Заключенный N 2789-56, статья 158, пункт г, Митяня Прохоров, - мужичонка никчемнейший. Вот только глянет кто на него, сразу скажет - был Митяня на свободе лыгарем и забулдыгой. Хоть и чалится по уважаемой статье*. Ох, непутевый...
Вся жизнь Митяни на лице написана. Испитое, бедовое личико. Как грязная лужица. Маленькое, обезьянье, сморщенное. Глазки - черные бусинки. Голова похожа на тыковку. Грудь впалая, ноги кривые, как будто обрезанные, ручки похожи на высушенные птичьи лапки. Черный весь, как будто пылью угольной присыпанный.
И росточком Митяня никак не удался - так, мелочь совершенная. Букашка-таракан. Шебуршной, суетливый. Оттого и погоняло заимел соответствующее, еще в молодости, во время первых ходок. Таракан - и есть Таракан.
Да, роста Митюха детского. Но мужичок уже в годах. Пятьдесят пять стукнуло на четвертом году отсидки. В аккурат попало под весеннюю амнистию.
- Ну что, скоро опять к нам? - в сонном равнодушии седого прапорщика, выдававшего Митяне скарб, проскочила тень насмешки. - Можно робу далеко не прятать? А то твоего размера одна такая... Куда тебе из лагеря? Здесь хоть баланду дают. Загнешься где-то под забором.
- Ницево, плолвемся... - Митяня еще и косноязычен. - Мотол у нас исё ого-го, клепкий...
За воротами зоны буянила весна, как будто и ей вышло досрочное освобождение. Повевал ветерок, принося запахи подогретого на солнце асфальта, молодой травы, горького дыма и парного молока. Вдоль дороги, и в поселке, и в скверике возле станции цвела черемуха, захлебываясь в снежнопенной заверти. Шестеро амнистированных, ожидая поезда, в тенечке на скамейке сосредоточенно смалили цигарки.
- Эх, везет же людям... - такой же, как и Митяй, пожилой зек, Васька Сидор, глубоко затянулся дымом. Двое девчушек-школьниц, беззаботно выпорхнув из аллейки, внезапно наткнулись на группу лагерников. Пугливо оглядываясь, поспешно ретировались в сторону поселка. - Вишь, какие невесты повыростали...
- Домой... А где оно, домой? - задумчиво протянул Сидор.- Ни кола, ни двора. Мои-то, в Казатове, меня из квартиры давно выписали... В маляве так и начирикали - и видеть не хотим, и слышать не желаем. Бичи мы теперь, братуха... Тебе, Таракан, хорошо - хоть маманя жива...
В Ярославле, на вокзале, бывшие зеки пропустили по стаканчику и распрощались. Митяня сразу сел на другой поезд. Через часов пять сошел на станции Веселиновка.
- Веселись, Веселиновка! - каламбурил бывший зек.- Здеся мине выходить. Матуска и вся лодня тута обитает. Километлов сесть от станции. Ну все, класавицы, покедова. Делжи хвост пистолетом! - попрощался с попутчиками. - Будем зивы - не помлем...
Попутчики, сельские бабы, косо и снисходительно усмехались, перешептывались, провожая насмешливыми взглядами неказистую фигурку то ли паренька, то ли старичка. Ну тебя, шебуршной какой...
Постояв положенные две минуты, поезд тронулся, и вскоре скрылся из виду, мелькнув последним вагоном. Оставшись на платформе, Митяня первым делом осмотрелся. Кругом все цвело и наливалось соком.
- Ух ты, класотисса какая, - протянул восхищенно. Миролюбиво глянул на двух теток, только что сошедших из того же поезда, копошащихся вокруг горы клетчатых сумок. - Ну цто, класавицы, давай помогу...
- Нет, нет, - пугливо закудахтали торгашки. - Иди отсюда... Бродют тут всякие... недомерки.
- Ну, нет - так нет, - с деланным равнодушием согласился Таракан. Но в черных крысиных пуговках на миг полыхнула волчья искра злости и обиды. Он повернулся так и этак, прошелся по платформе, делая вид, что кого-то ждет. У него вдруг выпала пачка папирос, и закатилась прямо к сумкам.
- Извиняюся, - Митяй торопливо нагнулся, подбирая пачку. Но, зацепившись за один из баулов, споткнулся и упал, чуть не обнявшись с одной из женщин. - Цто з это такое? Сталый я узе... Ноги не дерзат, - заюлил бывший зек. - Извиняюся...
Потолкавшись на платформе еще некоторое время, загрузив сумки в подъехавшую их встречать машину, тетки, наконец, убрались.
Митюха остался на платформе один.
Проводив глазами удаляющийся пикап, подождав еще некоторое время, Таракан извлек из щели, образованной бетонной плитой и насыпью несколько новеньких пакетов с какими-то вещами, свернул все это в один узел и, взвалив на спину, заковылял в другую сторону.
Дороги к родному селу Митяни выходило точно километров пять-шесть. Разбитый, давно не тронутый взглядом ремонтника большачок петлял по лесу. Проехало пару попутных грузовиков. Но, сколько бывший зек не голосовал, никто не остановился.
- Ницево, плолвемся... - бормотал про себя Таракан, и плелся дальше. - Домой - это тебе не на лагель. Это долога плиятная.
Ему вспоминалось, как в детстве, пацаном, ходили по этой дороге на станцию, смотреть на поезд. И как приятно было ходить по теплой пыли босиком... Помнится, на обратном пути все в лес сворачивали, черникой лакомились. А дальше была первое крупное дело, и суд, и первый срок...
Воровать Митяня приловчился с детства. Били его не раз: и сотоварищи, и чужие... Всю жизнь били и судили. Но с годами, кроме тяги к чужому карману, у Митяя ничего не осталось. Все пропил, все отобрали. Родственники от Митяни давно отказались. Одна матушка осталась.
Малорослый пешеход в очередной раз присел на обочине. Сердце, или, как говорил сам Митяня, "мотол", оказывался явно не "ого-го". Дышалось тяжело, и ноги... Не пацан все-таки.
Со стороны деревни показался человек. Пожилой грузный дядька на стареньком велосипеде. Поравнялись.
- Опа! Митюха! Никак Таракан пожаловал! Ты чего, отсидел уже? - радостно осклабился дядя Вова. Сосед бывший, односельчанин.
- А тебя, Вовантий, цего, здоловатца не плиуцили? - нахмурился Митяня. Отрезал: - Отсидел, не отсидел - твое какое собацье дело?
- Да ты, смотрю, с подарками? - продолжал веселиться бывший однокашник, кивая на Митянину поклажу. Едко так, с подковыкой: - Вот уж сестры обрадуются...
- Побоку мне эта салавы. Я к матуске плиехал.
- Дык умерла матушка твоя. Еще с зимы похоронили... Эх ты, недотепа...
Дядька толкнул велосипед и покатился дальше. А Митяня долго смотрел ему вслед. Глупо так смотрел, ничего не видя, не замечая собственного приоткрытого рта.
"Как зе это? Когда?" - ворочалась в голове одна-единственная мысль. - "Как это - умелла?"
"Умелла."
"Умелла..."
"Умелла?"
Митяня вытащил из пачки папиросину. Но предательски дрожащая рука никак не попадала спичкой по коробку.
- Да стоб тебя... - чертыхнулся. Спичка, наконец, зажглась. Митяня выпустил целое облако дыма. "А куда з подалки девать?" - глянул на свертки с кофточками, сворованные на перроне. И проговорил вслух: - Умелла...Эх, маманя...
Закашлялся натужно, нутряно, с надрывом. Слышно было, как внутри булькают и плещутся о ребра прокуренные легкие. На глазах бывшего лагерника выступили слезы.
"Салавы. Саласовки подлянистые..." - подумалось о сестрах. Зло размазал сопли ладонью. - "На телегламму денег позалели..."
Митяня все продолжал сидеть на обочине, пришибленный горем. Затем встал, сделал несколько шагов вперед... оглянулся в сторону станции... глубоко вздохнул... и поплелся по направлению к родной деревне.
"Мозет, сблехал Вовантий, пла матуску... Вдруг - посутил? Он - сука блехливая. С детства сутить любит, падла. Нада пойти самому просмотлеть, цто там тволится" - размышлял Таракан.
Деревня открылась внезапно, сразу за верхушкой пригорка. Внизу, в отдалении, по дну воздушной чаши между покрытыми лесом холмов, вилась лужистая речушка. В одном месте к к речке насыпало домиков.
- Ух, ты, ё-пэ-ре-се-те, - вырвалось у Митяни. - Сто-то совсем мотол застуцал...
В который раз отдышавшись, Митяня спустился с пригорка. Свернул по тропинке в подлесок, обходя деревню, стараясь никого не повстречать. Он стремился на околицу, туда, где между редких сосновых стволов угадывались кресты кладбища.
- Здалова, Петлович, - мрачно поздоровался Митяня с кладбищенским сторожем. - А цё, плавда, маманя моя - того? Упоцила?
- Угу, - буркнул Петрович. - Вона, на том краю - могилка. А ты чё, навестить приехал, или как?
- Или как, - брякнул Митяня, направляясь к указанному Петровичем месту. - Погулять высел...
Митяня присел возле холмика с покосившимся крестом. Весенняя трава уже захватила свежую землю, полезла и взошла.
"Ох, маманя..." - жалобно думал Митяня. - "Цтоб тебе земля пухом. Не доздалась".
- Куда з мне тепель? - бормотал про себя бывший зек. - Плавду сказал Васька Сидол - бици мы тепель... К сестлам не пойду - салавы они... Да и как я плиплусь - вот такой? У них - семьи, дети... Зивут холосо - а я-то им зацем? Одно недолазумение.
Долго сидел Митяня возле могилки и думал. Вздыхал тяжко, курил папиросы одну за другой, бормотал что-то про себя.
Подошел Петрович.
- Ну чё? Помянуть бы, - осторожно вставил сторож.
- Ну, тады сгоняй, - согласился Таракан. Пошуршал в кармане мятыми купюрами. - На, вот. Водки купи.
- На, маманя, это тебе подалок, - прошетал на прощание Митяня, закапывая в могильную землю пакеты с кофточками. - Стоб ты и на том свете была класивая...
Заночевал Митяня в сторожке у Петровича. Напились страшно, до потери сознания. Да и сколько там требуется для тщедушного Таракана? Выпил сто пятьдесят, и свалился под стол.
- Нету, нету тепель у меня дома. Нету матуски. Силота я теперь клуглая - жаловался и плакал захмелевший Митюха. - Всё. Кончилось. Клыска мне тепель.
Через день Митяня появился на вокзале. Посидел немного в зале ожидания, отдышался. Подошел к окну дежурного по милиции.
- Каким ветлом - то невазно. Давай, дело офолмляй. Я тут на пелоне двух базалных просмонал. Хоцю явку сделать. - Митяй вздохнул. - Пола домой...
- Эх, Прохоров, бедовый ты человечишко, - глядя на Митяню, протянул седой майор. - Таракан - и есть Таракан. Всю жизнь по зонам да по лагерям. Оно тебе надо?
- А сто, на лагере я - целовек. В опусценых никогда не цислился. Увазают. Там у меня дом лодной. А здесь - сто у меня здесь? Была матуска, да вот - не стало. Куда я пойду? Так сто - давай, не тяни, офолмляй делюгу. Я, если нада, ессо пяток клаз на себя возьму. Стоб годика на четыле опледелиться. А там поглядим.
- Так и помрешь на казенный счет, - сделал вывод майор, протягивая сквозь решетку сигарету. На, покури вот.
Митяй сигарету взял, но закуривать не стал.
- Потом покулю. На ивеэсе* сгодится.
И, подумав недолго, добавил:
- Ницево, блатуска. Плолвемся.
* Карманная кража
* ИВС - изолятор временного содержания. Содержатся арестованные до суда.