Снова собрались селяне вкруг стола, на котором остался лежать рисунок с солнцем и дорогой. Сказитель о Доме и Просторе решил выслушать тех, кого тронул прежний рассказ, ответить на вопросы, а то и поведать новое.
Первым заговорил здоровенный мужик, что торговал лесом.
- По твоим словам выходит, что я живу вернее всех. Был хилым сиротой, подрос и сам выучился, занялся делом, отстроил дом на свои - ни у кого не спросил! Теперь жёнушка славная, трое сыновей и дочь. Пусть не каждому в окру́ге я мил... а потому, что у них чаша не так полна, как моя! А уж это - оттого, что не все любят побегать за грошиком, вот без целковых и сидят.
- Где ж ты богатство своё берёшь? - усмехнулся сказочник.
- В лесу, где ещё?! Бери не хочу. Но не думай, что всё так просто. До леса-то добраться надо, свалить, очистить, вывезти да напилить. Продать выгодно - тоже забота.
- Скажи: если знаешь, что цена твоему лесу - 100, приехал на рынок, а все продают такой же по 300, почём своё выставишь?
- Ха, по 300 конечно! Хлеще того, скажу, что мой лес лучше прочего, выставлю 350, а кто нос будет воротить, тому по 320 отдам.
Тут присутствующие рассмеялись.
- А что такого?! - вспылил мужик. - Мне семью кормить надо. У старшего и среднего внуки пошли, и дочка выросла, а без приданого кто ж возьмёт?...
- Ты ведь и дочку просто так не отдашь, - прищурился рассказчик. - Ведь с зятем-то у себя поселишь, нет?
- Конечно! Если дельный будет. Захочет лес со мной валить - всегда пожалуйста.
- Вот так, - пробурчал староста. - Всё у него в дом, ничего из дома.
- Ты не подумай! - я щедро по праздникам подаю. И во храме жертвую, вот, святой отец подтвердит, - кивнул лесопромышленник в сторону. - А кто что попросит - тому пила в руки, будь добр, поработай, оплачу по-честному.
- Жертвы твои не почестями воздадутся, - печально проговорил священник.
- Да сколько ты заплатишь?! - воскликнул староста. - 50 заплатишь, а то и 20. Ты вон и дочкой торговать взялся... приданое, ишь как! Ждёшь 350, а цена-то сотня, может?...
- Уймитесь, хватит пока́ что! - повысил голос сказочник. Обратился к лесоторговцу:
- Сам ты сказал, что не всем такая жизнь по нраву. Рук не покладая, живёшь достойно, будь спокоен... - тут он улыбнулся и прибавил, - ...до поры. Дом твой крепок. А торгуешь с наценкой, чтоб был ещё крепче. Крепок и забор, верно?
- Верно! - подбоченился лесоторговец.
- Теперь взгляни: забор защищает от вора, но и разделяет с соседями.
А если даришь только во храм, за остальное же просишь возмещение - значит Дом твой высасывает соки из того, что рядом: сколько отдал, столько и взял, а может и больше.
И придёт время, когда внутри ограды - изобилие, а вокруг - иссохшая поляна. Как если бы и подземные потоки шли только вовнутрь, не питая окрестность.
Таким, как ты, впору идти в лес и закладывать новое поселение. Но - в одиночку, одной властью, одной волей. А если подступит пожар, накатит стосильная буря - выстоишь?
- Ну... - замялся мужик. - Может и выстою. А если сломаюсь... - он пристукнул кулаком, - значит был я плох! Значит смерть мне поделом.
- Вот это ещё мудрее! - похвалил рассказчик. - Ветры Простора оценили тебя и нашли негодным. Всецело служил Дому, жизнь вложил в его стены и, лишившись, теряешь всё до крошки. Горько ведь?
- Горько. И свет не мил, если такое случится, - повесил голову лесоруб и вдруг опомнился:
- А потом начинается твоя притча. Заново, с шалаша на пустом месте и я́ начну.
Сказитель молча кивнул.
* * *
- Больше бы людям отдавал, жил бы подружнее, с участием, глядишь, и выстояли бы против стосильных бед сообща, - сказал на это староста. - Я за то, чтобы богатеи не заносились, жили по-среднему. Человек ведь больше тазика не съест, больше жбана не выпьет. А излишек лучше на общее дело пустят!
- Излишек тебе... А знаешь ли, чем он достаётся?! Поруби-ка в лесу делянку! - распалился лесоторговец.
- Знаю-знаю, про цены твои все́ слышали!
Тут сказочник примирительно коснулся обоих:
- И я знаю. Сила играющая даёт больше, чем можно съесть. А ещё и разум простирает крылья дальше своего забора - так из простых людей вырастают большие промышленники. Неужели силе не играть и разуму не простираться?!
- Вот... - продолжал староста, - Лишняя сила не помешает. И деньги тож. Нам бы дорожное полотно укрепить да болотину рядом засыпать. Пока каждый на свой двор молится, так и будем до города в объезд ковылять. Сын, как ни навестит, весь изругается, мол, ухаб на ухабе.
- А сын у тебя в городе чем занят? - спросил рассказчик.
- Главный инженер на заводе. Работа так работа, не то что торговать! С одного завода полгорода кормится.
- А что ж твой сын не поможет выровнять дорогу в родное село?
- Какое там! Разве с завода технику снимешь?...
- Вот так, - улыбнулся сказочник. - Кто строит большое, небрежен к малым или не может расходовать на́ сторону. Знаю точно, что твой сын радеет за общее дело, говоря: "Что хорошо моему дому, должно быть у всякого". Но приходит тот, кто вдохновлён ещё бо́льшим, говорит: "Во имя общей постройки не следует хорониться по дворам," - и принуждает служить делу в ущерб малому кругу личных забот.
Люди, для которых и строится Мост, не станут спать на его полотне посреди реки. А если Мост постоянно внутри них, как замысел и стремление, те и в домашней постели не улягутся ровно. -
Он взял лист с давнишним рисунком. Показал на Дом слева от солнечного диска, потом на Мост справа. Посмотрев на лесоторговца, продолжил:
- Один поклоняется Дому, другой Мосту, сделав центром мира и притяжением сил и мыслей. То, что будет выстроено общим стараньем, даст пищу, дорогу и дело на многие годы. Но кому? Работнику ли с муравьиной сноровкой, чей дом скуп и годен только для сна, чьи руки обучены немногому - строить и строить?... А тот, у кого был счастливый очаг, но разрушен во имя общей радости - станет уклоняться от работы или вредить ей. Значит в основание великого Моста лягут досада и слёзы.
* * *
- Точно, ведь причина этих слёз - чужая гордыня и суетность, - заговорил священник. - И в том, кто копит мирское, та же гордыня. Она не устоит пред Господней волей. В вашей притче о человеке в лесу я увидел согласие с ней. И даже покорность.
- Да. Возможно, вашему герою стоило остаться отшельником. Было бы время поразмыслить глубже.
- То есть, смиряясь, уре́зать свои силы и стремления, так?
- Точно так, в противовес прежней гордыне. За которую, возможно, Господь и перенёс его в пу́стынь.
- Даже хижину не строить?
- Ну почему... Но не оставаться в ней надолго. А значит, скитаться и проповедовать, как многие благочестивые иноки.
- Вряд ли выйдет проповедь иная... - засомневался сказочник, - ...чем его же жизнь. То есть, призовёт лишь к скитанию. И покинет мир почти без следа, как и братия его.
- Нет, разве не видите? - встрепенулся священник. - Наследием будет призыв к благим делам в ущерб себялюбию и гордыне. И к миру лучшему, который за рубежом смерти.
- А разве грехом будет выстроить тысячу домов и сотню мостов по э́ту сторону рубежа?! - ведь то, что вы честите "гордыней", не всегда самонадеянный зама́х, если в руке инструмент, а в голове знание. Да хотя бы детям по домику и скромный мост через ручей. И всё это дополнительно к миру грядущему... если он, конечно, е́сть там, за гранью, - и сказочник подмигнул окружающим.
- Тут мы с вами не сговоримся, - развёл руками священник. - Кто не верует в жизнь после смерти, тому не понять иноческих дорог.
- Так мы дойдём до того, что наш мир бесполезен, и всякий плод в нём с изъяном. И радости в нём тоже нет. Верно ли это, друзья? - рассказчик оглядел стоящих возле стола. И не увидел согласия. Тогда продолжил:
- Можем тяготиться тем, что по эту сторону моря: бедными землями, холодным летом, суровой зимой. Можем говорить так: и души человеческие плохи здесь, мелочны и завистливы, склонны к предательству и раздору. Тогда дорога наша на тот берег: там и только там точь-в-точь наоборот. Что же найдём на новом месте? - верно ли, что в награду за прежнее благочестие дастся там всё без труда? А благочестие не означало ли, что мы лишь сетовали, не поднимая рук, и звали спутников покинуть даже скупые жилища?
Тут рассказчик взял со стола бумагу.
- Взгляните теперь на третий вид преклонения, - сказал он, показывая в низ рисунка. - Перед Дорогой. Кто служит ей, говорит: пусть ведёт меня. А в её извивах видит то испытание, то наказание. Потому и отказывает себе в своеволии, называя его "гордыней".
- Но ведь вы прекрасно говорили о воле Господней, прямо указывая, что она сверхсильна! Ваш "Простор" - ещё одно обозначение для Господа и величия его Творения, - воскликнул священник.
Рассказчик медленно похлопал ладонями по столу.
- Слышу от вас то, что назову "Прежним словом" и дальше, может быть, поговорим о разных учениях, - сказал он. - Надо ж такому статься, что в прежней речи есть своя правда. Подобная мудрость годна, чтобы сделать слово о Доме и Просторе понятным, связав его с древними мыслями. Тогда поймёт и крепкий хозяин подворья, и радетель за общее вместе с сыном-инженером, и прихожанин церкви, да не одной! Верно ведь, отче, что нет согласия меж священными книгами разных народов, и внутри одного народа, и меж образами единого Бога?
Священник развёл руками.
- ...Та́к то. - качнул головой сказочник и добавил, - Я же ищу тропу от верований прежних времён к вере бо́льшей, которая едва брезжит в сумерках. Вот только в руках у неё не кадило, а инструменты.
- Серп с молотом? - спросил староста.
- Может и они, - ответил сказочник и задумчиво продолжил:
- ...Чтобы возделывать землю и поднимать стены Дома своего, как было исстари. Но и просто шагать по Дороге, ведь воля её блага́я. И мечтать о новых Мостах, больше того - чертить их! - от чего уже недолго до постройки.
Улыбаясь, он взял со стола один из своих инструментов:
- Получается, нужен ещё крепкий сапог и... карандаш.
* * *
Пока присутствующие забавлялись появлением новых символов, к столу шагнул житель лет семидесяти, пепельно-седой, но крепкий. На лице его будто вре́залась то ли усмешка, то ли надмение, а пальцы и жилистые кисти были изрисованы синевой.
- По твоей вере толкую, кореш, что сейчас я повернулся к Дому, - начал он. - Но было так не всегда, и для самого́ оказалось неожиданным. Ведь шатался долго, как волк по лесам. Староста, вон, знает мою историю... но он поручится за меня. Доводилось мне разбойничать и убивать тож...
Тут народ с ропотом от него отпрянул.
- Не шебутитесь, тридцать лет уже я не нарушаю зарок. А за прежнее расплатился. Верно?
- Верно, - сказал староста. - Наш лесничий отсидел за своё лиходейство по-полной. Помню я его парнем, а вернулся - как старик. Зато былая удаль на пользу: ведёт лесное хозяйство строго, никто палки без спроса не выломит. Подкупить пытались, да не смогли.
В этот момент лесничий глянул в сторону лесоторговца, а тот нарочито отвернулся.
- И не то чтобы мало отсыпа́ли... - проговорил бывший бандит. - Но новая жи́ла во мне не пускает назад. Потому что полюбил место, где осел, выше людей. Начальников подавно не терплю, один у меня царь - лес. ...И простых людей-то я не жаловал. В жёны здесь немую девку взял, только слышать может... Пока слушает, годами говорю мирно и с любовью. А думаю: ответь она словом, не делом, дойдёт до розни, до ножа, и лететь мне опять по лагерям.
- Вспомните первую притчу, - перебил сказочник. - Не в человеческой общине укоренился на первых порах её герой, а в диком месте. Он был наедине с собственной волей, никем не ведо́м и не поощряем, разве что подкреплён прошлым, которого не помнил.
- Но послушаю, как разочтёшь с другого края, - тронул его за плечо лесник. - Прошлая моя братва, да и сам я-молодой, подняли бы на смех, толкай ты фуфло про "Дом", а тем более "Мост между людьми". Какое для́ людей! - если шелушили их без жалости. Како́е строить! - если слаще пнуть и сжечь. Бежали стаей, налегке, а кто накопил добытое, того свои же разденут.
- Вижу здесь... - сказочник задумался, - не одно толкование, не одно русло. Скажи, были ли среди твоих спутников чересчур алчные до крови и зла?
- Бывали и такие. Но немного.
- А возраст какой?
- До беспредела доходили чаще, кто помоложе. Один хотел властвовать над всей кодлой, ради власти рвал других вслепую. А ещё один - будто смерть искал. Долго, правда, с малолетки. Так и вышло - как бы лихо меж пулями ни плясалось, но одна зацепит и ко второй повернёт.
- Страстью, огнём движимы были, - кивнул сказочник. - Кто-то от упоения своей силой, от полноты и большей жажды. А кто-то от червоточины в душе, от слабости, которую не может забыть - и ярится от отчаяния, значит, вроде бы от пустоты своей.
- И ещё кое-кто беспределил по-иному, - лесник качал головой. - Я стал бы таким, коль не образумился.
- Матёрые волки? - усмехнулся собеседник.
- Волки-людоеды, я бы сказал, - лесник жевал губами, будто сомневался, говорить ли дальше. - Свирепы слишком. И зло своё творили спокойно да быстро - как люк захлопывали. Они... честно скажу... и не заметны были, и исчезали без следа. Как если б шёл человек по болоту - и сгинул, но не оттого, что его жижа съела, а сам он такой жижею растёкся.
- Хорошо сравнил... - с горечью произнёс сказочник. - Что эти, болотные, что другие, огненные, - все уподобляются стихиям Простора, полноводным, бегущим слепо и убивающим без сожалений. Тем они выходят за предел человеческого. Верно ли, что цели у них совсем разные?
- Цели?! - саркастически воскликнул лесник. - Нет у нас... у них целей. Хватать, что блеснуло. Бежать от легавых. Урвать мясного да женского. Разве это цели? Чья-то цель была не сдохнуть, а чья-то - разбиться, как я рассказал.
- А кто движим целью поболее, чем эти полузвериные, тот получает и Дом, что требует постройки и охраны. То же с властью, как целью, то же и с богатством, - закончил мысль сказочник. Тут лесник, поводив глазами в раздумье, согласно кивнул. И его собеседник продолжил:
- Взгляните в итоге на четвёртый вид поклонения - Простору. Уподобиться стихии и даже кичиться тем! Следовать её зову изнутри себя и даже самому чёрному. Приносить тот же плод, что приносят потоки, ветры и пожары - разор Дому и гибель Мосту, прерывание Дороги... чему надо помнить иные толкования: потерю человеческих накоплений, знаний и самой жизни.
- И обо всех четырёх поклонениях говорилось: "Не сотвори кумира себе", - вставил священник.
- Между тем, вера крепка, когда все четыре стороны света стоят на местах - и в разуме, и вживе, - с ехидцей дополнил сказочник. - Тем более не честят одна другую "тщетой" или "злодеянием".
* * *
Тут к столу придвинулся сельский учитель и повёл иной разговор.
- В самом начале вы сказали: "Первой стороной света назову - что? - Дом"... и ещё несколько раз по этому образцу. А ведь так строить фразу неправильно! Может быть, нужно по-другому: "Первую сторону света назову - как? - Дом" - или "чем? - Домом"? Ведь из ваших слов ясно, что каждую "сторону света" что-то символизирует.
- А это не символы, - удивлённо произнёс рассказчик. - И не аллегории. Значение не переносное.
- Может быть, схематическое отображение? Упрощение? Ведь в некоторых языках есть символы, которые поначалу были изображением настоящих предметов.
- Может и так. Когда я говорю о Доме, то имею в виду границу, внутри которой что-то существенно отличное от внешнего, или, говоря уже художественно: что-то приютилось. А когда вы называете жену "солнце моё", это не значит, что она круглая и сама светится в темноте. Вы перенесли только одну черту настоящего солнца: ощущаемый свет. С понятием "дом" я сделал то, что вы - с понятием "свет", а не "солнце". Дом - это "домообразие", отчерченность. Мост - это "мостообразие", рукотворная связь. Простор - "просторообразие", нерукотворное поле. А Дорога - это "дорогообразие", и вектор, и траектория.
- Да, понимаю... - задумался учитель. - Всё же степень уподобления, но гораздо теснее, чем художественная.
Сказочник схватил новый листок и нарисовал простую фигуру:
- Смотрите: этот круг - выделенное. Остальной лист - неразмеченное. Здесь сердцевина моих размышлений, если очистить её от красивых образов. Вот вам Дом и Простор. Не только живое существо сохраняет свою отдельность от внешнего... Так же слово и смысл отчерчиваются от неизъяснимого, перемешанного. Или государство от дикой степи, как бывало в старину.
Затем от края круга он провёл волнистую линию со стрелкой в конце:
- Вот движение выделенного по неразмеченному. Это Дорога. Дом может следовать потокам Простора, как человек, влекомый внешними событиями. А может быть и самодвижимым, как человек, принимающий решение на каждом распутье. Сюда можно включить и движение во времени: рождение и рост Дома, его старение и разрушение.
Воскликнув "И даже так!", он нарисовал волнистую линию на чистом месте, но не связал с кругом.
- Это лишь возможность движения, выделенное направление. Например, на ровном поле человек может идти по прямой, а заяц - петлять, а в других случаях - и наоборот. В глубоком же овраге - оба скорее всего выберут путь вдоль него. А вода точно побежит по самому дну.
Затем рядом с кругом он нарисовал другой круг. Линией со стрелками соединил его с первым:
- Вот обмен между двумя выделенными. Это Мост. Ведь он - не только дар одного человека другим людям, как говорилось в первой моей истории, но и простое общение. А ещё это - найденный способ перехода от одного состояния к другому, то есть итог познания. И обязательно Мост - постройка, ведь и беседа между нами тоже строится, может, прямо и поочерёдно, может, витиевато и параллельно.
- И нет в моих словах ничего нового, судите сами! - поднял он палец. - Легко прочитать всё в обыденной расстановке вещей. Даже если определить добро и зло, должное и запретное, - то в тысячелетьях были уже живущие по этой морали.
На том и закончили до поры. Когда посетители засобирались по домам, рассказчик окликнул священника:
- Отче, специально для вас у меня найдётся ещё одна история. Приходите послезавтра...