щёлк!
Моей поездке в Москву предшествовал незабываемый раут у
Спуна, посвященный знакомству с очаровательной феминой
Леной, специально по такому случаю приехавшей в Саратов из
пресловутой столицы.
Сжевав головку чеснока и опрокинув банку с медом, я уютно
расположился с томиком "Теории государства и права",
планируя хоть что-то почерпнуть из оного. Наивный! В дверь
постучали и, не дожидаясь моего ктотама, в комнату вломился
запыхавшийся крепыш Пышкин. "Скорей карету мне, карету!" -- не
разуваясь, пафосно провозгласил князь. "К чему такой
прононс?" -- подумал я. А вслух сказал: "Что вам угодно,
милейший? Небольшой променад?"
Ничто не предвещало неотвратимой катастрофы: домовитый
домовладелец Демидов деловито потчевал домочадцев добытым
ганджубасом. Наш общий непостижимый сосед Мах в это время
спал в Москве, пуская темно-зеленые пузыри из уголка рта,
прихлопывая их верхней губищей -- его ноздри сладостно
раздувались от распиравшего его нутро каннабисного храпа.
Латентный волгарь Пышкин, небезуспешно грассирующий
дифтонгами, попытался вразумить меня, но не смог найти
заветную баночку с чудо-вазелином, приносящую счастье.
"Ничаво! -- плебейски помстилось ему. -- У Спуна в
морозильнике есть все!"
-- щёлк!
Мы проснулись с ним одновременно. Я и он. Тот, кто внутри,
рядом, beneath, beyond, yonder. Встать с той ноги, сварить
кофе в кастрюльке. Поднять упавший с кровати томик Рильке.
-- Боишься заглядывать людям в глаза?
-- Боюсь. Заглядываю.
Сколько твоих и моих -- наших -- отражений, поражений
раздражений живет в их глазах. Навстречу моим словам ты
поднял голову от очередной книги. Я уловил в твоих глазах
отблески последних слов, отзвуки аккордов страниц карманного
формата.
-- Опиши меня. Напиши мне. Запиши на память мой голос, цвет
моих волос, глубину глаз. Перемотай меня на начало и включи
реверс.
Икебана восвояси. Ленточный червь длиной в 90 минут. Полтора
часа меня. И тебя. И нас. Настроиться на волну. Это очень
важно. Поймать волну. В это время суток передают меня. Эта
радиостанция всегда передает меня.
i get my kicks on channel 6
i get my kicks on channel 6
i get my kicks on channel 6
i get my kicks on channel 6
i get my kicks on channel 6
То, с чего всегда начинается день. То, чем он всегда
заканчивается. Это ты. Я не терплю слов. Мне не нужно слов,
чтобы сказать тебе, что ты. Что ты. Что ты. Что ты. Что ты.
Заигранная пластинка. Давно это было. Почти в молодости.
Человек не такой уж молодой. Совсем не молодой человек. Я бы
рыблако, я бы облако в форме рыбы. С одним глазом на боку.
А, это все потому, что кто-то слишком много ест. Нет, это
все потому, что у кого-то слишком узкие норы.
Дождаться дождя, дождя дождаться. Дождаться дождя, дождя
дождаться. Капельки капают, капельки пока поют. Отчаянно --
от чая, но. Я бы стучался в двери травы, но на дверях травы
домофон.
-- щёлк!
Филозоофическая пиеса, завершающаяся феерическим фейерверком
и фейербахом.
Девствующие лица: молодой человек, молодой человек, мормон
и мормышка, завязка, развязка, Климов Максим (сокращенно
КлиМакс), Фридрих Шницель, Маразм Вроттердамский.
Акт 1
По сцене томно подволакивая левую ногу, кокетливо подмигивая
правой ягодицей, жеманно отклячив сосок, вприпрыжку с
отрыжкой дефилирует Завязка в подвязках.
Завязка ( coito interrupto ):
-- Понюхав подмышку, подумал: Пиздец!
На сцене появляется и исчезает молодой человек:
-- Не твой немой?
Завязка ( тупо потупившись ):
-- Немой не мой!
Хоть мой его, хоть не мой,
Не мой немой!
Хор метафизических девочек-переростков ( хуяча vivace Versace ):
-- Пришла весна!
Весна-красна!
И люди ходють
Без пальта!
На сцену выпрыгивает разухабистый фольклорный дуэт: Мормон и
Мормышка. Оба глухонемые, а Мормышка еще и заикается, дура!
Раздается плясовая:
-- А у моей Наталии
Лифчик из Италии.
Чудо-гениталия
Чуть пониже талии!
С криками: Оп-па, оп-па! все уходят со сцены. Сцена пустеет.
-- щёлк!
"Надысь!" -- воскликнул Спун и победно окинул горящим оком
поле брани. Последнее спокойно продолжило переваривать пельмени,
обильно сдобренные с трудом выклянченным майонезом.
"Давеча!" -- чуть не плача, заголосил
Спун. На этот раз ему была уделена толика внимания.
"Отнюдь!" -- дрогнув, выговорился Спун и выставил на
всеобщее оборзение принадлежащую ему на праве собственности
далеко не жирную промежность, состоящую из двух
равноудаленных, розовых с симпатичными ямочками ягодиц,
разделенную пополам темной чертой -- во глубине спуновских
руд что-то недвусмысленно и призывно шевелилось, привлеккая
всеобщее жадное до знаний любопытство.
-- щёлк!
Ладонь прикасается к ладони. Рефлекс. Сжатие. Расслабление.
Руки возвращаются к своим хозяевам в свои привычные
вместилища. Что это? Ритуал? Стремление почувствовать тепло
другого тела? Показать себя, свою силу, крепость сжатия в
ньютонах, относительную влажность ладони в процентах. Дано.
Доказать.
Рука в руке. Стряхнуть ее с себя как пыль, песок, грязь.
Погладить, почувствовать тонкие вены, запомнить их рисунок,
расположение костяшек, длину фаланг, выучить наизусть
дактилоскопическую формулу, продлить линию жизни -- и это
называется любовь? Quod erat.
-- щёлк!
Нечленораздельно пробормотав: "Сними очки, петух!", Мах
перевернулся на противоестественный бок, по пути натянув
попавшегося под горячую руку плюшевого слоника. Последний
было возмутился, но не сразу, а спустя.
Вечерело. Более того, смеркалось. С улицы доносился
застенчивый девичий крик: "Пра-ку-ро-ры -- пи-да-ра-сы!!!"
Спун наконец-то забил косяк и с чувством, толком взорвал
его.
-- щёлк!
-- Алло? Мам? Привет... Да, все нормально... Да, приеду. Ну,
точно не знаю: наверно, на следующей неделе... Нет, не
болею... Да, сдал все на отлично... Да, спасибо... Ну, пока,
а то тут карточка заканчивается... Да, пока... Ну все, пока,
приеду -- расскажу... Ну ладно, пока... Все...
-- На вашей карточке ноль единиц.
-- щёлк!
-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все
это?
Спросила она.
-- В самом деле. Со временем их накопилось несколько
десятков: от родителей, друзей, опять от родителей...
Забавно. Как часто эти бумажки со старательно написанными
"Привет!.. Пока!" спасали меня от очередного срыва, от
очередной депрессии, от планирования очередного суицида.
-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все
это?
Спросила она.
-- И я возвращался. К жизни. Ну, или, к ее подобию.
Набрасывал пальто, выходил под дождь, ждал троллейбус, шел
пешком, тщательно обходил лужи. В итоге промокал насквозь,
но тщательно оберегал свой плеер, по энному разу крутящий
Mezzanine.
-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все
это?
Спросила она.
-- И я возвращался. Домой, хотя это было, скорее, очередное
пристанище. По дороге неизменно заглядывал в почтовый ящик.
смешно вспомнить, сколько раз за день я заглядывал в него. С
каким упорством, достойным женщин Великой Отечественной
войны, ждал я прихода почтальона.
-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все
это?
Спросила она.
-- И я возвращался. К ним. К воспоминаниям. Тщательно
хранимым. Каждое -- в своем фотоальбоме, в своей рамочке, с
подписью. Иные лица уже стерлись из моей ненадежной памяти.
А ведь когда-то. И я все знал об этом человеке. Все-все.
Я нарочно изменяюсь -- не люблю, когда меня узнают люди, с
которыми раньше меня что-то связывало. Как мне стать
невидимым? Проще простого -- никого не замечай. Кепку на
глаза, взгляд в лужи -- и вот, ты невидим.
-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все
это?
Спросила она.
-- И я возвращаюсь. К себе. Меня всегда интересовало, что
думают они обо мне. Ну вот, как они меня видят. Как
представляют. Какие ассоциации, чувства, эмоции. Что обо мне
помнят. Каким я останусь, если внезапно.
-- Старые фотографии, старые письма... Зачем ты хранишь все
это?
Спросила она.
-- Странная привычка: записывать на пленку голоса людей. Не
важно, живы они или нет. По-моему, ты уже умерла. А может, и
нет. Как ты думаешь?
Спросил он.
Кассета кончилась. Сработал реверс.
-- щёлк!
Ну же, тихо! Успокойся! Откуда такая сентиментальность? Чуть
что, сразу в слезы. Подумаешь, тысяча километров. Всего лишь
200 часов ходьбы. Прикинь, всего лишь 10 дней и ты дома.
Зачем тебе домой? Что ты там забыл? Как же, мама-папа...
Вон, телефон на стене, позвони. Ты же свой дом с собой
таскаешь. Пришел, поставил как палатку. Одноместную. Тихо,
сам в себе. Везде колючая проволока и сторожевые собаки.
Никого не подпускать глубже, чем. А зачем? Так безопасней. И
не так больно. И скелеты в шкафу изъедены молью и покрыты
плесенью. Да и ключик от шкафа -- помнишь? -- выкинул.
Ты эгоист-жалкий-ничтожный-одинокий-плачь-жалей-себя-больше-
некому, ха. Ты в зеркало на себя посмотри, что, не видишь?
Вот оно, черной тряпкой закрыто. И это. И это тоже.
-- щёлк!
Кто-то -- щёлк! -- постоянно переключает меня -- щёлк! --
как на старом советском телевизоре -- щёлк! -- первая
программа -- щёлк! -- вторая программа -- щёлк! -- помехи --
щёлк! -- помехи -- щёлк! -- помехи -- щёлк! -- помехи -- щёлк!
ad libitum ad infinitum ad nauseam