Вся жизнь была словно соткана из случайностей, я чувствовал их резковатый запах в воздухе, он выглядывал из за запаха прелых листьев и немытых тел, становясь сильнее весной и почти исчезая зимой. У него не было названия или определения случай ведь безымянней осеннего ветра, но я всегда ловил его за хвост, даже тогда когда он был слаб и стелился маленькой змейкой между листьями.
Случайно, это было в конце восьмого класса, в год когда сирень расцвела особо пышно и все казалось красивей чем раньше, он встретил ее. Был полдень, спешить не хотелось и он пошел вслед за ней, не отрывая глаз. Они поднялись по узкой улочке вверх мимо мелких магазинчиков, полных шумной простонародной музыки и грубых аппетитных взглядов торговцев, которые слившись с взглядом Ференца лишь усилили его желание, заставив убыстрить шаг. Музыка бесцеремонно ворвалась в уши, подогревая кровь своей запретностью, мать Ференца не пускала ее на порог, всегда плотно закрывая окна и губы едва заслышав ее. Стало еще жарче, дома отказывались давать тень и он почувствовал как пот, так восхитительно пахнущий случайностью заливает ему глаза.
Они вышли на площадь где росли каштаны и она подошла к остановке, сьежившейся под солнцем, ее стекла блестели от пота. Ференц направился в ее сторону, с каждым шагом ноги становились тяжелее, а голова все легче и он знал, что это случится сейчас. Он всегда боялся этого момента, не зная даже что пугает его больше то ли этот короткий, обычно неудачный разговор глаз, то ли само превращение отвлеченного предмета желания в вполне определенную личность у которой есть глаза, рот, ресницы. Ференц ненавидел это превращение, оно вгоняло его похоть в узкий душный коридор и накладывало на него непонятную, но от этого не менее неприятную ответственность, которую он не любил и прятался всю жизнь.
Подьехал автобус, он возник ниоткуда, казалось жаркий плотный воздух выплюнул его из переливающейся цветами радуги стены. Дверцы с шипением раскрылись, так недовольно зевает старый кот и Ференц подумал, что идя помедленее он может и не успеть и все решиться само собой, будто он и не останавливал картинку, что бы подогнать фигуры на шахматной доске для быстрого как взмах ресниц мата, а она сама вздрогнула от порыва ветра, рожденного вздохом бабочки.
Жестянка прокатилась мимо него и исчезла в канализационном стоке. Площадь стерлась с бумаги, ее рисовали дрянным дешевым карандашом из тех что продают на вес и чей век так недолог, и остался город - призрак, рожденный на Диком Западе и во вчерашнем полупустом кинотеатре, город где был он и она и старая зачитанная книжка, от букв которой не уйти. Ференц знал что должен увидеть ее лицо, что она сидит в пустом баре на центральной улице и ждет его, ждет потому что не может иначе, потому что все должно быть как в книжке, жаль только, что никто не знает как именно все должно быть. Он знал что ничего не произойдет если он не успеет и фея превратится в серую пыль на желтых креслах остановки: город останется таким каким и был, книга не сгорит и мать так и будет сидеть на неудобном кожаном кресле у окна поджидая его возвращения из школы. Еще Ференц знал, что не простит себе если опоздает, если не увидит ее. Сейчас это казалось ему важным, страх куда исчез и он ждал этого момента больше чем ненавидел, его ненависть спряталась в кончиках пальцев и ждала, когда разачарование выплеснется из глаз и тело ослабнет до следующего раза, где все повторится снова.
Не было ничего особенного в ее лице, обрамленном темными густыми волосами: небольшой нос, полноватые губы и незаметные карие глаза - она осмелилась иметь карие глаза, не зеленые, волнующие, как морская волна, не синие, как далекое небо, даже не желтые словно древнее золото - карие! Ференц не мог поверить этому, слезы смыли вчерашний загар и каждая капля добавляла рыжую задорную веснушку к лицу незнакомки. Автобус отьехал увозя ее к морю, Ференц остался стоять вместе с ней, лицо прижато к заднему широкому окну, теряясь в грязных подтеках, глаза смотрят только на него...
Если верить правилам то я должен был бы искать ее годами, уродуя их ржавыми ножницами, жить внутри пузыря со стенами, украшая их ее лицом. Вместо этого я сижу в однокомнатной квартире, углы которой заставлены неприятными воспоминаниями и пью горький черный кофе. Мне уже за тридцать и я знаю все ответы, только вопросы теперь другие и я часто думаю, что было бы если глаза незнакомки оказались все же зелеными или синими. Мне кажется что не было б тогда всех этих редких романов уродцев приносивших лишь боль и сожаление о том чего не было не появлялось бы по вечерам вместе с лунным светом. Все было бы иначе, наверное...