Из небольшого перечня первых блюд, подававшихся в лагерной столовой, Лёвка предпочитал щи. Они были, конечно, не как домашние, которые Лёвкина мама варила в специальном чугунке, но гораздо вкуснее чем липкая молочная лапша с пенками, и рассольник с почками, который припахивал коровьей мочой. Перловка в этом рассольнике хрустела на зубах. В мамином рассольнике, который варился на бульонной кости, перловка была мягкая, потому что замачивалась заранее. Она обволакивала нёбо медленно и вкрадчиво, как ночная бархатная синь обволакивает вечерний небосвод. Смотришь на затухающее небо через окно отрядной спальни, оперевшись локтем о подушку, и думаешь всякие хорошие мысли. Пушистая ветка ивы, которую в отряде называли ракитой, постепенно растворялась на фоне темнеющего неба, и мысли тоже незаметно растворялись в причудливых сновидениях.
Почему-то дома самые интересные сны никогда не снятся, а только в лагере. Наверное, это потому что все, кому они снятся, спят в одной отрядной спальне. Конечно, каждый участник просмотра может видеть только свой сон, но коллективный просмотр сновидений предъявляет к их качеству такие же требования, как и при показе кинофильмов. Никто не пойдёт смотреть кино всем классом или всем отрядом, если те, кто его уже посмотрел, говорят что оно глупое или неинтересное. Точно так же происходит и со сновидениями. Сновидения обсуждались в отряде точно так же как обсуждались просмотренные фильмы и прочитанные книги, с той лишь разницей, что прежде чем обсуждать сон, надо было его сперва всем рассказать. Делились сновидениями на ярмарке снов. У каждого отряда она была своя, и посторонние на неё не допускались. Шпионить за чужой ярмаркой считалось верхом неприличия.
Ярмарку снов учредили в лагере уже давно и передавали эту традицию от смены к смене, из года в год. Вожатые сперва пытались бороться с этой традицией, а потом примирились. По негласной договорённости ярмарка снов открывалась во время обеда и закрывалась по его окончании, чтобы вновь открыться за ужином, и в последний раз - в спальне после отбоя. В обмен на таинственный и увлекательный сон можно было получить фант или доступ к секретику или 'раковую шейку' или 'гусиную лапку' или один разок откусить от 'Гулливера'. Заработанной конфетой можно было поделиться с понравившейся девочкой, чтобы дать ей знать о своей симпатии. Таким образом определялись мимолётные лагерные влюблённости, которые, впрочем, иногда перерастали в долгие привязанности и даже, в особых случаях, в любовь всей жизни.
Лёвка Вальдес с трепетом поведал самопровозглашённой судейской коллегии во главе с Генкой Горшковым, и простым слушателям свой сон про летающий парусник, похожий на диковинную птицу с ярко-синими парусами-крыльями, который приснился ему под утро. Поначалу сон всем очень понравился. Но когда Генка Горшков спросил его, летел ли он сам на корабле с синими парусами, Лёвка честно признался, что сам он на паруснике не летал, а только видел его с земли. После этого судейская коллегия объявила Лёвкин сон глупым и не интересным. Конечно, так думали далеко не все, но раз Генка Горшков так решил, значит так тому и быть, потому что Генку Горшкова фиг переспоришь. Вот такой он, Генка Горшков. Раскритиковал Лёвкин сон, и тут же стал с апломбом рассказывать свой очередной сон про лунные путешествия. Сны у Генки Горшкова были многосерийными, и каждый день Генка рассказывал следующую серию. Кроме Генки Горшкова, многосерийные сны в лагере никому не снились.
Расстроенный Лёвка зачерпнул ложкой щи, стараясь забыть про свой небесный корабль с синими парусами, но остановился на полдороге и острожно вынул из тарелки полупроваренный кусок свиного сала со щетиной на толстой шкурке. Лёвка положил его на стол рядом с тарелкой, чтобы потом выкинуть, и принялся хлебать щи, методично откусывая перед каждой ложкой по кусочку от толстого ломтя чёрного хлеба, предварительно посоленного крупной солью.
Вова Коровин, сидевший рядом с Лёвкой, тронул его за плечо: 'Ты сало отложил чтобы потом его съесть?' 'Нее!' честно ответил Лёвка. 'Мне его есть нельзя, потому что оно не кошерное'. 'Ну тогда отдай его мне' попросил Вова. 'А я тебе за него дам буряк' - и вынув ложкой из своей тарелки кусок бурой свёклы со светлыми прожилками, плюхнул его в Лёвкину тарелку. Лёвка вынул свёклу из тарелки двумя пальцами, зажмурил глаза, чтобы лучше чувствовать вкус, и с хрустом её съел. 'Спасибо, очень вкусно!' Вова осторожно отделил щетинистую шкурку и медленно, сосредоточенно прожевал сало. 'Буряк вкусно, но сало лучше. Тебе тоже спасибо!'
Лёвка, пошарив ложкой, вынул из своей тарелки ещё один кусочек сала поменьше и повернулся, чтобы отдать его приятелю. Коренастный крепыш Вова Коровин посмотрел на сало и с сожалением ответил 'Ешь сам! У меня во щах только один буряк был'. 'Ну тогда бери просто так' предложил Лёвка. 'Просто так нельзя. Меняться надо, а мне не на что'. 'Как не на что? А на сон?' 'А мне этой ночью ничего не приснилось' с сожалением ответил Вова. 'Тогда давай так: ты сало сейчас съешь, а когда тебе сон приснится, ты мне его расскажешь, и мы будем в расчёте'. 'Лады!' ответил Вова и, освежевав второй кусок, отправил его в рот.
Лёвка отставил пустую тарелку и в два укуса съел второй ломоть чёрного хлеба, круто посолив его крупной солью. Вова долго гонял под светлой веснушчатой кожей выпуклые желваки челюстных мышц, тщательно прожёвывая сало, вымененное на сон, который ещё только предстояло увидеть. Проглотив его наконец, и сдобрив остатками щей, он рассудительно сказал: 'Свинину с комбината сразу угадаешь. Она у них не палёная, а лупленная'. 'Лупленная - это как?' спросила красивая девочка Майя Цветкова, которой, как и Вове, не попало в щи ни кусочка сала.
'Ну как тебе объяснить, Майский Цветок...' задумчиво произнёс Вова. 'Ты же у нас городская. Я тебе расскажу, а ты в обморок грохнешься'. 'Подумаешь, тоже мне, деревенский! И перестань меня называть Майским Цветком. Сам то ты тогда кто? Инженер Вошкин?' 'А это кто такой?' Удивился Вова, не читавший книгу Вячеслава Шишкова. 'А это в одной хорошей книжке был один пацан-беспризорник с такой кличкой' объяснил Лёвка. 'Он очень интересно всегда выражался' 'Да? Ну например?' Ну например, 'вообще-то наверно конечно, хотя вероятно навряд ли. А впрочем, всё может быть!'. Ну ты про мясокомбинат-то досказывай, что ли...'
'Ну в общем, на комбинате свинью не палят, а лупят с неё шкуру'. 'Прямо с живой, как настоящие живодёры?' восторженно ойкнула Майя, сгорая от любопытства и совершенно не собираясь падать в обморок. 'Нее. Свинью сперва забивают пневмоклещами. Потом подвешивают на технологический крюк и вручную делают забеловку дисковым ножом' 'А это как?' спросила Майка, поедая Вову глазами, наполненным смесью страха и любопытства. 'Ну, надрезают шкуру, где положено по технологии, и сухожилия. А потом на шкуросъёмной машине снимают шкуру'.
'А что, и вправду есть такая машина или ты выдумываешь?' 'Конечно есть, Майка! А потому что вручную шкуру лупить - это никакого народу не хватит! Для КРС машины побольше, барабанного типа, для свиней - поменьше и конструкция попроще'. 'А КРС - это чё такое?' спросила Майка. 'КПСС я знаю, а про КРС никогда не слышала' 'Да это почти одно и тоже' объяснил Вова. 'КРС - это крупный рогатый скот - быки, коровы... А КПСС - это все знают. А разница между ними в том, что с КРС снимают шкуру, а КПСС - тот наоборот, сам со всех снимает шкуру. Крёстный сколько раз говорил, вот не выполним план по забою, и опять на партсобрании с нас шкуру снимут. А партсобрание - это КПСС'. 'Ну допустим, шкуру сняли, а дальше что?' спросил Лёвка. 'Смотря с кого' рассудительно ответил Вова. 'Если с крёстного, то он уйдёт на пару дней в запой. А если со свиньи, то дальше туша идёт в разруб, а шкуру шпарят в паровой камере, а потом на специальной машине зачищают от грязи и щетины. Ну и, ясен пень, больше половины щетины остаётся на шкуре как стерня в поле. А потому что технология зачистки не доработана'.
'А откуда ты всё это знаешь?' удивился Лёвка. 'А потому что у меня крёстный работает на комбинате главным технологом' солидно ответил Вова. 'Ну я у него и учусь потихоньку. Как закончу школу, тоже пойду на комбинат работать, чтобы стаж шёл, и сразу же в сельскохозяйственный техникум поступлю, на заочный'. 'А чего не в институт?' 'Чтобы пять лет учиться на зооинженера и потом три копейки получать?' 'А у меня крёстный - художник' сказала Майка. 'Он меня учит смешивать краски, писать маслом и рисовать акварелью. А у тебя, Лёвка, крёстный кто?' 'А у меня, Майка, нет крёстного...' печально ответил Лёвка. 'Плохо без крёстного!' нахмурился Вова. 'Ну, ничего! Майка тебя со своим крёстным познакомит, а я - со своим, и всё будет нормально. Мой крёстный тебя научит в озеро нырять на десять метров, драться как Ван Дамм, свинью колоть, и пить самогонку, а Майкин крёстный - рисовать картины маслом'. 'Рисуют акварелью' возразила Майка. 'А маслом - пишут!'.
Второе блюдо ели в похоронном молчании. В алюминиевых тарелках неуклюже громоздились корявые макароны землистого цвета, с крупным рифлением вдоль каждой макаронины и с уродливыми заломами, как у рассохшегося шланга от стиральной машины. Вкус этих макарон полностью соответствовал их виду. Биточки противно пахли несвежей рыбой и прилипали к зубам и к дёснам. Чтобы сдобрить вкус этого скорбного блюда, к нему прилагался разрезанный повдоль огурец, длинный и зелёный, как поезд дальнего следования. Крупные белые семечки высовывались из него как пассажиры из окон и сипло орали, обращаясь к стоящей на перроне толпе: 'Ну чё уставились? Люди в войну подмётки с сапог варили и ели! А вы чё? Совсем наглость потеряли! А ещё пионеры...'.
Майка к макаронам даже не прикоснулась. Вова пожевал-пожевал и заключил: 'Директору макаронной фабрики надо руки отрубить. И не пилой, а кувалдой. Чтобы ингредиенты не воровал'. Лёвка бодро сжевал пол-порции и отодвинул тарелку, заявив 'Кто хоть раз в жизни ел сюрстрёминг, того советскими макаронами не испугать'. Что такое сюрстрёминг и чем он знаменит, никто даже не поинтересовался.
Зато поедание компота из сухофруктов было искусством и сопровождалось замысловатым обменом фигур. Каждый становился гроссмейстером, дающим сеанс одновременной игры. Лёвка выменял у Майки два золотисто-коричневых обрезка яблока на вываренную грушу, а грушу Вова в свою очередь выменял у Лёвки, дав взамен абрикос, в котором даже сохранилась косточка. Косточку надлежало разбить камешком об асфальт рядом со столовой и съесть липкое горьковатое ядрышко. Абрикос Лёвка выменял за соседним столиком у Автандила Марквеладзе на инжир. Подумав, Автандил добавил к инжиру четыре изюминки. Изюминки Лёвка съел сам, а инжир отдал Майке, получив от неё благодарный взгляд влажных миндалевидных глаз.
Вова небрежно сгрёб полоски щетинистой шкурки в пустую тарелку. 'Эх, то ли дело, у деревенской свиньи кожица! Заколоть порося - дело нехитрое. А вот опалить так чтобы горелкой шкуру не прижечь, тут талант требуется, и нож для зачистки должен быть тупой, не точеный, чтобы прирезей не наделать. Меня крёстный всегда зовёт помогать свинью палить. Он мне доверяет. Вот приедете ко мне в гости в деревню, я вас обоих деревенским салом угощу'. 'Вова, спасибо тебе, конечно, но мне никакого сала есть нельзя, потому что оно не кошерное' с сожалением ответил Лёвка.
'Да ладно тебе фигнёй маяться!' возмутился Вова. 'Это только тут в лагере сало не кошерное, а в деревне - нормальное. У нас ветеринар Борис Ефимович почище тебя еврей, а самогонку закусывает только салом. Он сам его и коптит, у него своя коптильня во дворе. Вот попробуешь копчёного сальца с малосольным огурчиком - тебя потом за уши не оттащишь!' 'Ну может быть, попробую...' промямлил Лёвка и с сожалением отправил в рот последнюю черносливину, похожую на кусочек угля.
Одно движение, один небольшой глоток, и стакан опустел, а вместе с ним разом опустел весь мир. По бескрайнему пространству, лишённому зримой, весомой материи, отчаянно метались бестелесные призраки.
'Наверное, и вся жизнь так... Раз-два - и всё...' подумал Лёвка вслух. 'Что значит - вся жизнь?' не поняла Майка. 'Ну, вся жизнь как этот стакан компота. Понимаешь? Вроде и ели его, не торопясь, и сухофруктами менялись по ходу, а всё равно - не успели даже толком почувствовать вкус, а стакан уже пустой' 'Ну, со стаканом компота я поняла' Майка перевернула свой пустой стакан кверху дном. 'Но ты же имеешь в виду не стакан? А что? Лагерь? Школу? Что-то ещё?'.
Лёвка посмотрел на красивую девочку Майку, на её густые длинные ресницы, на роскошные крупно вьющиеся волосы и загорелые стройные ноги, и вздохнул. Полсотни лет пройдут быстро, и красивая Майка станет древней старушкой, похожей на свою сгорбленную бабушку, которая приезжала к Майке в выходные... Потом бросил взгляд на замурзанный пластиковый стол с металлическими ножками, на которые были надеты резиновые нашлёпки, чтобы стол не ёрзал по полу. Одной нашлёпки не было. Если бы стол мог ходить, он бы хромал на одну ножку, а рядом с ним хромали бы потёртые колченогие стулья из такого же пожухшего от времени пластика. Лёвка перевёл взгляд на засиженный мухами потолок, на котором лениво вращал лопастями огромный вентилятор. Посмотрел на давно не мытые мутные окна, в которые с трудом пробивался солнечный свет и беззвучно и безнадёжно бились о грязные стёкла крылатые бестелесные создания... Потом опять посмотрел на Майку...
И вдруг столовая показалась ему тюрьмой из тридесятого царства, в которую злой волшебник заточил Майку словно принцессу из сказки. А Майка ему назло решила сидеть с Вовой и Лёвкой за одним столом. Лёвка считал, что это потому что ей нравится Вова, а Вова считал наоборот, что Лёвка. А может быть это просто было лучшее место в тюрьме...
'Что я имею в виду?' Лёвка ещё раз со вздохом обвёл глазами неухоженную мрачную столовую, недоеденные шлангообразные макароны на тусклой алюминиевой тарелке, и пустой стакан из-под компота. 'Да в общем, всё!'. 'Ну а как ты хотел?' улыбнулась Майка. Мы тоже с родителями когда ездим в Ялту или в Феодосию отдыхать, то пока устроимся на квартире, пока узнаем как дойти до пляжа по самой короткой дороге, где можно позавтракать и пообедать, где постираться, где кино посмотреть, почти весь отпуск и проходит. В последний день мы уже всё знаем, где, и что, и как, и только бы и отдыхать, а уже надо ехать на вокзал.
'Вот я о чём и говорю!' согласился Лёвка с недетской мудростью. 'Не успел выйти из поезда и оглядеться вокруг и понять, где, что, и как, а уже опять пора на вокзал...'.
'Лёвка, ты давай не хандри! Ты сегодня весь день мрачный как поп с похмелья. Чё случилось-то, подрался что-ли с кем?' 'Да нее... Просто Горшковской коллегии мой сон не понравился, а тебя не было, ты в это время ходил подорожник для Майки искать'. 'И что коллегия, раскритиковала твой сон?' нахмурился Вова. 'Ага!' вздохнул Лёвка. 'Чё за сон-то был? Рассказал бы...' 'Да ну... А вдруг, и вам тоже не понравится!'. 'Лёвочка! Вовчик тебя просит, и я тоже прошу. Расскажи, а?' 'Ну хорошо!' обречённо махнул рукой Лёвка и закрыв глаза, попытался вновь почувствовать ощущение полёта над облаками. Сперва в голове мелькала всякая чушь, и в том числе ехидная физиономия Генки Горшкова, а потом Лёвка неожиданно поймал кураж и воодушевлённо поведал приятелям об огромном небесном корабле с ярко-синими парусами. Корабль неспешно скользил по небосводу, слегка покачивая мачтами и плавно разрезая килем молочно-белые облака. Нет, сам Лёвка не летел на этом корабле, но когда он смотрел на него с земли, он как бы сам был этим кораблём и плыл по небу в невообразимой вышине. И на его флагштоке развевался флаг, на котором чёткими красными линиями с белыми обводами был начертан восьмиконечный крест на тёмно-синем фоне. Флаг страны, в которой Лёвка родился.
'Наверное это был летучий голландец!' воскликнула Майка. 'Нет, это не мог быть голландец' возразил Лёвка. 'У Нидерландов флаг - это три горизонтальные полосы: сверху вниз - красная, белая и синяя. А восьмиконечный крест - это юнион джек. Это был английский корабль'. 'А что такое юнион джек?' спросил Вова. 'Это флаг Соединённого Королевства' с трепетом ответил Лёвка. 'На нём совмещены флаги Англии, Шотландии, и Ирландии. Английский крест святого Георга - красный, на белом фоне, как международный красный крест. Шотландский крест святого Андрея - белый, на синем фоне, в виде буквы икс. Ирландский крест святого Патрика тоже красный, на белом фоне, и тоже в виде икса. Если эти три флага наложить друг на друга, то получается юнион джек. А учредил этот флаг английский король Джеймс шестой и первый в тысяча шестьсот шестом году'.
'Что-то я не помню в учебнике истории такого короля' с сомнением произнесла Майка. 'Это потому что в русском учебнике его обозвали Яковом' насмешливо объяснил Лёвка. 'А на самом деле его звали Джеймс. Даже не Джейкоб, и уж тем более не Яков. Так же как и французского короля Карла звали не Карл, а Шарль. А английского короля Карла звали Чарльз. У вас в учебниках истории очень много врут. Поэтому про историю средних веков лучше читать по-английски. Там всё правильно пишут, и в сто раз интереснее!' 'Может, ты тогда объяснишь, почему этот король Джеймс был сразу и первым, и шестым?' недоверчиво спросил Вова.
'Ты понимаешь, Вовец, какое дело: Джеймс сперва был как раз шестым, и только потом стал первым. Он взошёл на шотландский престол в тыща пятьсот шестьдесят седьмом году, двадцать четвёртого июля. В это время он ещё пешком под трон ходил, поэтому страной правил, понятное дело, регент. А до него в Шотландии уже правили короли Джеймсы, целых пять штук. Ничего не поделаешь, пришлось ему стать в очередь и быть там шестым. Всё-таки шестым лучше чем вообще никаким... Зато в тыща шестьсот третьем году Джеймс создал персональный союз шотландской и английской короны и стал править сразу обеими странами. Вот тут-то он и стал первым! До него-то персонального союза не было, а Джеймс как только его учредил, так сразу и забил себе там первое место'.
'Молоток Джеймс!' резюмировал Вова. 'Хоть он и был по ходу шестым, но котелок у него варил неплохо. С персональным союзом это он правильно подсуетился. Я бы тоже не хотел ходить шестым всю дорогу!'.
'А персональный союз - это как?' спросила Майка, наморщив нос от любопытства. 'Ну вобщем, обычный союз - это у когда у союзных стран один парламент, один свод законов, конституция, верховный суд, и всё такое' Лёвка перевёл дух, немного подумал и продолжил 'А персональный союз - это когда у них только король один на всех, а вся остальная фигня - у каждого своя, и они ей друг с другом не делятся. Короче, английская и шотландская корона так и остались по раздельности. Вот королю Джеймсу и приходилось то и дело мотаться из Эдинбурга в Лондон, а из Лондона опять в Эдинбург. Король-то один, а короны две, и трона тоже два, и на каждом из них надо хоть сколько-то времени посидеть и народ постращать. А то подданные вообще от рук отобьются! Налоги платить перестанут, а того гляди ещё и бунт устроят. Страна для короля это как бизнес для хозяина. Ни на один день нельзя оставить без пригляда!'.
'Дааа... Пока был шестым, всё было нормально. А быть первым - оно никогда даром не даётся' резюмировал Вова. 'У нас так ветеринар Борис Ефимович ездит по хозяйствам, только он аж в четыре места успевает. Но у него Нива есть, и у неё оба моста ведущие. А этот король Джеймс на чём из Лондона в Эдинбург мотался? Небось, не на электричке!' 'Да какая в те времена электричка!' почесал в затылке Лёвка, несколько огорошенный таким вопросом. 'На лошади, конечно! Тогда только на лошадях ездили. Или в карете. Или на корабле'. 'Ну, на лошади - это нормально!' успокоился Вова. 'Лошадь - она по любому бездорожью пройдёт. А всё же, чего он эти два королевства до конца не объединил? Сидел бы тогда спокойно на одном месте и не парился. Нафига зря туда-сюда мотаться, хотя бы и на лошади?'
'Ну, Вовчик, может быть он не хотел. А может, просто не мог' предположила Майка. 'Да неее, Майка. Конечно, он хотел!' возразил Лёвка. 'Он изо всех сил пытался их объединить. И лорд Салисбери ему помогал... Но как-то долго у них союз не срастался - ни при короле Джеймсе, ни после. Только в тыща семьсот седьмом году кое-как объединились в союз, и то потом оппозиция там долго выступала...'. 'Какая оппозиция?' спросила Майка. 'Ну, какая в те времена могла быть оппозиция? Католики там, протестанты, ирландцы всякие, шотландский епископат, ещё там всякая фигня... Если честно, я про эту оппозицию не стал подробно читать'. 'Ну и правильно!' поддержал приятеля Вова. 'Оппозиция бывает только у буржуев, потому что у них нет ни КПСС, ни Госплана, и никто не знает толком что делать. А у нас в СССР все знают, что делать, поэтому нам и не нужна никакая оппозиция. А не будешь делать, что партия велит, на открытом партсобрании с тебя шкуру сдерут. Не веришь - спроси у моего крёстного'.
Лёвка, однако, с Вовой категорически не согласился. 'В Англии нет ни КПСС, ни Госплана, ни союзных министерств. Зато там есть не одна, а целых две партии - консерваторы и лейбористы. Одна партия правящая, а вторая - в оппозиции. Если у правящей партии курс непопулярный, то избиратели её прокатывают на выборах, и она уходит в оппозицию, а победившая партия формирует новое правительство. Конечно, англичане не всегда знают, что делать, до тех пор пока обе партии не обнародуют свои предвыборные программы, зато после выборов все знают что делать, и есть какая-то гарантия, что правительство будет делать то чего хотят простые англичане, а не какое-то там КПСС. И шкуру сдирать в Англии никто не имеет права, потому что это конституционная монархия, а не абсолютизм. Но королеве от этого даже легче. Премьер-министр управляет страной, а она живёт себе в Букингемском дворце и не парится. Если в Англии всё хорошо, она улыбается, а если начинает твориться какая-то фигня, она начинает хмуриться. Очень удобно, когда есть королева - всегда знаешь, хорошо ли в стране идут дела'.
'Лёвчик, а откуда ты знаешь английский язык, и всё про Англию?' спросила Майка. 'А разве Лёвка тебе не говорил, что он родился в Англии?' удивился Вова. 'Нет, не говорил' 'Лёвка, напомни, в каком городе ты родился?' 'В Эдинбурге, там же где и король Джеймс. У меня папа, ну в общем, шотландец. По-русски его зовут Еремей Михайлович. В Англии отчеств нет, там равноправие. Его отца, моего дедушку, звали Майкл. Вот и получился по-русски Еремей Михайлович'. 'Так это ты из-за отца сало есть не можешь?' 'Не из-за отца, а из-за традиции' поправил Лёвка. 'А как твоего батю по-английски кличут?' 'Джереми Вальдес. Хотя Джереми - это по канону Иеремия. Еремей - это простонародное имя. А меня папа зовёт Лио. Пишется Лео, а произносится Лио. А по русски, Лев'.
'Врёт он всё! Никакой он не англичанин!' язвительно сказал Генка Горшков, который уже давно крутился поодаль стола, подслушивая разговор. 'Я у него ещё в начале смены спросил, кто у него отец. А он ответил - слесарь-наладчик. А теперь говорит, что англичанин. Вы его спросите, когда он вам соврал - тогда или теперь?'. Вова хмуро глянул на общественного обвинителя и поинтересовался 'Слышь, Горшок? А чего ты Лёвке сам не скажешь, и в глаза ему не смотришь, а нас подначиваешь?' 'А потому что я с врунами не вожусь!' взвизгнул Генка. 'Англичанин, угу... Обычный слесарь!'.
'Во-первых не англичанин, а шотландец' с ледяным спокойствием ответил Лёвка. 'Во-вторых, в Соединённом Королевстве тоже есть слесаря, только они называются по-разному. Например, слесарь по замкам называется locksmith, слесарь-оружейник - gunsmith, слесарь-инструментальщик - toolmaker, слесарь-наладчик - fitter, а слесарь по установке обрудования, как мой папа - installer. А общее название у них у всех - technician. То есть, человек со средним образованием, который работает с техникой. А если с высшим - то инженер. Мой папа приехал вместе с бригадой монтажников оборудования устанавливать автоматизированный склад в Лобне по контракту. Там он встретил мою маму и увёз её в Шотландию, и там родился я. А потом он приехал сюда пожить на несколько лет, потому что у мамы тут родители, и она по ним соскучилась. А потом мы поедем обратно в Шотландию. И я опять буду учиться в школе по британской школьной программе'.
'Так ты что, вообще значит, не наш, не советский человек?' зло сощурился Генка, уже обращаясь прямо к Лёвке. 'Да, я гражданин Великобритании, а в СССР я живу по иностранной визе'. Генка отвернулся от Лёвки, обращаясь к Вове и Майке и торжествующе завопил 'Вот так! Сам признался, гадина! А вы с ним дружите, да? Даже за одним столом сидите? А он, выходит, буржуй и английский шпион!'
'Сам ты гадина!' - ответила Майка. 'Никакой Лёвка не буржуй, и не шпион! И сны ему снятся интересные, не хуже чем тебе!' Майка яростно сверкнула глазами. 'Это не Лёвка, это ты, Горшок, шпион! Зачем ты вокруг нашего стола крутился и подслушивал? Мы тебя сюда звали?' 'Это неважно!' скривился Генка. 'Я бдительность проявлял. И выяснил, что у вас нет никакой классовой сознательности, и вы дружите с английским шпионом!'
'Интересная ты личность, Горшок' медленно процедил Вова, вымеряя каждое слово. 'Сны тебе снятся такие завлекательные, что становится очень подозрительно. Особенно этот, про лунную кочергу. Но как человек, Горшок, ты - обычная гнида. Это тут, в лагере тебе раздолье, а у нас в деревне таких как ты выкупают на раз'.
'Ты чё сказал?' угрожающе спросил Генка. 'То что слышал' ответил Вова. 'За гниду можешь и в глаз получить!' 'Ну в глаз, так в глаз...' спокойно ответил Вова и встал из-за стола. 'Только давай тогда пойдём на пустырь, за столовой, а то тут неудобно. Майка, будешь у нас секундантом?'. Майка с энтузиазмом согласилась. 'Лёва, а ты смотри, не вмешивайся. Два на одного - это нечестно'. На пустыре дуэлянты встали друг напротив друга, и тут Генка, не дожидаясь Майкиного сигнала резко размахнулся, целя кулаком Вове в лицо. Но тот неожиданно легко отвёл Генкину руку в сторону и несильно, без замаха ткнул ему двумя пальцами в подложечную область. Генка скорчился и рухнул в высокую траву.
Когда он встал и продышался, Вова подул на пальцы и флегматично заметил 'Когда дерёшься - закрывай третью пуговицу'. Генка коварно дождался когда Вова подойдёт к нему поближе и неожиданно нанёс удар ногой, целя в пах. Вова слегка сместился в сторону, уходя от удара, и издевательски медленно подсёк противника под опорную ногу. Генка снова упал в траву как подкошенный. 'Когда дерёшься, смотри на ноги противника, и на дистанцию'. Генка встал, отряхнул с себя траву и пыль, внимательно осмотрелся вокруг, не увидел ли кто-нибудь его позора, и не произнеся более ни слова, убежал по направлению к лагерному периметру, чтобы пройти вдоль забора и попасть в отряд, никем не замеченным. 'Лёвка, а ты точно не врёшь, что ты англичанин?' неожиданно спросила Майка, и её глаза вдруг обрели новое, незнакомое выражение. Они кололи как две острые иголочки.
'Я не англичанин, а шотландец, потому что родился в Эдинбурге. Но мой папа - не совсем шотландец'. 'Как это так, не совсем?' возмутилась Майка. 'А вот так. Он американец из Филадельфии, Jewish American. То есть, американец иудейского вероисповедания. А в Шотландию его отправила компания. У них в Эдинбурге большой филиал. Когда этот филиал продал автоматическое складское оборудование в СССР, компания отправила моего папу вместе с бригадой его устанавливать. А там мой папа встретил мою маму, женился на ней и взял её с собой в Эдинбург. Там я и родился, поэтому у меня гражданство не только британское по месту рождения, но и американское, по отцу. Только вы никому не рассказывайте, а то Генка Горшков меня обзовёт не только английским шпионом, а ещё и американским'.
'Да уже без разницы, Лёвка... Всё равно Генка Горшков теперь твой заклятый враг' Вова был угрюм и серьёзен. 'Он на тебя злобу затаил ещё когда мы слушали песню на английском, которую нам вожатый крутил на магнитофоне, а ты ему на слух списывал слова. Серёжа Акулов не смог, а ты - элементарно'. 'Я помню эту песню. 'The sound of silence'. Звук тишины... 'And the vision that was planted in my brain' - напел Лёвка - 'still remain...'. Я её слышал ещё в Эдинбурге. Это Саймон и Гарфункель. Я думаю, это их лучшая песня... А за что Горшок на меня обозлился? Ну списал я Олегу слова, и что с того?' недоуменно спросил Лёвка. 'Горшок обозлился не за то ты списал слова. А за то, что когда он стал доказывать, что второго певца зовут Гарфинкель, а не Гарфункель, ты сказал, что у тебя была их пластинка, и там было написано Гарфункель. Ни у кого не было их пластинки. Битлов привозили из-за границы, Роллинг Стоунс тоже. А чтобы Саймон и Гарфункель - никогда... Но он даже не из-за пластинки обозлился. А из-за того что ты сказал, что был знаком с племянницей этого Гарфункеля, которую звали Ирина Гарфункель. Ты правда с ней был знаком?'.
'Да, конечно! Я помню Ирину...' Лёвка глубоко вздохнул. 'А откуда ты её знаешь?' поинтересовалась Майка. 'Знаю. Только если я расскажу, откуда я её знаю, ты не пугайся. И ты, Вова, тоже не пугайся' 'А почему мы должны пугаться?' прищурился Вова. 'Ну хорошо. Тогда, Вова, у меня к тебе просьба. Я вам расскажу, откуда я знаю Ирину Гарфункель, но ты сперва нам ещё раз перескажешь сон Генки Горшкова про Лунную Кочергу'. 'Без проблем! Сейчас придём в отряд, и расскажу'. 'Неее, Вова! В отряде нельзя. Давай лучше у периметра. Там в одном месте есть кусты, почти как шалаш. Никто про это место не знает, потому что там вокруг полно крапивы, а я её не боюсь. Я там внутри ящики поставил, в которых в столовую хлеб привозят, три штуки'. 'Так это ты хлебные ящики спёр?' фыркнул Вова. 'Ну ты и бобёр, однако! Даром что англичанин!' 'Ну да, я... Только я их не спёр, а позаимствовал на время. А в конце смены я их обратно к столовой подброшу'.
Лёвка оказался прав: если смело идти через крапиву и не бояться обстрекаться, то она даёт пройти и не обжигает. Правда Вова в своём обычном ироническом стиле заметил, что крапива, разросшаяся вокруг Лёвкиного тайника, двудомная. А двудомная крапива не жалит. Так или иначе, а слушать таинственную историю в полутёмном древесном анклаве, примостившись на хлебных ящиках, когда вокруг смыкаются ветки, шевелятся и покачиваются тени, и прорезаются мимолётом редкие солнечные лучики сквозь волнуемую ветром листву, было гораздо интереснее чем в отряде, сидя на казённых кроватях.
'Лунная кочерга - это вещь!' начал Вова свой рассказ. 'Горшок бил себя пяткой в грудь, что она ему приснилась во сне, но Серёжа Акулов уверял, что он про неё когда-то читал у аргентинского писателя из Колумбии по имени Маркес Борхес'. 'Вообще-то Маркес и Борхес - это два разных писателя' - заметила Майка. 'Ну ясное дело - два! Один в Аргентине, а другой в Колумбии. Но Серёжа Акулов зарубился, что это один писатель. Ну, я и не стал встревать...' 'Я думаю, это он просто над Горшком прикалывался' предположил Лёвка. 'Серёжа Акулов учится в английской спецшколе. Английский язык - ну, на своём уровне - он знает очень прилично. Читает вообще свободно. А Гарсиа Маркес и Хорхе Луис Борхес издавались и обсуждались на английском языке так много, что невозможно не зацепить их книжки хоть краешком, если ты по-английски читаешь. Но давай, всё же, про кочергу'.
'Ну ладно, слушайте про кочергу. Так вот, Горшок в тот раз как всегда вышел из космического корабля, надел скафандр и пошёл исследовать Луну'. 'Он точно сперва вылез на Луну, и только потом скафандр надел?' недоверчиво спросила Майка. 'Ну да, мы тоже спрашивали, и он объяснял, что в корабле тесно, и надевать скафандр внутри очень неудобно. Поэтому он сперва вылазил наружу как есть. Ну, понятное дело, задерживал дыхание, потому что на Луне кислорода ноль целых хрен десятых, быстро напяливал скафандр и дальше ходил по Луне уже как положено, в скафандре и с кислородными баллонами'. 'Ну и куда он пошёл?' спросила Майка. 'Луна-то большая!'
'Куда он пошёл? Ну как всегда, к пещерам'. 'А в какой части Луны находятся эти пещеры?' поинтересовался Лёвка. 'Горшок на этот вопрос никогда не отвечал. Видимо боялся, что если он скажет, где эти пещеры, то они всем подряд начнут сниться. А так у него - монополия. Поэтому дальше он рассказывал сразу с того момента когда он уже находился перед входом в пещеру. Этот вход был закрыт каменной дверью, в которой была прорезь для ладони. Он вставлял ладонь в эту прорезь, и дверь отодвигалась в сторону'.
'И Горшок конечно врал, что к двери подходит только его ладонь, а остальным нефиг даже пробовать' усмехнулся Лёвка. 'Ты немножко не угадал. Горшок говорил, что дверь откроется, но она откроет вход совсем в другую пещеру, у которой нет конца, и ты будешь вечно блуждать по ней в потёмках'. 'А если я просто возьму и проснусь?' спросила Майка. 'Ты конечно проснёшься, но когда ты уснёшь в следущий раз, ты опять попадёшь прямиком в эту пещеру, в то место где ты проснулся в прошлый раз. А потом ты будешь просыпаться всё реже и реже, и оставаться в пещере всё дольше и дольше. И однажды случится так что ты больше не проснёшься и так и останешься блуждать в этой пещере навечно'.
'Горшок всё врёт!' категорически отрезал Лёвка. 'Это он так свою пещеру защищает, чтобы никто не добрался до Лунной Кочерги'.
'Стопудово!' согласился Вова. 'Крёстный как-то обмолвился моему отцу что у нас в райкоме партии секретарём по идеологии сидит Горшков Борис Геннадьевич. А отец ему отвечает, ну да, знаю его лично. Секретарь по идеологии - это всегда мразь. Других на эту должность не ставят. А этот Горшков вообще редкое дерьмо. Отец у меня зря никогда ничего не скажет'. 'Ну вот нашего Горшка по деду и назвали' рассмеялась Майка. 'Всё понятно, откуда ноги растут. От осины не родятся апельсины'.
За время беседы солнце скатилость по небосводу значительно ближе к горизонту, и под сенью природного шалаша, где сидели приятели, воцарился сумрак, который добавил к разговору таинственности.
'Эта пещера начинается длинным коридором, в котором растут сталактиты и сталагмиты' продолжил рассказчик. 'Откуда они там?' удивилась Майка. 'Ведь на Луне нет воды!' 'Это на Луне наяву нет воды, а во сне её там сколько угодно. В конце коридора потолок уходит высоко вверх, стены расходятся в стороны, и ты оказываешься в огромном зале. У одной стены там расположен огромный орган, как в Домской обсерватории'. 'Может, всё же, в консерватории?' поправила Майка. 'На самом деле, этот орган стоит не в обсерватории и даже не в консерватории, а в Домском соборе' вмешался Лёвка. 'Когда мы с мамой и с папой ездили в Ригу, мы были в этом соборе на концерте'.
'Ну значит, Горшок, как всегда всё напутал. Или специально соврал. Ему соврать как плюнуть, даром что-ли у него папан секретарь по идеологии! Ну ладно, короче, вдоль других стен там стоят мумии, скелеты и рыцари в доспехах'. 'А мумии точно стоят?' усомнился Лёвка. 'Мумии обычно завёрнуты в целую кучу простыней и лежат в саркофаге. Вот саркофаг в принципе может и стоять. Горшок не уточнял, как стояли мумии - в саркофагах или раздетые?' 'Нет, он таких подробностей никогда не рассказывает. Но это всё - не главное. А главное - это камин. Там в самую дальнюю стену встроен огромный камин, от края и до края, с пола и до потолка. И в этом камине постоянно горит и переливается разноцветное пламя. Это не простое пламя, а пламя твоих воспоминаний. И не только твоих, но вообще всех людей, которые живут на свете, и тех, которые уже давно умерли. На дне камина горят угли, которые питают пламя, и эти угли никогда не сгорают. А рядом с камином на кованой железной подставке стоит Лунная Кочерга. Когда ты ворошишь ей угли, и разглядываешь в пламени свои воспоминания, ты можешь убирать старые воспоминания, которые тебе не нравятся и добавлять новые, чтобы не вспоминать ту свою прошлую жизнь, которая тебе неприятна, а вспоминать то, чего на самом деле не было, но зато приятно. А ещё ты можешь обмениваться своими воспоминаниями с другими людьми. И когда ты после этого проснёшься, ты будешь помнить себя совсем другим, таким как ты наворошил Лунной Кочергой, а не таким каким ты был на самом деле'.
'А кто ж его знает, каким ты был на самом деле?' усомнился Лёвка. 'Если ты несколько раз поворошил Кочергой свои воспоминания, то всё что было прошлый раз, уже тоже не на самом деле. А главное, что ты эти прошлые разы всё равно уже не помнишь'. 'Наяву ты их конечно не помнишь, в том-то и всё дело!' возразил Вова. 'Но во сне, когда ты у камина с воспоминаниями, ты можешь пригрести старые воспоминания обратно, а новые задвинуть. Если конечно захочешь'. 'Это Горшок так говорил?' спросила Майка. 'Да. И мне кажется, что здесь он не врал. Но это ещё не всё'. Вовин голос внезапно потерял свойственную ему ироничность, и в нём послышались мистические нотки. 'Самое главное - это то, что если ты так сильно поменял свои воспоминания, что они тебе больше не подходят, а подходят совсем другому человеку, то ты проснёшься уже не в себя, а в этого другого человека. Потом ты, конечно, можешь переворошить всё так чтобы опять проснуться в себя. Но как правильно сказал Лёвка, если ты пользовался Кочергой больше одного раза, то ты уже не знаешь, в какого самого первого себя тебе надо проснуться'.
'Но тогда может быть 'мы' - это на самом деле не настоящие мы, а какие-то 'не мы', которые заснули в себе, а проснулись в нас? И теперь они думают - а раз они это теперь мы, то получается что это мы сами думаем - что это настоящие 'мы'. А на самом деле мы уже давно не настоящие...' задумчиво предположила Майка и даже слегка побледнела, испугавшись этой мысли. 'Для этого надо было хотя бы раз воспользоваться Лунной Кочергой, и мы бы это помнили и таким образом понимали, что 'мы' можем быть уже и не 'мы' - возразил Лёвка. 'Горшок утверждал, что если человек просыпается не в себя, а в другого человека, то он забывает про Кочергу' объяснил Вова.
Солнце тем временем незаметно подобралось к закату, и в шалашике резко потемнело. Стало прохладнее и тише. Воздух чуть заметно подёрнуло лёгким вечерним туманом. В глубине лиственного шатра засвиристели, вспархивая крыльями, мелкие пташки, устраиваясь на ночлег и шумно ссорясь за самые уютные местечки. На троих конспираторов, сидящих на хлебных ящиках, внезапно накатила сонная одурь. 'Я однажды читала или кто-то мне рассказывал, как в одном рыбном магазине продавали рыбку барабульку' сказала Майка, сладко зевнув. 'Людей там было очень много, а барабульки было мало, и поэтому они все ссорились и постоянно кричали слово 'барабулька'. А те, кто проходил мимо магазина, слышали только как из магазина доносится 'Бульк! Бульк! Бульк!' Вот птицы говорят между собой, а мы слышим только 'Бульк! Бульк! Бульк!', а смысла разговора не понимаем'. Выразив эту недетски глубокую мысль, Майка опустила голову на грудь и немедленно заснула. Оба приятеля тут же последовали её примеру.
Во сне усталость моментально прошла, и все трое приятелей испытывали бодрость и приподнятость духа. 'Бульк! Бульк! Бульк!ｻ �мерно булькал космический корабль на супер-современной лазерно-бульонной тяге, приближаясь к Луне. Луна становилась всё больше и больше и наконец заполнила все иллюминаторы своими пустынями, горными цепями и кратерами. Автоматика развернула корабль хвостом к Луне и начала плавное снижение. Последний выброс разогретого мощными лазерами бульонного пара совпал с касанием посадочной треноги корабля лунной поверхности. Как только тренога утвердилась на грунте, двигатель корабля отключился, и от бокового люка вниз скользнула маленькая лесенка.
Космонавты тщательно зажали носы бельевыми прищепками, чтобы не поперхнуться лунным вакуумом, открыли люк, вылезли на Луну и быстро закрыли люк, чтобы из корабля не улетел воздух. На Луне они быстро надели красивые оранжевые скафандры, тщательно застегнули прозрачные шлемы на голове и прицепили за спину по два ярко-синих кислородных баллона с гофрированными шлангами. 'Мальчики, вы теперь больше похожи на аквалангистов чем на космонавтов!' засмеялась Майка в микрофон. Странно было слышать её голос не как обычно из окружающего воздуха, а из радионаушника в шлеме скафандра. Все трое, не сговариваясь, пошли к ничем не приметному песчаного цвета холмику с вырезанной в нём фигурной аркой, под которой располагалась монолитная каменная дверь высотой в два взрослых человеческих роста.
'Лёвка, открывай дверь!' скомандовал Вова. 'А как?' 'А как Горшок говорил - прислони ладонь к прорези в виде руки' 'Так у меня же на руке перчатка от скафандра!' 'Ты можешь её снять. В пещере тебе скафандр не нужен, там воздух есть' 'А как же я пойду назад?' испугался Лёвка. 'А назад, Лёвчик, ты уже не пойдёшь!' грустно сказала Майка. 'Назад лететь предстоит только нам. Мы - это твои детские воспоминания. А ты с нами уже не полетишь. Ты останешься здесь, и отсюда ты проснёшься в свою взрослую жизнь. Прощай, Лёвчик! Мы будем скучать без тебя!' Тяжёлая гранитная дверь медленно отъехала в сторону и ушла в скалу, пропуская Лёвку в пещеру. Вокруг тотчас же зажглись мириады крохотных огоньков-светлячков. Огоньки подмигивали Лёвке и вели его вперёд.
В огромном зале не было никакого камина и никаких мумий и вообще ничего такого, о чём врал Генка Горшков. Там стояли обычные живые люди. Их было очень много, мужчины и женщины разных возрастов, и по-разному одеты. Они стояли совершенно неподвижно, и почему-то видно было, что они стоят так уже целую вечность. Стоят и наблюдают за своей жизнью. Каждый из стоящих держал в руке светящийся предмет, похожий на изогнутый металлический прут. Стена, на которую были устремлены их взгляды, была сотворена из живого пульсирующего пламени, которое постоянно меняло свою форму и цвет, никогда не повторяясь. И Лёвка тоже взял в руки Лунную Кочергу и стал внимательно рассматривать пламя своей жизни и жизни всех тех, кто стоял рядом, и чьи жизни пересекались с его собственной.
*****
Лёвка Вальдес проснулся от пронзительно верещания будильника в сотовом телефоне, который напоминал, что через десять минут начинается рабочий день и неизбежное утреннее совещание отдела разработки. Он смутно помнил, что ему приснился какой-то длинный и очень русский сон про какую-то Лунную Кочергу, хотя сны на русском языке ему не снились уже давно. Однако, этот сон сумел не только присниться, но и оставить какое-то давным давно утерянное чувство щемящей детской нежности, с которым очень жаль было расстаться. Очень жаль, но надо было срочно переключаться на английский язык и начинать жить не сном, а реальностью.
Сотовый телефон отрывисто пискнул. Лёвка глянул на мессенджер и обнаружил сообщение от Ирины Гарфункель, которая приглашала его отобедать вечером вдвоём у неё дома в Майами. Лёвка поморщился, почесал лысину на затылке и отложил телефон. Встав и поразминав затёкшую во время сна поясницу, он уселся за рабочий компьютер надел подключённую к нему гарнитуру, открыл Microsoft Teams и вошёл в совещание. 'Good morning, everyone! Leo is here. How are you guys doing?'
Утренняя планёрка прошла в обычном режиме. Начальник отдела разработки поделился планами на текущий день, сообщил о нескольких незначительных сбоях в работе серверов в течение ночи, рассказал в двух словах про общую обстановку в отделе и уступил слово инженерам. Разработчики, один за другим, рассказали о своих текущих заданиях, успехах и проблемах. Потом, как всегда, немного пошутили, традиционно упомянув флоридскую погоду и рыбалку, и на этом совещание закончилось.
Окно Microsoft Teams, в котором минуту назад мерцали фотографии двух десятков сотрудников отдела разработки, моментально опустело. Лёвка убрал с экрана это сиротливое окно и положил гарнитуру на крышку рабочего лаптопа. Лёвка никогда не пользовался органами управления и монитором лаптопа, а использовал его исключительно как системный блок, подключив к нему двадцативосьмидюймовый делловский монитор, а также выносную клавиатуру и мышь. Эргономика юбер аллес!
Внезапно в низу живота неприятно потянул длинный позыв от мочевого пузыря, и Лёвка со вздохом проковылял в туалет. Когда-то в детстве ощущения от собственного тела были совершенно другие, приятные, свежие. Даже просто сходить в туалет и поссать было очень приятно, а поссать на природе на какое-нибудь деревце или на заборчик было втройне приятнее. Почти как съесть небольшое мороженое.
А теперь, когда за мороженым не надо стоять в очереди, а оно просто лежит в морозилке, разных сортов, и можно употребить его в любой момент, душа уже не отзывается на него с такой радостью и восторгом чувств как в детстве. Лямур пердю, завяли помидоры... Лёвка вынул из эластичных трусов свою приспособу, направил её в унитаз, прищурил глаза, прицелился, и приготовился выпустить бодрую сверкающую струйку как когда-то в детстве - но нет! Магия не сработала... В унитаз уныло потекла тонкая жёлтая ниточка, перемежаясь с каплями и где-то на середине процесса и вовсе заглохла. Лёвка постарался расслабиться, затем нажал мышцами на низ живота, чтобы продолжить процесс, но струйка не рождалась. Лёвка усилил нажим, два раза пукнул и кое-как додавил остатки. Ощущения удовлетворения процессом не осталось никакого, а напротив, осталось ощущение тоскливой незавершённости. 'Вот так и вся жизнь...' привычно подумал Лёвка, нажал на смыв, сполоснул руки под краном и вернулся на рабочее место.
'Чёртова простата... Надо ответить Ирине, пока не забыл'. Лёвка подключил телефон к лаптопу и напечатал ответ Ирине на выносной клавиатуре. Печатать на самом телефоне Лёвка считал допустимым только в полевых условиях. Лёвка поблагодарил Ирину за приглашение и спросил, какое вино она предпочитает. Иринин ответ был лапидарен: 'К сексу подошло бы любое, но я буду пить текилу'. Секса у Лёвки с Ириной ещё не было, да и общались они пока-что только по вотсапу, но Ирина сразу очень грамотно расставила акценты. С появлением Ирины у Лёвки появилась слабая надежда поставить зарвавшуюся простату на место. Если, конечно, удастся наладить с Ириной регулярный секс. Однократный или эпизодический трах, понятное дело, абсолютно ничего не даст.
Знакомству с Ириной предшествовал разрыв отношений с Софочкой, с которой начиналось всё хорошо и честно. Софочка работала няней в богатых эмигрантских семьях за пятнадцать долларов в час. Лёвка водил её в средней руки рестораны и покупал ей небольшие подарочки, получая взамен секс пару раз в неделю. Через полгода - уже только раз в неделю. Потом и того реже, потому что Софочка в выходные дни полюбила сидеть со своими обожаемыми внучками.
А потом Лёвке пришлось регулярно покупать подарочки уже не только Софочке, но и её несовершеннолетним внучкам, которых она принялась регулярно таскать с собой на свидания с Лёвкой. Разумеется, вместо секса... Это манкирование сексом и регулярные разводы на мелкие подарочки начали Лёвку мало по малу напрягать.
Года через полтора отношений Софочка вдруг резко озаботилась своим отдыхом и стала работать вдвое меньше чем раньше, чтобы высвободить время на ежедневное купание в океане - утром и вечером - и вальяжное посещение суши-баров. 'Жизнь существует для того, чтобы получать от неё удовольствие!' отчеканила Софочка в ответ на осторожное Лёвкино замечание, что в Америке не стоит разбрасываться рабочими часами. Тогда же она взяла в привычку подолгу обсуждать с Лёвкой свои финансовые заботы, рассказывая, на что она намерена потратить каждый доллар из своей резко уменьшившейся бэбиситерской зарплаты, и что какие-то счета в этом месяце могут остаться неоплаченными.
Лёвка сперва пытался вежливо открещиваться от этих скаредных разговоров, а потом весьма жёстко заявил Софочке, что её финансы - это её личное дело, что давать финансовые советы - это не его амплуа, и что по его опыту, единственный способ избавиться от финансовых проблем - это начать больше работать.
После этого демарша Софочка взяла мастерскую паузу, а потом настоятельно пригласила Лёвку на русскую вечеринку. Эти эмигрантские сборища, которые сами их участники называли 'пари', Лёвка ненавидел. Американцы редуцируют букву 't' в слове 'party' при беглом произношении, но тем не менее, она там звучит. В эмигрантском же произношении этого слова согласная 't' исчезала полностью, а буква 'р' приобретала отчётливо русское раскатистое звучание. С этого обезображенного английского слова, собственно, начиналось взаимное навешивание понтов, которому обычно посвящались эмигрантские вечеринки в Майами.
Надеть самый дорогой прикид и дорогую ювелирку... Расхвастаться что есть мочи о своей замечательной жизни в элитном районе Майами на берегу тёплого океана. Круизы, круизы... Ах, круизы! Полёты в Лас Вегас посмотреть гранд шоу и поиграть в рулетку... Разумеется, дети или внуки учатся в частной школе, ходят на карате, на балет и в изостудию... Да, конечно, они будущие чемпионы... Недавно приобрели ещё одну квартиру в элитном районе для сдачи... Three beds, two baths... Кстати уже прямо с жильцами.... В следующем месяце - опять в круиз по Европе... Нет-нет, не Парижик... Парижик нам уже поднадоел! Мы хотим в Ниццу, потом в Каталонию, и непременно в Стокгольм... Подъехать на такую вечеринку полагалось на элегантном чёрном Мерседесе-купе последнего года выпуска или на новеньком (муха не еблась!) белоснежном Лексусе...
Софочка, зарабатывавшая на жизнь няней, её неработающие подруги, и прочая эмигрантская шушера благодушно усаживались хозяевами жизни за особые столы, накрывавшиеся в рамках благотворительности. Её и подруг с большим удовольствием приглашали, потому что на их фоне было очень удобно выпятить и оттенить свой жизненный успех. Особенно если от всей широкой русско-еврейской души как бы мимоходом подарить Софочке какую нибудь мелочь с барского плеча, долларов за триста. Ну там, поднадоевшие серёжки или тёмные очки, которые стали выходить из моды, или завалявшуюся неудачно прикупленную сумочку...
Луи Витон, Виктория Сикрит... Стоило ли приезжать жить в великую страну чтобы глубоко и позорно утонуть в её мелких соблазнах?
Брезгливый Лёвка от участия в русской вечеринке отказался наотрез. 'Хорошо, но после вечеринки мы соберёмся у меня. Будут только свои. Я уже обещала подругам что ты обязательно придёшь'. Софочка была непреклонна. Лёвкина интуиция предвещала, что ничего хорошего из этого приглашения не выйдет. 'It's gonna be a shit show!' предупредила интуиция, которая уже много лет разговаривала с Лёвкой на местном диалекте английского языка. 'You sure?' переспросил Лёвка, хотя не верить не было никаких оснований. 'I'm fucking positive!' отрезала интуиция. Лёвка помрачнел, но не пойти уже не мог.
Вечеринка 'только для своих' происходила у Софочки дома, в неухоженной съёмной квартире, громко скрипевшей о своей бедности кривыми рассохшимися полами, где древняя сантехника протекала на каждом стыке, и чуть не каждую неделю ломался старый проржавленный кондиционер. Когда припозднившийся Лёвка прибыл, Софочка и её подруги сидели за столом, и было уже 'нолито'.
Ближайшая Софочкина наперсница Лина вызвалась произнести тост и разразилась горячей речью, достойной Квинта Гортензия, а может, и самого Цицерона. Суть её выступления заключалась в том, что Лёвка, работая программистом и будучи 'при бабле', просто-таки обязан оценить Софочкину женственность в материальном выражении и немедленно начать выплачивать ей достойное содержание в твёрдой американской валюте. По окончании речи Лина, Софочка и ещё три пожилые мегеры устремили на Лёвку липучие гляделки, видимо ожидая, что он сейчас прошепчет заклинание, и на этом месте появится дыра в полу, из которой ударит полноводный долларовый фонтан.
Но фонтан забил совсем не оттуда. Осознав беспримерную наглость посягательства на свои кровные, разгневанный Лёвка оглушительно рявкнул на всю неухоженную комнату, пропахшую ароматизированными сигаретами и самым дешёвым шампанским из русского магазина: 'А работать вы не пробовали, старые лахудры?!' и навсегда покинул Софочкин вертеп, с такой силой хватив дверью об косяк, что по коридору ещё долго разносились придушенные вопли испуганных соседей, предположительно латиноамериканских нелегалов.
Подходя к машине, Лёвка несколько раз мотнул головой, пытаясь выбросить из зрительной памяти утлую физиономию Лины - инициатора финансового запроса. Эта сухопарая плоская дама с лицом залежалой селёдки, не работавшая в Америке ни дня, с Софочкиных слов, и по сию пору получала содержание из Киева от мужа-бизнесмена, с которым была сто лет как в разводе. 'И как это они так устраиваются, твари?' брезгливо удивлялся честный работяга Лёвка, садясь за руль, чтобы уехать подальше из поганого места и никогда туда больше не возвращаться.
'You were right!' сказал Лёвка своей интуиции. 'It surely was a shit show!'. Лёвка аккуратно запарковал машину и поднялся к себе домой по лестнице, пренебрегая лифтом. Дома он со вздохом взялся за телефон, вычистил Софкин номер из контактов, удалил все её сообщения в Вотсапе и заблокировал номер. 'The thrill has gone, завяли помидоры... Скурвилась Софочка!'. Лёвка вздохнул и поставил телефон на зарядку.
'You're right, she indeed скурвилась... But it did not happen overnight, and you know it!' ворчливо заметила интуиция. 'You better shut the fuck up!' ответил ей Лёвка и завалился спать.
На следующее утро Лёвке позвонила подружка Танька, сорокалетняя сильно молодящаяся особа, жившая в Халландейл Бич неподалёку от Софки и снисходительно с ней приятельствовавшая. Танька вполне зачётно зарабатывала как веб разработчик. Тем не менее, у неё было целых два коммерческих любовника. Оба были евреи примерно Лёвкиного возраста. Один из них был доктор, а другой - лойер. То есть, переводя с ублюдочного эмигрантского на нормальный русский, один был врач, а второй - адвокат. Один периодически выдавал Таньке денежный гонорар, а второй купил ей новый холодильник и заплатил за ремонт её Мерседеса. 'У этих жидов денег прорва! Могли бы мне новую квартиру купить!' злобно ворчала Танька. 'Так у тебя же есть квартира, ты в ней живёшь. На хрена тебе ещё одна?' недоумевал Лёвка. 'Как это на хрена? Сдавать за бабло!'
Танька по собственной охоте шпионила за Софкой в пользу Лёвки, и пару недель назад сообщила, что видела её с весьма известным в Халландейл Биче Серёжей в местном ресторане. Серёжа угощал не бог весть как, зато не только Софку, но и бывших при ней двух прилипал-халявщиц - Лину и Марину. По официальной версии Софка в этот выходной сидела с любимыми внученьками.
Лёвка нехотя ответил на звонок. 'Чё ж ты свою Софку так жидко обосрал?' мрачно поинтересовалась Танька. 'Её подруги уже заебали! Спрашивают - с какого хера твой ёбарь до сих пор нихуя не башляет? Они давно хотят поехать всем кагалом в Сарасоту, остановиться в хорошей гостинице, посидеть в приличном ресторане, походить на пляж, покупаться, поржать, винца попить, ну и вообще там, сходить пошопать, прибарахлиться, если что... А ты чё?' 'А я чё?' удивился Лёвка 'Хотят ехать - пусть едут. Я им что, на хвосты наступил?' 'Ты чё, дурак? На какие бабки они поедут? Им нужен мужик, чтобы забашлял за них за всех. Они же подруги! Они же Софку тебе можно сказать продали! Ты, Лёвка, в натуре не охуел? Бабу уже столько времени ебёшь, а башлять нихуя не хочешь. Западло так делать!'
Лёвка, даже не пытаясь спорить, разъединил связь и тяжело вздохнул, после чего удалил из контактов и заблокировал Танькин номер. Роль Таньки в качестве шпионки за Софочкой была исчерпана. Сама же Танька с её постоянными грязными половыми интрижками и известными на весь Халландейл Бич пьяными скандалами, которые она закатывала своим хахалям, вызывала у Лёвки ощущение тошноты.
Через пару недель после этих неприятных событий Лёвка был отловлен Ириной в группе знакомств на фейсбуке, где он тщетно пытался найти порядочную половую партнёршу, не озабоченную в коммерческом плане.
Надо заметить, что все эти сайты и группы знакомств были похожи друг на друга как две капли воды. В младшей возрастной категории превалировали худосочные дивы, старательно загнавшие свою внешность под стандарт 'ангел мой неземной'. Незначительные следы индивидуальности и мыслительной деятельности на их лицах были беспощадно истреблены салонными косметологами. То, чего невозможно было добиться декоративной косметикой, добивались с помощью фотошопа.
Неземные ангелы хотели заниматься йогой, духовными практиками, тантрическим сексом, парусным спортом и бальными танцами, регулярно встречаться с местным бомондом в элитарных клубах и дорогих ресторанах, и широко путешествовать по миру, останавливаясь в лучших отелях. Разумеется, всё это - за счёт состоятельного бизнесмена, который их найдёт, оценит, и унесёт на крыльях любви в мир сказки, где роль волшебной палочки с успехом заменяет кредитная карта.
Ах, если бы только было возможно клепать миллионеров из обычных безденежных мужиков с помощью косметики и фотошопа так же легко и просто как 'неземных ангелов' из длинноногих нелегалок, стадами бродящих по Голливуду, Авентуре и Санни Айлз! Процвёл бы божий мир! Но увы - миллионеры на голубом вертолёте не прилетали, и 'майамские лягушечки' продолжали безуспешно курсировать по густо засиженным русскоязычными евреями приморским улицам, как акульи стаи вдоль побережья Майами Бич. Лёвка внутренне содрогался, случайно встречаясь взглядом с их пронизанными тревожным ожиданием глазами, горящими от лютого денежного голода ярче чем флоридское солнце.
Молодые люди в младшей группе таких сайтов как правило ещё не успели попасть в вожделенную Америку даже в качестве нелегалов, поэтому их страждущие кавказские глаза на фотографиях пылали неугасимым огнём, а в их эссе можно было прочитать трагические строчки 'Дарагая! Мэна завуд Рустам Джангоев я жыву горат Махачкала. Вазмы мена к себэ в америку я буду тиба очин лубит и жалэт буду атдават тэбэ вэс зарплат, да? Ты толка найды мэна здэс и вазмы мэна к сэбэ в америку я тэба очин лублу и жду кашды дэн твой Рустамчик'.
В средней возрастной группе дамы пытались соответствовать тому же стандарту, что и в младшей, но формы уже плыли, и даже могущественный фотошоп был не в силах сокрыть тлетворное влияние возраста. Желания этих дам уже не имели столь явной связи с духовной жизнью, богемой и милой расточительностью. Они больше характеризовались прозаической меркантильностью, всё ещё изрядно сдобренной низкопробными эмигрантскими понтами.
Мужчины в той же возрастной группе были представлены трак драйверами, брокерами по недвижимости, автомеханиками, строителями-отделочниками, специалистами по установке гаражных дверей и прочими эмигрантскими специальностями, по которым работали поздоровевшие на американских харчах бывшие советские евреи, у которых оказалось недостаточно мозгов, чтобы освоить в эмиграции специальность программиста. В группе знакомств они пытались экономично решить половой вопрос, таким образом чтобы потратить минимальное количество долларов и получить максимальное количество минимально приемлемого по качеству секса.
Торг между противостоящими и глубоко враждебными друг другу группами мужчин и женщин был свиреп и беспощаден. Для торга годились любые аргументы. При отсутствии аргументов в ход шли ядовитые издёвки и прямые оскорбления. Каждый эмигрант, выбравший свободный мир и присущие ему коммерческие отношения, мог теперь прочувствовать прелесть этих отношений на своей эмигрантской шкуре, и либо сдаться и навсегда перейти на позорное рукоблудие, либо духовно закалиться, окрепнуть в борьбе, и научиться вырывать жизненно необходимый ему секс по приемлемым расценкам из лап враждебной судьбы, как он вырывал из этих лап все прочие жизненные блага с первых дней эмиграции.
В старшей возрастной группе творилось несуразное. Дамы уже совершенно оплывших и обрюзгших от нездорового американского изобилия возрастов начинали требовать от мужчин примерно то же самое что и 'неземные ангелы' из младшей группы. Объяснение этих требований было очень простым. 'Я прошла всю школу эмигрантской жизни, я всего добилась, и у меня теперь есть абсолютно всё. Мне в принципе больше ничего и не надо. Поэтому если уж я надумаю лечь с каким-то мужчиной, то я хочу чтобы он сделал мою жизнь ещё лучше. А его брюхо, лысина, запах пота и ночное бздение с храпением без солидной материальной поддержки меня совершенно не вдохновляют'.
Лёвка тщательным образом изучил состояние дел на этих сайтах знакомств и быстро осознал всю тяжесть поло-возрастной дискриминации, которой подвергались на них мужчины его возраста. Но выхода не было, и Лёвка, поколебавшись, написал небольшой и очень корректный пост в одну из таких групп, где объяснил, что ищет свободную от семейных уз ровесницу для еженедельных непродолжительных встреч 'для здоровья'. Он также попросил не докучать ему меркантильными запросами ибо проституция в штате Флорида запрещена законом.
Не обладая в этом щекотливом деле необходимым опытом, Лёвка немедленно нарвался на чудовищный скандал. На него с остервенением набросились несколько изувеченных уродливым макияжем страшилищ, озлобленных от долгого безденежья, и наперебой принялись обзывать его жлобом, скрягой, старым вонючим козлом, импотентом, халявщиком и пархатым жидом. Особенно неистовствовала дама с неимоверных размеров бюстом и огромным тройным подбородком. Перепуганный Лёвка удалил своё сообщение, но тройной подбородок продолжал метать громы и молнии, и мало по малу к ней подтянулись остальные гарпии.
Они разделали под орех Лёвкину внешность и одежду на фотографии и уже готовы были порвать ему клыками горло и выпить всю кровь из жил, но в этот момент Лёвке в личку упало письмо от Ирины Гарфункель, с предложением встречаться без обязательств. 'Друзья есть. На что жить, тоже есть. 'Душа в душу' не требуется. Достаточно будет 'пися в писю' - элегантно телеграфировала Ирина, излагая суть своего интереса. Такой протокол о намерениях устраивал Лёвку как нельзя больше.
Лёвка прекрасно понимал, что при существующей конъюнктуре на рынке знакомств, сохранить здоровую простату естественным путём, не прибегая к сомнительному знакомству с урологом, почти невозможно. Поэтому когда он пробил Ирину по публичной базе данных и выяснил, что ей семьдесят три года против Лёвкиных пятидесяти семи, он продолжал считать, что ему редкостно повезло.
Лёвка загрузил текст программы в редактор и вчитался в свой код, последовательно сверяясь с заданием. Код уже выглядел вполне прилично, но Лёвка решил вынести повторяющиеся группы операторов в отдельную процедуру и вызывать её по ходу исполнения программы. С точки зрения функциональности программы, никакой разницы нет. Но через пару месяцев, когда надо будет вносить ещё какие-то изменения, гораздо легче будет внести их в аккуратный вылизанный код чем в колченогий и корявый.
Ковыряние в коде, по многочисленным Лёвкиным наблюдениям, всегда создавало впечатление что время остановилось. Но при этом стрелки часов начинали вращаться на порядок быстрее. Поэтому когда звонок сотового телефона вытащил Лёвку из виртуальной реальности, он обнаружил, что успел проторчать в ней не менее трёх часов.
'Привет, Лёвочка!' 'Привет, Фридочка!' Фрида жила на противоположном берегу Америки, то есть, в Калифорнии, и работала медсестрой в психбольнице. Калифорния отстаёт от Флориды на три часа. У Лёвки время ближе к ланчу, а у Фриды только начинается утро. 'Что-то ты совсем затаился, не звонишь' вкрадчиво проворковала Фрида. 'У тебя всё нормально?' 'Да, вполне' равнодушно ответил Лёвка. 'Чем ты сегодня с утра питался?' задала Фрида традиционный вопрос. 'Овсянкой и миндальным молоком' выдал Лёвка традиционный ответ. Завтра Фрида позвонит опять или Лёвка позвонит первым, и ответит на тот же Фридин вопрос: 'омлетик из яичных белков и тостики'. Всё в этой жизни давно расписано по дням и часам.
'Скажи, тебе вкусненько было?' со значением промурлыкала Фрида, вкладывая в интонации голоса чувственные нотки. 'Да ничё, нормально. Еда как еда...' подчёркнуто равнодушно ответил Лёвка, прекрасно понимая, что Фрида ждёт совсем другого ответа - томного, разнеженного и сладострастного, с описанием восхитительных ощущений от вкусовых сосочков во рту, полных сексуальной неги. После такого ответа Фриде будет легче перевести беседу на эротические темы и подготовить себе почву для первого разминочного утреннего оргазма, который Фрида получала, используя собственные пальчики и Лёвкин голос в телефоне. Не дождавшись от Лёвки нужных интонаций, Фрида принялась воодушевлённо описывать съеденный ей на завтрак нежнейший творожный сырок, политый смородинным вареньицем, протёртое яблочко с сахарком и в завершение - зефирчик в шоколаде и фруктовые пастилки к чаю.
Стараниями Фриды общение вновь приобрело тягучую сексуальную нотку. Фрида уже начала слегка постанывать и видимо уже приготовилась помочь себе пальчиками, но Лёвка искусно перевёл разговор на какие-то посторонние темы и незаметно свернул беседу. Ему предстояло целиком протестировать переделанный модуль и запротоколировать результаты. Этот род деятельности требовал максимального сосредоточения, которое никак не сочеталось с эротическим сюсюканьем по телефону. Тем более что Фрида получит свой утренний оргазм в любом случае, уж в этом-то она мастерица.
Когда Лёвка был гораздо моложе и стройнее, к нему во Флориду регулярно приезжали в отпуск очень разные женщины, но с примерно одинаковой программой - сэкономить на гостинице, автомобиле и ресторане и пару недель купаться и загорать, расплачиваясь за постой и харчи собственным телом. Другими словами, вполне качественно отдохнуть, издержавшись при этом только на авиаперелёт. Этот поток отпускных сучонок с годами сильно постарел и со временем сошёл на нет. Из постоянных клиенток осталась только Фрида, которая регулярно приезжала к Лёвке в отпуск два раза в году, чтобы потрахаться и поразвлечься.
Перед первым заездом Фрида попыталась раскрутить Лёвку на 'угостить авиабилетиком до Майами', но Лёвка доходчиво объяснил, что он свои деньги зарабатывает тяжёлым трудом, и посему благотворительность - это не его хобби. Фрида была реалисткой и вторично к этому вопросу никогда не возвращалась, тем более что её собственные доходы вполне позволяли ей слетать отдохнуть не только во Флориду, но и в Европу. Переехать поближе к Лёвке Фрида не могла. Её держала в Калифорнии высокооплачиваемая работа, роскошный двухэтажный дом, гораздо более пригодный для навешивания понтов чем для комфортного проживания, и двое неприкаянных взрослых детей, которые так и не стали ей опорой.
Неугомонная так и не повзрослевшая дочь далеко не первой молодости неутомимо путешествовала по белу свету как израильский подросток, занималась экзотической йогой, и трахалась тоже как подросток с какими-то шоколадными мальчиками из экзотических стран. Разъезжала по миру она вероятнее всего на мамины денежки, заработанные каторжным трудом психиатрической медсестры. Было непреложно ясно, что ещё лет через пять у доченьки наступит кризис жанра, потому что в силу потери товарного вида шоколадным мальчикам уже придётся платить, а у вышедшей на пенсию мамы к тому времени уже не будет денег.
Её апатичный младший брат кое-как вяло отучился в колледже, и даже сумел получить диплом ценой тяжёлого нервного срыва. После этого эпического подвига у него уже не было сил на поиски работы. Диплом бесполезно лежал на полке, а депрессивный сынок продолжал бесцельно кукситься в мамином доме как вяленый овощ в ящике. Жил он, разумеется, тоже за мамин счёт. От отсутствия трудовой занятости и от хронической дрочки, альтернативы которой не могло быть в виду перманентного безденежья, он всегда разговаривал крайне раздражённым тоном.
Такое раздражение в голосе бывает у интеллигентного человека, когда ему позвонят на сотовый во время отправления большой физиологической надобности, и он негодует, не зная как отделаться от непрошенного собеседника, чтобы без помех докакать. От месяца к месяцу анальное раздражение в голосе тридцатилетного мужчины, застрявшего в мамином доме на положении вечного мальчика, становилось всё сильнее. Впрочем, маму Фриду эта ситуация, по-видимому, вполне устраивала. Пожилой еврейской матери гораздо легче жить на свете, будучи нужной болезненно приросшему к ней обездоленному взрослому сыну, покупать ему модные тряпочки, творожные сырки, и шампуньчики от раннего облысения, чем остаться не нужной вообще никому на свете.
Ох уж эти собственнические инстинкты еврейских мам! Похоронив под своими заботами судьбу сына как альпиниста под лавиной, Фрида какое-то время пыталась сделать своей полной собственностью так же и Лёвку, и демонстративно дулась на него, что он в её отсутствие подтрахивает каких-то левых баб. Вероятно, она считала, что в промежутке между её заездами Лёвка должен самоудовлетворяться от её голоса по телефону, добавляя необходимые ощущения с помощью рук. Однако, Лёвка, в отличие от Фриды, никогда не был любителем рукоблудия и недостачу секса от Фриды восполнял, трахая всяческих левых баб.
Левые отношения приходилось поддерживать на таком уровне чтобы левая подружка не претендовала на Лёвкину свободу и его финансы, и не вздумала требовать отчётов о том, как Лёвка проводит время, но при этом не пыталась свалить и найти другого мужика. Поддерживать такой уровень отношений было довольно непросто. Через год-два левые подружки непременно взбрыкивали, начинали скандалить и чего-то от Лёвки требовать, и тогда от них приходилось избавляться как от домашних муравьёв, расставляя специально сконструированные для этого ловушки.
Все эти зигзаги и кульбиты с левыми подругами требовали изобретательности, времени и сил, которые можно было с гораздо большей пользой потратить на более интересные занятия - например, на путешествия вдоль берега океана, на джазовые посиделки, и на художественную фотографию. Поэтому Лёвка периодически вызверялся на Фриду, что она имеет наглость требовать от него супружеской верности, не обеспечивая ему регулярного круглогодичного секса, и вынуждая его напрягаться, балансировать, и принимать меры чтобы левые бабы не обнаружили, что у Лёвки есть постоянная подружка, уже много лет не желающая переехать к нему напостоянно.
Короче, Лёвка делал всё возможное, чтобы Фрида чувствовала своей чёрствой лисьей душонкой, что не следует сильно жать на Лёвку с идиотской ревностью. Потому что он может в конце концов психануть и послать их всех - и левых прошмандовок, и саму Фриду, после чего найти нормальную благонравную тётку, живущую неподалёку, и спокойно её поёбывать к обоюдному удовольствию.
Умудрённая житейским опытом Ирина моментально догадалась о существовании Фриды, но ей было на это ровным счётом наплевать. Ирина сделала свои первые миллионы на продаже магических кристаллов и благовоний богатым клиентам и использовала приобретённый ей деловой нахрап и цинизм в личных отношениях столь успешно, что ничего личного в них, собственно, и не оставалось. От Лёвки Ирине требовались не личные отношения, а всего лишь пися. Лёвке тоже требовалась Иринина пися в те периоды когда Фридина пися была недоступна.
'Боже мой, а где же во всех этих отношениях романтика? Где?' иногда с ужасом спрашивал себя Лёвка. И сам себе отвечал 'Я бы тебе сказал где, но знакомый гинеколог утверждает, что и там её тоже нет'.
Лёвка с невероятным трудом запарковал свой Юкон на несуразно маленькой парковке, к которой было почти не возможно подобраться на машине нормальных размеров. 'Удивительно!' подумал Лёвка. 'Миллионерская многоэтажка, стоит прямо на океане, огромные миллионные квартиры... А земли вокруг ни клочка, и парковка совершенно ублюдочная, гораздо хуже чем у моего скромного кондо. И такой же ублюдочный у них бассейн - одна крохотная лужица на весь двадцатиэтажный билдинг'. Бассейн Лёвка успел рассмотреть ещё раньше, на фотографии в Гугле, когда изучал подходы к Ирининому 'родовому гнезду'.
Лёвка достал из сумки телефон, сообщил Ирине о своём прибытии, вышел из машины, и чуть не ободрал себе ухо о нелепо торчащую ветку никому не нужного куста, который торчал по краю никому не нужного шлагбаума. Лёвка всердцах матюкнулся... Шлагбаум есть смысл ставить там, где достаточно места чтобы им пользоваться. А когда площадка настолько ублюдочных размеров, что туда можно всобачить разве что биде, так и надо было воткнуть туда биде. Вместо шлагбаума. Или хотя бы улиточный саркофаг...
Этой ночью Лёвка вновь ухитрился забрести во сне в хорошо знакомую лунную пещеру и почти добрался до Лунной Кочерги. Но не успел он прикоснуться к волнующемуся пламени воспоминаний, как прилетели откуда-то инопланетяне на небольших блестящих корабликах из переливающегося разными цветами металла, похожих на жуков-бронзовок, и стали просить Лёвку сделать им судно для длительного путешествия через метагалактику, чтобы они могли в нём рождаться, стареть, умирать и вновь рождаться, в едином цикле. Лёвка предложил им для этой цели улиточный саркофаг, который сворачивался в бесконечную спираль. В этом саркофаге можно было легко и удобно перерождаться бесчисленное количество раз, переползая с витка на виток.
'Нет, улиточный саркофаг - это слишком большая штуковина. Он сюда тоже не влезет' решил Лёвка. 'Сюда и нормальное биде-то не влезет...' Появившаяся из дверей лифта Ирина оказалась напомаженной объёмистой старухой, ростом почти с Лёвку. Она по-хозяйски обняла его за бока и запечатлела на его устах сочный плотский поцелуй, щедро поделившись кисловато-прогорклым желудочным запахом изо рта. Лёвка судорожно облизал губы и украдкой сплюнул на ублюдочный газон карликовых размеров. 'Даже на миллионерах экономят, суки!' снова чертыхнулся про себя Лёвка. 'Не могли купить побольше земли чтобы осталось место для нормальной парковки и нормального газона'.
'Я приготовила борщ и стейки по нью-йоркски. Надеюсь что ты успел проголодаться'. Пока лифт поднимался на семнадцатый этаж, Ирина плотно изучала обеими руками Лёвкины стати - шею, плечи, спину, бока, задницу и бёдра. Когда лифт открылся на семнадцатом этаже, Ирина имела уже вполне сносное представление о строении Лёвкиного тела. Лёвка так тщательно Иринину конструкцию не изучал. Будучи опытным инженером, он составил себе представление о Ирининой анатомии сразу, по нескольким штрихам.
Иринина миллионерская квартира была битком набита диковинными вещицами, располагавшимися на старинной антикварной мебели и просто на полу. Там были вазы и причудливые сосуды самых разнообразных форм, размеров и стилей, из фарфора, хрусталя, полированного металла, чёрного дерева и полудрагоценных минералов. В лучах многочисленных ламп посвёркивали хрустальные шары и магические кристаллы. Скалились каннибальскими улыбками экзотические маски, изготовленные дикарями на неведомых островах. Под потолком тикали хитрые израильские часы, изображавшие стену плача.
У Лёвки разбежались глаза. Такое изобилие всяческих штуковин он видел только в восточных лавках. В качестве закуски перед борщом Ирина выставила копчёную сёмгу, солёные грибочки, помидорчики и огурчики, хуммус, селёдку под шубой и аппетитную нарезку из сырокопчёной колбасы и салями. Ирина заметила Лёвкин любопытствующий взгляд, странствующий от предмета к предмету: 'Я потом тебе расскажу про самые интересные артефакты'. Потом - это разумеется, после секса.
Борщ со сметанкой и с мозговой косточкой, в меру посыпанный свежей зеленью, был великолепен. Стейк был изысканного вкуса, с трюфелями и артишоками. Лёвка блаженствовал. Ирина тоже со вкусом уписывала стейк и плотоядно посматривала на Лёвку.
В раздетом виде Ирина представила на Лёвкино обозрение неизменный набор достоинств, характерных для крупной еврейской дамы за семьдесят - массивные плечи, тяжеловесную грудь, давно утерявшую привлекательные женские формы и ставшую объёмистым бесформенным жировым придатком к передней части грудной клетки. Выдающийся вперёд круглый живот со свежим послеоперационным рубцом колыхался при каждом движении словно желе. Ирина заверила, что на днях ей откачают из живота жидкость, которая там периодически скапливается после липосакции, и живот колыхаться больше не будет.