4. Онтологические корни логических отношений. Предметное восприятие и логика.
Выкапывая корень, сохраняй его в целости.
Первая заповедь китайских женьшеньщиков.
Не ищи логику там, где ты ее не ложил.
Русская народная мудрость.
Основной проблемой формальной логики является проблема выводимости в рамках исследуемого языка. При этом, создание того или иного языка и алгебры логики в математической логике не происходит вследствие глубокого изучения общих принципов представления знаний и не предназначается для того, чтобы создать исчисление для моделирования этих механизмов, а является весьма автономным процессом. Связи этих построений, да и самой этой математической дисциплины, с теми механизмами естественного мышления, которые принято считать логическими, весьма условна. Поэтому встречающееся в литературе понятие "логико- математический метод изучения мышления" также является довольно условным. Хотя традиционная логика занимается не только проблемами логической выводимости, но и проблемами правильности суждений, индукции и классификации понятий, т.е. внешними по отношению к логике проблемами (если понимать логику в узко-математическом смысле), судя по отсутствию литературы, специалистов и традиций, не существует такого направления в логической дисциплине (как, впрочем и в психологической науке), которое изучало бы операциональные связи логических механизмов мышления с прочими когнитивными механизмами. Диалектика Гегеля указала на наличие ряда механизмов, ответственных за периодическое перекраивание понятийной сети и изменение образа мира в процессе познавательной деятельности, но не связала работу этих механизмов с логикой, а пожалуй, только озадачила в этом плане, еще раз обозначив трансцензус между сферой неосознаваемых когнитивных процессов и осознанным применением знания. Логические парадоксы типа Расселовского еще раз пошатнули логику, показав тот факт, что применяемая в логических формализмах теория множеств слишком абстрактна и во многих случаях построения, связанные с ее сигнатурой, не имеют выполнимой модели. Разработанные к настоящему времени алгебры логики имеют крайне бедные (в плане формализации естественных механизмов мышления) языки, которые учитывают лишь малую часть всех форм представления знаний. Несмотря на значительное продвижение вперед математической мысли в других областях, класс мыслительных процессов, моделируемых формально-логическим аппаратом, почти не изменился и не расширился со времен Аристотеля. Аристотель выделил из греческого языка и формализовал лишь самое абстрактное отношение (и операцию) вывода одного знания из другого, отсепарировав его от всего остального. Аристотелевская логика сформировала культуру европейского мышления на многие века, и по настоящее время не разработано более богатых формализмов, для которых имелось бы полное и корректное исчисление. Объектные, фреймовые и сетевые формализмы, как описано в литературе, сводимы к языку первого порядка. В то же время, более богатые модели, предлагаемые психологами-когнитивистами, типа HAM-модели, модели Андерсона или Линдсея-Нормана, не имеют процедурных решений.
Анализ знаний посредством логики возможен только после того, как анализируемая область будет описана средствами выбранного формального языка. Однако, представить предметную область непосредственно на языке предикатов или в ином логическом формализме крайне затруднительно в виду его выразительной бедности. Как правило, необходим более выразительный и богатый естественный язык. Таким образом, запись некоторой информации в формально-логической нотации проводится, как минимум, в два этапа. Сначала непосредственное субъективное содержание (внутреннее представление знаний в уме) записывается в виде набора высказываний естественного языка или формализованного языка спецификаций, а затем подготовленный текст формализуется дальше наоснове выбранной функциональной модели, формализующей внелогические отношения объектов формализуемого знания (например, разрабатываются прототипы предикатных структур и их естественно- языковая интерпретация). В арсенале чисто логических представлений отсутствуют методы и средства семантически ориентированного структурирования и агрегирования знаний, то есть формализованный набор онтологических идей, обеспечивающих валентность между представлениями и выступающий в качестве набора атомов, из которых строится структура знаний. В классической логике мы не имеем никакой иной идеи кроме отношения следования, и поэтому структура высказываний, подлежащих анализу, создается "вне логики" и проникает в нее также извне. При переводе естественно-языковых высказываний в логическую форму выражения происходит извлечение из текста и формальная запись отношения логического следования и пропозициональных связок. Внелогическая семантика отношений объектов предметной области выражается посредством функциональной группировки представляющих их синтаксических объектов на основе созданной специально для этого случая функциональной модели. Логические отношения формализованных объектов знания находятся в зависимости от функциональной модели. Чем полнее эта модель, тем богаче ее параметризация, и тем больше зависимостей выводится на уровень, отображаемый логической сигнатурой. Полнота функциональной модели (а следовательно, и отображения логических отношений) зависит как от глубины понимания предметной области, так и от качества естественно-языковой модели знаний о ней. Нередко при переформулировке высказываний "высвечиваются" новые логические отношения, которые ранее были скрыты грамматической или лексической формой выражения. Очевидно однако, что выбор той или иной формулировки высказываний не решается средствами логики. Очевидно также, что этот вопрос не решается и в рамках естественного языка. Смысловая декомпозиция сложных зависимостей, содержащих как логический, так и внелогический компоненты (например, каузальной или пространственно-временной зависимости), на чисто логические и чисто функциональные также происходит не посредством формальной языковой переформулировки (таковой попросту не существует), а в результате образного и категориального мышления с обязательным подключением фоновых знаний, не представленных в анализируемом тексте.
В этом плане весьма существенными являются взаимоотношения логики и языка. Попробуем кратко их проанализировать. Нередко смысл знаний и языковая форма их выражения отождествляются лингвистами и психологами, т.е. хотя и признается зависимость правильности передачи смысла от способа его выражения, но отрицается возможность его изолированного существования вне языка и речи (иногда это происходит ввиду расширительного толкования языка некоторыми лингвистами, когда не только условные, указательные, но и самоценные виды деятельности и связанные с ними представления считаются определенного рода языком). Наличие языка и речевого общения, безусловно, накладывает свой отпечаток на характер употребления логики и на ее роль в хранении и изложении знаний, но своим существованием логические механизмы обязаны не вербальному, а просто дискретному характеру мышления, связанному с его событийностью и объектностью. Однако, в связи с тем, что язык как средство изложения знаний не имеет альтернативы, прояснение природы логических отношений и закономерностей взаимоотношения логического и внелогического компонентов в знании возможно не через исключение языка, а только через повышение его различительных возможностей и отыскание такого способа употребления, который бы не маскировал имеющиеся отношения за счет неосознаваемого употребления речевых энтимем, эллипсиса, неучтенных коннотаций и пр., а напротив, служил адекватным средством для развернутого выражения смысловых отношений.
При создании полностью формализованных, снабженных механизмом резолюции систем представления знания, их подстерегают, помимо прочих, две опасности: опасность логических парадоксов типа Расселовского и опасность искажения первоначального вида знаний в процессе декомпозиции их внутреннего или естественно-языкового представления. Очевидно, что естественно-языковая парадигма в достаточной степени защищает мышление от ошибок только на уровне неформального рассуждения или общения, но не способна функционировать эффективно при создании формальных систем.
Так, например, забавная ошибка была обнаружена в одной из американских систем, которая не смогла найти выхода из помещения при заблокированной двери, хотя в помещении были окна. При выяснении было обнаружено, что система знала window только как panel, но не имела представления, что окно - это еще и exit.
По-видимому, это происходит вследствие систематического упущения при автоматической резолюции некоторой системы правил обращения к фоновым знаниям (внешних по отношению к логике), что позволяет корректировать мышление на неосознаваемом уровне, защищая его от ошибок.
Таким образом, можно утверждать, что ошибки и парадоксы связаны не собственно с логикой, а с тем, что происходит со знаниями "по дороге" к обретению ими формально-логического вида. Можно думать о том, как облегчить этот путь посредством методических решений, но возникает также и более заманчивая мысль о создании более выразительного языка представления знаний (и связанного с ним исчисления), исключающего или уменьшающего степень декомпозиции исходных зависимостей, более близкого по своей структуре к естественной форме представления знаний и защищающего их от искажений и от проникновения парадоксов. Сделать это возможно, если создать внешнее кольцо защиты логического ядра системы, то есть систему формальной онтологии, в которой аккумулированы все основные смысловые атомы и их взаимоотношения. Поскольку эта часть формализма должна иметь дело с закономерностями внелогического уровня, ее создание невозможно без тщательного анализа семантико-процедурных механизмов представления знаний, которые являются "внешними" или "прозрачными" по отношению к логическому типу зависимости, формализуемому современными логическими языками. Вероятнее всего, эти закономерности можно отыскать, проанализировав тот класс когнитивных процессов, с которым логика имеет наиболее интимную связь - предметное восприятие.
Традиция, в соответствии с которой предается забвению и не используется тот факт, что логическое сопряжение структур знаний до некоторой степени возможно и без предварительной фиксации их в видевысказываний какого-либо языка (как это имеет место, например, у высших животных), существует не только в лингвистике. В психофизиологии и когнитивной психологии, при изучении таких интимных процессов познавательной деятельности как ранние этапы предметного восприятия, также не ставится специальной задачи прямого соотнесения их механизмов с механизмами логической обработки знаний. По видимому, это просто оставшаяся в силе античная традиция, помещавшая логику рядом с риторикой и другими искусствами владеть языком, и поныне являющаяся частью современной европейской культуры мышления, в которой логика также "исчезает" вне контекста языка и высказываний. Однако, если преодолеть эту традицию и рассматривать науку_логику как осознанную, отрефлексированную и формализованную часть неосознаваемых, но тем не менее существующих "правил предметного восприятия", то многое сразу проясняется. Становится очевидным, что логика как элемент мышления не существует сама по себе, а только в контексте некоторых других закономерностей, при несоблюдении которых с ней может случиться что угодно (например, парадоксы). Становится также очевидным, что логика существует не "в контексте языка" и не "на уровне языка", а "до языка" и "ниже языка", и что естественный язык приемлем как инструмент для рассуждений только при условии знания и соблюдения всей совокупности правил рассуждения, которые в самом языке прямо не представлены, а отображены ситуативно посредством лексической сочетаемости. Поэтому формализация отношения логической зависимости, отрывающая некоторую часть закономерностей от всей совокупности, скрыто существующей в мышлении, приводит к формальным и к психологическим парадоксам. По-видимому, именно в области предметного восприятия и интимно связанных с ним форм мышления находится вся совокупность правил корректных рассуждений, и именно там следует искать онтологические корни логических отношений, знание которых столь необходимо для понимания роли логики в мышлении. Начнем же рыть их, не мешкая.
Очевидно, что информацией, полученной от органов чувств, можно воспользоваться в процессе рассуждения лишь в том случае, если она соответствующим образом схематизирована. Предметное восприятие - самый очевидный пример такой схематизации. Предметность восприятия есть выражение его пространственной дискретности, а его событийность - выражение его временной дискретности. Феномен движения возникает на стыке предметности и событийности. Язык является общественно-коммуникативной надстройкой над этой схемой восприятия. Дискретность знаний есть следствие дискретности восприятия. Дискретность знаний преодолевается посредством их последующей ассоциации на основе сходства форм и свойств (и иных идей о вещах, проистекающих из восприятия и практики), пространственной и временной смежности и сочетаемости представлений. Устойчивые ассоциации представлений обнаруживаются и закрепляются в процессе их многократного повторения (это общее место, многократно избитое классиками марксизма-ленинизма). Логические механизмы мышления можно рассматривать как стандартные механизмы актуализации в памяти дополнительных знаний на основе применения к актуальной ситуации ранее усвоенных закономерностей. При этом над каждым видом ассоциаций надстраивается своя логика. Над повторяющимся сходством объектов надстраивается исчисление классов, а над повторяющейся смежностью явлений и событий - исчисление высказываний и гипотетический силлогизм.
в последнем случае классическое вековое непонимание роли изначальной внелогической природы знаний являет себя в виде классического парадокса материальной импликации. Математический символ следования, значок, обозначающий всего лишь удовлетворяющий ему определенный порядок в двузначной таблице истинности, и не более того, почему-то пытаются сопоставить с реальным понятием следования, существующим в житейском мире. В результате появляется "парадокс", основанный на фразе "Если снег горячий, то трава зеленая", в которой истинностное значение высказываний делает всю фразу истинной в плане материальной импликации (см. Например учебник логики Клини). Задается вопрос: если символ обозначает "следование", то как получаются выражения, в которых следование не содержит реального знания? Очевидны два решения проблемы: либо расширить применяемый формализм так, чтобы он учитывал не только таблицу истинности, но еще и необходимость предварительной индукции, обнаружившей нахождение референтов высказываний в отношении устойчивой, многократно подтвержденной наблюдениями пространственно-временной или иной связи в некотором универсуме (а только тогда отношение следования имеет смысл), либо оставить в покое реальные отношения и спокойно заниматься математикой. Однако, судя по учебникам и справочникам, почему-то до сих пор сохраняется убеждение, что математический формализм, кроме того, что он делает в математике, должен еще каким-то мистическим, непонятным образом отражать иные отношения, имеющие внематематическую и внелогическую природу. Парадокс материальной импликации существует благодаря тому, что не знакомыми с психологией математиками постоянно игнорируется факт существования субъекта наблюдения, и что в практической жизни отношение следование подразумевает наличие алгоритма, с помощью которого можно найти конкретную зеленую траву не вообще где и когда угодно, а в строгой пространственно-временной зависимости от того, где и когда мы обнаружили горячий снег.
Механизмы логического вывода подключаются только после того, как завершат свою работу механизмы дологического формирования знаний. По традиции все они обобщаются термином "индукция". Многочисленными авторами описано много различных видов индукции, но по сути, все различия касаются соглашений о методах классификации объектов и гипотез, на которых проводится индукция, а еще точнее, о процедуре их отбора и исключения. При этом часто видны яростные и всегда безрезультатные попытки выйти тем или иным логическим способом за пределы субъективного и найти логическую процедуру получения объективных знаний. Центральный же момент индукции всегда остается неизменным - это последовательное итеративное обнаружение сходных моментов в более или менее сходных или различных объектах или ситуациях, элиминация случайного и формирование общих умозаключений путем выделения постоянных и общих признаков и установления закономерностей в их сочетаниях. Хотя индукция является необходимой частью процедуры классификации, как правило, она применяется в рамках уже имеющейся классификации в сочетании с прочими фактами, в целях отыскания новых закономерностей. В результате может быть создана новая классификация, и т.д. Тем не менее, в иерархии выверенных логикой понятий явно просматривается индуктивная незавершенность, выражающаяся в опоре этих понятий на ряд понятий и закономерностей такого уровня, которые не были выведены по строгим правилам индукции, а были "даны уму изначально", а вернее сказать, усвоены из культурной среды неосознаваемым путем. Иными словами, иерархия обобщенных абстрактных понятий и выведенных закономерностей любой сложности, в конце концов, опирается на феноменологию, которая уже ни из чего не выводится, хотя и является сама по себе сложной структурой и имеет свои закономерности. Без феноменологии, осуществляющей связь мыслительных процессов и перцептивной данности, отражающей внешнюю реальность, логический вывод, не репрезентирующий дедуктивных процессов, представляет собой математический формализм, лишенный всякого иного смысла. По сути, то, что мы называем феноменологией, и на что опирается сущностное или научное знание есть тот вид знания, с которого начинается все остальное. Более того - фаза получения феноменального знания есть самая "информационно-емкая" фаза в работе человеческого интеллекта и при этом самая неосознаваемая. Она невозможна в одиночку, потому что связана с усвоением "трансцендентного ядра" культуры, т.е. того пласта взаимосвязанных основополагающих понятий, которыми овладевают путем копирования поведения, эмпатии, а не рациональным путем. Люди, выросшие в разных культурах, смотрят на одни и те же явления существенно по-разному. Идеи и понятия базового, феноменологического уровня представлений можно сравнить с понятием колеса. Колесо нельзя объяснить или понять никак иначе, чем показав и продемонстрировав принцип действия. Идея колеса неразложима, но ее можно комбинировать с другими идеями и применять по мере необходимости, создавая телегу, тачку, лебедку и т.п. Ее нельзя усвоить частично, а можно либо усвоить целиком, либо не понять вообще. Очевидно, что логика к этому виду мышления никакого отношения не имеет. Рациональная часть интеллекта в процессе построения теорий лишь наблюдает за идеями, которые порождаются той же неосознаваемой, неуправляемой частью интеллекта, которая производит феноменальное знание. "Сознающее эго", олицетворяющее осознанное знание или же анализ, управляемый волей, может упиваться своей властью над материальным миром и миром идей, но на деле оно распоряжается лишь теми жалкими крохами ресурсов из сокровищницы интеллекта, которые бросают ему действительные властелины разума, неподотчетные и неподвластные медлительному, неуклюжему, мелочному и тщеславному человеческому сознанию.
Как мы знаем, любая индукция традиционной логики есть осознанная на определенном этапе, и соответственно формализованная на этом этапе процедура. Однако, логические отношения могут иметь место уже при наличии одного только предметного восприятия, которым обладают и высшие животные. Возникает вопрос: каков механизм индукции, которая лежит в основе логического мышления животных ? Очевидно, что этот механизм индукции является базовым и для человека, и, по-видимому, на его основе формируется естественная логика - не наука, оперирующая символами, а
специфический класс мыслительных процессов, участвующих в отражении действительности. Этот класс мыслительных процессов сопрягает между собой предметные представления, а также ряд более сложных понятий, нежели предметные представления. Логичекий компонент не существует раздельно от прочих понятий, а структурирует и агрегирует эти понятия. На уровне сложных понятий интимная связь логики с основными законами представлений сферы перцептивной данности и предметной эмпирики не может быть четко прослежена. Поэтому примитивная эмпирика типа "глаза - руки" является наиболее удобной моделью для анализа психологических механизмов связи логического мышления с предметным восприятием с целью прояснения эпистемических функций логики в целом.
Для анализа психологических механизмов связи логики с восприятием стимулов из внешней среды обратимся сначала к трудам по физиологии высшей нервной деятельности. Центральным моментом в классическом труде академика П.К.Анохина "Биология и нейрофизиология условного рефлекса" является теория опережающего отражения. Повторное многократное сочетанное восприятие стимулов с достаточно небольшим и постоянным временным интервалом между ними (и, может быть, также в сочетании с иными постоянными сопутствующими обстоятельствами) приводит к тому, что при появлении первых стимулов животное готовится к восприятию тех, что последуют за ними и активно их ожидает. Самым сильным местом этой теории, великолепной тем, что она основана всего лишь на банальном наблюдении и обыкновенном здравом смысле, является развернутое описание временной индукции. Но в ней также имплицитно содержатся основнополагающие постулаты о когнитивных механизмах, на которых построена не только индукция и логика, а все психическое отражение.
Существование этих когнитивных механизмов почему-то не замечалось в многовековой истории изучения процесса человеческого познания, а их продукт - предметный мир - принимался за готовую данность. Мы видим это в античных исследованиях (например, у Аристотеля), в философском реализме средних веков, в картезианском учении о рефлексе, наконец, в понятии сочетательного рефлекса И.М.Сеченова и условного рефлекса И.П.Павлова. Во всех этих теориях внимание сосредоточено почти исключительно на изучении ответа на внешнюю стимуляцию, но не затрагивается вопрос о том, в какой форме внешние стимулы проникают в психику, что они репрезентируют, и какие механизмы стоят за этими процессами. Впервые на эти механизмы обратили серьезное внимание создатели систем машинного зрения, распознавания речи и т.п., так как им необходимо было создать действующий механизм, а не абстрактную теорию. Первый из них - это возможность различения, запоминания, идентификации и узнавания различных стимулов из внешней среды, их таксономизация и классификация, основанная на процедурах их сопоставления и сравнения по сходству. Без этого невозможно не только исчисление классов, которое надстраивается над этими механизмами, но и установление отношения импликативного следования и гипотетические силлогизмы. Действительно, как можно говорить о классификации чего-то на то и другое или о следовании чего-то одного после чего-то другого, если невозможно отличить одно от другого? Поэтому, если бы мы пытались построить аксиоматическую систему, лежащую в основе познавательных механизмов, то первой аксиомой необходимо было бы считать "аксиому различий", постулируя взаиморазличаемость образов внешних объектов и их счетность. Предположим, мы уже умеем отличать одно от другого, и тогда в процессе многократного повторения устойчивых пространственно- временных комбинаций объектов и событий мы начинаем догадываться, что и приблизительно через какое время последует за тем или за этим, основываясь на прошлом опыте. Другими словами, встреча с определенным явлением в определенных обстоятельствах увеличивает или уменьшает вероятность встретить некоторые другие явления в этих же обстоятельствах, или в иных обстоятельствах, определенным образом связанных с текущими. Каким образом мы это делаем, мы объяснить не можем, вернее, наше объяснение не будет доказательством. Мы просто знаем обыденную вещь, что-то вроде: "если так много раз бывало раньше, то, вероятнее всего, так будет и на этот раз". В усиленном варианте это выражается в знакомом всем афоризме: "это так, потому что так было всегда". Сколько бы мы ни пытались объяснить такое положение вещей по существу, нам ничего не удастся придумать кроме объяснений типа "ну, потому что вообще привычные вещи в большой степени похожи друг надруга, как в общем, так и в деталях, а множеству различных типичных ситуаций свойственно разрешаться типичным для них образом". За этим всем кроется вторая аксиома, без которой также невозможно накоплениезнания. Ее можно было бы назвать аксиомой об экстраполяции на основе закономерностей, установленных посредством индукции. Это гораздо более универсальный механизм, чем просто механизм фиксации временных сочетаний стимулов. Однако, следует выделить именно временную индукцию и экстраполяцию как самый начальный и вместе с тем основополагающий механизм поиска закономерностей, на который постоянно опираются все остальные, более сложные когнитивные операции, основанные на индукции. Используя информационную терминологию можно сказать, что рефлекторные механизмы в их павловском понимании, или то, что акад. П.К.Анохин называл "опережающим отражением", - это механизм индукции, который работает в реальном времени. Именно он определяет те начальные закономерности, связанные непосредственно с внешней средой, которые затем обрабатываются посредством индукций "субъективного времени мышления", весьма отдаленно и опосредованно связанного с реальным временем отражения внешних процессов (и реминисценций этого отражения).
Необходимо отметить достаточно высокую подтверждаемость экстраполяционных ожиданий, достаточную не только для выживания, но и для культурного развития. Последнее можно считать доказательством эффективности человеческого интеллекта, но не формальным, а эмпирическим и относительным в той или иной мере (многие насекомые, например, тараканы, находятся в состоянии биологического прогресса и не нуждаются для выживания ни в цивилизации, ни в культуре).
В течение многократного повторения сходных ситуаций субъект не просто пассивно ожидает, но и предпринимает активные действия. Это дает ему возможность установить не столь очевидные следствия того или иного события и выяснить для себя процедуру отыскания следствий посредством ориентировки на исходное событие и ту среду, в которой оно обычно возникает. Другими словами, для обнаружения закономерностей в вещах и событиях необходима практика и связанный с ней инструментарий действий (а также наличие обучаемости, без которой невозможно приобретение какого-либо знания). Поэтому отношение логического следования, возникающее в естественных условиях, всегда содержит связанный с ним внелогический компонент: это та прагматика, на которую опирается индукция, и которая и определяет, в конечном счете, связь между посылкой и следствием. Иными словами, это не что иное как многократно подтвержденный практический способ соотнесения и успешного поиска следствия в реальных обстоятельствах на основании известной посылки, при том что о фактах, содержащихся в следствии, иным способом в данных обстоятельствах узнать нельзя (в противном случае не имеет иного смысла выводить их логически, кроме как потренировать свой ум). Условнорефлекторная модель поведения (и психического отражения) этих принципиальных моментов ни в коей мере не учитывает.
Для того, чтобы формальная процедура индукции имела смысл, должно существовать соглашение, в котором следствие и посылка привязываются к общему контексту знаний, и указана также некоторая система (относительных) координат, посредством которой следствие может быть локализовано по месту и времени или как либо еще относительно исходного события или факта, описываемого в посылке. Она должна также определять конкретный и единообразный алгоритм действий, посредством которых это может быть сделано.Единообразие, повторяемость и специфичность являются необходимыми слагаемыми закономерности, на поиск которой нацелены познавательные процессы. На этот базовый принцип работы психики - поиск пространственно- временных закономерностей на основе восприятия и временной индукции и поиск закономерностей высших порядков на основе более сложных видов индукции - опираются как логические, так и причинные отношения, а также абстрактное мышление и экстраполяционные способности интеллекта. По сути, весь интеллект - это механизм поиска закономерностей во внешней среде (и в самом мышлении). Отношение следования имеет необходимость только в том случае, если посылка и следствие могут восприниматься дискретно и относительно независимо, но в закономерном сочетании, благоприятствующем индукции. В противном же случае, если они всегда воспринимаются как единый образ, отношение следования просто не нужно. Нет смысла утверждать: "Летнее солнце светит, следовательно оно греет", ибо свет и жар летнего солнца - это всегда слитное по месту и времени ощущение, объединяющее две модальности, оно не разделено на дискретные, автономные образы, как например, огонь и дым, и логике здесь нечего соединять. В отсутствие предварительно найденной локальной закономерности, отраженной в процессе индукции, когда референты обоих высказываний находятся внеобщего пространственно- временного и понятийного контекста, отношение логического следования не имеет места. Вышеупомянутая фраза "Если снег горячий, то трава зеленая" потому и лишена смысла, что нет никаких указаний на то, где, когда и в какой закономерности обычно находится зеленая трава относительно горячего снега. Закономерность, согласно которой зеленая трава находится когда угодно и где угодно относительно горячего снега - это уже не закономерность, а отсутствие закономерности, а стало быть о следовании в таком случае говорить вообще не имеет смысла, ибо следование имплицитно содержит в себе закономерность.
Необходимо заметить, что такие бессмысленные ассоциации существуют только потому, что язык допускает существование соответствующих фраз. На уровне образного и понятийного отражения реального праксиса такие ассоциации невозможны. Существование естественно-языковой фразы про горячий снег определяется иной, сторонней целью - сконструировать импликацию, в которой произвольно взятые высказывания формально удовлетворяют необходимому истинностному значению. В данном случае, поиск смысла в такой фразе - это издержка речевого способа общения, связанная с психологической установкой на осмысленность речи. Естественный язык не может быть сконструирован как замкнутая система, чтобы выражать только ограниченный набор осмысленных фраз. Очевидно, что свобода в употреблении языка связана с необходимостью ассимилировать и выражать все новые и новые понятия. Процедуры верификации высказываний находятся вне языка, а сам язык вполне допускает фразы типа "Он моргнул океаном в гараж, округляясь в разрыве междометий". Следовательно, психологические парадоксы типа парадокса материальной импликации возникают тогда, когда учитывается только декларативный аспект знания, связанный с языком, и игнорируется его внешний, процедурный аспект, связанный с его получением и верификацией, который ни к языку, ни к исчислению не привяжешь. Такую же ситуацию мы наблюдаем во взаимоотношении Lexindentiatis с остальными законами классической логики.
Процедура поиска следствия на основе найденной закономерности обязательно существует для всех имеющих смысл высказываний, в том числе и для тех, где референты даны не по прямому указанию (кошка Милка очень пушистая), а по сходству, т.е. для всего класса данных объектов или явлений (все кошки имеют шерсть). В отсутствии такой процедуры высказывания теряют свой смысл, то есть, в этом случае они лишены прагматики. Субъект знания должен не только знать текст высказывания, но и уметь сопоставить его с процедурой поиска. При реальном применении знания, или при проверке истинности высказывания, наличие предзнания, которое подсказывает, где что и как искать, совершенно необходимо. Попросту, если человек никогда не видел шерсти на животных, то он не будет знать, где у кошки шерсть, даже если будет держать кошку в руках. И не узнает, пока ему эту шерсть не покажут. И при этом такому человеку никак не поможет знание правила все кошки имеют шерсть и факта у меня в руках кошка. Человек, конечно, сделает простейший вывод у моей кошки есть шерсть. Но при этом ему еще надобно знать, что такое шерсть, и как ее найти у имеющейся в руках кошки, и это весьма немаловажное обстоятельство формальные логики обычно упускают из виду.
Могут возникнуть возражения со стороны логиков, не знакомых с понятием микрогенеза зрительного образа. Предположим, что мы увидели узнаваемую часть предмета, скрытого за другими предметами, и считаем, что там находится весь этот предмет целиком. Но мы воспринимаем предмет "одномоментно", и здесь нет декларированной ранее временной разнесенности, необходимой для установления отношения следования и применения логики. На самом деле, никаких противоречий нет, так как дискретизация происходит и внутри предмета и предмет возникает лишь в результате постоянной сочетаемости отдельных форм внутри него. Однако, это происходит в гораздо более сжатые временные промежутки, и мы не успеваем это уловить. То есть, и в этом случае имеет место временная индукция в диапазоне микровремени, и потому, как известно, логика дает возможность не только прогнозировать будущие события, предсказывать свойства объектов на основании их принадлежности к определенному классу, но еще так или иначе достроить представления об окружающем нас актуально предметном мире. Иными словами, логика может работать не только на надпредметном, но и на внутрипредметном уровне, в том случае, если возможен внутрипредметный анализ и осознанное опознание отдельных частей или участков целого предмета (возможно, правильнее говорить о наличии предметной иерархии и об иерархичности предметного восприятия). Последнее обстоятельство является несомненным доказательством того, что логические механизмы являются частью механизмов предметного восприятия.
Подтвердим эту точку зрения кратким примером. Наверное, многим людям, жившим в России, приходилось видеть безногих инвалидов, передвигающихся на тележках с утюжками в руках. Издали такой инвалид производит впечатление рабочего, высунувшегося из канализационного колодца. Мозг наблюдателя услужливо достраивает ноги и столь же заботливо помещает их в воображаемый колодец, ибо подсознательно эта картина выглядит гораздо более правдоподобно, чем разгуливающий по городу жуткий человеческий обрубок.
Поскольку мы вновь обратили внимание на то, что поиск пространственно-временных закономерностей может осуществляться не иначе как на основе восприятия объектов и явлений внешнего мира, рассмотрим этот момент несколько подробнее. Во-первых, несмотря на указанную ранее относительную, а не абсолютную адекватность предметного восприятия внешней реальности, когда мы начинаем изучать предметное восприятие и предметную деятельность, мы вынуждены прибегнуть к "объективной" трактовке внешних объектов. Эта объективность проистекает из того, что наше исходное знание об объектах намного больше того, которое используется в гипотезе об исследуемом когнитивном механизме или в модельном эксперименте. Как правило, экспериментатор, подготавливая техническую базу для когнитивного эксперимента, старается иметь о ней самое полное знание. В то же время испытуемым о ней известно минимум или вообще ничего, для того чтобы можно было изучать когнитивные механизмы в их первозданном, не интерферированном сторонними знаниями виде. Очевидно, что этот "двойной" уровень знаний и обеспечивает статус внешнего уровня знаний как объективного верификатора для внутреннего уровня и объективного критерия для оценки качества и эффективности работы изучаемых когнитивных процессов. Таким образом, методическая схема рождает видимость объективной гносеологической схемы. Между тем, восприятие объектов есть трансцендентный процесс, что было отмечено еще Гельмгольцем, и в нем много загадочного. Например, мы изучаем свойства объекта, уже имея перед собой этот объект. Однако, объект можно выделить из фона не иначе, как ориентируясь на его свойства. Каким-то образом мы умеем с помощью органов чувств и приборов анализировать неоднородную среду и в конечном итоге разделять ее на ряд объектов, помещенных в относительно однородную среду (остаточная неоднородность которой после анализа уже не актуальна для субъекта наблюдения).
Вне зависимости от того, определяем ли мы наличие объекта с помощью органов чувств или с помощью приборов, идентификация объекта происходит посредством узнавания характерных для него паттернов в соответствующей сенсорной модальности (или в показаниях приборов). Таким образом, объектное (или предметное) восприятие предполагает наличие у всех идентифицирующихся объектов ряда исходных свойств, по которым их можно обнаружить. В повседневной жизни самыми первыми из них являются те, которые определяются органами чувств при непосредственном восприятии, при минимуме специальных действий (мы не имеем здесь ввиду также и первично неосознаваемые перцептивные действия). Далее, ориентируясь на эти свойства, мы манипулируем этими объектами, направляем на одни объекты воздействие других объектов и наблюдаем картину взаимодействия, которую также истолковываем как те или иные свойства объектов. Выражаясь несколько образно, можно сказать, что объект - это совокупность свойств части внешней реальности, дающая возможность органам чувств локализовать эту ее часть, отграничить ее от остальных, и далее наблюдать характерную форму и прочие локальные признаки, а также прицельно направить на нее какие-либо воздействия (своего тела и других объектов). При этом также очевидно, что слово "свойство" применительно ко всей реальности в целом, а не к отдельной ее части, имеет совсем иной смысл. Мы можем сказать, что внешняя реальность обладает свойством предметности и событийности, и в этом случае слово свойство применительно к глобальной совокупности отражает абстракцию гораздо более высокого порядка. Следует отметить, что различительные функции языка никак не идут дальше различительных функций предметного восприятия, и в языке поэтому нет ничего операционального, чем можно было бы обозначить в реальности то, что есть в ней до вещей. Как конкретные, так и абстрактные понятия возникают путем обобщения закономерностей восприятия и деятельности, и никак иначе.
У опорных свойств, по которым мы идентифицируем объекты и разграничиваем перцептивную данность, нет никаких отличий от "просто" свойств уже обнаруженных объектов, ничего особенного, кроме того, что благодаря им образы объектов проникают в наши представления и закрепляются в них, получая свой типичный облик и качественное отличие от всех других видов объектов. Точнее, есть одно отличие: при потере объектом опорных, идентификационных свойств (формы, текстуры, температуры, чего угодно) он перестает идентифицироваться как объект данного класса. Можно выделить два важных класса свойств объекта: совокупность свойств, принадлежащих к первому классу (локализующие свойства) позволяет отличить, выделить объект из фона, то есть локализовать объект, в то время как второй класс свойств позволяет опознать объект как относящийся к определенной категории объектов. Трансформация объекта, который был локализован и идентифицирован и удерживается в поле внимания, может проходить по разному с точки зрения наблюдателя: объект может превратиться в другие различимые объекты (ваза разбивается н некоторое число осколков, которые все еще отличимы от фона) или исчезнуть совсем (как кусок сахара, растворившийся в чае, или как шагреневая кожа).
Несмотря на чрезвычайное разнообразие физического строения, все вокруг, за исключением однородных сред, воспринимается как объекты и имеет опорные признаки. Сравните между собой такие объекты: луч света, озеро, холм, молния, столб дыма, мыльный пузырь, поросль мха, куча песка, авторучка, веревка, тесто, заливная рыба, чашка чая, струя воды, бритвенный набор, электрическая дуга, железнодорожное полотно, рыболовная сеть, планета Марс, портрет Авраама Линкольна и т.д. Положительно ничего общего, за исключением одного - возможности быть объектом восприятия и мысли. Но как мы увидим далее, рассматривая субъектно-предикатное отношение, с этим связаны и еще кое-какие общие свойства (не самих, конечно, объектов, а способов мыслить о них).
Помимо опорных, идентифицирующих свойств, объекты обладают большим количеством общих свойств, причем их проявление изменяет состояние объектов - либо временно (растянутая резинка, заряженная мышеловка, нагретый утюг, намокшая тряпка) или постоянно (обглоданная рыба, сломанная авторучка, скомканная бумага, обожженная глина). В различных условиях, в зависимости от обстановки и от положения в ней объекта и наблюдателя, опорными свойствами могут служить различные свойства объекта. И тем не менее, у совокупности идентификационных свойств, позволяющих отнести тот или иной объект к определенной категории, есть два свойства (вот в языке возможно и такое - наличие свойств у свойств) - постоянство и уникальность, проявляемые от наблюдения к наблюдению, позволяющие создать постоянные перцептивные образы обладающих этими свойствами объектов. В рамках аналитической парадигмы постоянство перцептивных образов можно представить только как постоянство комбинации составляющих его элементарных ощущений, как бы различно это постоянство ни понималось с философской или математической точки зрения. Не исключено, что это постоянство на уровне симультанного восприятия обеспечивают такие же механизмы улавливания закономерностей, что и на уровне логической обработки материала, которые, видимо, тоже имеют отграничивающие, группирующие, достраивающие и восполняющие функции, только в другом временном диапазоне, и при самом минимальном участии сознания.
Таким образом ни на одном из уровней в иерархии психического отражения мы не находим материала, который натолкнул бы нас на какие либо принципиально иные идеи, чем анализ, синтез и индукция с дедукцией, абстракцией и экстраполяцией, и это само по себе рождает мысль о существовании трансцензуса в механизме психического отражения, с его восприятием внешней реальности как динамики форм, обладающей рядом закономерностей.
Механизмы анализа и синтеза, функционирующие в периферической части анализаторов, работают в диапазоне микровремени, в то время как сознание работает в диапазоне времени, соизмеримом с порождением речи. Вероятно, этим обстоятельством можно объяснить плохую осознаваемостьэтих мехпнизмов. Поскольку язык и речь весьма тесно связаны с сознанием, из всей иерархической совокупности принципиально сходных механизмов мышления лишь та их часть, которая функционирует на уровне осознаваемых понятий, могла быть наилучшим образом отрефлексирована и обозначена словом "логика". Необходимо отметить, что группа идентификационных признаков объекта постоянно или периодически демонстрирует себя в процессе наблюдения за этим объектом и формирует его обобщенный образ на неосознаваемом микровременном уровне перцепции, поэтому при идентификации объекта в условиях достаточного или избыточного числа опорных признаков логические механизмы излишни (В качестве примера представим себе следующее рассуждение: "Это моя жена, вид сбоку. Хотя это совсем не похоже на то, как она выглядит спереди, но тем не менее это она, ибо я видел много раз, как она поворачивалась из первого ракурса во второй, оставаясь в поле зрения, так что подмены не могло произойти". На этот механизм обеспечения достоверности восприятия мы интуитивно полагаемся настолько сильно, что эффекты видеомонтажа порой просто поражают наше воображение).
Объект как таковой обычно более стабилен во времени, чем внутриобъектные отношения, и если его размеры не слишком велики, то он целиком доступен наблюдению. В этом случае на внутриобъектном уровне редко приходится применять логику для получения знаний о предмете. Рассматриваемый изолированно объект может измениться только имея причиной изменения самого себя. Типичные изменения объекта по большей части известны, предсказуемы и лимитированы предшествующим опытом, то есть их число ограничено. Так например, молоко, оставленное на столе, скорее всего, прокиснет, оно станет простоквашей (но оно также и кислое молоко или прокисшее молоко). В то же время попугай, запертый в клетке, не может превратиться в лягушку, а может превратиться только в дохлого попугая, если его не кормить.
Однако предмет по определению является предметом именно потому, что время существования предмета как тождественного самому себе несопоставимо больше времени возможного непрерывного наблюдения, в противном случае мы воспринимаем его как процесс. Поэтому логика становится необходима при вовлечения предмета в цепь взаимодействий с другими предметами. Логика есть способ мышления и построения системы знаний, в основе которого лежит модель реальности, состоящей из дискретных объектов (парадигма пространства в логике) и дискретных событий (парадигма времени в логике). В этой модели существуют неизменные сами по себе объекты, которые изменяются с течением времени, вступая во взаимодействие друг с другом. Если логическая модель слишком груба для решения той задачи, ради которой она создана, необходимо уменьшить атомы модели до приемлемого уровня.
Вне зависимости от того, где лежит причина изменений, внутри объекта или вне его, логика необходима лишь тогда, когда имеет место ранесенная по времени зависимость, исключающая одновременное наблюдение посылки и следствия. В противном случае логика не нужна, ибо весь комплекс воспринимается как единый предмет или единая система с зависимостями, понимание которых не требует применения логики - они непосредственно наблюдаемы и потому очевидны.
Механизмы предметного восприятия лежат в области неосознаваемого психического, и путь к их изучению лежит через построение гипотез и эксперимент, как и при изучении любой области объективной природы. Вследствие этого трудно описать общие законы предметного восприятия и определить механизмы перехода от предметного восприятия к логике путем анализа механизмов перцепции. Хорошим отправным материалом для понимания механизмов предметного восприятия могут оказаться результаты анализа логических противоречий, причиной которых являются некорректные модели, в которых определены такие объекты и/или их взаимоотношения, которых не может порождать предметное восприятие (например, у Гашека в его знаменитых Похождениях бравого солдата Швейка некий ученый, находившийся в сумасшедшем доме, утверждал, что внутри земного шара находится еще один внутренний шар, по своим размерам значительно больше наружного).
В отличие от механизмов предметного восприятия, психологические механизмы индукции, опирающиеся на предметность восприятия и объектность мышления как на изначальную данность, лежат в области сознательной деятельности (разумеется, за исключением порождения гипотез) и могут быть изложены в виде формальных правил. Тем не менее, в основе этих правил лежат закономерности самого мышления, "присущие уму изначально", то есть, проникающие туда из обобщенного генетического опыта, предметного восприятия и культурной среды. Более того, процесс поиска закономерностей во внешней реальности предполагает согласованную работу всех механизмов восприятия и мышления. В формальной логике отрыв логического отношения от прочих когнитивных механизмов - это не более чем детская болезнь науки о знаниях. Традиционная логика интимно связана с внелогическими идеями, поскольку представляет собой не только формальный аналитический аппарат, но и связанную с ним гносеологическую парадигму. Применение логики к любой сфере знаний накладывает на нее отпечаток предметной эмпирики и проецирует на нее ее законы. Одним из ярких примеров таких идей является требование к объектам рассуждения сохранять свое постоянство на протяжении всего процесса рассуждения (lex identiatis). Последнее необходимо понимать как постоянство совокупности мыслимых актуальных связей объекта с другими объектами и потенциально осуществимых связей (свойств). Дело здесь не в том, что какой-то объект не может быть "этим и другим", а в том, что он может им быть в соответствии со своим собственным ритмом, определяющим в нем текущее соотношение свойств "этого" и "другого", но не может быть то тем, то другим просто по усмотрению субъекта, в зависимости от его личной расположенности. Однако, lex identiatis не имеет никакого отношения к формальным механизмам логического вывода, составляющего сущность логики, хотя он и считается частью традиционной логики. Lex identiatis - это представитель законов предметной эмпирики в логике, страж объективности, враг субъективизма и аутизма в мышлении. Если интерпретировать lex identiatis в плане сохранения постоянства смысла употребляемых знаков, то и в этом случае он оказывается вне логики, ибо гораздо естественнее он представляется как общий закон семиотики, регулирующий взаимоотношения знака и представления. В этом качестве lex identiatis может выражать тот факт, что употребление определенного знака имеет смысл только в том случае, когда однозначно определен его сигнификат (в противном случае "шалтай-болтайщина" возникает не только в логике, но и в языковом общении). Таким образом, lex identiatis представляет в логике идею самотождественности образов внешних объектов, постоянство представляющих эти образы знаков, их отчужденность от сферы желаний и независимость от воли и желаний субъекта.
В этом плане интересно отметить, что и само бытие физического тела сознающего субъекта, а также значительная часть его собственных психических процессов, также отчуждены от воли и желаний этого субъекта, с различной степенью подконтрольности, вплоть до полной автономности последних. Из этого следует, что субъекту приходится приноравливаться не только к внешнему миру, но и к той части собственного внутреннего мира, которая является отчужденной от самого субъекта.
Очевидно, что любой объект проявляет себя через взаимодействие, и если объект ни с чем не взаимодействует, то он никогда не будет обнаружен. Таким образом, свойства, например, "эмпирических объектов материальной природы" могут быть определены как устойчиво повторяющееся во времени следование доступных восприятию специфических явлений при взаимодействии этих объектов с наблюдателем, со средой и с другими объектами. Мы уже говорили о том, что некоторые свойства объекта проявляют себя в момент обнаружения объекта. Другие же его свойства проявляются в процессе его эмпирического изучения. Классификация объектов чаще осуществляется не по его статическим, постоянно доступным для наблюдателя свойствам, а по свойствам, периодически проявляемым при взаимодействии (с другими объектами), которые ассоциируются с исходными объектами посредством временной индукции. Утверждая, что объект X обладает свойством f, мы чаще всего имеем в виду не статические свойства, определяемые непосредственно в любой момент времени, а временную динамику и эффекты его взаимодействий. При этом индивидуальность объекта или класса объектов определяется специфическими свойствами этого объекта или класса. Помимо специфических свойств, у объектов и их классов имеются также свойства, которые имеют и объекты других классов. Иерархические взаимоотношения между классами объектов строятся на основе индуктивного определения закономерностей проявления объектами своих свойств и их сравнения в процессе эмпирической деятельности. Логические догадки о еще не известных, но предполагаемых свойствах объектов становятся возможными, когда обнаруживается такая закономерность, что принадлежность объекта к данному классу, и может быть, еще какие-то его дополнительные свойства влекут за собой наличие еще каких-то определенных свойств, прямо не связанных с исходными. Эта закономерность обнаруживается на основе индукции и, соответственно, экстраполяции более сложной, чем простая временная индукция и экстраполяция, имеющие место в условнорефлекторных реакциях. Экстраполяция высшего порядка - это своего рода "метаследование" или следование от следования. Для ее осуществления, помимо выходящей из подсознания и унаследованной с инстинктом идеи о повторении сходных ситуаций, нужны также дополнительные гипотезы. Рассмотрим упрощенный пример с индукцией по перечислению. Предположим, каждый из объектов K, L, M и N класса C1, помимо своих родовых свойств, обладает также свойствами a, b, c и d. Тот факт, что объект P того же класса C1 обладает свойствами a, b и c, дает некоторое основание полагать, что, возможно, P также обладает свойством d. Но ожидание свойства d от P не основывается на реальных наблюдениях за P и временной индукции. Вывод сделан на основе набора статистики в результате индукции по K, L, M и N при исходной гипотезе (C1 | a ^ b ^ c -> d). Но каким образом возникла эта гипотеза? Объяснить ее возникновение затруднительно, если не предположить наличие у человека "объектной" структуризации времени, обеспечиваемой механизмами внимания. Благодаря механизмам внимания происходит фильтрация стимулов, связанных с данным объектом, от всех прочих стимулов и селективный отбор материала, связанного именно с этим объектом, из памяти, и осуществляется не просто поиск закономерностей во временном следовании стимулов, а поиск закономерностей и индукция во "внутриобъектном времени". Можно предполагать, что внимание направляется и удерживается родовыми свойствами объектов, играющими роль связывающего и отграничивающего контекста, позволяющего отсепарировать некоторые явления и связанные с ними временные закономерности от среды в целом и связать с данным классом объектов. При этом "внутриобъектные" закономерности выявляются опять-таки на неосознаваемом уровне, а в сознание выдается готовый результат в виде гипотезы. Преимущество человеческого интеллекта (а также высших животных) - в его возможностях не просто стимульно-временной, но и иерархической "объектной" структуризации явлений, эта идея хорошо укладывается в английское слово pattern.
Таким образом, индукция по перечислению в данном примере становится возможной в результате гипотезы, а ее возникновение невозможно без результатов предшествующих "внутриобъектных" временных индукций, посредством которых было установлено, что свойства a, b и c (феномены, посредством которых они себя проявляют) связаны с объектами K, L, M и N, а не c чем либо иным. Реальное эксперимент с объектом P может подтвердить или опровергнуть гипотезу о наличии свойства d у объекта P. Временная индукция (в данном случае, в пределах объекта), которая сама не дает абсолютно точного знания, является в этом случае объективным верификатором индукции по перечислению. Важно, однако, понимать, что временной фактор так или иначе присутствует в любом виде индукции, только в одних случаях он репрезентирует так называемое "объективное время", а в других - тот или иной вид субъективных временных представлений, связанных не с образами реальных объектов, а с группировкой абстрактных понятий в уме. Реальное или "внешнее" время связано с цикличностью перцептивных событий и отграниченностью времени этих циклов от прочего времени посредством формирования характерного ритма, а "внутреннее" - с цикличностью воспроизведения объектов в кратковременной памяти и отграниченностью этих объектов от остального психического содержния с помощью механизмов внимания.
После того, как индукция завершена, и установленные закономерности можно считать окончательными (на данном этапе), включаются механизмы дедукции и правила вывода. В основе классического логического вывода лежит идея логического следования или "вынуждения", являющегося формальным выражением процесса актуализации дополнительных знаний на основе известных данных вследствие известной закономерной связи между действительно обнаруженными явлениями и теми явлениями, которые могут быть также обнаружены определенным образом, если имеют место явления, указнные в логической посылке. Вне зависимости от принятой символики и особенностей той или иной логической системы, логические языки всегда имеют формальное средство выражения этой идеи. В классической логике таким средством является импликация. Как известно, она означает невозможность ложности консеквента в случае истинности антецедента, и возможность любого истинностного значения консеквента в случае ложности антецедента. Ничего более отношение логического следования в классической логике не означает, ни прямо, ни косвенно, кроме, конечно, того, что, используя правила вывода, можно из начального набора формул (и соответствующих им высказываний) вывести ряд новых формул (и высказываний). Поэтому классическую логику можно назвать "самой логической из всех логик", ибо центральная идея логики представлена в ней в чистом виде. Другие виды логик - временная, каузальная, деонтическая, вероятностная, псевдофизическия, логика действия и т.д. с необходимостью включают в отношение логического следования также и внелогические отношения (временной и причинно-следственной зависимости, вероятности, долженствования, соотношений знания и веры и т.п.), то есть некоторые ограниченные указания, почему или как одно следует из другого, жестко связанные с отношением вынуждения единым синтаксическим представлением. Собственно, вследствие этого они уже не являются "логиками" в узком значении этого термина, так как они инкорпорируют элементы формальной онтологии непосредственно внутри себя. Преимуществом этих видов логики является то, что они пытаются расширить свои описательные возможности за счет формализации внелогических отношений между объектами знаний, отображая наиболее общий смысл связанной с ними психологической реальности или прагматики, а неустранимым недостатком - весьма произвольное смешение в одном формализме принципиально разных смысловых отношений без детального предварительного исследования психологического и общепознавательного смысла формализуемых внелогических (онтологических) идей и отношений и их связи с "чисто логическими" отношениями, смысл которых выражает импликация в классической логике. Хотя выше и декларировалась взаимозависимость логических и онтологических отношений, методически правильней было бы четкое разделение этих отношений в нотации до достаточно полного прояснения этой взаимозависимости в структуре человеческого мышления. Мы можем считать пока, что логика лишь указывает на наличие некоторой связи между явлениями, характер которой может быть описан отдельно от логических соотношений связанных явлений. Разумеется, в процессе "живого" мышления, целью которого является вывод логических следствий тех или иных фактов, внимание смещается с вида взаимосвязей явлений к их логической последовательности, но, тем не менее, характер связи продолжает присутствовать в мыслях. Формальная логика препарирует мышление, отделяя от него лишь ту часть, которая осуществляет вывод, абстрагируясь от характера связей, используемых для процедуры вывода. В этом плане можно характеризовать идею, лежащую в основе формальной логики как идею "процедурной абстракции", в соответствии с которой мышление абстрагируется от части себя, сохраняя лишь формально- процедурный компонент.
В то же время на уровне повседневного мышления логические и внелогические отношения разведены весьма нечетко. В частности, весьма нередко смешивают понятие следования, на котором строится классическая логика высказываний, с причинно- следственными отношениями. Между тем, неформальный, естественный смысл логического отношения следования, на базе которого сформировалось формальное отношение импликативного следования (на котором зиждется классическая логика высказываний), сводится к следующим определениям, безотносительным к языку и высказываниям, одно из которых "субъективно", а второе "объективно":
--
Когда верна мысль I, то верна и связанная с ней мысль J, что доказывается предшествующим опытом.
--
Если имеет место явление E1, то в определенное время и в определенном месте относительно E1 имеет место явление E2, и существует специальная процедура, следуя которой, субъект может найти и наблюдать Е2.
Отношение следования подразумевает безразличие к временной направленности и наличию взаимодействия E1 и E2. Если E2 следует из E1, то это ровным счетом ничего не говорит о том, что E2 раньше или позже E1, или что объекты/процессы в E1 и объекты/процессы в E2 каким-то образом непосредственно или опосредованно взаимодействуют друг с другом. Таким образом, в результате различных комбинаций порядка следования E1 и E2 и их временной последовательности, мы имеем варианты:
1. Направление следования совпадает с направлением времени (Е2 следует из Е1 и происходит позже Е1)
2. Направление следования противоположно направлению времени ((Е2 следует из Е1 и происходит раньше Е1)
3. Е2 следует из Е1 и при этом Е1 и Е2 происходят одновременно.
Отношение следования транзитивно и асимметрично. Если из S1 следует S2, а из S2 следует S3, то из S1 следует S3. Если S2 следует из S1, то ничего не известно о следовании S1 из S2. Это вытекает из характера реальной процедуры установления отношений следования. Например, мы устанавливаем отношение следования от более позднего события к более раннему (вариант 2), т.е. ряд наблюдателей фиксирует, что S1 всегда предваряется наступлением S2 там-то и за столько-то времени до S1. В то же время S2 может не давать никакой информации о появлении после него S1 - где, когда и появится ли вообще (такой алгоритм нахождения следствия, скорее всего, возможен только при наличии скоординированной группы наблюдателей или при наличии технических средств). В то же время, может не быть никаких предположений относительно того, как предугадать S1 до наступления S2, ввиду отсутствия знаний о том, что представляет из себя S2 до наступления S1, и можно ли вообще обнаружить и отличить в это время S2 как уникальное явление (пример: дом горит, следовательно ранее в нем произошло воспламенение горючего предмета. Поискав после пожара, можно его найти, но нельзя предугадать заранее, что именно загорится). Можно интерпретировать S2 как необходимое условие для наступления S1, но к самому отношению следования это уже не имеет никакого отношения, а имеет отношение к парадигме причинности.
Отношение логического следования гносеологически двойственно. Оно относится, с одной стороны, к утверждению некоторых идей на основании других идей, и в этом смысле оно субъективно (см. первый вариант). Но с другой стороны, такое утверждение основано на закономерностях, обнаруженных в объективном мире в процессе практической деятельности, и в этом смысле оно объективно (см. второй вариант). Логическое следование никак не касается форм связи внешних явлений, приводящих к закономерному сочетанию взаимосвязанных явлений, оно абстрагируется от
них. Поэтому чисто логическая форма связи знаний в мышлении типична в двух случаях:
- Во-первых, когда эти механизмы попросту неизвестны, а известны лишь закономерности (временная связь между восходом солнца и пением петуха), как например, в процессе корреляционных исследований в науке. Логическое следование, опирающееся на такого рода знание, обладает потенциальностью (в смысле возможного развития и уточнения знания), незавершенностью, локальным характером и жесткой связью с частными обстоятельствами, отражая самый начальный уровень пространственно- временной дискретизации внешней действительности.
- Во-вторых, когда необходима унификация и сокращение процесса рассуждения. Логическая форма выражения, отражая из всего многообразия связей в структурах знания лишь элемент вынуждения, делает возможным опустить в рассуждениях часто повторяющийся процесс вывода и организовать мышление в форме энтимем. Вследствие этого логическое мышление обладает психологическим свойством результативности. Оно всегда отражает окончательную связь между явлениями или понятиями, исключая промежуточные действия и удаляя из сферы рассмотрения "ненужные" знания. Логический способ схематизации знаний обладает тем преимуществом, что дает выигрыш в скорости мышления и в широте обобщений, и элегантную возможность отбросить детали и рассматривать знания на необходимом уровне детализации. С другой стороны, схематический подход чреват появлением ситуации, когда опускаются и не учитываются важные детали и "промежуточные" моменты. При этом вынуждение извлекается и формализуется не из всех связей в структуре знаний, где оно имеет место, что нередко делает выведенные знания случаях неверными или неточными.
Как мы видим, "чисто" логические отношения присутствуют в мышлении на начальной стадии изучения предмета ввиду отсутствия каузальных знаний, а по окончании его изучения, при практическом применении знаний, ввиду их "ненужности" вследствие формализованности.
Между логикой и причинностью нет непреодолимого барьера. Напротив, чем плотнее сеть логических зависимостей покрывает предмет, тем лучше прослеживаются взаимодействия объектов и подробнее структурируется и "объективизируется" предмет, переходя из разряда явлений в сущность, тем больше как бы "самоустраняется" субъект наблюдений, и тем более значительным становится каузальный компонент в знаниях. Однако, причинность - это не просто вынуждение с временной зависимостью, где вынуждаемое событие совершается не раньше вынуждающего. Добавив временной компонент к "чистой" логике, мы получим временную логику, но еще не каузальные отношения. В отличие от отношения следования (в том числе и временного следования), имеющего характер субъективно определяемой зависимости (хотя и с объективными предпосылками), в основе отношения причинности лежит идея физического вынуждения, пространственно- временного смыкания в однонаправленном и асимметричном времени, идея воздействия и взаимодействия, порождения одними объектами, событиями и состояниями других объектов, событий и состояний. Парадигма причинности, таким образом, переходит от идей явления и следования, с их частным, изолированным и субъективным характером, к идеям сущности и порождения, основанным на убежденности в существовании за фасадом внешних явлений взаимодействующих между собой сущностей, что и определяет, в конце концов, всю картину мира и его развитие. Идея причинности надстраивается не только над предметным восприятием и поиском закономерностей в явлениях, но и над практикой с ее идеей анализа, управления материальным миром и отождествления свободы в управлении со степенью познания. Таким образом, идея причинности - это идея практики в "снятом" состоянии, доведенная до абсолюта, оторванная от субъекта практики и познания и перенесенная вовне. Это, пожалуй, также идея "объективного" логического атомизма, имеющего целью предельно возможный физический, а вслед за ним и логический анализ действительности, идея максимальной свободы от феноменологии явлений в пользу атомистической парадигмы и конструктивного детерминизма.
Каузальная идея имеет еще одну особенность: у нее есть прочные трансцендентные, внерассудочные корни в уме, связанные с иррациональной убежденностью и верой. Каузальное мышление формируется спонтанно, в его основе лежит нечто вроде инстинкта, почти того же самого, что лежит в основе всяческих безосновательных суеверий и опасений, мистических культов и нелепых ритуалов. Этот инстинктивный мистицизм, отрывающий отношения причинности от практики и возводящий его в абсолют, неистребим в человеке, как неистребимо в кошке желание вылизывать собственную шерсть и охотиться на мелкую живность.
Очевидно, принцип логического следования способен дать только локальное, ограниченное предвидение событий, в то время как прогностическая сила каузального принципа, как считалось ранее, и как до сих пор кажется с поверхностного взгляда, безгранична. На самом деле, каузальный принцип, как и логика, интимно связан с реальным предметным восприятием и применим лишь там, где оно возможно. С другой стороны, каузальный принцип, по-видимому, остается самой мощной идеей, которую можно "выжать" из предметного восприятия, а вероятность как принцип обычно появляется там, где пасует причинность. Причинность как принцип пасует там, где пасует предметность как форма восприятия и представления знаний, т.е. там где невозможна предметная практика, а в области предметного восприятия причинность не работает там, где не обнаруживаются закономерности в исходах взаимодействий, т.е. в сфере стохастических явлений.
Другой тип постоянных вынуждающих отношений, как уже говорилось ранее, дает классификация объектов - это постоянные отношения иерархии в системе понятий, над которыми надстраивается ассерторическая логика Аристотеля и исчисление классов. Иерархические отношения вхождения или принадлежности между классами объектов, связывают эти классы между собой в иерархические деревья, отражающие наследование свойств и взаимоотношения объемов понятий. Иерархические классы понятий создаются путем абстрактного мышления. Как известно, оно основано на усмотрении аналогий в явлениях, несмотря на их частные различия. За этими аналогиями всегда просматривается ряд общих свойств, который и составляет основу для создания класса абстрактных понятий. В основе механизма абстрактного мышления также лежит индукция, но уже не "внутриобъектная", устанавливающая закономерности внутри уже выделенного класса объектов, а "межобъектная", позволяющая связать между собой несколько различных классов объектов на основе ряда общих свойств и определяемых ими закономерностей поведения этих объектов. Абстрактные классы объектов отличаются от конкретных тем, что собранные внутри него объекты различных конкретных классов могут иметь совершенно различные опорные идентифицирующие признаки (т.е. признаки, определяющие вид объекта), и в то же время, в рамках данного класса между ними не делается различий (грубо говоря, и кошка, и рыба являются позвоночными животными, хотя и выглядят совершенно по-разному).
В то время как естественная логика, возникающая на базе деятельности в физическом мире, отражает только пространственно-временные закономерности, сам по себе логический формализм обладает большей универсальностью и может отражать в формализованном виде любые виды транзитивной связи. Не во всех сферах знаний (прежде всего, гуманитарных) отношения между объектами знаний могут быть с легкостью сведены к пространственно- временным отношениям, тем не менее во всех сферах дискретных знаний, например, в области юриспруденции, социологии, истории и политологии, для описания закономерностей и вывода недостающих знаний может использоваться логический инструментарий. Напротив, слитность и неопределенность объектов в сфере аффективных явлений делает логику мало пригодной для изучения этой области психики. В зависимости от исходного типа отношений, для интерпретации смысла формализованных высказываний используются специфические для каждой сферы знаний процедуры интерпретации. Таким образом, при неизменности формального инструментария, эпистемическая функция логики различна в разных сферах знаний.
Итак, сложные системы знаний структурируются и агрегируются на основе устойчивых связей между дискретными представлениями, которыми являются элементы знаний. По-видимому, ускоренное, схематичное воспроизведение в памяти этих представлений, часто реально разнесенных во времени, их одномоментное существование в кратковременной осознаваемой памяти дает иллюзию их одновременного нахождения в некотором воображаемом пространстве, что в конечном итоге приводит к представлению логических, временных и всех прочих типов связей между событиями и объектами в виде пространственных связей, в результате чего в уме складываются фигуры типа древовидных или сетевидных графов (и в результате чего пальцы используются некоторыми субъектами не только в процессе счета, но и в процессе рассуждения). Формализованные представления не отражают внутреннее содержание и смысл объектов знаний, а учитывают лишь сорт связи и место этих объектов в цепях транзитивных связей. Объекты, события и более сложные понятия рассматриваются лишь номинально и замещаются схемами или знаками. Последние помещаются в некоторое виртуальное мысленное пространство, в котором они обладают минимальными предметными свойствами - наличия/отсутствия, уникальности (за счет уникальных идентификаторов, которые заменяют отличительные признаки реальных объектов), принадлежности к различным классам и возможностью группировки и установления связей. Последовательность их расположения в этом воображаемом пространстве отражает порядок вынуждения одним представлением другого представления, то есть логический порядок следования. Можно назвать его "пропозициональным пространством", поскольку в формальной логике представления в конце концов замещаются пропозициями (в логике высказываний). Все те отношения, которые определены в этом пространстве - это и есть логические отношения. Группировка логических конструкций в этом пространстве происходит посредством пропозициональных связок (в наиболее развитом и универсальном логическом формализме - полном языке первого порядка - имеются дополнительные средства группировки в виде кванторов, предикатных и функциональных констант и равенства.). Последние, несмотря на свой декларативный синтаксический характер, имеют процедурный смысл в плане их внешней интерпретации. Логическое выражение из высказываний, связанных пропозициональными связками, определяет алгоритм процедуры, посредством которой необходимо сравнить наличное положение вещей с тем, что дано в высказываниях. Таким образом, пропозициональные связки - это нотация, кодирующая последовательность процедур верификации - сопоставления содержания высказываний с актуальным состоянием реального мира и установления истинности высказывания. К интрепретации их действия мы вернемся несколько позже. Пока ограничимся кратким резюме: идея закономерности явлений порождает идею логического вынуждения, а идея логического вынуждения порождает всю остальную формальную логику. Идеи вынуждения опирается также на идею предметности мира, возникающую в результате работы неосознаваемых механизмов предметного восприятия, а над этими идеями, в сочетании с определяемыми практикой идеями пространственно-временных отношений, надстраивается идея причинности.
Размеры когнитивные сети в человеческом уме имеют ограничены возможностями человеческой памяти, и в связи с этим необходимо кратко остановиться на проблеме конструктивных возможностей формирования структур знаний психическими когнитивными механизмами и их пределах. Дело в том, что абстрактный математический конструктивизм отвлекается от реальных конструктивных возможностей когнитивного аппарата человека в пользу потенциальной (длящейся) бесконечности, абстрагируясь от ограниченного срока жизни человека во времени и пространстве. При этом указанное ограничение как бы молчаливо признается единственным и чисто внешним количественным ограничением конструктивной мощности человеческой психики, а сложные взаимоотношения количества и качества, характеризующие процесс психического отражения внешней реальности и обнаруживаемые в процессе познания, остаются без внимания. Кроме того, наличие событийно- атомистических уровней в мышлении человека, что некоторым образом было отражено Расселом в формальной теории типов, невозможность построения систем знаний путем последовательной серии редукций, а также невозможность представления сложных понятий без схематизации, упрощения при превышении структурой этих понятий некоторого, не определенного строгим образом, порога сложности, также указывает, что психическое отражение не работает по принципу простого увеличения количества элементов. Если философский интуиционизм в математике помогает избежать ряда парадоксов путем ослабления абстракции бесконечности с учетом внематематических реалий, то вполне возможно допустить необходимость еще более жесткого "эмпирического интуиционизма", учитывающего принципиальные ограничения когнитивного аппарата человека, по крайней мере, в тех случаях, когда дело касается применения логики в моделировании человеческих знаний, отражающих внешнюю, а не математическую реальность. В этом случае должны учитываться как минимум два рода закономерностей и ограничений: во первых, те, которые связаны с предметным восприятием и объектностью мышления, а во вторых, те, которые связаны с употреблением имен и способом организации и передачи систем знаний посредством языка. Поскольку мы не знаем, как повел бы себя аппарат психического отражения в случае, если бы он не имел конечных ограничений, мы не можем употреблять математические конструкции связанные с бесконечностью, для моделирования его работы, не создавая для себя проблем, и наилучший выход их избежать - это поставить их под контроль, употребляя лишь там, где их поведение полностью предсказуемо. Наиболее очевидная схема ограничения может быть выражена следующим образом: математические конструкции, содержащие бесконечность, допустимы в процессе моделирования структур нематематического знания только как метод, но не как содержательная часть модели, и только в целях интерполяции, а не экстраполяции. Таким образом мы можем избежать создания таких формальных моделей знания, за которыми не стоит реальных когнитивных механизмов, и поведение которых не исследовано интроспекцией и изучением реальных процессов мышления.