Шуляк Станислав Иванович : другие произведения.

Глаза ветра (книга хайку)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга Станислава Шуляка "Глаза ветра" представляет собой сборник трехстиший слогового состава 5-7-5, написанных в подражание японским хайку. Стихотворные миниатюры данного автора - это сложный синтез очень разных жанровых составляю-щих: тут и писательский афоризм, и бытовая запись в дневнике или блокноте, и острая шутка. И, конечно же, несмотря ни на что - зоркое наблюдение над окружающей нас даже в большом городе природой, жизнь которой всегда при этом сопоставляется с человеческой. Опубликована книга хайку "Глаза ветра" в изд-ве "Геликон Плюс"; СПб; 2002 г.) Послесловие Юрия Орлицкого
  Станислав Шуляк
  
  
  
  Глаза ветра
  
  
  
  (Книга хайку)
  
  
  Хайку яви
  
  
  И записывал
  в альбоме лет прожитых
  ночей имена.
  
  Земляники стон
  раздавленной. Вот грибник
  пробежал пьяный.
  
  Девочка в отца
  играет. Даже курит
  не понарошку.
  
  Ветер поднялся.
  Сарабанду танцуют
  палые листья.
  
  В страхе воробьи
  разлетелись. Видно, вновь
  на танцах драка.
  
  
  Посреди неба
  жадно горят луны серп
  да тучи молот.
  
  
  
  Поскользнуться бы,
  да упасть... Но вдруг вспомнил:
  зима уж прошла.
  
  Был бы сам Христом -
  так явился б народу.
  А то прячешься.
  
  В лужу упало
  письмо чужое. Мимо
  прохожих шаги.
  
  Холодно. А ведь
  даже жарко бывало
  тебе, другому.
  
  Говоришь, споришь.
  И ведь совсем забыл про
  лаконизм огня.
  
  А вот день среди
  прочих дней красуется.
  Породой вышел?
  
  Мир во взоре. Кто ж
  заметит тогда топор
  твой за пазухой?
  
  Женщину моряк
  снимает, а ту уж без
  моря качает.
  
  Настал Новый год.
  А в голове одни лишь
  старые мысли.
  
  Боялся ночи,
  боялся тьмы. Как смерти
  репетиции.
  
  Солнце брызнуло
  несмелым лучом. В душе
  Северный полюс.
  
  Трава пробилась,
  видит прораб. Теперь и
  асфальту каюк.
  
  Радио. Сидишь,
  говоришь. Потом ушел.
  Микрофон остыл.
  
  Молоко скисло.
  День угас. Жизнь... Некому
  пожаловаться.
  
  Вот в полудреме
  старик улыбнулся. О
  будущем грезит?
  
  Нечего Солнцу
  в лужу глядеться. Пусть жизнь
  проживет свою.
  
  Сахар рассыпал.
  Столу слаще не стало.
  С чем теперь чай пить?
  
  Осень настала.
  Вот тополь обветшал, вот
  липа обрюзгла.
  
  Вороны кричат
  у собора. Прежде-то
  пели ангелы.
  
  Мертв попрошайка.
  Глаза закрыл. Копейки
  на солнце блестят.
  
  
  
  Утро в чахотке.
  Поднести ему, что ли,
  горячий отвар?
  
  Должно быть, снова
  в ссоре. Ишь как сверкают
  сестры-молнии!
  
  Разве же плачет
  небо дождем? Ведь небо ж
  водою тошнит.
  
  Вот ветер в небе
  гуляет, жаден, игрив,
  полон экспромтов.
  
  Сидишь в поезде.
  И вдруг забыл: приехал
  иль отъезжаешь...
  
  Вот над озером
  месяц. И утопленник,
  и удавленник.
  
  Был сметен с лица
  земли одним порывом
  лунного ветра.
  
  Карагач. Много
  листьев, и в каждом из них -
  видишь? - свой трепет.
  
  Вот солнце зашло,
  ветер утих. И небо
  засахарилось.
  
  Сколько ж листьев на
  дереве. Но какой же
  из них титульный?
  
  
  
  Дождь. Реки берег.
  Одно украшение
  лишь - ржавый якорь.
  
  Миновал праздник.
  Все по делам спешат. Снять
  флаги забыли.
  
  Тополь под окном
  стар и сед, но в душе все
  еще разбойник.
  
  Осень. Деревья
  немолодые - будто
  бы в позолоте.
  
  Двор. Поленница.
  В каком же лесу стало
  деревьев меньше?
  
  Посреди глухой,
  унылой осени вдруг -
  припадок лета.
  
  Тень удлинилась.
  А так еще далеко
  нам до постели.
  
  Свет зажег. Тени
  по углам разбежались,
  как тараканы.
  
  Осень. Лист упал.
  Может быть, и у него
  эпилепсия?
  
  Пьяница фонарь
  обнимает. Должно быть,
  тянется к свету.
  
  
  
  Пес на цепи. Кот
  на его кость зарится.
  Конкуренция.
  
  На ветру ива
  трепещет. Будто бы плач
  Иеремии.
  
  Книга. Отложил.
  Ты прочтешь ее, но кто
  же мозг твой прочтет?
  
  Солнце заходит.
  И мажет стены зданий,
  будто помадой.
  
  Провода. Никак
  не понять бегущего
  электричества.
  
  Компьютер сгорел.
  И вот в ушах тишина
  нестерпимая.
  
  Осень. Луч солнца.
  Самый дерзкий из дневной
  олигархии.
  
  Вот фонарь стоит
  одинокий. Предмет он,
  иль метафора?
  
  Скудны деревья.
  Какое уж там плодов
  состязание?
  
  Народ празднует.
  Старик на скамье дремлет.
  Сталина б снова!..
  
  
  
  Поле. Кто ж велел
  тебе быть у ромашек
  в повиновенье?
  
  Все не решиться
  заговорить с соседкой.
  Битва с собою.
  
  Ива согнулась.
  Видно, все еще помнит
  уроки ветра.
  
  Пешком ли идти,
  иль на месте остаться?
  Трамвай сломался.
  
  Ступни ободрал
  твои, сам не желая,
  осенний вереск.
  
  Вот луна глядит
  моложаво, от нас лишь
  возраст скрывая.
  
  Пригород. Мотор
  автобуса скрежещет.
  Кот в дверь скребется.
  
  Вот в блике лужи
  весенней Бог промелькнул.
  Бег без оглядки.
  
  Вратарь пропустил
  мяч. Трибуны в ярости.
  Люди ничтожны.
  
  На столе лампа
  горит. Вот от сквозняка
  тени трепещут.
  
  
  
  В постели. Двое.
  Лживая ночь их шепот
  подслушивает.
  
  Аллея. Тополь
  меж лип возвышается,
  словно офицер.
  
  О занавеску
  шмель ударился. Жужжит
  посланец лета.
  
  Ночью деревья
  шумят в лесу. Согласно
  вторит подлесок.
  
  Будто китайский
  сервиз на столе - девять
  белых кувшинок.
  
  Прогулка ночью.
  Зритель тьмы. Вверху - театр
  марионеток.
  
  Чай остывает.
  Муха с лету попала
  к меду в кабалу.
  
  Ночь. Печатаешь
  шаг на асфальте пустом.
  Уснувший собор...
  
  Весна. Под окном
  кошки будто бы зубрят
  язык французский.
  
  Ветер. По земле
  тени ползут от неба
  потешных полков.
  
  
  
  Так что ж за окном?
  Будто перемешались
  времена года.
  
  Ветер пробежал
  по верхушкам деревьев.
  Гамму играет?
  
  Утро. Старался
  видеть тот лес глазами
  ели спиленной.
  
  Осень. Тревога.
  Вот на улицах снова -
  собачьи свадьбы.
  
  Теплеет. Вот уж
  зимы высылка, в правах
  поражение.
  
  
  
  
   Хайку снов
  
  Снова вернулась
  в город наш ночь, на место
  преступления.
  
  Сон черно-белый,
  лишь некто идет в шляпе
  полурозовой.
  
  Испарина. Вот
  вместе с луною в ухо
  вползли драконы.
  
  Давно прошел дождь,
  а с карнизов все еще
  капают яды.
  
  Ночь пришла с ее
  грязью и страхом. Опять
  восторжествует?
  Вот над городом
  дребезжат, звенят песни
  искушенности.
  
  Ангел сердится.
  Сегодня он всего лишь
  собака Бога.
  
  Месяц за тучей
  прячется. Как будто бы
  потерял паспорт.
  
  Страх, целлофаном
  обернутый держишь. И
  рука не дрожит.
  
  Что за ночь! Звезды
  приплясывают. Луна
  слегка свингует.
  
  Разум в дремоте.
  Где же чудовища? Хоть
  на одно взглянуть.
  
  Индейцы пришли.
  Кони ржут. Прячьте скорей
  библиотеки.
  
  Кафка прочитан.
  Вот вдруг и сам ты теперь -
  насекомое.
  
  Был сметен с лица
  земли одним порывом
  лунного ветра.
  
  Каторга плачет
  по тебе, мир, сбежавший
  из анекдота.
  
  В крепости яви
  бреши безумств пробиты
  таранами снов.
  Ты спишь, человек.
  Над землей твоей стоны
  да катастрофы.
  
  Вот снова в веках
  свинец от деревянной
  дремоты твоей.
  
  Пережидая
  дождь, кормишь с руки стаю
  бедных вампиров.
  
  Париж вприпрыжку
  бегает. Москва нога
  за ногу ходит.
  
  На экране фильм
  черно-белый. Зрители
  в зале цветные.
  
  Посторонний средь
  спящих с грузом своего
  бодрствования.
  
  В гости племянник
  приехал. И вдруг теперь
  он - оборотень.
  
  Учителя нас
  учат, и червивые
  книги читаем.
  
  Скатываясь в сон,
  задержался на миг на
  станции Ужас.
  
  Луна с глазами
  узкими вдруг повисла
  у изголовья.
  
  Человек иль черт?
  Ужас бродит по двору.
  Серой запахло.
  Город накрыла
  тень птицы. И оптика
  нынче свихнулась.
  
  Правда ль? Снится ли?
  Царь зверей - гиена; царь
  грибов - мухомор.
  
  Ночь снизошла вдруг
  на душу твою. Ночь снов,
  ночь озарений.
  
  Часы без стрелок.
  Небо без светил. Где же
  ось сновидений?
  
  Как будоражит,
  как пугает, как злит нас
  горенье луны!..
  
  Шаги под окном.
  Стук в дверь. Может, уже здесь
  демоны ночи?
  
  Прошел человек
  лестницей, в ватных тапках,
  Шекспир обликом.
  
  И пьешь ночь с ее
  мороком, смрадом, злыми
  спецэффектами.
  
  Где же приметил -
  в бреду иль в бессоннице -
  истин источник?
  
  Подольше б поспать.
  Может, еще и умрешь
  после полудня.
  
  
  
  Обмороки и
  сны умножают опыт
  твой безжизненный.
  
  Мост под дождем. Ночь
  с зазубринами страха
  в чужом городе.
  
  Голова твоя
  полна свинца несчастий,
  пловец в кошмарах.
  
  Эй, кто там в небе
  ночи желтеет, взойдя
  на посмешище?!
  
  Гулкие крики
  из небесных расщелин
  свидетелей-птиц.
  
  Смешались нимбы
  святых. Пылают огнем
  после закатов.
  
  Побольше града
  вдруг решил наслать на нас
  исполком дождя.
  
  Вздрогнул от тени
  в улице тихой. Может,
  дьявол играет?
  
  Индеец топор
  войны сменил на костыль
  вырождения.
  
  Вот в небе война.
  Ангельская? Нет, бьются
  тучи и птицы.
  
  
  
  Вот вулкан среди
  проспекта, лавой синей
  улицы полны.
  
  Хотел не хотеть
  и в одном нежеланном
  прозревал благо.
  
  Увидел: лежит
  на витрине вся в блестках
  лживая радость.
  
  Будто бы грозу
  на крыше кует пьяный
  жестянщик Иван.
  
  Тигр. Оскалил пасть.
  О Боже, то на плече
  татуировка.
  
  Промеж окурков
  тебя из урны долой...
  Сон лишь тревожный.
  
  На полдороге
  лишь тебя приветствуют
  Дюма и Кафка.
  
  Вот утро хочет
  зазевавшуюся ночь
  взять на абордаж.
  
  И стоял с цингой
  во взоре, фестивалем
  лжи потрясенный.
  
  Помнишь: во сне тот
  бульвар был лишь первенцем
  содрогания.
  
  
  
  Вот роза взросла
  на асфальте. С неба пал
  волос ангела.
  
  Человек в шляпе
  с портфелем. Входит в трамвай.
  Террорист, может?
  
  Земля чужая.
  Ночь в тоске. Беженцем был
  от горьких истин.
  
  Пришел антихрист
  на Голгофу - ключ забил
  воды сельтерской.
  
  Выпустил войну
  из ресниц своих, ужас -
  из щиколоток.
  
  Вдруг - луна в небе
  с запахом миндаля, со
  вкусом лимона.
  
  Взлетел на крыльях
  орла - под тобой страна
  стерней наружу.
  
  Хочешь небо брить -
  бритву-молнию точи,
  в тучу - помазок...
  
  Вот Гамлета дух:
  "How do you do?"
  Он англичанин.
  
  Есть ли все ж закон
  в небе? Или как у нас -
  беззаконие?
  
  
  
  Вот нетерпимость
  в руке Христа, и война
  в глазах Аллаха.
  
  В небе-театре
  и месяц - лицедей, и
  тучи - актеры.
  
  Увидел врага
  с душой его стиснутой,
  в камзоле из зла.
  
  Перенял у звезд
  полночных генеральный
  план спокойствия.
  
  Праздник. Нация
  ликует. От радости -
  землетрясенье.
  
  Рассвет. Вот из жил
  вырвал ночь без жалости
  и без наркоза.
  
  Слышишь дудочку
  в небесах? Там гуляет
  крысолов-ветер.
  
  Ангельский полет.
  С той высоты мир зыбок,
  как мыльный пузырь.
  
  Вот суд да дело.
  Ты жалкая жертва, коль
  в адвокатах смысл.
  
  Вот ночь шальную
  прогнало прочь то утро
  желторотое.
  
  
  
  Утром встал, никем
  не завербован и не
  одержим никем.
  
  
  Хайку смерти
  
  
  Сколько слов, сколько
  лжи, сколько сожалений.
  Поэт при смерти.
  
  Поле тюльпанов.
  Черно в глазах. На траве
  роса из ртути.
  
  Лишь глаза ветра
  зрят расщелины неба,
  бездонность почвы.
  
  Праведный ветер
  над градом. От прохожих -
  смрад покаяний.
  
  Догорит твоя
  свеча - охватят тебя
  бред и бешенство.
  
  
  Исходит время
  из глаз твоих, свиваясь
  смертным коконом.
  
  Несчастье в небе.
  Солнце под конвоем туч.
  Как зомби - луна.
  
  Вместе с зарею,
  как неспешное кино, -
  погибель града.
  
  В кои-то веки
  над храмом скорби дуют
  ветры сочувствий.
  
  И носил в себе
  пыль и сомнения тех
  мертвых городов.
  
  Лишь истекал по
  древу жизни каучук -
  яд сочувствия.
  
  Из праха рожден.
  В прах возвратился. Праха
  письмена суть жизнь.
  
  В мертвом городе
  нашем читали мы лишь
  газеты смерти.
  
  Война. Ангелы
  в небе роют могилы
  для избранных птиц.
  
  Вот ты сам тоже
  пал в подземелье и стал
  вдруг сталактитом.
  
  В душе луна и
  солнце. Достаточно для
  шизофреника.
  
  Лошадь. Сегодня
  за плугом, завтра плоды
  топчет лениво.
  
  Пламя мотылька
  манит. Смерть его рядом
  в тени прячется.
  
  
  
  Дни жизни - вехи
  бытия? Периоды
  полураспада.
  
  И принял смерть, и
  принял жизнь и мир свои
  без смирения.
  
  Вот дожили до
  эпох Возрождения,
  Вырождения.
  
  Почему бы нет?
  Почему бы нет? - твердишь
  себе, уже мертв.
  
  Карабкается
  по стене человек. Не
  метит ли в вечность?
  
  Лишь схватишь себя
  за сомнения - тяни
  из себя врага.
  
  Исплачет земля
  нефтью скважин, изойдут
  газами недра.
  
  Ты - наблюдатель.
  Смрад. Века конец. Скрипка.
  Бег тараканов.
  
  Начало начал,
  и начала исход, и
  смерть всех исходов.
  
  Поле. Ночь. Завтра
  вновь холодная война
  роз и ромашек.
  
  
  
  Ночь тиха, сколько
  сберегла шаманов, ведьм
  да некромантов.
  
  Углем недр станешь,
  газом неба, вслед смерти
  твоей, человек.
  
  Мир полон цитат.
  Зима. Падает снег. Треск...
  Опять цитата.
  
  Дух подмышек и
  пот лба. Вот во сне входишь
  ты в город-призрак.
  
  Вот цветам корни
  отрезал. Ан нет, никак
  не растут в небе.
  
  В недрах города
  все ископаемые -
  лишь нечистоты.
  
  Ночь иссякла, а
  зорьку никто не поет.
  Петушок в супе.
  
  Кто там пал во прах
  и ничтожество? Кто же?
  Нация пала.
  
  Старость. Смерти страх.
  Глаз слепота, да ушей
  равнодушие.
  
  Опиум в каждой
  жилке твоей, и в теле
  смрад патологий.
  
  
  
  Жарко. Рельсы. Мост.
  Крушение поезда
  будет завтра днем.
  
  Вот в ушах твоих
  гул молитв, благодарных
  и поминальных.
  
  Смерть после жизни.
  И как в кривом зеркале -
  жизнь после смерти.
  
  То мертвый сверчок.
  А ведь сослепу принял
  за пуговицу.
  
  Крепость в руинах.
  Бурьян нарос на душе
  твоей несмелой.
  
  Лето. Воробей
  червя глотает. А тот
  воробья больше.
  
  Сомнение - вот
  растлитель жизни твоей
  внутри черепа.
  
  Как давно это
  было - вздох твой тоскливый,
  прежде мгновеньем.
  
  Стихов перевод
  с языка пустоты на
  язык утраты.
  
  Кукушка поет.
  А у самой-то спроси,
  скоро ли умрет.
  
  
  
  Время несется,
  твою жизнь сокрушая.
  Отказ тормозов.
  
  Горечи прежней
  ищи отпечатки лишь
  в дневнике вздохов.
  
  Вот затмение
  лунное. Крик. Лунатик
  с крыши свалился.
  
  С кладбища галки
  летят тучные. Чем уж
  таким кормятся?
  
  Идешь по миру
  мерзости. В походке - ртуть,
  свинец во взгляде.
  
  Вот как убийцу
  гонят тебя. А ведь ты -
  депутат смерти.
  
  Вот пробил твой час.
  От тела - смрад, и души -
  разложение.
  
  Кроты роются
  (их удел - нечистоты)
  в подсознании.
  
  Сомнения мор.
  Вот даже мысль растеклась,
  будто медуза.
  
  
  
  Два духа парят.
  Эротический. Смертный...
  Какой выберешь?
  
  Осень. Тишина.
  Затеял в честь судьбы свой
  скорбный фейерверк.
  
  Вновь над судьбою
  твоей темные звуки
  гимнов предсмертных.
  
  Лишь подари смысл
  каменотесу - тут же
  искры полетят.
  
  Круженье листа
  над землей, беспечного,
  бездыханного...
  
  К исходу его
  этот день почернел, как
  от сифилиса.
  
  Путь из Египта.
  Пустыня. Ночью крики
  мертвых верблюдов.
  
  Офелия, кто ж
  лицо твое ласкает?
  Водоросли лишь.
  
  Вечности пятна.
  Вот на камнях рисуют
  мхи-художники.
  
  Или на ветру
  вдруг тень паутины от
  мертвого солнца.
  
  
  
  Во снах поэта
  за спиною тревоги -
  стихи гибели.
  
  Где же старуха?
  Ушла? Мертва? Карточка
  пожелтевшая.
  
  Душит голубя
  кот. Не боится дела
  уголовного.
  
  Россия. Народ
  зол. Башню не сберегли
  останкинскую.
  
  День в недуге, и
  вот-вот скончается от
  разрыва сердца.
  
  
   Хайку бытия
  
  Жить не боишься
  ты. А кругом дождь идет
  метеоритный.
  
  Рябина стоит,
  покачиваясь... Что за
  многословие?!
  
  Вот душа твоя
  пещера. Лазят по ней
  спелеологи.
  
  Луна и солнце -
  вот два якоря в небе.
  А как мир держат.
  
  Знает лишь стих твой
  невероятный опыт
  одиночества.
  Недуг особый.
  Какой? Посмертною был
  болен правотой.
  
  Сколько б ни было
  радуг, а пусть хоть одна
  бы - цветом больше.
  
  Придя налегке,
  лишь нес бремя безумств, да
  груз содроганий.
  
  Вот присосалась
  к тебе жизнь, аж до ума
  помрачения.
  
  Жизнь моя - алтын.
  Где же, где же из тебя
  выход запасной?!
  
  Что ж было нынче?
  Сплин? Иль похороны вдруг
  души бессмертной?
  
  Гений тоскует.
  Иль не выполнил за день
  нормы прозрений?
  
  Ничтожный старик,
  а идет... Гений такой
  походкой ходит.
  
  Се человече.
  Солдат полуудачи?
  Генерал краха.
  
  Еще год прошел,
  год-плут, год-трагик и год-
  иллюзионист.
  
  
  
  Взгляни: вот в небе
  ветра синтаксис, да туч
  стихосложенье.
  
  Не сожалеешь
  ли об устойчивости
  ты, падающий?
  
  Нам магнит дает
  урок притяжений и
  отталкиваний.
  
  Прячься в пещерах
  от скаредности зимы,
  от гнева лета.
  
  Ныне день зол, лжив,
  хитер и полон ядом
  бледных поганок.
  
  Ныне назвался
  ловцом. А имеешь ты
  уду и дуду?
  
  Фортуне б самой
  почаще улыбалась
  та же фортуна.
  
  Зеркало зеркал.
  Всяческая суета,
  света томленье.
  
  
  
  Мира сторона
  оборотная - наша
  сука-Россия.
  
  Как здоровье, да
  как настроенье твое,
  камень замшелый?
  
  Ведь люди - та же
  картошка. Всюду почва.
  Паршой порчены.
  
  Ребенок плачет,
  он снова споткнулся о
  заговор взрослых.
  
  Кот паутину
  порвал. Вот снова теперь
  паук - бездомный.
  
  Утро какое?
  Нормальное? Пусть тогда
  принесет справку.
  
  Что, человек, жизнь
  твоя? Надежды дефолт,
  дней инфляция.
  
  День оперенье
  сменил: вороною был,
  а стал курицей.
  
  Обездоленный
  по земле своей ходит -
  балансирует.
  
  
  
  Своя рубашка
  ближе к телу, пусть даже
  смирительная.
  
  Разговор угас.
  Друг ли? Нет? Твой партнер по
  отчуждению.
  
  То плох, то хорош.
  Вот и день ныне будто
  заикается.
  
  Многоточие
  дождя, и вдруг грома знак
  восклицательный.
  
  Река все течет.
  Она тоже устала
  от монологов.
  
  Зимы лишь исход,
  а на душе - будто бы
  из тюрьмы вышел.
  
  Ночью проснулся,
  мучимый истиной, а
  утром - тоскою.
  
  Ночь перенесет
  стоически сей разгул
  интерпретаций.
  
  Вспыхнула и вдруг
  погасла. Жива ль еще
  звезда Рождества?
  
  В мире всякий смысл
  неплох лишь до первого
  предъявления.
  
  
  
  Слово. Почему
  противоугонного
  устройства нету?
  
  Вот книга - сестра
  тысяч других, извечно
  новорожденных.
  
  Аду - "да", раю -
  "вряд ли". Так живешь с душой
  в полупорядке.
  
  Смешливому и
  одной шутки, быть может,
  на всю жизнь хватит.
  
  Если мир - книга,
  то ведь всякий пейзаж есть
  ее обложка.
  
  И был модернизм
  наш беспощаден, наша
  наука хитра.
  
  Небо, землю стал
  просить за грех рожденья
  индульгенцию.
  
  Если б прикрепить
  отраженье к зеркалу -
  можно б исправить.
  
  Не ругательство
  ли какое-нибудь там -
  на нотном листе?
  
  Вот растительность,
  как на мире повязка
  набедренная.
  
  
  
  И берег устал
  держать на плече своем
  мост тот усталый.
  
  Ведь волнуется.
  Но говорит. Вот умолк.
  То лишь стихопад.
  
  Взгляни немому
  в глаза. Может, у него
  ненависть к слову?
  
  Сотворением
  мира был удручен? Что ж,
  ищи Автора.
  
  Лодка на волнах
  качается. В той реке
  гераклитовой.
  
  Поэтом не был.
  Гражданином стал в огне
  войны гражданской.
  
  Как будто роса
  в душе. Долго же, долго
  мудрость копится.
  
  Гений - трагедий
  избранник. Трудно за мир
  ходатайствовать.
  
  Горький на Капри.
  Чехов на Сахалине.
  А ты где? В дерьме.
  
  Исполнение
  желанного лишь вскроет
  низость желаний.
  
  Стой, человек! Пусть
  мимо снуют дерзкие
  орды спешащих.
  
  Ты слышишь звуки
  окрест - тополя трепет
  да липы лепет?
  
  Вот и русский - сын
  абсурда. Взгляни: вот и
  негр - ребенок тьмы.
  
  Война. Впрок пойдут
  ли наука беды, да
  уроки горя?
  
  А слеза твоя
  нарушит круговорот
  воды в природе?
  
  От жира летом
  дни тяжелеют. Ночам
  одышка в тягость.
  
  Вот в извилинах
  твоих прожигают путь
  мысли-молнии.
  
  Пожинать плоды
  талантов? Только не жди
  сверхбессмертия.
  
  Деревья в цвету.
  Вздохнешь: а ты-то давно
  сед и бесцветен.
  
  
  
  Осенью листья
  к земле устремляются.
  Как камикадзе.
  
  Октябрь. Деревья
  голы. Теперь природа
  как нудистский пляж.
  
  Как капля в море -
  стих в голове. Но капля
  спасительная.
  
  Не сумерки, не
  вечер. Но только дня и
  ночи симбиоз.
  
  Судьба с тобою
  говорит о прошедшем,
  но mezzo voce.
  
  Утром дождь, а днем
  ни то ни се. Верить ли
  исправленному?
  
  Ветер видел Акт
  Творенья - за зубами
  держит лишь язык.
  
  Ведь не говорит
  ручей ни на иврите,
  ни на латыни...
  
  Облака плывут
  по ветру? Иль простерлась
  борода Бога?
  
  
  
  
  
  Юрий Орлицкий
  
  
  
  ХАЙКУ БОЛЬШОГО ГОРОДА
  
  Русская поэзия нашего времени переживает, вслед и одновременно с мировой, волну увлечения японской стихотворной миниатюрой. Сегодня хайку - один из самых популярных поэтических жанров в интернете, а недавний конкурс русских трехстиший, написанных в подражание японским миниатюрам, собрал сотни участников, в том числе из самых отдаленных уголков России. Каждый год выходит по несколько поэтических книг, целиком или преимущественно состоящих из миниатюр "в японском духе" - екатеринбургский поэт Геннадий Жмаев собрал в своем сборнике "Уральские хайку" тысячу стихотворений! А чего стоят такие названия, как "Хайку села Степановки"?! В "продвинутых" русских школах учеников даже учат понимать поэзию, сочиняя стихи о природе, состоящие из трех строчек - и в Самаре, и в Братске, и в Новосибирске...
  Попробуем объяснить это не вполне понятное, на первый взгляд, увлечение наших современников. Прежде всего, оно связано с тем, что поэты устали писать, а читатели - читать длинные стихотворения: еще в пятидесятые годы известнейший специалист по русскому футуризму и поэт Владимир Марков написал свой знаменитый "Трактат об одностроке", в котором утверждал, что подавляющее большинство "длинных" классических стихов написано ради одной-двух строк, оставлять которые в одиночестве поэтам не позволяли только приличия; спустя пару десятков лет американский искусствовед Рудольф Арнхейм, анализируя визуальную природу стихотворения, пришел к выводу, что обозримость, достигаемая только краткостью - непременный критерий жанра, по крайней мере, в современной поэзии. Наконец, уже в 1980-е годы Михаил Гаспаров предложил и успешно применил в собственной переводческой практике концепцию "конспективного верлибра", с помощью которого ему удалось сделать громоздкие многословные стихотворения прошлых веков компактными и современными по форме.
  Параллельно этому поэты-практики один за другим обращались к минимализму - стихотворной технике, требующей от поэта максимальной ответственности за каждое слово и знак препинания, а от читателя - столь же напряженной работы по "достраиванию" из нескольких вроде бы случайных слов объемной многокрасочной картины мира поэта, да и своей собственной тоже. Сегодня можно говорить уже о классиках минимализма: Буриче, Айги, Вс. Некрасове, Ахметьеве, Макарове-Кроткове, Бонифации-Лукомникове.
  Как правило, все эти авторы используют в своих стихотворениях свободный стих - форму русского стихосложения, идеально подходящую для сгущенной до предела поэтической мысли. Верлибром пользуются в своих сочинениях и многие авторы русских хайку. Понятно поэтому, что одни и те же поэты одновременно пишут и подражания японской классической лирике, и оригинальные, не ограниченные числом строк миниатюры.
  Станислав Шуляк - один из таких "совместителей". Уже будучи достаточно известным прозаиком и драматургом, он вдруг написал несколько книг верлибра, а теперь вот наконец обратился и к трехстишиям в японском духе.
  Как правило, прозаики переходят в "миниатюрные" жанры в последние годы жизни, словно бы желая поделиться с читателем замыслами и образами, которые они уже не надеются воплотить в привычные "большие" формы. Пример тому - "стихотворения в прозе" Тургенева в позапрошлом веке и миниатюры Абрамова и Астафьева - в прошлом. Возможно, и Шуляка привело к миниатюре стремление как можно больше успеть, застолбить - не в прозе, так в стихах.
  Мы привыкли к тому, что писатели начинают свою творческую биографию стихами, и лишь повзрослев, переходят к "суровой прозе", говоря словами Пушкина. Ведь даже такой "стихоненавистник", как Щедрин, учась в Царскосельском Лицее, писал стихи и даже считался наследником Александра Сергеевича! Эту эволюции прошли многие русские литераторы; обратный путь избрали единицы. Упоминавшийся уже В. Марков, посвятивший стихам русских прозаиков специальное исследование, набрал для него материал не без определенного труда - то ли дело "проза поэта", завершающая собрания сочинений любого российского стихотворца!
  Прозаика, "перешедшего" на стихи, почти всегда можно узнать по почерку: жизнь во всей противоречивости и разнообразии захлестывает его. Шуляк в своих верлибрах и хайку - не исключение. С точки зрения минималистской эстетики - и древнеяпонской, и современной русской - его стихотворные миниатюры перенасыщены конкретикой, аллюзиями на современность, отсылками к литературным источникам. И еще - им не хватает той сосредоточенной чистоты взгляда на мир, которая была характерна для японских созерцателей и их сегодняшних последователей.
  Однако "не хватает" здесь - вовсе не упрек. Скорее - попытка ухватить характерную особенность, то, что отличает стихи нашего автора от многих других. Хайку Станислава Шуляка - это сложный синтез очень разных жанровых составляющих: тут и писательский афоризм, и бытовая запись в дневнике или блокноте, и острая шутка. И, конечно же, несмотря ни на что - зоркое наблюдение над окружающей нас даже в большом городе природой, жизнь которой всегда при этом сопоставляется с человеческой.
  Шуляк - прежде всего, городской житель, и это особенно чувствуется как раз в стихах о природе. В ней всегда есть не только человек, но и созданные им вещи, с которыми нередко сравниваются явления природы (а не наоборот, как это было в традиционной лирике):
  
  Осенью листья
  к земле устремляются.
  Как камикадзе.
  
  Октябрь. Деревья
  голы. Теперь природа
  как нудистский пляж.
  
  Вот растительность,
  как на мире повязка
  набедренная.
  
  И так далее: небеса засахариваются, листья танцуют сарабанду, и даже облака оказываются похожими на бороду Бога - существа в данном контексте безусловно антропоморфного, человеческими глазами увиденного. Как в картинах многих современных художников, уже не способных видеть и изображать природу саму по себе...
  Хотя в этом, наверное, и состоит "подключение" поэта к одной из самых главных особенностей японской классической лирики - непосредственному, чистому взгляду на окружающий мир. Изменился сам этот мир - и теперь непосредственность в том и заключается, чтобы видеть его, как есть, не выбирая особой точки, не настраиваясь часами - некогда! - на необходимую волну.
  Если в японских хайку сравнение человека и природы чаще всего не очевидно, скрыто от праздных глаз непосвященного, и его каждый (посвященный!) читатель обнаруживает сам, всматриваясь и вслушиваясь в намеченную тремя ударами точной кисти картину, то у современного поэта каждая миниатюра - всегда двухчастна, причем сравнения его могут быть достаточно неожиданными, остро индивидуальными:
  
  Аллея. Тополь
  меж лип возвышается,
  словно офицер.
  
  Будто китайский
  сервиз на столе - девять
  белых кувшинок.
  
  На ветру ива
  трепещет. Будто бы плач
  Иеремии.
  
  Еще одна важная особенность этих стихов, сразу же резко противопоставляющая их прозе - интонация. Уже первые русские поэты, начавшие подражать японской миниатюре свободным стихом, заметили, что в условиях краткого текста переносы фразы из строки в строку делаются особенно заметными, а значит, речь в этих стихах звучит особенно замедленно, искусственно из-за неуместных сильных пауз. В сочетании с инверсиями такая паузировка задает миниатюрам Шуляка особый строй: читая их, надо постоянно делать усилие над собой, прерывать фразу на самом неподходящем месте и наоборот - читать без паузы разные фразы, объединяя их порой самым неожиданным образом: "трепещет будто бы плач", "сервиз на столе девять" и так далее. Получающиеся таким образом абсурдистские фразы разрывают ровное течение обыденной речи, позволяют заметить новые, не видимые вне стиха связи между словами и предметами, помещенными в мир одной строки. А это опять-таки парадоксальным образом соответствует одному из принципов японской классики - какэкотоба, объединению слов, составляющих строку, в сложный звукосмысловой сгусток.
  В общем, основные законы японской миниатюры в стихотворениях Станислава Шуляка пусть необычным образом, но срабатывают. Значит, новая форма выбрана поэтом не зря. То есть, эксперимент прошел успешно, книга получилась. По крайней мере, читать ее интересно. Словно собирать из блестящих камешков-строф картину современной городской жизни, в которой все невпопад, но так много этих самых ярких камешков...
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"