Шленский Александр Семенович : другие произведения.

Под отладчиком. Часть I

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Под отладчиком

     
   Птица счастья завтрашнего дня  
Прилетела, крыльями звеня.  
Выбери меня, выбери меня,  
Птица счастья завтрашнего дня!  
/Из песни/  
   Принцип единства интеллекта и аффекта является  основополагающим принципом советской психологии.  
/Из печатных работ Института Психологии АН СССР/ 
   Бог дал людям сознание, чтобы иметь возможность быстро проверить, что они думают. 
/Американская шутка/ 
     
    Когда я не спешу, мне иногда нравится побродить по Москве. Москва, в общем-то, не самый плохой город для прогулок. Психологи даже рекомендуют мамашам вывозить детишек на прогулки в спальные районы Москвы для развития их эстетических чувств. Но как и почти во всяком городе, есть в Москве такие места, в которых лишний раз появляться не хочется, разве что по большой необходимости. Особенно я не люблю посещать фабрично-заводские районы. Их мрачный и неприветливый вид, с нависшими над головой громадами труб и цеховых корпусов, заборы с колючей проволокой, пущенной поверху, тяжелый грязный воздух, беспросветная серость и мрачность архитектуры, портит мне настроение, внушает какое-то безотчетное уныние и страх..
   Вот поэтому-то я никогда бы не поперся по собственной воле в одно из таких неприглядных мест по адресу Кривошипно-Шатунный переулок, дом 22А, строение 3. Появился я в это районе, привезенный туда невесть каким "пятьсот веселым" автобусом, в поисках очередного, наверняка насквозь прокуренного офиса очередной малопочтенной колбасоторгующей фирмы, чтобы устранить очередной сбой в бухгалтерской программе. Сию программу поставил в той фирме научно-технический кооператив, организованный моим нынешним боссом, весьма предприимчивым доктором наук, при Отделе автоматизации бухгалтерского учета нашего достославного НИИ Экономической Кибернетики
   . Справедливости ради, я должен заметить, что мой собственный модуль в этой системе сбоев ни разу не давал, и если разбираться с чужими ляпами отправляли все же меня, то лишь потому, что выяснилось, что я нахожу и устраняю ошибки в чужих программах быстрее, чем их родные авторы. Работа в кооперативе меня не сильно вдохновляла в творческом плане, зато хорошо кормила. В описываемые времена (хотя, впрочем, и теперь) это было крайне важно в том плане, что с началом развитой перестройки НИИ Кибернетики перестал платить нам зарплату, да еще норовил содрать с нашего кооператива побольше за аренду помещения и компьютеров, использование названия Института в учредительных документах в качестве гаранта и т.д. Одному Богу известно, сколько академиков и всяческих бюрократов от науки продолжали получать свои академические пайки и жалованье благодаря нашей скромной бухгалтерской системе, простой и добротной разработке, которая, тем не менее, никак не могла считаться последним достижением научно-технической мысли.
   Согласившись на предложение своего нынешнего шефа сотрудничать в кооперативе, я довольно скоро стал получать очень приличные деньги. Вместе с тем, книги по архитектуре параллельных процессов на моем письменном столе быстро и незаметно сменились учебниками по бухгалтерскому делу. Потом и учебникам пришлось потесниться, потому что рядом с ними прочно обосновались инструкции Центрального банка России, Указы президента РФ, своды законов, короче, вся нормативная база, с которой мне приходилось работать. Полгода я как проклятый работал над модулем, который не просто вычислял налоги с предприятия, но что гораздо более ценно, умел брал их по самому минимуму, задавая бухгалтеру ряд наводящих вопросов на экране. Модуль легко настраивался на любые изменения в законодательстве и его исходные тексты были моей собственностью. Впрочем, по условиям договора с кооперативом, я не имел права продать его в другом месте в течение трех лет. Я оговорил, в свою очередь условие, по которому если я ухожу из кооператива, я забираю свой модуль из системы и имею право его продавать по истечение трех лет с момента заключения договора.
   Таким образом мы с Олегом Васильевичем, моим уважаемым шефом, председателем кооператива, взаимно и крепко держали друг друга за горло. Олег Васильевич знал, что я хорошо позаботился о защите своего модуля, и что стоит ему облегчить свою команду на одного человека, то есть меня, дабы сэкономить зарплату (что он не стеснялся иногда делать с другими членами кооператива, которые не позаботились о job security), как через месяц мой модуль перестанет работать на всех семидесяти двух объектах внедрения. Раз в месяц я связывался по модему с каждым из объектов и передавал в репозиторий системы изменения и дополнения к нормативной базе, а заодно и секретные коды, отодвигавшие дату срабатывания защиты в моем модуле ровно на месяц. Без этих кодов модуль откажется работать через месяц и выведет на дисплей сообщение о том, что было нарушено авторское право разработчика.
   Вот так и получилось, что помимо программирования, я стал признанным экспертом по налогообложению предприятий. Бухгалтера поначалу довольно часто пытались со мной спорить, то есть как бы даже и не со мной лично, а с моим модулем. Они звонили моему шефу, а шеф посылал разбираться меня. После того как я расписывал бухгалтерам на бумаге алгоритм вычисления налога в данном конкретном случае, все вопросы, как правило отпадали. Через некоторое время я упростил процесс и добавил к интерфейсу модуля маленькую кнопочку с надписью "Объяснялка". При нажатии этой кнопки система выдавала на экран детальные объяснения всех этапов расчета налога и все необходимые нормативные обоснования для каждого этапа. После этого звонки по поводу правильности расчета налогов прекратились полностью, с лихвой окупив время на написание "объяснялки". После внедрения "объяснялки" я практически прекратил доработки своего модуля и занимался только его поддержкой.
   Остальные ребята пыхтели вовсю и часто переделывали то одно, то другое, что было неудивительно, ибо все они были экономистами, вынуждеными быстро научиться кое-как программировать, чтобы зарабатывать на жизнь. Из-за этого мне и приходилось мотаться по городу и исправлять их неуклюжие ляпы. Моя такса была пятьдесят долларов за единичную гастроль. Шеф как-то попытался опустить меня до тридцати, но я коротко ответил ему: "В таком случае, Олег Васильевич, посылайте за эти деньги самого автора шедевра затыкать амбразуру, а я заработаю свою зелень в другом месте, и уверяю Вас, не меньше". Шеф поправил очки, пожевал губами и изрек, глядя куда-то в сторону: "Н-даааа, волчата подросли...". Но шеф не зря был доктором экономических наук в сорок восемь лет, он был реалистом до мозга костей. Он тут же предложил мне: "Хорошо, даже не пятьдесят, а шестьдесят долларов за выезд, только с условиям детального объяснения автору программы, почему произошла ошибка, и как она была исправлена. Я хочу, чтобы мои ребята понемногу росли как программисты". Я улыбнулся, искренне и широко открыл глаза и спросил самым невинным тоном: "Как, Олег Васильевич, вы разве не в курсе, что обучение и консультации по программированию стоят обычно минимум двадцать долларов в час? А мои консультации с учетом моей квалификации - не меньше пятидесяти. На этих условиях я готов давать их любому, кто попросит. Но ребята меня ни разу не просили, вы первый. Готовы за них платить?"
   Короче, я отстоял свой кровный полтинник, хотя и пришлось слегка показать шефу зубы. И я продолжил свои спасательные операции по прежнему тарифу. Примерно 3-4 раза в неделю мне приходилось выезжать на объекты и разбираться со сбоями в самых разных частях нашей отнюдь не маленькой системы. Описываемый день ничем не отличался от остальных, за исключением того, что район, где находился объект, был прескверный. Подробности того, как я впихнулся в автобус, набитый, как и полагается, по самые анчоусы, как я доехал до конечной и вышел, я не помню; мое появление в этом месте и, пожалуй, первая сотня метров от остановки, вообще как будто стерты из памяти неведомой рукой, хотя все дальнейшее помнится в деталях. Был ранний зимний вечер, я шел по незнакомому району и подставлял лицо под мягкий пушистый снежок. Ветра почти не было, мороз был совсем небольшой, и было очень кстати немного прогуляться и выдышать из себя гадкий прокуренный воздух институтских коридоров и колбасных офисов, перед тем как опять зайти в один из них и засесть за компьютер.
   Я старался запоминать дорогу, но постепенно запутывался среди унылого однообразия одинаковых домов и дворов, носящих все характерные признаки рабочих трущоб. Бумажку с телефоном фирмы я как на грех оставил на столе в институте, в блокноте был только адрес, поэтому позвонить я не мог, и единственной  возможностью найти Кривошипно-Шатунный переулок, где располагалась искомая фирма, было спросить у местных. Двое прохожих более или менее трезвого вида, спрошенные один за другим,  указали мне в противоположные стороны: один утверждал, что переулок находится в конце улицы Дарьи Рыгалкиной, а другой посоветовал пройти через улицу Поддаваторов (при этом он прищелкнул себе по горлу и заговорщицки прижмурился, из чего я понял, что это - местный фольклор) и затем свернуть на улицу Петра Закопёрщикова. Третий, спрошенный для уточнения, оказался пьян до изумления и послал меня гораздо дальше и конкретнее, после чего я решил больше никого не спрашивать, а прочесать весь район самостоятельно.
   Я шел, толком не зная куда иду, улицы становились все непригляднее, а редкие прохожие были мрачного и угрюмо- отрешенного вида, либо явно нетрезвого. Два раза я упирался в глухие дворы, за которыми начинались зады каких-то не то складов, не то мастерских, и мне приходилось поворачивать назад. Одн раз я заметил на доме табличку: "Тяжелый Кузнечно-Прессовый тупик, д.13". Мне почему-то показалось, что в конце этого мрачного тупика меня должно сплющить в лепешку и раскатать в трехмиллиметровый лист. Чёрт! Я выругался сквозь зубы и повернул в обратную сторону. Тут я увидел на другой стороне улицы пожилую женщину в платке и линялом пальто и решил задать ей в очередной раз вопрос о местонахождении чёртова переулка. Я направился в ее сторону, но по-видимому, чересчур быстро, потому что тетка  шарахнулась во двор и моментально скрылась из глаз. Как видно, в этом квартале с хорошими намерениями к людям подходили редко, иначе чем объяснить ту поспешность, с которой она ретировалась. Я вынул из кармана довольно мощный электрошокер, над доводкой которого поработали мои друзья электронщики, и аккуратно переложил его в рукав, чтобы быть наготове ко всяким неприятным неожиданностям. Но все было спокойно, и я постепенно вновь расслабился и начал озираться по сторонам, пытаясь хоть как-то сориентироваться.
   Здесь, на окраине города особенно причудливо сочеталось новое и старое. Я перевел взгляд с крикливой рекламы на продуктовом ларьке, восхвалявшем прокладки Always Plus с крылышками, на громадные проржавевшие буквы лозунга "Пролетарии всех стран соединяйтесь!", еще уцелевшего на крыше безликой уродливой многоэтажной коробки, где ютились эти самые пролетарии, разъединенные между собой бетонными стенами маленьких клетушек-квартир.  Странно все это: еще только недавно разносилась по всей стране песня про птицу счастья завтрашнего дня, и вот уже наглые, бесстыдные черви перемен вовсю точат мертвых, поверженных монстров ушедшей эпохи, с ладоней которых должна была клевать эта птица. И странно, и как-то даже грустно.
   Я разбежался и прокатился по длинной ледяной дорожке, расставив руки для большей устойчивости. Я уже совершенно не понимал, куда иду, и исходил из одного из законов Мерфи, который гласит, что если вам наплевать, где вы находитесь, то значит вы не заблудились. Время шло, я обошел, пожалуй, всю эту неприятную округу, но треклятый переулок как сквозь землю провалился. Взглянул в очередной раз на часы, я обнаружил, что брожу в поисках уже больше двух часов, и что я давно и безнадежно опоздал в фирму. Ну и черт с ними, пробормотал я; завтра позвоню с утра, извинюсь и попрошу, чтобы меня встретили прямо у метро на машине - не одного же директора фирмы на этой машине возить. После этого я развернулся в ту сторону, где предположительно могла находиться остановка автобуса, и вновь продолжил думать о своем, о грустном. Да... ни мертвый монстр, ни живой червяк не вызывают особого энтузиазма, а вот птица счастья - она так и не прилетела и не появилась на бескрайних просторах нашей родины. Вместо нее прилетели прокладки Always Plus с крылышками. Как пелось в другой, более правдивой песенке про птицу удачи: "И только небо тебя поманит синим взмахом ее крыла".
   Ну что ж, эта-то птица кое к кому прилетела, но в результате выиграло меньшинство, а большинство потеряло. Я тоже что-то выиграл, в том смысле что кооператив платил мне весьма недурные деньги, а что-то безвозвратно потерял - обломилась моя кандидатская степень! Очень обидно, диссертация практически уже написана, и даже предзащита уже пройдена, но продолжать эту эпопею нет ни сил, ни времени, ни смысла. Кандидатам наук больше за степень не платят, да и вообще научным работникам ни черта не платят, так что с наукой пора прощаться, и видимо надолго, потому что скоро это безобразие не кончится, а скорее всего, только начинаются цветики, а ягодки еще впереди. Платят нынче за коммерческое программирование, вот им и приходится теперь заниматься вместо науки.
   Ну что ж, как говорили когда-то в унивеситете на похабной студенческой латыни: "Фортуна нон пенис, ин манус нон реципис". Меня вдруг посетила мысль, что еще недавно советская, а ныне уже российская птица счастья, пожалуй, больше похожа даже не на прокладки с крылышками, а на пенис с крылышками, который кто-то с любовью нарисовал у нас в подъезде на двери лифта. Вероятнее всего, эти птицы счастья в одиночку и небольшими стайками плавно парят на высоте птичьего полета, высматривая наиболее понравившихся граждан, чтобы неожиданно и интимно спикировать сзади и осчастливить на всю доступную глубину. А во времена великих перемен, как сейчас, эти птички собираются в большие стаи и организуют массированные налеты по образцу НАТО, подлетая уже совсем открыто и внаглую, причем не только сзади, но и со стороны лица - той самой протокольно-фотографической части тела, на поверхности которой раполагаются испуганно моргающие глаза и разинутое от неожиданности ротовое отверстие. Я на секунду даже остановился, прикрыл глаза и хихикнул, представив себе состояние счастливца, которому вышеописанное счастье свалилось соколом с небес прямо в открытый рот, трепеща крылышками и вибрируя мошонкой.
   Отсмеявшись этой мысли, я пошел дальше по тротуару, затем машинально разбежался и проехался по очередной льдине. В конце ее меня подстерегал коварный черный островок асфальта. Я пошатнулся, подпрыгнул, чтобы не упасть, сделал несколько быстрых, неверных шагов и резко выкинул руки навстречу шероховатой бетонной стене, ограждавшей двор со стороны дороги. Я не упал, но от толчка с меня свалилась шапка. Я поднял шапку, отряхнул ее от снега и отошел от стены, после чего рассмотрел стену повнимательней. На ней была нарисована большая темно-фиолетовая стрелка и над стрелкой надпись: "К музею". Я взглянул на свои командирские часы со светящимися стрелками: еще не было семи вечера, и тут мне захотелось заглянуть в неожиданно подвернувшийся музей - а вдруг он еще открыт. Правда, было непонятно, какой это музей может располагаться в таком районе, где живет по преимуществу необразованный пролетариат, который часто соединяется в небольшие группы для распития того, на что денег хватило, но никак не для созерцания предметов искусства.
   Я прошел вдоль стены, в конце которой меня ждала другая стрелка, указывающая во двор, где мой взор порадовал типовой набор качелей и беседок, уже порядком поломанных, а поодаль, у металлических гаражей-ракушек, уныло ржавел скелет горбатого "Запорожца", слегка припорошенный снегом. Все как и везде в таких местах. Я подошел к указанному стрелкой подъезду многоэтажки, и последняя стрелка на стене внутри на удивление чистого и аккуратного подъезда привела меня к подвалу. Подвальная дверь была окрашена в темно-фиолетовый цвет, над ней горела синяя лампочка, такие продают в магазине "Медтехника" для прогревания ушибов и синяков. На двери была картонная вывеска, черными косыми буквами на фиолетовом фоне было написано:
 

Музей упущенных возможностей 
     и неоправданных надежд 

     имени Жана-Поля Сартра 

   Жана-Поля Сартра я когда-то проходил по философии в институте, и поэтому твердо знал, что это буржуазный реакционный философ и писатель, исповедующий чуждую идеологию. Что, тем не менее, не мешало его книгам мне нравиться. Я заметил на двери еще одну надпись поменьше, выполненную светлой гуашью на загрунтованном в черный цвет ватмане и приколотую большими канцелярскими кнопками. Надпись гласила:

 

Московское городское общество неудачников 

            по взаимному кусанию локтей

   Мне подумалось, что судя по нынешним временам, членов в этом обществе должно быть хоть отбавляй. Звонка видно не было, зато сверху свисала толстая крученая веревка с добротной петлей и тщательно вывязанным узлом. Характерный вид этого узла заставлял вспомнить про последнюю в жизни бутылку, выпиваемую в одиночку, и про болтающиеся ноги удавленника. Я дернул за веревку, и откуда-то из глубины здания донесся приглушенный удар гонга. Дверь не отворилась, а неожиданно ушла вбок, как в купе железнодорожного вагона. Я прошел внутрь, и дверь мягко вернулась на свое место.
   Оглядевшись, я увидел, что стою в большом полутемном зале с темно-фиолетовой драпировкой на стенах и обратил внимание на высокий потолок, окрашенный в темно-синий цвет вечернего неба, на котором горело множество маленьких синих лампочек, удивительно напоминавших звезды. Мне показалось даже, что я вижу Большую Медведицу. Вдоль стен стояли высокие стеллажи, на которых расположились книги, тетради, аудио- и видеокассеты, а также маркированные цифрами картонные коробки. Никаких предметов искусства не было и в помине. Если бы не освещение, то подвал скорее напоминал бы плохо организованный архив. Однако это впечатление полностью разрушал единственный экспонат, который я увидел у входа в ближнем ко мне углу.
   Это был грубо сколоченный деревянный помост, на который был водружен обычный гоночный велосипед, правда без педалей и тормозов. Сооружение освещалось с трех сторон пучками света из стоящих на полу настольных ламп, видимо в подражание памятнику Дзержинскому, а может быть, Менжинскому. Я обошел велосипед, пытаясь понять, что он здесь делает. Никакой пояснительной надписи я не обнаружил.
    -- Это наш действующий макет колеса Фортуны - вдруг раздался голос совсем рядом, и я увидел стройного, мускулистого молодого человека, который  незаметно вышел из узкого проема в стене - Здравствуйте - вежливо продолжил юноша - Давайте знакомиться. Меня зовут Иван, я хранитель музея.
    -- Дмитрий Исаакович Гольдберг, старший научный сотрудник НИИ Экономической Кибернетики - отрекомендовался я по всем правилам и, расстегнув верхнюю пуговицу куртки, сунул было руку заученным жестом во внутренний карман пиджака в поисках визитной карточки.
    Тут до меня вдруг дошло, что я в музее, а не на объекте внедрения, и что этому парню, должно быть, моя карточка вовсе и не нужна. Поэтому я не стал вынимать карточку, а потоптался, вздохнул, расстегнул на куртке остальные пуговицы и сказал, указывая на велосипед: "Здесь целых два колеса Фортуны". Юноша слегка подтолкнул переднее, висящее в воздухе колесо, отчего оно завертелось с чуть слышным плавным шорохом, и ответил:
    -- Этот макет воплощает другую идею. Попробуйте вообразить себя на этой машине. Сосредоточьтесь, подумайте, и все быстро станет ясно.
    Он вдруг посмотрел на меня сильным, пронизывающим взглядом, мне даже показалось, что его глаза выстрелили тонюсенькими иголочками, после чего он сразу отвернулся и как будто полностью потерял ко мне интерес.
   ...я прикрыл глаза и неожиданно представил себе яркий летний день, загородную дорогу и березовую рощу по обеим ее сторонам, и себя, сидящего на гоночном велосипеде без педалей и тормозов и нелепо отталкивающегося ногами от земли. Дорога идет немного в гору, и проезжающие машины обдают меня пылью и копотью. Солнце печет мне голову, по лицу и по спине течет липкий пот, и я еле тащусь. Я часто порываюсь слезть с проклятого драндулета, но что-то удерживает меня в последний момент и заставляет продолжать двигаться вперед, наверное, чистое упрямство. Но вот, наконец, дорога начинает идти под уклон, все сильнее и сильнее, и я устремляюсь вперед со все возрастающей скоростью. Упругий ветер треплет мне волосы, приятно холодит лицо, дорога почти пустынна, и я наслаждаюсь длинным спуском, который кажется мне бесконечным. Потом я откуда-то достаю фляжку с прохладным виноградным соком и делаю несколько божественных, освежающих глотков, после чего наглею окончательно, закидываю болтающиеся ноги на руль, устраиваюсь поудобнее и начинаю следить взглядом за игрой солнечного света и тени в кронах проплывающих мимо деревьев. Тело мое наполняется звоном и радостью, и мир вокруг кажется прекрасным. Мне кажется, что я слышу музыку, стремительно набирающую темп. Это японский джаз, я даже узнаю вещь: это "Экспресс "Красный глаз". Я покачиваюсь в такт музыке и чувствую себя на вершине блаженства. И тут меня выводит из странного, восторженного оцепенения громкий, рассерженный автомобильный гудок, и я вижу, что дорога резко уходит вправо, и оттуда, из-за поворота, прямо мне навстречу несется огромный громыхающий самосвал. Я сбрасываю ноги с руля, но их некуда поставить, пытаюсь жать на несуществующие тормоза, теряя спасительные секунды, и вижу, уже как бы со стороны, как я въезжаю прямиком под огромные колеса неведомо откуда взявшейся железной громадины...
   ...видение исчезло так же неожиданно, как и появилось. Я пришел в себя, переднее "колесо Фортуны" уже перестало вращаться и только ритмично покачивалось взад и вперед. Я отдышался и судорожно облизнул губы.
    -- Не переживайте - вдруг сказал Иван - Все, кто доехал до спуска, катят вниз до самого поворота и въезжают под грузовик, хотя, казалось бы, чего проще - сбрось ноги с руля и съезжай на обочину, где трава густая и земля мягкая, там и упасть не страшно. Да и съезжать туда надо бы пораньше, до поворота с грузовиком доезжать вовсе не обязательно. Но почему-то никто не съезжает вовремя. Впрочем, вы все-равно счастливчик! Большинству людей до спуска добраться не удается. Так и тащатся по краю дороги, в пыли и в поту, пока грузовик их сзади не раздавит.
    Я хотел было удивиться, но вместо этого осторожно спросил:
    -- А что, грузовик приходит обязательно?
    -- Грузовик приходит за всеми - холодно ответил хранитель - Но в разное время и на разных участках пути. Я промямлил что-то насчет того, что идея меня впечатлила, и что если бы у древних были велосипеды и грузовики, они несомненно прибегли бы к этой метафоре. Про себя же я подумал, как передернуло бы Виктора Пелевина, если бы он оказался вместо меня в этом музее и увидел свой идол счастья - велосипед - неуправляемым и скользящим по склону прямо под грузовик вместе со своим счастливым, доверчивым седоком.
    -- Вообще, у нас музей платный - продолжил Иван, никак не отреагировав на мою похвалу - Вы как предпочитаете - заплатить за билет или предоставить материалы?
    -- Какие материалы? - ответил я вопросом на вопрос.
    - Ну например, поделиться историей вашей жизни, конкретно в той ее части, которая связана с неоправданными надеждами и упущенными возможностями. Если ваша история окажется интересной, она пополнит коллекцию нашего музея. Вы можете присесть вот здесь, перед видеокамерой и рассказать вашу историю. Можете также оставить рисунки, стихи и прозу, если таковые у вас имеются и связаны с областью интересов нашего музея. Кстати, Пелевин у нас уже был и оставил нам несколько своих рассказов по нашей тематике.
    Я снова хотел удивиться, поскольку ничего не говорил про Пелевина вслух, но подумал и опять решил пока не удивляться. Мало ли сколько сюрпризов еще впереди в этом странном музее. Что же, так теперь и сидеть с удивленной физиономией!
    -- И еще вот, чуть не забыл вас предупредить - сказал Иван - в случае, если ваша история останется в нашей коллекции, вам все-равно придется заплатить какие-то копейки за использованный носитель, но это действительно копейки.
    -- За какой носитель? - спросил я.
    -- Ну за те несколько сотен метров аудио- или видеопленки, где разместится ваша история. Понимаете - тут его голос приобрел извиняющийся оттенок -  у нас ведь музей на самоокупаемости. Я и еще два инструктора, мы ведем  здесь в соседнем подвале занятия в группах по карате и айкидо. Это дает нашему клубу заработок.  Там у нас спортзал и раздевалка. Но арендодатель сдает в аренду только сразу оба подвала вместе, вот мы подумали и решили устроить здесь музей.
    -- А почему не офис? - удивился я.
    - А вам хотелось бы офис? "Оптовая торговля импортными мясопродуктами?" - вдруг огорчился юноша. - Вы бы, наверное, тогда вытащили свою визитную карточку и предложили нам купить вашу бухгалтерскую программу, ведь так? Но ведь вы почему-то все же пришли именно в музей, значит зачем-то вам это надо? Вы же не поехали сразу домой, после того как не нашли Кривошипно-Шатунный переулок, хотя пересекли его раз пять как минимум. В следующий раз идите лучше не по улице Степана Кулебякина, а по улице Коленчатый вал.
    Я опять хотел удивиться, но снова не решился высказать свое удивление, поэтому я молча кивнул, а потом сказал:
    -- Нет, это правда хорошо, что вы не хотите торговать колбасой.
Вдруг черт дернул меня за язык:
    -- Извините меня, Иван, что лезу не в свое дело, это и вправду не мое дело, но на вас не наезжают, не пытаются отобрать здание музея, скажем, под офис?.
    Иван довольно резко взглянул на меня, и я не в первый раз пожалел, что периферия, в частности язык, у меня иногда начинает работать несколько раньше, чем центральный процессор просчитает целесообразность и последствия уже выполненного действия. Затем взгляд хранителя музея неожиданно смягчился и принял как-то даже грустное и, пожалуй что, чуть ироничное выражение:
    -- Те, кто реально может на нас наехать, периодически посылают к нам своих людей обучаться боевым искусствам, наш клуб - один из лучших в федерации. Эта деятельность, конечно, ухудшает нашу карму, но зато музею ничего не угрожает. Мы оговорили право содержать этот музей. Ну хорошо, я ответил на ваш вопрос. Теперь вы ответьте на мой: есть у вас что-то, что может послужить материалом для нашего музея?
    Я подумал некоторое время:
    -- Ну вообще, я иногда пишу стихи.
    -- Есть что-нибудь интересное по нашей теме? Можете прочесть?
Я был застигнут врасплох этим предложением, но тем не менее, быстро собрался, подумал, прокашлялся, выпятил подбородок и прочел один из своих шедевров:
   Улоф Пальме сидел на пальме,
Вокруг бушевало жаркое лето,
И Улоф Пальме свалился с пальмы,
В него попали из пистолета.
Убийца легко избежал ареста,
Калибр был крупным, смертельной рана...
...политик! Не лезь на видное место -
Получишь пулю вместо банана!
   Иван щелкнул кнопкой, выключив магнитофон:
    -- Ну что ж, пожалуй, это пойдет. Это действительно ваше сочинение?
    -- Матерью клянусь! Чтоб у меня сегодня же материнская плата в компе сгорела, если вру - ответствовал я с легкой иронией в голосе.
    -- Верю. Эти глаза не врут - ответил Иван знакомой цитатой - А почему это вам пришло в голову сочинить стих именно про Пальме? Ведь не перечесть героев, умерших гораздо более яркой смертью,  вот вам навскидку: Дмитрий Лазо, летчик Гастелло, принцесса Диана, Джордано Бруно, Фредди Меркури, Юлий Цезарь, Иван Сусанин, Виталий Бонивур, или хотя бы Жанна д'Арк на худой конец.
    Я подумал про худой конец и по какой-то пакостной аналогии вспомнил, что народ прозвал Жанну д'Арк Орлеанской Девой. Мне подумалось, что те, кто насиловал эту деву перед казнью, могли быть абсолютно спокойны относительно алиментов, ибо лучшего способа контрацепции, чем сожжение на костре "после того как", не придумали и по сей день. Впрочем, на эту тему у меня стихотворения бы никогда не получилось.
       -- Понимаете, Иван, я героя своего стихотворения специально не выбирал. Просто у меня был один объект внедрения на Мосфильмовской улице. Я туда часто ездил и все время проезжал мимо шведского посольства. А там, знаете ли, стоит такой большой гранитный памятник Улофу Пальме.
    -- Ну как же, знаю-знаю! - ответил Иван -  Как раз на месте его трагической гибели.
    -- Постойте, Иван, какой такой гибели? Его же у себя в Швеции и убили", - обнаружил я знание предмета.
    -- Ну понятное дело, в Швеции, где же еще! - очень охотно согласился Иван, и в голосе его вдруг появилась крошечная, едва уловимая ехидинка - В Швеции, ну конечно же в Швеции! Такие дела только в Швеции и делаются, и нигде кроме Швеции! А только вы тогда разве не подумали, увидев этот памятник в первый раз, что может быть, на самом деле Улофа Пальме убили вовсе и не в Швеции, что может быть, его замочили рикошетом солнцевские ребята во время разборки с конкурентами на Мосфильмовской улице, как раз, когда он выходил из посольства? Иначе бы зачем московское правительство построило памятник из гранита, кроме как чтобы извиниться перед шведами?.
    -- Да, действительно я об этом тогда подумал - признался я со вздохом - И про Джордано Бруно я подумал, и про Ивана Сусанина, и про летчика Гастелло. Но откуда вы все это...
    -- И вы еще подумали - Иван снова испытующе и коротко глянул мне в глаза, и голос его стал очень серьезен - что Джордано Бруно, Жанна д'Арк, и все прочие подобные герои были весьма непрочь отдать жизнь за свое правое дело и всю жизнь готовились к смерти, как к своему триумфу. А вот Улоф Пальме умирать вообще не собирался, а собирался жить долго и заниматься политикой, как впрочем, и Джон Леннон - музыкой, а Версаче - кройкой и шитьем. И то, что с ними произошло - это никакой не триумф, а очень неприятный облом, пожалуй, наинеприятнейший из возможных. Вы подумали, что хуже этого, пожалуй, только быть оклеветанным, без всякой надежды реабилитировать себя, да и то вряд ли. И когда вы это подумали, вы вышли на две остановки раньше, чем обычно и принесли к этому памятнику живые цветы, которые специально для этого сорвали на казенной клумбе перед правительственной резиденцией на Воробьевском шоссе, перед тем как сесть в тридцатый троллейбус. И видимо тогда-то вы и сочинили это стихотворение, пока ходили вокруг памятника и дышали свежим воздухом.
    -- Каюсь, действительно сорвал и действительно, именно тогда и сочинил. Но откуда вы знаете про меня такую кучу вещей? - изумился я.
    -- А я вовсе и не знаю - уклончиво ответил Иван, глядя на этот раз в сторону - Я только предположил. Да, вот еще какое дело - тут Иван вновь перевел взгляд на меня - Я уже немного вас понял, поэтому хочу чуть-чуть вас направить в нужную сторону. Понимаете, история, которую вы мне сейчас расскажете (если конечно захотите) должна быть именно про упущенные возможности, погибшие мечты и так далее. Это должно быть то, что до сих пор искушает вас и не дает вам покоя, но вы больше не знаете, как к этому подступиться. Она не должна быть про то, что у вас уже было в руках или почти в руках, но вы что-то просчитали, увидели, что что-то с чем-то не складывается и по зрелом размышлении отказались от этой затеи сами, хотя бы даже такой отказ и казался вам очень обидным. Этот рассказ будет уже не по нашей тематике. Такого рода вещами у нас занимается Лиля из общества неудачников, но сейчас ее здесь нет.
   Я поясню вам на конкретном примере. Взять хотя бы вашу уникальную, почти законченную кандидатскую диссертацию про систему самодиагностики для программ, написанных на параллельном Прологе, которую вы не желаете защищать. Она вами написана на девяносто процентов, вы с ней прошли предзащиту в прошлом году, но защищать ее вам уже не хочется, потому что вам теперь кажется, что в нынешней непростой ситуации вам гораздо важнее твердо стоять на ногах и зарабатывать приличные деньги. Это ваш взгляд на жизнь, ваша личная ответственность перед собой, короче ваш путь, который вы определили себе сами. Ведь вы и сейчас можете защититься, просто уже не хотите, верно?. Поэтому рассказ про ваш облом со степенью для нашего музея не подойдет. Признайтесь себе - это ведь даже и не облом, это - обычное заурядное бегство с поля боя. Вы не обижайтесь, я не обвиняю вас ни в трусости, ни в дезертирстве. Но разве не вы сами пять лет назад говорили Андрею Полякову в курилке, что терпеть не можете кандидатов и докторов, которые плавают по науке как... ну известный материал в проруби, и держатся в ней только заради денег?
    -- Но хоть какие-то минимальные деньги должны ученым платить? Мы же не ангелы божьи, мы люди, нам жить как-то надо, семьи кормить! - свирепо прорычал я, уже не обращая внимания на то, откуда этому парню известно про мой разговор в курилке Института Проблем Управления в те далекие времена, когда он сам должен был выступать на соревнованиях для мальчиков и кричать "киай!" тоненьким голоском.
    -- И то правда - миролюбиво улыбнулся Иван - Без зарплаты и ученому не прожить... Хотя, вы ведь в детстве, если вы еще помните, читали как-то книжку про героев-ученых, которые испытывали на себе новые химические соединения, и оспу себе прививали, и вообще ради науки готовы были с жизнью расстаться.
    -- А я вовсе никакой и не герой, и никогда в герои не рвался! - мстительно ответил я с необычайным злорадством, и от радости даже незаметно сложил в кармане фигу, как когда-то в детстве - Я здравомыслящий человек и наукой занимался ради удовлетворения собственного любопытства, а вовсе не ради всеобщего блага, которого нет и быть не может, а уж от моего героизма ситуация в мире точно никак не изменится. Так что, мой выбор вполне логичен, и облом налицо. Защищаться - значить начать жить в нищете, а я нищенствовать не намерен, это не мой жизненный стиль.
    -- Ну что ж, тогда действительно, все очень логично, и ответ и жест - согласился Иван.
Я смущенно разжал пальцы в кармане.
    -- В таком случае, если хотите, можете зайти на неделе и обрисовать Лиле свою ситуацию с наукой, она будет очень рада вас послушать. А мне вы все-таки расскажите, пожалуйста, что-нибудь другое.
   Нет, этот странноватый, атлетически сложенный юноша определенно умел читать мысли, либо был провидцем, что вобщем-то, одно и то же.
    -- Скажите, Иван - тут я решил пойти ва-банк - А у вашей Лили, невзначаем хвоста нет? А усы у нее позолоченные?
Иван на какую-то секунду смешался, и на его лбу собрались юношеские морщинки, он хмыкнул и озадаченно почесал кончик носа:
    -- Хвост?.. Усы?.. Кгхм!..
    Затем взгляд его мгновенно прояснился, и по его лицу пробежала лукавая улыбка:
    -- Дражайший Дмитрий Исаакович, вы мне льстите. Вы видите, я пенсне не ношу, ни треснутого, ни целого. Я - не Коровьев, и Лиля - не Бегемот, и даже не Гелла. Мы - гораздо более скромная команда. Но вообще, Дмитрий Исаакович, дружеский вам совет: не стоит по пустяшному делу поминать чёрта, да еще под вечер, да еще стоя лицом на запад.
    -- Если вы не... гм!.. сверъестественное явление, то каким образом вам удается...
    -- ...представлять себе, что вы думаете, чувствуете и вспоминаете? - продолжил за меня Иван - Я очень прошу меня простить, но что вы мне ответите, если я у вас спрошу о том, как вы догадываетесь, где примерно находится источник сбоев в программе, которую не вы писали, и ухитряетесь моментально их исправлять?
    -- Ну, просто опыт плюс интуиция - не задумываясь ответил я.
    -- Представьте себе, и у меня то же самое. В нашей школе искусство проникновения в мысли противника - это обязательный элемент при подготовке мастера боевых искусств . Меня этому учили с детства. Когда знаешь, что думает и чувствует противник, иногда бывает возможно его победить, даже не начиная поединка. Но ведь чтобы вдуматься и вчувствоваться в человека, не обязательно быть его противником, правда? Однако, я опять возвращаю вас к нашим баранам.
    -- Хорошо - сказал я, внутренне собравшись, как перед докладом на Ученом совете. Я решил немного проучить молодого нахала, преуспевшего в изучении боевых искусств и проникновении в чужое сознание и рассказать что-то такое, чего он в силу юношеского возраста понять не сможет: может это немного поставит его на место - Готовьте вашу камеру. Я вам расскажу про одну неоправданную надежду и погибшую иллюзию.
    -- Прекрасно! - воскликнул Иван - Садитесь вон в то кресло,  я сейчас настрою камеру и свет, и начнем. Не теряйтесь, говорите увереннее, не стесняйтесь жестикулировать, будьте самим собой. Помните: как можно больше естественности.
Иван захлопотал с камерой, а я уселся в кресло, взялся за подлокотники и уставился в объектив. Прозрачное черное жерло объектива почему-то ужасно меня смущало и сбивало с мысли, и я не знал, с чего начать. Наконец я вздохнул и начал рассказ о наболевшем и самому мне частично непонятном. Я как-то даже забыл, что выбрал тему для рассказа всего лишь чтобы срезать не по годам прыткого хранителя музея: пока я собирался с мыслями,  вспоминал основные идеи, собирал в своей памяти в кучу  то, о чем мне в последний год просто некогда было думать, я забыл о первоначальной цели и просто обрадовался возможности сосредоточиться и подумать вслух.
    -- Наверное, моя история будет нетипичная... Многим людям сейчас жрать нечего, а я собираюсь о мировых проблемах... Но вот... не знаю, меня вправду это мучит... это, наверное, какой-то комплекс... Вы знаете, почему-то люди гуманитарных профессий считают, что инженеры, особенно нашей специальности, - это технари, которые ни в чем кроме железа и софта не соображают, особенно в изящных искусствах, словесности, мировой истории, и что самое обидное, в самой человеческой природе. Что они все время рядом с машинами, и сами становятся как машины... Хотя это, безусловно не так. Я это и по себе чувствую, и по друзьям... Но все почему-то убеждены, что выдающиеся гуманитарии, не имеющие изначально гуманитарного образования, не могут выйти из технической среды, а должны происходить, скажем, ну хотя бы из врачебной. Ну вот как Чехов например, или там, Розенбаум. А Гольдберг, закончивший мехмат МГУ, может только писать драйверы для операционных систем реального времени, разрабатывать компиляторы, межмашинные протоколы и интерфейсы, написать диссертацию по архитектуре параллельных процессов, или по необходимости заниматься прикладным программированием, а в человеческих проблемах он туп как пробка.
   А ведь на самом деле мы, специалисты по информационным технологиям, уже давно переросли уровень просто технических знаний. У нас есть своя субкультура, в ней есть свой юмор, своя этика, история, язык, образ мыслей, просто все это циркулирует на другой основе, чем у чистых гуманитариев. Я раньше немножко занимался карате, поэтому я знаю, что у вас тоже все это есть, что сенсей может, не говоря ни слова, так передразнить нелепые ошибки ученика, что все лягут от смеха, где стояли. У вас в боевых искусствах тоже свой язык и своя культура, свои средства выражения, свой юмор... Но я не об этом хотел... Понимаете, отчасти они, конечно, правы, трагедия инженеров в том, что им из своей субкультуры гораздо труднее вырваться. Врач, лечащий больных, по своему положению действительно гораздо ближе к человеку, чем инженер. Вообще, чтобы быть нормальным, полноценным, всесторонне культурным человеком, нельзя жить целиком в рамках одного базового образования и одной субкультуры.
   Мир объемный, и когда все время держишься только в одной плоскости, в своей привычной среде - теряешь много до чрезвычайности. Для того, чтобы ощутить объем, необходимо периодически покидать свою субкультуру и появляться в другой - становиться на время ее полноправным членом - художником, или поэтом, или танцором, или музыкантом. Взять например Фейнмана, который играл в джазе на ударных, или Эйнштейна, который играл на скрипке, или Нильса Бора, который стоял на воротах и был, кстати, лучшим вратарем Дании. Ведь если эти люди не покидали бы на время своей профессиональной парадигмы и не возвращались в нее, обогащенные новым знанием, они не стали бы тем, кем они стали в своей области. Покидая свою субкультуру, они на самом деле не покидали ее, а расширяли ее за счет переноса знания из других областей, и наоборот, переносили идеи своего мира в общую культуру. Они обладали какими-то уникальными способностями, которые позволяли им  связывать разобщенные знания из разных миров в единую сеть,  создавая таким образом новое знание, которое изменяло лицо мировой культуры. Так вот, я тоже хотел попробовать совершить перенос опыта, только в другом направлении...
   Иван чуть-чуть подправил объектив и кивнул мне, чтобы я продолжал
       -- ...Мне безумно захотелось перенести часть идей нашей субкультуры в музыку. Например, многомерность, многозадачность, семантику возможных миров, создать на их основе новые законы полифонии... Вы любите картины Марка Шагала? Он - один из неправильно понятых гениев. Почему-то его искусство считается наивным. Это наивные люди так считают. На самом деле оно сложнейшее, там наивом и не пахнет. Вовсе не факт, что если на картине изображены простые, реально существующие вещи, то и вся картина в целом отражает ту реальность, которая видна всем.  Вы когда-нибудь видели картину Шагала "Я и деревня"? Она, да и другие его картины изображают вовсе не ту реальность, которая видима простым глазом, а ту которую можно увидеть только внутренним зрением души. Она - поистине замечательный пример параллельных миров, сосуществующих в рамках одной картины. Почему бы и нет? Ведь мечты и воспоминания очень часто накладываются друг на друга. Наверное, поэтому мне так нравилось заниматься параллельными процессами. Это ведь замечательно, это в идеале - такой баланс свободы и согласованности, который вряд ли еще где найдешь.. Кроме того, мечты и воспоминания почти всегда изменяют первоначальные пропорции оригинала.
   Так вот, Шагал как раз и делает именно то, что делают человеческие мечты и воспоминания, лучшие из них. Прежде чем совместить несколько воспоминаний в единой картине, он изменяет пропорции и цвета, создавая то самое небывалое ощущение астральности, особый мир, в который многим людям даже и в мыслях вход воспрещен, разве что кто-то проведет, даст контрамарку... Когда впервые узнаёшь о существовании этого мира, чувствуешь, что он где-то рядом с тобой, он сперва все еще кажется нереальным, из-за своей призрачности, нематериальности, недоступности простому глазу и другим органам чувств. Но если вдуматься, то именно этот мир и есть самый реальный из всех существующих. А знаете почему? Потому что наш реальный мир, в котором говорят грубые слова, бьют кулаком под дых, рыгают тухлятиной, дышат в лицо перегаром, продают и едят колбасу с чесноком, набивают мозоли на пальцах, этот мир очень часто - просто досадная необходимость, от которой никуда не денешься, и которую поэтому надо терпеть, а настоящее счастье дарит людям только проникновение в мир воображения и грез, и астрал - это наивысшая сфера этого мира.  Шагал по-детски легко дарит людям астральный мир, его тончайшее ощущение - смотри, отрывайся от земли и лети! Но многие толстобрюхие пожиратели чебуреков смотрят на его картины - и не могут увидеть этого мира, а видят лишь нелепую, наивную мазню, и с этим уже ничего не поделать. Разные люди видят в одних и тех же вещах кто больше, кто меньше, и каждый - что-то свое...
   Когда я был совсем маленьким, я любил на Новый Год залезть прямо под елку. На ней висели такие блестящие разноцветные шары. Я начинал долго смотреть на какой-нибудь шар, и мне очень хотелось лизнуть его языком - он был удивительно яркий, перламутровый, казалось, что он светится откуда-то прямо изнутри, и что внутри этого шара целый удивительный мир, который излучает это таинственное свечение. Я на него смотрел и старался не мигать, и тогда у меня внутри как будто открывалась дверь, и мне хотелось шагнуть в эту дверь, в этот волшебный мир, где всё такое же, как этот шар,  прозрачно-чистое и печально-радостное, словно только что омытое слезами плачущей от счастья доброй феи из славной сказки со счастливым концом...
   Тут я сделал паузу, потому что стройный поток моих чистых ажурных мыслей вдруг некстати перебила грязная мысль о том, какая же это сволочь всегда надевает на счастливые концы наших детских сказок мерзкие, пахнущие казенной резиной презервативы взрослых неудач и разочарований. Я остервенело махнул головой, чтобы прогнать эту мысль и продолжил:
       -- ...Но каждый раз когда я мысленно пытался шагнуть в эту дверь, она сразу закрывалась, очарование пропадало, и наконец, когда я понял, что я никогда не смогу войти в эту дверь, я сорвал шар с ветки, разбил его об пол и горько заплакал, и никто из взрослых не понял, почему я это сделал, а словами я объяснить это не мог. Мне тогда было года два или три, но я очень ясно это помню. А потом, уже взрослым юношей, я вдруг услышал песню Аллы Пугачевой, певицы, которую я вообще-то не люблю, но эта песня меня очаровала. Там были такие слова:
   В нарисованной чаще нельзя заблудиться,
И не съест никого нарисованный зверь,
Только верю я, верю я, верю, что может открыться
Эта белая-белая дверь, эта белая-белая дверь...
   Я очень хорошо, наверное лучше всех, понимал, о чем эта песня. Я сразу вспоминал себя маленького, под своей детской елкой. Когда я смотрю на картины Шагала, у меня внутри возникает вот это самое ощущение, совсем как тогда, вот только елки нет...
    -- Мне очень интересно ваше мировосприятие, но я бы хотел все же услышать о ваших надеждах и мечтах - осторожно напомнил Иван.
    -- Сейчас-сейчас, уже близко. Понимаете, почему-то я с детства часто задумывался о природе искусства и очень давно, еще наверное в четвертом классе, разделил всех людей на две большие группы - на тех, кто создает искусство, и тех, кто его потребляет. Мне всегда хотелось быть среди тех, кто создает, я тогда сочинял на пианино разные мелодии, и мне нравилось сочинять самому гораздо больше, чем слушать уже готовую музыку. В старших классах я увлекся математикой, в ней есть своя прелесть, стройность, гармония.... Поступил в МГУ на мехмат... А потом меня опять потянуло к музыке, опять захотелось сочинять, импровизировать, плести ажурную ткань астрального мира... что-нибудь спокойное, полифоническое... я не люблю агрессивную музыку. После университета я пытался поступать в музыкальное училище по классу фортепиано, уже перед самой перестройкой. Но меня не взяли. Директор прямо так и сказал, что человеку с фамилией Гольдберг надо бы быть поскромнее, все-таки не Иванов. Надо быть благодарным уже за то, что Родина дала диплом МГУ, и нечего хлеб отбивать еще и у музыкантов.
   Иван неожиданно выключил камеру, посмотрел мне в глаза и переспросил :
    -- Что, вот прямо так и сказал?
    -- Ну да - подтвердил я - Он еще добавил, что пока он там директор, я в его училище учиться не буду. А я уже договорился с преподавателями и даже уже сдал экзамены по фортепиано и по теории музыки за первый курс, чтобы пойти сразу на второй курс вечернего отделения.
    -- Да, Евгений Николаевич - действительно не очень приятный человек - заключил Иван.
    -- Откуда вы знаете Грущина?! - изумился я.
    -- Я многих в Москве знаю. Но вы не волнуйтесь так, это чистая случайность, что я его знаю. Кстати, он уже года два как оставил музыкальное училище и торгует, как вы говорите, колбасой. Его нынешняя должность - комерческий директор в ТОО "Обжорный ряд". В принципе, в его жизни почти ничего не изменилось. Настоящим музыкантом он, знаете ли, никогда не был, а был он администратором, хотя и не самым плохим. Но известно ведь - администратору все равно, чем руководить, суть процесса от этого не меняется.
   В голове у меня стоял легкий звон: все уже давно перешло мыслимые и немыслимые границы, потому что парень то и дело спокойно и чуть иронично высказывал мне мои собственные мысли и каждый раз оказывался в курсе моих дел лучше, чем я сам. А я еще хотел его осадить.
    -- Так где же ваши несбывшиеся мечты? Вы извините, что я вас перебил, просто я подумал, что вам будет небезинтересно узнать про Грущина. Может, вы его еще и увидите когда-нибудь, возможно, даже очень скоро. Тут Иван загадочно улыбнулся.
    -- Вот уж, не хотелось бы. - ответил я - Так вот, моя неоправданная надежда - это надежда каким-то образом компенсировать с помощью компьютерной техники недостаток исполнительского мастерства, а более конкретно, пианистической техники. Вы понимаете, я все время считал, что искусство излишне строго к мастеру. Вот ваше карате - это боевое искусство, и пока ученик не освоит все элементы - базовые удары, связки, ката, учебные бои на три удара и все такое, он не может быть не то что мастером, а и вообще кем-либо в этом деле. Вы ведь не учите новичка стратегии свободного боя, когда он еще на ногах толком не стоит.
       Я посмотрел на Ивана, но он лишь сухо кивнул головой в знак того, чтобы я продолжал.
       -- Так вот, у меня была пара тысяч баксов, которые я заработал, программируя на заказ. И как раз в это время на меня вдруг накатило. Я опять, как в детстве, стал слышать в голове музыку, днем и даже ночью, во сне. Она меня преследовала всюду, я с ума сходил. Я долго копил деньги, чтобы съездить с женой в Париж, но Галка, она у меня художник, сказала, что Париж подождет, а музыка ждать не может, надо хватать вдохновение за хвост, пока оно есть, и начинать работать, пока есть запал. И я купил профессиональный сэмплер и магнитофон, и начал писать музыку по ночам. А утром вставал и шел на работу. Ну тяжело, не высыпался, конечно, но это было не страшно.
   Страшно мне стало, когда оказалось, что базовая техника, техника игры - она невосполнима, что никакими техническими средствами ее не заменить, получается профанация. Я понял, что я просто не могу грамотно и вкусно сыграть свои мысли, потому что то, что я слышал в наушниках, было совсем не то, что я слышал у себя в голове. Я ничего не мог сделать, несмотря на все мои старания, и под конец я стал уже сомневаться, а действительно ли я слышу у себя в голове музыку, или это может быть просто иллюзия, мираж, наваждение? Я сделал то, что хотел сделать, я перенес в музыку некоторые свои идеи, и иногда мне очень нравилось слушать то, что я написал, но для этого мне надо было долго вслушиваться, чтобы преодолеть и не замечать корявость и непрофессионализм исполнения. А есть ведь еще и звукооператорская работа, которая не менее значима чем сама музыка - ведь это она определяет, как звучит пространство, расставляет в нем звуки, пропитывает музыку соками, оттенками, тенями, полутонами... Короче, мои идеи без обработки не звучали, и я бросил это дело, я сложил сэмплер в коробку, закинул коробку на шкаф, и до сих пор боюсь даже поднимать туда взгляд.
       -- А вы где карате занимались? - неожиданно спросил Иван.
    -- В клубе "Рудра", у Жени Андреева - ответил я.
    -- "Неплохой клуб Вы себе выбрали. Женя - хороший сенсей, очень грамотный, я его знаю. Вы у него аттестовывались?
    -- Да - ответил я.
    -- Можете припомнить дату последней аттестации и уровень?
    -- Три года назад. Шестой кю.
    -- А сэмплер вы купили до того, как сдали на шестой кю или пораньше?
    -- Да где-то через год после сдачи.
    -- Дмитрий Исаакович - Иван укоризненно покачал головой - Вы намного старше меня, мне как-то даже неудобно вас учить, но я никак не могу вас понять. Вы дошли до шестого кю, значит достаточно долго и серьезно прозанимались, ведь так? Почему же Вы не смогли обобщить свои знания о роли базовой техники в боевых искусствах и перенести свои выводы в музыку? Тем более, вы же уже хотели перенести в музыку какие-то другие свои идеи. Скорее всего, вы даже и не пытались это сделать. Мне правда странно, что вы предпочли оставаться в плену своих иллюзий до последнего момента. Вот это и есть то, чем мы занимаемся и коллекционируем в нашем музее. Это самое загадочное явление из всех, мы уделяем ему особое внимание. Вы не ошиблись в выборе темы, большое вам спасибо!
   Я взглянул на камеру: она все продолжала стоять на паузе.
       -- Вам не нужен был сэмплер - совершенно неожиданно продолжил Иван, и мне показалось, что интонации голоса у него немного изменились- Вам нужен был инструмент подешевле и связи с музыкантами, со студией, с теми, кому вы могли бы продемонстрировать почти голую идею, скелет, на любом синтезаторе, даже на простой авэешке. Вы смело могли ехать в Париж, вдохновения бы от этого не убавилось. Вам нужно было искать тех, кто мог бы понять и реализовать ваши идеи, а не пытаться делать это самому. Конечно, иногда, когда вы слушали свои записи, вам временами казалось, что вы все-таки вошли в эту белую дверь, ну помните, ту что под елкой, разве нет? И вы почему-то подумали, что этого уже достаточно для того, чтобы отворить эту дверь любому другому, кто слушает вашу музыку. Вам, видимо, не терпелось почувствовать себя еще одним Шагалом, эдаким многоопытным сталкером, проводником несведущих людей в глубины астрального мира.
   Но когда вы принесли свои записи на Престиж-радио, о чем вы мне, кстати, не сказали,  вам там прочитали хорошую лекцию о том, как делается профессиональная музыка, и никто там не оценил ваши музыкальные идеи. После этого вы были сначала страшно обескуражены, а потом обиделись на всех и вся и закинули сэмплер на шкаф. Есть такое дело в Вашем личном архиве?
    -- Ну есть - пробурчал я, уже ничему не удивляясь и только чувствуя, как мои щеки все больше краснеют.
    -- Вы ни с того, ни с сего пошли с голой идеей к продавцам, которые привыкли щупать и оценивать готовый товар, свежий и блестящий, в дорогой и красивой упаковке. А вам бы следовало пойти к дизайнерам, технологам и изготовителям, чтобы показать свои идеи и убедить их начать производство нового товара. На студию надо было идти. Вы забыли, в каком мире вы живете, Дмитрий Исаакович, я имею в виду мир реальный. Вы про него просто-напросто забыли, и он вам немножко отомстил.
   Я чувствовал себя как компьютер, на который устанавливают Windows 95  - мной владели ярость, стыд, глубокое разочарование и полная безнадежность. А еще я чувствовал, что мои уши светятся малиновым сиянием. Все мои неудачи и обломы, которые я сваливал на враждебные обстоятельства, оказывается были моими собственными ошибками, глупыми, нелепыми и смешными, а я никогда об этом даже и не думал. Как же я теперь в зеркало-то смотреться буду?
       -- Бритвой порежетесь, если не будете смотреться - неожиданно сказал Иван, глядя в сторону и слегка разминая мощный торс, покачивая его из стороны в сторону.
    Это неожиданное замечание поставило все на свои места. Все ясно, как божий день: этот парень копается в моих мыслях так же легко, как я копаюсь в программе, сидя под отладчиком. А может быть - тут у меня в мозгу возникли небольшие завихрения - может быть мы, то есть, люди, и сами, в каком-то смысле программы, и по нашу душу тоже существуют отладчики, и я угодил к одному из них прямо в лапы?
    -- Ну, положим, не в лапы - уже откровенно разулыбался Иван - Но действительно угодили.
    Я ущипнул себя за руку. Щипок получился вредным и болючим. Я потрогал свой лоб. Температура явно была нормальная. Как ни странно, страха я тоже не почувствовал, несмотря на крайнюю необычность ситуации.
    -- Скажите мне, кто вы? - задал я основной волнующий меня на данный момент вопрос.
    -- Для вас я - Иван Владимирович Артемьев, руководитель клуба боевых искусств "Бумажный дракон", а по совместительству хранитель этого музея.
    -- Да нет, я хотел бы знать, кто вы на самом деле? - не сдавался я.
    -- А вот этого Вам, Дмитрий Исаакович, знать как раз пока и не надо, потому что от этого знания, полученного не вовремя, у вас не прибавится ни здоровья, ни оптимизма, а мы к этому, поверьте, не стремимся. Мы - исследователи, а не вредители.
    -- Ведь Вы - из Космоса, Вы ведь не человек, не Землянин? - я почувствовал вдруг необычайное волнение, даже смятение.
Иван (или кто уж он там был на самом деле), видимо, тоже почувствовал мое волнение, потому что вновь посмотрел на меня тем самым коротким, сильным, колючим взором, как в самом начале, около велосипеда Фортуны. И я вдруг почувствовал себя абсолютно спокойным и расслабленным, и более того, мне внезапно стало совершенно все равно, человек ли Иван, или гуманоид с Альфа Центавра или вообще голографическое изображение.
    -- Ну нет, это уж слишком! - усмехнулся Иван, прикоснувшись к моей руке - Никакой голографии, все сугубо материально и осязаемо.
    -- Скажите, Иван - я решил подтвердить свои догадки - А про деньги за посещение и за носитель вы ведь сказали, чтобы посмотреть на мои мысли, как я буду реагировать на предложение расстаться с какой-то суммой из своего кошелька. Я что-то сомневаюсь, что вам действительно нужны эти копейки. Вам ведь мои мысли нужны, правда пока не знаю зачем. А велосипед Фортуны - это тоже был тест?
    -- Дмитрий Исаакович - тут Иван снова пристально посмотрел на меня, но уже без иголок в зрачках - Вы можете очень сильно помочь и нам и себе, если согласитесь подробно ответить еще на несколько моих вопросов. Насчет вашего времени и сил не беспокойтесь - вы не устанете, а когда выйдете отсюда, на улице будет столько времени, сколько вы попросите, но не раньше, чем вы вышли из автобуса в этом районе и не позже, чем ближайшая полночь. Ну как, согласны? Если нет, то скажите, сколько времени вы хотите чтобы было на улице, когда вы выйдете, и мы попрощаемся. Вы уже нам здорово помогли.
    -- Да нет, я рад и дальше помочь неземной науке. Только... Программировать я после вашего исследования смогу? - спросил я.
    -- Ваши отношения с вычислительными машинами, женщинами, музыкой и спиртными напитками от нашей беседы никак не ухудшатся. Наоборот, вы за время нашей беседы немножко разберетесь в себе, и жить вам станет в чем-то даже легче.
    -- Ну валяйте, включайте вашу камеру - сказал я.
    -- Да нет, камера больше не нужна, мы ее используем не для записи а как средство для мобилизации внимания, она помогает нашим испытуемым сосредоточиться на своих мыслях и словах - ответил Иван - Вы очень любопытный испытуемый, и я поэтому решил провести с вами беседу по расширенной программе, которая допускает частичное раскрытие нашего инкогнито. Мы очень редко работаем по этой программе.
    -- Спасибо за комплимент и за откровенность - горячо поблагодарил я неведомого пришельца с чувством законной гордости за всю программистскую братию перед лицом инопланетного разума - Но прежде чем вы начнете задавать ваши вопросы, разрешите задать вопрос вам и, по возможности, получить на него содержательный ответ.
    -- Смотря какой вопрос - отреагировал Иван.
    -- Да-да, я понимаю, что вы не на все захотите ответить. Но хотя бы попытайтесь. Мне теперь понятно, зачем вы все более открыто показывали мне, что читаете мои мысли, и комментировали их, показывая, что успели неплохо покопаться в моей памяти. Вы, как я понял, пытались меня подготовить к раскрытию вашего инкогнито, чтобы я в обморок не шарахнулся или не начал буйствовать. Но если вы так легко ковыряетесь в моих мыслях и находите все, что вам надо, то зачем вам вообще надо было создавать этот виртуальный музей, кружить меня по улицам, а потом включать вашу бутафорскую камеру, задавать мне свои вопросы? К чему весь этот маскарад? Если вы выбрали меня объектом ваших исследований, не проще ли вам было прямо и непосредственно извлечь из моего мозга всю необходимую вам информацию, да еще так, чтобы я об этом ничего вообще и не знал?
    -- Хорошо, Дмитрий Исаакович, вопрос принят, сейчас постараюсь объяснить. Вы помните из курса физики соотношение неопределенностей?
    -- Обижаете, господин Отладчик, конечно помню!
Иван усмехнулся:
    -- В чувстве юмора вам не откажешь. Ну хорошо. Представьте себе, что у вас есть в руках листинги с некоей программой, очень сложной. Можете вы, прочитав листинги, понять, как она работает и что она делает?
    -- Сложновато будет. Запустить бы еще не мешало программку-то, да и посмотреть, что там за интерфейс, с данными поиграться, ну и все такое - сказал я тоном знатока, перековырявшего сотни чужих программ, как, впрочем оно и было на самом деле.
    -- Вот видите - необычайно обрадовался Иван - и мы точно так же поступаем! Пригласили вас к нам в музей и развлекаем приятной беседой.
    -- А музей - это что, тоже специально для меня? - поинтересовался я.
    -- Ну, положим, не только один музей и не только для вас одного, у нас тут несколько хороших декораций имеется на разные случаи, но мы подумали, что вы клюнете именно на музей.
    -- А что, вы разве не могли...
    - Вне пределов лаборатории мы не имеем права осуществлять съем информации. Только слегка, совсем чуть-чуть подправить путь, чтобы интересующий нас человек заглянул к нам. Да и в пределах лаборатории мы можем воздействовать только таким образом, чтобы не оставалось никаких отрицательных последствий для здоровья испытуемого. Вот и пришлось для вас стрелочки на стене нарисовать.
    -- А что насчет соотношения неопределенностей?" - напомнил я.
    -- Да-да, конечно! - ответил Иван - Я как раз к этому подбираюсь. Видите ли, я не знаю, как вам это объяснить подоходчивее, но попытаюсь. Вы хорошо понимаете разницу между словами "чувствовать" и "думать"?
    -- Я понимаю даже разницу между "чувствовать" номер раз и "чувствовать" номер два" - парировал я.
    -- То есть, "ощущать" для номера первого и "переживать" для номера второго"- уточнил Иван - Хотя есть и номер третий, и четвертый, и пятый, как то например "осознавать нечто и учитывать в своих действиях, будучи неспособным объяснить характер и происхождение имеющегося знания". Впрочем,  даже знание первых двух весьма похвально для инженера. Хотя, простите, вы же научный работник, правда теперь уже почти бывший. - в голосе Ивана опять появилась знакомая ехидинка - Так вот, в той области реальности, где существуем мы, вообще нет разделения явлений внутреннего мира на "думать" и "чувствовать". У нас это единый процесс. Единственный источник происхождения наших ошибок - это погрешности, связанные с прогнозированием изменений во внешней по отношению к нам реальности, которую мы пытаемся аппроксимировать. Но наша внутренняя реальность полностью открыта для нас. У нас нет подсознания, нет неясных влечений и неосознанных потребностей, нет иллюзий, сомнений, заблуждений, непонимания себя и своих желаний, своей внутренней природы.
    -- И теперь вы явились сюда, на Землю, чтобы отлаживать нас? Чтобы устранить сбои в наших программах и исключить ошибки выбора, сомнения, иллюзии и неясные желания? Чтобы не было жизненных драм, крушений надежд, жестоких разочарований, самоубийств, скандалов, разборок, войн? Хотите нас осчастливить? А вам самим-то так жить не скучно, всезнайкам? Наши желания, пусть они даже неясные,- это пружина, которая задает ход всей жизни человека. Лиши человека этой пружины или объясни с непреложной ясностью, что его желания - всего лишь иллюзия, и он может умереть от горя, выйдя из вашей лаборатории по осчастливливанию! Тут до вас одни деятели уже пытались нас осчастливить лет восемьдесят назад. Теперь вот вы прилетели...
    Мне сразу вспомнились мои недавние размышления про стаю птиц счастья завтрашнего дня, заходящую в пике. Иван слегка ухмыльнулся:
    -- Дмитрий Исаакович, не думайте, что мы этого не понимаем. И позвольте мне досказать вам про соотношение неопределенностей и ответить тем самым на ранее заданный вами вопрос. И пожалуйста, не волнуйтесь, а то мне придется выпустить из глаз еще одну колючку, которая вам так не нравится. Когда вы начинаете волноваться, мне трудно следить за вашей мыслью.
   Итак, в физике соотношение неопределенностей - это положение дел, согласно которому, чем точнее мы знаем координату частицы, тем менее точно мы знаем ее импульс, и наоборот. В психике человека мы тоже обнаружили подобное соотношение. Чем точнее и тоньше мысль, чем более она относится к сфере чистого разума, как например математические объекты, то есть, чем более определенна и абстрактна мысль, тем менее интенсивным и определенным является связанное с этой мыслью чувство. И наоборот, чем более определенно чувство, тем менее определенна мысль, тем более она замещается влечением, инстинктом, который оппозитивен мышлению.
    -- Ну да, когда определенно чувствуешь, то уже некогда и незачем определенно мыслить, и наоборот - это точно - сказал я (тут мне сразу вспомнился американский анекдот о том, как Адам жаловался Богу: "My Lord, You gave me my brain and my penis. They are marvellous devices, but unfortunately I can't enjoy both of them at the same time") - Ну так и что из этого?
    -- А вот то самое, что в результате этого эффекта мы не можем предсказать действия ваших индивидуумов с той точностью, с которой мы можем предсказать свои действия. Мы никак не можем понять механизм взаимоотношения между этими двумя сферами, которые определяют ваше поведение. Кроме того, вы все разные, в то время как мы - совершенно одинаковые. И разные вы именно потому, что у вас мысли и чувства представляют собой разные субстанции, и находятся отдельно друг от друга, и при этом соединяются между собой случайным образом, у разных людей по несколько разным принципам. Хотя принципы соотношения между мыслями и чувствами у каждого из вас заданы с рождения,  но сами отношения выстраиваются постепенно, в результате опыта, в течение всей жизни. Случайные жизненные ситуации, через которые проходит человек, формируют взаимоотношения между его чувствами и его мыслями, то есть становятся индивидуальным опытом, который весьма случаен, но при этом в какой-то степени определяет, как и где будет получен последующий опыт. Случайность, преломляясь через закономерность, иногда становится частью этой закономерности и в свою очередь определяет тот круг случайностей, которые могут в дальнейшем повлиять на этого человека, и так далее по циклу. Особенно демонстративно это проявляется на примере межличностных отношений. Попробуйте представить, каков был бы человек, если бы он в один прекрасный день вышел из дому на тридцать секунд позже, сел бы в другой троллейбус, познакомился с другой женщиной, а не со своей теперешней женой - наверное, вся его жизнь была бы в значительной степени иной, и чувства были бы другими, и мысли, то есть, личность была бы другой.
   Нда-с, целая лекция по психологии... Почитывал я когда-то и Поля Фресса с Жаном Пиаже, когда время было. Кстати, то что Иван знает, что я познакомился с Галкой в троллейбусе, я уже воспринял как само собой разумеющееся. Интересно, а выудил ли он у меня из мозгов все подробности? Надо сказать, что знакомство получилось из разряда комических. Тролейбус тряхнуло, и я, зачитавшись (кстати, тем самым Сартром, именем которого был назван музей) , не удержался на ногах и наступил стоящей рядом девушке на ногу всей ступней. Я страшно смутился и вместо "извините" пробормотал "спасибо". "Пожалуйста-пожалуйста!" - кротко ответила она,- "Можете наступить еще раз, если вам это приятно. А может, теперь так принято знакомиться?". "Дима, младший научный сотрудник НИИЭК",- нелепо представился я. "Галя, художник-оформитель",- ответила Галка.... Ну вот, теперь-то уж он точно знает. Впрочем, пора вставить реплику.
       -- То, что вы говорите про мысли и чувства - это же все очевидно! Да и как может быть иначе? - спросил я.
    -- У нас - все иначе. У нас нет индивидуального опыта. Поскольку у нас нет разделения между чувством и мыслью, мы понимаем друг друга также хорошо, как и себя самого. У нас, следовательно, нет уникальности индивидуального сознания, нет такого уровня мысли и чувства, на котором уже никто не может тебя понять, кроме тебя самого, и то не всегда. Поскольку мы "думаем-чувствуем" совершенно одинаково, у нас нет индивидуальных различий в восприятии мира, в понимании слов, действий и вещей. И поэтому  язык в нашем мире способен выразить всю полноту мысли без какого-либо искажения или потери смысла. По этой же причине любой индивидуальный опыт у нас немедленно становится коллективным опытом. А в вашем мире все по-другому, у вас поэт написал: "Мысль изреченная есть ложь", а пословица утверждает, что "чужая душа - потёмки".
    Вы очень часто скрываете или намеренно искажаете информацию, когда общаетесь, и хотя это дает преимущество отдельным вашим индивидам, все общество в целом от этого колоссально проигрывает. Но даже если вы очень хотите сказать всю правду, какую знаете (что нечасто бывает), вы не можете со стопроцентной достоверностью ее высказать, искажения и потеря информации у вас неизбежны. Из-за того, что в вашем обществе намеренно и ненамеренно искажается информационный обмен, в нем нет взаимопонимания, и ваше общество весьма нестабильно на всех уровнях - от семьи и  до государства. Из-за этой же вашей особенности вас чрезвычайно трудно изучать.
    Мы пытаемся понять принцип, по которому в вашем мозге происходит соединение мыслей и чувств, формирование индивидуального опыта, то есть воссоздать во всех деталях процесс формирования алгоритмов вашего поведения. Это динамическое явление, процесс, и нам необходимо наблюдать этот процесс. Поэтому мы беседуем с людьми, задаем вопросы, кое-что сами рассказываем, иногда применяем легкий гипноз, как это у вас называют, чтобы помочь испытуемому вспомнить или ярче представить то, что нам нужно. И в это время анализируем то, что ваши ученые называют биополями или биопотенциалами.
    Правда, к вашей электроэнцефалографии это не имеет ни малейшего отношения. Мы пользуемся своей технологией.
    -- А какая у вас аппаратура? - спросил я, и тут же вспомнил ответ Коровьева перед началом небезызвестного скандального сеанса.
    Похоже, моему юному исследователю никакая аппаратура не нужна, он сам себе аппаратура.
    -- Блестяще, просто блестяще, Дмитрий Исаакович! Мы сами себе аппаратура - сказал Иван и сделал легкий, галантный поклон.
    Мне его поклон, видимо, что-то напомнил, потому что я тоже неожиданно для себя поклонился и сказал "Осс!".
    -- Хорошо вас учил Женя Андреев, поклоны еще не забыли. А как насчет ката?
    -- Если вам необходимо для опыта, могу вам продемострировать первых четыре хейана. Пятый, к сожалению, я уже подзабыл.
    -- Спасибо, спасибо! - улыбнулся Иван - Я пошутил. Такого рода материал мы имеем в нашем клубе в изобилии. Я ведь действительно преподаю здесь боевые искусства, это часть нашей исследовательской программы.
    -- И никто не догадывается, кто вы на самом деле?
    -- Иван улыбнулся и промолчал, а затем неожиданно подобрался и сказал:
    -- Ну ладно, кажется я достаточно пространно изложил вам наши намерения, давайте приступим непосредственно к исследованию. Я бы попросил вас припомнить и постараться пережить вновь некоторые моменты вашей жизни, которые мне показались наиболее интересными. Вы уж простите, мне пришлось немного покопаться в вашей памяти без вашего разрешения.
    -- Ничего, пустяки, дело житейское- ответил я известной цитатой.
    -- Тем более для мужчины в самом расцвете сил - Иван также немедленно обнаружил знание бессмертного произведения шведской писательницы - Теперь немного напрягитесь, Дмитрий Исаакович, и вспомните, как пару лет назад вы пошли в театр с молодой женой - не на спектакль, а на встречу с актером Антоном Торецким. Вспомнили?
    -- Смутно - ответил я.
    -- А ведь эта встреча вас очень взволновала тогда. Из-за одной простой идеи, но я хочу, чтобы вы сами ее вспомнили.
    -- Сейчас попробую - отозвался я и начал усердно вспоминать, что тогда было на той встрече.
   Антон Михайлович Торецкий был могучего сложения пластичный и стройный мужчина, с великолепным, замечательно поставленным голосом, с гибкой кошачьей грацией, которая редко бывает у людей таких габаритов. Он весело и непринуженно держался на сцене, рассказывал о своих сыгранных ролях, о съемках, о смешных историях и курьезах на сцене, на съемках и в жизни. Мне особенно запомнилась его жестикуляция: в такт своим словам он энергично чертил что-то в воздухе перед собой огромными руками, как бы строя бесчисленные воздушные замки и пирамиды, которые тут же рассыпались, чтобы уступить место следующим. Из всех рассказанных им историй я почему-то сумел вспомнить только одну - о том, как однажды его обстреляли на сцене пэтэушники из рогаток и плевательных трубок, и эта история вовсе не показалась мне смешной. Я представил себе, как прыщавые худосочные ублюдки-шакалы, гогоча, расстреливают плевками из трубок и выстрелами из рогаток огромного, беспомощного льва на ярко освещенной сцене...
       -- Ну что, Иван, слышно как у меня мозги скрипят? - спросил я.
    -- Пожалуйста, не отвлекайтесь. Когда надо будет, я вас прерву или задам вопрос.
   Я стал вспоминать дальше. Кто-то спросил Антона Михайловича, почему, по его мнению, все дети - прирожденные актеры.
    -- Это оттого, что дети воспринимают мир очень непосредственно. У них мысли и чувства еще не так сильно отделены друг от друга, и чувства идут впереди мыслей, так как и должно быть - ответил тогда Антон - Ребенок воспринимает мир доверчиво, без предчувствия боли или страха.
    Вот так - показал Антон. Он встал на чуть согнутых ногах, слегка прогнулся назад и поднял руки вверх, всем своим видом изображая любопытство и доверчивость. Так стоит маленький ребенок, который тянется к чему-то новому, занимательному и приятному. Потом, нахватавшись щелчков и оплеух, ребенок становится взрослее, и у него появляется страх, а затем и тревога. Вообще тревога как-то связана со страхом и болью  - но это не сам страх или боль, и не просто мысль о страхе или боли. Тревога - это, пожалуй, боль и страх прошлого, отраженные в мыслях о будущем.
   Тревога - это не мысль, но и не чувство, это нечто среднее, пограничное, это часовой, который становится на границе между мыслью и чувством.  Тревога вынуждает человека отказываться от лучшего из опасения худшего и замкнуться в своем мирке. Но та же тревога иногда побуждает человека оставить надежное пристанище и пуститься по волнам опасных и неведомых странствий в поисках своей мечты, без которой вся жизнь теряет смысл. Странная это вещь - тревога в душе, и наверное она все-таки связана не только со страхом и болью. Кто никогда не знал ни страха и боли, тот и не тревожится ни о чем. А другие люди тревожатся часто и все о разном. Это наверное потому, что  страх и боль тоже бывают разные... И тревога движет человеком тоже по-разному, в зависимости от того, откуда исходят эти боль и страх. И вообще, что движет человеком кроме желания выжить, голода, жажды, секса, желания власти и могущества?
   Так вот, Антон Михайлович и сказал тогда, что по его мнению, некоторыми людьми также движет в жизни страсть к прекрасному, и когда эта страсть не останавливается на желании созерцать и наслаждаться, а соединяется в душе со страстью к познанию загадки прекрасного, тайн красоты, и все это соединяется с тревогой о том, что жизнь коротка, и каждый день надо прожить, как последний, то тогда все это выражается в неудержимом желании творить, и не просто творить, а творить осознанно. Из зала сразу же посыпались вопросы типа "А как же Станиславский?" "А куда же девать Фрейда с его сублимацией?". Грамотный зритель пошел, надо сказать.
    -- А куда девать Иисуса Христа с его любовью к ближнему? А куда девать Будду с его спокойствием и созерцательностью? А куда девать дьявола с его искушениями и соблазнами? - ответил актер вопросами на вопросы. И болезненно поморщившись добавил - Господи, до каких же пор люди будут укладывать всю жизнь в одну теорию! Ну положим, мысли одного человека еще можно уложить в одну теорию, по которой он живет, хотя далеко не все так делают, а с чувствами - с чувствами то как быть? Вы же сами себя насилуете форменным образом и не понимаете, как вы себя уродуете, как вы постоянно кастрируете красоту своих чувств на этом прокрустовом ложе всяческих теорий, объяснений и рационализаций великого таинства жизни и красоты. Фрейд - великий человек, а каждый великий человек отбрасывает общество назад настолько же, насколько он толкает его вперед. Ну как можно творить красоту, думая о том, что на этот процесс влияет давление спермы в семенных пузырьках? Проявите милость к себе! Не оглядывайтесь на авторитеты в своих чувствах, не рационализируйте, не жуйте умственную жвачку! Не пытайтесь осмыслить что-то, прежде чем почувствовали! Живите свободно и чувствуйте свободно! Почувствуйте то, что вы хотите почувствовать, проживите это, а мысли и слова придут потом, не заботьтесь о них сразу - этим вы погубите все!..
   ...тут мои воспоминания неожиданно прервались, и я задрал голову вверх. Там, наверху, я увидел Кассиопею, Полярную звезду, а одно созвездие, что уж совсем странно, напомнило мне Южный Крест, и в этот момент я внезапно вспомнил, что все это лампочки на потолке, и что я все еще в музее, а напротив меня стоит некто или нечто в форме человека и ковыряется в моих мыслях, как я ковыряюсь в программе.
    -- Спасибо, Дмитрий Исаакович - ровным голосом сказал Иван - Вы и на этот раз меня не подвели.
    -- Что же такого ценного я вспомнил? - усмехнулся я.
    -- Ну например, подтвердили лишний раз, что некоторые люди осознают, что мысль может быть ложной, односторонней, неполной или просто непонятной, а чувства, как правило, не лгут - ответил Иван - То есть, правильнее было бы сказать, что чувства не лгут ровно в тот самый момент, когда их переживают. И в этом еще один парадокс вашего бытия. Вы с одной стороны, боитесь делиться друг с другом всей правдой, часто лжете, много всего друг другу недоговариваете, а с другой стороны, вы боитесь вчувствоваться в свою жизнь свободно и без ограничения, потому что тонкие чувства невыразимы с помощью слов, и вы боитесь уйти целиком в свои чувства и остаться в одиночестве, один на один со своими чувствами, без социальной помощи, вдалеке от культуры, отрезанными от всех. И поскольку вам бывает трудно соблюсти баланс между обеими крайностями, вы начинаете придумывать себе жизненные принципы и теории, каждый свои, или приспосабливать под себя те, что лучше подходят, а придумав или приспособив, вы стараетесь не пускать ваши мысли и ваши чувства за границу этих принципов, которые вы сами же и возвели, потому что там, за этой границей, они будут беззащитны, и вы этой беззащитности очень боитесь.
   Вы сами ограничиваете себя в своих мыслях и в чувствах ради других, с которыми вы не вполне откровенны и не вполне в ладах. Непонятно, зачем так ограничивать себя ради других, если они вам не дороги, и им же постоянно лгать. Ведь гораздо логичнее было бы поступить наоборот - проявить друг к другу терпимость, и тогда можно будет легко позволить себе всё, понимаете - всё, в том числе и откровенность. Но вы этого не делаете, стало быть, есть в этом своя внутренняя логика, и я вам ее сейчас объясню. И есть также логика и в том, что вы с трудом выносите друг друга, но при этом также вы не можете жить друг без друга. И вы не можете позволить себе это "все", потому что среди этого "всего" есть зависть, неприязнь и открытая ненависть, и как ни печально, свирепое желание уничтожать себе подобных. Если бы вы смогли от этого освободиться, вам не нужны были бы теории, рационализации, самоограничение и взаимная ложь. Хотя, самоограничение - это ведь тоже ложь, потому что человек намеренно не желает осознавать всю правду о себе и мире вокруг и делает все, чтобы этого не произошло.
   Человек не только не желает знать всю правду, но также зачастую не желает чувствовать всю правду, потому что боится собственных чувств. Ведь сильное чувство неподконтрольно и непрогнозируемо, и чем сильнее неизвестное наслаждение, тем больше подсознательной боязни, что наслаждение может в следующую секунду обернуться в тягчайшей мукой, что оно может стать мучительным воспоминанием или вызвать непреодолимое пристрастие без всякой надежды испытать его вновь. Поэтому человек вынужден контролировать свои чувства, рационализировать их, держать в узде, и делать это настолько бессознательно, насколько это возможно, чтобы не испытывать тяжкого искушения или разочарования в собственной природе.
   Соответствующим образом устроено и ваше общество. Поскольку у человека не хватает сил справляться со своими чувствами в одиночку, общество выполняет роль всеобщего репрессора чувств, создает массу регламентов, заставляет людей смирять свои желания, держать их в дозволенных рамках, так чтобы ими можно было управлять, и облегчает им этот процесс, потому что людям гораздо легче перенести мысль, что они прячут свои чувства от общества, чем сознание того, что они прячут их от самих себя. Вы - добровольные тюремщики и мучители друг друга, и вы мучите друг друга и сторожите друг друга не из жестокости, а потому что пока не нашли еще лучшего способа охранять себя от самих себя. Жестокость - это не причина, это всего лишь следствие. Я имею в виду не звериную жестокость, цель которой убить, а изощренную человеческую жестокость, цель которой - подавить, смирить и подчинить. Вот в чем парадокс вашей жизни, на который Антон Торецкий только слегка намекнул: он ведь не мог открыто призвать вас к тому, чтобы не прятаться от собственных чувств, а очищать их и усовершенствовать.  Вообще, я сомневаюсь, что кто-то на той встрече понял, что имел в виду Антон Михайлович.
    -- А я в этом нисколько не сомневаюсь! - мрачно ответил я - Никто не только не понял, но даже и извилин напрягать не хотел, чтобы что-то понять. Народ деньги заплатил, чтобы его повеселили, а не для того, чтобы мозгами скрипеть.
    -- Верно-верно - охотно согласился Иван - Я тоже не сомневаюсь. Это просто риторический вопрос, вернее, риторическое утверждение - тут Иван ехидно прищурился - А вы сами-то зачем мозгами скрипели?
    -- Привычка такая - ответил я, чтобы отвязаться, а точнее, потому что просто не знал, как ответить на этот вопрос.
Иван посмотрел на меня чрезывачайно иронично.
    -- Таким Боженька меня уродил.
Взгляд Ивана стал еще более лукаво-ехидно-пронзительным.
    -- Короче, не знаю!!! - гавкнул я уже с некоторым злом и угрюмо замолчал.
    -- Да ладно, не расстраивайтесь! - вдруг неожиданно стал утешать меня Иван - Никто из людей не может преодолеть внутреннее соотношение неопределенностей и объяснить свою собственную природу, даже отец-основатель. Я же объяснял вам, что это главный ваш конструктивный недостаток. Вы можете либо тонко вчувствоваться в мир, либо тонко вдуматься, но никак не одновременно и то, и другое. Поэтому никто из вас не умеет точно сопоставить свои мысли и чувства. Отсюда и все ваши проблемы с информационным обменом. Чем больше вы порождаете идей, тем сложнее, а не проще, труднее, а не легче становится ваша жизнь. Разве не так?
    -- Что-то я не пойму. Может, Иван, вы мне объясните это на доступном примере?
    -- С огромным удовольствием! Возьмем хорошо известный лично вам набор идей. Вот, вспомните Владимира Ильича с его идеей классовой борьбы. Он считал, что классы - это большие группы людей, которые борются друг с другом не на жизнь, а насмерть. Он насчитал несколько таких групп - рабочие, крестьяне, помещики и капиталисты. Потом был Иосиф Виссарионович, который посчитал, что таких групп всего две - те кто за Сталина, и те, кто этого явно не доказал. Оба они, безусловно, ошибались. Ближе других подошел к объективной истине Борис Гребенщиков, который обнаружил, что группа людей всего одна, и при этом она беспощадно борется сама с собой. В то время как оба предыдущих мыслителя писали книги с пространным изложением своих идей, Борису Гребенщикову удалось изложить свою идею всего в одной песне.
   Но вот в чем парадокс: БГ, вероятно, думал, что спев эту песню, он сумеет удержать людей от борьбы друг с другом, но ничего подобного не произошло. Люди послушали песню, поняли идею, и тем не менее, продолжают разбираться друг с другом, причем не по законам, а по понятиям. Закон - это всего лишь часть концептуализаций, теория, условные правила игры, которых никто не придерживается. Короче, закон - это ложь, необходимая для общественного спокойствия, чтобы не было чересчур страшно жить. А понятия - это правда жизни, это реальные правила игры, тактика боя и методы ведения войны и заключения перемирий. Но и эта правда не всегда полна и не всегда корректна. Реальная правда - это полное отсутствие правды, или лжи, или веры или безверия. Правда - это даже не лицемерие, это даже не цинизм, потому что это всё тоже концептуализации. Помните у Высоцкого "Разницы нет никакой между правдой и ложью, Если, конечно, и ту, и другую раздеть".
   Владимир Семенович тоже не дошел в этот момент полшага до истины, а когда дошел, то умер, и я скоро объясню, почему. Так вот, настоящая правда состоит в отсутствии всякой правды, а равно и в отсутствии лжи. А их отсутствие объясняется отсутствием у человека и у человечества реальной цели, к которой можно было бы стремиться. Между тем, жизнь - это движение к цели, и поэтому не стремиться к цели - это значит умереть. Но общей глобальной цели у людей нет и быть не может, потому что внутрипсихическое соотношение неопределенностей и рассогласование чувств и мыслей не дает ни малейшего шанса для того, чтобы такая цель когда-нибудь появилась.
   Ваши политики всегда испытывали самые большие затруднения не в том, чтобы прийти к власти - это сравнительно легко, а в том, чтобы воодушевить и замотивировать массы, придумать идею и заставить их работать на эту идею. И чем ярче первоначальный энтузиазм по поводу новой соблазнительной идеи, тем большее разочарование и апатия, раскаяние и стыд, безверие и цинизм вырастают в обществе в конце жизненного цикла этой идеи. Так получилось и с идеей нацизма в Германии, и с идеей коммунизма в России.
       -- Подождите, Иван, подождите! - заволновался я - А как же христианская идея, которая уже две тысячи лет не дает таких эффектов? Как-то оно не согласуется с вашими выкладками.
    -- Дмитрий Исаакович! Ну почему вы всегда задаете вопросы на полторы секунды раньше, чем успеваете более основательно подумать?
    -- Ах, да! - хлопнул я ладонью по собственному лбу.
    -- Вот видите! Правильно, совершенно верно! В христианстве вовсе и нет никакой идеи. Есть слепая вера в то, что некто спасет тебя от самого страшного. Существование такой веры, безусловно, опирается на вполне определенный стадный инстинкт следования за лидером или за пастухом, который выведет, который спасет, который все время пасет. Каким образом пастух это делает - это неважно, главное, что он умеет сохранить необходимую границу между тем, что плохо, и тем что хорошо для стада и удержать это стадо там, где хорошо. Вы не задумывались о том, что основные парадигмы христианства являют собой подчеркнутые дихотомии: пастырь и стадо, добро и зло, ад и рай, грех и праведность, Бог и Дьявол. Более сложные идеальные конструкции этой религии не нужны, она сугубо утилитарна, она предназначена для приведения в состояние покорности. Не той покорности, которая достигается кнутом и железом, а покорности, связанной с любовью и обожанием, с самоотверженной любовью, в благодарность за то, что тебя лишают твоего основного страха, который является отцом всех твоих страхов на этой земле. Это хорошая психотехника, великолепный инструмент для управления людьми, но это не идея.
   Поэтому общество никогда не обходилось только христианством, поэтому в нем и развивались светские идеи, которые не могли не оттеснять христианство в борьбе за умы. Но заметьте, никто не истреблял эти идеи под корень! Наличие этих идей всех устраивало, в том числе и клерикалов. Разве может существовать церковь без отступников и вольнодумцев? Где тогда взять необходимый всем элемент борьбы? Глобальные идеи воодушевляют общество в начале их жизненного цикла и повергают в депрессию в конце, но и без таких идей ваше общество тоже не может жить, потому что как только физиологические потребности людей будут полностью удовлетворены, существует опасность смерти от апатии, от отсутствия цели в жизни. Люди это понимают, но не более чем инстинктивно. Понимаете - только инстинктивно! Любой, кто это поймет, кто запечатлеет это в своем сознании помимо своей воли, долго не проживет.
   Человек, зомбированный христианской "идеей", которая на словах отрицает необходимость борьбы, на самом деле ожесточенно борется - борется за распространение христианской "идеи", за обращение тех, кто еще не обращен. Настоящий христианин, строго выполняющий все заповеди, вообще не может жить на белом свете. По логике, он должен умереть немедленно, чтобы получить спасение и вечное блаженство, не отходя от кассы. Отсюда - христианская догма о греховности суицида. Обращенный не должен умирать, он должен жить и бороться, и обращать других, приводить в состояние покорности тем, кто представляет верховного пастуха. Христианство с одной стороны провозглашает бессмысленность борьбы и противопоставляет борьбе смирение и всеобщую любовь, обещая за нее вечное блаженство после смерти, а с другой стороны - лишает верующих такой естественной реакции на это заявление как добровольное самоубийство, которое неизбежно последует за отказом от борьбы.
   А после этого христианство протаскивает эту борьбу с черного хода, в виде борьбы за обращение всех еще необращенных, а это вроде как уже и не борьба, хотя на самом деле это борьба не менее, а подчас и гораздо более жестокая, чем другие виды борьбы. Заметьте, все строго в христианских канонах - правая рука не ведает, что делает левая. Кстати, о суициде: обратите внимание, что суицид совершается не от того, что нет больше сил бороться, а от того, что в какой-то момент стала очевидна бессмысленность борьбы и всей жизни, и тогда страх перед жизнью становится гораздо сильнее страха перед смертью. Психологические исследования суицидальных случаев у вьетнамских и афганских ветеранов дали идентичные результаты. Бессмысленность борьбы становилась им очевидна, когда  они возвращались в свой прежний мир и оказывались одинокими и отвергнутыми прежними друзьями, безо всякой точки опоры, в мире, где не надо было бороться с оружием в руках, а по другому они жить уже не могли.
   Поэтому жить - это значит не прекращать однажды начатой борьбы, а прекращение борьбы означает смерть. И поэтому большинство людей совершенно инстинктивно видит свое единственное спасение в том, чтобы бороться, и при этом ни в коем случае не думать о смысле борьбы, а просто бороться. И при этом еще очень желательно, чтобы противник был неистощим и неистребим, чтобы он существовал всегда и всегда мог дать достойный отпор или ударить первым. Вот поэтому-то люди и борются не с кем-то еще, а друг с другом. В такой борьбе, какой бы бессмысленной она ни была, всегда можно поставить массу целей, и от этого уже некогда думать о смысле борьбы и смысле самой жизни, что как нельзя лучше устраивает всех. Это и есть настоящая и единственная причина всех произошедших и ныне идущих в мире войн, все остальное - только поводы. Если бы не необходимость борьбы, все материальные запасы и властные полномочия давно бы распределялись так, чтобы никто не чувствовал себя обделенным. Но этого не может быть, потому что в этом случае прекратится борьба, не будет основного стимула для жизни, то есть произойдет то, чего все подспудно боятся больше всего.
   Мы еще очень мало понимаем вас, но нам уже понятно, что самый жуткий, самый смертельный страх для вас - это не страх поражения в борьбе и смерти, а страх осознания нелепости борьбы, вслед за которым приходит ужасный вопрос о смысле жизни, на который у вас нет ответа. Я опять постараюсь излагать свои мысли в русле тех идей, с которыми вы знакомы лучше всего. Это, как почти у всех в вашей стране, марксистская философия. Ну что ж, проиллюстрируем это правило на примере марксизма, тем более, что это будет очень удачная иллюстрация. Так вот, Маркс и его единомышленники и последователи увидели и абстрагировали факт наличия несправедливого распределения благ и факт борьбы за эти блага, но как это частенько бывает с торопливыми и поверхностными учеными, они в своей теории перепутали причину и следствие. Они считали, что борьба происходит из-за того, что несправедливо распределяются блага, и весьма наивно полагали, что изменив с помощью борьбы несправедливый порядок распределения благ на более справедливый, можно будет разом покончить и с борьбой, и с несправедливостью.
   Но на самом-то деле все ведь обстоит как раз наоборот! Блага для того и распределяются несправедливо, чтобы создать напряжение и соблазны, чтобы всегда имелся постоянный повод для борьбы, чтобы одни стремились удержать, а другие - захватить. Ведь только элемент борьбы, соперничества, придает большинству человеческих благ их ценность, без них большинство из них - ничто! Убери кто-нибудь из общества табель о рангах, роскошь, престиж, короче, все то, что в данный момент в вашей стране называют "крутизной", и общество быстро зачахнет. В вашей стране это отчетливо наблюдалось в период застоя.
   Вот посмотрите: большевики боролись за справедливое распределение благ, а придя, к власти тут же сами создали спецпайки и спецраспределители. Это - не лицемерие, даже не наивность, не что либо иное: это основной инстинкт жизни. Борьба должна продолжаться. Полное уравнение возможностей людей и невозможность борьбы - это апатия и смерть. Поэтому борьба за уравнение возможностей есть самый замечательный, самый соблазнительный повод для борьбы, ибо он делает борьбу вечной, так как результат - равные возможности - никогда не может быть достигнут, зато борьба дает всем необходимый смысл в жизни и возможность проявить себя".
    -- Иван вздохнул и посмотрел на меня.
    -- Вы что, серьезно так считаете?- вяло спросил я.
    -- У меня нет времени с вами шутить, да и повода тоже нет - голос Ивана был вполне серьезен - Ну подумайте, ведь любая диктатура проливает кровь только по необходимости. Любая, кроме одной - той, которая старалась вовлечь в борьбу все население страны, заставляла население доносить друг на друга, уничтожать друг друга миллионами. Это беспроигрышная лотерея для инициаторов процесса. Чем яростней борьба за всеобщее равенство, тем дальше от этого равенства уходят люди, потому что не может быть равенства между тем, кто убивает и мучает, и тем, кого убивают и мучают, тем кто предает, и тем кого предают ради идеи равенства. Для достижения всеобщего равенства надо напротив, перестать бороться. Но люди не могут не бороться, люди обязаны бороться - это инстинкт жизни. И вот, венчая это удивительное противоречие в человеческой природе, Маркс придумал и теоретически обосновал в высшей степени парадоксальную идею, идею-химеру, идею-миф - борьбу за равенство! А его последователи, особо не разбираясь и не думая о последствиях, стали с готовностью воплощать эту идею в жизнь. Нет, положительно, жизнь вашего общества - это непрекращающийся клубок неустранимых противоречий, сплошной оксюморон.
   В голове у меня слегка гудело. Мне неожиданно пришел на ум закон отрицания отрицания.  А впрочем, все правильно: как Маркс поставил с ног на голову Гегеля, так в конце концов обошлись и с самим Марксом. А вот интересно, когда БГ пел свою песню, понимал ли он, что поставил Маркса если не на голову, то по крайней мере, раком? Конечно, о том, что марксизм несет в себе свое отрицание, было известно всем грамотным студентам, но вот, что это отрицание явится в лице инопланетного разума - это как-то даже и чересчур. А кстати, как это мне доверили такую тайну, от которой люди умирают? Я, вроде, все понял, но умирать мне не хотелось.
    -- И не захочется - тут же откликнулся Иван - Иначе бы я вам ничего не сказал. Видите ли, вы относитесь к тому счастливому меньшинству, которое защищено от такого рода смерти. Этому меньшинству не нужна борьба, им не нужно держать под контролем свои чувства. Знаете, что объединяет вас с Антоном Торецким, который тоже относится к этому меньшинству? Вы стремитесь к прекрасному, а красота - это вечная и прекрасная цель. И при этом красоту нельзя распределить несправедливо, ибо прекрасное беспредельно, красота безгранична. К сожалению, основная популяция населения стремится к борьбе, а не к красоте, хотя последнее было бы гораздо логичнее. Это тоже один из парадоксов вашей жизни.
    -- "А почему вы в этом так уверены? - я и вправду не был в этом уверен.
    -- Ну это же элементарно, Ватсон! Вот смотрите - даже женщина, гораздо менее агрессивное существо, чем мужчина, более склонна к борьбе, чем к красоте. Попробуйте спросить у женщины, что она предпочтет надеть на вечер: великолепное платье изумительной красоты, при условии, что и все остальные женщины будут точно в таких же платьях, и они будут идти им не меньше чем ей, или просто очень хорошее платье, при условии, что неизвестно, в чем будут другие женщины, но по крайней мере, будут одеты во что-то другое и не лучше нее. Так вот, почти всякая женщина без колебания выберет второй вариант, потому что ей необходимо соперничество, ей необходимо выделиться от остальных, она не может отказаться от соперничества в пользу красоты, ей необходима своя женская борьба, и она даже более необходима ей, чем красота, а сама красота - это только средство для ее борьбы!
    -- Все, сдаюсь, сдаюсь! Убит наповал вашей железной инопланетной логикой! Кстати, Иван, вы еще обещали мне объяснить про Высоцкого - вежливо напомнил я.
    -- Ну да-да, конечно- конечно! Высоцкий, как я уже сказал, тоже понял конечную истину, и он хорошо понимал красоту, но он, к великому сожалению, черпал красоту в борьбе, и в какой-то момент, когда он понял, что борьба бессмысленна, он тут же оказался также отрезанным и от своего главного источника прекрасного. Никто из людей не может такого пережить. Между прочим, кто вам вообще сказал, что я - представитель инопланетного разума. Ведь я вам такого ни разу не говорил в продолжении всей нашей беседы. Кстати, вы не будете возражать против смены караула? Видите ли, у меня, то есть, не совсем у меня, а у Ивана Артемьева, ну то есть, как бы и у меня, сегодня в десять вечера свидание с любимой девушкой, поэтому мы, то есть я, должны его отпустить в увольнение. Я могу остановить время для вас, но он - один из моих, так сказать, арендодателей, и наши взаимоотношения с ним немного посложнее, чем с вами, хотя вы и один из отцов-основателей. Поэтому я не могу проделать с ним тот же фокус. Но вы не волнуйтесь, сейчас придет его, то есть, как бы и мой, старший брат Михаил, он тоже мой арендодатель, я поменяю свою, так сказать, дислокацию, и мы быстренько продолжим беседу.
   Я помял мочки ушей, кашлянул, потом что-то мелькнуло у меня в голове, и я спросил:
    -- А Иисус случайно не был вашим арендодателем?
    На лице Ивана отразилось искреннее смущение:
    -- Ох, я ужасно боялся этого вопроса! Вы понимаете, эксперимент совершенно случайно вышел за рамки дозволенного, это произошло непреднамеренно. Впрочем, он ведь не умер, мы регенерировали его тело, обнулили критические участки памяти и переместили его в Индию, где он благополучно дожил до старости в одном из индуистских храмов. Вот всех прочих исторических и геополитических последствий мы уже предотвратить не смогли. С тех пор мы не проникаем больше в эти критические временные зоны.
   В это время раздался протяжный приглушенный удар гонга, и в дверь вошел настоящий богатырь.     -- Здравствуйте! Михаил Артемьев - представился мне вошедший и повернулся к Ивану.
    Брат был выше и значительно мощнее, но Иван был более изящно сложен. Впрочем, один был юноша, а второй - зрелый мужчина. Братья встали друг напротив друга, и тут в глазах Ивана снова появилось что-то явно инопланетянское, и на этот раз уже не иголочки, а нежное золотистое мерцание, которое постепенно выплыло наружу, как сигаретный дым, и собралось в небольшое золотистое облачко, которое повисло под потолком.
    -- Ну все, братка, беги давай, а то опоздаешь, времени много уже - сказал Михаил, не глядя на облачко.
Иван прощально кивнул мне и исчез за дверью. Приглушенный удар гонга сопроводил его уход. Золотистое облачко между тем подплыло ко рту старшего брата, он шумно выдохнул воздух и, открыв рот, вдохнул облачко целиком. При этом на лице его появилось хитрое выражение, такое, какое минуту назад я заметил у Ивана.
    -- Ну что ж, Дмитрий Исаакович, давайте продолжим - бодрым басом произнес Михаил.
    -- А что вы знаете из нашей предыдущей беседы? - спросил я, как всегда, прежде чем сперва немного подумать. Михаил оглушительно расхохотался, так что мне показалось, что даже лампы-звездочки на потолке задрожали.
    -- Все! - громыхнул Михаил - Решительно все! Потому что это я с вами и беседовал.
    -- Ну да, да, конечно-конечно! - я уже понял все, да и понимать тут было нечего. Я подумал, что инопланетный разум вполне мог позаимствовать мерзкую и неаппетитную оболочку трехвокзального бомжа, или напротив, залезть в прелестную и соблазнительную упаковку супермодели - я ведь не знаю всего перечня "арендодателей". Впрочем, самому арендатору от этого не холодно и не жарко.
    -- Вот именно, вот именно! - заверил меня Михаил - Не холодно, и не жарко, а также не пыльно, не сухо и не мокро, не душно, не тесно и не грязно.
    -- И мухи не кусают? - спросил я.
    -- Не могут укусить при всем желании. - ответил Михаил - То есть, могут, конечно, но укушен будет арендодатель, то есть я или мой брат, который, как вы знаете, отправился с невестой в кино. А вот самого арендатора, то есть, тоже меня, но не это тело - тут Михаил постучал себя в грудь - вот его-то укусить никак нельзя. Он, то есть, тоже я, вроде бы как здесь и говорит с вами, а с другой стороны, его вроде бы как здесь и нет, он в другой реальности. Вот поэтому и приходится осуществлять аренду. Впрочем, вам, как отцу-основателю это должно быть не хуже моего известно, но поскольку вы пока только будущий отец-основатель, то пока еще неизвестно. Но я вам все сейчас растолкую, чтобы у вас в дальнейшем было поменьше сомнений.
    -- Сомнений в чем?- решил уточнить я.
    -- В гениальности вашей заброшенной диссертации, например. В исходе проекта "Золотая Анаконда". Это тоже важно. А то что-то развинтились вы совсем. Мы периодически сканируем временные зоны, проверяем состояние объектов, и ваше состояние вызвало у нас некоторые опасения. По первоначальным расчетам ваша диссертация должна была быть защищена меньше чем через год. Но что-то вдруг изменилось. Вы сперва увлеклись зарабатыванием денег, потом музыкой, а в результате ваши занятия наукой отодвинулись на задний план. Мы несколько встревожились.
    -- А чего вам тревожиться, вам-то какая забота? - удивился я.
    -- Самая прямая. Без этой вашей диссертации проект "Золотая Анаконда" не только что не закончится успешно, но даже не начнется.
    -- Ну и что с этого?
    -- А то, что в этом случае мы так никогда и не появимся официально в вашей реальности, по крайней мере в две тысячи первом году, и по прежнему будем скованы в своих возможностях вам помочь, а вы в вашей реальности будете без нас страдать еще значительно больше.
    -- И какова же моя роль в привлечении инопланетного отладчика, который будет отлаживать весь мир? Что это за отцы-основатели, к которым вы меня причисляете? - спросил я с изрядной долей иронии.
    -- Подождите, не спешите, дойдет и до этого. Вначале позвольте осветить вам краткую историю вопроса. Во-первых, не позже чем к двухтысячному году фирмы Microsoft Corp. и AT&T должны слиться, образовав беспрецедентного по размерам и могуществу монстра, который моментально прибрал к рукам все американские телеканалы и средства связи, обойдя антимонопольный комитет и скупив их через третьи руки. Таким образом, связь, масс-медиа и софтверный рынок оказался в руках Джона Картрайта, нового главы бывшего Майкрософта.
    -- А куда делся Билл Гейтс?- удивился я.
    -- Незадолго до начала слияния компаний Билл Гейтс и вся его семья были похищены и пропали бесследно.
    -- Их нашли? - поинтересовался я.
    -- Что вы?! Никто и не подумал! Говорят, похитители неоднократно звонили, требуя выкупа, чуть все телефоны не оборвали. Дудки! Никто даже и трубки не поднял! Нигде и пальцем не пошевелили! Впрочем, при такой любви к нему это и неудивительно. Только потом, когда прошло уже столько времени, сколько ни один нормальный похититель не будет держать заложника в живых, за дело взялось FBI. Последний звонок похитителей в Microsoft Corporation был просто феноменальным, вершина криминальной изворотливости! Преступники сориентировались в обстановке и заявили, что если не получат выкупа, то выпустят Билла Гейтса живым и невредимым. Но все были глухи и немы. И тогда похитители запаниковали и продали бедного Билли в рабство какому-то очень богатому китайцу из Гонконга. Говорили, что этот китаец - большая шишка в какой-то из триад, и к тому же гэй и страшный садист. Вот ему и предложили пополнить свой гарем таким необычным и знатным клиентом. Он с радостью согласился. Однако, по официальной версии бывший глава Майкрософта мертв.
Несмотря на весь трагизм ситуации, меня разобрал смех, и совсем не было жаль бедного Билли, потому что с ним теперь делали практически то же, что он сам много лет подряд делал с софтверным рынком и с конкурентами. Я даже забыл, что все это еще не случилось, а только случится когда-то.
    - Джон Картрайт, племянник Билла - продолжил между тем Михаил свой занимательный экскурс в историю моего (и не только) будущего - несмотря на свою молодость, хороший бизнесмен, и что не менее важно, толковый инженер. Он полностью изменит лицо корпорации. Во-первых он сразу заморозит проект Windows-2000 и вместе с ним - все новые проекты, а во вторых - организует комитет по стандартам, благодаря которому в софтверном хаосе будет наведен некоторый порядок. И наконец, именно он выберет из всех предложенных ему новых проектов только два, оба из которых завершатся блестящим технологическим прорывом. Первый проект назывался "Chocolate chip", и в результате него появился, вернее, еще только появится на свет Писивер.
    -- Что-что? - недопонял я - Ах, ну да, PCeiver, то есть что-то типа PC, server и receiver в одном флаконе, и наверное, все через Internet.
    -- Именно так. Компьютер, связь и масс-медиа в одном флаконе, любимейший народный аппарат отныне и навеки. А вот второй проект забурился от глаз людских подальше, в самую глухомань, так что о нем никто и никогда не слышал, даже в совете директоров фирмы MacroHard Corp., такое название получил колосс, образовавшийся после слияния, у нового президента оказалось также отменное чувство юмора. Этот второй проект назывался, то есть будет называться "Golden Anaconda", и его испытательный комплекс будет находиться в Антарктиде, глубоко в ледяном панцире, на трехсотметровой глубине.
   А предыстория такова. Жил как-то в городе Остине, штат Техас, один физик-теоретик по имени Герхард Кремер, то есть, еще только будет жить, приедет из Германии где-то через полгода, ну будем считать, что уже жил. Работал он там по контракту в местном филиале Texas Instruments в научно-исследовательском отделе и специализировался в области физики твердого тела  Однажды, придя домой после работы, он опустошил восемь банок пива "Гиннес", после чего решил поиграть на компьютере в звездные войны. Снаряжая свой корабль, он обратил внимание на один из припасов, который назывался dehydrated water, то есть сушеная или обезвоженная вода. В принципе, ничего особенного. Альпинисты всегда берут с собой в горы сухари, то есть сушеный хлеб, и спирт, который есть не что иное как сушеная водка. Легче, и места меньше занимает. Так почему бы не брать с собой сушеную воду? Согласно описанию ресурса в игре, при активации сушеной воды, из одной унции этого продукта получалось 17329 галлонов обычной мокрой воды.
   Кремер заинтересовался этим со своей профессиональной точки зрения, он прекратил играть и начал рисовать формулы. Рисовал он их долго, часов пять подряд, пока у него не получился совершенный бред. Согласно выведенным формулам выходило, что при направленной обработке ультразвуком в сочетании с высокочастотной магнитострикцией, твердая вода, то есть лед, может сжиматься во сколько угодно раз, и в результате образуется нечто типа сушеной воды, точнее это уже не вода и даже вообще уже не вещество, а как бы поле с ячеистой структурой, в которой каждая ячейка может принимать только два состояния, меняя эти состояния с любой частотой, от нуля и до плюс бесконечности. Между состояниями соседних ячеек существовали зависимости, которые могли быть описаны алгебраически. Кремер попробовал применить для описания зависимости Абелевы группы, но тут к нему зашел приятель астрофизик, и они вместе отправились в бар выпить еще пивка и подснять девочек.
   На следующий день Кремер обнаружил на компьютере свои формулы и, усмехнувшись, зашвырнул все это по Интернету на весьма известный сайт, где лежали всякие научные и околонаучные хохмы и приколы. А еще через день аспирант МГУ, неизменный посетитель Артемьевского спецкурса по неклассическим логикам и алгебраист-ботаник Веня Фридман залез на Интернет с чужим паролем и начал свой просмотр как раз с этого сайта. Ознакомившись с расчетами Кремера, он долго ржал, сидя на заднице, дрыгая ногами и мотая головой, чтобы было еще смешнее. А проржавшись, сел писать свои собственные формулы, из которых явствовало, что в поле Кремера нет пространства в обычном понимании пространства, нет времени в обычном понимании времени, что там не работает принцип Гюйгенса и уравнение Максвелла, что там не действует постоянная Планка и понятие скорости света не имеет смысла,  зато там действительно работают Абелевы группы, и даже Булева алгебра". Вообще, я хорошо знал Веню Фридмана и сразу понял, что он тоже, без сомнения, является отцом-основателем.
    -- Является, конечно является - подтвердил Михаил - Слушайте дальше. Так вот, поле Кремера оказалось цифровым, а не аналоговым по своей природе. На этот раз на Веню напал уже просто истерический смех, от которого у него заболели скулы и живот. Отсмеявшись, Веня сбросил свои расчеты на тот же сервер, адресовав свою статью Кремеру и приписав, что из поля Кремера можно построить универсальную машину Тьюринга любой мощности, и эта машина способна, например, прихлопнуть на веки вечные игру в шахматы, разобрав все имеющие смысл партии этой игры методом тупого перебора в течение промежутка времени, стремящегося к нулю. Кремер прочел, ознакомился с формулами, еще раз посмеялся, но на этом вся история не закончилась, а скорее только начала начинаться с начала.
   Инженер из Гонконга Ли Вонг Янг прочитал обе статьи, и не пожалев времени, сделал технический эскиз генератора поля Кремера, в котором, основываясь на уже выведенных формулах, показал, что поле Кремера можно создавать лабораторно в неограниченных количествах, но при одном обязательном условии: генератор Ли Вонг Янга должен работать в толще льда такой толщины, что он может действовать в одном единственном месте - в ледяном панцире Антарктиды на глубине не менее 250 метров! Ну, понятное дело, и Герхард Кремер, и Веня Фридман валялись в корчах около своих мониторов, прочитав сопроводительную записку к замысловатому китайскому устройству. На следующий день никто из любителей околонаучных приколов не смог достучаться до любимого сайта: http://www.crazymoon.com таинственным образом исчез.
 

Конец первой части 

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"