Жгу на свалке бумагу. Над костром взлетают лоскутья пепла, некоторые с язычками пламени. Почти все скатываются в низину, рассаживаются на снегу. Ветер их треплет. Будто наблюдают за мной, смешно шевеля крыльями. Примут ли свалочные воро́ны в стаю этих гостей?

        Пока я шёл с грузом за спиной, воро́ны - несколько сотен - постепенно перелетали на ровную площадку поодаль. Зная, что сосредоточил птичьи взгляды, отворачиваюсь и принимаюсь за дело. Четверть часа - а мешок ещё полон. Смотрю на огонь и думаю: как там, сзади, воро́ны? Кое-кто, должно быть, осмелел, вернулся на кучу отбросов и надменно выбирает, что полюбилось.

        Бросаю в огонь чертежи. Чтобы съесть самый сложный, огню хватает десятка секунд. Бросаю, бросаю опять - и огонь захлёбывается. Потом, когда найденным в снегу обломком лыжи стану ворошить золу, на кусках сохранится несколько линий. Кладу лист ватмана развёрнутым, он буреет по центру, вспыхивает. Пока он легче и легче, ветер пробует вес - и вот подхватил, унёс в сторону. Корчатся картонные папки, страницы в них. Самые тонкие и одинокие сгорают, ещё не упав. В эти минуты в мире так же танцует пламя множества костерков.