Аннотация: Великие манипуляторы рядом с нами, оглянитесь!
Не писалось давно. То есть не то что бы совсем не писалось. Замучало второсказанное. Замучали классики, вползающие без спроса и стука во фразы. Замучали штампы интернетные, которые нервозно отбивал, когда пальцы уже бежали по клавиатуре. Тоска замучала. Тоска, она и есть истинная невысказанность, чего уж тут непонятного, истинная нерожденность, беременность внутренняя, творческая. Уже больше девяти месяцев она поднимала ночью, прижимала пальцы к ноющим вискам, вливала в глотку водку, которая потом выходила пьяными слезами, но ничего не меняла, обманывала облегчением минутным, жалостью к себе, теплотой влажной на щеках.
Которую ночь он бесцельно рассматривал ночной потолок, угадывающийся в темном бессонном пространстве. Тоска как баба. Как полюбит, так прицепится и отстать не хочет. Он трогал Машку, похрапывающую рядом, любовно и нежно трепал ее по крутому изгибу бедер. Вздыхал. Жили вместе уже лет двадцать, сын почти взрослый, первокурсник. Любили друг друга. Раньше. То есть и сейчас любят. Но ... подзабылось, подистерлоясь все как-то. У нее, наверное, не так. Баба, что тут говорить. У баб все не так как у людей, то смеется, то через пять минут плачет, всю жизнь так было.
Он ворочался и сердился непонятно на что. Хороша. Хороша, но не стоит ни шиша... То есть что это я, спохватился он, конечно стоит.
Пора снять эмоцию. Пора. Он перевернулся на бок, спиной к Машке и мгновенно заснул.
Тело обхватило спокойное здоровое блаженство. Нос посапывал, выводя рулады. Рот слегка приоткрылся. Здоровый сон здорового сорокалетнего мужика.
Но сон его был иной. Дзеттский был сон. Мысль, освобожденная от эмоций, работала быстро и качественно. Он просчитывал варианты, просматривал свое и Машкино будущее, общался со своими.
Да, он был дзеттом. Нет, не инопланетянином, а именно дзеттом. Инопланетнами дзетты перестали быть давно, двадцать тысяч лет назад, когда наткнулись этот чудный мир, в котором души раз за разом, воплощение за воплощением, путешествуют из горнего мира в тела, дающие им упоительный сон под названием жизнь.
Сами дзетты почти забыли, что и они когда-то, на заре своей цивилизации, существовали подобным же образом. Потом случилась катастрофа, и они стали жить исключительно в горнем мире, густонаселенном, со своими природными явлениями, сложившимися законами и пищевыми цепочками. Были и войны. После одной из них они бежали и наткнулись на Землю.
Дзетты вписались в архаичный круговорот нового мира. Мир был неидеален, но жизнепригоден. Люди как соседи их устраивали, и более того, со временем они стали существенной частью дзеттского мира. Сказать прямо, они стали идеальной средой обитания и эволюционировали под неусыпным дзеттским присмотром. Присмотр этот раньше был жёсток, люди чувствовали, что не одни, и побаивались. Сейчас им позволили думать об одиночестве, о старшинстве в природе, ибо на это были особые причины.
Жена его была человеком. Дзетты часто составляют пары с людьми, если случается любовь. Впрочем, и они заключают браки по расчету, просто расчет этот не всегда такой примитивно материальный, как у людей. Но к любви дзетты, как и люди, относятся по-особому. Любовь- эмоция сильная и чистая, она дает прекрасную энергетику, она укрепляет дух, очищает душу и наполняет жизнь изысканным разнообразием оттенков. Любовь даже менять не хочется. По сравнению с ней остальные эмоции пресны. Но постоянно носить любовь опасно. Можно стать зависимым, как люди. Так деградировать ни один дзетт позволить себе не мог. Что угодно, но не деградация, не рабские пристрастия и привязанности.
Утром он проснулся бодрый и свежий, как и всегда, когда снимал эмоции на ночь. Он покосился на спящую Машку, взял немного ее неудовлетворенности, сформировал, усилил. Нормально. Теперь предстоит немного поныть в течение дня, но не привыкать, образ уже был отшлифован. Остального наготовил заранее, чтобы надевать-снимать по мере необходимости. Он прекрасно умел выхватить эмоцию у собеседника прямо в тот момент, когда она понадобится, или подхватить любую бесхозную, которых столько носится вокруг. Но иметь наготове собственные лучше, надежнее. Тем более, что бесхозные часто с побочными эффектами :-(
Он выпростал ноги из-под одеяла и сел, тупо рассматривая пальцы на ступнях. Сокрушенно покачал головой. Повернул голову, посмотрел на Машку, осторожно развернулся, потянулся и губами нежно коснулся горячей, как у ребенка, Машкиной щеки.
Пора было вставать в новый день, очередной непростой день непростого времени. Никаких нервов не хватает. А ведь писатель живет эмоциями. В какой-то степени как баба, недаром говорят, что писатели не мужики. Но зато задача пожить писателем - интересная. Он еще ни разу писателем не был, ни в одной жизни. По правде говоря, всего-то пару-тройку жизней назад мало кто из дзеттов писателем захотел бы стать. Горстка круто талантливых людей была известна всему миру, чуть большая горстка никому неизвестных - влачила жалкое существование, то, которое общество определило для развлекателей, то есть однозначно поставивших себя ниже развлекаемых. Сейчас, конечно, совсем другое дело. И престиж есть, и если не славы у читателей, то хотя бы доли известности среди своих можно добиться. Главное - попасть в обойму. А сумашедше талантливым быть необязательно, скорее вредно. Нужно просто уметь писать, писать профессионально, так чтобы выглядеть обычно и прилично на общем довольно скучном, честно говоря, фоне.
Довольно скучном. Довольно плоском. Нет, плоско-да-не-плоском... Да нет, рутинно-художественном... Привычно-оживляемом... Банально окрыляемом... Эмоционально раздуваемом.... Механистично-воодушевляемом... Где-то на крае сознания он уже думал о другом, разжевывал слова, когда мысль застопоривалась перед новым поворотом. Другие напевали мелодию, а он напевал слова.
Нет, в выборе своем он не разочаровался. Пока. Писателем быть вполне достойно. Семью содержать сложно, но можно. В прошлом году он устроился сценаристом в детективный сериал. Выпускали по серии в день. Какое там творчество. Голый профессионализм в лучшем случае, в худшем - с примесью халтуры. Но Машка прикипела к сериалу. Переживала, его серии сравнивала с чужими, ахала. Простая душа. Впрочем, Машка как и все люди думает, что вертит своей жизнью как хочет, хотя на самом деле ею вертят. Жизнь вертит, говорят они обычно.
Он снова пристально всмотрелся в спящее Машкино лицо, ставшее за годы таким родным. Да, и его жизнью управлять пыталась, дурочка. А ведь его цели ей неведомы, бедненькой. Куда ей. Те цели, которые ей подсовывал, чистосердечно принимала за свои. Слепота с широко открытыми глазами. Эмоция умиления развернулась и грела. Ее зелено-голубые колебания приятно резонировали чакру. Пора писать стихотворение. А что делать дальше, скоро должно решиться, он только что понял это.
***
В июне к ним занесло Лидку, старую Машкину подругу еще по студенческим временам. Лидка была оторва еще та, и он Машкиной дружбы не одобрял. Поэтому когда Лидка стала звонить все реже и реже, а появляться вообще перестала, ничего кроме удовлетворения от хорошо проделанной работы он не испытал. И вот поди ж ты, уже почти забыли о ней, да новая мода на 'Одноклассников' накрыла как волна - с головой. И вышвырнула волна на берег столько всякой забытой ненужной дряни, ой-ё-ёй... Вот и Лидку вышвырнула, как вонючую раковину рапана.
Но Лидка, в отличии от рапана, воняла не молча, в одинокой скромности отверженного существа. Она с энтузиазмом осваивала современную разновидность эпистолярного жанра. После переписки последовали звонки, и, конечно же, возникло 'надо, ой, надо встретиться, ой, вживую пообщаться!'
Встретились в кафе. Наобщались. Лидка цвела. Она перекрасилась в блондинку и перед встречей густо присыпала себя бриллиантами. Одета была в стиле 'доска объявлений', безвкусно и дорого. При ней был лысый подтянутый бой-фрэнд, которого Лидка не моргнув глазом объявила мужем. Муж, судя по всему, когда-то начинал карикатурным новым русским, а сейчас и сам насобачился, и общество подсобачилось к таким как он. В результате выглядел по нынешним меркам вполне аристократично, то есть уверенно и солидно.
Лидкина тяжелая артиллерия привела Машку в состоянии легкой контузии. Вид у нее был растерянный, и слегка подрагивали губы, что сделало Лидкину победу особенно сладостной. Первые полчаса она тарахтела без умолку, не давая никому и слова сказать. Машка пыталась весело улыбаться и шутить, но выходило как-то грустно, и она окончательно сникла. Сам он чувствовал себя вполне неплохо. Можно было не напрягаясь молчать и собирать материал. Лидкин бой-фрэнд был снисходительно вежлив, но, как и он, участия в беседе практически не принимал.
А Лидка остервенело трындела о лыжных курортах. Похоже, пребывание на дорогих курортах она воспринимала как некое удостоверение об ее избранности и исключительности. 'Ну что ж, когда человек мало что из себя представляет, для него роскошь - мерило собственной значимости', - подумал он, в который раз за вечер умиляясь. Он вытащил книгу и медленно, торжественно подписал. 'Лиде и Фёдору на память. Будьте такими живыми и раскованными как сейчас, и все у вас будет'. Книгу всучил прямо посреди Лидкиной фразы, под иронические взгляды новоявленных друзей. Вот так, благодари, сучка, благодари, как бы ты не иронизировала про себя, а все равно не выбросишь, на полку поставишь и еще перед подругами нет-нет да прихвастнешь - писатель... довольно известный... не слышали?.. член союза!.. книгу вот подарил.
Терпели друг друга аж два часа. Потом Машка вспомнила, что нужно теще срочно помочь, и отъехали, пообещавши как можно скорее снова встретиться.
Последствия контузии сказались через неделю. Машка забредила горнолыжными курортами. И как на грех, женские журналы начали пестреть фоторепортажами с горного отдыха, где среди бело-голубой глянцевой красы снисходительно улыбались миру баловни судьбы. В нестойком Машкином мозгу засели новые словечки: Шамони, Межев, Куршевель, Ишгль, Китцбюель, Зерфаус, Кортина д'Ампеццо... Какая роскошь звуков, чистых, похрустывающих и позвякивающих на согласных как крепкий морозный лёд! Он почти понимал бы Машку, если бы она ограничивалась только эстетическими прелестями названий, которыми так щедр мир гламура. Но, увы, прекрасная мишура рождает нечто, подобное негламурной болезни чесотке, отравляющей самую распрекрасную жизнь.
Он наблюдал, как грустнели глаза, хмурилось Машкино лицо после закрытия очередного журнала. Все равно было ее жалко, но жизнь есть жизнь. Он подходил и пытался обнять ее за плечи, привлечь к себе. На секунду ее расслабляло, она склоняла голову ему на грудь. Но потом становилось хуже - какой-то черт подталкивал ее, она резко отстранялась, и молча принималась за какое-нибудь дело. Губа у нее нередко была закушена, что по многолетним наблюдениям означало возможные слезы. Несколько раз они являлись миру, короткие, частые и злые. В таких случаях он быстро собирался и уходил, рано еще было разговаривать, все должно было вызреть.
К концу лета Машкино внимание преключилось на другие курорты - Карловы Вары, Танвальд, Гаррахов, Закопане, Рабка, Банско... Звуки были попроще, морозной свежести в них было маловато, скорее это были отзвуки от влажного оттепельного снега, который давили резиновыми сапогами. Пришло время для разговора, понял он.
- Маш, Машок, - добрые лучики побежали из уголков его глаз, в голос он добавил обертонов, - давай дней на десять на море махнем? Куда-нибудь под Анапу? А? А то что-то мы в этом году и не разговариваем об отдыхе? Я вроде все долги с журналами подбил, все гонорары соберем - и махнем!
Машка как раз сидела на диване и рассматривала свою горнолыжную лабуду. Палец, перевертывавщий страницы, замер. Машка потупилась, потом медленно, как бы нехотя, подняла на него глаза. Молчаливый укор ('укор жертвы' - подумал он) читался в ее глазах. Она ничего не сказала, опустила голову и палец судорожно перелистнул страницу. Теперь слеза по щеке. Отлично, девочка моя, девчушечка сладкая, рыбка-радость-солнце-светик...
- Да ты что, Машок? Что-то не так? - он метнулся к дивану, сел рядом с ней и мягким властным движением притянул ее к себе.
А теперь... Машка закрыла лицо руками и разрыдалась. Журнал соскользнул на пол, голубым блеском кверху.
- Ма-а-нь... Да что ты... А? - он подобрал журнал и как бы впервые увидел сияющие красоты. - Ё-о-о-о... - невольное уважение басовыми нотками забархатило его голос. - Машок, Машуня...
Машка затрясла плечами: - Отстань!
- Точно тебе в отпуск пора, я же вижу, что смурная ходишь и реветь часто стала... Ты не залетела часом?
- Дурак! - Машка взвизгнула и вскочила с дивана, - Хихль ты, понял, просто обыкновенный хихль-вигль!
- Манька, тебе точно в отпуск пора! - примиряющее загудел он, - Слушай, такая красотища эти горы, всю жизнь мечтал съездить, да не получилось, давай в этот раз не на море махнем, а в горы!
- Дурак! - снова взвизгнула Машка и продолжила с подвыванием, на одной ноте: - Какие горы... Да у нас же только на море твоё и есть деньги! Даже на Закопане какое-нибудь или Банско не хватит!
- Да ну, Маш, - он снова встал и сгрёб ее в охапку, - да успокойся, я халтуры наберу, хватит!
- Не-е-е-е-е-е-т... не хва-а-а-а-а-тит... - лепетала у него на груди Машка, - а костю-ю-ю-юм, а лыжи... а-а-а...
Наобнимал, нагладил по голове, усадил. Машка постепенно пришла в себя. Половина дела сделана, слова сказала не она, пойдет ему в зачет. Продолжим.
Посудили-порядили, решили, что на море не поедут, а сэкономленные деньги пустят на снаряжение. К зиме он закончит все халтуры, кое-что поднакопят, и вперед. То есть - вверх.
Машку довольно легко удалось убедить, что для первого раза хватит какого-нибудь эсэнгэшного курорта. Нужно для начала разобраться что к чему, какая структура трат. Глупо начинать с заведомо дорогих курортов, постепенно они что-нибудь придумают.
Украинская заграница Машку не прельстила, тем более, что она уже в Инете прочитала, что в Карпатах как в Крыму: цены задраны, а сервиса - ноль. Алтай, Башкирия - далеко и негламурно, как-то совсем 'в тапочках'. Как ни крутили, выходило, что самый престижный среди российских курортов - Домбай. Домбай, конечно, еще совковый курортишко, да и не самый дешевый. И Лидку Домбаем не добьешь. Но ведь они только начинают, все еще впереди.
Засели за интернет, все выяснили. Лыжи на первый раз возьмут напрокат, а вот ботинки и амуницию купят. В Минводы можно доехать и поездом, очень даже бюджетненько получится. Можно снять номер в мини-отеле, тоже будет подешевле. Посидели, посчитали - вроде все срастается.
И поехало. Бабки подбили, график финансовый рассчитали. Машка ввела экономию, научилась наконец на хозяйство раза в полтора меньше тратить. 'Нет худа без добра', - иронически думал он. Но и самому пахать приходилось как никогда. Набрал халтуры, ни от чего не отказывался. Рукописи сдавал до срока. Корпел ночами, и, надо сказать, перло, само собой все выходило в лучшем виде. Но настроение было отличное и у него и у Машки. Пела, когда по дому хозяйничала, и в постели все было у них как в молодые годы.
К декабрю все было готово. Машка постройнела, похудело лицо. Мужики на улице стали задерживать взгляд. Ну пускай, чего уж теперь... Чемоданы были упакованы, снаряжение победно торчало в чехлах. Машка набила холодильник полуфабрикатами. Объяснила одуревшему от предстоящей воли сыну, что, как и когда готовить, договорилась о контроле со стороны тещи.
Наконец тронулись.
Дорога была скучная, но не слишком утомительная. Поездом до Минвод, оттуда автобусам добрались до Домбая. Его лично знаменитый курорт не очень впечатлил. На рекламных картинках все эти домики, взятые крупным планом, впечатляли сильнее. Напоминало анапские самострои, перевезенные в собранном виде в горы и разбросанные по более-менее ровным площадкам.
А вот горы были блистательны. Уже когда в Минводах вышли из поезда и увидели как далеко на юге под солнцем сверкает Эльбрус, Машка пискнула и прижала руку к сердцу - для равнинного московского обитателя зрелище действительно было необычным. Здесь же, в Домбае, бело-голубой красоты, сверкания, яркой, огромной пустоты неба было так много, что глаз уставал, замыливался, спасался в невосприимчивость, бесчувствие, цеплялся за человеческое - мусорные баки, пакеты, ларьки, и тихо радовался нарушениям холодной, космической гармонии.
Начали, как и полагается, с зеленых трасс. Кувыркались на них, как два щенка, было и смешно и здорово, и откуда столько энергии бралось - напоминало детство. К вечеру тело ныло, валились с ног, но к утру - то ли горный воздух, то ли еще что - были как огурец. На четвертый день, когда наконец-то тело почувствовало лыжи, перебрались на синие. Тут было посложнее, и уже чуть-чуть страшно, но зато, когда получалось - Машку вставляло по полной. Н-да уж, какое там море...
Правда, лыжню быстро 'раскатали', непривычные ноги не справлялись с буграми. Помучавшись несколько дней на раскатанных трассах, послушали опытных и пошли 'на целину', благо таких вот любителей 'свободного катания' оказалось много. Через пару дней заметили, что катаются недалеко от щита с надписью 'лавина', но никого это не волновало.
- У них везде, где целина, там якобы лавина. Они должны такую политику проводить, чтобы только на их трассах катались. Да не были бы они у них такие раздолбанные, никто б на целину не ходил, - пояснил им москвич Дима, новоиспеченный курортный приятель, за день знакомства ставший Димоном. Димон якобы знал здесь все. Решили продолжить кататься, раз так все делают. Но так как народ продолжал прибывать, трассу постепенно 'раскатали'.
Пора, понял он.
- Ну что, пойдем на другую целину? - предложил он Машке с Димоном.
- Да, вон там, за 'югославкой' в прошлом году катались, там ништяк, я там все знаю, - Димон вдохновенно начал тыкать пальцами в сторону 'югославки', - вон там, видите, где 'козырек', от ларьков прямо вверх, над серединой 'югославки'. Там классная целина. Давайте завтра с утра махнем!
Они с Машкой переглянулись. Почему бы и нет? Послезавтра им уезжать, покататься напоследок денек по целине - совсем неплохо, запомнится кайфом.
С утра отправились к 'козырьку'. Оказалось немного дальше, чем представлялось. Ползли вверх, пыхтели. Когда залезли, оказалось, что целина не такая большая, как говорил Димон. Да и камни внизу были. Решили камни объехать. Ехать нужно было по траверсу, склон был довольно крутой. Первым поехал Димон, вдоль следов лыжников, которые уже побывали здесь до них. Ехал он довольно долго.
Остались они вдвоем с Машкой. Он понял, что надо ехать ему.
- Ну, сейчас я, а потом ты за мной. Езжай медленно, за мной, ок?
Машка подняла руку, сжатую в кулачке, мол, все в порядке, прорвемся.
- Ок.
Ехал медленно, внизу были камни, сорваться на них не хотелось. Он уже почти преодолел их, как вдруг услышал вскрик Димона и шум за спиной. Лавина! И мир исчез в густой белой пыли. Понесло на спине кверху лыжами. Палки с перчатками вырвало. Камни, кажется, проскочил. Перевернуло через голову, крутануло, приложило... Звездец...Время остановилось... Сверху наползал снег, вдавливал, вминал в склон, скрючивал, складывал в коленях...
Все... Кончилось... Кажется... Сколько прошло времени?..
Все правильно. Наверху голова и одна рука. Попробовал шевельнуться - никак. Вторую руку придавило так, что и пальцем не шевельнуть. Стал откапываться одной рукой. Снег утрамбовало как бетон. По чуть-чуть, ладонью, выскребывал вторую руку. Понял, что нужно звать Машку. И зацепило.
- Машка-а-а-а!!! - заорал он и уже понял, что никто не ответит, - Машка-а-а-а!!!
Молчание. Скорей, скорей выкопаться и искать ее! В висках застучало, паника стремительно накрывала.
- Машка, Машка!!!!! - вопил он, неуклюже пытаясь освободить вторую руку. Снег выскребался по ладошке, из-под ногтей проступила кровь. Копать получалось только из-под себя. Лоб покрыла испарина, зубы стучали. 'Полный набор', - мелькнуло в голове.
Но ведь была же вероятность, что она выживет. Была, он еще в Москве это понял! Пусть все так и будет, пусть она выживет! Все что угодно, если выживет! Слышите, все что угодно. Не-е-е-е-ет! Может все таки обошлось!!!!!
Он сглотнул слюну.
Вот оно. Наступило. Отсутствие чуда. Бесчудие.
- Ну не-е-е-е-е-е-е-ет! Не-е-е-е-е-е-е-т! Димо-о-о-н! Где Маша-а-а?
Ничего.
Сколько прошло времени непонятно. Он яростно откапывался уже двумя руками, когда услышал и увидел спешащих к нему спасателей.
- Маша, там Маша! - закричал он и замахал руками.
- Где? - спасатели закрутились на месте, и он понял, что Машку не видно.
-Там, где-то там, - залепетал он что-то жалкое, - Она там! Найдите!
Один заспешил к нему, а остальные рассеялись в направлении, которое он показал.
С помощью спасателя выкарабкался быстро. Рванулся, почувствовал, что телу досталось. Но ничего, двигаться мог и рванул туда, к Машке.
- Э-э-э-й! - закричал один из спасателей, - нашел!
Нашли!!! Так ведь будет лучше всего! Как он сразу не сообразил! О-о-о! Машка! У него даже волосы зашевелись. Вот это играет физиология!
Нашли всего лишь Димона. Он лежал и боялся громко закричать, читал где-то, мерзавец, что от громкого крика лавина может снова рухнуть. Пока спасатель неподалеку не оказался, голоса не подавал. У него оказались сломаны ребра.
Машку нашли через час, у камней. Заметили щепку от лыжи, застрявшую в щели. За камнями нашли тело.
Он вырвал лопатку у спасателя. Надежда уходила с каждой минутой. Тело отрывалось с боем, снег не отдавал добычу. Он схватил освобожденную кисть и невольно выронил. Она была холодной.
Нет! Он снова, задыхаясь, схватил лопатку. Помогавшие спасатели молчали.
Она лежала перед ним, бледная и навеки немая. Всё что было, всё теплое и нежное, всё, что дало жизнь сыну, дало свет и мир дому, всё это ушло за несколько минут. Всё что волновалось, смешно сердилось, нервничало, переживало - всё прошло. Всё что легкомысленно радовалось жизни, что пело под душем, смеялось над его дурацкими шутками - всё осталось где-то в неведомом. Закончился свет в глазах, закончилось легкое придыхание в конце фраз, закончилась нежность кожи, и шелк волос, такой душистый по утрам, тоже закончился... Закончилось всё их первое и последнее, закончилось и никогда не будет снова. Она, наверное, не мучалась, потеряла сознание и ...
И всё. Конец.
Эмоции перли из него, свои, родные. Он педантично подхватывал их и собирал.
'Как трубу прорвало', - подумал он, - 'Неужели поседею?'
Машку несли на носилках, а он шел рядом и держал ее холодную руку.
Тело должны были отправить завтра к вечеру, после вскрытия и завершения всех формальностей.
Вернулся в пустой номер ночью. С порога бухнулся на колени и пополз к столу. Перед глазами мелькала жизнь. Он лег на спину и стянул костюм. Как был, в белье, сел за стол и притянул ноутбук.
***
Машку ударило головой о камни и она сразу потеряла сознание. От удара произошло кровоизлияние. Она бы не выжила, даже найди ее раньше. Кроме того было сломано 4 ребра и порвано легкое.
Год он не мог смотреть на женщин, а через полтора женился.
А рассказ удался. Он даже получил премию, не из самых престижных, но все-таки.
Выработанной энергии, своей, собственной хватило еще на сборник рассказов, довольно удачный, который к тому же неплохо продавался.
Но главное было в другом. Главное - он был первопроходцем. Он первым додумался соединить искусство людей - литературу и искусство дзеттов - жизнь. Рассказ стал продолжением жизни, а жизнь продолжением рассказа.
Да, Маша погибла. Но он не мог иначе, логика повествования требовала смерти героини. Жизнь требовала одного, мастерство автора - другого. Но автор победил обывателя, дзетт победил человека. Трудно, тяжело, с полной эмоциональной выкладкой.
Это была великая битва противоположного, и результат был хорош. Рассказ еще будет до конца оценен людьми, он знал как это сделать.
А дзетты оценили сразу. Еще бы, это был настоящий прорыв. Его бывшая жена вступила в вечность. Каждый дзетт теперь будет говорить: 'Это та самая Маша, которая стала первой героиней 'лыжной оперы' - такой придумали термин для нового жанра. Незамысловато, конечно, по аналогии с 'soap-opera', но как-то сразу прижилось.
***
Все равно она была перед ним виновата. Ну какой он xихль? И кто такой хихль? Хихль...