Я Шприц (Лана и Андрей Милошевичи) : другие произведения.

Я. ШПРИЦ

ОХРЕНИТЕЛЬНЫЙ РАССКАЗ

ёкнутого писателя

Вот и пришёл мне копец. Верховный - не божий, а американский - суд приговорил к пожизненному заключению простого русского парня, на беду оказавшегося в опасное время в неудачном месте. Досадно то, что как многие, я и пьяный за рулём гонял, и афёрничал, и сигареты тырил в супермаркетах, да и не только сигареты, а вот закрыли за то, чего не делал.

Как же везло вначале! Тринадцать месяцев назад я прилетел в Штаты без единого цента, а вот теперь два лимона без тех десяти штук, что были со мной в ту проклятую ночь и что истратил я на безмозглых адвокатов, наверняка ещё спрятаны в обшивке моего арестованного джипа. Но ни в жизнь не добраться мне до этой обшивки, моих денег, не купить с потрохами их хвалёную юстицию, не показать им всем, чего она на самом деле стоит.

Я - двадцатишестилетний парень Юрик, русский душой, одессит сердцем и гражданин Молдовы по паспорту, теперь навсегда останусь лишь американским зэком.

Да и один чёрт! На суде я швырнул прямо в их ожиревшие рыла, что горжусь тем, что родился в USSR, и что назвали меня Юрием в честь первого - нашего - космонавта планеты, да и вообще их Америка хороша, чтобы бабки делать и жрать, а ни свобода ни настоящая жизнь им недоступны, - как эти рыла скривились! Заклацали, заскрипели зубами, они-то полагали, что выносят приговор мне! Запомнят, что не все мы жалкими беженцами выклянчиваем подаяние, юля и отказываясь от самих себя.

Времени у меня теперь хоть отбавляй, уже не надо ни за чем гнаться, ничего успевать; презумпция вины необратима для двухметрового русского парня.

И оправдываться мне не перед кем, только самому себе рискнуть объяснить, как же так, что начав у подножья и дойдя до вершины, я оканчиваю жизнь свою гордым и непокорённым нулём.

Сектор 1 Odessa

И хочется с места сорваться, в карьер, без царя в голове

Ю. Панкратов.

Раздел1

Гудбай, родина!

- Прощаться, что ли, давай? - спросил мой троюродный брат Валера, взглянув на табло. Шереметьевский аэропорт гомонил и грохотал, урчали где-то, волнуя кровь, моторы самолётов.

Полтора месяца прошло с 18 августа, с тех пор как пьяным хулиганом навалился на Россию финансовый кризис и придавил с нею всё её хрупкое зарубежье... ""Лучший выход из российского кризиса - Шереметьево-2"" - пошутило Русское Радио. Я принял шутку всерьёз, и вот уже следом за мной, пришпоренное ранними заморозками, улетало на Запад бабье лето.

- Чего прощаться, я всего-то на три недели, скоро свидимся! - приободрил я братана.

- А что здесь делать? - хмыкнул Валера. - Видал мой ларёк: экономическая милиция закрыла - нема бабок на взятку. Ты же сам в курсе!

Я был в курсе, и сваливал я отсюда не на три недели. Это в посольстве, выдав себя за везучего, обременённого семьёй очкастого бизнесмена, я лихо заявил, что некогда мне по Америкам рассиживаться, и что раз отпуск мой три недели, то и не задержусь там ни днём дольше. В посольстве это оценили, и визу дали стандартную, на полгода.

- Москва ведь - самый эпицентр финансового кризиса, - продолжал Валера, - даже не знаю, смогу ли забрать свои деньги с банка, да и те в пять раз обесценились.

- У меня нет денег - и нет проблем! - попробовал пошутить я. У меня не было больше не только денег: у меня не было больше ни дома, ни любви, ни работы, ни лучшего друга. Оставался только секс, которым я и занимался с переменным успехом вплоть до отъезда.

- Так ты как: летишь в Америку без денег? - оторопел Валера. - Ты гонишь!

""Уважаемые пассажиры, заканчивается посадка на рейс 132 Москва - Сиэтл - Сан-Франциско"", - объявил равнодушный голос. Голосу было до лампочки, он никуда не уезжал, у него имелось тёпленькое место на работе и неплохая зарплата.

- Ты погнал, что ли? - повторял Валера, пробираясь со мной к регистрационной стойке Аэрофлота. - Ты бы одолжил у кого хоть.

- У тебя, что ли, одолжить? - усмехнулся я. Я сразу всё понял, когда увидел твой жигулёнок 72-го года выпуска.

- Семьдесят третьего! - с достоинством поправил меня брат.

- Эх, прошло то время, когда одалживали! Кстати, а где твоя БМВ? Я так её и не видел. Помнишь: ты на джипе приезжал ко мне в Одессу, говорил, что доплачиваешь пять штук и берёшь годовалую БМВ.

- Братуха, мне стыдно, но меня кинули! - болезненно сморщился Валерка.

- Тебя-то? С твоими связями, уголовниками и ментами?!

- Знаешь, это я после твоей Одессы расслабился, заспиртовался. Да плюс солнечный удар, да воспоминания об Але, о, какая девочка!.. Короче, тут нечего и рассказывать: сперва оформили на меня бээмвуху, потом на него джипан, всё сделали быстро и красиво, дали гаишникам на лапу, они нам подогнали крутые номера на тачки, я доплатил пятёрку и разошлись краями. На радостях загудел с друзьями в сауне, утром выхожу - а от машины только пустой асфальт остался. Ни новейшая радиосигнализация не помогла, ни замок на руле...

- Эй, молодые люди! - хрипло выкаркнула из-за регистрационной стойки длинноносая толстуха в аэрофлотовской униформе. - Вы что - слепые? Посадка заканчивается.

- Вобщем, подозрения на старого хозяина, - мрачно подытожил Валера, - но подкопаться невозможно, у него есть все отмазки. Ну, Юрик, удачи! У тебя хоть есть где остановиться там? На, десять баксов возьми, больше нет. Сказал бы раньше, я б одолжил для тебя.

Мы по-братски обнялись, Валерка махнул рукой и смешался с броуновским движением аэровокзала.

Я секунду постоял, мысленно прощаясь со всем родным, потом улыбнулся нетерпеливой аэрофлотовке и вручил ей документы. Торопливо сунув мне посадочный талон, она молча провела меня на контроль и захлопнула дверь регистрации.

Я оказался последним пассажиром.

- Билеты, паспорт, - устало, даже не взглянув на меня, бросил мясистый таможенник. ""Съестное"" - послышалось мне. Я рассеянно протянул ему документы.

- Где ваш багаж, господин МилОшевич, или как там вас? - слегка оживился офицер, листая мой молдавский паспорт.

- МилошЕвич. У меня нет багажа, - как можно вежливее ответил я, смутно предчувствуя, во что отсутствие оного может обернуться - последние годы ""громкая"" фамилия привлекала ко мне чересчур много нездорового внимания.

Офицер хищно замерцал свиными глазками и, откинувшись на спинку стула, вкрадчиво поинтересовался:

- Оружие, золото, российские рубли?

- У меня только десять долларов, - хотел я было предъявить их.

Но таможенник уже поднёс рацию к ехидно оскаленному рту - типа, плавали - знаем:

- Макар, тут у нас подозрительный: гражданин Молдавии, летит в Америку, и ничего кроме паспорта нет.

Из рации раздались шипение, треск и металлический приказ:

- Давай на спецконтроль.

Меня завели в фанерную клетушку, где еле втиснувшиеся мой мясистый и не менее упитанный, с кабаньим взглядом исподлобья Макар долго ощупывали каждый шов в моих вещах, исследовали подмётки и стельки моих башмаков, тщательно пальпировали каждый сантиметр моего тела, но ничего, кроме уже предъявленных десяти баксов и паспорта, так и не нашли. Нет, в кармане пиджака обретались ещё пачка ""Примы"" и зажигалка, но, видимо, таможня предпочитает другие сигареты.

Судя по их всё больше ощетинивающимся взглядам, нравился я им всё меньше и меньше. Мой таможенник вышел из загона, и Макар начал исподлобья, но внушительно нагонять, что он имеет право задержать меня как гражданина Молдавии и т. д. и т. п. Я отлично всё понял и демонстративно выложил десять баксов на стол. Его гладковыбритая, пахнущая дорогим одеколоном физиономия выразила следующее: эх, парень, конечно жаль, что у тебя их всего десять, но что поделать, плохой результат - тоже результат. Он кивнул и сыто уронил в рацию: ""Всё в порядке"".

Вот таким макаром, как говорится, я ещё раз лишился последнего. ""Ничего, в Сиэтл прилетаю утром, за день что-то придумаю, а в самолёте кормят"" - успокоил я себя.

Почти без вопросов пройдя следующие - паспортный и билетный - контроли, я оказался за той линией, которую мечтает пересечь большинство граждан бывшего могучего СССР: я оказался в международном зале ожидания.

Это уже без малого заграница. Люди толкуют на разных языках, везде крутые магазинчики, в которых господа чужестранцы могут разжиться каким-либо заковыристым сувениром или остограмиться перед полётом, если, конечно, не убоятся цен. Это - последний сюрприз, приготовленный для них Москвой, столицей когда-то великого и могучего, а ныне задорного и неунывающего государства, ведь всякий чужестранец прошёл у нас через и хорошие и не очень, крайне незапланированные и неожиданные сюрпризы и приключения. Очумелые, оглушённые покидают они Россию, но почему-то им тут понравилось: они, слетясь из ""свободных"" стран, только у нас первый раз в жизни чувствуют себя свободными и, возможно, счастливыми.

У нас забывают они пить свои таблетки от депрессии - ""антидепрессанты"", заглатываемые половиной западного мира, и учатся пить то, что действительно пить стоит.

У нас познают они, что такое настоящая вечеринка-парти, во всякое время суток свободно отдыхают в барах, кабаках, дискотеках, покупают алкоголь и сигареты, не предоставляя при этом ксиву, как, например, в полицейской державе США, где без удостоверения личности не получишь ни сигарет, ни шампанского, ни дэнсинга.

У нас, в конце концов, становятся они ""Homo emotions"", как говорится, а не манимейкерами - биороботами по производству денег.

Ну, вот и последняя дверь Родины. Она открывается в узкий коридор, уводящий прямо в самолёт. Новенький ИЛ-96 гудит за супертолстым стеклом, готовясь через тринадцать часов пересадить на ту сторону земного шара 300 человек.

А рядом у такой же двери идет посадка на Боинг-727 - на Майями. Майями-Бич! Я жадно провожаю взглядом людей, летящих в лето, пальмы, бирюзовый океан, раскалённое солнце. Бабье лето - время отпусков для серьёзных людей, но не для меня, я еду искать работу и свою девушку, у которой, возможно, хранится тайна моего горемычного происхождения, и мой самолёт летит на север.

Ба - знакомое лицо - Николай Юрьев, ведущий ""Вечернего Главпочтамта""! Летит с семьёй позагорать на Майями-Бич. Я уверен, что он меня не помнит, а я его, земляка, помню очень хорошо. В Кишинёве я учился в школе номер девять, где и он обучался лет эдак 30 до меня. Я был худенький пионер Юрка, и встречал его с хлебом-солью, когда он приезжал навестить свою бывшую школу. Встречал я его вместе с пионеркой Светой, которая вот уже лет пять как умерла от передоза.

Мне очень захотелось с ним поговорить, рассказать и об этом, да и просто пообщаться со звездой, но тут настала моя очередь.

- Посадочный талон, пожалуйста! -улыбнулась высокая приятная стюардесса.

- Пожалуй-й-й-й-ста...

Резкая боль пронзила меня в области живота, и моментально я весь покрылся потом.

- Вам плохо, молодой человек?

- Нет-нет, всё нормально, просто боюсь самолётов, - и я изобразил нечто похожее на усмешку.

- Будьте добры, проходите - 29 ряд.

Я занял своё кресло у иллюминатора, над левым крылом железной птицы, и пристегнул ремни. Опять боль пронзила меня иглой, теперь уже горели все внутренности, меня метнуло в лихорадку, затрясло так, будто я был раздетый на морозе. Но в самолёте было тепло, и лишь за окном асфальт аэродрома покрывал миллиметровый слой первого раннего снега.

""Неужели уже начались ломки""? -мучительно подумал я. Последний раз я укололся в поезде Одесса-Москва, вчера вечером, неудобно согнувшись в полутёмном туалете. Раствор оказался слабым, а я не запасся наркотой в дорогу, твёрдо решив с этим покончить. Я знал, что знакомое ужасное чувство скоро настанет, но не предполагал, что так скоро.

В прошлый раз ломки начались через двое суток, сейчас через сутки. В прошлый раз я сидел на игле всего три месяца, да и дозы были поменьше, в этот раз не дотянул пару месяцев до года.

Раздел 2. Начало конца

То был самый ужасный год в моей жизни, в течение которого я участвовал в похоронах двух молодых людей. О втором из них - чуть позже, слишком о нём тяжело...

Первый же был просто знакомым, мастером приготовления любого вида наркотиков буквально из ничего. Он употреблял всё, что было под рукой, в крайнем случае в ход шли клей и бензин. Его могучий организм спортсмена, экс-чемпиона города по плаванию, выстоял такие пытки всего четыре года. Две недели пролежал он, полностью парализованный, в реанимации, и на 28-м году жизни сердце его остановилось. Труп его выглядел весьма неприятно: зубы были видны между синими губами (ужасный оскал), лицо отдавало зелёным оттенком, кожа на черепе натянута так, будто вот сейчас лопнет, но самым ужасным были приоткрытые мёртвые глаза, которые будто высматривали: ""кто следующий?""

- Бедный Васёк! - вдруг услышал я позади себя.

- А, Санёк! Привет. Не тяни руку, на похоронах за руку не здороваются.

- Аааа! Тьфу ты, - перешёл он на шёпот, - шмаль так нахлобучила, еле стою.

- Ты что, дурак, обкурился на похоронах?

- Я-то что, вон пацаны в подвале ширево варят, вот сейчас ужалятся и подойдут, помогут тело выносить.

- А кто варит?

- Денис варит. А я ему не доверяю, он спешит всегда, лучше после похорон пойдём к барыге Светке, купим у неё готовый раствор, да и сервис у неё высший класс: новенькие шприцы, сама уколет - в любую венку попадёт, класс девка, правда страшная.

- Нет, Санёк, я завязал, уже неделю как ломки отпустили, не хочу опять начинать.

- Слушай, ну тогда одолжи пять баксов на дозяк, завтра отдам, - и он моляще нацелил на меня осоловело-серый взгляд.

- На. Но я знаю, что завтра не отдашь, тебя же с работы выгнали. Где деньги возьмёшь?

- Не успели выгнать, а уже вся Одесса знает, - буркнул он. - Да найду я денег! О-о-о, пацаны заваливают. Смотри, какие они убитые, еле идут, глаза заплывшие...

Но из-за горя родителей и родственников, крика и плача, никто не обратил внимания на их вид. Тело вынесли на улицу, установили на табуретки. Подъехали автобусы, начали исполняться ритуалы, и вдруг я обратил внимание на одиноко стоящую девушку в чёрном платье.

- Санёк, а кто это?

Санёк навёл фокус, прищурился, а потом выпучил глаза:

- Так это же его жена, он уже три года с ней не жил. Смотри-ка, без дочки явилась, а в больницу к нему не могла прийти.

- Может, были причины, всё-таки он не был идеальным супругом.

Девушка, тихонько всхлипывая, подошла к гробу, положила две гвоздики, вдруг страшно закричала и упала в обморок.

- Нашатырь, - надрывно выкрикнули из толпы.

Её подняли и посадили в автобус. Зазвучала похоронная музыка, подняли гроб, цветы, венки - всё вносили в автобус-катафалк. Музыку перекрывали душераздирающие крики матери:

- Сынок, сынок, мальчик!

У меня тоже потекли слезы. Её, несчастную, резко постаревшую и поседевшую женщину, вели под руки. Отец кое-как держался, лишь спотыкаясь от переживаний и не поднимая глаз ни на кого из нас. Я оглянулся на группу нариков: они рыдали в полный голос. ""Ух, какие сентиментальные, жалеют товарища, а сами уколоться не забыли"", - подумал я и поймал себя на мысли, что пару недель назад я был таким же придурком, как и они.

- Санёк, я не еду на кладбище, - повернулся я к своему другу, - мне в мой магазин надо. Сегодня санэпидемстанция должна нагрянуть - разведка доложила.

- Юрка, а может ты мне работёнку какую-нибудь подгонишь?

- Заходи завтра, поговорим.

Но зашёл он ко мне в ""Загребай"" (так прикольно окрестил я свой магазинчик: ""Налетай и загребай""!) в тот же день, в ужасном состоянии, бледный, сбивчиво обьясняя, что ширево, купленное у барыги Светки оказалось нечистым, отчего его трухануло. То есть, говоря нормальным русским языком, произошла ответная реакция организма на грязь в крови, и чтобы выйти из этого мучительного состояния нужно уколоться двойной дозой хорошей ширки. Добыть её может только Славик. Он хотел сказать что-то ещё, но отключился прямо на коробке с презервативами и жвачками.

Я проверил пульс (в скорую позвонить не решился) и набрал номер Славика.

- Привет! У меня в подсобке лежит Буратино (это кличка Саши), его трухануло, так что срочно нужно лекарство.Ты можешь достать?

- А бабки у него есть? - раздражённо срезал Славик. - Он мне и так должен около ста баксов.

- Слушай, я отдам за него, только приезжай быстрее.

Это послужило хорошим стимулом, и через 10 минут Славик - плечистый блондин, похожий на шкаф из карельской берёзы - уже колол что-то в вену полуочнувшемуся Саньку.

Саша был моим другом детства, я не помню времён, когда не знал бы его: первоклассником, я ходил по вечерам забирать его из детсадика; позже - объяснял ему разницу между интегралом и дифференциалом. Потом, когда я надыбал свой кооператив и организовал подпольный швейный цех, я взял Саню напарником в новый бизнес, перетащил его из Кишинёва в Одессу. Здесь девочки-швейницы и дали ему кличку Буратино за его сходство с героем кинофильма. Душа у меня болела за него как за самого себя, не одну беседу я проводил с ним по поводу завязывания с наркотиками.

Буратино ожил, полностью очухался и легонько ткнул Славика ладонью:

- Чем ты меня уколол, это что-то новенькое?

-Воскрес, раненый! - снисходительно ухмыльнулся тот, насаживая колпачок на шприц и аккуратно засовывая его в карман пиджака. - Конечно новенькое, героин пьюр, слыхал? Что самое классное - необязательно колоться, можно и курить и нюхать. Ладно, денег не надо, фирма угощает.

- Что ты имеешь в виду - фирма угощает? - подпрыгнул на коробке с презервативами Саня.

- Знаешь сутенёра по кличке Гад? Так вот, он бросил своих девочек в Турции, пусть, мол, сами работают, и занялся новым делом: привёз оттуда партию кайфа, говорит, даром достался, и всех угощает. Но это он врёт, что даром, - это он сейчас всем раздаёт, а вот увидите, через месяц, когда все подсядут на героин, вот тогда-то и выложат ему кучу денежек. Он не такой дурак, чтоб за бесплатно что-то раздавать. А мне терять нечего, я и так наркоман! - Славик достал сигарету ""Беломор"", вытрусил и заполнил коноплёй.

- Ты будешь? - обратился он ко мне.

- Нет, я завязал, а Буратино шмаль любит.

Я вышел из подсобки и занялся подсчётом выручки, слушая как время от времени Буратино и Славик давились со смеху. Я позвал их, закрыл ставни, включил сигнализацию и, заперев магазин, протянул шкафообразному приятелю сто баксов гривнями.

- Не надо! - царственно отмахнулся Славик. - Мы только что заключили маленький контракт.

- Что ещё за контракт? - насторожился я.

- Мы каждый день будем ходить к Гаду, и Санёк будет отдавать мне половину герика, которым Гад будет его угощать. Гад больше полграмма на человека не даёт. Ну чё, поехали ко мне, наверняка все уже там.

Обычно мы собирались в особняке Славика за Архитекторской, в так называемом ""Царском Селе"", где он жил с папой-алкоголиком. Папа никогда не мешал нашим шумным вечеринкам, постоянным разборкам и дикому обкуренному смеху. Возвращаясь с пляжа, до которого было рукой подать, мы поднимали особняк на уши. О соседях беспокоиться не приходилось - вокруг кипели стройки, и ближайших жителей нужно было искать в ста метрах по периметру.

В обширном полуподвале особняка Славик держал свой маленький цех по изготовлению водки, на него круглосуточно работали бомжи за койко-место, еду, ну и конечно, неограниченный доступ к спиртному. Бригадиром бомжей был непросыхающий Славкин отец, практически никогда не поднимавшийся из полуподвала в дом. По утрам приезжали азеры, привозили бутылки, этикетки, пробки и забирали готовый товар. Спирт Славик лично закупал в Тирасполе.

В тот вечер компания собралась большая: наркоманы с похорон в полном составе, да ещё и со своими девочками, ещё несколько знакомых. Некоторые кололись, кто-то только курил, пара человек баловались всем понемножку. Всё это были мои давние друзья, и не верилось, что ещё год-два назад все они были нормальными людьми, имели своё дело или неплохую работу, некоторые были профессиональными спортсменами. Родители у многих тоже имели нехилое положение: например, у Дениса отец заседал в городской мэрии, а папа Славика был при Горбачёве - подумать только! - главным архитектором Одессы.

Кто-то сходил в подвал за водкой, кто-то побежал в ближайший ларёк за закуской. Поминкам было придумано название ""Долой наркоту, да здравствует водка!"" также были предложения типа ""Мы тебя, Вася, никогда не забудем"", ""Поминки, вторая серия"" и тому подобные названия, громко выкрикиваемые всей компанией.

...К чему я вспомнил эту вечеринку, такую в принципе грустную, по трагическому поводу? Да, это всё к тому, как же начался мой извилистый путь именно в Сиэтл.

Вечер удался на славу. Славик ещё несколько раз бегал в подвал за водкой, при этом не забывая брать с нас полцены от стоимости бутылки - пацаны рассчитывались на месте. На столе уже валялось бутылок шесть вперемежку с наскоро приготовленной закуской; про Васю вспомнили только во время первого тоста, а после второго о нем, покойном, уже никто не вспоминал. Зато припомнили, что маловато девочек, и Денис сел на телефон.

Дальше я отрубился и помню только, что он притащил-таки трёх красавиц, с одной из которых я и проснулся по утру.

- Как тебя зовут? - спросил я, сосредоточившись и вспомнив где я. Барышня двоилась и троилась, а также плыла по кругу вокруг своей оси, никак не давая рассмотреть себя.

- Во всяком случае не Ляля, как ты называл меня всю ночь, - хихикнула она, натягивая чёрные ажурные трусики. - Меня зовут Лия. А это правда, что ты - югослав?

Голова болела, веки сдавливало, и, отчаявшись рассмотреть её, я буркнул:

- Русский я! - и отправился в ванную. Ноги не держали. Вернувшись в комнату, я позвонил в свой магазин и сказал Гене - управляющему -чтобы меня сегодня не ждали, после чего снова завалился спать. Девчонка уже исчезла.

- Кофе будешь? - сквозь сон услышал я приятный голосок и ощутил аромат таких же приятно-лёгких духов. Пришлось открыть один глаз, я его открыл и... влюбился. Вот так - ""любовь"" с одного глаза, если можно так сказать, потому что на самом деле я уже шесть лет любил другую, другого человека, которого наверно никогда больше не увижу.

В комнате темнело, дело явно шло к новой ночи, и присутствие голой девки в гипотетических трусиках наполняло её новым смыслом.

Лии было лет шестнадцать: красивенькое персиковое личико, пухленькие губки, чуть вздёрнутый маленький носик, слегка раскосые черносмородинные глазки, чёрные волосы до бёдер, - наконец-то я полностью рассмотрел её и не только рассмотрел, но и без лишних разговоров притянул к себе.

В ту же ночь я понял, что дело не в её личике: худенькая невысокого роста девочка с маленькой девственной грудью очень напоминала Лялю, мою недосягаемую, навсегда потерянную для меня, мою истинную любовь, мою мечту, мою ненаглядную девочку, которая вот уже три года проживает с богатеньким мужем в Канаде. Только у Ляли, в отличии от Лии, были пепельно-русые волосы и большие зелёные глаза, но тела этих двух девочек были так похожи, что я вздрагивал, забываясь, и повторяя мысленно эти две ноты: ""Ляля"". Третий глаз - аджна - Ля.

Ля! И имена их лились созвучно.

Лийка оказалась глупенькой, очень недалёкой (я узнал об этом позже) маленькой шлюшкой, насилу отучившейся 7 классов, а Ляля, - Ляля закончила с серебряной медалью школу, три курса факультета археологии и написала книжку про золото скифских курганов, вышедшую в Киеве небольшим тиражом. Я всегда считал себя недостойным такой божественной девушки, комплексовал и жутко боялся, что рано или поздно она меня раскусит.

Раздел 3 Ля в стиле престо.

Тяжелый лайнер загремел, затрясся и оторвался от грешной земли; Москва сразу исчезла в сером мглистом тумане, и ничего-ничего, кроме дрожащих от перегрузок крыльев, не осталось в иллюминаторе.

Когда потухшие таблички разрешили отстегнуть ремни, я попросил воды у спешащей по рядам стюардессы. Затем достал три таблетки анальгина и пять таблеток димедрола, которые предусмотрительно свистнул из аптечки Жигулёнка моего брата, и, получив прохладный пластмассовый стаканчик, залпом поглотил их все. Терпеть боль не было сил.

Сидевший справа от меня мужчина подозрительно покосился, он не упустил из виду ничего.

- Ого, аж восемь таблеток! - грозно заметил он, сдвинув кустисто-брежневские брови.

Я хотел было пошутить, не счетовод ли он, но боль сделала меня ленивым и мирным.

- Это снотворное, - тихо отозвался я. - Нам лететь 13 часов, а я страшно боюсь высоты.

Ни высоты ни самолётов я не боялся, как-никак три года занимался парашютным спортом, но об этом позже.

- В Штаты? - поинтересовался он, вернув брови на надлежащие им места.

- Кажется, самолёт дальше не летит, куда ещё?

- Как куда? - снова насупился он. - Вот мы будем добираться до Канады; мы - беженцы, уже никогда не вернёмся в СНГ: нам некуда возвращаться, мы русские баптисты из Грозного, наши двое ребят и все родственники погибли, и мы с женой ненавидим всё, что там происходит; политики - сволочи - отмывают деньги, а гибнут безвинные дети. Это всё бесы. Бесы!

Мужчина проговорил всё это, кроме последнего слова, монотонно и без эмоций, будто читая по бумажке. Я подумал, что наверно, страшное горе впечатало этот текст в него, и ещё я подумал о Канаде, и боль моя притупилась.

- Нам ничего не оставалось делать, - вступила в разговор маленькая женщина с обиженным лицом - его супруга, - мы такое пережили, что не дай Бог никому увидеть. А вы, брат, тоже беженец?

- Пока что турист, но я думаю.

- Да тут и думать нечего: прилетишь, бери адвоката и проси политического убежища, - убеждённо пророкотал беженец.

- Но у меня здесь родители, мама, - сказал я.

Баптист-беженец пожал плечами и отвернулся к жене.

Таблетки начинали действовать, меня клонило ко сну, вернее, это было какое-то забытье. Я до упора откинул назад кресло и попросил у улыбчивой стюардессы теперь уже винца. Беженец одарил меня новым кустистым взглядом.

Я прикрыл глаза и подумал, что вот, они едут в Канаду - это там сейчас где-то на вилле спит в обьятиях мужа моя Лялечка. Я помнил каждый день, проведённый с ней, от знакомства до самой роковой ошибки в моей жизни. Я вспоминал это так часто, что хрупкие подшипники моей памяти, не выдерживая напряжения, разлетались на куски. Они оставляли зазубрины на всех остальных воспоминаниях, натирая мозоли непосильного груза на них тоже.

Наверно, это было чувство вины, так старательно упрятываемое мной от самого себя; оно разрасталось, заполняло всё вокруг; и иногда я плакал как дурак от случайно услышанного или увиденного: рука в струе фонтана, напечатанный в газете гороскоп, каменный лев, Дерибасовская, белые розы, - даже сейчас эти простые слова заставляют меня сжиматься от боли, боли своей вины. Саша. Ляля. Простите меня.

...Мы шли с Саней по Дерибасовской, был тихий солнечный вечер последней недели августа 92-го года. В ту святую пору мы даже не слышали о наркоте, оба не курили и почти не пили, и выглядели довольно круто: в белых брючках и шёлковых рубашках, что соответствовало тому пику моды. Карманы у нас неизменно были набиты рублями - а как же, швейный цех приносил колоссальные доходы.

Зарабатывая, мы в то же время успешно косили от армии, благо, будучи гражданами Молдовы, жили в уже незалежной Украине. Молдова вела братоубийственную войну в Приднестровье, то пригасавшую, то вспыхивающую вновь, и я не желал иметь ничего общего с этим бредом.

В тот вечер, после напряжённого трудового дня, мы оставили нашу новенькую восьмёрку на Соборке и отправились искать приключений, то есть, искать, с кем бы завеяться на ночное купание в Аркадию и скоротать затем время до утра. Смотрелись мы колоритно: я - высокий, до черноты загорелый брюнет, Саня - тоже не кургузый сероглазый блондин, посему без внимания обычно не оставались. Утром я уезжал на неделю в Бухарест и хотел напоследок оторваться так, чтобы не зариться потом на вонюченьких румынок.

Мы любили пройтись пешком по Дерибасовской. Вот так запросто там можно встретить знакомого из другого города, увидеть звезду эстрады любой величины, или же повстречать девушку своей мечты.

И тут уж как повезёт: она может оказаться чересчур дорогой, и всей вашей зарплаты не хватит, чтобы рассчитаться за один час её внимания.

Не исключено, однако, что вы наткнётесь на девушку ""порядочную"" и станете якшаться с ней для души, потом залетите и женитесь, и народятся у вас детки, и будет у вас послушная жёнушка, а вы у неё - честный муженёк, но ёлки-палки, как же всё это нудно, не хотелось мне ни первого, ни второго, ни третьего из вариантов, а жениться в мои 19 тоже было рановато. Чего-то требовала моя душа.

Что до Сани, то он просто вышел погулять.

Мы пообщались с художниками, посидели в кафешке Горсада, затем долгое время слушали анекдоты: посреди улицы переодетый в пирата остряк развлекал народ приколами и юморесками, не гнушаясь при этом материться. Доматерился он до того, что два молоденьких, стесняющихся самих себя милиционера взяли его под руки и попросили пройти с ними. Он и не сопротивлялся. Публика стала просить неоперившихся блюстителей порядка отпустить пирата, но они с каменными лицами выполняли свою работу.

Мы остались стоять на этом месте, ожидая, вернётся ли пират, и заодно обозревали проходящих одесситов и гостей города-героя.

И вдруг я увидел чудо. Ослепительно красивая хрупкая девочка с пепельной волной русых волос по плечам и морской зеленью в умных-умных глазах; эту чистейшую зелень я увидел издали, я потерял ощущение времени и смотрел, смотрел, как она приближается ко мне. Я испугался, что вот сейчас она пройдет мимо и я никогда её больше не увижу; я стал судорожно искать вопрос, который нужно срочно ей задать.

Девушка поравнялась со мной, мы встретились глазами, с её серьёзными глазами, и я понял, что это - Она, моя мечта.

- Звените, - услышал я откуда-то сбоку непонятно чей гугнястый басок, - а который ща час?

- Полвторого, - машинально ответил я и тут же осознал, что вопрос задан её подружкой, которая, проходя мимо, ткнулась твёрдым как головка сыра бедром о моё колено.

Это вскипятило всю мою кровь - вот так удача! Они уже удалялись от меня, но Дерибасовская вновь ожила, заговорила вокруг. Басистая подружка обернулась и на ходу недоумённо уставилась на меня. Ну да, какие полвторого, уже был шестой час вечера!

- Саня, Саня, пошли за ними! - судорожно подтолкнул я его.

- За кем? - не понял он. Всё это время он смотрел в сторону пирата.

- Ты что, не видел??

Мы ускорили шаг, обогнали девочек по другой стороне улицы и в конце Дерибасовской развернулись на 180 градусов. И снова пошли навстречу.

Когда мы начали сближаться, я ощутил, как у меня подкосились ноги, задеревел язык и свело челюсти, и вот она рядом, а от моей лихо закрученной речи осталось:

- Как тебя зовут? - брякнул я не своим голосом и смертельно перепугался.

- А ты Рак по гороскопу? - вдруг ответила она вопросом на вопрос.

- Нет. Да. То есть, какая разница? - я так растерялся, что забыл своё созвездие.

- Я скажу, как меня зовут, только если ты Рак по гороскопу, - безапелляционно заявила она.

Какова же была моя радость, когда я вспомнил, что я действительно Рак, я родился 30 июня, о чем и поспешил ей сказать.

- Учти, я угадала твоё созвездие с трёх нот, а зовут меня Ляля.

(Может быть, она так не сказала - в то время ещё никто не знал про три ноты, но слова её затонули в самой глуби моей души, она ответила мне - и ничто другое не имело больше значения.)

Мои страхи тут же улетучились, и вместе мы побрели в сторону Соборки. У нас сразу обнаружилось столько схожего в интересах, что я мгновенно забыл про Саню и её подружку.

Даже родились мы в один месяц - июнь. Даже одеты мы были одинаково - в чёрное с белым!

Когда мы приблизились к цветочному базарчику на Советской Армии - моё сердце уже горело, полыхало, - это я испытал только один раз в жизни, только тогда.

- Извините, девочки, вы можете нас подождать две минуточки, мы сейчас отойдём! - попросил я.

- Хорошо! - весело прогудела пухленькая Лена, которую Ляля представила нам как свою двоюродную или троюродную сестрёнку из Херсона.

- Нормальные девчонки! - невозмутимо заключил Саня. А куда мы отходим, поссать что ли? Ну, они нас не будут ждать.

- Ask me, Sasha. Что за ""поссать"" у тебя на уме? Мы подарим им цветы!

- Мы же их не знаем! - простодушно удивился Саша.

Но я знал! Я выбрал десять самых красивых, длинноногих и белоснежных роз, цена оказалась потолочная, но меня это не смутило. Я попросил продавщицу сделать два красивых букета по пять роз (конечно, второй букет мне был не нужен, но не хватало ещё Саню ставить в дурацкое положение), а потом мне пришло в голову заменить одну из пяти белых роз на шикарную чёрную, которая так и сигналила мне из разноцветной охапки. Может, это и было знаком грядущей трагедии нашей? Но тогда я лишь обрадовался своей идее.

Мы гуляли по Одессе. Лена, полностью ошалев, уже вешалась Сане на воротник, сочилась за пазуху, лапала его, короче, за цветы была готова с ним хоть на край света, отчего Саня иногда оглядывался на меня с виновато-глуповатой улыбкой. Он был не особо избалован девчоночьим вниманием, проводя всё своё время в работе или моделировании пароходиков - Саня мечтал поступить в Одесский судостроительный, но срезался этим летом на вступительных, не добрал балла по сочинению. В свои 18 он был всего лишь невысоким худеньким юношей, а ленины пылкие объятья делали из него по меньшей мере Харатьяна, на которого он, кстати, чем-то и смахивал.

Мы же с Лялей чинно беседовали о путешествиях, астрологии, Тадж Махале. Я изо всех сил напрягал мозги, чтобы не попасть впросак.

Оказывается, сегодня они пришли на Дерибасовскую, потому что Ляля хотела познакомить Лену с каким-то парнем, с которым договорилась встретиться возле книжного магазина, но Лене парень издали не понравился, и они прошли мимо. Что за парень?

Вдруг меня посетила паранойя. Я подумал, что многие девочки при виде потенциально приличного мужа начинают строить из себя порядочных, и может это всего лишь маска, которую она одела. То, что она очень умная и начитанная - это я уже заметил. Как выяснить остальное?

Говорят: ""скажи, кто твой друг и я скажу, кто ты"". Лена уже чуть ли не на ходу расстёгивала Санину ширинку, жарко присосавшись к его губам, то есть они были со своей сестрой полные противоположности, а это - маловероятно.

Я уже усвоил житейскую истину о том, что подобное тянется к подобному, и без энтузиазма наблюдал за действиями живого критерия своей мечты. Мне и хотелось докопаться до истины, скрытой в зелёно-чёрных зрачках, и поджилки мои тряслись от предположения, которое даже словесную форму принять не решалось. Это меня напрягало, и я решил сменить тактику, намереваясь всё таки разоблачить артистку.

В моей жизни такое уже случалось, и один раз я даже стал посмешищем для своих друзей.

Наверно, как и у всех в том возрасте, у меня произошёл банальный случай, хоть и не все рассказывают о подобном.

Банальный случай.

Короче, было это на море в Затоке, где я отдыхал со своими дружками. Там и познакомился я с девочкой Валей. Валя казалась мне очень правильной и к тому же - симпатичной: вся в фистончиках-рюшечках, розовом-лиловом, с глазами-астрами кофейного цвета и молочным дыханием девственницы, а я тогда был наивным пятнадцатилетним пацаном и боялся даже притронуться к ней. Мы встречались каждый вечер, не позже десяти я провожал её к санаторию, где она жила с родителями, и с нетерпением ждал следующего дня, чтобы увидеть её вновь.

Но в один распрекрасный вечер мне не пришлось ждать до утра, ибо я увидел её буквально через час. Один из моих друзей, ворвавшись в мой номер, торопливо сообщил, что видел её с двумя кавказцами, местными торговцами, и что даже знает, где эти хачики живут. Они шли, мол, скорее всего к ним. Я взмок: я тут же решил, что кавказцы её припугнули или ещё что-нибудь. Мгновенно сколотив отчаянную банду из пяти человек, захватив в карманы песка и пару монтировок, мы бросились спасать мою, так сказать, ""девчонку"".

Когда мы подбежали к летнему домику торговцев, изнутри были слышны девичьи крики и стоны. Я, не долго думая, как в кино, ударом ноги выбил хлипкую дверь и, готовый к бою, ворвался внутрь. За мной с гиком и матюками вломились мои дружки, и все мы увидели, как два голых хачика средних лет стоят на коленях на полу, а посередине между ними примостилась голая девочка Валя, у которой вид был не только не расстроенный, а, можно даже сказать, экстазный. Я, ещё ничего не поняв, вопил: ""Сволочи черножопые, девочку изнасиловали, я вас зарежу, мрази, и мне за ваши два трупа только медаль дадут!""

- Слюшай, ти малолетка совсем дурной, - щёлкнув зажигалкой, закурил ближайший к нам тип лет этак пятидесяти, - етот дэвочка сам хотель, мы с Сосо дали ей двадцат пят рублэй.

Одеваться тип не спешил и чувствовал себя довольно уверенно даже в голом виде.

- Ето же простытутка заежий. Нэхорошо, дэвочка, - обиженно обратился второй хачик к нехотя поднявшейся девочке Вале, - толко начали. Назад дэнги нада.

- Это правда? - спросил я молча одевающуюся Валю.

Даже не взглянув на меня, она презрительно достала из сумочки две потёртые десятки и, бросив их дядям, невозмутимо вышла из домика.

Мои друзья смеялись и всячески меня подкалывали; тем временем уже полуодетые горцы предложили выпить за перемирие и рассказали, что в это утро, когда она покупала у них помидоры, они договорились с ней на вечер, и что она далеко не девочка, а та ещё профессионалка.

*

- Молодой человек, ваше вино, - наклонилась ко мне стюардесса. Я вздрогнул и вцепился в кресло, мне-то казалось, что я в другом месте, в совсем другом времени. ""Ваша вина?""

- Всё-таки вам плохо! Быть может, нужна профессиональная медицинская помощь? -нахмурилась она.

Смущённо поблагодарив за ненужную заботу, я опрокинул в рот двухсотграммовую бутылочку красного вина.

- Видишь, мать, - услышал я беженца, - зелёный змий - это бесы. Никуда не сбегишь от проклятущих бесов!

Не обращая внимания на бегающего от бесов беженца, я вновь вернулся на Дерибасовскую, вернее, к ЗАГСу на Ласточкина, близ которого мы с Саней уже сидим на каменных, прогретых вечерним августовским солнцем львах, и ждём. Девочки попросили подождать их полчасика и исчезли в боковом парадном.

Прошло 45 минут, час, их не было. От нечего делать мы разглядывали архитектурную кладку и скульптуры восседавшего по соседству оперного театра, я переживал, а Саня нудил:

- Да не придут они уже, повеселились и пошли по своим делам.

- Давай ещё минут пятнадцать подождём, - снова предлагал я.

Наконец мы заглянули в парадное, в котором они скрылись, и в пыльном сумраке под лестницей обнаружили проход в тихий зелёный дворик, зовущийся Пале-Роялем. Я ощутил неприятный холодок в спине: из Пале-Рояля существует как минимум три выхода на разные улицы.

- Проходной двор! - усмехнулся Саня. - А мы как дураки сидим тут. Пошли!

Ну пошли, бесполезно ждать... а вот они идут, хм... переоделись!

Девочки появились из подворотни, соединяющей Пале-Рояль с улицей Карла Маркса. Ляля уже была в блестящем белом платье, открывающем её нежные руки и грациозную шейку. Я в очередной раз онемел, и поэтому абсолютно не помню как тогда выглядела Лена.

Но я не забыл, что решил видоизменить тактику ухаживания и разоблачить артистку, во всяком случае, я уже чувствовал, что она что-то недоговаривает, да и вообще не может быть, чтобы у такой красавицы не было массы ухажёров, а может и постоянных клиентов. Если бы она оказалась проституткой, я бы наверно покончил жизнь самоубийством, как гоголевский герой ""Невского проспекта"".

- Мы звеняемся, чуть-чуть задежрались! - протрубила Лена, сияя густо начернёнными глазами.

- Да мы уже уходить собирались, надо же быть пунктуальными, мы же серьёзные пацаны, принялся нудить Саня.

- Очень даже серьёзные, - подхватил я, - более того, я завтра уезжаю по делам в Бухарест, так что предлагаю сегодня оторваться как следует: мы сейчас едем в ресторан отдыхать по полной программе, затем на море, после купанья едем к нам сушиться, а потом мы вас отвезём на машине или покатаемся по ночному городу, может у вас есть соображения, как лучше провести вечер?! - всё это я выпалил на одном дыханьи и посмотрел на Лялю.

Она поскучнела и, поворачиваясь к нам спиной, ответила:

- Ну, тогда это всё - без нас. Ни в какой ресторан мы не идём, и в девять вечера нам надо быть дома. Счастливого пути!

- Куда ты, куда ты? - испугавшись, подскочил я к ней. - Может, я как-то не так выразился, я хотел сказать, погуляем, в кино сходим.

Лена укоризненно сверлила Лялю белёсым взглядом, но молчала. Мы вчетвером вышли из двора.

Я судорожно анализировал результат своего разоблачающего предложения. Реакция Ляли не относилась к двум стандартным, из которых первый вариант принадлежит одесским дамам древнейшей профессии: в ответ они выдают что-то типа ""зачем тратить деньги на ресторан, лучше отдай их мне"" и прямо в лоб сообщают, сколько стоит их время.

Вариант второй: девки-шлюшки сразу предложат, в какой ресторан лучше пойти, отдыхают там шумно и весело, раскручивают парней на приличные суммы и, если не удастся испариться или кинуть, то вполне прекрасно чувствуют себя и в постели.

Ещё есть такой тип, как Лена - без ресторана и без ничего другого согласна прямо сейчас, но я уже знал, что Лена приехала из Херсона, это говорило само за себя.

Пройдясь вверх по Ленина, мы наткнулись на кинотеатр ""Украина"" и решили сходить на ближайший же сеанс: выяснилось, что все четверо, всвязи с возросшим количеством видеосалонов, больше года не ходили в кино. Преследующая меня паранойя о Лялиной неискренности свелась практически к нулю.

Фильм был про 17 век. Во время фильма я не отрывал от неё глаз, и даже попытался её обнять, накинув робко ей на плечо свою дрожащую руку, но она вернула мне её обратно.

- Твои руки - и держи себя в руках, - прошептала она, - вообще-то мы пришли смотреть кино, или ты берёшь пример со своего друга?

Тут только я обратил внимание на Саню. Саня с Леной страстно целовались, молния на его штанах была расстёгнута, и там орудовала Ленина ладонь. Я чуть не задохнулся от зависти, но это-то было ещё что: Лена встала на колени и давай, давай быстро двигать головой вверх-вниз. Она утробно урчала и стонала, била себя по щекам. Потом задрала свою короткую юбку и приспустила трусики: в темноте засветилась матовая попа. Она прицелилась и уселась на Сашу. Покопошившись на нём, она шумно запрыгала, так стоня, гудя и тащась, что все люди в кинотеатре начали оглядываться, пытаясь понять, откуда несутся эдакие смачные стоны. В какой-то момент Лена спрыгнула и давай ловить ротиком летящие во все стороны, отсвечивающие в свете экрана брызги. Потом она облизалась и, как ни в чём не бывало, села досматривать фильм.

Вся ""Украина"" смотрела не на экран, а на Лену. Я, как и все, смотрел во все глаза, которые наверняка вылезли из орбит! Сначала я испугался, потом просто наблюдал, и вдруг понял: это начало сексуальной революции, свершившейся именно в Одессе, а Лена - это Ленин, а Саня - крейсер Аврора, пушка которого возвестила о перевороте, а зрители в кинотеатре - это народ, готовый штурмовать подтаявший Зимний сексуальной революции! Ура, товарищи, ура!

Народ остался доволен, и до конца фильма в разных концах зала слышались стоны мужчин и женщин, знакомых и незнакомых: любовью занялись все подряд. Но Лялю я тогда так и не обнял, она внимательно смотрела кино про мушкетёров.

Раздел 4. Чёрная обезьяна

Три времени даны нашему русскому брату: прошлое, настоящее и будущее. В английском языке времён много больше, думаю для того, чтобы компенсировать его примитивизм: раз нет рода, склонений и падежей, раз не бывает фразеологизмов, раз не случается пословиц и поговорок, - то пусть хоть времён будет до отвалу. Их бесполый куцый язык очень лаконичен, в отличие от нашего полноводного, буйноцветного русского, но и в нём прошлое бывает совершенным и несовершенным.

Я живу вне времени, оно остановилось для меня в момент приговора, потому я и не различаю больше языковых времён. Единственное, что осталось у меня - это моё несовершенное прошлое, и Ляля, совершенная девочка моего совершенного времени. И, так как будущего у меня нет, то несовершенное время, в свою очередь, разделилось для меня на настоящее и прошлое, а моё совершенное стало для меня вечным.

*

В тот вечер Лена с ошалелым Саней весело умчались в такси на 10-ю станцию Большого Фонтана, где мы снимали домик над самым прибоем, а я и Ляля медленно брели по вечерней, пропахшей пылью и автомобильными выхлопами Пушкинской в сторону Пале-Рояля.

- Ляля! Кто дал тебе такое имя?

- Вообще-то полностью меня зовут Линда, но мне очень нравятся двадцатые годы, когда это имя - ""Ляля"" - было в ходу. Я вообще люблю ретро: старые фильмы, песни, книги, я собираю газеты тех лет. Может зайдёшь как-нибудь, я покажу тебе газеты ещё 13-го года, с твёрдым знаком на конце!

- А можно сейчас зайти? - застенчиво попросился я.

- Нет, сейчас, Юрик, не получится!

Мы прошли ещё немного, мне очень нравится идти с ней рядом: её пепельно-русая головка была на уровне моей груди, и рядом с ней я чувствовал себя большим сильным мужчиной. Таким я и был, но не всякая девушка, находясь рядом, так остро даёт это почувствовать. Линдушка-Лялюшка! Моя ""Ля"".

- А ты любишь картины? - вдруг спросила она.

- А как же! - уклончиво ответил я. - Ван Гога там...

Она подскочила к стене ремонтируемого дома и несколько раз провела по мелу пальцем - на стене возник силуэт голодной галки - почему-то я был готов поклясться, что это именно галка и именно голодная! - о чём и сказал Ляле.

- Правда, похоже? - смущённо улыбнулась она. - Я как-то читала о французском художнике Фрагонаре, у него был особый стиль: ""фа престо"" - такие невесомые взмахи кисти по холсту, раз-раз - и образ готов!

Я решил на всякий случай запомнить это имя: ""Фраганор"", и ещё раз оглянулся на клювастого птенца. Картины, старинные газеты, астрология, - что за необычные интересы для красивой девочки? Она ни разу не заговорила о дискотеках, любимых группах, или моде, толчке, ликёрах или коктейле. Из какого она мира, кто её родители?

Ля молчала и задумчиво смотрела себе под ноги. Сумерки уже опустились на город, медленно зажигались фонари.

- Ну, мы пришли, - остановилась Ляля у того самого загсовского парадного.

- Я хотел бы тебя завтра увидеть, - если конечно у тебя есть свободное время! -предложил я.

- Значит, ты завтра не уезжаешь? - мне показалось, что Лялины глаза вспыхнули радостью. - Я не знаю, как завтра, я даже не знаю, стоит ли нам вообще встречаться: через пять дней - сентябрь, я уезжаю учиться в Киев.

- Через пять дней? Я могу остаться до твоего отьезда!

- Нет-нет, - поспешила она, - не надо из-за меня откладывать свои дела.

- Ясно! Завтра в пять часов, и послезавтра, и все пять вечеров я буду ждать тебя возле этого дома. Если сможешь выйти даже на пять минут, - тут я подумал, что у меня везде ""пять"" - и дней и часов и минут, и исправился: - Даже на одну минутку - я буду очень рад!

Она засмеялась и, протянув мне твёрдую как дощечка ладошку с тоненькими музыкальными пальцами, взглянула прямо в мои глаза.

- Помни, в любом случае я жду здесь все пять вечеров, - решительно сказал я, бережно касаясь её руки. - А ты здесь живёшь?

- Нет, дальше я пойду одна. Ну, пока.

И она пошла сквозь Пале-Рояль быстрыми, немного неуверенными каблучками. Её прощальный взгляд навсегда остался со мной, в нём застыла какая-то тайна, просьба, она что-то не договаривала, она не хотела, чтобы я видел, где она живёт, но я был уверен, что это не последняя встреча. Интересно, любит ли она ""Скрудрайвер""? И как вообще она относится к спиртному?

Я побыстрее вернулся на Ласточкина и остановил такси. Заплатив и коротко обьяснив задачу, я попросил таксиста обогнуть квартал и проникнуть на ту часть Карла Маркса, куда выходят ворота Пале-Рояля. Бочковидный бородач подмигнул мне и, объехав квартал, остановился на углу переулка Чайковского: оттуда отлично просматривались ступеньки соединяющейся с Пале-Роялем подворотни.

Вот Ляля спустилась по этим ступенькам и, пройдя в метре от нас, свернула в тот же переулок. Ничего не подозревая, она перешла дорогу и уже набрала код замка первой от угла парадной, когда её остановил набежавший молодой человек.

Я стал свидетелем скандала.

- Ахчик, где ты шлялась, я тебя целый день жду! - на весь переулок гортанно заорал парень, и я услышал его тяжёлый южный акцент.

- Я не просила ждать! - отрезала Ляля. - Сказано, между нами всё кончено!

- А мне плевать, сказано или нэ сказано, тоже нашлась! Меня ныкто ныкогда нэ бросал! - не унимался он.

- Значит я буду первая! - дерзила Ляля.

Парень размахнулся и пробил кулаком дэвэпэшную дверь парадного. Я онемел от страха за Лялю, но выскакивать из машины и обнаруживать себя было ещё преждевременно. Вот если он её ударит... Ляля толкнула дверь, чтобы уйти, но он яростно поймал её за руку и начал что-то тихо и быстро втолковывать. Ляля насмешливо смотрела ему прямо в лицо.

Он выглядел весьма серьёзным брюнетом. В дорогой белой рубашечке и чёрных брючках, худощавого телосложения, сантиметров примерно на десять ниже меня - у меня метр девяносто - сутулый, с квадратной головой и буйной растительностью на ней. Вроде, как я понял по диалекту, он армянин.

- Опять эти хачики! - тихо проговорил я; таксист услышал мои слова и подтвердил:

- Да, скорей всего армян, ""ахчик"" - девушка по-армянски. А это что, твоя девушка?

- Сестра, - ляпнул я, - а я по заданию папы.

Ляле надоело слушать, она бесцеремонно оттолкнула его и захлопнула за собой дверь.

- Блад! - взвился армян. - Я тебя убью, просто убью, твар, сука, запомни, меня ныкто ныкогда нэ смел унижать! - дальше понеслись проклятья на армянском, изрыгаемые с шкварчащим жаром.

На втором этаже - между двумя обгаженными амурами - распахнулось окно, и какая-то немолодая одесская хозяйка в папильотках опорожнила на беснующего хачика тазик воды. Он замолк, остужённый, а женщина низвергла на него водопад такого изощрённого одесского мата, что даже меня пробрало. Приличным в её брани было лишь словосочетание ""черножопый тухис"", что примерно одно и то же.

Черножопый в три шага скрылся в ближайшей подворотне, откуда взрычал мотор и выскочили две слепящие фары. Моему взору явился шикарный чёрный Мерседес. Я вытянул шею и увидел, как мокрый хачик с искажённым яростью лицом бешено крутил руль на повороте. Мерседес сверкнул мимо нас и, быстро набирая скорость, умчался в сторону Приморского бульвара.

- Ублюдок этот, сдаётся, рэкетёр с Привоза, беспредельщик, - осторожно заметил бородач, - лучше не чипать.

Я возбуждённо изучал дом, но ни одно из чёрных окон так и не загорелось.

- Поехали к Соборке! - сказал я, а в башке всё бурлило: Ляле грозит опасность. Я не знал этого армяна, но подобные угрозы, к тому же исходящие от рэкетира, нельзя оставлять без внимания. Я напружинил бицепсы, поиграл железными мыщцами ног, расправил ссутуленные от каждодневного сидения за рулём плечи - всё было на месте.

Я прикинул в уме - я выше его ростом, спортсмен: рукопашный бой, джиу-джитсу, прыжки с парашютом, снятие часового. Я этого так не оставлю. В мои планы входило покалечить армяна, и мне было всё равно кто он - рэкетёр или вор.

Разумеется, я не знал ситуации, может он - её муж, но в любом случае, если девушка говорит, что между ними всё кончено - он должен спасовать. Надо как можно скорее в этом разобраться, и поможет мне херсонская сестричка Лена.

На Соборке я пересел в свою восьмёрку и помчал на Фонтан. В висках стучала настойчивая мысль: если каждый молодой спортсмен покалечит одного подонка - рэкетира, наркоторговца, беспредельщика или просто ублюдка, - как легко жилось бы тогда честным людям.

Раздел 5. Через тернии к звезде

В кабаке 10-й станции вечер был в самом разгаре: подвыпивший народец выплясывал под ""Купите бубличики, горячи бублички, гоните рублички сюда скорей!"" В галопирующей краснорожей толпе я с ходу приметил разухабистую парочку в лице Лены и Буратино, они выкручивали такие порно-кренделя, что я сообразил, насколько они уже тёпленькие. У Лены из-под футболки на локти спускались лямки мокрого купальника.

- Юран, привет, будешь кушать? У нас сегодня отличный антрекот! - перекрикивая ""бублички"" и топот, встретил меня Серёга - дежурный официант, всегда обслуживавший наш столик. Место в нише у окна неизменно было к нашим услугам.

Мы с Сашей стали завсегдатаями ""Лета"" не только потому, что наш швейный цех располагался всего в двухстах метрах отсюда - у дома отдыха на Красных Зорях, но и потому, что в этом ресторане никогда не собиралась бандитская шушара, тут всегда было весело и спокойно. Меня лично привлекали летний дизайн и чистота.

Контингент посещающих ""Лето"" состоял из курортников и небедных одесситов. Как правило, мы с Буратино здесь обедали, но при случае гуляли и по вечерам; Серёга непременно встречал нас свежим анекдотом.

Он был не просто официантом, а эвентуальным обладателем медали ""За спасение утопающих"": однажды после запойной вечеринки, длившейся почти до самого утра (при закрытых дверях, кабак тогда официально закрывался в 23.30) Серый предложил всем пойти купаться. Когда в количестве девяти человек мы мутили воду ночного моря, одну дамочку прихватила судорога, и наш лихой официант вытащил её из-под воды, вылил из её легких воду, совершил искусственное дыхание и привёл в отличное чувство. Как потом я узнал, они стали мужем и женой.

Заказав антрекот и бутылку коньяку, я присел за столик, отрешённо наблюдая за выплясывающими и представляя, что и мы с Лялей могли бы так же танцевать всю ночь. Я вновь глубоко задумался о том, какая же она, когда выпьет, и решил завтра же прояснить этот жгущий меня вопрос.

- А вот и Юрка! - обрадовался мне взмокший от плясок и моря Буратино. - Как Ляля?

Я представил, что и мы с Лялей могли бы так взмокнуть от непрерывного танца.

- Я договорился с Лялей на завтра, - лаконично ответил я.

- Да она какая-то непонятная, - вклинилась раскрасневшаяся Лена, - не понимаю я её.

И Лена, не отрывая от меня непонимающих глаз, транспортировала в пасть пухлый ломоть хлеба с внушительными слоями масла, красной икры, гарнира и отбивной. Заглотнула мощным движением зоба, с утробным хихиканьем отобрала второй бутерброд у телепающего его Сани, заглотнула и его, и смачно запила всё коньячком.

""Быть может, Ляля любит наглых мужиков?"" - вдруг струхнул я, но, прикинув её диалог с хачиком, решил, что едва ли.

- Наверно, она замужем или у неё есть жутко ревнивый жених, - вслух сказал я и ещё несерьёзно подумал, что, быть может, она лесбиянка.

- Знаешь Юрик, если ты обязуешься молчать, я тебе расскажу, что знаю! - подразвязался язык у выпившей Лены. - Мне полрюмочки, - колупаясь в ноздре, попросила она официанта.

- А нам по полной и до краёв, - вписался Буратино и изрёк детский грузинский тост:

- Когда девушка переходит ручеёк - она снимает туфли, когда девушка переходит речку - она поднимает юбочку, когда девушка купается в море - она остаётся только в купальнике. Так выпьем за дам, которые бороздят океаны!

Мы выпили, но до Лены тост явно не дошёл, и Буратино зычно добавил:

- За тебя, Лена!

Лена стрельнула глазами в Буратино, извернув губы наподобие лука Купидона, и полезла к нему на колени.

- А для нас, Юрик, у меня другой тост, - продолжал надувшийся от гордости Саня: - между первой и второй - промежуток небольшой!

Мы опрокинули ещё по пятьдесят грамм. Я понял, что коньяк крепкий, потому что Лена стала мне вдруг глубоко симпатична.

- Ну, Лена, рассказывай про Лялиного хачика! - приказал я.

- А откудава ты знаешь? - вылупила она голубовато-белёсые глаза и в замешательстве ковырнула вилкой мороженое. При этом её толстенький лобик выразил усиленное умственное напряжение, рыжеватая чёлка так и зашевелилась над обеими лобными долями. - Не могла тебе Лялька этого сказать, - решительно ткнула она наконец вилку в стакан с салфетками.

- Мы и сами с ушами! Кто он ей? - с двусмысленной улыбкой поинтересовался я.

- А что я с этого буду иметь, если скажу? -делово осведомилась Лена.

Я не отреагировал, сухо повторив свой вопрос.

- Гагик-то? - как-то не очень смутилась дунька, подпустив в голос привычных гугнявых ноток, они красноречиво свидетельствали о том, что Лена уже пришла в себя. - Да никто он ей, прицепился к ней, бегает, никого к ней не подпускает, - и Лена медленно вытащила из ноздри крупнозернистую козюлю. Посозерцала и сосредоточенно обтёрла палец о скатерть, с грохотом перевернув при этом стакан. - А он её и там найдёт, в Кыйве, - Лена шумно придвинулась ко мне и, переходя на трагический шопот, навалилась мне на плечо сабриновским бюстом: - Он очень опасный человек, брат какого-то авторитета, и ты, Юрик, будь осторожен, увидит с ней - тебе плохо будет! - и бюст перевалился с моего плеча на Санино: - А я снова поныряться хочу!

- Это ему плохо будет! - уверенно сказал я, а сам подумал, что таксист был прав, когда предупреждал не связываться с ним. Да кто такой этот Гагик-Шмагик? Пуп земли, что ли? Он такой же как и все, обычный смертный, попросту охеревший, и если я попробую просто поговорить с ним, это ничего не изменит. Его надо калечить, и только когда он будет крутить колёса инвалидной коляски - тогда и осознает, насколько он низок перед обществом.

- А у меня - новый анекдот про Штирлица, - весело подошёл поменять нашу целомудренную попельничку Серый.

- А ну? - обрадовался Саня.

- Борман спросил у Штирлица: ""Это ты качался в спортзале рейхстага?"" - ""Да я"", - гордо ответил Штирлиц. ""Так значит это ты мои качели поломал?""

Буратино заржал так, что весь кабак обернулся.

- Может ещё что-то желаете? Водка, коньяк, шампанское, десерт, фрукты, мороженое? У нас для хороших людей всё есть, - усердно выслуживался Серёга. До закрытия ресторана оставалось с полчаса.

- Нет, мы желаем рассчитаться, старику завтра до Бухареста пилить десять часов, мне - ишачить столько же, а я уже пьяный и сытый, и Лена тоже, и нам ещё назад на пляж надо, - горланил раздухарившийся Саня, широко махая руками и еле вылезая из-за стола, на котором стояли и лежали три вымазанные красной икрой пустые бутылки от шампанского и коньяка. Я не узнавал его, обычно скромный и тихий даже когда выпьет, теперь же Саня вёл себя как сантехник в отгуле: вопил, лапал и хлопал Лену по тугому заду, что ей безумно, кстати, нравилось, громко сморкался в пальцы.

Подстраховывая друг друга, мы втроём спустились по качающимся вместе с нами ступенькам к нашей восьмёрке, возле которой я всё-таки не удержал Саню, он грохнулся на асфальт и потянул за собой Лену.

Через пару минут, забыв про её желание ""поныряться"", мы были дома - в смежной двухкомнатной квартирке, которую мы с Саней снимали в бунгало над морем. Молодые забрались в дальнюю комнату, а я прикорнул на кушетке в первой, смежной, долго думал и в конце концов задремал под их неистовые стоны и старческий скрип дивана.

Очнулся я от приятного ощущения в районе пояса. Я открыл глаза и увидел над собой обнажённую Лену, из второй комнаты неслось ровное сопенье Буратино. Я лежал на спине и уже был достаточно возбуждён, чем она моментально и воспользовалась, оседлав меня, как необъезженного жеребца. Не давая мне опомниться, она принялась энергично скакать, трястись как мешок с семечками на велосипедном колесе, насилуя меня. Своими неприятными повизгиваниями дунька разбудила Сашу. Он никак не отреагировал, и, проходя в туалет, высказался остаповскими словами:

- Знойная женщина, мечта поэта!

Лена противненько захихикала и заскакала с удвоенной энергией. Ее большущие сиськи звонко хлопали о мой живот.

Какой же меня одолел испуг, когда я представил, что она скажет завтра Ляле! От этого испуга Лене стало не на чем скакать, и она спросила с глупой улыбочкой:

- Ты - всё?

- А ну пошло быстро с моей кровати! - не помня себя, ощетинился я. - И не дай Бог что-то скажешь Ляле, поняла?

Она зашугалась и убежала в дальнюю комнату. До утра я не мог уснуть, чувствуя себя испачканным и в придачу вдруг задавшись вопросом, что же связывает такую девушку как Ляля - с блядью Леной?

На рассвете я задремал, и всю зарю мне снились изумрудный взгляд и волосы цвета лесного ореха.

Утром Буратино и Лены уже не было. Я потянулся и с наслаждением вспомнил, что сегодня в пять часов может увижу Лялюшку, которую в своём сне я целовал и не мог нацеловаться.

- Готов? - на пороге возник Саня в полном облачении.

- Не-не-не! - замахал я руками. - Отбой, я никуда не еду!

- Братан, ты не шути, у нас лейблы же и заклёпки кончаются! - опешил Буратино.

- Всё подождёт! Мы пока займёмся местными делами, можно сделать сейчас ревизию. Давай дуй в цех и наведи там хороший шмон, они думают, что я уже уехал, а я - тут как тут!

Перечить Саня не стал и убежал на работу. Хоть он и не обладал ловкостью в делах, но свою конкретную работу знал хорошо. Его обязанности в цеху были чисто кадрово-организационно-бригадирские, также он забраковывал изделия и латал швейные машинки. Я же занимался реализацией по точкам, добывал ткани, фурнитуру, постоянно искал новый рынок сбыта. Голова моя всполне чётко разворачивала план действий, которые не позволяли финансам запеть в наших карманах романсы. Наряду с этим я увеличивал ассортимент товара: сочинял новые модели или же копировал их из закордонных журналов. И, как хозяин бизнеса, позволял себе появляться на работе нежданно-негаданно, как правило, минимум раз в день.

Я ещё с часок понежился, потом разобрался с бумагами и выкладками и отправился на улицу Красных Зорей, на работу.

*

Рабочих у нас было четыре человека, ровно столько, сколько было производственных швейных машин 122 класса. Из оборудования также водились оверлок и автомат для пришивания пуговиц (гордость цеха, дефицитная импортная машина).

Семён Адамович и Шеля Яковлевна - пожилые супруги - трудились без брака и очень старались. И две девочки с периферии - Галя и Рая - только закончившие СПТУ, тоже старались, но у них не было опыта в работе, к тому же из-за них всегда стоял шум: они вечно громко цапались, не уступая друг другу и в мелочах, и постоянно пререкались даже с начальством, то есть со мной и Буратино. На их место просились наши соседи по домику, молодожёны Федя с Петей, но я послал их на хер, потому что Федя был больной на голову шизофреник, а Петя - страшная завистница.

- Как дела, как работа? Звонил кто-то из заказчиков? - поинтересовался я у Сани.

- Галкина машина не работает - движок полетел, - отрапортовал Буратино, - я договорился с Эдиком, завтра забросит - заменю. По поводу заказчиков: тёте Вере на Черёмушки надо отвезти этот тюк, и Синицыным на Привоз 50 сорочек. Я всё высчитал - вот накладные.

Я споро погрузил тюки в машину и сначала забросил заказ на Черёмушки, а потом - Синицыной на Привоз. Когда мы рассчитались, я спросил её, как бы между прочим:

- Я слышал, у вас тут рэкетёры появились?

- Ой, сыночка, полнавара приходится отстёгивать этим армяшкам, и жаловаться некому, - женщина перешла на возбуждённый шёпот: - Менты с ними заодно, всё здесь куплено - это же Привоз. Вон - торговец ремнями пожаловался в милицию, и всё, больше не торгует, второй месяц в больнице.

Тётенька Синицына, расплавленная с самого утра как асфальт, покрытая мелкими капельками пота и потому вконец говорливая, просто рвалась в бой.

- А как зовут их главного? - вроде бы из праздного любопытства поинтересовался я, провожая глазами тачку с яблоками. Вокруг шёл оживлённый торг перекупщиков, потому всё моё существо ушло в уши - я боялся не расслышать ответ. - Как я понял, они хозяйничают, не скрывая имён?

- Не только не скрывают - даже афишируют, - доложила она зловредно, на всякий случай, однако, оглянувшись, - я могу прикрываться его именем, если меня потревожит кто-то из бандюг. Его кличут Гагиком, он брат авторитета какого-то. А чего ты спрашиваешь? Проблемы? - глаза пожилой женщины вдруг осветились догадкой и она опустилась на тюк, отчего тот сразу как-то неприлично осел, выставив тётенькины отечные колени всем на обозрение. - И вас тоже кто-то за горло берёт?

- Нет-нет, - поспешил успокоить я её, - просто интересно, а за горло нас взять не могут, - мы предприятие государственное, сидим на зарплате, - соврал я тёте Синицыной. Доля правды тут была: официально мы являлись филиалом от ателье 46, и все бумажки были подогнаны так, что к нам никто не цеплялся, ни ОБХСС, ни рэкетиры, которые брали в клещи частных торговцев.

И тем не менее из этого разговора кое-что на ус я намотал.

Раздел 6. Первая кровь

В четыре я заскочил домой, принарядился и отправился к Пале-Роялю. По дороге я прикидывал, стоит ли мне дожидаться Лялю возле её настоящего дома, а не возле ""фиктивного"", но, вспомнив её непреклонность в разговоре со Шмагиком, решил не нарываться на ранние неприятности и ждать где было условлено. По дороге, на площади 10-го апреля, я купил три длинноногие как теледивы розы в фольге и криковское шампанское.

Протоптавшись у ЗАГСа до шести часов и вызвав на себя любопытство жильцов всех окрестных домов (что, мол, за незадачливый жених тут у нас околачивается), я уже собирался уныло отчалить, как вдруг увидел Лялю. Она цокала тоненькими каблучками по Ласточкина и пышная её юбочка колыхалась над ними шатром шемаханской царицы, выпуская из себя две стройные лодыжки. Это было так завораживающе красиво, что я начисто забыл о часе ожидания, и протянул ей розы, чуть было не перепутав их с шампанским.

- Ой, обожаю розы! - подняла она на меня глубокий как омут взгляд.

- А хочешь ещё? - предложил я.

- Хочу! - неожиданно ответила она и лукаво улыбнулась. Тогда я тоже сделал то, чего не ожидала она: я преподнёс ей ещё два букета длинных тёмно-красных роз, под цвет её платья, и предложил посидеть в барчике на Морском вокзале. Она, обалдев от моря цветов, сразу согласилась.

Розы мы оставили в машине, Ля взяла с собой лишь одну, самую длинную, самую кудластую, и мы пошли мимо оперного, мимо пушки и Пушкина, вниз по каменистым ступенькам, мимо Грота - как я понял, Ляля мастерски обходила места, по которым мог пролечь мерседесный маршрут.

Мы сидели в баре до десяти вечера, болтая и смеясь. Ля почти не пила, она лишь пригубила бокал с красным, под цвет её губ, платья и роз, шампанским. Невзирая на её любовь к ретро и астрологии, в душах у нас было столько общего, столько нужного друг для друга, я видел, что ни капли не ошибся в ней, что это она, моя половина, которую я мог встретить только в сказке, но это реальность - и она рядом со мной.

Мы заговорили о Киеве. Я поведал Ляле о своём отце - капитане запаса Советской Армии, и сестре Эльке, они жили в 15 минутах от Киева в Ирпене. Ляля же описала своих колоритных сокурсников, она уже третий год училась в Киеве на первом курсе факультета археологии и в Одессу приезжала только на праздники и каникулы. Ещё она рассказала про одного соседа, который целый день стоит на голове, никогда не закусывает и чистит зубы едой. Мы смеялись, она, не отрываясь, смотрела на меня сияющими глазами.

После бара Ляля предложила мне провести её до вчерашнего места. Я взял её за руку и мы так и шли, второй рукой она держала розы. По дороге Ля сказала:

- Я тебе говорила, что занимаюсь астрологией, так вот, по звёздам у нас с тобой - полная совместимость!

- Неужели, Лялечка, ты это сразу не увидела? - воскликнул я, а изнутри меня, из солнечного сплетения, какой-то пошлый червяк прочирикал: Вот и хорошо, значит и в постели у вас будет полная совместимость, что не мешает проверить как можно скорее. Я приплющил червяка и сказал: - Я сразу понял, что ты та девушка, которая может разбить моё сердце!

- Послушай, я скоро уезжаю! Может, ты ещё с кем-то познакомишься! - сухо произнесла Ляля.

Сердце остановилось где-то на полпути к пяткам, а горло издало странный свист.

- Так как ты, мне ещё никто не нравился! - выдавилось наконец из него.

- Посмотрим, - неопределённо сказала она, и у меня забрезжила надежда. Недоплющенный червяк крякнул: Что значит ""посмотрим""? Ты хоть сейчас можешь ей показать! Я решил не обращать на него внимания.

Ля остановилась у всё того же парадного и грустно улыбнулась мне.

- Идём завтра в ресторан ""Киев""? - неожиданно для самого себя предложил я.

- Идём! - помедлив, согласилась она. - Я там расскажу тебе кое-что, потому что ""Киев"" у меня кое с чем связан.

Новое любопытство обуяло меня: о чём она мне расскажет? Ляля пожала мою ладонь, обхватила розы обеими руками и ушла вглубь двора.

Я мгновенно выскочил на улицу и, благо движение на Ласточкина было оживлённым, снова поймал машину, на этот раз какую-то ржавую жигу, ржаво-рыжий же хозяин которой не возражал за стольник объехать вокруг квартала. Мы специально прокатились чуть вглубь переулка, и я заглянул во двор, но Мерседеса в подворотне не оказалось. Мы притаились со стороны библиотеки Гайдара.

Вот, вся в розах, Лялюшка показалась из Пале-Рояля и свернула в свой переулок. Она улыбалась, и я почувствовал себя таким счастливым!

Когда она проходила мимо машины (я, естественно, залёг на дно) рядом с ней со свистом тормознул Мерседес. Из него вылетел разьярённый Гагик, он подскочил к Ляле и принялся рвать из её рук пышные головки роз, шипы кололи его чёрные покрытые шерстью руки, но он ничего не чувствовал. Ляля подалась назад, по-детски отчаянно пытаясь уберечь розы.

- Оставь меня в покое, черномордый! - закричала она. У Гагика на миг глаза вывалились из орбит, а потом он плашмя ударил её ладонью по голове, да так, что она выронила цветы и прислонилась к стенке. Из носа у неё пошла кровь.

- Выбирай слова, стэрва! - неистовствовал Гагик, плюща каблуками мои розы. - Цветы от кого-то пренымаешь! В следующий раз - завалю!

Ляля заплакала, вбежала в парадное и, захлопнув за собой дверь, крикнула сквозь пробитую им в прошлый раз дырку:

- Ненавижу тебя, козёл! Запомни, я встретила настоящего парня, а ты оставь меня в покое!

Хачик тут же снова озверел и попытался достать её сквозь дырку. Ляля, видимо, увернулась, потому что он взялся ломать дверь, но древесно-волокнистое покрытие оказалось прочнее. Он орал:

- Сука, убью тэбя и твоего хахаля! Будэшь валяться дохлая у моих ног и на колэнах просит прошения! Блад!

На втором этаже распахнулось окно, и вчерашняя одесситка со вчерашней же бранью низвергла на Гагика очередной водопад.

- Безобгазие, чегножопое дегьмо! - картавила на весь переулок соседка.

На этот раз он не убежал, а поднял свое горбатое мокроносое лицо и прорычал:

- И тебя, сука, я убью, но намного раньше её! Ты своё давно заслужила!

В ответ из окна вылетела здоровенная помидора, взорвавшаяся прямо у ног Шмагика, и новая порция матюков. Он, задыхаясь от ярости, впрыгнул в Мерседес и с рёвом умчался в сторону моря.

- Ой-вэй, - подал голос мой водитель, - я бы на месте этой дамочки заныкался бы поглубже. Я видел этого чёрного в Аркадии - он при всём честном народе расквасил нос торговцу пивом и орал: ""Прежде чем торговать, у Гагика спроси, можно ли""! Это - Гагик!

- Что его так все боятся? - мрачно удивился я и, раздумывая над планом дальнейших действий, приказал: - За Мерсом! Ещё стольник.

- Тебе жить! - с сомнением заметил ржавый одессит, но на газ нажал.

Знакомый Мерседес вырисовался сразу: он стоял у валютного бара на Приморском бульваре. Гагик из машины раздражённо препирался с тремя себе подобными. Мой водила остановился, я вышел и, открыв капот, навострил уши. Увы, говорили они на своём языке. Шмякаясь обратно в машину, я с досадой бросил:

- Чёрт, ничего же не понять!

- Найми переводчика, - пошутил ржавый.

Три армяна загрузились в Мерс, и он помчал дальше. Вскоре стало ясно, что направляются они в Аркадию.

- Значит так, я доброшу тебя до круга и свалю, - сказал мой водитель. - В Аркадии чужим таксистам нельзя задерживаться.

Я расплатился и вылез на круге, на конечной троллейбуса, стараясь не упустить из вида медленно ползущий по главной аркадийской аллее железный бампер. В конце дороги он свернул направо, в боковую малоосвещённую аллейку возле самого пляжа и, не доезжая пару метров до колоннады, затормозил у полупустого ресторана с ядовитым названием ""Мидия"".

Сливаясь с темнотой аркадийских акаций, я пробрался к ресторану с задней стороны и вслушался: говорили опять-таки не по- русски. Я присел, прислонившись к прохладному стволу дерева, и с отчаянием подумал, что должен же хоть кто-то в украинском городе Одессе говорить на русском языке! Я снова представил, как черномазый ударил мою девочку, вспоминал кровь на асфальте возле моих растоптанных роз, и ярость вскипала возле самого горла.

Минут через десять я услышал, как кто-то приехал.

- Опять мусора жрать хотят! - на чистом русском отрывисто просипел приехавший. - Ждут в ""Aкации""!

- Васёк-джян, не ссы! Я разбэрус, - это отозвался сам Гагик. Я узнал его акцент, у него он был намного глаже, чем у всех остальных, время от времени вставлявших корявые русизмы.

- Я разузнал, эта та старая тварь, которая Карена сдала в ментуру, - отрывисто продолжал вышепоименованный Васёк, - она квартиры перепродаёт. Карен не раз к ней подъезжал по поводу оплаты, а она - сразу к ментам. Пока менты разобрались, что он работает с нами, успели настучать ему по почкам, кровью ссался.

- Так, короче! - взорвался Шмагик. Эта жидовка и меня достала! Бери Карена и поломайте ей руки и ноги тоже. И тихо, без шороха. А я иду в ""Акацию"".

- Ясно! Эй, Карен, ты где?

- Я здэс! Кушию шашлик-машлик!

- Доедай и поехали, душу отведёшь! - стуча кулаками по стенке, сказал русский.

Хлопнули дверцы, и, чуть высунувшись из-за акаций, я увидел как отъехала невзрачная пятёрка, за ней и Мерс покатил вверх по аллее. Бросившись за ним на своих двоих, я увидел, как он, проползя ещё пару метров, встал возле кабака ""Белая Акация"". Я заметался: за пятёркой мне было уже не успеть, пока я бегал бы по Аркадии в поисках машины - она будет далеко.

В конце концов я решил, что если сам Гагик развлекает ментов - Ляле пока ничто не угрожает, а те двое наверняка просто поехали выбивать из кого-то долг. Постояв ещё с полчаса и ни на что не решившись, я спустился на ночной пляж и утопил свой пыл в море. Вода была тёплая, как остывающий чай, пару раз я ощущал прикосновения дремлющих медуз и водорослей. Освежившись, я вышел на дорогу и поймал тачку.

Погоня за неведомым захватывала меня, я не знал, зачем следил за кавказцем, но наверное этим тешились мои первобытные инстинкты - и среди них - инстинкт самосохранения.

В Лялином переулке было тихо, ничего подозрительного не наблюдалось, так что я сел в свою восьмёрку и отправился спать.

Следующий день прошёл в работе, я истово торопил время, без конца поглядывая на часы к потехе невыспавшегося Сани и перекочевавшей к нам Лены. Больше ко мне она не подъезжала, посвящая все ночные часы тряске Саниной кровати, а Саня прямо на глазах набирался уверенности в себе и своих мужских достоинствах.

В своих многочисленных коробках я раскопал Ляле неплохой подарок - я надеялся, что он понравится ей.

К пяти часам я отправился в центр на свидание с ней и решил так, из любопытства, проехать по переулку Чайковского. И обмер: Лялино парадное было оцеплено, стояла милиция и толпились обеспокоенные люди. На углу стояли две милицейские машины и скорая помощь. Кто-то причитал и плакал.

Я бросил восьмёрку там, где встал, и побежал к толпе. Ноги не несли, меня трясло - что-то с Лялей! - я жгуче жалел, что не покалечил вчера хачика. И тут я увидел её.

- Ляля! - закричал я сам не свой. - Ляля!

Она стояла в переахивающейся толпе жильцов и смотрела наверх. Я схватил её руки и попытался притянуть к себе.

- Что ты здесь делаешь? Шпионил за мной? - повернула она ко мне разгневанное лицо.

- Нет! - опешил я. Похоже моё маниакальное паломничество в её переулок сыграло со мной злую шутку. - Я ехал... и увидел толпу и тебя в ней. Я испугался за тебя.

- Странно, мою соседку сейчас нашли - упала, ударилась головой о ванну и захлебнулась, - задумчиво проговорила Ляля. - Там, на втором этаже, - указала она на окно, из которого накануне выплескивались вода и матюки. - Хорошая была женщина, внучка маленькая осталась. Идём, Юра! - она взяла меня за руку и, оглядевшись по сторонам, увела к оперному.

Я в шоке шёл и думал, должен ли я рассказать о том, что видел и слышал вчера. ""Это же Карен и Васёк!"" - стучало в мозгах, но не мог же я подскочить к менту и заявить, что подозреваю Гагика - главного рэкетира Привоза в том, что он приказал замочить пенсионерку. Зачем это ему - спросят меня, и что мне ответить: затем что она лила на него воду?! Гагик всё равно ускользнёт сухим из этой воды.

- Эй, что с тобой, ты меня не слушаешь? - затормошила меня Ляля.

У оперного расположилось небольшое уютное кафе, мы присели за столик и пили Колу. В моей голове кипело, винтики цеплялись за гаечки в моих мозгах и складывались в какие-то несуразные, но мысли; теперь я видел, что с Гагиком шутки плохи, я должен был действовать. Знает ли он о лялином отьезде? Мысли газировали мои мозги.

Мы решили перенести ""Киев"" на завтра. Немного придя в себя, я сбегал к машине, перепарковался и принёс моей девочке приготовленный подарок - маленькую старинную иконку, лет пять назад во время ремонта отданную мне моей сестрой и с тех пор пылящуюся в коробке с книгами. Иконка была украшена прокопчённым от времени бисером и заляпана эмульсионкой, на её обороте сохранилась какая-то надпись с твёрдыми знаками. Верующим я не был и что делать с ней - не знал, а Ляля любила ретро.

Она взяла иконку, долго смотрела на неё, потом положила её в сумочку и молча сжала мою руку. И тоненько заплакала:

- Бедная-бедная тётя Наташа! Это я виновата, я знаю.

Мне хотелось обнять её, нежную тоненькую девочку, хотелось, чтобы она опустила своё лицо на моё плечо и плакала-плакала... Но она отстранилась и только всхлипывала.

Официантка предложила попробовать только что завезённое вино. Это была ""Бычья кровь"". Ляля совсем расстроилась: оказалось, погибшая соседка как раз и напоминала ей корову.

- Тебе надо прийти в себя, Лялечка. Попробуй это вино, оно успокоит тебя!

Ляля выпила весь бокал и действительно чуть успокоилась. Вязкое венгерское вино почему-то навеяло ей мысли о цыганской скрипке - она так легко переключалась в своих настроениях, а меня терзали жесточайшие сомнения, рассказать ли ей о том, что я видел, но я боялся её потерять, и если бы она решила, что я шпионю за ней, так бы и было. Она задумчиво прошептала:

- Нет, я должна сама. Сама покончить с монстром.

Я мысленно поклялся избавить её от монстра.

Мы посидели ещё немного, ей было пора. Я довёл девочку домой, на этот раз к её настоящему дому, и проследил, как моя любовь зашла в разрисованное сердцами и стрелами парадное без всяких приключений - Мерседес я нигде не видел и Шмагика тоже не было. Однако она задержалась у двери, разглядывая что-то на ней. Подойдя чуть позже к парадному, я увидел, что кодовый замок был сломан - дверь больше не захлопывалась, а жалобно поскрипывала на петлях. Так, значит подготовка ведётся.

Я тихо зашёл внутрь пепельно-серого дома и поднялся по широким мраморным ступенькам на второй этаж, высчитывая по расположению окна, с какой стороны находится дверь той женщины.

Гадать мне не пришлось: на втором этаже была всего одна широкая дверь, тянущаяся вдоль всей лестничной клетки - видно, в старые времена это был парадный ход хозяина дома. Дверь когда-то была витражной, а теперь же состояла из полосок матового стекла, кое-где разбитых и законопаченных полугнилыми фанеринами. Вокруг двери ощетинилось штук десять звонков с накорябанными под ними причудливыми фамилиями, типа Головозаденко, Клоунфильд, и даже Иван Дракулян. Вот она, коммунальная Одесса!

С замиранием сердца я поднялся на этаж выше: там было две двери, одна напротив другой. Правая - ободранная, с вылезшими из неё кусками серого поролона, с двумя чёрными провалами звонков. Левая же - номер семь - аккуратно оббита синим дермантином, с двумя круглыми глазками звонков: над одним - карточка поскоромнее с фамилией ""Топотун"", над другим - старинная, зеркальная, тиснёная табличка: ""Л. Ю. и Б. И. Белозерские"". Это, судя по всему, и есть Лялина дверь и её старинная табличка; Л. Ю. - скорее всего, её папа, а Б. И. - мама. Топотун должен, по идее, быть тем головастым соседом, который чистит зубы едой и никогда не закусывает.

Ляля Белозерская! Какое красивое имя!

Я благоговейно притронулся к холодной дверной ручке и тихо спустился вниз. Потом припарковался на уже знакомой стояночке перед библиотекой Гайдара и поудобнее устроился в салоне моего авто с тонированными стёклами.

Раздел 7. Конец чёрной обезьяны

Я прождал до одиннадцати, я был уверен, что он появится, и не ошибся. Как только небо из водянисто-серого стало чёрным, росчерк винограда под стеной Лялиного дома затушевал знакомый Мерс, неслышно припарковавшийся прямо возле моей машины. Хищно клацнула дверца, и стрела света высветила слегка приоткрытую дверь парадной. Сквозь сумрак проёмов лестничной клетки было видно, как нервно мечется фонарик с этажа на этаж: первый, второй. Гагик чинно поднялся на третий этаж и... она его впустила.

Меня всего трясло, я представлял, как он её там обнимает, я решил, что уже до утра он не выйдет.

Сильный хлопок дверью и шаги вниз по лестнице привели меня в чувство. Араратец спустился на улицу, оглянулся наверх и что-то гортанно проорал на своем языке. Потом ещё и ещё. Окно второго этажа было закрыто намертво, но с балкончика верхнего - третьего - этажа высунулась Линда - я ясно видел, что это она, - и что-то крикнула тоже не по-русски. Довольный Гагик чиркнул зажигалкой, высветив свой горбатый нос, закурил, и с кожаным выдохом брякнулся в кресло салона. Совершенно спокойно, не бесясь как раньше, он развернул в сторону моря. Я мгновенно сел ему на хвост.

Не спеша, Гагик проехал по Приморскому бульвару, вырулил на Пушкинскую и, миновав ж/д вокзал, взял курс на Аркадию. Я следовал за ним по пятам, ежеминутно представляя, как его дружки вламываются в незащищённое Лялино парадное и выбивают синюю дермантиновую дверь. Однако маловероятно, что Гагик уже дал своим подонкам приказ. И почему он такой довольный? Не может быть, чтобы она с ним помирилась!

Мерседес въехал в Аркадию, но направился не к Мидии, а нырнул в петляющую наискосок к морю аллейку. Я оставил машину на обочине у туркомплекса и ломанул вслед сквозь густые дебри, на шум гулянки и восточные рулады магнитофона.

Мерс уже стоял возле нехилого коттеджа с видом на море и невысоким - мне по пояс - каменным забором. Я в темноте присел в грубо щекочущий ноздри запах бурьяна и осторожно заглянул во двор: там стояло два заставленных жратвой, облепленных брюнетами стола, свет ярко горел во всех окнах и сочился из подвала-гаража.

Сам Гагик, по-хозяйски развалившись в шезлонге с палкой шашлыка в руке и малолеткой на коленях, растабаривал с дружками и громко ржал. Привозного вида девка не сводила с него пьяных глаз. Гагик скормил ей остатки шашлыка, выбросил палку под стол и в обнимку повёл её за коттедж. Я, тихо перепрыгнув забор за кустами, покрался следом. Они оба плюхнулись в бассейн, и в журчании и темноте там что-то стало происходить, только слышался плеск воды. И зачем возле моря бассейн?

Я притих в черноте дома и смотрел то в сторону бассейна, то на столики. До меня попеременно доносились чавканье, животный хохот и жаркие звуки из бассейна.

Примерно через четверть часа подъехали пятёрка и Форд, из пятёрки вылез белобрысый коренастый детина лет двадцати пяти.

- Ординарцев! Ну, наконец! - загорланили армяне по-русски, протягивая гостю давно снятый с мангала шампур.

- Цавет танем, братва! - отрывисто ответил тот, и по сиплому голосу я понял, что это и есть вчерашний Васёк.

- Я сэйчас! - выкрикнул из бассейна хозяин.

Вытеревшись на ходу махровым полотенцем, Гагик напялил невообразимо пёстрый, вопреки всем законам сосуществования красок халат, почесал яйца и подошёл к Васе. Они разговорились возле подвальной двери, прямо у кустов, в которых сидел я.

- Я смотрю, старая уже молчит! Молодэц, Вася-джян!

- Карена похвали, но по-моему, мы переборщили, мы же её только напугать хотели, - ординарцевский сип звучал недовольно.

- Расслабся и нэ думай, пусть мэнты думают, - покровительственно проронил Гагик.

- Да, насчет ментов: этот лох, моряк, решил в контору пожаловаться, вместо того, чтобы тихо-мирно выкупить дочку. Что делать?

- Гдэ ребёнок? - индиффирентно спросил горец.

- У меня в багажнике. Избавиться от девчонки?

- Правыльно! Мы никого нэ должны прощать, а то другие перестанут бояться. Я её сам напоследок. Лублу кров! Конечно, Карен расстроится, он-то думал, что он займётся этим дэлом! Боюсь, ара абыдется! Ха-ха-ха!

Васёк сделал неуловимый жест и из Форда выскочило ещё трое славян. В обвисших спортивных штанах, явно давно не спавшие и оттого угрюмые, они являли собой полную противоположность беззаботному сообществу весёлых хозяев ""Мидии"".

Гагик начал толковать им о каких-то торговцах, делах, он давал свои жёсткие указания так, будто обсуждал прикольную вечеринку. Вдруг он мрачно бросил:

- Значит, завтра порвать задницу той тыгрице!

Угрюмая группа переглянулась и оскалилась.

- Без лышнего шороха, - продолжил Гагик со зловещей улыбочкой, - я ей сказал, что всё понял, и завтра в 10 будто на прощанье веду её в ""Красный"". Красную морду она получит, а нэ рэсторан, - заржал он и троица заржала вместе с ним.

Это же о Ляле! Завтра в 10. Утра? Вряд ли. Но что, если все таки утра? Ведь в семь вечера мы идем в ""Киев"". Ничего не понимаю. В 10 утра я буду у её дома.

- Кстати, вон сучка в бассейне плещется, забырайте её: надоела. Давай того ребёнка.

- Хм. Ничего девка. С удово-о-ольствием! - игриво пропел Васёк и направился к бассейну.

Два оставшихся ублюдка вышли и крикнули Карена. Карен крикнул ещё кого-то, и вот уже ведут в подвал коттеджа перепуганную белобрысенькую девочку лет двенадцати, действительно, совсем ещё ребёнка. Глазки заплаканные, на запястьях - красные полосы и куски скотча.

Гагик снисходительно оглядел перепуганную девчонку, вырубил в подвале свет и потащил её в темноту под робкий писк, а я переключил внимание на двор.

Первая малолетка уже сидела за столом с невозмутимым Кареном, всхлипывая и жалуясь на бессердечность любимого ею Гагичка. Ординарцев сел рядом, хлобыстнул стакан водки и ткнул её локтем:

- Шефу не угодила - ничего, нам угодишь. Я, например, - страшный тип: могу убить - а могу покалечить, могу голову отвернуть и сказать, что так и было! - и он сунул перепуганной девке под нос свои заскорузлые ручищи. Двое других подошли и стали тянуть её в машину.

- Я не могу! - проныла девчонка. - Я устала, мне плохо!

Её никто не слушал. Осоловелый Ординарцев, покачиваясь, глазел на неё, потом махнул рукой и просипел:

- Да иди отсюда, зенки бы мои тебя не видели.

Девка удивлённо уставилась на него.

- Иди, иди, пока я добрый.

Она, то и дело оглядываясь, быстро пошла в сторону пляжа. Больше я её не видел, думаю, убежала подальше. Те двое, похохатывая, уселись в свой Форд, а я отошёл к акациям и присел на корточки, ожидая сам не зная чего. Голова пылала.

Вскоре почти все разъехались, Карен тоже уехал, на хозяйстве остался лишь Ординарцев, ""обслуживавший"" последний столик с друзьями-рмянами.

Пришла полночь. Я тихо наблюдал за Васьком, принявшимся за мытьё Мерседеса. Гагик и девочка не выходили, и время от времени из подвала доносился её одинокий тоненький писк, что было странно.

Полпервого ночи. Я ждал. Площадка опустела, Васёк споро перевернул стулья на столы и притушил свет. Теперь двор освещался лишь тусклой лампочкой в разбитом плафоне над дверью.

Всё ещё не протрезвевший Ординарцев накинул на оволосевшие плечи большое полотенце и шаткой походкой отправился к морю. Во дворе стало так пустынно и тихо, что слышна была дрожь моря. ""Хорошо, что собак нет! - подумал я. - И зачем волкам собаки""?

И тут в подвале раздался грохот и крик. Гагик прорычал:

- Ах ты твар славянская, ты что сдэлала?

Малолетка что-то перепуганно пропищала. Раздался звук пощёчины и приглушённый девчонкин крик. Потом ещё один. И оборвавшийся стон. Что такого она могла сделать?

Дверь заскрежетала. Я осторожно выглянул из кустов и отшатнулся: девчонка выползла из двери вся в крови - на лице, груди, животе. Руки её были связаны куском проволоки. Пытаясь спрятаться, она отползла в кусты жимолости и притихла.

Я метнулся к ней: девчушка была без сознания. Я со всеми предосторожностями потащил её к акациям, надеясь там рассмотреть её раны, но тут услышал голос снаружи:

- Далэко нэ уйдёшь, хозук! От тебя даже папашька твой отказался, дэнэг нэ дал. Могу что хочу тепэр делать.

Оставив несчастную под деревом, клокоча от ярости, я выскочил с другой стороны двора. Гагик только-только вышел за ворота, он стоял в трёх шагах от своего коттеджа, руки в боки, без штанов, только в выпущенной рубашке и красных полосатых носках, и, озирая владения, невозмутимо прикуривал. Я быстро перепрыгнул забор и, прикинувшись случайным подвыпившим прохожим, направился к нему навстречу.

- Братела, огоньку не найдётся? - как можно спокойнее спросил я, доставая воображаемые сигареты.

- На прыкуры, - холодно бросил он мне зажигалку. Я тут же специально уронил её, по мгновенно задуманному плану номер два.

И тут началась казнь Гагика.

Я применил к нему самый простой приём десантника, называемый ""снятие часового"". Сделав шаг за его плечистую спину, я якобы нагнулся за зажигалкой, а сам схватил его за ноги в районе резинок носков и резко дёрнул назад. Это оказалось так неожиданно, что он даже не успел подставить перед собой руки, и с высоты своего роста упал носом прямо в асфальт. Не давая ему, лежащему плашмя на животе, опомниться, я со всей силы прыгнул коленом ему прямо в позвоночник. Отчётливо послышался костяной треск ломаемых дисков, но в пылу ярости мне этого показалось мало, я в самом прямом смысле первый раз в жизни почувствовал вкус крови, завершая смертельный для человека приём. Через долю секунды я весь оказался на его спине, одной рукой схватил его за подбородок, другой - за чёлку, и резким движением прижал его затылок к его же спине. Шея затрещала, и из расплющенного рта и носа кровь брызнула мне прямо в лицо.

Бедный Гагик даже не успел проронить ни звука. Я подобрал его мерцавшую в отсветах лампочки зажигалку, оттащил его самого в черноту тени за домом и вернулся к девочке. Она лежала не шевелясь. Я сжал худенькое запястье и вроде уловил слабый пульс. Тогда я взял её на руки и, ежесекундно рискуя нарваться на ментов, потащил подальше от чёртова коттеджа - к аллеям, где ей могли оказать помощь.

Я положил девчушку на лавочку под фонарём, опустил запачканное лицо в фонтанчик и, смыв кровь, поспешил к дороге. Уже сверху я видел, как гагикову жертву нашли вездесущие менты.

Раздел 8. По закону кармы

Я шёл и удивлялся: странно, после содеянного я ничего не чувствовал, не было страшно, будто просто-напросто пнул мячик. Я знал, что Бог не накажет меня за эту мразь, о ментах же я вообще не думал.

Я снял свою запачканную футболку и, скомкав, нёс её в руке, походя на запоздавшего купальщика. По неярко освещённым аллеям ещё прогуливалось немало полуодетого народу, и я смешался с ними. Дойдя до туркомплекса, я сел в машину и, уже сворачивая на Посмитного, увидел огни мчащейся скорой.

Как потом я узнал через людей, девочка Наташа Б. осталась жива, у неё нашли кровоизлияние внутренних органов и истощение, но своевременная помощь спасла её. Её папа-капитан сухогруза Семён Иваныч Б. не смог заплатить вовремя оброк, и бандюги увезли дочь в качестве оплаты. Я рулил и думал, а нашли бы эту девочку вообще когда-нибудь, если б я не решился в ту ночь на то, на что решился? И скольких ещё людей я спас от увечья или небытия?

""Спи, Линдушка, спокойно, больше он тебя не будет никогда обижать, и старики Синицыны тоже спите спокойно, и дядя торговец ремнями, лежащий в больнице - я избавил Землю от вашего обидчика, от бешеного животного, которое неизвестно как оказалось в Одессе, и терроризирует беззащитных девочек, и крадёт деньги у честных тружеников"".

Вообще-то я толком не осознавал в свои девятнадцать, что такое организованная преступность, что своим необдуманным действием я мог бы ещё больше навредить Ляле, а о спасении Одессы от вымогателей сейчас вообще смешно говорить. Одним больше, одним меньше. Но резонанс в городе после этого случая был оглушительный. Простого работника ателье, естественно, это не коснулось, но из газет и от людей узнавались интересные вещи.

Например, после похорон Гагика его головорезы дружной толпой направились на дачу к Бороде. По предположению кавказцев, именно он был причастен к убийству, потому что Борода и Гагик уже полгода не могли поделить Привоз.

Однако Борода оказался неплохо осведомлён и ждал гостей со своими вооружёнными до зубов бойцами. Армяне тоже не жаловались на недостаток оружия. В завязавшейся перестрелке погиб и гагиков брат, и много лучших бойцов с обеих сторон полегли убитыми и ранеными. После всей этой белиберды Привоз окончательно перешёл к Бороде, он был более справедлив к коммерсантам, а армяне, зализав раны, себя ещё покажут через пару лет.

Доблестная милиция тоже не бездействовала, и уже через два дня после преступления убийца Гагика был арестован и заключён в тюрьму. Им, к моему вящему удивлению, оказался Ординарцев, водитель убитого, коим он значился по документам.

О судьбе невинного в данном случае парня я узнал из ""Вечерней Одессы"" где-то через год. Статья называлась ""Приговор приведён в исполнение"" и повествовала о колоссальной работе, проделанной милицией: у органов откуда-то появилась куча неоспоримых доказательств, и даже очевидцы наблюдали Гагика со своим водителем примерно в то время, когда перестало биться его сердце (примерное время смерти установили патологоанатомы).

В вину водителю поставили его последнюю в жизни мойку машины. Гагик, оказалось, управлял в последний для него вечер автомобилем без техпаспорта, который милиция нашла у того же Ординарцева, затем выяснилось, что Мерседес угнан из Москвы с перебитыми номерами. Дома у Ординарцева обнаружили дипломат со множеством гагиковых вещей: документов и договоров на несколько кооперативов и индивидуальных предприятий, где фигурировали имена и Гагика и его водителя, также там находилось шесть тысяч долларов и солидное число русских рублей.

Также нашли в доме вещи из квартиры той несчастной женщины, которой либо Ординарцев либо Карен проломили в ванной голову, не говоря уж об отпечатках пальцев на вещах женщины, на других найденных в квартире и числящихся в розыске предметах, на бумажнике и пачке сигарет убитого, - все они принадлежали Ординарцеву.

Двадцатипятилетнего парня приговорили к расстрелу.

Статья завершалась на оптимистической ноте всепобеждающего интернационализма: вот-де, перед законом все равны, и армяне - и славяне.

Следствие не обратило внимания на одну странную вещь: у курящего человека не оказалось ни спичек ни зажигалки, которую я предъявил Ляле через семь лет во Флориде. Это была позолоченная зажигалка ""Zippo"" с выгравированной на ней армянской вязью, она сразу её узнала и, долго не думая, сказала:

- Я догадывалась, что это ты его завалил, мой мальчик.

- Ради твоей безопасности, моя любовь, я готов умереть за тебя!

(А фраза на зажигалке, как выяснилось, гласила: ""За всё надо платить""!)

Но я ещё расскажу о том, что произошло во Флориде, а пока что, на следующий день после убийства, я и Лялюшка гуляем в ресторане ""Киев"", и она как-то подсознательно уже не ощущала давление Гагика и не думала о нём. Я же, конечно, молчал, держал свою тайну при себе.

Ляля была очень весёлой, мы танцевали целый вечер.

- Ну вот, шампанское кончилось, - заметила она.

- Официант, - крикнул я, - ещё бутылочку полусладкой ""Одессы"".

Официант хотел было ещё что-то предложить, но посмотрев на стол, заваленный шелухой рачьих шеек и ананасовыми дольками вперемежку с перепачканными майонезом морскими гребешками, заговорщицки известил:

- Я вам вазочку для роз принесу - цветочки завянуть могут, - он уже предвкушал хорошие чаевые, потому был очень внимателен и обходителен, постояно перебивая нас и мешая разговаривать.

Я заказал через него песенку ""Ах, Одесса, жемчужина у моря"" для моей Ля.

- Господи! - выдохнула она. - Откуда ты узнал, что это моя любимая песня?

- Это наша любимая песня, она мне тоже очень нравится. Идём потанцуем!

Мы пошли танцевать, потом кто-то заказал ""Семь-сорок"" и мы остались на танцевальной площадке, пытаясь исполнять ещё и еврейский танец, мы были опьянены шампанским и любовью, мы были счастливы.

Свет на площадке стал очень мягким и заиграла лиричная музыка. Первый раз я почувствовал мою Лялечку в моих объятьях, я чувствовал её движения, её трепет, и я уже не осознавал, что я в ресторане среди людей, между нами не было никакой дистанции, мы слились в одно. Господи, если бы это продолжалось вечно!

- Идём, выпьем шампанского, я хочу напиться сегодня! - прошептала она.

И ей это удалось, и мне тоже. Нет, я не пьяница, до этих событий я редко употреблял спиртное: так, на праздники, для лёгкости, но в эти дни я пил уже третий вечер подряд, понимая, что в моей жизни происходят экстраординарные события, такие, которых никогда не было со мной.

Я так и не выспался накануне: в 9 утра я уже был у пепельно-серого дома и дожидался трёх ублюдков. Они не появились. Я просидел до одиннадцати и понял, что либо это произойдет в десять вечера, а уж я постараюсь Лялю никуда не отпустить от себя до утра, либо гагиковым прихвостням уже не до исполнения последней воли хозяина.

- Ляля, ты мне хотела что-то рассказать про ""Киев"", помнишь?

- Не помню! Ничего-ничего не хочу вспоминать!

Как бы там ни было, я был с ней, я был счастлив. Мы, шумно вытанцовывая и распевая дуэтом песню, покинули ресторан и дошли до стоянки такси. Мне совсем не хотелось самому вести машину, за рулём я бы не смог целовать Лялечку.

В такси мы исполнили ещё пару песен, потом она открыла сумочку и извлекла подаренную мной вчера иконку.

- Юра, я показала её специалистам - это икона 20-го года, и она не русская - там написано, что её нарисовал какой-то Милко из села на границе современных Македонии и Греции. Правда, интересно? - и она протянула её мне.

- Это - тебе, Ляля! - воскликнул я. - Ты ведь любишь старинные вещи, а мне она ни к чему.

Если бы я знал тогда, как она мне будет ""к чему"" через несколько лет!

Ляля удивлённо притихла и о чём-то задумалась, но я отвлек её поцелуем. И всю дорогу мы целовались на заднем сиденьи, я изредка поглядывал на зеркало заднего вида и встречался с завистливым взглядом таксиста. Меня пробирала гордость: я видел ещё в ресторане, что все заметили, какая у меня красивая девочка, что любой находящийся там мужчина мне завидовал.

Ля высвободилась из моих обьятий и спросила:

- Который час?

- Восемь! - соврал я. Был уже одиннадцатый час.

Она закрыла глаза и прошептала:

- А ты веришь в карму?

- Типа, каждому воздастся по делам его? уточнил я. - Конечно верю!

И Ляля начала рассказывать мне про семь чакр - семь нот, через которые струятся кармические энергии. Я запомнил лишь три: чакру любви Анахату, ноту ""ля"" - чакру третьего глаза, и Муладхару - чакру низменных инстинктов. Ляля сказала, что сегодня она чувствует какое-то освобождение, будто чья-то чёрная карма оставила её в покое, и что между моей и её Анахатой протянулся невидимый шнур.

От такси я нёс Лялю на руках - лёгкую и маленькую. В домике играла музыка, и никто не услышал нашего прихода. Мы разулись и тихо босиком зашли в проходную комнату: там, упорно не замечая нас, Лена с Буратино самозабвенно занимались любовью. Ля хотела было что-то сказать, но я прижал палец к её губам. Мы прошли в дальнюю комнату и закрыли за собой дверь.

- Лена!!! - шёпотом изумилась Ля. - Она же сказала, что уехала в Херсон!

- А на самом деле она спряталась с Саней! - ответил я, мысленно добавив, что тут ей нашелся и хер, и сон, и на хер ей ещё и Херсон.

Усталость давала о себе знать, вдобавок я не спал с позапрошлой ночи. Поскольку в комнате ничего кроме софы не было, Ля опустилась на неё и уткнулась лицом в подушку, при этом ноги её оставались на полу. Я укрыл её пледом и осторожно прилёг рядом, спросив всё ли с ней в порядке. Вместо ответа я услышал всхлипы, которые постепенно перешли в плач.

1