Аннотация: Ничего не придумано, поменяны имена и антураж. Не одобряем, но кого только в Москве не встретишь, удивительный все-таки город.
Попрыгунья-стрекоза лето красное пропела,
Оглянуться не успела, как зима катит в глаза.
И.В. Крылов. "Стрекоза и муравей"
Московский май под конец радовал солнцем и дома было усидеть совершенно невозможно. Зима в Москве долгая и тяжелая. Когда молод хватает сил радоваться морозцу, походам в парк, но с возрастом времени на это все меньше и перед глазами только постоянная коричневая слякоть, которую нужно перетерпеть, переждать, пережить, не забывая ежедневно запивать сплин витамином D. Да еще и март в Москве в последнее время какой-то зимний, апрель холодный и дождливый, поэтому та жизнь, которую мне хочется назвать "настоящей" начинается обычно во второй половине мая и длится где-то до начала октября. А в мае как будто вместе с расцветшими каштанами возвращается подъем духа, мурлыкание под нос, смутные надежды невесть на что (ну какие надежды, когда тебе уже за 60?), в общем, гормоны начинают играть, как в марте в подвале вино в бочках, вдруг всколыхнувшееся от безразличного сна и вспомнившее вольный дух и жаркий свет, среди которых зрело, прежде чем попасть в подвал и превращаться во что-то непонятное и подневольное, однако же неизбежное, как край жизни.
Вот и сегодня, субботним утром, я выбрался из дома пораньше и решил побродить за Олимпийским, вокруг Екатерининских прудов, местом душевным и не самым популярным, сполна обладающим очарованием маленьких московских сквериков и парков, которым, к счастью, несть числа, и которые в майские погожие дни часто забиты под завязку. Поэтому выбрался с утра пораньше, чтобы спокойно пройти по бережку, посмотреть на водоплавающих, занятых весенними делами, послушать московских лягушек. Часа через полтора решил пройтись по весеннему нежно-зеленым скверикам вокруг и в конце концов присел на лавку неподалеку от армянской церкви.
Минут через десять подошел высокий, все еще очень красивый старик, извинился за беспокойство и присел на лавку. Глаза у него были грустные, мне даже показалось, что влажные. Сидел он слегка сгорбясь, и сцепив руки.
- Вы, наверное, из армянской церкви? - спросил я. Уж больно был благостный день, пообщаться с кем-то просто требовалось.
- Что, армянина сразу видно? - ответил он с совершенно русским, каким-то некавказским, выговором.
- Да, то, что не русский, видно сразу. В моем понимании это армянская внешность.
- Ну да, я из Армении. Уже четвертый год в Москве живу. В церкви был, да. Ходил на исповедь. Жду, когда товарищ подойдет. Меня минут двадцать ерец, священник по-вашему, мучал. Теперь Керопу должно достаться.
- То есть досталось от священника? Строгий?
- Строгий, - недовольным тоном ответил старик.
- Но вообще, в целом, удовлетворены, что в церковь сходили?
Старик внимательно, с прищуром, оглядел меня.
- Да нет. Просто нужно в грехе каяться. Так воспитывали, вот и каюсь. Просто каюсь и все.
Я удивленно приподнял брови.
- А, - догадался я вдруг, - настоящего раскаяния нет что ли?
- Да, я своему греху не рад, но и раскаяться по настоящему, до конца, не могу. Я его не выбирал. Он меня выбрал.
"Темнила", - решил я.
- Алкоголизм, наркотики?
- Я что, похож на такого? - с насмешкой посмотрел на меня старик.
Одет небогато, но аккуратно. Да, вряд ли он страдает от дурных привычек.
- Грех мой похуже будет. Но он - вся моя жизнь, - и старик оценивающе посмотрел на меня.
И вот эта непроизвольная оценка подсказала ответ.
- Вы, наверное... - я непроизвольно помедлил, прежде чем произнести это слово, - ... гей?
- Да, - ответил он с вызовом, - как оно?
- Ну как, не каждый день с геем говоришь, тем более из Армении. Ну и как вам в России, лучше, чем в Армении?
- Это вопрос выживания. Сюда едут, потому что какая-никакая работа есть. Да и отношение к геям получше, даже сейчас. В Москве я даже не сильно скрываюсь, просто на рожон не лезу. У нас в Армении полный беспредел, уже лет 20. Причем не всегда так было. В 80-е, в СССР, и статья была, и даже сажали, но такой ненависти в народе не было, как сейчас. Тех, кто залетал, могли из-под следствия вытащить, свои люди почти везде были. На самом деле веселое время было. У нас в Гюмри пара ресторанов была, где геи собирались. Конечно, это не гей бары были, никто не целовался, не обнимался, не говорил, что гей, но свои люди приходили, с приятелями виделись, за столики подсаживались, знакомились, тусовались, жизнь кипела. Кто не в теме был, могли и не заметить, что вокруг геев полно. Ну сидят мужчины, веселятся. Тем более, у нас не принято было, чтобы девчонки по ресторанам ходили, сейчас попроще стало, а тогда было строго. Ну и неудивительно, что натуралы иногда обращались. У меня один мужик был, так он говорил: "С тобой даже лучше, чем с женщиной".
- Хм, - усмехнулся я, - видимо, дело вкуса.
- Я в то время очень красивый был, - старик откинулся на спинку лавки и мечтательно посмотрел куда-то вдаль.- За мной толпы ходили, я мог самых красивых и богатых выбирать. Меня Арташесом родители назвали, так древнего царя звали. Правда, я тогда и вел себя соответственно, по-царски. Гордый был и самоуверенный. В ресторанах никогда не платил. Приходил - всегда какие-то знакомые находились, которые за столик приглашали. Квартиру отдельную помогли получить. Работал, честно говоря, только потому что по советским законам можно было за тунеядство сесть. Я еще пел хорошо и на гитаре играл, так что меня в разные компании приглашали. Конечно, то что я гей, было секретом Полишинеля, но народ, предполагаю, делал вид, что не знает, по крайне мере в компании. Наедине всякое могло быть. Да немало кто и не знал, столько лет общались, а они: "и что ты, такой красивый, не женился".
- Н-да, - неопределенно ответил я, - вот как бывает, значит.
Сказал просто потому что вообще непонятно было, что говорить. Похоже, началось какое-то неприятное хвастовство, и, как вести себя в таком случае было не слишком понятно.
- Ходил ко мне один женатый мужик. Не первый и не последний, честно говоря, но очень долго ходил, лет около десяти. У меня для него два дня в неделю было, когда я и сам никуда не ходил, и к себе никого не приглашал. И был он не из самых красивых, и не богатый, а вот как-то все у нас сложилось. Не выпивали мы, и денег он на меня не тратил, скорее наоборот, я на него. После любви просто сидели и разговаривали, про жизнь рассказывали свою, про проблемы, и хорошо мне с ним было, ничего другого не было надо.
Старик некоторое время помолчал.
- И вот приходит, и говорит, что все. Жена ультиматум поставила. Так всегда бывает: кто-то заметил, что он непонятно куда ходит, выяснил куда, потом разузнал, что обо мне говорят, ну и жене донес. Он плачет, и я плачу. Я тоже его любил. Он семью выбрал, правильно, конечно, двое детей. Встречались потом, и мимо проходили. Как чужие люди. Аж через пять лет не выдержал я как-то, в парке его встретил, в павильон завел. "Ты бы", - говорю, - "рассказал бы хоть как живешь, ничего же о тебе не знаю, ведем себя так, как будто не знакомы совсем". - "Так тяжело было", - говорит, - "четыре года потребовалось, никак не мог тебя забыть. Только сейчас легче стало, перестал тебя вспоминать, и вот ты подошел. Теперь опять мучиться буду. Не подходи больше никогда!" - говорит. С тех пор, когда встречались, только здоровались.
Старик вздохнул.
- Город-то не такой большой, да и жили не так далеко друг от друга, так что ну минимум раз десять за год встретишь, а можно только посмотреть. А времена становили все хуже. Работы мало, бедность. Я на старых знакомствах держался, на работе слово замолвили, не уволили. Потом, когда работы не стало, помогли новую найти. На гулянки стали реже приглашать, особенно после пятидесяти, когда уже не так красив стал. Несладко было в Армении. А гомофобия страшной стала. У вас тут хоть в 90-е и нулевые более-менее свободно было. А в Армении чем дальше, тем темнее. Медиа как взбесились, особенно в нулевые, когда уголовный закон отменили. Такое было впечатление, что вся страна на протесты вышла. Ну что им за дело, кто с кем спит, так нет, оказалось, что чуть ли не самое важное. Я опять-таки всех своих знал, где, как и с кем знал, а молодым куда опаснее было. Раньше за гомосексуализм максимум обругать могли, редко когда ударить. А в нулевые убийства начались. Пресса, это все она. Народ все повторяет, что ему внушают. Экономика в заднице, образование деградировало. Нужно же на кого-то стрелки переводить.
- Так вы из-за этого в Москву уехали?
- Да нет, не из-за этого. Старому тяжело с работой было, на хорошую не устроишься. Зарплата мизер. Да и, честно говоря, я работал только чтобы пенсию какую-то получить, так что профессия какая-то меня не интересовала, у меня и специального образования никакого нет. Я всегда сыт и пьян был и думал, что так еще долго будет. Кое-как старался до пенсии дотянуть. Не то что бы она спасла бы, но хоть какой-то минимум, хоть за квартиру платить, а там крутиться. А вот когда в 63 года на пенсию пошел, начислили сорок тысяч драмов, примерно сто долларов, я их сейчас сюда перевел. Десять тысяч рублей при моих заработках совсем не лишние деньги. А потребительская корзина в Армении 79 тысяч, в два раза больше. Жить на такие деньги невозможно. С работы прогнали, пенсионер никому не нужен. В общем чувствую, что долго не протяну. И тут встречаю Арама, ну того самого, который запретил с ним разговаривать. И вдруг он меня в сторону отводит и говорит: "Хочешь, я тебе маленькую сумму денег буду ежемесячно давать?" Блин, я офигел. "Ты что, говорю, я же знаю, что ты сам не богато живешь, внук в университет поступил, это же денег стоит. Нет", - говорю, - "не хочу чтобы из-за меня кто-то из твоих страдал". "Да я от себя буду изымать, из своего содержания, никто не пострадает. Я уже все посчитал, даже отложил уже кое-что", - и деньги какие-то сует. Ох. "Нет", - говорю, - "не надо, пожалуйста убери. Чтобы ты страдал, тоже не хочу. Я выкручусь. Правда, не переживай, не пропаду".
Старик посмотрел куда-то внутрь себя и улыбнулся.
- Вот так, оказывается. Значит любил все это время. Общаться запретил, мимо ходил, и любил. А тут как раз прослышал я, что Гайк, знакомый мой старинный, деловой мужик, с приятелем в Москву уезжает. Пошел к нему, говорю, возьми с собой, я хоть и старый, но крепкий, еще долго протяну, но здесь загнусь от безысходности. А там тебе помогать буду, какую-нибудь работу найду, да и в быту я, ты же знаешь, и пою, и играю все еще очень даже неплохо. Там, в России, наверняка армянских песен захочется. В общем, уговорил, да еще и за Керопа договорился, он мой лучший друг с 20 лет, поехали вчетвером. Квартиру пришлось продать, и чтобы уехать, и чтобы на новом месте первое время продержаться. Для нас это очень хорошие деньги были, а здесь, в Москве - тьфу. Так все это закрутило, так быстро пошло, что даже Араму не сказал, что уезжаю. Не встретил за это время, а домой к нему идти не решился, ну мало ли что бы произошло. Надеюсь узнал как-то, узнал же, что я плохо живу.
Старик посмотрел на меня какими-то жалкими глазами.
- В этом году ему шестьдесят пять исполнится. Так хочется поздравить. А ни телефона не знаю, ни емейла. Тридцать лет мимо ходили, ни разу не спросили. Два раза поговорили, а о телефонах не вспомнили. Старый его, стационарный я уже потерял, да и не факт, что еще существует, многие отказались. Мы когда с ним расстались в середине 90-х, еще пейджеры были, мобильных не было. Вот и сижу как дурак. Гайк собирается в Армению поехать, попросил его узнать телефон, он Арама знает, привет передаст и спросит. Если даже не скажет, Гайк такой, что все равно узнает, пообещал. Позвоню и поздравлю. Даже если говорить не захочет, просто поблагодарю, за то что был в моей жизни.
Он как-то грустно и пришибленно замолчал. Да и мне не говорилось. Я вдруг ощутил всю хрупкость наших чувств, даже не в этом экзотическом случае, а вообще любых наших чувствах. Как много должно сложиться, чтобы перебороть давление обстоятельств, которое мы привыкли называть судьбой.
- Эй, Арташес, что раскис? Меня емец тоже отчехвостил по самое не могу. Я тебе мороженое принес, бери.
Перед Арташесом стоял еще один пожилой армянин, невысокий, приятной наружности, с двумя морожеными в руках.
- Это Кероп, я рассказывал о нем.
- Андрей, - представился я, и подумал, что до этого не представлялся.
- Угу, понятно. И что рассказал?
- Да все, о жизни. После исповеди что-то потянуло еще раз исповедаться. Незнакомцу, которого больше не встречу. Все равно не могу быть до конца искренним, когда тебя заставляют всех любовников вспоминать. А у меня за жизнь богато было.
- Так он наш что ли? - Кероп сел между нами и принялся за мороженое.
- Нет, - решительно ответил я.
- Так чего не ушел, когда он тебе... - Кероп посмотрел на приятеля, - плакался ему что ли?
- Ну да, - вздохнул Эндак, - я же сказал, после исповеди грустно стало. А сказать про себя, что гей, мне не сложно. Если не скажешь - так ничего и не получится, а к тому, что кто-то обматерит и уйдет уже притерпелся, издержки. А к нему я как-то сразу доверие почувствовал.
- Толерасты мы, - сказал я не без иронии, - либералы. На самом деле, если бы речь шла о каком-то предложении мне, я бы сам обматерил и ушел, а вот так, просто послушать, ну почему бы и нет. Очень даже интересно было.
- Интересно... - проворчал Кероп, - Ну да ладно, у всех минуты слабости бывают. А вообще-то он довольно решительный парень, я его с 20 лет знаю, сорок шесть, получается. Он все это время - мой лучший друг.
- Да, его сразу заметил, и сразу понял, что это мой человек, - с теплом в голосе сказал Арташес, - он хорошо на дудуке играет, а где армяне танцуют, там дудук нужен. Так что его тоже на вечеринки звали. Мы вдвоем частенько всю музыкальную часть оформляли. Всю жизнь каждый день хотя бы перезванивались, а сейчас и живем вместе, в одной квартире.
- Не жалеете, что уехали?
- Да как сказать. Армения снится. Москва - чужой город. Но возращаться нам некуда - жилье продали, чтоб сюда добраться, нового нам уже не заработать. Работаем-то в Пятерочке, товар раскладываем, получаем мало, но хоть такая работа есть. За квартиру платим, остается всего ничего - поесть, одежку подешевле купить, пива недорогого, бутылочку вина, тоже недорогого, на лекарства еще тратимся - возраст. Даже и поехать в Армению не на что.
- Так получается шило на мыло?
- Там в Армении вообще непонятно как выживали бы, - вздохнул Кероп, - Единственное, что жилье свое. Но за него платить надо. Если ты одинокий и никто не помогает, то на оставшиеся деньги и поесть почти невозможно. Там, где есть бесплатные столовки для пенсионеров, одинокие пешком ходят за несколько километров поесть, некоторые раз в день едят. Нет, здесь, по крайней мере, если один заболеет, второй воды нальет и за лекарствами сходит. Оба заболеем, Гайк придет и за лекарствами сходит, совсем плохо - в больничку пристроить помогут. У Гайка свой маленький бизнес, вполне крепкий, к сожалению, мы по его работе никакие, но в быту чем можем ему с приятелем помогаем, а он с Дэвидом нам. Сказал, что в любом случае на улице не помрем, я ему верю. Конечно, если бы не он, не решились бы на такую авантюру. Здесь тяжело живем, но, хотя бы, своей жизни хозяином себя чувствую.
- Давай обертку, - прервал его приятель, - схожу вон туда, в мусорку выброшу, да пойдем.
Рядом с лавкой, действительно, мусорки не оказалось. Арташес взял две бумажки и пошел выбрасывать в ближайшую, метрах в пятидесяти.
- Скажите, - обратился я к Керопу, - а вот эта история про Арама, мужчину, с которым они 30 лет не разговаривали, но любили друг друга, это правда? Так похоже, что человек сам себе утешение выдумал - семьи нет, любви нет, итог нулевой, вот и придумал.
- Да нет, я эту историю знаю. Он же первым делом мне звонил всю жизнь. Ну, почти всегда, он не простой на самом деле, нос по ветру всю жизнь держал, не романтик, такое придумывать бы не стал. Но в последнее время об этом постоянно говорит, что-то с ним не то. Вот нужно ему позвонить, и все тут. Ну позвонит, и что изменится? Семьи нет, конечно. Но, с другой стороны, мы друг другу сейчас как семья. А мужик его стал бы что-то менять? Вряд ли.
- Ну что, пойдем, что ли? - Арташес вернулся и навис над нами.
- Пойдем. До свиданья, было приятно познакомиться.
- До свиданья.
Мы пожали друг другу руки, и старики, не торопясь, отправились в сторону Олимпийского.
"Надо же...", - мелькнуло в голове, - "надо же..."
А что "надо же"? При всей необычности антуража - типовая мелодрама: любовь и долг, разлука и память. Да ладно уж там, ничего особенного.
Разве что так долго, ну так долго...
Я встал и почему пошел обратно, к Екатерининским прудам.
Опять прошелся вдоль по бережку, послушал лягушек, посмотрел, как утки охотятся за кусками хлеба, который в обход все запретов кидают прохожие.
И надо же, на руки села большая серо-коричневая стрекоза. Ого, конец мая, рановато, но бывают в это время залетные, с юга. Стрекоза взлетела, к ней подлетела еще одна и они, кружась, полетели к середине пруда.
Жизнь повторяется, подумал я, опять лето, опять будут летать и радовать стрекозы, птицы по утрам будут мешать спать, стрижи снова будут выпадать из гнезд, утята церемонно плавать за мамой, а ранний летний рассвет будет красить воду на прудах в нежный розовый цвет невинной девичьей мечты. Все повторяется, мы уйдем, придут другие. И вряд ли они будут лучше, чем мы. Пусть хотя бы не будут злее. Ну, если, конечно, вообще будут. Так что не хочет никого судить, все идет в общую копилку, любая жизнь, пример ли она, урок ли, и вплетена неведомыми руками в вечный и вечно меняющийся узорчатый ковер жизни.