Машка приготовила макароны по-флотски. Что-то там у нее не клеится на работе, поэтому ходит она хмурая и постоянно затевает мелкие склоки. Опять притащился на ночь глядя, жди тут его, обед грей по два раза. Мусор вынести третий день не можешь. В таком настроении с ней лучше не спорить. Взял ведро, пошел выносить. Мусоропровод опять забился, пришлось идти на улицу, к помойке. На обратном пути сел на скамейку у парадной, достал сигарету, закурил.
Пора бы уже зиме приходить. По календарю - середина декабря, а на улице хлябь. За ночь подморозит слегка, прихватит тоненькой ледяной коркой черные лужи, жирная, черно-коричневая грязь, перемешанная за день пешеходами и машинами задубеет, сохраняя глубокие отпечатки каблуков и протекторов. А с утра, выглянет большое низкое солнце, пригреет чуть-чуть, и застывшие формы расползутся, сгладятся под его лучами, как под гладильным прессом. И опять начнет чавкать под сапогами. Снегу бы. Засыпать весь этот унылый пейзаж - голые деревья, обшарпанные дома, гниющие черные листья, сваленные в кучи. Морозцу бы, градусов пятнадцать, и в лес, на лыжи, по хрусткому снегу, мимо припорошенных елочек, мимо закованного в лед озера, по просеке, чтобы солнце искрилось в сугробах, резало глаза, воздух щекотал ноздри... Кофе с молоком из термоса, бутерброды, ну и конечно, грамм пятьдесят коньячку, чтоб разлилось по разгоряченному телу, добираясь до самых кончиков пальцев приятной жаркой волной. И румяная Ленка, в шапке с помпоном, вывалянная в снегу, звонко, заливчато смеющаяся. Эхо разносит смех далеко-далеко, и дремавшие птицы срываются с веток, сбрасывая на нас каскады мягкого пушистого снега... Эх!
Швырнул окурок в темноту. Он красной точкой прочертил длинную дугу и погас в луже.
Мигая синими огнями к подъезду подкатила милицейская "девятка". С переднего сиденья, зябко ежась, вылез розовощекий лейтенант. Потоптался на месте, подошел ко мне, козырнул.
- Лейтенант Васильев. Вы из какой квартиры?
- Из сорок седьмой.
- О! Здорово! У нас тут соседка ваша, Вита Сергеевна. Проводите?
- Да, конечно.
Он открыл заднюю дверь машины, протянул руку.
- Вылезайте.
Кукушка выпорхнула из "девятки", неловко запнувшись о край двери, так, что нижняя пуговица с ее пальто с треском отскочила и упала в лужу. Она смутилась, нервно поправила выбившуюся из-под пухового платка седую прядку. Виновато посмотрела на меня, улыбнулась.
Ленка зовет ее баба Вита. "Папа, мама! Там бабу Виту опять привезли!" А дети во дворе дразнят Кукушкой. "Кукушка! Кукушка! Опять сапоги надеть забыла! Гляньте, гляньте - снова в тапочках вышла!" Она только улыбается в ответ. Ласково бормочет что-то себе под нос. Достает из кармана липкие, в крошках, карамельки. Дети смеются, бегают вокруг, дергают за подол. Зимой - бросают в нее снежками.
Другие бабки из нашего дома ее не любят. Сидят на лавке, провожают глазами - шушукаются. Особливо соседки по этажу. "Спалит она нас когда-нибудь, точно спалит! Давно пора в дурдом ее сдать!" Она только улыбается. Чуть виновато, но неизменно радостно.
Я подошел к Кукушке, выудил из лужи оторванную пуговицу, протянул руку: "Пойдемте, Вита Сергеевна, я вас провожу". Она осторожно взяла меня за рукав, прижимая второй рукой сумку к груди. Сумка старая, невнятного цвета, с длинными, перемотанными изолентой ручками. Спереди на ней прозрачный кармашек, в который вставлена записка: "Пожалуйста, отведите меня домой" - и адрес.
За спиной, чавкая грязью, отъезжает "девятка". Я открываю дверь парадной, вызываю лифт. Кукушка смотрит на меня: ее глаза, окруженные трещинками морщин светятся счастьем. "А вы знаете," - улыбаясь говорит она - "у меня сын завтра приезжает"!
* * *
Время уже к двенадцати. Машка на диване пришивает Кукушке пуговицу. Негромко напевает про себя. Глаза болят, но нужно еще разобрать записи пятничной серии. Что-то любопытное проскакивает. Есть один моментик - может сложиться интересная картина. Даже удивительно, учитывая что день начался неважно.
С утра пошел посмотреть на наших подопечных. Плохо. К78 умерла. Она еще в пятницу была нехороша, все время поджимала задние лапы и заваливалась на бок. Все-таки правильно, что мы не даем им имена. Раньше, говорят, давали. Жалко. И так жалко, но если дать имя - привязываешься к животному гораздо сильнее. С нашей работой привязываться к животным нельзя. Понятно, что опыты - на благо людей, что животное - это только животное, что смерть тысяч крыс и обезьян - ничто, против смерти одного человека. Все понятно. Но тяжело. И когда идешь сквозь толпу гринписовцев обосновавшихся около нашего института, а те смотрят на тебя как на последнего фашиста, сердце невольно сжимается в комок.
Обидно, особенно, когда как сейчас - год за годом голяк. Сотни экспериментов, расчеты, графики, схемы - и пусто. Ни единого проблеска. Пусто, пусто, пусто. Каждый вечер, закрывая за собой тяжелую дверь под вывеской "Институт мозга", думаешь - вот и еще один бездарный день. Каждый вечер - но не сегодня.
Сегодня, кажется, что-то есть. Что-то неясное, призрачное, но - что-то. Смотрю на список файлов на дискете, и к горлу подкатывает комок. Боязно. Вдруг - опять пустышка? Но не должно. Еще днем, бегло глянув на схемы, понял - что-то здесь есть. Что-то есть.
Давно пора купить жидкокристаллический монитор. Я потер глаза. На кухне засвистел чайник. Машка отложила кукушкино пальто, вышла. Крикнула с кухни: "Тебе с молоком"? "Давай лучше черный". Вернулась, помешивая сахар в большой синей кружке. Поставила кружку рядом с клавиатурой. Села рядом на пол, уткнулась подбородком мне в колено, уставилась в монитор.
- Жалко ее.
- Что?
- Кукушку. Жалко.
- Жалко - согласился я.
- Это не лечится?
- Ты же уже спрашивала. Известными на данный момент способами - нет.
- Ты ведь как раз этим занимаешься. Есть шансы?
- Не знаю. Может и есть. Не знаю.
- Сдвинулись вы наконец с мертвой точки?
- Тьфу-тьфу-тьфу. Что-то вроде нащупалось. Взял выходной, чтоб никто не мешал, завтра проверю. Или может сегодня еще.
Машка зевнула. Провела пальцем по монитору.
- Что-то вроде нащупалось... - Она посмотрела на меня. - Сколько раз ты уже это говорил? Бросал бы лучше свой институт, и шел в больницу завотделением. Ведь звали же тебя? Посмотри, вон, на друзей своих. На Сашку того же посмотри. Простой нейрохирург, не кандидат даже, а два раза в год за границу ездит. Мерседес у него. Жена в норковой шубе. А ты? Третий год уже - "что-то вроде нащупалось". А? Хоть деньги будешь нормальные зарабатывать. Надо ведь уже и о квартире думать. Втроем в двушке еще ничего, а вчетвером уже тесновато будет.
- Машк, ну что ты опять? Ты только подумай - ведь если все верно, если я не ошибаюсь - это ж какие дела творить можно будет! Это же перевернет науку с ног на голову! Я даже не могу представить себе, каким станет человек, если я прав! Ты понимаешь?
Машка вздохнула, улыбнулась.
- Эх ты, теоретик. Пошли лучше спать, а?
Я чмокнул ее в макушку.
- Иди, заяц. Я еще посижу.
Андрош. 22 мая 2025 года.
Андрош проснулся. Глухая теплая чернота.
Сегодня. Уже сейчас. Прошел ровно год с тех пор как он закончил обучение. Чего тянуть? Он избран, и сегодня начинается его служба. Можно сетовать на свою участь, можно сожалеть что все случилось именно так - он избран не потому что учителя нашли в нем выдающие способности и прочили великие открытия, а всего лишь из-за того, что медики резюмировали его неспособность к деторождению. Можно. Но к чему? Да, ему суждено стать Жертвующим, одним из ста тысяч людей, существование которых недолго, но деятельно. Он станет поводырем в мире слепых. Сегодня. Уже сейчас.
Андрош медленно сел на кровати. Стянул с рук перчатки. Прохладный воздух проплыл между пальцами. Он осторожно поднял руку, прикоснулся к лицу. Провел пальцами по щеке - опаньки, на скуле образовалась родинка, которой не было год назад - ковырнул из уха фильтр. Мир взорвался звуками: кровать поскрипывала, причем на полтона ниже чем раньше - Андрош подрос, и стал тяжелее; за окном чирикали воробьи, тихонько ныл ветер, протискиваясь сквозь неплотно закрытую форточку; в соседней кровати сопел младший брат. "Йо!" - крикнул Андрош. Крик завибрировал, эхом пройдясь по комнате, и вылетел в форточку. Воробьи смолкли на мгновенье, напуганные посторонним звуком, но через секунду снова загалдели.
Андрош не спеша встал с кровати, прошел к окну. Струя воздуха лизнула щеку, колыхнула растрепанные со сна волосы. Он постоял немного, вдыхая свежий уличный воздух, и, наконец, снял с глаз повязку.
Яркий свет резанул глаза, Андрош инстинктивно зажмурился. Отвернулся от окна, и медленно, с опаской, разжал веки. Комната изменилась. На лаке покрывающем комод прибавилось двенадцать трещинок. В углу комнаты с потолка свисала тонкая нитка паутины. Клочья пыли, количеством тридцать один, катались по полу. Ручка на двери облезла, из-под позолоты выглядывали серые проплешины. Тысячи деталей укладывались в мозаику, занимая свое место в общей картине. Зеркало у кровати помутнело, в нем отражался повзрослевший Андрош. Он подошел поближе, присмотрелся. Мальчишка, конечно. Все еще мальчишка. Тринадцать лет. Веснушчатый нос - семнадцать пигментных пятен различной формы и размера - с торчащими из ноздрей краями воздушных фильтров. Их можно и оставить. Хотя, какая разница? Месяцем больше, месяцем меньше.
Пора на работу. Сегодня кончилось детство.
* * *
Странно воспринимать себя отличным от других. Странно понимать, что тобой жертвуют. Что ты готов быть жертвой. Ради чего? Ради существования человечества?
Андрош свернул за угол. До здания мэрии еще полквартала. Мимо шли люди - медленным, уверенным шагом. По давно заученному маршруту. Делов-то - один раз пройди - и ты знаешь дорогу до мельчайшей трещинки в асфальте. Андрош шел быстро, обгонял прохожих, вглядывался в черные повязки на глазах. Они слепы. Сознательно слепы. Ограничение информации - это сфера его деятельности на все оставшиеся годы.
На площади высился остов недостроенного здания научного центра. Тридцатиэтажная громада пялилась пустыми глазницами окон на разрушающийся город. Обрывки железной сетки по периметру стройки трепетали на ветру, уныло скрежеща о металлические столбы. Старый башенный кран накренился и уперся стрелой в стену, словно устав ждать, когда же люди вернуться чтобы продолжить строительство. Бетонные плиты, сваленные у въезда на стройплощадку, потрескались, и заросли травой.
Человечество широко замахнулось, но так и не успело шагнуть вперед. Как же так вышло, недоумевал Андрош? Почему? Двадцать лет назад - Андрош тогда еще не родился - все были полны энтузиазма. Новая эра! Человек творит эволюцию своими руками! И всего шесть лет понадобилось, чтобы люди осознали ошибку. Запоздало осознали.
"Волна Терентьева" - проклятье человечества. Слишком велик был соблазн - своими руками создать супер-расу. Эйфория погубила людей. Андрош не осуждал - как он мог? Когда неизлечимо больной склеротик через полтора года после облучения получает Нобелевскую премию - трудно удержаться от соблазна. Но тем не менее - еще год шли опыты и исследования. Никаких побочных эффектов - прогресс в чистом виде. Пафос смешон, но факт остается фактом. Абсолютная память - вот что подарил миру доктор Терентьев. Способность забывать - вот что он у него отнял.
Массированное лоббирование, и программу по сертификации сократили с пяти лет до двух с половиной. Резолюция ООН - и тридцать спутников поднялись на околоземную орбиту. Первого января две тысячи восьмого года - тридцать волновых импульсов накрыли земной шар, и превратили миллиарды людей в миллиарды суперкомпьютеров. Навсегда. Делов-то.
Андрош поднял с асфальта камень и зашвырнул в ворону, примостившуюся на бетонной плите. Та, рассержено каркнув, отлетела подальше, и снова уселась на кучу строительного мусора.
Тогда никто не подумал о том, что информации может быть слишком много. Переполнение. Что есть восприятие информации? В первую очередь - ассоциирование. В определенный момент процесс отождествления информации с уже имеющейся замедляется. Слишком велика накопленная база. И чем больше она - тем дольше поиск. Мозг функционирует слишком медленно. И рано или поздно человек становятся полностью невосприимчив к внешнему миру. Превращается в овощ. И умирает.
Средний возраст, когда это происходит - шестнадцать лет. Такова се ля ви. Единственный способ отсрочить смерть - ограничение входящей информации. Повязки на глазах, фильтры в носу, перчатки на руках. Кастрация чувств. Общество не может существовать, когда все его члены слепы и глухи. И значит, нужны поводыри. Жертвующие собой, во имя общества.
Навстречу шел старик. На вид ему было больше двадцати. Может двадцать один, а то и все двадцать два. Он все еще двигался, хоть и заторможено, но достаточно уверенно. Вдруг остановился, постоял немного, протянул руку и сорвал с глаз повязку. Его ноги подкосились, он упал. Андрош подбежал, попытался поднять, но старик был слишком тяжел. Глаза его уставились в одну точку перед собой, из полуоткрытого рта выпал язык, тяжелая капля слюны стекла по подбородку. Андрош уже видел такое - информационный шок. До вечера старик не дотянет. Перегруженный мозг откажется реагировать на потребности тела. Старик просто забудет как дышать.
Андрош сел рядом и заплакал. Почему? За что? Как такое получилось? Ведь еще двадцать лет назад, у людей было все. Было будущее. А теперь?
Кукушка. 20 декабря 2005 года.
Кукушка поднялась с кровати и удивленно оглядела комнату. Встала, прошла на кухню. Набрала в чашку с отбитой ручкой воды из-под крана, отпила чуть-чуть. Подошла к столу - прямо посредине, между хлебной коркой и пачкой заварки лежала записка: "Завтра - Кирюша". Кукушка улыбнулась. Как она могла забыть - завтра приезжает сын! Надо бы приготовить обед, наверняка приедет голодный.
Она быстро прошла в ванную, ополоснула лицо водой, вытерлась белым вафельным полотенцем. Вот беда - в холодильнике было пусто. Кукушка зажгла газ, поставила на конфорку чайник. Надо сбегать в магазин. Где-то лежал кошелек. Где? Она вернулась в комнату, выдвинула ящик серванта. Кошелек лежал сверху, а рядом с ним старый фотоальбом. Кукушка взяла в руки альбом, села на краешек кровати. Открыла страницу, аккуратно разгладила тонкую папиросную бумагу. С первой фотографии на нее смотрел Кирюшка - совсем еще маленький, два годика. Белобрысый, в шортиках и белой майке, он сидел на полу с плюшевым зайцем в руках. Личико серьезное, бровки насуплены, губы надуты - но непослушные вихры озорно завиваются около ушей. У зайца оторвана пуговица-глаз - болтается на длинной нитке.
Кукушка перевернула страницу - снова Кирюшка - четыре годика. Фотография из детского сада - цветная - но блеклая, выгоревшая. У него тогда вскочила простуда на губе. Сидит - в руках автомобиль. Улыбается. Рубашка с мишками - она и сейчас лежит где-то в чемодане.
Снова Кирюша - в первом классе. Синяя форма, на лацкане - октябрятский значок. В руках - букет гладиолусов. День учителя? Коленки грязные.
Кукушка закрыла альбом положила его обратно в ящик. Задвинула ящик на место. Рассеяно прошла на кухню. Там было жарко и влажно - чайник почти выкипел. Она выключила газ, заварила чаю. Села к столу. Отхлебнула глоток. Взгляд ее упал на записку. Кирюша! Она улыбнулась. Да! Не забыть бы! В магазин ведь надо сходить.
Кукушка надела серое пальто, повязала пуховой платок, схватила сумочку и вышла на лестницу. Из сумочки выпал паспорт - Кукушка раскрыла его: Власова Вита Сергеевна. Надо же, какое у нее смешное имя. Папа хотел мальчика, думал назвать Виталием. А родилась девочка. Но не пропадать же имени? Так и получилось - Вита.
Адрюшка, муж бывший, когда женихался так и называл ее - дольче Вита. Сладкая моя, говорил.
У подъезда, на скамейке, сидели соседки. Кукушка поздоровалась, те покивали в ответ. "Кирюшка мой завтра приезжает!" - поделилась радостью Вита. "Да что вы говорите!" - порадовались за нее соседки. "В магазин, вот, иду. Голодный, поди приедет" - И поспешила к автобусной остановке. Старушки провожали ее взглядами.
- Вот ведь - все ей нипочем.
- Ага, ага. И каждый день - одно и то же: Кирюшка завтра приезжает!
- Совсем, старая, умом тронулась.
- Ага, ага. И пенсия ведь - копеечная, как живет?
- Давно уж пора ее в психушку или в дом престарелых определить. Куда собес смотрит?
- Это все Маша Терентьева, соседка ее. Муж у ней - ученый. Она за ней и присматривает.
- Ага, ага. А Кирюшка-то ее уж три года как погиб. А она все ждет.
- А невестка ее, говорят, снова замуж вышла. За иностранца. И сына, Димку, с собой увезла...
Терентьев. 20 декабря 2005 года.
Попробуйте работать, когда рядом возится пятилетний ребенок. Это кошмар. Ураган, наводнение и землетрясение в отдельно взятой двухкомнатной квартире. Ужас.
А ведь что-то совсем интересное проклюнулось. Даже интересней чем я предполагал. Вчера посмотрел первые схемы - что-то такое любопытное вытанцовывается. Проверять, конечно и перепроверять, но...
Лег уже под утро, часов в пять. С утра сел проверять остальные схемы, и тут Ленка сообщила что ей скучно. А если пятилетнему ребенку скучно - это все. Это полный стоп работе. Сперва играли в тигра и мышку - причем мышкой, естественно, был я. Потом играли в железную дорогу. Потом Ленка достала свой игрушечный мобильник и играла в бизнесмена. Жуткая китайская поделка фальшиво играла сороковую Моцарта, и мерзким голосом говорила: "Хелло"! Потом... Потом я не выдержал, взял Ленку в охапку и мы пошли за сигаретами. А на улице - красота. Выпал-таки снег, хилый пока еще, мелкий и колючий, но - снег. Пришел мороз, наподдал под хвост осени - и задышал город зимой. Все. Новый год на носу.
Елку пора покупать. По городу уже появились многочисленные загончики, уставленные ободранными однобокими красавицами. Народ заходит, осматривает придирчиво, ворчит, что мол раньше-то, поди, попушистее были, а продавцы - молодые парни в тулупах и ушанках молчаливо курят сидя на перевернутых ящиках. Лениво встают, берут прислоненную к стенке загона палку с грубо прочерченными метровыми отметками, замеряют, принимают деньги, прячут их за пазуху и снова усаживаются. Над загоном, из угла в угол, протянуты провода с разноцветными лампочками. На площади, перед метро, там где собираются через пять лет строить научный центр, установили огромную, метров десять высотой, ель. Завтра ее будут наряжать ужасными, вырезанными из пенопласта и грубо раскрашенными дедами морозами, оленями, снегирями и снежинками. В магазинах аншлаг. Город дышит грядущим праздником, привычно погрузившись в предновогоднюю суету.
Все любят этот праздник. Дети ждут чуда, подарков под елкой, походов в цирк, каникул. Взрослые... Взрослые тоже ждут чуда. Наивно верят в детские сказки. Надеются, что следующий год будет лучше чем предыдущий. Что проблемы останутся в прошлом, а новый, будет светлым и радостным. Изучают гороскопы, чтобы правильно подобрать наряд, отдают долги, закупают икру, шампанское и мандарины. Прибирают квартиры, достают с антресолей покрытые пылью коробки с елочными игрушками, аккуратно уложенными в вату, двигают столы, освобождая место для елки, чинят перегоревшие гирлянды.
Ленка написала письмо деду морозу - "Дорогой дедушка Мороз. Подари мне пажалуста щенка или хотябы котенка. Я буду их любить и ухаживать за ними." Угу. А мы с Машкой спорили - платье или лыжи. Вот такая дилемма. С одной стороны - хочется устроить ребенку веселый праздник. С другой - ну куда нам щенок. Кто с ним будет гулять? В отпуск не уедешь - на кого оставить? Первый месяц - вообще морока страшная. С котом проще, но тоже хлопот не оберешься. Волевым решением постановили - пусть будут лыжи и платье, оба сразу, а про живность - придумаем что-нибудь. Скажем, что дедушка мороз не смог выбрать кого подарить - щенка или котенка, и обещал определиться через год. Или еще чего-нибудь. Только пусть Машка объясняет.
В магазине, пока Ленка, ежесекундно дергая меня за рукав и щебеча что-то, прыгала вокруг прилавка с конфетами, меня вдруг осенило: а если эту мою проклюнувшуюся идейку - обобщить? Черт с ней с конкретикой, что если проанализировать общий подход? Это же... Это же совсем другой коленкор выходит! Ведь, ежели я прав, если все это получится... Это же такие перспективы! Такое будущее! О-го-го! Просто отличное, оно будет, будущее-то!
Андрош. 22 мая 2035 года.
Андрош включил телевизор. Передавали новости. "Президенты России и США вновь подтвердили свое соглашение о неиспользовании технологии Терентьева. Принято решение об организации специальной международной структуры, деятельность которой будет направлена на борьбу с информационным терроризмом. Напомним: тридцать лет назад доктор Алексей Терентьев расшифровал структуру хранения информации в мозге человека. В две тысячи седьмом году, лаборатория под руководством Терентьева, создала установку, способную считывать информацию прямо с нейронных цепочек. Тогда же, Соединенные Штаты Америки заявили, что разработали экспериментальную модель устройства записи информации в человеческий мозг. В две тысячи восьмом году, на саммите в Лиссабоне, было подписано двустороннее соглашение, о неиспользовании технологии Терентьева в любых целях кроме медицинских. Учитывая то, какой контроль над человеком может получить террорист с помощью вышеупомянутых приборов, все силы вновь создаваемой международной контр террористической организации будут направлены на предотвращение утечки информации о технологии и на борьбу с возможными последствиями ее использования".
Андрош щелкнул пультом и посмотрел на часы. Без двенадцати семь. Он накинул куртку, не расшнуровывая натянул кроссовки, взял рюкзак. Включил заглушку на полную мощность - экран часов показал наличие трех активных беспроводных точек доступа в радиусе двух километров - и вышел из дома. На улице темнело - сумерки наполнили небо лиловыми красками. В конце проспекта высилась расцвеченная неоном махина научного центра.
Андрош голоснул - рядом сразу припарковалось такси. Таксист, усатый дядька включил на полную катушку радио. "От, черт! Разносят наших в пух и прах! Четыре - один! И это еще только первый тайм!" Андрош зевнул, машинально глянул на клок-комп - фильтры радиоканала работали исправно - четыре вирусных атаки за сутки - все нейтрализованы. Любительские поделки. Ничего серьезного.
Такси тормознуло у здания ФСБ. "С вас четыре пятьдесят". Андрош протянул пятерку, отмахнулся, мол, сдачи не надо. Пробежал через проходную, мазнув рукой по ДНК-токену, кивнул лейтенанту сидящему на входе. В лифте поздоровался с Мариной - опершей из отдела контрразведки, и в это время взвыла заглушка. "Взвыла" - неправильное слово. Заглушка создает гасящую зону вокруг мозга, прерывая информационный поток - так что правильнее сказать "замолчала". Но "взвыла" - привычней. Традиция, так сказать.
Он выскочил из лифта, и вбежал в свою комнату. Тишина отступила - комната блокировалась по периметру - здесь персональная заглушка уже не нужна. Василий сидел у компьютера, лихорадочно стуча по клавишам.
- Кто?
- Американцы, черт их дери!
- Блокируешь?
- Пытаюсь. Программа считает. Помогай давай.
Андрош сел ко второму компу, вывел программу анализатор.
- Ни хрена себе! Вот это дыра!
- Вижу. - Процедил Василий. - Уже латаю. Но то что прошло - уже прошло. Около восьми миллионов человек.
- Дерьмо!
- Разбирай что они переписывают и готовь антивирус.
- Хорошо. - Андрош застучал по клавишам.
* * *
Андрош глотнул кофе. Закурил. Откинулся на стуле.
- Сволочи. Третья атака за полгода. Совсем охренели.
Василий откусил от рогалика и кивнул в ответ.
- Дык - выборы близко. Борьба за электорат. Лоббируют проамериканские настроения.
- А то я не знаю. - Андрош хмыкнул. - Скажи мне, Вась, в мире есть хоть один человек с неизмененным сознанием?
- Эк спросил. Нет, наверное. Черт бы побрал этого Терентьева с его технологией!
- Да ладно, причем тут Терентьев? Просто не готово еще человечество к таким решениям. Прогресс ведь сам по себе - он не злой и не добрый. Он никакой. А вот в головах - мусор. Ох уж эти - Павловы-Бехтеревы. Все ищут что-то, открывают. Чего хотят-то? Легкой жизни для всех? Себе на погибель. Терентьев ведь тоже, поди, счастья мирового хотел.
- А чего получил?
- Ну не он так другой бы. Не тридцать лет назад - так двадцать пять. Какая разница?
- А может и не было бы другого? Свернули бы тогда эту тему как бесперспективную - и все. Лет на сто. И была бы совсем другая история.
Андрош замолчал. Кто знает, как бы все сложилось. Какой он был мужик, этот Терентьев? О чем думал, о чем мечтал? Какая разница. Он провел рукой по лбу. Страшно. Что было со мной пять лет назад? Где правда, где ложь? Все может оказаться выдумкой. Все. Я думаю и не знаю - это мои мысли или чьи-то чужие? Я верю во что-то - но моя ли это вера?
Как такое получилось? Ведь еще тридцать лет назад, у людей было все. Было будущее. А теперь?
Кукушка. 20 декабря 2005 года.
Кукушка на всякий случай еще раз покопалась в сумочке. Виновато взглянула на контролера.
- Простите пожалуйста. Наверное, я забыла кошелек дома.
Молодой парень, лениво жуя резинку, смотрел на нее сверху вниз. Кукушка поежилась под его взглядом и зачем-то поправила платок на голове.
- Мне всего две остановки. - Просительно добавила она.
Парень брезгливо поморщился, шмыгнул носом.
- Расселась тут, понимаешь! На следующей сойдешь.
Кукушка виновато смотрела в пол. "Кирюшка. Завтра приедет Кирюшка" - повторяла она, чтобы не забыть. От этих слов ей становилось тепло, и она лукаво улыбалась.
Автобус остановился, и Кукушка сошла на остановку. Тротуар обледенел, она поскользнулась и растянулась во весь рост. К ней подскочила молоденькая девчушка - помогла встать, подняла с земли сумку.
- Вы ушиблись, бабушка?
Кукушка огляделась. Улица была незнакомой. Вдали, вильнув хвостом с надписью "вынос 1 метр", исчез за поворотом автобус. Какой был у автобуса номер? Кукушка не помнила. Она растеряно посмотрела на девушку.
- У меня сын завтра приезжает...
Девушка, придерживая Кукушку, отряхивала с ее пальто снег.
- А вам куда?
- В магазин. У меня - сын...
- В какой магазин?
А и верно, в какой? Что она собиралась купить? Кукушка виновато улыбнулась.
- Не помню...
- А адрес у вас какой, бабушка? - Девушка протянула Кукушке сумку. Кукушка пожала плечами и снова улыбнулась.
- Сын. Кирюша. Завтра должен приехать.
- Ну вот же! - Девушка указала на прозрачный кармашек. - Улица Пограничная дом семь! Это же совсем близко! Давайте я вас отвезу.
* * *
- Спасибо, дочка.
- Да не за что, бабушка. Вам точно ничего не нужно?
- Спасибо, дочка, ничего. У меня сын завтра приезжает - он все и сделает. Он у меня - молодец! - Кукушка гордо улыбнулась. - До свидания.
- До свидания, бабушка.
Кукушка закрыла дверь. Сняла сапоги - молния заела, пришлось стаскивать так. Повесила на вешалку пальто - верхняя пуговица отлетела - наверное, когда она упала на остановке. Надо будет пришить. Размотала пуховый платок, прошла на кухню. Тяжело села на стул. Оперлась руками на стол. Между хлебной коркой и пачкой заварки лежала записка: "Завтра - Кирюша". "Кирюша" - повторила про себя Кукушка, и улыбнулась.
Зажгла газ, поставила чайник. Надо бы в магазин сходить - сын приедет, а холодильнике - пусто. Кошелек. Где же кошелек? Она прошла в комнату, выдвинула ящик серванта. Кошелек лежал сверху, а рядом с ним старый фотоальбом. Кукушка взяла в руки альбом, села на краешек кровати. Открыла страницу, аккуратно разгладила тонкую папиросную бумагу. С первой фотографии на нее смотрел Кирюшка...
Терентьев. 20 декабря 2005 года.
Горелым запахло как только я вошел в парадную. Еще ничего не понимая вызвал лифт, поднялся на пятый этаж. Тут уже было дымно. Глаза сразу заслезились. Дымило из квартиры рядом с нами. Кукушка. Я схватил Ленку, заорал: "На улицу! Бегом! Жди меня там!" Она испугалась, глаза сделались круглыми и наполнились слезами, но я крикнул еще что-то, и Ленка припустила со всех ног вниз по лестнице.
Вот черт! Дым валил клубами из-под старой щелястой двери. Я разбежался, ударил плечом. "Кирюша"! - Слабый старушечий голос еле доносился из-за двери. Я сжал зубы, и ударил снова. И еще раз. И опять.
Наконец дверь поддалась, обрушилась внутрь, и я влетел вместе с ней, заваливаясь на линолеумный пол. Линолеум шипел, плавился, руки мгновенно покрылись волдырями. Липкие горящие капли тянулись с коленей вниз. В квартиру ворвался воздух с лестницы, огонь полыхнул с новой силой. Я встал на четвереньки - так было легче дышать. "Вита Сергеевна"! Рванул на кухню. Дым лез в глаза - я ничего не видел. "Вита Сергеевна!" - крик получился глухим, сорвался на кашель. "Сынок"! Я побежал в комнату. В углу, между сервантом и батареей съежилась Кукушка. Пестрый халатик на ней дымился, лицо было измазано сажей. Сервант горел, пузырясь лакированной поверхностью. Черный, чадный дым заполнял комнату. Я подбежал к старушке. Ее большие безумные глаза смотрели на меня. "Вита Сергеевна"! Я схватил ее в охапку - она судорожно вцепилась мне в шею. "Кирюша! Сынок!" В этот момент обрушился сервант. Я упал. "Черт!" - мысли метались в голове, словно запертые в клетке птицы. Почему-то представилась Машка - как она стоит рядом, руки сложены на животе, смотрит с хитрецой: "Иди послушай. Уже шевелится. Врач сказал - мальчик". Ленка, с чупа-чупсом во рту: "Пап, а пап! А я знаю, кто у мамы в животике"! Черт! Если выберусь - на фиг! На фиг эту работу! Пойду в областную, заведующим. Какого черта! Загорелась куртка, и, кажется, волосы. Я попытался встать, прижимая к себе Кукушку. Сделал несколько шагов, но споткнулся о кровать и снова упал, ударившись коленом. Кукушка дрожа прижалась ко мне, словно маленький ребенок, всхлипывала, и все время бормотала: "Ты не бойся, сынок. Не бойся. Мы выкарабкаемся. Выкарабкаемся, Кирюша. Я легкая..."
Андрош. 22 мая 2025 года.
- Третье отделение? Это Савченко из приемного. Тут опять Власова привезли.
- Власов, Власов... Кто такой?
- Андрош, отчества не помню. Дмитриевич, кажется. Сейчас, посмотрю в истории.
- А-а-а. Точно, помню. Можешь не искать. Имя запоминающееся. Венгерское, вроде? Значит, никаких улучшений? Впрочем, откуда бы - это ж у него наследственное. Бедный парень.
- Ну да, все то же. Амнезия. Родные опять привезли. Кто его вел-то в прошлый раз?
- Терентьев.
- Ага. Сам Алексей Алексеич, стало быть. Ну что ж, вот и отлично. Сейчас оформим, и Света его проводит.