцы... Член Военного совета (ему политотдел регулярно донесения пишет) вчера рассказывал, как красноармейцы коверкают китайские слова и названия, так штабные чуть животы не надорвали от смеха.
  К этому времени с помощью авиации, артиллерии, танков и такой-то матери, УРы они одолели. И продвинулись вперёд на расстояние от пятидесяти до ста километров. Благодаря разумному применению частей усиления пехота больших потерь не понесла. В смысле, понесла меньше, чем могла бы при их отсутствии.
  Но войны без потерь не бывает. Как ни берегли общевойсковые командиры, приданные им тяжелые танки, семь штук самураям удалось подорвать. Живыми человеко-минами. Смертниками. У самураев оказывается их сотни и даже тысячи. Регулярные, заранее подготовленные подразделения самоубийц. Которые охотятся за танками, отдельными автомобилями, и даже за отдельными людьми. В основном за командным составом! Вычисляют по форме и фуражке, подбегают и подрываются!
  Эту ихнюю самурайскую философию Конев не понимал, и понимать не хотел! Конечно, воин может погибнуть при выполнении боевой задачи! Более того, он должен быть к этому готов, потому что профессия у него такая. Такие правила игры! Но заранее сформированные и обученные части оболваненных самоубийц - это уже чересчур! Смертники - это одно. А высокое самопожертвование ради великого дела, гибель за Родину или при спасении товарища в бою - это совершенно другое!
  Такие человеконенавистнические антинародные государства как самурайская Япония, вообще, надо ликвидировать! И очень жаль, что высадка на Японские острова не планируется! Потому что японский народ ни в чем не виноват и его-то, как раз, надо бы освободить! А, этих микадо и прочих генералов-милитаристов самих к минам привязать, выдернуть чеку и пусть побегают!
  Ну, ладно, это он отвлёкся.
  Муданьцзянь ему удалось уже охватить и с севера, и с юга. И выйти на окраину города. Бои идут ожесточённые! Самураи стоят до последнего. Смертники поганые. Мало они их бомбили в предыдущие дни! А восемнадцатого и девятнадцатого не бомбили вообще, потому что вся тяжелобомбардировочная авиация работала по Японии.
  И разведка малость сплоховала. У них там оказывается УР похлеще, чем на границе! И пять пехотных дивизий обороняется!
  Поэтому командарм решил чуть-чуть притормозить и дать возможность авиации отбомбиться сегодня по выявленным целям и в самом городе, и на оборонительных рубежах по рекам Мулинхэ и Муданьцзянь. А он пока подтянет к городу освободившиеся гаубичные артполки большой мощности.
  Лишь к утру двадцать второго августа войска Приморского фронта командарма второго ранга Конева, наконец, овладели важным укрепленным пунктом и узлом сопротивления противника городом Муданьцзянь. И двинулись дальше.
  А Японское море ещё с вечера, разгоняя волну, чертили линиями кильватерных струй линкоры, тяжёлые и лёгкие крейсера, авиаматки и эсминцы Императорского флота Японии, практически в полном составе вышедшего на Владивосток. Урок, преподанный самураям военно-воздушными силами Тихоокеанского флота семнадцатого числа, похоже, впрок не пошёл. Ну, что ж, повторение - мать учения.
  Вчера капитан Галушка прилетел на решете. Поэтому сегодня не летал. И завтра не будет. Инженер сказал, что его аппарат починят дня через три. А может на чужой машине в рейд сходить? Угостить какого-нибудь самурая торпедой? Или взять бомб и махнуть, например, на Хакодате?
  Он никак не мог позабыть белое, как мел, лицо Гали Якушенко...
  Вчера, вернувшись из того вылета, не заходя домой, он сразу пошёл к ней. Постучал... Она открыла, улыбаясь, с малышом на руках. Года ещё нет Ваське. В таком возрасте ничего они не запоминают. Теперь только на фотографии отца и увидит. Галушка стоял в дверях и мял в руках фуражку, не зная, что сказать... Но ему ничего не пришлось говорить.
  Она сразу всё поняла. И только спросила:
  - Сам видел?
  Он кивнул. И лишь после этого её лицо стало белеть. Он испугался за неё, хотел подхватить. Но она отвела его руки, и молча закрыла дверь.
  Постояв немного перед дверью вдовы своего лучшего друга, капитан домой не пошёл. Вернувшись на аэродром, он заперся один в каптерке, и напился вусмерть. Очнулся только утром. От стука в дверь. Открыл. В каптерку зашёл военком полка старший политрук Гапоненко. Посмотрел на него, на пустую тару. Ничего не сказал и вышел. Хороший мужик у них комиссар. Понятливый... Это, наверное, потому что сам летчик. Не во всех полках комиссары летали. Их полку в этом смысле повезло. И на эскадру ходил вместе со всеми.
  Похмеляться Галушка не стал. Пришёл домой трезвый. И вот сидит теперь на кухне. И не знает, что делать дальше... А может, все-таки знает? Детей они не нажили. А любовь... А была ли она у них? Хотя у неё, во всяком случае, судя по слухам, любовей было достаточное количество.
  Качая бедрами, к нему подошла жена. Её халат был небрежно завязан, предательски открывая грудь. Она села к нему на колени и стала целовать.
  'Какая же ты лярва...' - подумал Галушка, аккуратно спихнул её со своих коленей и сказал:
  - Хватит, Лариса. Не надо. Больше я с тобой жить не буду.
  Она отскочила от него с вытаращенными глазами. А потом закричала что-то, схватила и разбила об стенку тарелку, стоящую на столе. Он молчал. А она бегала по кухне, что-то выкрикивая, разбила еще две или три тарелки. Он встал, и ушёл в комнату. Она прибежала за ним, продолжая орать. Распахнутый халат вообще уже ничего не скрывал. Галушка смотрел на эту женщину и думал: 'И вот это... И только-то'. А потом ушёл из дому.
  Вот, такая беда...
  - Пётр Никанорович, может, ты всё-таки ещё подумаешь? - Гапоненко вздохнул.
  Галушка посмотрел на него, и помотал головой.
  Военком ситуацию понимал. И понимал, что эта женщина не постесняется, дойдёт и до члена военного совета. Но, глядя сейчас на этого крепкого мужика, настоящего моряка, пилота, и просто хорошего человека, Гапоненко решил его отстоять. И пусть они там что хотят, то и делают! Эта баба совсем нюх потеряла! Замордовала человека! И что тут ещё говорить! Нет, он знает, что сказать, если придётся! А, скорее всего, придётся... Ну, и ладно!
  - Ладно, Петро, делай, как знаешь. Что я не человек что ли! - старший политрук стукнул кулаком по столу, и отвернулся, глядя в окно.
  - Спасибо, Василь Палыч... - сказал капитан. Поднялся и вышел из кабинета.
  С этого дня Галушка ночевал в каптёрке. Откаряка была у него бронебойная. Ремонт бомбардировщика. И, кстати, это была чистая правда.
  Потом они несколько дней подряд бросали мины на фарватеры у Японских островов.
  А двадцать второго августа снова атаковали торпедами самурайские линкоры и крейсера. Потому что в море вышел практически весь Императорский флот.
  В небо поднялось сорок машин. Все, сколько было исправных, на тот момент в полку. И эскадру они раздолбали. Но назад их вернулось только девять из сорока... А Галушка опять уцелел. Заговоренный он, что ли?
  Инженер осмотрел его изрешеченный ДБ (как будто и не чинили до этого!) и сказал:
  - Ничего страшного. Летать будет... Через неделю.
  Капитан кивнул и пошел в штаб. Возле штаба он увидел пустую, тихо урчащую 'эмку'. Краснофлотец Тюкавкин, командирский шофер, отлучился по естественной надобности. А мотор, как обычно, не заглушил. Галушка, не раздумывая, сел за руль, нажал на газ и поехал в город.
  Нарсуд он нашел методом опроса местного населения. Без проблем. Где расположен суд, знала каждая собака. Он написал заявление на развод, и спросил:
  - Когда?
   Очкастая секретарша прочитала и глубокомысленно изрекла:
  - Ну... Это будет зависеть от разных обстоятельств.
  Галушка кивнул и вышел.
  По пути в полк он заехал в винно-водочный и купил водки. На все деньги, что нашлись в карманах. Хватило еще на батон колбасы. Вернувшись на площадку, он подъехал к своему капониру. Штурман всё понял без слов, подхватил ящик с бутылками и утащил в каптёрку. А Галушка отогнал 'эмку' обратно к штабу.
  К нему, задыхаясь, подбежал краснофлотец Тюкавкин и попытался что-то высказать. Но Галушка холодно посмотрел на него, и сказал:
  - Заткнись.
  Краснофлотец моргнул, и подавился словами.
  Командир четвёртого минно-торпедного авиаполка майор Портанский сидел за своим столом, тупо глядя перед собой... Не было больше никакого четвертого минно-торпедного. Вернувшись из боя, он сначала ещё что-то приказывал, куда-то звонил, кого-то куда-то посылал. Подписывал какие-то бумаги. А потом вдруг взорвался, выгнал всех из кабинета, сел и обхватил голову руками... К чему эта суета. Полка больше не было. В том, первом вылете, семнадцатого августа, он потерял девятнадцать самолетов и четырнадцать экипажей. Из сегодняшнего, второго, вылета не вернулась тридцать одна машина. Кого-то подобрали с воды летающие лодки. Почиковский звонил. Несколько экипажей... Везут.
  Майору Портанскому хотелось достать ТТ и застрелиться. Там, в городке, десятки женщин ждут своих мужей, отцов своих детей. Но ждут напрасно... Что он им скажет? Господи, ну, почему он уцелел, а они погибли! Его торпеда попала! Стрелок-радист доложил. Они порвали самурайскую эскадру на части! Но, боже мой, как дорого за это заплачено...
  Его глаза внезапно наполнило слезами. И он сжал лицо ладонями, сдерживая, но не в силах сдержать рыдание. И вдохнул несколько раз поглубже. А потом проглотил горькие слёзы, и прикусил губу... Умереть за Родину не сложно, жить труднее.
  В кабинет без стука вошел капитан Галушка, молча сел на стул напротив комполка и поставил на стол бутылку водки. Портанский посмотрел на него, а потом, также молча, выдвинул ящик письменного стола и достал два давно немытых стакана...
  Неделю спустя, двадцать девятого августа, Указом Президиума Верховного Совета СССР тринадцати пилотам четвёртого минно-торпедного авиаполка ВВС Тихоокеанского флота было присвоено звание Герой Советского Союза. Из них девятерым посмертно. За огненные тараны.
  За мужество и героизм личного состава полк был награжден орденом Ленина.
  Начальник ВВС ВМФ комдив Жаворонков лично проследил, чтобы четвёртый минно-торпедный в кратчайшее время получил пополнение. Три эскадрильи торпедоносцев были срочно переброшены с Черного моря, а одна с Балтики. И теперь в полку снова имелось шестьдесят два ДБ-3Т. Помкомполка, вместо геройски таранившего вражеский крейсер капитана Синякова, был назначен капитан Токарев...
  О том, что ему присвоено звание Герой Советского Союза лейтенант Полищук узнал в госпитале. Сначала он не поверил и думал, что ребята опять его разыгрывают, но ему показали газету, и он долго читал и перечитывал этот Указ:
  'УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР
  О Присвоении Звания Героя Советского Союза
  Командирам Рабоче-Крестьянского Красного Флота
  За образцовое выполнение боевых заданий и геройство, проявленное при выполнении боевых заданий, присвоить звание 'Героя Советского Союза'...
  Неужели это про него? Николаю казалось, что ничего он такого особенно геройского не сделал. Сделал то, что должен был сделать. И всё. Он, между прочим, вообще, никаких подвигов совершать не собирался.
  Список был длинный. Тридцать девять фамилий. Глаза Николая выхватывали знакомые и незнакомые имена:
  'Лейтенанту Василенко Александру Ивановичу
  Сашка! Молодец! А ещё говорил, летаем низко - Мама Будет Рада.
  ...Капитану Галушке Петру Никаноровичу
  Ага, и Петро тут! Альбатрос тихоокеанских морей!
  ...Старшему политруку Гапоненко Василию Павловичу
  Комиссар четвертого минно-торпедного.
  ...Капитану Душину Алексею Захаровичу
  А вот и комэска!
  ...Полковнику Ермаченкову Василию Васильевичу
  Командир бригады.
  ...Комбригу Залевскому Адаму Иосифовичу
  Этого не помню.
  ...Капитану Коккинаки Константину Константиновичу
  Второй из династии Коккинаки... Значит, теперь Сашка на очереди.
  ...Комбригу Лемешко Петру Николаевичу
  Командующий ВВС флота. Ну, а как же... Это само собой.
  ...Капитану Осипову Евгению Викторовичу
  Кажется из пятидесятого минно-торпедного.
  ...Майору Петрову Борису Лаврентьевичу
  Комполка!
  ...Лейтенанту Полищуку Николаю Матвеевичу
  Полных тезок, да ещё в том же звании, у меня пока не наблюдалось. Значит, всё точно.
  ...Майору Портанскому Виктору Николаевичу
  Командир четвёртого минно-торпедного.
  ...Майору Почиковскому Борису Антоновичу
  Сашкин комполка!
  ...Капитану Синякову Георгию Николаевичу
  Опять из четвёртого... Много торпедоносцев.
  ...Майору Супруну Степану Павловичу
  Кажется, лётчик-испытатель.
  ...Флагману первого ранга Юмашеву Ивану Степановичу
  Комфлота.
  ...Капитану Якушенко Павлу Ивановичу'.
  Павло! Ты смотри, как мы тогда в купе-то подобрались! Кто бы подумал, а...
  Так уж вышло, что из всех новоиспечённых Героев Советского Союза только лейтенант Полищук лежал во Владивостокском военно-морском госпитале. И часа не прошло, как слух о том, что в одной из палат лежит настоящий Герой, разнёсся по этажам. Тут же началось паломничество. И очень скоро Николай на себе ощутил, что бремя славы, хотя и называется сладким, не зря зовется бременем.
  До этого молоденькие симпатичные медсестры видели в нем всего лишь худого, стриженого и, чего скрывать, довольно невзрачного, легкораненого среднего командира, то бишь, лейтенанта. Одним словом, делая ему перевязку, могли разговаривать о чём-то своём, как будто наматывали бинт на манекен.
  Теперь же они сбегались стайками к палате, подсматривали по очереди через щелку в дверях, громко шушукались и хихикали. Что они там говорили, Николай, ясное дело, не знал. Но догадывался. У него горели щёки и пылали уши, и он ничего не мог с этим поделать.
  Выручил Николая военный комиссар госпиталя старший политрук Нефедов, которого за глаза все звали 'это самое'. Как только он показался в коридоре, сестричек как ветром сдуло. Афанасий Спиридонович держал девчонок в ежовых рукавицах, и они боялись его даже больше чем главврача.
  - Ну, где, тут у нас Герой, это самое? - пробасил он, входя в палату.
  И все легкораненые хором, не сговариваясь, сдали Николая, ткнув в него пальцами.
  - Товарищ лейтенант, что же вы скромничаете! Это же дело большой политической важности, это самое! - старший политрук так укоризненно покачал головой, что Николаю стало стыдно, что он такой несознательный. - Высокое звание Героя это не только награда, товарищ лейтенант, это огромная ответственность, это самое! Вы у нас ходячий, да? Мне начальник отделения сказала, что вы себя чувствуете хорошо, это самое. И у меня к вам большая просьба и партийное поручение, товарищ лейтенант. Вы ведь у нас комсомолец, это самое?
  - Комсомолец.
  - Вот и отлично! У меня к вам комсомольское поручение, это самое! Я вас попрошу после обеда выступить перед медицинским персоналом и ранеными. И рассказать о вашем героическом подвиге, это самое.
  - Да я не знаю, что рассказывать. Я ведь ничего такого особенного не делал, - попытался отвертеться Николай, но старый политработник этого ему не позволил.
  - Товарищ лейтенант, - военком снова укоризненно, почти по-отечески, покачал головой. Как это у него получалось неизвестно, но опять он Николая пристыдил. - Что же вы думаете, командование не знает, кого надо удостоить звания Героя, а кого не надо, это самое! Нет, уж, вы постарайтесь, припомните всё поподробнее. Время до обеда ещё есть, это самое, - и встал, давая этим понять, что скромность Героя, это самое, он уважает, но никакие возражения, это самое, не примет.
   Большую часть времени до обеда вместо того, чтобы последовать доброму совету старшего политрука, Николай посвятил разработке различных планов похищения собственного обмундирования и личных документов в целях немедленного бегства из госпиталя. Планы были изобретательными, но слишком фантастичными и поэтому остались нереализованными.
  После обеда под чутким руководством военкома столовая быстро превратилась в актовый зал. Столы были сдвинуты к стене, стулья расставлены рядами, а стол президиума накрыт красной тканью. На столе, как и положено, на любом собрании красовался графин с водой и несколько стаканов. Кто-то из медсестёр расстарался и рядом с графином в двух литровой банке стоял большой букет полевых цветов.
  Столовая быстро наполнялась людьми. То ли комиссар так качественно провёл разъяснительную работу, то ли сыграло свою роль простое человеческое любопытство, но народу набилось гораздо больше, чем на обычную политбеседу о международном положении. Люди стояли у стен, и сидели на столах. Понимая важность происходящего и, в виде исключения, заведующая столовой закрыла глаза на это безобразие.
  В центре кумачового стола, само собой, посадили Николая, которому было уже совсем плохо. Так плохо, что впору было принимать какое-нибудь успокоительное. Ещё немного и, возможно, он сбежал бы из госпиталя и без документов, и без обмундирования. Во всяком случае, Николай уже жалел, что этого не сделал, пока ещё было можно. Потому что сейчас у него такой возможности уже не было. Умудрённый жизнью военком сам сел справа, а слева от Николая посадил главврача, старую, суровую еврейку.
  Когда Нефедов решил, что народу собралось достаточно, он постучал по графину черенком специально припасенной для этой цели столовой ложки и встал. В столовой сразу стало тихо. Военком тепло оглядел присутствующих и сказал:
  - Вот, дорогие товарищи! Сегодняшний Указ в 'Правде' о награждении моряков-тихоокеанцев, вы все уже читали, это самое. И оказывается, один из новых Героев Советского Союза находится на излечении в нашем госпитале, - и он указал на сидящего рядом Николая. - Поэтому мы все здесь и собрались, чтобы с ним встретиться, это самое. Я попрошу тишины. Николай Матвеевич во время совершения своего героического подвига был ранен и контужен, так что давайте об этом не забывать, это самое. Вопросы задавать поднятием рук и вставанием. Хлопать тоже потише, потому что у нас здесь не театр, а госпиталь, это самое.
  Николай с тоской смотрел в синее небо за распахнутыми окнами. Там насвистывали свои незамысловатые трели птицы, и шелестели листвой тополя... Он перевёл взгляд в зал, увидел множество глаз обращенных на него и услышал окончание речи военкома.
  - Давайте, попросим нашего дорогого Героя рассказать нам о своем подвиге, это самое, - сказал старший политрук, и похлопал в ладоши. Зал, помня его предупреждение, поддержал аплодисменты достаточно сдержанно.
  Делать нечего, Николай встал и вышел из-за стола. Не то, чтобы он боялся выступать. Выступал он на комсомольских собраниях и не раз. Дело было не в этом. Просто как-то неудобно ему было... Словно похваляешься. Хвастовство, одним словом. Но, деваться было некуда.
  'Расскажу, как дело было, и всё' - решил Николай и сразу успокоился.
  - Зовут меня Полищук Николай, - начал он. - Биография самая обыкновенная. Родился в Оренбурге в восемнадцатом. Окончил десятилетку, потом школу морских летчиков. Вот. Когда началось наступление, летал на патрулирование, сделал десять боевых вылетов. Участвовал в воздушном бою, когда самурайская эскадра прорывалась. А когда был этот налёт, сбил два бомбардировщика. Первый в пике, а второй на горке, - и Николай непроизвольно начал показывать ладонями, как всё происходило. - Ну, и когда выскочил наверх, тут меня и подловили самураи. Хорошо, что ещё скорость была. Поэтому смог развернуться. Только одна очередь попала. Вот. А потом у меня оружие отказало. Ну, я и ударил консолью бомбардировщик по крылу. Чтобы не дошёл он, значит, с бомбами до города. Жаль, конечно, самолёт. Но, делать-то было нечего, - словно оправдывался Николай. - Приказ был не пропустить никого к городу. Ну, я его и рубанул... - он посмотрел на военкома, ища поддержки. - Ну, и ударился. А потом ещё парашют поздно раскрылся. И об землю я здорово приложился. Вот. С вами отлеживаюсь тут теперь, - сказал Николай, и улыбнулся.
  И вся аудитория громко захлопала, позабыв про все комиссарские наказы. Этот безхитростный рассказ и такая простая улыбка человека, прошедшего рядом со смертью, совершившего настоящий подвиг, и совершенно искренне так не считающего, покорила всех.
  Комиссар смотрел на этого худенького, невысокого паренька, который годился ему в сыновья, и думал: 'Вот такими же и мы были когда-то в восемнадцатом'. И вздохнул. А теперь их время пришло буржуев бить и Родину защищать, вот этих самых мальчишек. И они это сделать сумеют!
  А ещё через день, в первый осенний день тридцать девятого года, наконец, началась война и в Европе. Третий рейх атаковал Польшу. И это было очень вовремя!
  Потому что в течение трёх недель после начала Маньчжурской стратегической наступательной операции вся территория Северо-Восточного Китая была освобождена от японских захватчиков и их прихвостней. К первому сентября войска Приморского фронта вышли на рубеж реки Ялуцзян и приступили к освобождению Кореи. А войска Забайкальского и Дальневосточного фронтов, перегруппировавшись, нанесли удары в направлении на Циндао, Сюйчжоу, Нанкин и Ухань.
  Временное правительство Маньчжуро-Китайской Народной Республики было образовано уже в первый день наступления на первых же метрах освобождённой территории. К моменту окончания операции при помощи советских политработников оно сумело организовать свои рабочие органы на местах, и приступило к налаживанию мирной жизни. Как и временное правительство Корейской Народной Республики, также образованное в первый же день операции.
  Радостно встречаемые китайским народом, советские части и соединения вошли в районы, освобождённые восьмой и новой четвёртой народно-освободительными армиями Китая и партизанскими отрядами. А на правом фланге наступающих находился Пограничный особый район, контролируемый Коммунистической партией Китая. И совместными ударами советско-монгольских войск и китайских товарищей междуречье рек Хуанхэ и Янцзы было полностью освобождено.
  Но если в Маньчжурии и Корее народ был един, то здесь ситуация была менее ясная. Тем не менее, советские военные коменданты одинаково радушно относились и представителям Гоминьдана и к коммунистам. Хотя, по понятным причинам (классовая солидарность!) в основном оказывали поддержку партизанам. И благодаря советской помощи на этой территории образовалось и быстро набрало силу Временное правительство Восточно-Китайской народной республики.
  Совет народных комиссаров немедленно признал все вновь возникшие на освобожденной территории государства, а Верховный Совет СССР сразу же ратифицировал заключённые с ними договора о дружбе и сотрудничестве.
  А также протоколы о взаимной безопасности, такие же, какой в свое время был заключён с Монгольской Народной Республикой. Чтобы все, кого это касается, осознали серьёзность намерений советской стороны!
  Правительство Японии неоднократно пыталось договориться с советским правительством о временном прекращении огня и обсуждении взаимных претензий, но Совет народных комиссаров на эти провокационные попытки не поддавался, ожидая от японской стороны полной капитуляции.
  Лига наций среагировала достаточно быстро, но до исключения СССР из её рядов дело пока не дошло. Североамериканские Соединенные Штаты восприняли советско-монгольское наступление болезненно, но решили подождать с выводами и посмотреть, что будет дальше. Англия и Франция выразили неподдельное возмущение безчеловечными бомбардировками мирного населения Японских островов, а также жестокой агрессией большевиков в отношении независимого государства Маньчжоу-Го и борющегося Китая. Но этим дело и ограничилось.
  Потому что первого сентября им всем стало не до того.
  Пока Европа вкупе с Америкой раскачивалась и совещалась, советское правительство дало позитивный ответ на торговые и политические предложения Третьего Рейха и подписало с германским государством пакт о ненападении. Со всеми необходимыми протоколами. А, кроме того, было заключено взаимовыгодное торговое соглашение. И первого сентября германские войска перешли польскую границу.
  А через пару недель, чтобы защитить украинское и белорусское население Польши от ужасов войны, польскую границу перешла Красная Армия. Несколько дней спустя, без боев пройдя пол страны, бойцы и командиры РККА встретились со своими товарищами по оружию, офицерами и солдатами Вермахта, разгромившими деморализованные войска панской Польши, и провели совместный парад в Бресте-над-Бугом, который в соответствии с секретным протоколом отошел к Советскому Союзу...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"