На третий день на улицы вышли патрули - по трое-четверо мальчишек с дубинками, на патруль один автомат. Изредка к автомату добавлялся кинолог с собакой.
Средний срок жизни патруля оказался менее суток.
За стеной пили и приглушённо матерились. Иногда лязгало бьющееся стекло. Следом за лязгом следовало глухое бормотание, порой звуки ударов и падающей мебели.
Окно полоснул луч фонаря. Патруль шёл мимо, окидывая лучом выключенные фасады - то ли от страха, то ли по глупости, то ли просто чтобы не бросать свет в чёрные каналы переулков.
Я видел в щель в шторах, как трое угловатых молодых парней в бронежилетах остановились, укрылись под покосившийся грибок от моросящего дождя, один достал сигареты, второй зажигалку, они по очереди прикурили. Третий обводил автоматным стволом двор. Парни переговаривались шёпотом, слова глухо падали в пустую коробку двора и размывались дождём. Фонарь упёрся лучом в шляпку грибка, подсвечивая курящих.
Очередь расколола чёрную фигуру автоматчика, прогрохотала в черноте, и из дальнего угла двора ударил резкий визг, похожий на собачий.
Автоматчик бил короткими очередями, кричал, чтобы гасили нах*й этот *баный фонарь. Потом выстрелы прекратились.
Фонарь уронили, и в конусе света был виден лежащий лицом в асфальт один из курильщиков, второй метался в полутьме рядом с автоматчиком, и по звукам было похоже, что они вдвоём отбиваются от темноты, видимо, дубинкой и разряженным автоматом. Потом звуки стали тише, раздался высокий крик "а-а!!", и почти сразу оборвался.
В конус фонаря вошла гротескная тварь, похожая на собаку, опустила голову к лежащему и начала рвать труп за шею.
За стеной опять посыпалось стекло, коротко побормотали и замолкли.
В доме напротив стукнула оконная створка, кто-то высунулся. Ударил выстрел, и тварь из света фонаря отлетела в темноту, скрежетнула пару раз когтями об асфальт и затихла.
Стрелок постоял несколько секунд, потом вернулся в комнату. Ствол ружья дважды коротко лязгнул по жестяному сливу, словно его владельца колотила дрожь. Закрываясь, хлопнула рама окна.
Фонарь продолжал светить всю ночь, выхватывая из темноты изорванный труп парня в бронежилете, кровавую лужу и кусок окна первого этажа.
В семь утра включили свет, и этажом выше телевизор забормотал про ожидаемое решение федеральной резервной службы США.
Джером сидел на скамейке рядом и смотрел, как листва играет в прятки с солнцем.
- Будет тяжёло, Хибард.
- Кого вы в меня залили, кантор?
- Славян.
- Почему? Чем они лучше Европы или Америки?
- Ничем и многим. Тебе нужны сильные противники, не такие, как ты сам. Ты слишком упрям, ирландец. Пришлось повыбирать.
Чужие памяти ещё спят во мне. Я слышу глухой гул, словно подземные реки пробивают себе путь наружу сквозь камень моего сознания.
- Я смогу их понять?
- Геноцид не задаёт вопросов. Ты лишь участвуешь в нём с той или иной стороны. Сможешь.
- А церковь?
- Священники тоже люди.
- И всё же?
- Раскол был и там.
Билет на колесо стойко держится, треплемый за угол большим пальцем.
- Пора. До свидания, мой мальчик.
- До свидания, Джером.
Колесо моргнуло зелёным. Я шагнул вперёд.
Кристина подхватила меня под локоть.
Я не умею стрелять из "калашникова". Стрельбы, контрстрайк за обучение не пройдут никак. Единственное - наставление с военной кафедры - "нажать крючок, произнести про себя "двадцать два" или "тридцать три", отпустить крючок. Не стрелять длинными очередями. Не стрелять одиночными - заедает. Не становиться в фас к врагу, вести огонь из укрытий. Противник априорно стреляет лучше. Уж не хуже точно." Да две обоймы в придачу.
- Терпи, Андрюха.
Мельхиор. Спецназовец.
- Терпи, Андрюха. Главное, за дорогой следи.
Что тут ответить?
- Хорошо.
- Вот он, Андрюха! - голос Мельхиора сдавлен. Мельхиор боится. Мельхиор, который никогда и никого.
А по дороге идёт парень. Как я. Или младше.
Спокойно идёт, никуда не торопится.
- Ниже головы целься - шёпот Мельхиора холодный. Взял себя в руки. Не то что я.
Живот парня скачет, никак не вкладывается в прицельную рамку.
- Как я скажу, мочи.
- Хорошо. - глотку сдавило.
Мельхиор смотрит на парня в прицел. А тот идёт себе мимо.
- Давай!
Мельхиор стреляет парню в спину. Попадает.
- Давай, Андрюха! Мочи!
А мои руки разворачивают "калашников" на Мельхиора. Двадцать два. В лицо, искривлённое криком.
Потом ко мне. Дв...
Вечер. Пламя в камине. Кровь в стакане...
Розовая. Виноградная.
- Александр!
- Да, монсеньёр.
- Наш квадрант - третий.
- Да, монсеньёр.
Пламя взвивается на землёй, над асфальтом, над крышами. Весенние деревья горят неохотно, клейкие листья скручиваются и обгорают. Господи, уготовь мне геенну огненную, ибо я должен... Грех мой несу я во имя грядущего. Не прошу у тебя ничего, но я должен. Войско сатанинское ждёт меня, Господи...
Пламя ест асфальт и гравий, ест камень и бетон, высасывая тонкие плёнки стёкол, вьётся на стремительно оплывающих восковых остовах оконных проёмов...
Люди горят в нём, кричат дети, плачут дети...
Ибо я должен.
Пламя бьётся во мне, пламя тянется тихо вверх в камине.
- Не пей столько, милый. Не надо.
Мой голос, словно охрипший ветер в водостоках:
- Да... Не буду.
Пламя кричит яростно, в пламени тлеют останки, в пламени в сажу распадаются кости, в пламени в прах разлезаются мёртвые.
Пламени осталось немного, пламя лижет сталь из бетонных каркасов, пламя испаряет кварц песка...
Микрорайон выжжен. Выжжен почти дотла. До зеркала расплавленного камня.
Следом за нами придут друиды.
- Милый, посмотри на меня. Милый...
- Я смотрю.
Покачивание головой. Белые волосы мерно пляшут. Вверх-вниз.
- Но не видишь, милый...
Синее пламя окутывает нас. Пламя не жжёт, это только языки синего света. Как сквозь них видно дно. Загаженное, замусоренное. Труп кошки с кирпичом на шее. Полуутонувшее в тине такси, мусорный контейнер, расколотая пластмассовая лодка, груда бытового мусора, обломки газовых плит, полускрытые глиной, вон там дальше - груда тускло блестящих сквозь ил бутылок. Битых, смешанных с металлической стружкой...
Марина впереди плывёт, словно мессия разложения - вся грязь, весь мусор следом за ней всплывает вверх, выдёргивается из глины, тянется на поверхность, закрывает свет солнца.
Моё - донные осадки. Глина, химикаты, нефтепродукты. Они тянутся за мною жутким чёрным жгутом, вырастающим из моих ног. За мною пойдёт Артём, ему чистить саму воду. А нам нужно дойти до границы интервала. Там за дело возьмётся Марк.
А локализованная груда мусора и вонючей слизи будет ждать на берегу огневиков. За ними придут друиды.
За друидами идут ариэли. Сколько же им - на века, до самой стратосферы...
- А первыми шли убийцы.
- Милый, милый...
- Да.
- Властью моею над тобой велю тебе - забудься! Спи...
Третий глас. Мне ему не противиться. Я засну...
- Первыми шли убийцы...
Умирает. Кусок за куском. Частица за частицей. Прах за прахом. Во мне.
Алегирд оборачивается. Глаза горят чёрными отблесками нефти, как мазут на портовых волнах. Мёртвые глаза.
- Макс, Бертон, Алекс, Кедр.
Мы смотрим на него. Только дыхание. У Макса трудное, натужное. У меня - с хрипом. Алекс и Бертон чуть присвистывают. Иприт. Макса же ещё и расстреляли в развалинах. Две в голове, восемь в лёгких. Шанка едва вытащила. Алегирд отдал ему едва ли не половину крови. Бледный, круги у глаз. Труп, как и все мы. Регенерат.
- Идём.
И мы идём.
Проклятые.
Убийцы.
Форпост армии дьявола.
Дьявол - это белка. Без колеса. С красными глазами, с клыками, разрывающими скорлупу ореха. С клыками, которые самозатачиваются.
С нами.
Микрорайон. Стёкла горят утренним огнём, кровавым к алому.
Зов отзвучал. Первый зов.
Ветер хлопает плёнкой, которой было затянуто одно из окон девятиэтажки.
Помимо этого - тишина.
Второй Зов навалился шепчущей океанской волной, накрыл, нахлынул и оглушил, и весь кислород вдруг в крови превратился в окись углерода разом. Зов потянул за собой, обещая свет и дыхание, свободу от давления и страха, подтолкнул в каждый нерв, каждую вену, каждую каждую клетку знанием неведомых тёмных тварей, стремительно поднимающихся из глубины именно за тобой, погрёб под чёрным илом разлагающего страха, погрёб и похоронил, отнял навсегда надежду на солнце и небо, тепло и свет... Взорвался раскалённым фонтаном кипящей лавы, опаляющей каждый нерв и клочок кожи...
И смолк. Только где-то на пороге слуха осталось странное глубинное стрекотание, скрипы и пока таящийся, но стремительно приближающийся страх.
И Зов третий пролился светом и теплом, дал направление и желание, обещание тишины и покоя, обещание несказанного блаженства и лёгкой смерти.
Мы стоим далеко, и души наши полумёртвы. Зов касается нас только частью своей. Только Шанка, наш друид, и Алегирд знают, что творится сейчас там, на лестничных клетках, в замкнутых коробах комнат и кухонь, вонючей тьме подвалов и чердаков.
Шанка поёт, и третий Зов льётся из её души. Я закрываю глаза. Как хочется мне уйти в солнечный свет этого Зова...
Лязгает и скрипит дверь подъезда.
Я вижу смыкающийся свод потолка надо мной. Заклятие феи не держит...
Они идут навстречу мне, и лица пусты и готовы к смерти. Мужчины и женщины, дети, подростки, юноши и девушки, безвольные и покорные бьющемуся в них Зову.
Здесь жатва будет обильна.
Из толпы пробивается молодая женщина, несущая на руках мальчика лет трёх. Слёзы бегут по лицу, не затронутому Зовом. Мальчик плачет, цепляется руками за неё. Мать несёт его мне навстречу.
- Не убивайте его, пожалуйста, - слёзы пополам со словами брызжут в лицо.- Не убивайте, пощадите, не убивайте, пожалуйста, не убивайте...
Я вижу вокруг мальчика слабую алую ауру. Огневик.
Протягиваю руки.
- Он будет жить, - мой голос скрежещет, сожжённые ипритом связки почти бессильны. - Дай его мне.
Мать протягивает мне ребёнка, который визжит и бьётся, цепляется за неё, отбивается и отворачивается от меня.
Я крепко хватаю его за плечи и разворачиваю к себе.
Гляжу в его глаза, и мальчик засыпает. Колотящие меня по лицу ручки обвисают безвольно. Грязный ангел на моих руках.
Ударяет выстрел, швыряющий меня на левый бок. Второй. Женский захлёбывающийся стон.
- Сука, сука, сука!
Медные трупы гильз стучат об асфальт, лязгает перезаряженное ружьё.
Но нового выстрела не будет.
Алегирд не спит долго.
Я подымаюсь с асфальта, поднимаю бесчувственного ребёнка левой рукой и скособочившись бреду к Шанке. Размолотые правые рёбра скрипят, цепляются и трутся друг о друга внутри развороченной грудной клетки.
Шанка глядит на моё увечье, протягивает руку. Я качаю головой.
"У крыльца свежий труп. Мне хватит."
Оставляю ребёнка - его подхватывает Бертон.
Гляжу на Алегирда, отвожу взгляд и тащу свой остов назад.
Проходящие мимо жертвы Зова падают за моей спиной лицами в асфальт перед Шанкой и распадаются в коричневую слизь. Я чувствую работу передающего энергетического канала. Где-то снова смерть падает на головы людей и души перерождённых.
Мышцы лица стягиваются в трупный оскал.
Кровь матери смешалась с холодной грязью лужи. Я падаю на колени, протягиваю руку и касаюсь багрового пятна.
Бурлящее белое сияние вливается в меня, пробегает по мёртвым венам, выправляет и сращивает развороченные рёбра, заклеивает трещину в левой голени, выталкивает наружу картечь и несколько старых пуль, закрывает раны кожей, восстанавливает сожжённые связки.
Я снова жив. Здоров.
На несколько часов.
Я, вампир.
"Сколько живых в доме?"
"Семь человек"
Я киваю.
"Первый этаж?"
"Третий."
Я поднимаюсь по ступеням и открываю дверь подъезда.
- Ты слишком силён, будущий пастырь. Прости.
Белые волосы закрывают свет.
В шею впивается игла.
Чернота приходит в мой рассудок.
Из кипящей мглы всплывают вверх горящие и расколотые видения, но чернота милосердно топит в себе всё.
Джером сидел в кресле-качалке и неторопливо покачивался. Вечерние тени сплетались на стене. Я встал и пошатываясь подобрёл к столу. Налил из кувшина ледяного компота и выхлебал залпом.
Всё было чуть призрачно, не до конца материально. Немного ненастояще.
- Ты напугал Крис, Хибард.
Я кивнул:
- И ей пришлось взять химию.
Джером поднял из темноты на коленях трубку, затянулся, выпустил клуб дыма.
- Крис вызвала меня почти в панике.
Тени двигались по стене. Джером констатировал факт, и мне сказать о нём было нечего. Но я мог говорить о другом.
- У меня что-то с восприятием, кантор.
Джером кивнул:
- Да, оно было перегружено. Сейчас у тебя защитная реакция - всё как в полусне, полуреально.
Я налил себе ещё компота.
- Это только второй день, кантор.
Джером кивнул.
- Второй.
Затяжка. Потрескивание табака в трубке. Тень клуба дыма плывёт по театру густеющих теней.
- Что мне делать, Джером?
Профиль кантора мягко качается в облаке лунного света из окна.
- Идти дальше и не бояться. Всякий путь когда-то кончается.
Я криво усмехаюсь.
- Мы с Крис будем следить за тобой. - голос Джерома плывёт сквозь уже ночную мглу.
Я наливаю себе ещё компота.
Выпиваю залпом.
Утро. Джером сидит передо мной на веранде. Кристина сидит рядом и покусывает губы.
- Я чуть-чуть подправлю твои видения, Хибард.
Кристина дёргается, но молчит.
- Твоя задача - получить якоря, Хибард. Среди всего, что влито в тебя, есть вещи, которые для тебя важнее всего. Ты должен найти их и принять как они есть. После этого всё остальное будет управляемо.
Кристина молчит и смотрит на Джерома.
Джером глубоко вдыхает и медленно выпускает воздух из лёгких.
- Начали. Посмотри на меня, Хибард о"Квари.
Лейтенант бездумно набивает магазин АКС-а. Пальцы двигаются металлическими рычажками, захватывают патроны, вкладывают в устье рожка, придавливают сквозь сопротивление пружины до лёгкого скрежета о боковину и гильзы уже вложенных.
Глаза лейтенанта пустые и сухие, словно пластиковые.
Ведьма привязана к столбу.
Спутанные грязные волосы неопределённого цвета лохмами падают на лицо. Изредка девушка стонет - когда лейтенант брал её, он сломал ей несколько рёбер. Стоять или сидеть неподвижно она не может. Земля ледяная - ноябрь. Она сотрясается от дрожи.
Со вчерашнего утра.
Он привязал её, перетянув запястья проволокой за столбом, и отвернулся. Занялся костерком, разогрел банку тушенки и сжевал, заедая галетами.
Потом натянул на её голову вещмешок и заснул у огня.
Теперь к столбу привязан полутруп. Почти мёртвая семнадцатилетняя девушка. Обмороженная, не чувствующая рук и ног, насмерть простуженная. Но ещё живая. Сидит на корточках, привалившись спиной к бетонному стержню столба.
Лейтенант поднимает АКС, бездумным жестом примыкает магазин.
Подходит к ведьме, передёргивает затворную раму.
Но не стреляет.
Секунды растворяются в металлическом, ледяном, чуть звенящем покое. Лейтенант стоит, и глаза его закрыты, губы чуть заметно подёргиваются. Девушка едва слышно сипит.
Лейтенант открывает глаза.
Наклоняется, левой рукой отводит волосы с лица ведьмы.
Карие глаза полутрупа вспыхивают, онемелые губы выбрасывают шипящее слово.
Лейтенант деревянно падает на колени, заваливается на ведьму. Его глаза открыты, пусты и сухи, словно пластиковые.
Ведьма смотрит в серое небо.
Ветер вонзается в её тело ледяными ножами, но она их не чувствует. Она смотрит на горизонт, и последнее тепло уходит из её изломанного тела. Где-то на краю её сознания вопит боль сломанных рёбер, потревоженных навалившимся телом лейтенанта.
Вечером пошёл колкий, режущий снег. Он скапливался в выбоинах и складках замёрзшей грязи. Забивался за пазуху ведьмы, за воротник лейтенанта, запутывался в космах её волос.
Лица мёртвых были белы и тверды, словно мёрзлые кости.
Дикие ломятся в дверь. Просто бьются в неё всем телом. Вторые сутки.
Дверь стальная, грохочет что чугунный колокол. Дикие, похоже, тоже чугунные. Изредка один мутант отваливается от крыльца. На смену ему почти сразу приходит другая тварь.
Фёдор почесал в башке и родил идею - забить тамбур старыми матрацами из подвала.
Идею пришлось похоронить - выход единственный.
Генка предложил жечь атакующих напалмом. Бензин есть.
Выдали Генке полведра бензина, дали какого-то моющего средства, полдесятка стеклянных бутылок. Тряпку на фитили.
Генка угробил всё выданное и поджёг одного. Тот визжал, катался по земле, скатился в лужу на плацу и сбил пламя.
Генка выматерился и плюнул вниз из окна.
Припалённый дикий вылез из лужи и убрался.
На смену ему тут же пришёл другой.
Дед спит как младенец. Шестьдесят три ему, говорит, а спит как полено.
Просыпается, достаёт из кармана винтовочный патрон, заряжает, несколько секунд прицеливается, нажимает на спусковой крючок. Дикий у двери падает, клочья кости и остатки мозга разлетаются по крыльцу.
Дикие визжат. Хватают труп, рвут на части, жрут, ссорятся из-за кусков. Где-то на час-полтора расползаются по окрестным зданиям, и наступает тишина.
Мы забываемся чёрным сном.
А потом всё начинается снова.
Я нашёл в комнате охраны коробку дисков. Айрон Мейден, Ария, ещё что-то.
Но электричества нет. Сломался генератор.
Потому и бензин есть.
Другие тюремные блоки давно разорены.
Мы давно не спим нормально. Я, видно, подвинулся - на что не глянь, смешно мне. Причём не на истерику, просто - вот на что не погляди - смешно.
Дед трупака сделает - смешно. Генка башкой в подоконник бьётся - смешно. Грок удавиться пытался, Фёдор его из петли вытащил - не так, но тоже ничего.
Жратва кончается - да и хрен с ней.
Вода есть.
Дожди падают на крышу хозкорпуса, собираем из луж в пластиковые бутылки, отстаиваем и пьём.