Я заметила его, когда, подняв ввысь смешной покрасневший носик, торчащий из груды шарфов, как клюв заморской птицы, встретился он с моим взглядом, оком мерцающей бездны январского неба, снегами да метелями накрывшей пьяные утехи взрослых и беготню детей. Мой! - решила я. Так пристально следил за черными штрихами птиц лишь Франциск из Ассиза. Мои птицы - сияния точки, их крылья - туманности, их молитвы - тусклого металла звёздные корабли, блуждать обреченные.
Под ноги смотри! - вопила несущаяся на санках Ленка. И время нас разлучило. Нет, нет! Нельзя меня безнаказанно видеть. Вот и Лариоша: тощий зайчишко, как кличет его дед. А теперь - сутулый! - кричат ребята на физкультуре. Горбатый ли, сутулый, лишь бы смешно было.
В этом селе нельзя смотреть вверх! Всё ценное здесь, под ногами, в крайнем случае, на средней полке. Право не смотреть под ноги надо заслужить - пьянством, разбоем, изгнанием! Лариоша выбрал третье. Боги свидетели, я не торопила, ждала, пока по ночам, сидя на крыше сарая, беседовал он с Маленьким Принцем, окуная сухарики в лунное молоко.
Почти забыла о нём. Что мне за дело до маленьких повзрослевших мальчиков! Однажды, в сырую ночь, он вернулся и привёл в глухой, после смерти отца, деревянный дом молодую жену, брезгливо пялящуюся на запылённые средние полки. Он долго курил во дворе, и вновь я встретила обращенный ввысь взор блаженного.
"Ну и что, что дурак? У самих алкашня, - думала она свои женские мысли, - и сайдингом надо обшить!". Выбросив на помойку идеалы, старые утюги, листочки с каракулями, начала она новую жизнь, при трудолюбивом сочувствии Лариоши.
Лишь странные звуки ночи беспокоили их союз. Насмехаясь над земной ревностью, подбрасывала я Лариоше запыленные книжки, а ей - иголки на порог и хвостики. "Или я, или! - бросила Елена, - вот найду себе мужика!" - и закрылась в башне из одноклассников. Рысицей раздрав прежние связи Лариоши и пустые слухи, обратилась к магии. "То чернокрышница..." - шептали старухи, ходил по дому поп и рисовал кресты, обнюхивали углы умудрённые кошки.
Ложе счастливой жизни запылилось, пропали неполитые огурцы, и обхватив Лариошу полными ручищами, как пастух избранного агнца, возопила Елена: "Кто она?!"
Молча, пыхтя и кряхтя, поднимал Илларион её немое тело на чердак, где со стороны огорода был устроен люк, где лежали книги и пачки бумаг. Долго расчехлял он похожий на пулемёт телескоп. Долго объяснял ей, как открыл комету, и писал в журнал, и что комету, может быть, даже назовут на треть его именем: кометой Штайнера-Чижикова-Ванатути.
Облегченно вздохнув, Елена спросила:
-А за это заплотят, или как всегда?"
-Да какая разница, если через год она здесь и упадёт?
-Что же тогда, и огурцы не поливать?
Это единственный случай, когда я, рожденная Зевсом, согласна с женщиной.