...между тем мы подъехали к Толедскому мосту, и тут нам надлежало расстаться, ибо путь студента лежал через Сеговийский мост. Молва заботливо сохранит описанное мной происшествие, друзья с приятностью станут о нем рассказывать, мне же еще приятнее будет их слушать. Я еще раз обнял студента - он ответил мне тем же, потом хлестнул своего осла и уехал, оставив меня в столь же скверном расположении духа, сколь скверно умел он сидеть на осле, что могло бы дать моему перу великолепный повод позабавиться, но времена уж не те. А вдруг да настанет такая пора, когда, связав порванную нить, я доскажу все, чего здесь недостает и что следовало бы сказать? Простите, радости! Простите, забавы! Простите, веселые друзья! Я умираю в надежде на скорую и радостную встречу с вами в мире ином.
Мигель Сервантес
Своенравная ящерица высокогорной тропы упруго петляла меж холмов извилистым серпантином и незаметно скрывалась за далёким горизонтом. По краям тропы, почти у самой пропасти, росли громадные широколистые кипарисы, которые были втрое выше и вдесятеро толще своих хвойных собратьев, произрастающих на альпийских заливных лугах. Разлапистые кипарисовые ветви сплетались над дорогой, образуя сплошной тонкостенный шатёр из густой мезозойской тени, в которой мог без труда переночевать усталый путник.
Дорога поднималась всё выше и выше и незаметно терялась в клубящихся перистых облаках. На этой головокружительной высоте, в разрежённом воздухе, где незримо витают души погибших альпинистов, свет был пронзительней и резче, а тени чернее и гуще, и та невообразимая алмазная грань, разделяющая свет и тень, о которой у подножия гор можно лишь помыслить, неожиданно переходила из мыслительных сфер в разряд ясно видимой непреложности.
Контраст между светом и тенью был так резок и беспощаден, что ни одно пресмыкающееся не могло здесь пресмыкаться безболезненно. Поэтому по всей округе стояла удивительная тишина, и лишь монотонный рёв гигантской горной белуги периодически сотрясал невидимые окрестности. Время, которое глубоко внизу представлялось прямой линией, ползущей из прошлого в будущее, на этой высоте скручивалось в кольца, завязывалось в узлы, болезненно дёргалось и извивалось. Чешуйчатое пресмыкающееся время тучных равнин, откормленное картезианскими лягушками, живущими в метафизических болотах, мучительно умирало среди горных вершин.
- Скажи мне, любезный Эпикур, что есть время? - спросил усталый погонщик, старательно ловя ускользающий воздух чёрным провалом рта. - Есть ли оно эманация Вечности, проникающая в сознание и в вещи и изменяющая их, или это свойство самого сознания и самих вещей изменять себя?
- Для того чтобы найти верный ответ на этот вопрос, нужно сперва преодолеть непреодолимую границу между сознанием и Вечностью - отвечал Эпикур. - И подумай, знаем ли мы вещи в их изначальном вечном виде, а не в том скоротечном и непостоянном виде, как они нам представляются в краткие моменты нашей жизни?
- Значит ли это, что истоки времени находятся не в изначальных вещах и не в сознании, но в том слепом промежутке между ними, который недоступен ни нашим чувствам, ни даже простому пониманию?
- Я бы предварил этот вопрос иным вопросом - предложил Эпикур. - Если бы в подлунном мире не осталось ни единого чувствующего и мыслящего существа, сохранились бы ещё тогда известные нам вещи?
- Я думаю, что более да чем нет, - ответил погонщик. - Ведь с исчезновением мыслящих существ исчезнет только сознание, в то время как известные нам вещи останутся в неприкосновенности.
- А я думаю, что более нет чем да. - возразил Эпикур. - Ведь известные нам вещи - это то, как мир представляется мыслящим существам, каким они являются ему из-за той границы, которая недоступна ни чувствам, ни даже простому пониманию. Нечто проникает в наше сознание в виде вещей, существующих отдельно друг от друга. И нечто другое проникает в наше сознание в виде времени, которое заставляет вещи взаимодействовать друг с другом, изменяя друг друга и создавая смысл.
- А что такое смысл, любезный Эпикур?
- Смысл - это неисчерпаемая идея, которая так соединяет вещи между собой, что соединённые таким образом вещи значат то, чего не значит ни одна из этих вещей по отдельности. Смысл никогда нельзя выразить полностью ни речью, ни вещами ибо смысл не проникает в сознание ни вместе с речью, ни вместе с вещами, а зарождается внутри сознания. И речь, и вещи лишь помогают смыслу родиться, но ни речь, ни вещи не являются его родителями. Поэтому и речь, и вещи могут лишь указать на нужный смысл при условии что ими пользуются люди, которым ведом данный смысл. Величие вещей, придаваемое им смыслом, и ничтожество вещей в отсутствие смысла порождает в душе самый страшный вопрос.
- Какой это вопрос?
- Существуют ли известные нам вещи и известное нам время за той границей, из-за которой они приходят в наше сознание в том виде, в каком они нам известны?
- Я думаю, что более нет чем да - ответил погонщик. - Потому что эта граница недоступна ни чувствам, ни даже простому пониманию.
- А я думаю, что более нет чем нет. - возразил Эпикур. - Потому что само слово 'существовать' теряет всякий смысл применительно к сфере, недоступной ни чувствам, ни даже простому пониманию. Существовать - значит быть включённым в кругообращение вещей, представляемых нашим сознанием. Существуют лишь те вещи, которые нам известны. Изначальные же вещи нам не известны, а посему они не существуют.
- Если бы изначальные вещи не существовали, то не существовали бы ни мы сами, ни наши мысли. - не согласился погонщик. - Изначальные вещи с необходимостью должны существовать по ту сторону барьера, недоступного ни чувствам, ни простому пониманию. А иначе, чьи же образы проникают в кругообращение известных нам вещей?
- И тем не менее, изначальные вещи не существуют в известном нам смысле, ибо ни чувства, ни ум не в силах включить их в кругообращение известных нам вещей по сию сторону барьера, недоступного ни чувствам, ни простому пониманию. Изначальные вещи не существуют, но в то же время они и не не существуют.
- Значит, изначальные вещи ни 'существуют', ни 'не существуют'? Что же иное может быть о них сказано, если даже самое первое слово, коим без сомнения является 'существовать' не имеет в отношении них никакого смысла?
- В том-то всё и дело, что абсолютно ничего. - ответил Эпикур и слегка подвигал спиной, очевидно пытаясь облегчить этим движением бремя своей нелёгкой ноши.
Жизнь - это тяжёлые мешки, наполненные едкой солью, которые приходится всю дорогу тащить на спине, а знания - это самая соль жизни, которая применяется с пользой лишь в малом количестве, но несомая в мешках по необходимости, она непременно просачивается и немилосердно разъедает спину несущего. Мешки с солью, нагруженные на спину Эпикура, были тяжелы.
- А уверен ли ты, милосердный погонщик, что самым первым словом является слово 'существовать', а не слово 'мыслить'?
Погонщик протянул вверх руку, сорвал мохнатую кипарисовую ветвь и стал неторопливо обмахиваться ей от больно жалящих лучей горного солнца.
- Ты однажды сказал, любезный Эпикур, что движение есть не что иное как единственно известное нам проявление времени, данное в чувствах и в мыслях. - промолвил погонщик, не отвечая на вопрос. - Значит ли это, что там где нет движения, нет и времени?
- Нет, это не так. - возразил Эпикур. - Это значит, что там где мы не в силах уловить движение, мы не можем также уловить и хода времени, но это не значит, что там вовсе нет никаких изменений.
- А какова разница между движением и изменением, любезный Эпикур? - спросил погонщик.
- Движение есть непрерывная работа, производимая временем в мире вещей и мыслей, тогда как изменение есть результат этой работы. Движение и время есть везде. Например, ты не в силах увидеть глазом движение большой и малой стрелки в солнечной клепситре, но тем не менее стрелки проходят по кругу все двенадцать делений, дважды за сутки.
- Разве ты не знаешь, Эпикур, что в военной клепситре, носимой на руке центурионами и старшими командирами, стрелки светятся в темноте и проходят двадцать четыре деления один раз в сутки?
- Деления условны, мой друг, но время абсолютно. - непринуждённо ответил Эпикур и слегка пошевелил ушами.
- Почему же релятивисты утверждают, что время так же относительно, как и все прочие вещи? - усомнился погонщик.
- Потому что релятивисты вводят в систему координат не только вещи, но и наблюдающего за ними наблюдателя, который не только наблюдает за вещами, движущимися в пространстве, но и сам движется в пространстве и является одной из вещей.
- Только поэтому?
- Нет, не только. Ещё и потому что мысль распространяется в воображаемом пространстве с бесконечной скоростью, то есть мгновенно, в то время как максимальная скорость распространения изменений в физической среде конечна.
- А в чём состоит разница между пространством и средой? - поинтересовался погонщик.
- Пространство есть абсолютно пустое безразмерное вместилище для всех без исключения вещей, а среда - это самая простая и непрерывная вещь, наполняющая пространство и соединяющая между собой все его части. Пространство можно вообразить себе мгновенно, хотя оно и бескрайне, в то время как распространение движения среде требует определённого времени.
- Значит мгновенность - это то свойство мысли, которое присутствует в мысли, но отсутствует в вещах? - сказал погонщик.
- Да, но не только это. - ответил Эпикур и ещё раз осторожно пошевелил спиной.
Погонщик слегка покачнулся и бессознательно прикоснулся рукой к длинной палке с острым крючком на конце под названием 'стимул'. Эпикур слегка нахмурился и продолжил:
- Самое первое и основное свойство мысли - это её способность выделять вещи среди других вещей на более или менее длительное время. Причём обратить внимание на вещь - это лишь начало таинства. Главное же таинство состоит в том, чтобы не потерять её в дальнейшем.
- Это слишком сложно. Объясни мне это на простом примере из жизни. - потребовал погонщик.
- Разумеется - ответил Эпикур. - Допустим, ты пришёл к гуртовщику, у которого есть стадо совершенно одинаковых чёрных коров и сторговал у него одну корову. Эта корова всё ещё ходит в стаде, но деньги уже уплачены, и тебе осталось лишь забрать её и поставить на неё своё клеймо, чтобы всегда отличать её от других похожих животных. Корова ещё ходит в стаде гуртовщика, и на ней нет ещё твоего клейма. Но ты сопровождаешь её своим взглядом, а взгляд твой сопровождает твоя мысль о том, что эта корова отлична от всех остальных тем что она принадлежит тебе.
- Я не вижу в этом никакого таинства - заметил погонщик.
- Таинство состоит в том, что если ты отведёшь взгляд от своей коровы и упустишь её из виду, то принадлежащая тебе корова затеряется в стаде, и ты никогда не сумеешь с уверенностью отыскать её вновь. Но пока твоя мысль сопровождает твой взгляд, а твой взгляд сопровождает корову, эта корова продолжает быть уникальной, отличной от всех остальных коров, хотя внешне она абсолютно ничем от них не отличается. А значешь почему?
- Потому что она принадлежит мне. - степенно ответил погонщик.
- Нет, уважаемый погонщик. Корова продолжает быть уникальной потому что из всего стада только к ней одной присоединена твоя мысль через твой непрерывный взгляд. Клеймо выделяет корову из стада, потому что оно находится на ней непрерывно. В противоположность клейму, мысль твоя не связана с вещью неразделимой связью и может покинуть данную корову когда ей вздумается. Если бы точно так же и клеймо могло покидать корову когда ему вздумается, в нём бы не было никакого толку. Мысли клочны, но вещи непрерывны. Непрерывность вещей помогает выстраивать клочья мыслей в стройные ряды. Мысли познают вещи, а вещи дисциплинируют мысли. Какая великолепная гармония!
- А что такое гармония, любезный Эпикур?
- Гармония, уважаемый погонщик, это наилучший баланс дискретности и непрерывности. Вещи раздельны между собой, в то время как каждая вещь внутри себя непрерывна. Непрерывность является главным свойством вещей - как тех которые мы должны отличать от других похожих вещей, так и тех, которые помогают нам сформировать и хранить эти важные отличия. Нукеры - древний народ, живший три тысячи лет тому назад в междуречье Тибра и Эйлата - называли эти вещи маркерами. Маркер - это уникальная вещь, которую подобрали в природе, как например раковины моллюска charisma aphrodisiaca, совершенно не похожие одна на другую, или сделали с таким расчётом, чтобы её можно было очень легко узнать. Если маркер является единственным в своём роде внутри используемого пространства имён, то он называется идентификатор.
Маркеры сами по себе как вещи не имеют смысла. Смысл маркера заключается в том что это легко узнаваемая вещь, которую можно прикрепить к вещи, которую нельзя или трудно узнать среди других подобных ей вещей. Есть временные маркеры, а есть маркеры постоянные. Примером временного маркера является значок центуриона. На поле боя центурион носит свой значок, чтобы контубернал полководца мог без труда найти его среди забрызганных кровью солдат и передать приказ. Но когда вся центурия во главе с центурионом идёт в баню, центурион снимает в раздевалке свой значок вместе с одеждой, потому что контубернал не повезёт приказ полководца в баню, а легионеры и так знают своего командира в лицо. Примером же постоянного маркера является коровье клеймо. Постоянный маркер прикрепляется к вещи так чтобы его нельзя было отделить от этой вещи до самого конца.
- Если я могу своей мыслью выделить корову из остального стада, значит и моя мысль тоже является маркером? - спросил погонщик.
- Совершенно верно, уважаемый. Более того, мысль является совершенно особым маркером. Уникальность этого маркера состоит в том, что любой вещный маркер является непрерывным сам по себе, в то время как чтобы использовать мысль как маркер, её нужно сохранять непрерывной, проявляя волю. В этом состоит второе таинство мысли как маркера. Третье же таинство состоит в том что любая вещь, используемая в виде маркера, непременно добавляет себя к этой вещи, нарушая тем самым её исходную форму и свойства. Мысль же, используемая в виде маркера, не добавляет ничего к самой вещи.
- Что же является первым таинством мысли как маркера? - спросил погонщик.
- Разумеется то, что нематериальная мысль вообще способна на некоторое время заменить материальную вещь, каковой является маркер. Например, коровье клеймо. Мысль способна заменить его ровно на столько времени, на сколько взгляд способен не потерять корову среди стада. Но все эти три таинства не являются главными.
- Какое же таинство является главным?
- Главным таинством является то, что если бы не удивительная способность мысли маркировать вещи посредством непрерывного удержания их в сфере внимания, хотя бы на некоторое время, никому никогда не пришла бы в голову мысль создавать маркеры чтобы удлиннить это время. Если бы мысль не умела выделять вещь из совокупности остальных подобных ей вещей, то сама идея уникальности какой-либо вещи просто не существовала бы. Ведь это отнюдь не маркер делает вещь уникальной. Маркер - это всего лишь орудие, которое позволяет мысли оставить вещь без присмотра, а затем вернуться к этой вещи как если бы она никогда от неё не отлучалась. Маркер делает возможным вернуться к оставленной вещь, узнав её, тогда как ранее единственным способом не потерять её было не выпускать её из виду. А очень хороший маркер также напоминает мысли о том, с какой целью эта вещь была выделена из себе подобных.
- А думал ли ты, любезный Эпикур, ещё и о том, что если бы мысль не ведала подобия и различия между вещами, древние нукеры никогда не изобрели бы маркеров?
- Без сомнения, я думал и об этом. Кроме того, я думал о том, что маркеры помогают различать между собой вещи, находящиеся в настоящем, но мысль способна также фиксировать различия между вещью в настоящем и той же самой вещью, какой она была в прошлом. Например, мать павшего легионера может опознать тело своего сына, принесённое с поля битвы с отсечённой головой, используя в качестве маркера родинки на его теле. В то время как как тело будут предавать огню, она будет вспоминать своего сын ещё ребёнком, задолго до того как он вырос и стал зрелым воином. Родинки - то есть маркеры - с тех пор не изменились, но изменился сам объект, ибо между маленьким мальчиком и зрелым воином существует значительная разница. И если бы возможно было показать ребёнка из прошлого и воина из настоящего стороннему наблюдателю, то кто кроме матери и других близких людей мог бы сказать, что это один и тот же человек в разные годы?
- Что же следует и этих мыслей, любезный Эпикур?
- Из этих мыслей следует то что подобие и различие между вещами в настоящем, как они теперь и между вещами в прошлом и будущем каковы они были и во что их превратило время - это всё относится не к изначальным вещам, находящимся в Вечности, а к тем известным нам вещам, которые принимают известные нам формы вследствие того как мы их воспринимаем. Сама суть восприятия устроена так что она делает вещи неравнозначными и неравноправными. И это правильно, ибо жизнь - это постоянный выбор. Однако вечность - это не выбор, а вся совокупность, и поэтому в ней нет неравноправности вещей, да и самих вещей тоже нет. Вещи в том виде в каком они нам известны не могут существовать сами по себе. Они существуют только в уме наблюдателя. Потому и релятивистская картина мира тоже невозможна без наблюдателя.
- Что же станет с релятивистской картиной мира, если враг убьёт наблюдателя? - спросил погонщик.
- Чтобы ответить на этот вопрос, надо понять, что относится к самим вещам, а что к их способу восприятия наблюдателем. Со смертью наблюдателя исчезнет всё что связано со способом восприятия вещей и останется лишь то, что связано с самими вещами.
- Что это такое - способ восприятия? - спросил погонщик.
- Я только что продемонстрировал, что мысль способна добавить к вещи то, что не является самой вещью. Например, её уникальность, связанную с тем, что именно ей уделено внимание. Или её сходство и отличие от других вещей. Это ведь всё не свойства собственно вещи, а свойства мысли, внимающей вещам. Так скажи мне, не может ли случиться так, что многие другие свойства вещей, которые мы считаем свойствами самих вещей, не являются свойствами вещей, а точно также добавлены к ним самой мыслью? Например, размер, цвет, вкус, запах, шероховатость и теплота вещи - свойства ли это самой вещи или это всего лишь способ её восприятия, спроецированный на то что нам кажется вещью?
- Если мы продолжим рассуждать в таком ключе, любезный Эпикур, то в конце концов от вещи останется не более чем онтологический крючок, на который мысль навешивает набор предикатов. В этом случае со смертью наблюдателя останется только этот крючок, а в всё что на нём висит, перестанет существовать.
- Боль моей души, уважаемый погонщик, заключена в том, что всё, что висит на этом крючке, никогда не существовало, как не существовало и самого наблюдателя. Вот например я сам. Разве я наблюдатель? Я - это весь мир. И ты, уважаемый погонщик, тоже не наблюдатель. Ты - это всего лишь вещь в этом моём мире. Ты - говорящая вещь, но не наблюдатель, потому что я мне не дано видеть вещи, существующие в круге твоих мыслей, как тебе не дано видеть вещи, существующие в круге моих мыслей. Реальность такова, что в круге своих мыслей ты являешься всем миром, в то время как в круге чужих мыслей ты являешься не более чем вещью, и потому к тебе и относятся как к вещи. Вот и сейчас, когда мы окончим эту беседу, ты возьмёшься за свою палку-стимул и вонзишь её мне в круп, чтобы я поторапливался и вовремя доставил нагруженные на меня мешки с солью почтенному покупателю.
- Непременно возьмусь, любезный Эпикур. Уже берусь, а то что-то мы с тобой заговорились, а время идёт.
Погонщик взялся за стимул и несколько раз чувствительно кольнул Эпикура в холку и в пах. Эпикур вздрогнул и прибавил шагу, унося мешки с солью и сидящего на них погонщика всё выше в горы. Перебирая копытцами и помахивая ослиным хвостом, он постепенно исчез из глаз и постепенно скрылся за далёкими перистыми облаками, окружавшими снеговые вершины гор непроницаемым покрывалом.
Вслед за тем затихло звонкое цоканье ослиных копыт о мягкую дорожную пыль и беззвучный напев погонщика. По всей округе вновь воцарилась удивительная тишина, и лишь монотонный рёв гигантской горной белуги периодически сотрясал невидимые окрестности. По опустевшей горной тропе медленно ползло чешуйчатое пресмыкающееся время тучных равнин, мучительно свиваясь в предсмертные кольца. Время, время... Какое оно?