Мюррей Гилберт : другие произведения.

Упадок духа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод главы книги Гилберта Мюррея/ Gilbert Murrey "Пять стадий греческой религии"

  
  
   Оригинал:
   http://www.sacred-texts.com/cla/fsgr/fsgr08.htm
  
   Каждый, кто переходит от великих афинских авторов, например, Софокла и Аристотеля, к писателям христианской эпохи, должен понимать большую разницу в интонации. Это изменение всего отношения писателя к миру вокруг него. Новое качество не является отличительно христианским: оно также свойственно также гностикам и почитателям Митры, оно есть у также Евангелия и Апокалипсиса, как Юлиана и Плотина, так и Григория и Иеронима. Это трудно описать. Это подъем аскетизма и мистицизма в смысле пессимизма; утрата уверенности в себе, надежды в этой жизни, в нормальном человеческом усилии; отчаяние смиренного вопрос, зов о неопровержимом откровении; безразличие к благосостоянию государства, обращение души к Богу. Это была обстановка, в которой целью хорошего человека было не только жить справедливо, помогать обществу, к которому он принадлежит, и наслаждаться оценкой созданий близких ему; но, скорее, посредством пламенной веры, отрицания мира, его стандартов, посредством экстаза-страдания и мученичества, обеспечить себе милость в своей невыразимой ничтожности, в своих несоразмерных грехах. Это было усиление неких духовных эмоций; рост чувствительности, упадок духа.
   Сейчас же это противопоставление сильно преувеличивается сторонниками той или иной стороны. И сотни людей пишут, что у Софокла не было мистицизма, и не было совести. Полдюжины возражают, что у святого Павла не было ни гражданского чувства, и здравого смысла. Я часто протестовал против такого преувеличения, но, говоря разумно, как изменение соотношения, а не создание новых убеждений, противопоставление, несомненно, основано на факте. Предполагаемые исторические причины изложены выше, в первом из этих очерков.
   Конечно, мое описание этих сложных изменений, неполно, но, я надеюсь, оно не является односторонним. Я, описывая само движение, как "утрату мужества", тем самым не обесцениваю религии, которые за ним последовали. Человечество до сих пор не определилось с тем, какой из двух противоположных методов ведет к более полному и более глубокому познанию мира: терпеливое и вдумчивое изучение его хорошим гражданином, который живет в нем, или экстатическое видение святого, который его отрицает. Но, возможно, некоторые христиане склонны верить, что без некоторого поражения или чувства поражения, без печали в сердце и ощущения греха человек едва ли может достигнуть религиозной жизни. Я могу представить себе историка той эпохи, который верит, что период, который мы собираемся обсуждать, был неизбежным усмирением человеческой гордыни, Praeparatio Evangelica(1).
   В этой статье меня занимаем боле низкая область, расположенная между двумя возвышенными. Одна из них - греческая философия, кульминацией которой является Платон, Аристотель, Портик и Сад; другая - христианство - кульминацией его является святой Павел и его последователи. Одна из них есть создание Эллады с использованием некоторых иностранных элементов; другая- создание эллинистической культуры на иудейском основании. Книги о христианстве являются греческими, философская основа эллинистической, это результат взаимодействия в свободной атмосфере греческой философии, религиозных идей заимствованных из Египта, Анатолии, Сирии и Вавилона. Проповедь ведется на греческом среди грекоговорящих тружеников великих промышленных и торговых городов. Первые проповедники - это иудеи, главное место действия- Иерусалим. В этом очерке я желаю показать, как период религиозной истории, который кажется прерванным, в действительности является непрерывным, и проследить положение след из главных долин, который ведут из одного уровня на другой через обширную и совершенно неисследованную территорию.
   Территория же, которая будет исследована - это так называемая эллинистическая эпоха, период, в течение которого школы Греции "эллинизировали" мир. Это было время великого просвещения, энергичной пропаганды, время огромного значения в истории. Это было время, полное великих имен: в одной только школе философии есть Зенон Клеанф, Хрисипп, Панетий, Посидоний. Но что достаточно интересно, в нашей традиции она представлена чем-то вроде просто пустого места. Практически не сохранилось книг целиком, только отрывки и косвенные цитаты. Следовательно, в поисках информации об этой эпохе мы должны широко раскинуть наши сети. Кроме собственно книг и надписей эллинистического периода, я обратился к Цицерону, Плинию, Сенеке и им подобным за свидетельствами об их учителях и наставниках . Я использовал множество христианских и гностических документов и такие работы как Герметический корпус и литургию Митры. Я должен признать, что в особенности обязан исследованиям Дитриха, Кумона, Бусе, Вендланда и Райценштайна из современных авторов
   Кажется на первый взгляд, что эллинистическая эпоха вступила в права наследования, как спекулятивные наши анархисты иногда желают, как tabula rasa, на которой новое и высокоодаренное поколение мыслителей могли писать начисто и конкретно книгу своих открытий жизни -- то, что Геродот мог бы назвать их "Историей". Как мы видели в последнем очерке, ко времени Платона стало ясно, что традиционная религия греческих государств была с точки зрения своей номинальной стоимости банкротом. Едва ли там был хотя бы один аспект, в котором она могла бы выдержать критику; и в некой проверке, которая главным образом и имела значении, удовлетворение этических потребностей и устремлений людей это было слабее, чем где-либо еще. Теперь религиозное убеждение, которое нелепо с научной точки зрения, могло долго и счастливо существовать до того. Почитатель, отправляя культ, мог "выключить" научную часть ума. Но религиозная вера, низменная с моральной точки зрения, представляет собой серьезную опасность, потому что когда человека переполняют религиозные чувства, моральные чувства от них не отстают. И столкновение нельзя скрыть.
   Этот упадок традиционной греческой религии не имел бы такого большого значения, если бы осталась форма греческой общественной жизни. Если у добродетельного грека был свой полис, во всех отношениях у него была адекватная замена любому мифологическому богу. Но Полис также, как видели мы в последнем очерке, пал с возвышением Македонии. Он пал не из-за какой-то относящейся к нему самому духовной неудачи; кроме своей роковой узости у него был ряд неудач; но только лишь потому, что тогда существовала иная социальная целостность, которая, независимо от того, выше или ниже находилась она в цивилизации, в значительной степени превосходила она их богатством и грубой силой. Почитание Полиса утратило всякую связь с действительностью, со всем, что она представляла с правами, законами и идеалами жизни, все положилось на милость военного деспота, который, конечно, мог быть героем, но мог быть и простым пьяницей и развращенным искателем приключений
   Нас непосредственно не занимает то, что последующие эпохи построили на руинах Полиса. Но в целом в области мышления Полис одержал победу. Аристотель основывал свою социальную теорию на Полисе, не на нации. Дикеарх, Дидим и Посидоний следовали ему, и мы до сих пор используем его язык. Рим сам был Полисом, как и империей. И профессор Хаверфильд установил, что у Полиса было больше возможностей заполучить во всем мире всего больше для своих свобод и привилегий, чем у Нации сделать иноземцев своими приверженцами. Иудею из Тарса с легкостью могли обеспечить гражданскими правами Рима: но он никогда не смог бы стать ни итальянцем, ни французом. Идеал мира у стоиков как "одного великого города богов и людей" не был превзойден никаким идеалом, основанным на Нации
   То, что нам следует рассмотреть - это общая направленность религиозного мышления, так сказать, от перипатетиков до гностиков. Это совершенно ясная история. Почва, которая некогда кишела дикими сорняками, была, по всей видимости, очищена и подготовлена к новому посеву, ученые садовники выбрали лучшие травы и растения и тщательно за ними следили. Но границы сада продолжали разрастаться вплоть до странной неухоженной земли, и даже в пределах изначальных стен уничтожение сорняков был поспешным и незавершенным. И после того, как прошли несколько поколений, это снова была пустошь, заросшая сорняками, сорняки расцвели буйными и пышными, а иногда и очень красивыми, наполовину задушив садовых цветок или пару их, тот тут , то там сверкая среди них. Кажется ли подобное сравнение непочтительным по отношению к религии? Является ли философия цветами, а традиционные верования - сорняками? Хорошо, давайте же поразмыслим над тем, что есть сорняк. Это всего лишь название дикорастущего растения, которое присылает земля из своих недр, которое живет и будет жить без сознательного труда человека. Цветы- то, существование чего мы поддерживаем с усилиями; сорняки- то, что побеждает нас.
   Было уже очень хорошо подмечено Целлером, что величайшая слабость всей древней мысли, не исключая мысли Сократа, есть то, что вместо того, чтобы обратиться к объективному опыту, она обращалась к некому субъективному чувству соответствия. Конечно, были и исключения: Демокрит, Эратосфен, Гиппократ и в значительной степени Аристотель. Но в целом сильна была тенденция следовать Платону в предположении, что люди могли действительно найти ответы на вопросы, обратившись к своему внутреннему сознанию. Одним из результатов этого была тенденция большее внимание уделять простому согласию. Очевидно, что когда люди о чем-либо размышляют, и часто, когда большее количество людей ничего не знают о предмете, они придут к согласию, и все будут ошибаться. Но все же мы обнаруживаем, что наиболее радикальные из древних философов подчинялись аргументы ex consensu gentium. Трудно найти двух более бескомпромиссных мыслителей, чем Зенон и Эпикур. Но оба они, хотя будучи полностью свободны от обыденных суеверий, когда они создавали полные системы, которые, если не были полностью доказанными логически, считались, по крайней мере, тем что смогло бы сдержать непогоду на век или около того, открывают в последний момент причудливые боковые двери и впускают всех богов мифологии (2). В действительности они допускались как личности подозрительные и при обещании хорошего поведения. Эпикур объясняет это тем, что они не делают и не могут делать что-либо по отношению к кому-либо; Зенон объясняет, что они не антропоморфны, что они только символы, эманации или подчиненные правящего всем Единства; обе стороны избавляются от мифа. Но два великих реформатора допустили опасное убеждение. В целом, они говорят, что человечество пришло к соглашению о том, что боги существуют, и боги, которые существуют в сознании, не в видимом облике, напоминают людей. Эпикур впоследствии закрыл дверь и не допустил ничего более. Но стоики обнаружили, что они допускают то же самое соглашение и настаивают на нем, то же самое, что допускает существование демонов, колдовства, гадания, и потом они соединили со школой Платона еще более опасные элементы.
   Я взял стоиков и эпикурейцев как две самые радикальные школы. В общем, обе они настойчиво и упорно боролись с ростом суеверий, или если вы переведете это на ваш язык, против немых позывов иррациональной природы человека. Величие стоиков должно было основать религию, преисполненную величайшего благородства; величие эпикурейцев должно было отстаивать идеал святости и человечности, прямо возвышающегося среди шаткого мира и, как древние спартанцы, никогда не уступать пядь земли общему врагу.
   Важная вещь, о которой следует помнить - это то, что разум человека нельзя просветить постоянно только тем, что просто учить его отрицать некий постоянный набор суеверий. Под рукой у него находится бесконечное множество суеверий; и разум, что желает подобных вещей--тот разум, который не обучил себя жесткой дисциплине обоснованности и честности, как только дьяволы изгнаны, продолжает наполнять себя их родственниками.
   Давайте же сначала рассмотрим то, к чему привело простое отрицание олимпийской религии. Сущностным постулатом этой религии является тот, что миром правит некое количество определенных богов-личностей, которые обладают человеческим чувством справедливости и честности и способны находится под влиянием обычных человеческих чувств. В целом, он помогали хорошим людям и наказывали злых, хотя, несомненно, они были склонны хорошими считать тех, кто уделял им должное внимание, а плохими - кто этого не делал.
   Говоря в целом, что же осталось в итоге, когда это представление показало свою несостоятельность? Если не было этих личных богов, благодаря которым все в мире происходило, тогда что же было? Если башня Силоама (Шилоаха) не была умышленно низвергнута богами как раз для того, чтобы поразить и убить тщательно отобранное сообщество порочных людей, при этом, позволяя хорошим людям спастись, каково же было объяснение этого падения? Ответ очевиден, мо может быть изложен двумя способами. Вы можете либо сказать: "Это просто судьба, что Башня упала в определенный момент, и такой-то был под ней". Или вы можете сказать, с большей рассудительностью, но не с большей долей здравого смысла: "Она упала из-за определенной цепочки причин, в определенной степени нарастающего упадка в строительстве, определенного давления и т.п. Ей было предназначено упасть".
   По-настоящему между этими утверждениями нет разницы, по крайней мере, в том, что обычно провозглашается ими. Оба совместимы с научным и разумным взглядом на мир. Но в эллинистическую эпоху, когда греческая мысль быстро и поверхностно распространялась среди многолюдных полуварварских народностей, чей разум для этого еще не созрел, оба взгляда быстро инстинктивно обратились к такой же личной теологии, что и та, которая относилась к олимпийцам. Конечно, теми, кто желал это, не были Зевс и Аполлон, все произошло по воле судьбы: каждому это было хорошо известно: это свершалось по воле судьбы. Она Судьба или Фортуна желали этого. И Tuhe стала богиней, им подобной. Великие катастрофы, великие изменения средиземноморского мира которые отличали эллинистический период, на это очень сильно повлияли. Если Александр и его полководцы исповедовали строго ортодоксальную македонскую религию, можно легко было бы увидеть, что боги македонцев были истинными правителями мира. Но они, что наиболее примечательно, этого не делали. Они гостеприимно приняли все религии, с которыми пересекся их путь. Очевидно, что та или иная сила порой приводила мир в смятение. Не было это совершенно работой человека, иногда возвышалось добро, иногда-зло; в истории не было постоянного замысла. Это была лишь Фортуна. Счастлив человек, который знает, как умиротворить Фортуну и заставить ее улыбнуться себе!
   Следует помнить, что наилучшая почва для взращивания суеверий - это общество в котором кажется, что успехи людей не имеют отношения к их заслугам и усилиям. Грубо говоря, стабильное и хорошо управляемое общество стремится к тому, чтобы Добродетельный и Усердный ученик преуспел в жизни, в то время как Порочный и Ленивый потерпел поражение. И в таком обществе люди стремятся усилить акцент на разумной или видимой цепочке причин. Но в стране, которая страдает от землетрясений и эпидемий, в правительстве, которое возглавляет каприз или деспот, в районе, который постоянно есть поле битвы между враждебными армиями, обычные добродетели прилежания, честности и, доброты кажутся почти неуместными. Единственный способ избежать уничтожение- заручиться поддержкой господствующих сил, принять сторону сильного завоевателя, льстить деспоту, умиротворять Рок или Фортуну или сердитого бога, который насылает землетрясение или эпидемию. Конечно, эллинистический период совершенно определен в некоторой степени относится ко всем этим категориям. И результатом становится быстрый и ненормальный рост культа Фортуны. Конечно, всегда был и протест против этого. Знаменитые строки
   Nullum numen habes si sit prudentia: nos te,
   Nos facimus, Fortuna, deam,
   Не имел бы ты ни одно божество, если бы было у тебя благоразумие.
   Мы тебя, мы делаем, Фортуна, богиней.
   взяты Ювеналом у греков. У Полибия есть много опрометчивых фраз и, по крайней мере, три исправления (3). Возможно, интереснее всего первое обращение Александра к Фортуне у Плутарха (4) Кажется, что цитата из "Естественной истории "Плиния отсылает к эллинистичесим источникам:
   "Во всем мире, в каждом месте и в каждый час, каждый глас к одной лишь Фортуне взывает, одно лишь ее имя произносит: она лишь одна защитница, одна она виновница, одна лишь она мысль в умах людей, одна она объект их почитания, одна причина. Ей поклоняются с чувством обиды, считают слепой, блуждающей, непостоянной, неуловимой, изменчивой и другом недостойных.. . Мы так часто полагаемся на милость удачи, что удача стала нашим богом".
   Слова, которые используются - первое Fortuna и потом Sors (прим.пер.- жребий, лат). Это показывает то, насколько малое различие было между двумя кажущимися противоположными идеями.--" Это было по воле случае". "Этому предначертано было свершиться". Острота обеих фраз--их приятная горечь, когда ими играют, их свойство быть ядовитыми, когда им верят--заключается в отрицании ими ценности человеческого стремления.
   Все же, в целом, можно ожидать, что те, кто верят в судьбу, представляют собой более респектабельное сообщество, чем почитатели Удачи. Требуется некая вдумчивость, чтобы придти к идее, что ничего не происходит без причины. Возможно, что это и есть начало науки. Ионийские философы пятого века основной акцент делали на ananke fusis (5) (прим. пер.- неизбежность природы, греч.), что мы можем назвать цепочкой причин в природе. После подъема стоицизма Рок стал менее физическим, в большей степени относящимся к сознательному замыслу. Это не Ananake, a Heimarmene. Heimarmene, в поразительном сравнении Зенона (6) подобна тонкой нити, пронзающей все сущее--мир, как нам следует помнить, для стоиков был живым существом--подобно невидимой нити жизни, которая через наследственность проходит от поколения к поколению живых видов и сохраняет тип живым; она идет, как причина, порождает следствия, как бесконечно малые, так и бесконечно великие. Это logos tou kosmou (7) Nous Dios , Разум Мира или Ум Зевса, который в равной мере трудно отличить от Pronoia или Провидения, что есть работа Бога и в действительности сама суть Бога. Это, в сущности, не внешняя и чуждая сила. Для самой же человеческой души это частица или эманация божественного, и этот закон Бога есть также закон собственной Phusis (прим.пер.- природа, греч.) человека. Пока вы действуете в согласии со своей внутренней сущностью, вы в согласии с божественной Heimarmene или Pronoia, чье служение есть совершенная свобода. Только тогда, когда вы вступаете в противоречние с собственной природой и становтесь бунтовщиком против царства Бога которое в вас, и вас насильно тащит за колесами колесниц. Эта доктрина угадывается в "Гимне Судьбе" Клеанфа и ясно объясняется Плотином (8).
   Это благородная идея. Но простолюдин, несомненно, может превратить Kismet в глупого идола, так же легко, как могут они сделать это и с Фортуной. И Эпикура в некоторым смысле можно извинить за его высказывание, что лучше бы он был рабом старых богов простонародья, чем Судьбы философов (9).
   Так грандиозен был в суеверных умах результат отрицания или, скорее, отторжения олимпийских богов. Это и привело людей к поклонению судьбе или Року
   И затем давайте же рассмотрим, что случилось, когда вместо простого отрицания богов en masse, люди тщательно собирали то, что осталось от религии, когда олимпийская система пала.
   Сам Аристотель дает совершенно ясный ответ. Он считает, что источники идеи человека(ennoia) в Божественном - двояки (10) - это явление неба и явление человеческой души. Это как раз то, что обнаружил Кант спустя два тысячелетия. Созерцание величественного и упорядоченного движения небесных тел сравнивается им в знаменитом отрывке с шествием у Гомера армий перед Троей. Перед таким разнообразным строем военных силу сознательный ум должен был, конечно, быть готов.
   Kosmesas hippous te kai aneras aspidiotas
   упорядочить строй коней и людей
   И от этого только один шаг до того, чтобы относиться к солнцу, луне и звездам как, по сути, к божественным, и это есть шаг, который Платон, и Аристотель, которые следовали Пифагору и последователям, которыми были стоики, принимали с полным доверием. Хрисипп приводит практически тот же самый список богов: "Солнце, Луна и Звезды; и закон, и люди, которые становятся богами". (11) Как блуждающие звезды, так и неподвижные звезды есть одушевленные существа, божественные и вечные, действующие сами по себе, подчиненные богам. Если говорить о божественности души или человеческого разума, более ранние поколения были скромны по отношению к этому. Но у поздних стоиков сама она [душа] была частью божественной жизни. Она обычно показывает это силой разума, и более сознательно становится etheos, или "наполненной Богом", в ней возвышаются моменты предвидения, экстаза и пророческих снов. Если разум сам по себе божественен, в душе есть нечто, что даже выше разума, или, по крайней мере, более удивительно божественно.
   Давайте же обратимся к истории обоих двух оставшихся заменителей олимпийских богов.
   Сначала о Небесных телах. Если они должны быть сотворены божественными, едва ли сможем мы их остановить. Земля также есть божественная сущность. Об этом говорит древнее предание, и Платон его повторяет. И если Земля божественна, тогда и другие элементы- Stoicheia: Вода, Воздух, и превыше всего Огонь. Сам Платон говорит о богах, что они созданы из огня, как и видимые звезды. Хотя, возможно, что в действительности небесный огонь - совершенно не наш огонь, но pempton soma, "Пятое тело", видно, что явственно он не горит и звезды в нем не сгорают.
   Это все является достаточно убедительным и философским, но к чему это привело нас? Назад, к олимпийцам или, скорее, даже за олимпийцев; как называет это святой Павел (Гал. iv. 9), к "бедным вещественным началам". Древняя Кора, или Мать и Дева Земли, кажутся сохраняющими неизменной свою сущность всю эгейскую эпоху. В доисторическом Крите у нее было два льва; те же самые львы ориентализировались в Олимпии и Эфесе; в Спарте с ее огромными болотными птицами, в Беотии со своей лошадью. Она громит огромное количество гностических систем, как дохристианских, так и постхристианских. С Отцом и Сыном она формирует божественную триаду: это есть нечто древнее и естественное. Но она также становится Божественной Мудростью, Софией, Божественной Истиной, Aletheia, Божественным дыханием или Духом, Pneuma. Так как слово "дух" в греческом среднего рода, а в латинском - мужского, последнее скорее кажется удивительным. Это объясняется, когда мы вспоминаем, что еврейское слово для духа "Ruah" большей частью женское. В то же самое время следует отметить одно любопытное изменение в жизни этой богини. В древней религии Греции и западной Азии она сначала была Девой, с течением времени она стала Матерью. Есть также доказательство четвертой стадии, вдовства или губительной осени.(12) Для классического грека ее материнство было в точности таким же, каким ему и следовало быть: надлежащим выполнением обычного предназначения. Но для гностика и ему подобных оно означало "падение", переход от величия Девственности к состоянию греха (13). Кора становится падшей Девой, иногда искусительницей или даже дьяволицей; иногда она должна быть спасена своим сыном Искупителем (14). Насколько я видел, она теряет свою земледельческую сущность, хотя как Селена или даже как Елена она сохраняет близость к Луне.
   Почти все писатели эллинистической эпохи соглашаются с тем, что Солнце, Луна и звезды- боги. Рационалисты Гекатей и Эвгемер, перед тем как придти к своему обожествленному человеку, начали со звезд, и они всегда начинали с небесных тел. В то время как Плутарх объясняет своими прекрасными и преисполненными доброты словами, что все религии в действительности стремятся к достижению одной цели, он заключает свою аргументацию тем, что мы все видим одно и то же солнце и одну и ту же луну, хотя на всех языках зовем их различными именами (15). Но кажется, что вера в них не достигла высокого религиозного накала, пока ее не подстегнули два внешних влияния.
   Во-первых, имеется древний культ солнца, сокрытый, если скорее не непроявленный, в большей части древних греческих обрядов, и идеализированный Платоном в Республике", где солнце есть создатель всего света и жизни в материальном мире, как Идея Блага в мире идеальном. Это культ постепенно соприкоснулся с традиционным и ясным солнечным культом Персии. Конечное единение произошло довольно поздно. Это было римское завоевание Киликии, Каппадокии, Коммагена и что и вызвало решающий момент (16). К людям, которые устали от поэтических мифов, которые более не находили вдохновение в Аполлоне и Гиперионе, но до сих пор сохраняли привычки и стремления к старым богам, и свежий порыв ветра реальности пришел вместе с Helios aniktes Mithras "Митрой, непобедимым солнцем". Но задолго до триумфа митраизма как военной религии римских военных рубежей, греческая литература была насквозь пронизана своего рода ярким языком, относящимся к солнцу, который, видимо, происходил от Платона (17). Позднее, например, в четвертом веке, он принял в себя более наполненные жизнью и менее критические элементы.
   Во-вторых, все семь планет. У них была интересная история. Несомненно, согласно тому, как их представляет нам Платон, эти планеты были божественными и живыми существами. Затем возникают некоторые доводы и вопросы, разбросанные повсюду в стоической и эклектической литературе. Сама ли по себе божественна планета или же планета ведома божественным духом? Видимо, последнее представление победило. Антропоморфизм наложил на нас свой отпечаток: мы можем использовать древний язык и говорить просто о планете Меркурии как о hermou aster (прим. пер.-звезда Гермеса, греч.). Это звезда Гермеса, и Гермес есть дух, что ведет ее (18). Даже Платон в старости многое написал о духах семи планет. Далее, у каждой планеты есть своя собственная сфера. Земля расположена в центре, за ней идет сфера Луны, потом солнца, и так ряд семи планет. Если во всех вещах пребывают боги, как сказали древние мудрецы, тогда что можно сказать о тех частях сферы, в которых данных планет сейчас нет? Они лишены бога? Очевидно, нет. Сама сфера повсюду наполнена бесчисленными духами. Это все Гермес, это все Афродита. (Нам лучше известны латинские имена, Меркурий и Венера.) Но только одна часть всего видна. Как обычно, в противовес только одна школа поднимает голос. Один мудрец с самого начала видел, к чему могут привести вещи подобного рода. "Эпикур ничего из этого не одобряет". (19) С его стороны не было добрым делом, что он уничтожал устоявшееся древнее суеверие, если люди путем обожествления звезд должны были наполнить небо семью семь раз столь же количеством объектов поклонения, как это было раньше. Он не допускает никаких Schwaermerei (прим. пер.- увлечение, грезы, фантазия, нем.) применительно к звездам. Они не божественные одушевленные сущности, они не ведомы Богами. Почему бы астрологам не оставить Бога в мире? Когда их (планет) орбиты неправильны, это происходит не потому, что они ищут пищу. Они просто собрание обычных атомов воздуха или огня-- не важно, каких. Они даже не столь велики- велики настолько, насколько они выглядят, ил возможно, меньше, так как большинство огней обычно на расстоянии выглядят больше. Определенно, не во всех отношениях они живут вечно. Подобно тому, как солнце закатывается каждый день, и новое возникает утром. Возможны всякого рода объяснение, и ни одно не является точным. Monon o muthos apesto! (прим. пер. одного мифа мало, греч.) Во всяком случае, если вы цените свою жизнь и свой разум, не создавайте вокруг них мифов
   В других строках видно то, что могло бы стать энергичным протестом против истинной науки, когда Аристарх из Самоса (250 b. c.) доказывал, что земля не есть центр вселенной, но вращается она вокруг солнца. Но его гипотеза совсем не учитывает это явление, как существовавшая в том момент теория с "эпициклами"; его соотечественники-астрономы были против него; Клеанф с стоиками порицал его за то, что он "тревожит сердце Вселенной", и его ересь совсем немного продвинулась вперед (20).
   Планеты со своими семью сферами, окружающими землю, продолжали быть объектом поклонения. У них были особые боги или руководящие ими духи, предназначенные им. Их упорядоченные движения сквозь пространство порождали повсеместную вечную гармонию. Это прекрасная музыка, превыше земной музыки, эта Музыка сфер, за пределами человеческих грез, которые посвящены этой музыке. Можно сожалеть только об одном - что за исключением нескольких личностей в состоянии транса никто ее не слышал. Казалось, что обстоятельства всегда были неблагоприятны. Возможно, что мы были слишком далеки, хотя если принимать во внимание величину оркестра, это кажется невероятным. Более вероятно, что мы глухи к ней, ибо никогда она не прекращается, и мы находимся в центре ее с первого вздоха (21)
   Планеты также стали элементами в Космосе, Stoicheia. Знаменательно то, что в стоической теологии слово Stoicheion, элемент, приходит к значению Daemon--как Megathos, Величие - означает Ангел.(22) Но вот загадка! Слово Stoicheia, "elementa", долго использовалось для греческих A B C, и в особенности для семи гласных alfa, eta, epsilon, iota, omicron, upsilon, omega. Это не случайность, это не простое совпадение. Гласные - это мистические знаки планет; они правят планетами. Отсюда и странные молитвы, и бесчисленные магические формулы.
   Даже способ измерения времени изменился под влиянием планет. Мы видим, что постепенно вместо старого деления месяца на три периода по девять дней установилась сама собой неделя из семи дней с каждым днем, названным в честь планеты: Солнце, луна, Арес, Гермес, Зевс, Афродита, Хронос. История недели планет приводится Дионом Кассием в его рассказе об иудейской кампании Помпея. Но то была не иудейская неделя. Иудеи презирали такие языческие и политеистические учреждения. То была древняя неделя Вавилона, изначальной обители астрономии и культа планет (23).
   Ибо здесь снова пришла великая иностранная религия, пришла, как вода орошает пустыню, к умам тех, кто обучался неохотно и поверхностно, но в тайне жаждали они древних страхов и восторгов, от которых их освободили. Даже в древности Эсхил называл планеты "яркими властителями, сияющими в небесном огне", и Еврипид говорил о "луче, брошенном от звезд" (24). Но говорится также о том, что впервые учение астрологии пришло на землю эллинов во времена Александра, когда халдей Беросс основал школу на Косе и, согласно Сенеке, Belum interpretatus est (прим. пер.- Бел был истолкован, лат.). Это должно было означать, что он перевел на греческий "Глаз Бела", трактат из семи таблиц, найденный в библиотеке Ашшурбанипала (686-626 г. до н.э.), но составлен он был для Саргона I в третьем тысячелетии до нашей эры. Даже о философе Теофрасте сообщил Прокл (25): он сказал, что "самой необычайной вещью его эпохи была наука халдеев, которые предсказывали не только общественные дела, но даже жизнь и смерть отдельных людей". Можно немного удивиться тому, что Теофраст говорит с такой безоговорочной верой, как предполагает Прокл. Но основной рассказ приводит Диодор, ii. 30 (возможно, из Гекатея).
   "Другие нации презирают греческую философию. Она столь молода и постоянно меняется. У них же обычаи, которые пришли из глубокой древности и никогда не меняются. В особенности халдеи собирали наблюдения за звездами в течение долгого времени, и они учат тому, что каждое событие на небесах имеет свое значение, как часть вечного замысла божественного промысла. В особенности семь странников, или семь планет, зовутся ими Hermeneis, Толкователи: и среди них главный толкователь- это Сатурн. Их работа заключается в том, чтобы заранее истолковать ten ton theon ennoian, мысль, что в уме Богов. Их восхождениями и закатами, и цветом, который они принимают, халдеи предсказывают сильные ветра и бури наступление невероятной жары, кометы и землетрясения и в целом все изменения, могущие принести благо и горести не только народам и странам мира, но и царям, и обычным мужчинам и женщинам. За Семью были Тридцать богов совета, наполовину под и наполовину над землей; каждый десять дней один Посланник или Ангел Звезд проходил сверху вниз, другой - снизу вверх. Над этими двенадцатью богами были двенадцать Мастеров, которые были двенадцатью знаками Зодиака; и планеты проходили по очереди через все дома этих двенадцати. Халдеи составляли пророчества для разных царей, таких как Александр, который победил Дария, и Антигон, и Селевк Никатор, и всегда были правы. И простые люди, которые обращались к ним, считали их мудрость удивительной и сверхчеловеческой".
   Астрология поразила умы эллинов, как некая болезнь поражает людей, живущих на отдаленном острове. Гробница Озимандиаса, как ее описывает Диодор (i. 49, 5), была покрыта астрологическими символами, а гробница Антиоха I, которая была найдена в Коммагене, выглядит так же. Для монархов было естественным верить, что звезды наблюдают за ними. Но и каждый человек был готов принять мысль. Конечно, эпикурейцы отказывались от нее, и то же самое делал Панетий, самая холодная голова среди стоиков. Но в целом стоики уступили. Они вполне обоснованно сформировали ведущую школу философии, и если бы они воспротивились [этой идее], тем самым они бы оказали человечеству добрую услугу. Но они были уже сторонниками веры в божество звезд и доктрины Heimarmene, или судьбы. Они верили в вездесущую pronoia (26), или Провидение божественного разума, и в Sumpathea ton holon --Общность всего сотворенного (27), когда то, что случилось в одной его части, даже самой отдаленной и малозначительной, влияет на все остальные. Кажется, что всего лишь естественной и прекрасной иллюстрацией этой симпатии является то, что движения звезд должны быть связаны со страданиями людей. Она также проявляется в распространенной вере в пророчества и гадания (28). Если пророк может предсказать, что такое и такое событие произойдет, очевидно, что ему предназначено свершиться. Знание о грядущем подразумевает предопределение. Эта вера в пророчества было в действительности, обращением к факту и здравому смыслу. Люди могли порождать тогда, как они могут теперь, большое количество поразительных случаев ясновидения, предчувствия, дара прорицания и пророчества и пр. (29), и тогда было труднее проверить их.
   Доказательство включало стоицизм с некоторыми сомнительными союзниками. Эпикурейцы и скептики Академии могли сколько угодно насмехаться над мировоззрением такого великого человека, как Хрисипп или Посидоний, оставив в важной части его религии незамеченными обманы смутного левантийского "medium". Тем не менее, стоикам не оставалось ничего иного, кроме как приветствовать приход теории пророчества и предопределения, даже если они скептически взирали на нее, так как в ее руках была большая древность и большой запас знания, которое было уважаемо, малопонятно и таким образом возвышенно.
   Во всех религиозных системах поздней античности, если я не ошибаюсь, Семь Планет занимали либо господствующее положение, либо внушали ужас. Великая "Литургия Митры", открытая Дитрихом в магическом папирусе (30) постоянно ставит почитателя лицом к лицу с семью гласными как "Семи бессмертными Космократорами" или Правителями Вселенной, и, видимо, под их влиянием, "Семи девами с головами змей в белых одеждах" и различными прочими семерками. Разные герметические и митраистские сообщества, нассены, описанные Ипполитом (31), и другие гностические объединения, авторы, подобные Макробию и даже Цицерону в его Somnium Scipionis, полны влияния семи планет и желают избежать их власти. Посредством некого простого психологического закона звезд, который неумолимо провозгласил нашу судьбы и постановил или, по меньшей мере, записал постановление, что, несмотря на все стремления, мы должны придерживаться предписанного нам пути; еще более вероятно то, что звезды в разгар нашего смеха знают то, чем этот смех закончится, они становятся безжизненными силами столь же злыми, сколь милостивыми, делая жизнь тщетной. И Сатурн, главный из них, становится самым злым. Для некоторых гностиков он становится Иалдабаофом, богом с головой льва, злым Иеговой (32) Религия поздней античности всепоглощающе включена в замыслы бегства из темницы семи планет.
   И у одного автора за другим, в одном сообществе за другим повторяется эта тема. И ответ в целом оказывается одним и тем же: здесь, на земле, мы под властью рока; увы, на земле самой нам все равно хуже. Мы под Луной, и под Луной есть не только лишь Рок, но и нечто еще более недостойное, и гораздо более злонамеренное, Случай--не говоря уже о слабости и болезнях земли и злых демонах. Над Луной нет места случаю, там только необходимость: Там царит воля остальных шести Космократоров, Правителей Вселенной. Но над ними есть Восьмая область--ее называли его Ogdoas--обитель первичного Бога (33), как бы он не назывался, чье существование предшествовало существованию Космоса. В этой Сфере - истинная сущность и свобода. И даже более чем свобода, здесь конечное единение с Богом. Посему искра божественной жизни, которой является душа человека, не есть просто, как некоторые говорили, aporroia ton astron излучение звезд: она приходит непосредственно от первичного и изначального Бога, Альфы и Омеги, который находится за планетами. Хотя Космократоры швыряют нас туда и сюда, словно своих рабов или неодушевленные предмета, по меньше мере в душе мы \равны им. Почитатель Митры, когда их гневные и ужасные лики предстают перед его взором, бесстрашно отвечает им: ego eimi sumplanos hemin aster, "Я ваш спутник, идущая рядом звезда". Орфик унес в могилу в своем золотом свитке то же самое гордое заявление: во-первых, "Я дитя Земли и Звездного неба"; и также "Я также становлюсь богом" (34). Гностические писания же состоят большей частью из заклинаний, которые должны быть произнесены душой по очереди каждой из планет, по мере того как она проделывает свой полный опасностей путь к последнему пристанищу.
   Это путешествие ожидает нас после смерти, а что же сейчас? В это время существуют инициации, таинства, мистические способы единения с богом. Для неподготовленного человека увидеть Бога лицом к лицу означает неминуемую смерть. Но увидеть его после должного очищения, быть ведомы к Нему истинным путем инициирующим Жрецом есть главное благословление человеческой жизни. Это - умереть и родиться снова. Были постоянные официальные инициации. Есть одна в "Литургии Митры", более одной в Corpus Hermeticum. Апулей (35) долго говорит, хотя и иносказательным языком, как он был инициирован в мистерии Исиды и стал "ее отображением". После долгого поста, одетый в священные одежды и ведомый верховным жрецом, он перешагнул порог смерти и прошел через все Стихии. Солнце воссияло над ним в полночь, он увидел Богов Небес и мира Мертвых. Утром он облачился в небесные одежды, стал на постамент перед богиней, и собрание верующих почитало его как бога. Он стал единым с Осирисом, с Гором - богом с любым именем, которое бы услаждало слух Бога солнца, как бы его не называли. Апулей не открывает его.
   Также, конечно, были происходившие случайно личные инициации и видения бога, приходившие к людям, обладавшим особыми пророческим даром. Святой Павел, как мы помним, лично знал человека, который был вознесен на Третье Небо, и другого, который был подобным образом унесен в рай, где он слышал непроизносимые слова (36), пребывал он в теле или нет, апостол не уточняет. Сам он на дороге в Дамаск видел Христа в сиянии величия, не во плоти. Философ Плотин, как рассказываю его ученики, соединялся с Богом в трансе четыре раза за пять лет (37).
   Кажется, что мы далеко ушли от простоты ранней греческой религии. Но помимо Плотина, который всегда находился особенно в стороне, движение большей частью было реакцией восточных и варварских влияний на самый первобытный доэллинский культ. Единение человека с Богом постоянно происходило посредством Ekstasis--душа должна была очиститься от тела--и Enthousiasmos--Бог должен был войти в почитателя и обитать в нем. Но способы достижения этого единения, хотя временами спиритуализированные и аллегоризированные до крайней степени, были иногда самыми примитивными. Прихоти религиозного чувства могли как возвыситься до вершин, так и пасть до глубин бездны человеческой природы. Конечно, первобытные фракийские дикари, которые опьяняли себя до безумия горячей кровью своего бога-зверя, могли чувствовать себя вполне комфортно во время выполнения некоторых из этих ритуалов, хотя в некоторых других им приходилось использовать замену настоящей крови. Первобытные жрицы, которые в брачной зале ожидали Божественного жениха, даже критские куреты с их Зевсом Куросом (38), эти странные иерофанты "Дома мужей", чьи знаки инициации начертаны на скалах Теры, должны были обнаружить, что их ритуалы снова расцвели на земле после падения эллинизма. "Готовься, как невеста, обрести своего жениха,- говорит Марк-гностик(39),- ты можешь быть тем, что и я, а я могу быть тем, что ты". "Я в тебе, а ты во мне!" - это экстатическое восклицание в одной из герметических литургий. До того произносилась молитва: "Войди в меня, как ребенок в женское чрево" (40).
   Практически во всех литургиях, которые я прочел, ощущалась необходимость посредника между тем, кто искал Бога, и целью его стремлений. Сам Митра виделся Mesites, Посредником, между Ормуздом и Ариманом, но обычный посредник более похож на толкователя или адепта, обладающего тайным знанием, которое он раскрывает неофитам. Обстоятельства, в которых выросли эти системы, оставили свой знак на самих новых богах. Как обычно, социальная структура почитателей отражалась в объекте их поклонения. Когда халдеи пришли на Кос, когда фракийцы в Пире основали свой национальный культ Бендиса, когда египтяне в том же самом порту основали свое общество для египетского ритуала Исиды, когда иудеи в Асуане в пятом веке до нашей эры основали свой собственный храм, в каждом случае должны были приходить прозелиты, которым необходимо было объяснять и истолковывать истину, иногда, возможно, в смягченном виде. И в каждом случае за особым жрецом или инициатором находится более в более великий авторитет в стране, из которой он пришел. Помимо любого объяснения, которое может быть сделано в Пирее, есть еще более глубокое и возвышенное объяснение, известное только лишь великому учителю в Иерусалиме, в Египте, в Вавилоне, или, возможно, в еще неизведанной и неуловимой области Востока. Эта череда откровений, одно за другим, характерная черта всех этих смешанных греко-восточных религий.
   Большая часть герметических трактатов построена в виде инициаций или уроков, которые преподает "отец" "сыну" Птах- Гермесу, Гермес- Тоту или Асклепию, и один из них - нам. Это была древняя формула, естественный способ передачи традиционной мудрости в Египте, где юный жрец периодически становился "сыном" старого жреца. Эту форму мы видим в самой же Греции еще во времена Еврипида, чей Меланипп говорит об ее космологической доктрине: "Это не мои слова, но слова моей матери"(41).
   Это, несомненно, был тот самый язык, который древний шаман обращался к своему ученику. В одной прекрасной литургии Тот борется с Гермесом в мучении духа, пока он не вынуждает Гермеса открыть ему путь единения с Богом, которым сам он ступал ранее. В конце литургии Митры верующему, который прошел через мистические испытания и узрел своего бога лицом к лицу, говорилось: "После этого ты можешь показывать путь другим".
   Но это приводит нас ко второй важной части нашей темы. Мы обратимся от феномена неба к феномену души.
   Если то, что я писал где-либо, было верным, одним из величайших трудов эллинского духа и в особенности Афин пятого века, было то, что он настаивал на том, что является для нас банальным трюизмом, различие между человеком и Богом. Sophrosyne в религии было посланием классической эпохи. Но века до того и после того не верили в такое наставление. Возможно, что древний Шаман и сам был первым Theos. Во всяком случае, первобытные цари и царицы считались божественными (42). Только для некоторых великих поколений это может показаться, что человечество достигло достаточной высоты самокритичности и самоограничения, чтобы отвергнуть эти грезы самоуничижения или мегаломании. Но усилие было слишком велико для ординарного мира; и в более позднее время почти все цари и правители--практически все люди, кто мог управлять достаточным количеством льстецов--снова становятся божественными. Давайте же рассмотрим, как это происходит.
   Во-первых, признание самых трезво мыслящих философов наличия божественного элемента в душе человека было явно провозглашено(43). Сам Аристотель соорудил алтарь Платону. Он не делал ничего суеверного; он не называл Платона богом, но мы можем видеть из его прекрасной элегии к Евдему, что он легко и естественно использует язык культа, который нам может показаться немного странным. Это было то же самое чувство--в целом, благородное и праведное чувство--которое привело философские школы к тому, что считать своих основателей "героями", которые наполнили большую часть Европы и Азии памятниками и культом святых. Но нам следует помнить, что редкий разум мог сотворить своего божественного человека из того, кто был подобен Платону. Более распространенный способ затмить очи людей более груб и более очевиден.
   Для людей, которым была в целом привычна теория Человека-Бога, было трудно не ощутить, что полностью эта концепция воплотилась в Александре. Его огромная сила, его блистательная личность, его достижения, затмевающие фантазии поэтов, привели разум людей к готовности к поклонению. Затем шло то, что цари, которых он покорил, в порядке вещей считались божественными существами (44). Было легко, было почти неизбежно, что те, кто поклонялся "богу" Дарию (45) почувствовали, что тот, кто низложил Дария, был не человек, но еще более великий бог. Благовония, которые жгли перед этими побежденными богами, естественным образом были предложены их победителю. Он же от этого не отказывался. Делать так не было хорошей линией поведения, и самоуничижению не подобало быть одной из слабостей новоявленного правителя (46). Но, кроме того, если вы судите Бога по плодам трудов его, какой Бог мог бы породить лучших почитателей? Часто видели, что люди безнаказанно бросали вызов Зевсу; они видели, как плохо заканчивали верные служители Аполлона. Но те, кто противостояли Александру, какими бы могущественными они не были, всегда раскаивались в том, что бросали ему вызов, а те, кто был ему верен, всегда получали свою награду. При его преемниках культ приобрел более официальный характер. Селевк, Птолемей, Антигон, Деметрий - все в различной степени и различным образом были обожествлены восклицаниями тех, кто им поклонялся. Видимо, Птолемей Филадельф был первым, кому при жизни оказывали некоторые почести как божеству. После смерти своей жены в 271 году он провозгласил и ее, и себя божествами в культе Theoi Adelphoi, "Божественных Брата и Сестры". Конечно, это все было полно лести, обычной эгоистичной лживой лести, и ее неизбежной спутницы - мании величия. Каждый, кто читает личную историю Птолемеев, Селевкидов или Цезарей, видит это. Но это еще не все объяснение.
   Одной из характерных черт периода Диадохов было концентрация капитала и военных сил в руках личностей. Птолемеи и Селевкиды имели в то время своем распоряжении силы намного более грандиозные, чем некие Перикл, Никий или Лизандр (48). Народ маленьких городов эгейских равнин должен был чувствовать по отношению к этим великим иноземцам то же самое, что чувствовали бедные индийские крестьяне во время наводнения и голода по отношению к английскому чиновнику. На земле жили люди, которые совершали вещи, которые были за пределами возможностей человека. Были некоторые города, разрушенные землетрясением; был тот, кто своим кивком мог простроить их заново. Всегда приходил голод, и большей частью он был неискореним. И был тот, кто мог играючи утихомирить голод. Провинции разорялись и опустошались постоянными войнами: очередной завоеватель в ходе войны уничтожал целые земли; и он мог как уничтожить их, так и спасти. "Что же подразумевать под богом,- может сказать простой человек, если эти люди - не боги? Единственное отличие заключается в том, что эти боги видимы, а старых богов никто увидеть не мог".
   Титулы, которые принимали эти божественные цари, ясно рассказывают эту историю. Антиох Эпифан--Явление Бога; Птолемей Эвергет (прим. пер.- благодетель, греч.), Птолемей Сотер (прим. пер.- спаситель, греч.) Между тем есть и Кераунос, или Никатор, "Громовой", или Бог молнии, но большей частью это Сотер, Эвергет, Эпифан, Спаситель, Благодетель, Явление Бога в различных вариациях. В почтительных надписях и трудах ученых, филантропия(filanthropia) была, во всяком случае, наиболее выдающейся характеристикой Бога на земле. Действительно ли эти люди чувствовали, что спасти или облагодетельствовать человечество было более богоподобно, чем проклинать и уничтожать его? Философы же в целом говорили так, и простой народ притворялся, что верил им. По крайней мере, то был политический ход: управляя полубезумной гордостью одного из этих царьков, скорее напоминать ему о его милосердии, нежели об его гневе.
   Вендланд в своей прекрасной книге, Hellenistisch-roemische Kultur, призывает обратить внимание на надпись 196 г. до н.э. в честь юного Птолемея Эпифана, который сделал это заявление возрасте двенадцати лет (48). Это типичный документ греко-египетского культа царей:
   "В царствовании юного царя, унаследованном им от отца, Господин Корон, великий во славе, умиротворитель Египта и благочестивый к богам, превосходящий своих соперников, Возвращающий жизнь человеку, Господин Тридцатилетий, как Гефест Великий, Царь, подобный солнцу, Великий Царь Верхней и Нижней Земель; порождение Бога Любви Отца, кого благословил Гефест, кому Солнце даровало победу; Живой образ Зевса; Сын Солнца, Птолемей Вечноживущий, Возлюбленный Птха; в девятый год Аэтоса сын Аэтоса, Жрец Александра и Богов-Спасителей и Богов-Братьев, и Богов-Благодетелей и Богов Любви Отца и Явление Того Бога, кому надлежит вознести благодарности".
   Жрецы, которые приходили на церемонию его коронации в Мемфисе, провозглашали:
   "Видя, что царь Птолемей вечноживущий, Возлюбленный Птха, Явление Бога, которому возносятся благодарности, рожденный от Царя Птолемея и Царицы Арсинои, Богов Любви Отца, совершил множество благодеяний для храмов и тех, кто в них, тех, кем он правит, будучи изначально Богом, рожденным от Бога и Богини, как Гор, сны Исиды и Осириса, который пришел, чтобы помочь своему отцу Осирису, (и?) в своем благосклонном расположении к Богам посвятил храмам доходы в виде серебра и зерна, и потерпел множество убытков, чтобы привести Египет к солнечному свету и дать мир Храмам, и всеми своими силами выказал любовь к человечеству".
   Когда жители Ликополиса восстали, мы слышим:
   "в короткое время он взял город натиском и уничтожил всех нечестивцев, что обитали в нем, даже как Гермес или Гор, сын Исиды и Осириса, победил тех, кто был из ранее восставших в тех самых местах. . . взамен Боги даровали Ему Здоровье, Победу, силу и все прочие блага, и царство осталось с ним и его сыновьями во веки вечные" (49).
   Заключение, которое жрецы выводят из этих фактов, то, что все титулы и почести юного царя недостаточны и их следует увеличить. Это типичный и потрясающий неэллинский документ об эллинистическом Богочеловека в его явлении как Царя.
   Итак, первые последователи Александра провозглашали себя большей частью членами школы стоиков, и в устах стоиков это учение о потенциальной божественности человека было вдохновляющим. Для них добродетель была поистине божественной вещью в человеке; и большинство божественных разновидностей добродетели заключалось в том, что помогало человечеству. Любить человечество и помогать ему было согласно учению стоиков самой сущностью Бога. Если удалить Pronoia от Бога, говорит Хрисипп (50), это будет то же самое, что лишить огонь света и жара. Это учение восхитительно выражено Плинием фразой, которая, возможно, есть перевод Посидония: "Бог есть помощь человека человеку; и это-путь к вечной славе". (51)
   Эта теория укоренилась в умах множества римлян. У великого римского правителя часто была возможность таким образом помочь человечеству в самом обширном масштабе, и он был склонен думать, что подобная жизнь открывает путь на небеса. Следует понимать, пишет Цицерон (Tusc. i. p. 159 32), что "боги подобны людям и чувствуют себя рожденными для того, чтобы помогать, защищать и спасать человечество. Геркулес вошел в число богов. Такого бы никогда не случилось, если бы он сам не выстроил путь для себя, когда был среди человечества".
   Я использовал, скорее, некоторых поздних авторов, хотя, видимо, эти идеи в значительной степени пришли от Посидония (52). Но до Посидиния имели место некоторые факты, на которые мы должны были опереться, и эти факты оказали влияние на религиозные рассуждения. Когда Александр совершил свое победоносное путешествие в Индию, и после того из него сделали бога, невозможно, чтобы в ней не отразилась та же самая история, которая относилась к мифу, связанному с Дионисом. Разница была только в том, что Дионис начал с Индии и странствовал в другом направлении: это было единственным отличием. Казалось, что поток света пролился на традиционную мифологию, которая, несомненно, всегда была загадкой для вдумчивого человека. Было невозможно поверить в нее в таком виде, в каком она существовала, и трудно, в эпоху, в которой не было никаких представлений о науке и мифологии--представить, что все это было ложью, и великие Гомер и Гесиода были не лучше лжецов. Но поколение, которое было свидетелем официального обожествления различных Селевкидов и Птолемеев, казалось, неожиданно прозрело. Традиционные боги, с Геркулеса и Диониса до Зевса, Кроноса и даже Урана, были просто древними правителями и благодетелями человечества, которые либо по своей собственной воле, либо в знак благодарности от своих подданных были перенесены на небеса. Таково было точное значение того, что их сделали божественными: они были отнесены к поистине бессмертным, Солнцу, Луне, Звездам, Зерну и Вину и вечноживущим элементам.
   Философская выдумка Эвгемера, обнародованная еще в третьем веке до нашей эры, имела неожиданный успех и огромное влияние (53). То была одна из первых греческих книг, переведенных на латинский, и надолго стала она излюбленным оружием отцов церкви в полемике с политеизмом. Эвгемеризм был, на первый взгляд, весьма блистательной теорией; и, как мы заметили, он имел особое значение для римлян.
   И хотя такая концепция могла услаждать отдых человека государственного, едва ли она способна была удовлетворить серьезную мысль философа или человека религии. Если человеческая душа действительно содержит в себе частицу Бога и сама по себе божественна, ее божественность не может зависеть от обладания великими богатствами, армиями и выстроившимися подданными. "Если помощь человека человеку есть Бог, помощь, о которой идет речь не может быть материальной. Религия, которая заканчивается только лишь обожествлением царей и богачей, может быть популярна в народе, но она обличает сама себя".
   На самом деле в целом тенденция греческой философии после Платона, с некоторыми показательными исключениями, особенно среди романтизированных стоиков, заключалась в отвращении от мира внешнего и обращении к миру внутреннему. В религиозных писаниях того периода можно встретить мысль о том, что настоящий спаситель людей не тот, кто защищает, их от землетрясений и голода, но тот, кто в некотором смысле спасает их души. Он открывает им Gnosis Theou, Знание Бога. "Знание", о котором идет речь, не просто интеллектуальное знание. Это полное единство, слияние сущего. И, как следует напомнить нашему холодному современному интеллекту, тот, кто "познал" Бога, сам таким образом обожествлен. Он есть образ Бога, сын Бога, в этом смысле он и есть Бог (54). Совокупность идей, описанная в первом из исследований, и объяснит легкость, с которой состоялся данный переход. Почитатель Вакха достаточно просто становился самим Вакхом, потому что в действительности бог Вакх был всего лишь проекцией человеческих Bacchoi. И в эллинистическую эпоху представление об этих вторичных размышляющих богах легко было создано посредством аналогии людей-толкователей. Конечно, в изобилии имеются примеры настоящих проповедников и чудотворцев, которые по своему влиянию считались и воспринимались как боги. Происшествие с Павлом и Варнавой в Листре (55) показывает, как легко могло произойти подобное. Но, как правило, как я подозреваю, самый рьяный жрец или проповедник предпочитал иметь Бога за собой. Он проповедовал, он исцелял больного и изгонял бесов, но не от своего имени, а от имени Бога, который его послал. Действительно же истинный жрец, который инициирует тебя или меня, есть сам Образ Бога; но над ним находятся более великие и более мудрые жрецы, над ними другие, а над всеми - один вечный Божественный Посредник, который, будучи совершенно Богом и совершенно человеком, один может полностью открыть Бога человеку и привести душу человека к небесному пути, за пределами Перемен, Рока и Домов семи Правителей к конечному миру. Кое-где я видел этот гностический или раннехристианский знак. Иной Пастырь или Спаситель стоит, его стопы на земле, его голова возвышается над планетами, он возносит своего последователя на своих простертых руках.
   О гностиках повсеместно думают как о христианских еретиках. В действительности гностические секты были разбросаны по эллинистическому миру как до христианства, так и после него. Они должны были существовать в Антиохии, и возможно, в Тарсе и до времен Павла и Аполлония. Их Спаситель, как Иудейский Мессия, укоренился в умах людей задолго до Спасителя христиан. "Если мы посмотрим внимательнее, - пишет профессор Буссе, - результат проявляется весьма ясно: фигура Искупителя не ожидала христианства, чтобы проникнуть в религию Гнозиса, но уже присутствовала там в различных формах".(56) Примечательно, что его можно увидеть в двух дохристианских документах, открытых благодаря проницательному анализу и глубокому изучению доктора Райценштайна: откровение Поймандра, напечатанное в "Герметическом корпусе", и проповедь нассенов у Ипполита, Refutatio Omnium Haeresium, которая соединяется с культом Аттиса (57). Насильственное и антиеврейское подавление большинства сект--говорят о "проклятом Боге евреев" и идентифицируют его с Сатурном и Дьяволом--указывают в целом на дохристианские условия [возникновения]: и совершенно нехристианскую точку зрения в мандейской и манихейской системе.
   Их Искупитель происходил согласно ясной очевидной генеалогии от "Tritos Soter" древней Греции, смешавшись с подобными фигурами, как Аттис и Адонис в Малой Азии, Осирисом в Египте и особенной иудейской идеей Мессии для избранного народа. У него были разные имена, которые потом постепенно начали вытесняться именем Иисус "Христос", "Помазанник". Превыше всего, был он Человек "Второй/Иной Человек" или "сын Человеческий". Происхождение этой фразы нуждается в пояснении. Из того что первоначальный невидимый Бог, чей дух Он есть, сотворил Человека по своему подобию, так как святые (и божественные цари) есть образы Бога, из этого следует, что Он Сам есть Человек. Он истинный, изначальный, совершенный и вечный Человек, все воплощенные люди есть лишь слабые его подобия. Он также Отец, Спаситель его Сын, Образ Отца, "Второй/Иной Человек", "Сын Человеческий". Способ, которым он проводит свою мистерию Искупления, отличается. Она терзается воспоминанием о старом Страдающем и Умирающем Боге, о котором мы говорили в первой из наших глав. Она энергично восприняла "Праведного Человека" Платона, который "будет и наконец, пострадав отвсех бед, он будет пронзен или распят (58). Но он нисходит по своей свободной воле или по вечному замыслу отца небес через сферы всех Архонтов или Космократоров, через планеты, чтобы спасти человечество, иногда, чтобы спасти Павшую Деву, Душу, Мудрость, или "Жемчужину" (59). Архонты позволяли ему пройти, потому что он замаскировался; они не узнают его (cf. 1 Cor. ii. 7 ff.). Когда его труд закончен, он восходит на небеса и восседает во славе рядом с Отцом; он побеждает Архонтов, ведет их пленниками в своем триумфе, срывает с них их доспехи (Col. ii. 15; cf. Предыдущий стих), иногда он даже их распинает в их небесных обителях (60). Эти идеи повлияли на Послания Колоссянам и Эфесянам. Сам Павел постоянно использует их язык, но в основном мы видим, что он не одобряет избыток суеверия, реформаторства, невежества, отрицания. Возможно, что его еврейской крови было достаточно, чтобы он продолжал придерживаться строгого монотеизма. Хотя он принимает существование Ангелов и Архонтов, Начала и Сил, он презирает элементы, и, видимо, намеренно, толкует противоположным образом доктрину первого и второго человека (61). Он ничего не говорит о Троице Божественных сущностей, которая была обычна для гностицизма, ничего о Божественной Матери. В его разуме, при всем его неистовом мистицизме, было нечто от какой-то безупречной стерильности, что отличает ранние христианские труды, такие как "Октавий" Муниция Феликса и Послание к Диогнету, такой безмерной свежестью. Несомненно, он одна из величайших фигур греческой литературы, но его система находится за пределами предмета настоящего очерка. Мы обращаем внимание только на последние проявления эллинистической религии, которые, возможно, создают фон для его философии. Это странный случай, и он показывает, из какой необычного материала созданы мы, люди - когда подходим к изучению этих таинственных объединений, происходящих от пролетариата Леванта, суеверных, одураченных шарлатанами и беспомощно невежественных людей, которые еще верили в Богов, порождающих детей от смертных матерей, которые брали "Слово, "Дух", "Божественную Мудрость", чтобы быть личностями с такими именами, которые превращали бессмертие душа в "воскресение тел" (62), были теми, кто прежде встали на главный путь к величайшей религии западного мира
   Я пытался обрисовать основные формы верований, к которым двигалась или склонялась эллинистическая философия. Позвольте мне на нескольких страницах остановиться на характерном методе, которым она его достигла. Его можно выразить одним словом - Аллегория. Вся эллинистическая философия с первых стоиков пронизана Аллегорией. Это применимо к Гомеру, к религиозным традициям, к древним обрядам, ко всему миру. Для Саллюстия в конце рассматриваемого нами периода весь материальный мир был всего лишь великим мифом, вещью, ценность которого заключалась не в нем самом, но в том духовной значении, которое он прятал и скрывал. Для Клеанфа Вселенная изначально была мистическим представлением, в котором бессмертные звезды были танцорами, а Солнце - жрецом-факелоносцем (63). Хрисипп сводил гомеровских богов к физическим или этическим принципам; и Крат, великий критик, применял аллегорию во всех подробностях для толкования владеющего вселенской мудростью поэта (64). У нас есть два небольших, но полных труда, которые показывают то, во что вылилась эта тенденция, Корнут, "Peri theon" (прим. пер.- о Богах, греч.) и "Гомеровские аллегории" Гераклита, небольшой блистательный труд первого века нашей эры. Я не буду углубляться в детали, они в изобилии доступны, а часто по отдельности нелепы. Побочный продукт той же самой деятельности- мистический трактат о языке: некий Титан у Гесиода именуется Koios. Почему? Потому что Титаны- элементы, и естественно, что один из них является элементом Koiotes, слово на ионийском диалекте греческого, обозначающее "качество". Египетское Исида происходит от корня греческого слова eidenai, Знание, а египетский Осирис - от греческого hosios и hiros ("святой" и "священный" или, возможно, более точно- "законный" и "табу"). Это полностью абсурдно? Я думаю, нет. Если весь человеческий язык, как думают большинство мыслителей, есть божественное установление, чаша, наполненная до краев божественным смыслом, так что глубоко размышляя над каждым словом благочестивый философ может постигнуть заключенную в нем тайну, так что нет трудности предположить, что тайна, которая кроется в египетском слове, может быть найдена и в греческом, или тайна греческого слова - в вавилонском. Язык един. Боги, которые сделали все эти языки равными, могли их использовать, и использовать их любыми способами для создания своей божественной тайны.
   Нам придется немного напрячь воображение, чтобы понять этот метод аллегории. Она не так бездушна, как нам кажется. Нам следует помнить, что, во-первых, как применяет аллегорию античная литература и ритуал, аллегория была по крайней мере vera causa--это был феномен, который действительно существовал. Наглядный пример- Гераклит из Эфеса. Он свободно выражался языком, непонятным простонародью, несшим более таинственное значение для его учеников. Пифагор делал то же самое. Пророки и религиозные писатели должны были делать то же самое даже ценой великих усилий (65). И мы достаточно хорошо знаем историю ритуала, чтобы быть уверенными в том, что великий его идеал по сути аллегоричен. Эллинистическая эпоха не создала сознательно теорию аллегории.
   И, во-вторых, нам следует помнить о том, какие состояния разума склонны порождать этот типа веры. Это не презренные состояния ума. Им нужен только стойкий идеализм, который отталкивают факты опыта, и практически неизбежно приходит аллегория. Факты не могут быть восприняты такими, какие они есть. Их следует объяснить, как имеющие иное значение.
   Возьмем самого серьезного стоика или платоника, человека пламенного ума, который одержим идеалами своей философии, и в то же самое время он чувствует, как его сердце трепещет от красоты древней поэзии. Что он должен делать? С одной стороны, у нас есть Зоил или сам Платон, или проповедники-киники, обвиняющие Гомера и других поэтов без угрызений совести как тех, кто проповедовали глупость. Он мог относиться к поэзии так, как английские пуритане относились к сценe. Но каково же удовлетворительное решение? Вспомним, что эти поколения были обычно приучены к тому, чтобы высоко оценивать, голос своего внутреннего сознания, и внутреннее сознание человека, исполненного чувств, провозглашало, что любое подобное решение ложно: что Гомер не лжец, но он благороден и велик, как наши отцы всегда нас учили. С другой стороны, явился аллегорист Гераклит. "Если Гомер не использовал аллегории, но совершал всевозможные богохульства". Согласно этой теории словам дозволялось обладать их древней красотой и магией, но в их внутреннем значении они дополняются еще кое-чем, помимо того, что они носят внешне. Весьма похоже, что это может быть более приземленное и мене поэтичное значение; но я не уверен, что эти стихи не дойдут просто до процесса вдумчивого исследования, по мере того, как они теряют свою изначальную неточность толкования. Во всяком случае, это и было тем путем, по которому шли. Люди, о которых я говорю, не были склонны к тому, чтобы отринуть некое переживание, которые, казалось, могли бы более уподобить мир божеству или питать их духовные и эмоциональные устремления. Они оставили их босоногим киникам. Они жаждали поэзии и жаждали философии; если двое говорили как враги, их слова должны быть оправданы тем, кто любил их обоих.
   Тот же процесс применялся и к самому миру. Нечто подобное ему обычно использовалось религиозными идеалистами всех эпох. Фундаментальной доктриной стоицизма и большей частью всех идеалистических верований было совершенство и высшее блаженство мира, и абсолютное выполнение замысла Бога. Сейчас очевидно, что вера эта не основана на опыте. Презренный мир, чтобы сделать его праведным среди всех злодеяний, никогда не поддавался такому явному заблуждению, как это. Несомненно, это был столь громкий протест против вероучения, столь громкий, каким он был всегда, что иногда последователь Посидония или пифагореец, со своим слухом, направленным к музыки сфер, иногда был вынужден его услышать. И каков был его ответ? Он повторяется в литературе всех сект. Наш человеческий опыт слишком незначителен: вещи на земле могут быть дурны, и более чем дурны, но , ох, "только если вы пойдете за Луну!" Именно там начинается истинный Космос. И, конечно, если мы туда заглянем, мы узнаем, что они говорят, что он начинается за Солнцем. У идеализма некого типа всегда будет свой путь; если тяжелая жизнь производит унцию, фунт или миллионы тонн фактов против него в своем измерении, это просто мечты миллионов в их измерении, и враг подавлен и задушен. Я не желаю насмехаться над этими стоиками Посидония, герметистами, гностиками и пифагорейцами. Они любили благо, вера их была сильна и даже ужасна. Скорее хочется склониться перед их алтарями и воскликнуть: Magna est Delusio et praevalebit (прим.пер. - "велико заблуждение, и оно торжествует" лат.).
   Но в целом человек уходит от их книг с впечатлением, что вся эта аллегория и мистицизм дурны для человека. Она может сделать эмоции сентиментальными, она, несомненно, ослабляет понимание. И, конечно, в этом труде я обхожу стороной много прочих более грубых форм суеверия. Справедливости ради, и их не следует забывать.
   Если тот, кто читает Прокла и "Герметический корпус" и желает утешения, он его найдет, скорее, возможно, в трудах старого благородного эпикурейца который жил в Эноанде в Каппадокии примерно в 200 г. до н.э. Его звали Диоген (66). Его труды сохранились в фрагментарном состоянии, не на папирусе или пергаменте, но на стене большого портика, где он выгравировал их для прохожих. Он жил в мире суеверий и глупого ужаса, и он подробно описал великую доктрину Эпикура ради спасения рода человеческого.
   "Будучи годами принесен к закату своей жизни, и ожидая того момента, как я покину сей мир с радостной песнью, наполняющей меня счастьем, я решил, что до того как я покину сей мир помочь хорошим людям. Если один человек, или два, или три, или четыре, или любое небольшое количество, которое вы выберете, были бы погружены в печаль и меня бы призвали, чтобы помочь одному за другим, я бы приложил все усилия, чтоб каждому даровать наилучшее утешение. Но сейчас, как я сказал, большинство людей лежат больные, как будто это эпидемия, от своих ложных представлений о мире, и рассказ о них увеличивается; и подражанием они заражаются друг от друга, как овцы. И дальше получится помочь только тем, кто придет после нас--потому что они тоже наши, хотя они еще не родились; и любовь к человечеству повелевает нам помочь странникам, которые могут пройти мимо. Посему доброе послание Книги есть на этой стене, и оно направлено в общество, чтобы быть лекарством, исцеляющим человечество".
   Народ того времени и соседи должны были вообразить себе, что у старика был дурной мотив. Они понимали мистерии, искупления, откровения. Они понимали магию и проклятия. Но они, очевидно, были озадачены этим простым посланием, которое только говорило им использовать их разум, их мужество и их сочувствие и не бояться смерти или гневных богов. Доктрина была сжата в четыре предложения сосредоточенного красноречия, которые создал в отчаянии переводчик (67): "Ничего не следует бояться в Боге: Ничего нельзя почувствовать в смерти: Блага можно достигнуть: Зло можно вынести".
   Конечно, теории этого доброго старого человека не представляли всю истину. Быть ведомом антипатиями всегда есть знак слабости или поражения; и всегда есть упадок духа слепо отрицать из страха быть глупцом, так и слепо верить из страха упустить некий эмоциональный стимул.
   Нет легкого пути в этих вопросах. Признаюсь, что мне, когда я пишу здесь о них, кажется странным осознавать, что в данное время большая часть моих друзей и близких, насколько можно судить, совершенно уверены в том, что они обладают неким сверхъестественным знанием. Как правило, каждая личность принадлежит к некому сообществу, которое получило в писании результат божественного откровения. Я не могу разделять подобное чувство. Непознанное окружает нас со всех сторон, и нам нужно некое отношение к нему, отношение, которое будет зависеть от общей дисциплины человеческого ума и всей склонности его характера. Насколько зайдут разум и сознание, нам следует решительно идти за их строгим руководством. Когда они ослабевают, как должно им ослабеть, нам следует как можно лучше использовать эти ослабевшие силы понимания, предположения и ощущения посредством которых, в итоге, постигает высокая правда, как и высшее искусство и поэзия: всегда старательно стремиться к истине не ради нашего собственного эмоционального удовлетворения, осторожно, чтобы не отрицать истинные потребности мужчин и женщин, хотя они и наполняют нашу жизнь мечтами; и помня, что в мире, где свет тускл, и сами звезды блуждают, следует идти осторожно.
  
   Библиографическое примечание:
   Моей целью является не создание некой систематизированной библиографии, но некоторых рекомендаций, которые могут быть полезны ученым, которые желают углубиться в тему, как я сделал это применительно к классической Греции
  
   По отношению к греческой философии я использовал кроме Аристотеля и Платона, Диогена Лаэртского и Филодема, Diels, Fragmente der Vorsokratiker; Diels, Doxographi Graeci; von Arnim, Stoicorum Veterum Fragmenta; Usener, Epicurea; и древние Fragmenta Philosophorum of Mullach.
  
   О язычестве и гностицизме: Reitzenstein, Poimandres; Reitzenstein, Die hellenistischen Mysterienreligionen; Dieterich, Eine Mithrasliturgic (also Abraxas, Nekyia, Muttererde, &c.); P. Wendland, Hellenistisch-RЖmische Kultur; Cumont, Textes et Monuments relatifs aux MystХres de Mithra (also The Mysteries of Mithra, Chicago, 1903), and Les Religions Orientales dans l'Empire Romain; Seeck, Untergang der antiken Welt, vol. iii; Philo, de Vita Contemplativa, Conybeare; Gruppe, Griechische Religion and Mythologie, pp. 1458-1676; Bousset, Hauptprobleme der Gnosis, 1907, с хорошей библиографией в ведении в Quarterly Review, No. 424 (June 1910), and the Hibbert Journal, xi. 1 (October 1912). Dokumente der Gnosis, by W. Schultz (Jena, 1910), дает в высшей степени субъективный перевод и реконструкцию большинства гностических документов: "Герметический корпус" переведен на английский G. R. S. Meade, Thrice Greatest Hermes, 1906. Первый том Dr. Scott's монументального издания Hermetica (Clarendon Press, 1924) появился с небольшим опозданием, чтобы быть использованными для написания настоящего труда.
   Об иудейской мысли дохристианской эры Dr. Charles's Testaments of the Twelve Patriarchs; и того же автора Book of Enoch,и the Religionsgeschichtliche ErklДrung des Neuen Testaments by Carl Clemen, Giessen, 1909.
   Из христианских авторов, кроме новозаветных, из тех, что принимаются во внимание Ипполит (ум. 250 н.э.), Refutatio Omnium Haeresium, Эпифаний (367-403), Панарион , Иереней (ум.202 н.э.), Contra Haereses, i, ii. Для простого знакомства с проблемой, представленной новозаветной литературой я осмелюсь порекомендовать Prof. Bacon's New Testament, in the Home University Library, and Dr. Estlin Carpenter's First Three Gospels. В таком обширном списке литературы я не решусь дать еще какие-либо рекомендации, но для общего введения в историю религий с хорошей и краткой библиографией я скорее отослал бы читателя к Salomon Reinach's Orpheus (Paris, 1909; английский перевод того же года), книги обширной эрудиции и яркой мысли.
  
   Примечания:
  
   (1) Мистер Маррет указал, что истоки этой идеи кроются в первобытной человеческой природе: The Birth of Humility, Oxford, 1910, p. 17. Возможно, было бы странно сказать, что человек бежит от священного, как от ужасного, укрывается от него ним, как от таинственного, и простирается перед ним, как перед табу. С другой стороны, простым кажется то, что все эти три негативные качества священного, взятые вместе со стороны человека, соотносятся с неким негативным состоянием сознания. Психологи соотносят чувства связанные с бегством, изоляцией и поклонением под общим словом "астеническая эмоция" На простом английском языке- это все формы замирания сердца, ощущения слабости. Это общий тип внутреннего настроения должен быть психологической основой Смирения. Взятая в своем социальном значении эмоция будет , конечно, демонстрировать бесчисленные оттенки сложности; она будет пробуждено и снова найдет свое практическое выражение всеми возможными способами. При всех этих разнообразных условиях, однако, разумно предположить, что то, мистер Макдугалл назвал бы "центральной частью" переживания, остается тем же самым. Перед ликом священного у простого человека сжимается сердце, это прилив разновидности "астенической эмоции" Мистер Мэррет продолжает: "Если бы все Религии, однако, относились просто к страху. Но таковы не все. Есть у священного и позитивная сторона, которую нужно принимать во внимание". Также следует заметить, что Шляйермахер (1767-1834) поместил сущность религии в чувство абсолютной зависимости без попытки определить объект, на который оно направлено.
  
   (2) Usener, Epicurea (1887), pp. 232 ff.; Diels, Doxographi Graeci (1879), p. 306; Arnim, Stoicorum Veterum Fragmenta (1903-5), Chrysippus 1014, 1019.
  
   (3) Juv. x. 365 f.; Polyb. ii. 38, 5; x. 5, 8; xviii. 11, 5.
  
   (4) Cf. also his Consolatio ad Apollonium. Самый ранний текст, возможно, есть интересный отрывок Деметрия из Фалер (fr. 19, in F. H. G. ii. 368), написанный около 317 года до н.э.. Его с почтением цитирует Полибий xxix. 21, with reference to the defeat of Perseus of Macedon by the Romans:
   "Очень часто приходится мне вспоминать изречение Деметрия Фалерского, именно: желая показать людям в своем сочинении о судьбе нагляднейший пример ее неустойчивости, он останавливается на том времени, когда Александр разрушил персидскую державу, и говорит следующее: "Нет нужды вам брать бесконечно долгое время, ни даже огромное число поколений; достаточно оглянуться назад не более как за пятьдесят лет, чтобы познать жестокость судьбы. Думаете ли вы, что персы или царь персидский, македоняне или царь македонский поверили бы божеству, если бы за пятьдесят лет до сего оно предсказало будущую судьбу их, что к нашему времени не останется самого имени от персов, которые были тогда господами чуть не всего мира; что надо всей землей будут властвовать македоняне, самое имя которых раньше того не существовало. Однако безжалостная к нам судьба, которая все перестраивает наперекор нашим расчетам, обличает свою мощь необычайными событиями, научает всех людей, как я думаю и теперь, когда счастье персов перешло на македонян, что им она предоставила такие блага в пользование до тех пор, пока не примет иного решения", -- что и наступило при Персее. Как бы по внушению божества Деметрий угадал эту перемену в будущем. Со своей стороны, доведя рассказ до тех времен, когда македонское царство было разрушено, и будучи очевидцем этого события, я решил не молчанием обойти его, но заключить повесть о нем подобающим суждением и привести на память слова Деметрия, которые, по-моему, обличают скорее божеское, нежели человеческое дарование: в них чуть не за полтораста лет угаданы грядущие события". (пер. Ф.Г. Мищенко)
   (5) Eur., Tro. 886. Буквально это значит "Необходимость в том, как развиваются вещи".
  
   (6) Zeno, fr. 87, Arnim.
  
   (7) Chrysippus, fr. 913, Arnim.
  
   (8) Cleanthes, 527, Arnim. "Благововение пред тобой Зевс, пред Тобой, Судьба". Plotinus, Enn. iii. i. 10.
  
   (9) Epicurus, Third Letter. Usener, p. 65, 12 = Diog. La. x. 134.
  
   (10)_1 Aristotle, fr. 12 ff.
  
   (11) e. g. Chrysippus, fr. 1076, Arnim.
  
   (12)_1 Themis, p. 180, n. 1.
  
   (13) Not to Plotinus: Enn. ii. ix against the Valentinians. Cf. Porphyry, Aformai 28.
  
   (14) Bousset, Hauptprobleme der Gnosis, 1907, pp. 13, 21, 26, 81, &c.; pp. 332 ff. Она становится Еленой в прекрасном мифе "симонианских гностиков"--Еленой, что забыла свое имя и свой народ и стала рабыней в публичном доме в Тире. Симон обнаруживает ее, , постепенно возврашает ей память и выкупает ее. Irenaeus, i. 23, 2.
  
   (15) De Iside et Osiride, 67. Он отличает их от истинного Бога, однако, как то делал Саллюстий.)
  
   (16) Митру почитали киликийские пираты, покоренные Помпеем. Plut., Vit. Pomp. 24.
  
   (17) ekegnos tou protou потом первого бога. Plato (Diels, 305); Stoics, ib. 547, l. 8.
  
   (18) Aristotle (Diels, 450). Hosas de einai tas sfairas, tosoutous huparhein kai kinountas theous
   Которое сферические, ими управляют и двигают ими боги.
   Chrysippus (Diels 466); Posidonius, ib. (cf. Plato, Laws. 898 ff.). See Epicurus's Second Letter, especially Usener, pp. 36-47 = Diog. La. x. 86-104. О питании, которое требует небесным телам см. cf. Chrysippus, fr. 658-61, Arnim.
  
   (19). Ho de Epikouros oueden touton egrinei. Diels, 307a 15. Cf. 432a 10.
   (20) Heath, Aristarchos of Samos, pp. 301-10.
  
   (21) Pythagoras in Diels, p. 555, 20; лучшая критика у Аристотеля, De Caelo, chap. 9 (p. 290 b), самый полный рассказ у Макробия, Comm. in Somn. Scipionis, ii.
  
   (22) See Diels, Elementium, 1899, p. 17. Эти латинские буквы до сих пор используются в католических ритуалах при освящении церквей.
  
   (23) Семидневная неделя была также известна Псевдо-Гиппократу peri sarkon (прим. пер.-о плоти, греч.) ad fin., но дата этого труда вы высшей степени загадочна.
  
   (24) Aesch., Ag. 6; Eur., Hip. 530. Also Ag. 365, где astron belos (лучи звезд) стоит рядом. Это ты в Александра направил свой лук,
   Но до срока спускать не хотел тетиву,
   Чтоб в широкое небо, в надзвездный простор
   Не взлетела стрела понапрасну.(пер.С.Апта)
   (25) Proclus, In Timaeum, 289 f; Seneca, Nat. Quaest. iii. 29, 1.
  
   (26) Chrysippus, 1187-95. Esse divinationem si di sint et providential (прим.пер.- это гадание, есть божественное есть и предначертанное, лат.)
  
   (27) Cicero, De Nat. De. iii. 11, 28; especially De Divinatione, ii. 14, 34; 60, 124; 69, 142. "О какой взаимосвязи в природе, и как бы гармонии и согласия, -- того, что греки называют sumpatheia, можно заключить, что либо выемка в печени имеет отношение к моему небольшому состоянию, либо мой маленький доход -- к небу, земле, ко всей природе вещей??" (пер. М.И.Рижского) спрашивает скептик во втором из этих отрывков.
  
   (28) Chrysippus, 939-44. Vaticinatio probat fati necessitatem. (прим.пер.- прорицание доказывает необходимость судьбы, лат.)
  
   (29) Chrysippus, 1214, 1200-6.
  
   (30) Eine Mithrasliturgie, 1903. The MS. is 574 SupplИment grec de la Bibl. Nationale. Формулы различных религий использовались как магические средства, как наши ведьмы используют молитву "Отче наш", прочитанную наоборот.
  
   (31) Refutatio Omnium Haeresium, v. 7. Они поклонялись змею, nahash.
  
   (32) Bousset, p. 351. Также, несомненно, имела место враждебность зороастризма старым вавилонским богам планет. Ib. pp. 37-46.
  
   (33) Или в некоторых гностических системах матери.
  
   (34) Harrison, Prolegomena, Appendix на орфических табличках.
  
   (35) Ap. Metamorphoses, xi.
  
   (36) 2 Cor. xii. 2 and 3 (символическим языком он может указывать на самого себя); Gal. i. 12 ff.; Acts ix. 1-22. О различие в интонации и точности между Посланиями и деяниями см. интересные замечания Prof. P. Gardner, The Religious Experience of St. Paul, pp. 5 ff.
  
   (37) Порфирий, Жизнь Плотина, 23. "Мы объяснили, что он был добр и учтив, мягок и милостив; мы, те, кто жил с ним, могли это почувствовать. Мы говорили, что он был внимателен, чисто душой, и всегда стремился к Божественному, которое он любил всем сердцем. . . . И так получилось, что этот необычайный человек, постоянно стремящийся к первому и трансцендентному Богу мыслями и способами, объясненными Платоном в "Пире", что он пришел к видению, что Бог не обладает обликом или формой, он превыше всякого понимания и познаваемого мира. О том,я, Порфирий, в возрасте свих шестидесяти восьми лет year, провозглашаю, что некогда я приблизился к нему и сделался с ним единым. Во всяком случае, он явился Плотину как "цель совсем рядом". Так что его единственной целью и единственными желанием было сделаться Одним и приблизиться к Верховному Богу. Я думаю, что он достиг своей цели четыре раза, пока я жил с ним--не потенциально, но действительно, хотя в той действительности, что превосходит речь".
  
   (38) C. I. G., vol. xii, fasc. 3; and Bethe in Rhein. Mus., N. F., xlii, 438-75.
  
   (39) Irenaeus, i. 13, 3.
  
   (40) Bousset, chap. vii; Reitzenstein, Mysterienreligionen, p. 20 ff., with excursus; Poimandres, 226 ff.; Dieterich, Mithrasliturgie, pp. 121 ff.
  
   (41) Eur. fr. 484.
  
   (42) R. G. E.3, pp. 135-40. Я не касаюсь политической стороны этого обожествления эллинистических царей; это хорошо отражено Ferguson's Hellenistic Athens, e. g. p. 108 f., also p. 11 f. and note. Антигон Гонат отказывается от того, чтобы ему поклонялись (Tarn, p. 250 f.). For Sallustius's opinion, see below, p. 223, chap. xviii ad fin.
  
   (43) Cf. psuhe oiketerion daimones (прим.пер.-обитающие в душе божества, греч.) Democr. 171, Diels, и Цицерон говорил,что Алкмеон приписывал божественность Звездам и Душе. Melissus and Zeno Theias oietai tas psuhas (божество живает в душах). Фраза tines ten psuhen apo ton astron reousan (прим.пер.- они в душе/душой проистекают/происходят от звезд, греч.) Diels 651должна отсылать к какой-то гностической секте.
  
   (44) См., напр. Frazer, Golden Bough3, part I, i. 417-19.
  
   (45) Aesch. Pers. 157, 644 (theos), 642 (daimon). Мистер Беван, однако, подозревает, что Эсхил неверно понимал этот персидский источник: см. Его статью 'Deification' in Hastings's Dictionary of Religion.
  
   (46) Cf. Aristotle on the Megalopsuhos, Eth. Nic. 1123 b. 15.
   "Наилучшим вещам пристала не похвала, но нечто большее и лучшее, как мы то и видим, ведь богов, а из мужей самых божественных мы считаем блаженными и
   Счастливыми" (пер. Н.Брагинской). Но, очевидно, что эти цари нарушили меру. О сатирических комментариях по отношению к различным общественным деятелям в Афинах см. see Ed. Meyer, Kleine Schriften, 301 ff., 330.
  
   (47) В честь Лизандра также возводились алтари в некоторых городах Азии.
  
   (48) Dittenberger, Inscr. Orientis Graeci, 90; Wendland, Hellenistisch-rЖmische Kultur, 1907, p. 74 f. and notes.
  
   (49) Некоторые фразы интересы. Последний дар небесных богов этому Theos есть старый дар Mana. У Гесиода это были Kartos te Bie te, , два советника, которые никогда не покидали царя Зевса. У Эсхила это были Kratos и Bia (прим.пер.-власть и сила) , которые одолели Прометея. У Трития это были Nike и Kartos.В других надписях эпохи Птолемея это были Soteria и Nike или Soteria и Nike aiones (прим.пер- спасение и вечная победа, греч.).В нынешних христианских литургиях это Царство, Сила, Слава. R. G. E.3, p. 135, n. Новая идея, как всегда, восходит к старым "Богам-Спасителям, братьям", конечно, к Птолемею Сотеру, Птолемею Филадельфу и их царицам. Фразы eikon zosa tou Dios (живой образ бога), nios tou Heliou (сын Солнца), egapemenos upo tou Ftha (возлюбленный Птха) характерны для религиозного языка того периода. Cf. also Col. i. 14, ????? ??? ???? ??? ???????; 2 Cor. iv. 4; Ephes. i. 5, 6.
  
   (50) Fr. 1118. Arnim. Cf. Antipater, fr. 33, 34 to eupoetikon (благодеяние) есть определение Божества.
  
   (51) Plin., Nat. Hist. ii. 7, 18. Deus est mortali iuvare mortalem et haec ad aeternam gloriam via.
   (Бог есть когда смертному помогает смертный и это путь к вечной славе). Ср. также с удивительными отрывками из Цицерона и др Wendland, p. 85, n. 2.
  
   (52) Стоический философ, учивший на Родосе, c. 100 b. c. Человек безграничных познаний и сильных религиозных чувств, он двинул Стою в сторону восточного мистицизма. См.Schwartz's sketch in CharacterkЖpfea, pp. 89-98. Also Norden's Commentary on Aeneid vi.
  
   (53) Jacoby in Pauly-Wissowa's RealencyclopДdie, vi. 954. Это называлось Hiera Anagrafe- Священные записи
  
   (54) Cf. Plotin. Enn. i, ii. 6 Однако стремление не наше не от греха, однако к богу.
  
  
   (55) Acts xiv. 12. Они называли Варнову Зевсом, а Павла Гермесу, так как был ho hegoumenos tou logou Вестником Слова--Павел тfкже писал галатам (iv. 14): " приняли меня, как Ангела Божия, как Христа Иисуса" (прим.пер.- здесь "ангел" в смысле "вестник")
  
   (56) Bousset, p. 238.
  
   (57) Hippolytus, 134, 90 ff., text in Reitzenstein's Poimandres, pp. 83-98.
  
   (58) Republic, 362 a. Anashivduleuo употребляется в смысле anaskolopizo, что используется как "пронзать" и "распинать". Это две альтернативные формы самой "низменной" и самой жестокой казни, сажание на кол было во основном персидским, распятие- римским.
  
   (59) См. Гимн Солнцу, приписываемый гностику Бардесану, edited by A. A. Bevan, Cambridge, 1897.
  
   (60) Bousset cites Acta Archelai 8, and Epiphanius, Haeres. 66, 32.
  
   (61) Gal. iv. 9; 1 Cor. xv. 21 f., 47; Rom. v. 12-18.
  
   (62) He anastasis ton nekron (букв.- подъем, воскрешение мертвых) Cf. Acts xvii. 32.
  
   (63) Cleanthes, 538, Arnim; Diels, p. 592, 30. Cf. Philolaus, Diels, p. 336 f.
  
   (64) См. в особенности толкование чаши Нестора, Athenaeus, pp. 489 c. ff.
  
   (65) Я могу отослать к интересным научным замечаниям по поводу эзотерического стиля in Prof. Margoliouth's edition of Aristotle's Poetics. Конечно, это не то же самое, что и аллегория.
  
   (66) Опубликовано в Teubner series by William, 1907.
   (67) Afobon ho theos. Нечего бояться в Боге. Anaistheton ho thanatos. Нечего ощущать в смерти. To agathon eukteton. Благо- достижимо. To deinon eukkarterteeton. Плохое (ужасное, опасное) - переносимо.
   Я сожалею, что не могу найти источник этого эпикурейского "tetractys".
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"