Джезва была старая, медная, тёмная. Её тяжесть внушала уважение а запах кофе напоминал привкус степного пожарища после дождя.
Кофейные зёрна хранились в мешочке, почему-то вызывавшем ассоциации со словом "дерюга" или "рогожа", но размеры его были чуть больше дедовского кисета для трубочного табака.
Тонкие, полупрозрачные чашки - их было когда-то 6, сейчас осталось 4 - без позолоты, её выпили, вытерли, вымыли, выцеловали те, кто пил из них, поднимая чашку до уровня глаз и бесстыдно обнажая мейсоновские мечи на донышке.
Газовая плита была тяжеленной, с чёрными провалами вокруг горелок и такими же тяжёлыми конфорками. Она где-то травила, поэтому кран на трубе был всё время перекрыт, и коробок спичек лежал в коробке из-под каких-то рыбных консервов, прибитой к стене. Дом немного просел и трещинка побежала от гвоздя по некогда белой кафельной плитке.
Водопроводный кран открывался туго, подтекал, и редкие капли звонко лупили по эмалированному умывальнику.
Поэтому в том месте, куда они падали, всегда лежала бурая тряпка - ею то ли мыли, то ли пачкали посуду и кошка, пристраиваясь к крану - чтобы напиться из него, случайно касаясь её, каждый раз отдёргивала лапу...
К кофе полагались эклеры. Не маленькие заварные пирожные, из кулинарии по 15 копеек, а большие эклеры из кондитерской, по 22.
Иногда вместо эклеров был "наполеон", прозванный "бюстовым тортом" - в честь мраморного бюстика того-самого-императора, которым прижимались норовящие расползтись линованные, пожелтевшие, все в мелких завитушках пассажей и капризов нотные листы. Нередко борьба заканчивалась в пользу нот, и император уже успел лишиться обоих крыльев своей знаменитой шляпы. Он был стар, на сюртуке скопилась и въелась пыль, что не мешало ему всё так же презрительно и надменно выслушивать гаммы, пассажи и этюды приходивших в этот дом людей со скрипками, принюхиваясь к запахам лаванды, пыли и кошки.
Мадам Жозефина вернулась в родной город своего отца после войны, и её две комнаты стали кусочком Парижа. Здесь неведомыми путями возникали пластинки Азнавура, Монтана, Пиаф, и ученики, допущенные в дом, то ли в шутку, то ли всерьёз называли себя "ротой королевских мушкетёров". Они без словаря читали "Войну и мир", лихо распевали "Le gamin de Paris" и "Grands Boulevards", не забывая и обо всём остальном - дисциплину дочь гвардейского офицера ("Белого, но потом погибшего в "маки"" - шёпотом, на первых же уроках, от парты к парте) и одновременно вдова советского лётчика - держала почти военную.
Иногда к ней прилетал сын - тоже лётчик, вначале военный, а потом не просто военный, а лётчик-испытатель. В кожанке, маленький, похожий на парижанина из фильмов с Филиппом Нуаре и Жераром Филиппом, с неизменным "maman" и запахом крепких сигарет, он заполнял собой все комнаты и тогда мальчишки слышали иные имена - Экзюпери, Марсель Лефевр, Жан Луи Тюлян, Марсель Альбер, Ролан де Ля Пуап, Жак Андре.
...Мальчик с футляром позвонил в дверь. Раз, потом второй. Обычно Жозефина Евгеньевна открывала сразу.
Наконец, дверь открылась. Жозефина казалась ещё меньше, чем всегда. На ней была, несмотря на сентябрьскую теплынь, чёрная шерстяная шаль. В прихожей было темно, и пахло чем-то резким.
- Вы нездоровы? Вам врача позвать?
- Нет, спасибо. Я - здорова. Проходи, раздевайся. - мальчик прошёл в комнату. Рояль был закрыт, ноты аккуратно сложены и даже император был вымыт и строг.
- Я не вовремя? Мне лучше уйти?
- Нет-нет... Проходи. - и первая пошла, но не в комнату, а в кухню. - Сейчас мы будем пить кофе. - тяжелая джезва выпала из её руки, выбросив чёрно-коричневый фонтан.
- Я уберу - для мушкетёров нет постыдных дел!
- Merci... Свари нам кофе.
- Да, мадам. - С трудом и скрипом вращается ручка мельницы, выдвигается ящичек, из него специальной ложечкой выбирается коричневый, одуряюще пахнущий порошок, насыпается в медное, прогретое на маленьком огне жерло, заливается подогретой водой, и вот шапка пены медленно, а потом всё быстрее растёт. Тяжелая джезва удобно лежит в руке.
Кофе нужно снимать с огня как рыбу - быстро но плавно. Дёрнешь - сорвётся, передержишь - уйдёт...
Разливая кофе по чашкам, мальчик ждал... Это была его первая порция кофе, сваренная собственноручно.
И, пригубив обжигающую горечь, Жозефина прикрыла веки.
- Je vous remercie, mon garçon... Comme sur le boulevard Saint-Germain...