Выглядело так, словно в последний миг жизни он смеялся от души - смотря на него, это первое, что приходит в голову. Большая часть черепа обуглилась, а оставшаяся местами кожа так сильно скукожилась, что обнажила белые ряды зубов, создавая ложное впечатление будто он смеется. Думаю, примерно так выглядит мумия.
Над верандой здания из бурого камня и примыкающей черной улицей стоял густой гул голосов словно навес, опирающийся как на подпорки на стенания родных и близких. Все были возбуждены и потрясены и в то же время обескуражены. С усилием протискиваясь между стоящими позади и вытягивая шею, мне удалось заглянуть в самую середину. Там на полу из красных каменных плит лежал труп, покрытый белой простыней. Простыня была грязной, вся в жирных подтеках и пятнах крови. На ней распласталась девушка лет восемнадцати-двадцати и рыдала в голос. Потрясенные этим зрелищем несколько слабонервных развернулись и стали пробираться наружу. Воспользовавшись моментом, я проскользнул внутрь людского кольца. В это время несколько женщин пытались отстранить от трупа ту, что, по всей видимости, была его женой, обнимая её и прижимая к себе. От их возни простыня сдвинулась и обнажила лицо мертвеца, но сидящие вблизи на корточках двое мужчин поправили её. При этом с неё посыпались осколки разбитых оранжевых браслетов, усыпая пол возле трупа. Алые пятна, проступившие на ткани простыни, резали глаз и невозможно было определить - были ли это следы от синдура (красная краска в проборе замужней женщины - ГШ), кровь из тела мертвеца или от порезов разбитыми браслетами на запястье женщины. Только на ощупь можно было бы понять - пятна свежие или старые. На взгляд они казались несвежими.
Меня не оставляла мысль - рассмеялся ли он, умирая, или умер, смеясь. Впрочем, оба эти варианта были невероятными. Потрясенный, я молча продолжал смотреть. Отвратительное и ужасное, как и непристойное, по-своему притягательны. Человеческие чувства и воспитание бунтуют, но есть нечто, что сковывает их и удерживает. От ужаса, отвращения и жуткой сцены к горлу подкатывал ком ... только казалось, что вся эта ужасающая реальность успела проникнуть в меня, а в мой мозг как копья со всех сторон вонзались перебивающие друг друга звуки и голоса.
"Дорогу, дорогу ... чего столпились?" - То и дело сквозь толпу протискивались, чертыхаясь, полицейские, медсестра в длинном белом халате и какие-то чиновники в синей униформе. Толпа, как положено, отступала и потом снова как удавка сжимала своё кольцо.
Упёршись локтями в колени и разведя перед собой руки, сидел человек с опустошенным и отрешенным взором. Без чьих бы то ни было объяснений было ясно, что это либо отец, либо брат, лет на пятнадцать-двадцать старше его. На смуглом лице многодневная щетина казалась белой пеной. В мутных глазах проступила сеть алых ниточек. На нижних веках как шарики застыли капли. Посреди черных с густой проседью волос выглядывала проплешина. В лице ни кровинки. В своей рубашке и дхоти он сидел как выгоревший уголек. Форма ещё сохранилась, но прикоснись - и он рассыпется в прах.
"Пять лет назад утонул его старший. - Сообщил кто-то из стоявших. -Неисповедимы пути господни. Было у него два сына и не осталось ни одного." Теперь и я знал - это отец. Чиновник в какой-то конторе.
"О-хо-хо, - тяжело вздохнул другой. - Такая беда на старости лет, не приведи господь! А ведь ему, кажись, до пенсии лет пять-шесть осталось..."
И на мой прикид так оно и было. Я спросил: "А сколько было сыну?"
"Да всего-ничего. Двадцать годков с небольшим... Прошлой зимой жену в дом привёл..." - сообщил мужчина в очках из белой круглой оправы с толстенными стёклами для близоруких. Наверное, когда он снимает свои очки, то потом с трудом находит.
Интересно, каково душевное состояние семьи? Выдадут вдову снова замуж, или нет...? Записать бы их адрес и потом можно будет отправить по почте стоящую книжку о браке вдов. С такими мыслями я разглядывал невестку, лежащую в объятиях старухи с краю от середины круга. Часть её сари сползла на землю, пуговицы на зелёной кофточке расстегнулись, но она, наверное, была в беспамятстве. Пучок слипшихся от пота и слёз волос закрывал лицо, и нельзя было понять - сверху её лицо или снизу. Старуха так её прижимала к себе, словно опасалась, что та вновь бросится к покойнику. Пройдет время и она загоняет невестку окриками и домашней работой. А может и нет.
Мать билась головой об землю и неистово рыдала, напоминая беснующуюся фурию. Её громкие крики заполняли всё пространство, подавляя все неизвестно откуда доносящиеся звуки. Она уже сорвала голос и из её горла вырывалось нечто, напоминающее то собачий лай, то мычание коровы: "Ох, горюшко-горе! ... И для чего мне теперь жить? ... На кого ты меня несчастную покинул? ... Я его попросила - отнеси деньги, отнеси деньги ... Что нам теперь с деньгами делать?... Эти доктора зарезали моего мальчика... Чтоб их собственные дети поумирали так же у них на глазах!
Её рыдания казались какой-то протяжной мелодией. Я подумал - эти женщины плачут как поют и поют как плачут.
Какая-то очень пожилая женщина попыталась её урезонить: "Послушай, кто знает из какой жизни тебе досталось это проклятие - потерять обоих детей. Зачем же бранить кого-то? Крепись и держи себя в руках."
"Крепиться? А где силы взять? ... Нет моих мальчиков, моих кровинушек... А я ещё дышу... Сделайте мне укол... Кто теперь будет по утрам просить приготовить джалеби? Кто будет подлизываться ко мне, массируя руки и ноги, чтобы получить деньги на кино? ... У него на теле ещё свадебные краски не стёрлись..." - она снова рухнула на колени, достала из-под простыни почерневшую руку покойника, прижала её к груди и стала безудержно рыдать.
Возле трупа несколько человек махали руками, словно гоняя мух. Нарастающее зловоние говорило, что он мертв уже не один день. Моё сердце прониклось сочувствием к матери. Она будет помнить каждую мелочь и оплакивать её всю жизнь. Рядом в унисон голосили несколько женщин. Время от времени кто-то из них произносил: "Он заглянул ко мне и говорит: Тётушка, давненько я не угощался твоим горчичным салатом... Ой-ой-ой, кому же теперь я его приготовлю?"
Что-то маловато родственников пришли его оплакивать, подумалось мне. Может быть ещё не до всех дошла весть или, может, они в этом городе недавно... И, небось, бегут сюда, побросав свои дела, соседи. Возможно, они никак не могут решить, что надеть, кому идти не стоит, а чьё присутствие необходимо позарез, сначала в больницу отправиться или прямиком на похороны.
Мертвое тело, покрытое тряпкой, вызывало жуткое ощущение и я отступил назад. К тому же было всё труднее выдерживать напор стоящих сзади, да и от долгого стояния становилось как-то не по себе... Допустим, на месте покойника был бы я, кто бы пришёл меня оплакать? С этой мыслью вместо лиц скорбящих напротив меня людей я стал воображать лица некоторых своих знакомых. Воображение завело меня в какие-то мутные дебри. Я оставил это занятие, выбрался наружу и, быстро достав сигарету, закурил.
"Считай зарезали парня до смерти", - просвещал толпу снаружи какой-то человек, напоминающий своим видом старшину больничных дворников.
"Но тело так почернело будто от огня", - заметил кто-то.
"Коптили, думаю. Привязывают к верхним веткам дерева и разводят снизу огонь. Видели его лицо? Как жареный баклажан", - уточнил ещё кто-то.
"Слышал я, письмо пришло. Принеси, мол, в такое-то место десять тысяч рупий, а не то сыну не жить. Заявишь в полицию - не поздоровится." - Говорил полный мужчина в рубашке с короткими рукавами и в шортах с велосипедом в руках. Видать кто-то из близких соседей. Уж больно уверенно говорил. "Они, похоже, прознали, что в прошлом году была свадьба. Значит, остались деньги и кое-что из золотых украшений."
"Наверняка кто-то навёл", - пряча глаза от солнечного света, высказал предположение другой человек.
"Э-э, приятель, у них осведомители на каждом шагу. Случись что - и им через минуту доносят". Мы переглянулись, как бы пытаясь угадать, кто здесь осведомитель?
"Ну а дальше?... Дальше-то что было?" - спросил взволнованный слушатель из толпы, недовольный встрявшими в рассказ разговорами не по делу.
"Дальше..., - снова заговорил полный мужчина, - Эти бедолаги несколько дней ломали голову - откуда деньги взять. И что с того, что он отработал на службе уже лет двадцать? Вы то знаете, у кого могут быть такие деньги в наше время. Был бы торговец или ростовщик, ещё куда ни шло. А как простой служащий сводит концы с концами - всем известно. Получить от свадьбы то, на что они рассчитывали, не удалось. Выдали замуж дочерей, и свадебные наряды ушли на оплату расходов. Ещё и долги у них остались... Но вы же понимаете, тут вопрос о жизни сына. Они пустились во все тяжкие. Там выпросили, тут выклянчили, словом, наскребли деньжат. А потом то ли какой родственник надоумил, то ли бог знает что им в голову взбрело, да только пошли они тихонько и сообщили в полицию."
"Чур меня, спаси и помилуй, боже", - одновременно выдохнули несколько человек.
"Тут они дали маху... Эх, друг, эта поганая полиция стакнулась с бандитами да сама и верховодит. Так что вся эта воровская братия всегда настороже. Если в ком-нибудь засомневаются, то режут на куски. Как в прошлый раз, не слышали?"
Здесь собралась уже приличная толпа, и все слушали эту историю, затаив дыхание. Недовольный, что рассказ перетекает в другую историю, кто-то нетерпеливо спросил человека в шортах: "А потом?.. Что было потом?"
"Ну так они деньги-то приготовили, и полиция засела в засаде. Час ждут, два, три... Никто так и не пришел за деньгами."
"Так и не пришёл?" - переспросил стоявший ближе всех.
"Им же сообщили. Ну они, понятно, и не пришли." - Сказал тот что в шортах. - "Назавтра пришло письмо - вы, мол, нас подставили, сообщили в полицию. Теперь пеняйте на себя." Тут слушатели судорожно вздохнули. - "Вот они этого беднягу забили до смерти и бросили в канаву. Ни одного живого места не оставили."
"А тут ещё врачи под предлогом вскрытия довершили дело", - добавил кто-то. Наверное все стоящие здесь полагали, что при посмертном вскрытии врачи вырезают все органы и тщательно их рассматривают.
Ужас охватил всю толпу. Похоже, каждый стал думать про своих детей. Я тоже первым делом подумал: хорошо, что мои дети не здесь. Впрочем, такие банды могут быть везде. Сегодня же напишу письмо - не пускать детей на улицу.
"Говорят, что первое письмо было написано рукой ребенка," - кто-то прервал гнетущее молчание.
"Силком, должно быть, заставили. - Рассудительно объяснил человек в чалме, похожий на деревенского старосту. - Эти люди ведь жалости не знают."
Не просто решить, что следует говорить в такие моменты. Я тоже попытался продемонстрировать рассудительность: "Заметьте, убили-то парня. А будь на его месте девушка? Через что ей пришлось бы пройти? Куда и кому бы её продали?..." Но, возможно, я так и не произнес этого вслух, потому что никто никак не прореагировал. А тот, в чалме, продолжал объяснять: "Такие настали времена, что хочешь-не хочешь, а станешь воровать да грабить. Пшеницу продают по шестьдесят рупий за ман (около 40 кг - ГШ), жрать нечего. Хоть годами обивай пороги контор в поисках работы - всё зря. То ли ещё будет..." Я пристально оглядел его - сам то он, случаем, не из бандитов? Они так рассылают всюду своих людей и собирают информацию. Особенно усердно кивал ему мужчина средних лет в грязных мятых брюках и в рубашке на голом теле. То ли он сам был безработным, прикинул я, то ли кто-то из его близких уже давно мыкается без дела.
Теперь интерес толпы сместился на разговоры о бандитах и о причинах бандитизма. Лежащее рядом тело и рыдающие над ним родственники отошли как-то на второй план. Скрывшись от палящего солнца в тени красного здания, я всё никак не мог решить - оставаться здесь или уйти. Долго силился вспомнить, куда мне надо было пойти, да так и не смог. Нет смысла ни оставаться, ни уходить. До чего дошло - человеку по улице пройти стало небезопасно. Уже собираясь уходить, я спросил того в чалме: "И какая им была польза человека жизни лишать? Денег то они не получили, только жизнь отняли."
"Ну, так теперь каждый сто раз подумает, прежде чем обращаться в полицию или отказывать им." - ответил он, не задумываясь.
"М-да, подумал я, веский аргумент." Перед тем как уйти у меня возникло желание ещё раз взглянуть на покойника, хоть я и знал, что ничего нового не увижу. Я протолкался вперед к тому же месту, окруженному толпой... На том же полу из красного камня лежал худой труп, окруженный рыданиями нескольких женщин. Плакали и мужчины. Уткнувшись глазами в локти, и как сгоревший уголек сидел отец... Какие ужасные физические и душевные страдания испытывали сейчас эти люди, чтобы понять, что парня уже нет - подумал я философски - А если представить, что каким-то волшебным образом он оживёт и встанет, то, наверное, им будет так же трудно это принять.
Я уже собирался было выбраться из толпы, как случилось нечто, что заставило толпу странным образом зашевелиться... Из распашной пружинной двери показался похожий на доктора человек в длинном белом халате и спросил, не обращаясь ни к кому конкретно: "Вашего сына звали Харикишан?"
Харикишан или Чаранрам - какая теперь разница? - подумал было я, как послышался чей-то хриплый голос: "Да, господин, его звали Харикишан..." Это не был голос отца. Чиновники, видно, не все свои бланки заполнили.
"У него на верхней губе был шрам?" - Врач снова спросил, глядя куда-то в пустоту.
"Да, да!" - Вдруг на какое-то время женщины и мужчины прекратили рыдать, вероятно, в надежде, что врач сообщит нечто что прекратит их боль...
"Вот что, этот труп принесли по ошибке. Перепутали номера. Тело вашего сына другое. А это тот, что обгорел в печи." - Произнёс врач апатично и скрылся в дверях, откуда вынырнули два типа в несвежих синих рубашках с новыми носилками в руках.
Как в сцене из спектакля, они отработанными движениями опустили носилки и, подхватив тело за голову и ноги, пренесли на пол. Тут же несколько человек с готовностью протянули руки чтобы им помочь... Теперь рядом лежали два тела. Затем таким же отлаженным манером они подняли первое тело со стороны головы и ног и уложили на носилки, развернулись назад, ухватились за ручки носилок, подняли их и направились внутрь здания... Похоже, покойник был тяжелым.
Кто-то робко приподнял край белой простыни - и тут же с новой силой раздались рыдания. Жена покойника, вырвавшись из пут многих рук, удерживавших её, вновь рухнула ему на грудь и забилась в истерике. Мать как и прежде стучалась головой об пол и рвала на себе волосы. Отец снова ударил себя рукой по голове и замер в ещё большей прострации... Вся атмосфера рыдания-пения повторилась в точности.
Два санитара с носилками скрылись за решетчатой дверью, задернули занавески и створки дверей с шумом захлопнулись. Мой взор вернулся к лежащему в центре покойнику. Женщины пытались оттащить невестку, несколько человек придерживали простыню, чтобы она не сползла из-за возни с невесткой. Пол был усыпан осколками разбитых браслетов и невозможно было понять, были они разбиты только что или прежде... Мне захотелось приподнять простыню и посмотреть - у него так же видны зубы? "Мы и раньше догадывались", - сказал кто-то.
Идя по улице я долго ещё слышал истошный крик: "Ой, сыночек!" Но в нём уже не было прежнего "огонька".