ПЛАЧ НЕБОСКРЁБОВ
Сегодня, как и вчера, гладкие сквозные
лестницы дорог по-прежнему были измазаны жидкими слюнями свернувшегося неба.
Полиэтиленовые осколки дождя выбрасывались из-под осторожных, но энергичных,
колёс. Оплавленные прохожие плелись на необходимостях своих, как лошади на
верёвках. В жирном воздухе мегаполиса беспомощно вязли визгливые искры
движений, чугунные марши промышленностей. Люди, словно отравленные снотворными,
подсознательно, поработически-устойчиво пытались
возвратиться к своим утренним пастелям, забиться молчанием в пытливые углы
квартир или вылить очередной азарт горячего кофе себе в желудки... Но внедрённые цивилизацией логические алгоритмы заставляли
их нудно ковыряться в общественных задачах, закупориваясь в символах от
гипнотического дождя, удушающего цвета пепельных свинцовых простыней. Этот день
был пропитан давящей, более концентрированной чем
когда-либо, крахмальной ограждающей каждого тишиной. Люди были почти немы,
заторможены. Казалось, что до полной остановки нажитого человечеством ритма не
хватает только бархатного лёгкого танцующего снега. Всё окружающее напоминало
работу сильно отстающих часов.
Монотонно, задумчиво в одном из домов подошёл к окну
человек в деревянном сером пиджаке, открыл его,
спокойно-упрямо поднялся на подоконник, будто на ещё одну степень своего
развития, и шагнул в пространство, точно в открытую дверь. Его полёт был
лаконичным тихим спокойным. Так падают тяжёлые вещи. Истерический вопль женщины
сфокусировал внимание публики. Сбежались стервятниками клевать ужас люди.
Жестоко резко громко посыпались стёкла из ближайшего дома - девушка нырнула в
капли и разбилась красным ударом на кишащей магистрали, родив тонкое мгновение
чудовищной восковой тишины. Следующая секунда и улица - паника. А окна
открывались, ломались, крошились... А люди давили друг
друга... Улица - месиво. Объятия небоскрёбов непрерывны. Ещё, снова, опять и
опять роняли кожаные слёзы железобетонные стены, превращая воздух в
спазматическое рыдание. Это плакали дома биологическими механизмами. Улица -
красная свалка.
08-4.09.2004 г.
СПОНТАННЫЙ РЕФЛЕКС
Глава 1
Звонок в дверь разбил застоявшуюся тишину домашнего уюта. К
двери подошла стройная девушка лет 25, с длинными чуть завивающимися волосами.
Она была одета в лёгкий разноцветный халат, подчёркивающий её женственность.
Поняв, что это пришёл с работы её муж, Лена, так её звали, открыла дверь.
- Здравствуй, Жорж! - мягкий поцелуй в губы. - Как давно я
тебя не видела, моё сокровище, - с лёгкой иронией в голосе произнесла Лена.
- Да, моя изящная, я по тебе тоже соскучился. Но знаешь, -
проходя на кухню, сказал Жора и сделал небольшую паузу, заостряя на своих
словах внимание. - Мне кажется нам надо отдохнуть,
развеяться.
Он сел за стол и продолжил:
- Помнишь, как раньше: кино, дискотеки, море, - а теперь -
тоска зелёная.
Жорж взял в тарелки печенье, надкусил его и посмотрел на
жену.
Глава 2
КАПЛЯ
- Жорж, ты ещё не проснулся? - донёсся
из кухни терпеливый голос Лены.
В ответ - нечленораздельные звуки,
сонное плямкание и, наконец, что-то вроде "да".
Она громко продолжала:
- Я пойду по магазинам, может
что-нибудь новенькое куплю, в общем, слегка принаряжусь, - она кокетливо
заглянула в зал, но, увидев спящую глыбу, стёрла привораживающую улыбку и,
тоном жены со стажем, сухо сообщила:
- Еда в холодильнике. Надеюсь, что хоть
сегодня ты в состоянии будешь приготовить что-нибудь...
- Например, туже самую пресловутую яичницу...
- продолжала она. -Ты меня слышишь, саквояж с
костями?! - громко спросила Лена из коридора, надевая туфель.
Не дождавшись ответа, она сняла обувь, прошла
в зал и, наклоняясь над ухом мужа, тихо, но четко сказала:
- Малыш проснётся к 10. Накорми его
тёплым молоком. Молоко в холодильники. Я скоро приду.
Она поцеловала его в щёку и ушла
обуваться.
Хлопнула дверь, щёлкнул замок. Тишина
теперь рвалась только дыханиями спящих, хладнокровным ходом часов, затёрто
висящих на стене. Ресницы солнца уже прорывались сквозь тёмную ткань штор. Жёлтый
цвет дня всё более и более наполнял анабиозный зал.
Голос улицы изредка грубо протыкал и подминал тишину и беспощадно растворялся в
уюте.
- Чёрт, сейчас 9:45, а я ещё ничего не
делал!
Вскочив с кровати, он быстро надел трико.
Идя по коридору, он решал, что ему делать в первую очередь:
- Покушать я толком всё равно не успею.
Побреюсь, почищу зубы, попью кофе, пока он спит.
Первым делом Георгий наполнил чайник и
поставил на комфорку.
- Где спички, спички? - нервно
спрашивал он себя. - Вот они.
Он зажёг газ и отправился в ванную...
Линия зубной пасты легла ровным слоем
на щётку и процесс отчистки пошёл... К этому времени его
состояние пришло в норму - монотонное движение воды успокаивает... Он переставил
уставшую ногу и почувствовал, как на неё раздражающе капает вода. Опустившись
на корточки, ему стало ясно, почему капает вода. В отходящей от раковины трубе
была то ли щель, то ли маленькая дырочка. В этот момент ему неудержимо
захотелось чихнуть. Желание стремительно возрастало с каждой секундой. Он
поднял голову, свет лампы лишь усилил рефлекс. Глаза наполнились слезами,
взгляд помутнел и Георгий чихнул: его голова судорожно дёрнулась вперёд, с
силой стукнувшись виском о раковину. Удар получился смазанным, но сила сделала
своё дело. Его тело рухнуло на голую керамическую плитку. Лицо выражало тихое
счастье, запачканное белым цветом кожи. Сверху отчуждённо капали капли, орошая
кожу, пропитывая трико, словно кровью. Свет танцевал во внутренностях воды,
вырываясь дистрофическим подражанием солнца. По стенкам раковины медленно стекала
использованная зубная паста, смешанная с красным, слюной и мелкими песчинками
вчерашней еды... На кухне неуклонно закипал чайник. Его
чрево спастически клокотало, будто проснувшийся вулкан. Пар страстно вырывался
из отверстий. Несколько секунд вода в чайнике вроде бы усмирилась, но через
некоторое мгновение, стремительно расширяясь, стала вырываться раскалёнными
струями, похожими на разорванные артерии и, теряя энергию, они падали на печку,
на пол, на стенки чайника, прикасаясь к огню. Потом ещё и ещё, с большей и
большей силой. Но не было слышно человеческих звуков этих стен, не было
сокращений мышц, тревоги, страха, ужаса, был только сказочный сон младенца и
рокот кипятка. Огонь погас, тишина заполняла квартиру. В спальне был слышен
чистый детский сон. Часы всё также отбивали такт... Голос воды шептал
безмыслие. Капли рождались и умирали, сливаясь в
лужу...
Механизм работал чётко, и ему уже ничто не могло
помешать.
31.03-1.04.2004
г.
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО В ЗЕРКАЛЕ
Глава 1. Афиша-баба
Обычный сентябрьский день Петербурга
завершался бардовым закатом массивного солнца. Василий Алексеевич Овсеев
неторопливо возвращался с работы, наслаждаясь насыщенностью вечернего
пространства. Он был учителем литературы одной из школ этого города. Его
возраст уже ни к чему не обязывал: 40 лет - время, когда жизнь приняла ровный
характер, без каких-либо изменений человек течёт в потоке своей судьбы,
сформированной им за годы молодости. У него было хобби - наблюдать за природой,
птицами, летящими в небе, за урбанистической вознёй города, за жизнью людей,
потому что своя жизнь его мало интересовала. Он считал потерявшимся во времени,
в сером месиве обыденной толпы, не оставившим свой след в истории человечества.
Его основной чертой был максимализм - стремление достичь совершенства в своих
способностях, выделиться в толпе, шокировать её, но в какой-то момент он поломался,
как спичка, будто часы, под давлением неудач, разочарований и устойчивого
постороннего безразличия, непонимания и жизнь приобрела инерционный характер. В
последствии Овсеев часто презирал себя за слабохарактерность, трусость,
непрактичность и легкомыслие, засунувшие его новаторскую личность в ржавые
стены квартиры, надоевшей до тошноты. Ненавидя повседневность, он любил
оригинальные макеты взаимоотношений людей на сценах театров, софистические
копии жизни на экране телевизора, никому ненужные сюжеты своих рукописей.
Прохаживаясь по бульвару, осматривая
пространство, его взгляд наткнулся на красочную афишу, которая бойко, как
базарная баба, приглашала на "премьеру экзистенциальной
авангардной кульминации смысла жизни" под постановкой известного
драматурга Крашневича В. И. Спектакль назывался
"Человечество в зеркале". Звучало интригующе, но чем можно было удивить
Овсеева? Хотя другой альтернативы с представлением он не видел: заскорузлые стены,
капли крана, взгляд в окно.
"Ладно, разорюсь. Один раз живём!" -
восторженно решил Василий Алексеевич.
Глава 2. Базар в храме
Сидя в кресле под номером 21, Овсеев
испытывал странное сочетание переживаний: грусть, возникшую из-за опустошения
кошелька, и восторг от предчувствия грандиозного зрелища. Народ собирался
эклектический, заполняя весь театр. Ожидался аншлаг. Овсеев иронично истолковал
это массированной атакой рекламы средств массовой дебилизации.
Если бы спектакль ставил не Крашневич, он ни за что бы не купил билет за такие деньги.
К Овсееву подсел добротно одетый лысый
маленький старичок с треугольным лицом, в очках. Не хватало только бородки и
трости, чтобы увидеть Чехова наяву. Забавная была бы картина: учитель пришёл
посмотреть на своих учеников. Как оказалось, старик пришёл ни один: в рядах
протискивалась большая тучная женщина - его жена. Подсев к нему, она тут же зашептала
ему что-то на ухо - он глубокомысленно кивнул. Справа от Василия Алексеевича
занял место молодой коренастый человек, стесняющий Овсеева плечом. Передний вид
соседей был представлен головой откровенно выраженного еврея, неуместной
женщиной из деревни и экстравагантной причёской девушки. Людей было много, но
Овсеев решил сосредоточиться на предвкушении зрелища.
Театр густел шумом обсуждений, нетерпения
и суеты. Зал был полон, люди жаждали зрелища.
Прозвучали предупредительные звуки -
тишина и ночь заполнили пространство. Шорох открывающихся штор - представление
началось. От переизбытка ожидания Овсеев вздрогнул. Старичок буркнул: "Не
мешайте смотреть!" Неожиданно вспыхнул обычный свет театра
и зрители увидели вместо сцены огромное зеркало, в котором отражался весь зал.
Каждый мог увидеть себя и всех пришедших сюда. Василий Алексеевич разглядывал в
зеркале: недоумения, удивления, разочарования, усмешки, смущения. В своём лице
Овсеев отметил интерес, смешанный с радостью. Супруга зашептала что-то на ухо своему
мужу и поправила причёску. Старик неодобрительно покачал головой. Гул публики
пробежался испуганной кошкой и стих. Снова ночь. Зазвучала интригующая
скрипичная мелодия. Сцена начала вспыхивать нарастающим быстротой мерцанием. День.
Зеркало медленно стало подниматься вверх под буддийские удары барабанов,
образуя щель между полом и зеркалом, в которой зрители увидели сквозь толстое
стекло точно таких же зрителей, пришедших на этот спектакль. В поднимающемся
отражении и в бинарной публике Овсеев смотрел всеобщее оцепенение, на лицах - недоумение
и удивление. Ирония некоторых исчезла. Постепенно зал немо заёрзал, аншлаг
задрожал. Музыка оглушала. Особо энергичные вскакивали
со своих кресел, бойко выражали возмущение своим соседям, пафосно
махали руками, оборачивались по сторонам. Некоторые демонстративно уходили. Были
и те, кто непринуждённо смеялся. Девушка, сидящая напротив Овсеева, содрогалась
то ли от смеха, то ли от слёз. Музыка замолчала. Чехарда эмоций, хаос криков -
всё смешалось в ощущение сна. "Базар в храме", - констатировал Василий
Алексеевич. Он не был разочарован. Этот спектакль - вскрытие человечества - выпукло-визуально выкричал абсурдное
иллюзорное и инстинктивное поведение людства. Рефлексия
исподтишка для тех, кто умеет думать миром, для остальных - провал. Интеллигентная
мама непреклонно тащит за руку ревущего мальчика лет шести... Школьница старших
классов, оторвавшись от своей группы, достала из кармана яблоко, кусает его...
Мужчина средних лет звонит по мобильному телефону... "Господи, как всё ничтожно в этом мире! -
воскликнул про себя Овсеев, сквозь пальцы наблюдая за
происходящим, - Мы такие же, как и две тысячи лет назад". Зал нехотя редел с обоих сторон. Незаметно ушли супруги. Коренастый сосед
коротко похлопал в ладоши, пожал Василию Алексеевичу руку и тоже ушёл. В
уходящей толпе прорвались хрипящие слова женщины: "Украли! Деньги украли!" На
неё никто не обращал внимания, протискиваясь в двери. Кульминация сходила на
"нет". Занавеса не было. Актёры предопределённо и устало доигрывали свои роли. Примерно
через полчаса спектакль закончился, когда Овсеев последним ушел со сцены.
2002,
29.10.2004 г.
МОИ ПОХОРОНЫ
Меня найдут по вульгарному запаху
разложения в корявой тошнотворной позе на полу под сухим бархатом лета. Соседи
позовут пьяного коренастого дворника, вручат ему бутылку водки вместе с
обширным матерчатым мешком и попросят похоронить меня в ближайшей посадке.
Дворник запихает моё непослушное вываливающееся резиновое тело в дыру
ограниченного чёрного пространства, взгромоздит на плечо и понесёт на неизвестное
кладбище, захватив по дороге свою лопату. Флегматически-мощно шагая, источая
резкий одуряющий запах пота, скопленного под телогрейкой, он будет матерно
проклинать меня за то, что моё тело обнаружили именно в этот знойный летний
день, когда ему хотелось поваляться на своей кровати. Со злостью дворник скинет
мешок и потащит по раскаленной земле. Прохожие будут брезгливо обходить
стороной агрессивную неряшливую фигуру. Дотащив груз до нужного места, он сядет
на мешок, достанет из-за пазухи бутылку, скажет: "Пусть пухом..." - и отхлебнёт.
Сморщится, занюхает вонючим рукавом, удовлетворённо
крякнет. Отдохнув, начнёт неистово капать овальную яму. Когда могила будет
готова, дворник вытащит моё кукольное мясо из темноты за вывалившуюся полуразжатую кисть в жёлтый воздух, на ярость солнца -
бросит. Мешок аккуратно свернёт и спрячет в телогрейку. Попинав подкованными
сапогами извороченное тело, скинет ногами в яму. На
моё коричнево-белое лицо посыплются горячие камни земли, застывая на тяжёлых веках,
заполняя чуть приоткрытый рыбий рот, просачиваясь между раззявленными кричащими
пальцами, затыкая уши. Темнота и глухие звуки окружат меня. Закончив, дворник
устало воткнёт лопату в шершавую лысину могилы, сядет. Облизнувшись, откроет
початую бутылку водки и на одном дыхании осушит её. Охмелев, дворник
распластается пьяным крестом на безымянном кладбище моего существования,
забывшись временной комой.
2002 г., 18.09.2004 г.
ПРАЗДНИК
ЖИЗНИ
Он ехал домой на своём новеньком форде,
со злостью давя на газ. Ему порядком надоела его бесконечная работа: деньги,
договора, налоги, недовольные рожи клиентов, - всё.
Автомобиль остановился у коттеджа. Было около десяти вечера. Он вытащил ключи
зажигания, задумчиво повертел их на пальце.
- К чёрту! -
ругнулся он и, выйдя из машины, яростно хлопнул дверью. Постоял немного,
торопливо закурил и пошёл по разноцветной блестящей улице. Его плащ нервно трепался на сухом февральском ветру. Но его это не
беспокоило. Теперь он был свободен, по крайней мере, в эту ночь, сливаясь с
редеющим потоком прохожих. По дороге встречались развязные группки людей,
зрачки сигарет, куски фраз, осколки взглядов. Но было заметно, что город
начинает прятаться чешуёй правильных людей. Он видел сквозь дым сигарет холеные
лица внутри ресторанов, посиневшие натянутые улыбки застывших в позах
проституток, пьяные и бесшабашные глаза эйфорической
молодёжи и ему показалось, что всё это бред, а он - псих-одиночка.
Куда его понесло? Зачем? Уютный и тупой свет реклам, продажных витрин и
упрятанных в шторы окон лез ему в глаза, намекая о безрассудном поступке.
-
Плевать, -
подумал он. - Они такие же, как я... детали.
Циклический шум автострады давил на уши: он свернул в
парк.
Костлявые ветви вяло светились в мёртвых лучах
фонарей. В глубине парка сидела на лавке сплетающаяся парочка, недалеко от неё
шумно распивали водку. Он задумчиво, без надобности, посмотрел на часы и сел на
ближайшую скамейку, ощущая с непривычки усталость.
-
Эй! Встаньте! -
послышался сбоку чуть нагловатый женский голос.
Он повернулся и, не вставая, спросил:
-
А что такое?
-
Не видите - я
читаю! - возмущённо ответила девушка лет 20, показывая руками на лавочку.
-
Что читаете? -
непонимающе спросил он.
-
Что? Что? - передразнила
она. - То, что написано.
Он так и не понял о чём идёт речь, но из вежливости
подвинулся на край.
-
Именно там я и
читаю, - устало объяснила она.
Он встал, оглядел лавочку. Книги никакой не нашёл, но
заметил вырезанные по дереву буквы и улыбнулся.
-
Поняли, наконец?
- утвердительно спросила незнакомка, наблюдавшая за ним.
-
И часто вы так
читаете? - иронично спросил он.
-
По настроению.
-
Вот оно что. Ну и
как, интересно? - в том же тоне.
-
Иногда попадаются
неплохие писатели, - сострила она.
-
А зачем? В 11 ночи?
Одна? - недоумённо спросил он. - И не страшно?
Она поморщилась:
-
У-у, сколько
вопросов. Я что, на допросе? - искоса взглянула она на него.
-
Да нет, -
послышался растерянный ответ.
- Праздник
жизни у меня такой, понимаешь? Вот хочется мне сейчас читать - я и читаю. Зачем
же я буду себе отказывать в таком удовольствии? Или ты хочешь предложить что-то
взамен? - лукаво произнесла она. - Я - человек негордый.
-
Пошли домой, -
напрямую сказал он.
-
К кому? -
удивлённо спросила она.
-
Ко мне.
-
А почему сразу к
тебе?
Он замялся и ответил наобум:
-
Ко мне ближе.
-
Почему это
"ближе"? Ты что, мой адрес знаешь? - подозрительно спросила она.
-
Нет.
-
Обдурить хотел,
значит. Не выйдет. - Она погрозила пальцем. - Так, где ты живёшь?
-
На Шолохова, 33,
- ответил он.
- Поздравляю.
Тебе повезло: я - на Горбатой. Ну что, пойдём к тебе, - подчеркнув последнее
слово, одобрительно сказала она, поднявшись с лавки.
Он взял её под руку, и они пошли, не спеша, вдоль
парка.
После короткого молчания он, смотря на неё, задумчиво
произнёс:
-
И всё-таки
странная ты девушка.
- Не спорю.
Мне ещё в детстве говорили, что я - девочка с фокусом. А ты знаешь, я ведь всё
это не специально... А так, чтоб весело было. Помню,
давно ещё, родители мои сделали ремонт: обои наклеили, линолеум поменяли, ковёр
новый постелили... А мне почему-то обои тусклыми
показались. И как-то раз родители ушли на кухню, а я взяла свои карандаши и
краски и давай малевать. Что потом было!
Оба засмеялись.
- Ты говоришь
"странная", - продолжала она. - А мне кажется - все должны быть такими
"странными". Тогда мир превратится в одно сплошное детство! - наивно
воскликнула она.
Потом, скрыв радость, спросила с чуть заметной
иронией:
-
А ты, наверно,
какой-нибудь новый русский?
-
С чего ты взяла?
- удивился он.
- Одет ты от
Кутюр, походка неторопливая, чуть в развалку. Да и скучный ты человек, если
честно.
-
Да нет. Я -
бизнесмен, - оправдался он.
-
Не далеко ушёл, -
последовал вывод.
-
Ты подожди, -
начал заверять он. - Вот придёшь ко мне домой - тебе всё понравится.
-
Ты в цирке
живёшь?! - радостно спросила она.
-
Почему сразу "в
цирке"? - пробурчал он.
-
Мне только в
цирке всё нравится.
-
Нет. Не там.
- Ну не
сердись. Я не хотела тебя обидеть, - состроив детскую гримасу, сказала она и
склонила голову на его плечо.
-
Ладно. Ничего... -
ответил он, всё ещё пыжась.
Наступила неудобная пауза. Они шли, ожидающе смотря в
глубину улицы. Вдруг она его остановила и с возмущённым видом начала говорить:
- Постой. Я,
значит, перед тобой, как на ладони, а ты всё в глухонемого играешь! Ну-ка,
рассказывай. Самое главное: жена есть?
-
Пока - нет.
-
Лет тебе сколько?
-
28.
-
Долго гуляешь. А
что так? Вроде не урод.
-
Карьера, деньги...
- равнодушно ответил он.
-
И что, вот так
каждый день - дела? - спросила она, но уже с сочувствием.
-
Практически.
-
Ну а праздник
жизни у тебя есть?
-
Да вот сегодня
устроил себе прогулки под луной, - произнёс он с иронией.
-
Нет, а если
серьёзно?
-
Люблю фейерверк.
-
Чё, правда? - удивлённо спросила она.
Он кивнул головой.
-
Не думала...
- Вот мы и
дома, - сказал он, указывая на двухэтажный коттедж, но она на это никак не
отреагировала.
-
Тепло у тебя тут,
- сказала она, скидывая пальто.
Сняв зимнюю одежду, они прошли в тёмный зал. Он
включил свет, и тут же всё засияло: было много дорогих позолоченных вещей,
хрусталя, фарфора. Она на секунду зажмурилась, а он с готовой улыбкой спросил:
-
Ну что -
нравится?
Она замотала головой и сказала обиженно:
-
Не, не нравится.
Много противного света.
-
Какого?
-
Противного, - утвердила она и пояснила. - Жёлтого, значит.
-
Тебе не угодишь,
подруга.
Она, не обратив на это внимания, поинтересовалась:
-
А свечи у тебя
есть?
-
Есть.
Он достал подсвечники, поставил на массивный стол, за
которым она сидела в шикарном кожаном кресле, зажёг свечи зажигалкой и включил
романтическую музыку. Всё это время она следила за ним.
Выключив свет, он сказал, что пойдёт на кухню
что-нибудь приготовить покушать.
Она откинулась на спинку кресла и стала думать, что
делать дальше. Ей явно надоел этот тип: скучный и обыкновенный, как кирпич. И
эта комната, точно музей... Надо было что-то сотворить.
Она зловеще улыбнулась и быстро подошла к выключателю, раскрутила его
припасённым перочинным ножиком, вытащила заколку из волос и засунула её между
проводов. Молниеносно она приняла прежнее положение. Спустя минуту вошёл он с
двумя вкусно пахнущими блюдами. Поставив их на стол, он хотел
было сесть, но она вдруг произнесла:
-
Ты бы не мог
включить свет - я причёску себе поправлю.
-
Да, сейчас.
Он мигом подлетел к выключателю и нажал на него.
Внезапно значительно бабахнуло, извергнувшись водопадом искр. От такого эффекта
он подпрыгнул, чуть ли не до потолка.
Лампочки почему-то не зажглись. В это время её взял
приступ едва сдерживаемого смеха. Простояв в шоковом оцепенении в полумраке,
он, придя в себя, повернулся к ней и с гневом обрушился:
-
Ты - дура, что ли! Меня же могло убить! Ты что не понимаешь?! Что
ты ржёшь, как лошадь?!
Немного успокоившись, она сообщила:
-
Ты же сам
говорил, что фейерверк - твой праздник жизни. Вот я и устроила праздник.
-
Дурочкой
прикидываешься?!
-
Ничего я не
прикидываюсь. Подумаешь - пробки выбило. Новые вставишь.
Тогда, сдерживая гнев, он посмотрел на неё внимательно
и молча. Сильно воняло горелым. Потом тихо сказал:
-
У меня проводка
сгорела.
-
Почему -
проводка? - спросила она полушёпотом.
Он ответил ещё тише:
-
У меня пробок
нет.
Они оба захохотали.
Отсмеявшись, он спросил:
-
Что будем делать
- кушать?
Она скривилась:
-
В такой вони?
Они засмеялись.
Потом она предложила с азартом:
-
А пойдём на
крышу?
Он посмотрел на часы и махнул рукой:
-
А пойдём.
Одевшись в полусумраке свечей, они вышли на улицу.
Он осмотрелся, размышляя на какую крышу её может потянуть, но неожиданно в мыслях пронеслось, что в
эту ночь он, богатый, привыкший властвовать людьми и иногда даже их судьбами,
он, независимый человек, попал в зависимость к этой сумасбродной, верящей в
счастье детства. Гордость была задета и задрожала, как струна. Надо было срочно
доказать этой девчонке, что всё-таки от него должна зависеть она. Идея возникла
сама собой:
-
Давай я завяжу
тебе глаза и поведу на ту крышу, куда захочется мне?
-
Очень интересно.
Давай.
Ему казалось, что если она испугается - обязательно
прижмётся к нему и уж тогда точно станет обычной девчонкой, нуждающейся в
защите и поддержке. Может, даже заплачет. Если это произойдёт - она потеряет
свою независимость, ведь, нуждаясь в поддержке, человек автоматически попадает в
зависимость от сильнейшего, иногда даже не пытаясь
понять, что эта поддержка - просто так, просто
возможность унизить и стать выше над другим.
Но даже с завязанными глазами, поднимаясь куда-то выше
и выше, она улыбалась усиливающемуся ветру, бьющему в лицо и ерошащему длинные
волнистые чёрные волосы. В конце концов, она рассмеялась весело, звонко, совсем
по-детски, ощутив на своей талии крепкие мужские руки:
-
Мы на крыше
трёхэтажного дома! Забавно!
- Если я сниму
тебе повязку - тебе это не покажется забавным. Ты полностью зависишь от меня, -
он сорвал повязку.
Она посмотрела чуть назад, вниз, на груду битого
кирпича и стекла, от чего её улыбка стала ещё счастливей, а глаза сияли от
радости и наслаждения так, что казались зеркальными. Брюнетка отстранилась от
него. Взяв его сильные руки, она стала медленно выгибаться назад, навстречу
осколкам, и было видно - ей совсем не страшно, она забавляется этой опасностью.
Голос стал сладким, интимным:
- Я полностью
завишу от тебя. Но я к тебе не прижмусь - мне не страшно, я не боюсь высоты. Её
боишься ты, потому что если ты сейчас ослабишь свои объятья, ты лишишься не
только меня, но и своей свободы. Из-за моей зависимости ты можешь прослыть
убийцей - тебя осудят твои друзья и бросят тебя. И тебе будет больней, чем мне,
потому что ты будешь живым, а я - мёртвой плотью на этом мусоре. Ну же, - её
тело выгибалось змеёй всё сильней, - если я завишу от тебя - прижми меня к
себе, усмири мою неуёмную свободу, докажи мне свою власть.
В её смеющихся глазах он видел отражение собственного
бессилия и ужаса. Сглотнув комок стыда и злости, он переставил её от края
крыши, как куклу, и вытер холодную испарину со лба.
С грустной улыбкой она снова подошла к краю, села
прямо на ржавое железо и свесила ноги вниз:
- Я в четыре
года так с открытого окна на пятом этаже наблюдала извержение вулкана. Сейчас
мне 22, это всего лишь третий и вулкана тут нет...
- Давай
уйдём, - он уже ощущал сильное головокружение и тошноту. - Я...я... высоты боюсь...
- Ты такой забавный... - задумчиво, чуть слышно,
произнесла она, сидя на краю недостроенного здания, смотря в ночную, звёздную
даль. А он нервно и отчуждённо ёжился и проклинал себя, стоя на середине крыши.
Ветер играл их одеждами, назойливо врывался им в глаза. Недоношенная луна тихо
освещала их застывшие в высоте лица. Они были вместе и врозь, думали, но о
разном, мечтали каждый о своём, молчали по несхожим причинам - они играли
спектакль непонимания для никого...
Г. Винник,
Р. Шиян. Декабрь 2002 г.
СОЛНЕЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
Молчание глаз
вкралось в тёплые шелестящие губы осколка хрустальной реки, покоящейся в
пульсирующей ласке обнимающих ладоней. Разомлевший покорный песочный берег
пахнет свежестью расплавленного храмового неба, украшенного ярко-жёлтой исчезающей
вуалью, грациозно и неприхотливо
стесняющейся задумчиво плывущими в горизонт облаками-медузами. Грубой низкочастотной массивной молитвой течёт в такт границам
эфемерная баржа, постепенно исчезая в зелёной жестикуляции вальсирующих шёпотом
камышей. Обернёшься назад и почувствуешь алчную жажду пустыни в каждом движении
ветра, в пыльной раскалённой летаргии дорог, утрамбованных попытками людей
потерять геометрический мир, в оцепеневшем преломлении низких трав,
обесцвеченных солнцем... Реверберирующие скрипки кузнечиков, скованный звенящий
стеклянный смех сухих птиц, призрачные звуки мимикрий насекомых, резиновых
ящериц мутно вырисовывают жёлтое обезвоженное время Земли. Но синие вены - тени
неба пьяно поют свежесть беззаботной тахикардии дождей. Скользящий волокнистый
бег течений отражает сочное возбуждение прохладных густых трав, сливающихся в
мягкий гранит предчувствия далёкого севера. Алюминиевая искрящаяся близорукая
чешуя реки трепещет в обширном седативном покое неба, Земли, Человека, словно
огромная стая маленьких скользящих рыбок. Издалека она кажется скомканным
зеркалом лета, отражающим безгрешную раскрошенную повсюду детскую свободу. Ноги
неслышно мнут песчаную кожу, оставляя напоминание, что облака ещё далеко.
Бесцельно гуляет влажный ветер по расслабленным нервам, путается в голове,
роняет свой лик в слух. Сквозь расклешённые руки деревьев, виднеется в
рассеянном времени цветные горбы плоскости, уходящей в каменный взгляд
бесконечности дня. Солнце чувствует свою смерть: оно липко и медленно опускает
длинные не сгибающиеся пальцы на Землю, пытаясь застрять в высоте, остановить абстрактные
часы... Симфония природы беспощадно отчеканивает время... Небо пропитывается
кровью, звуки растягиваются, краски густеют, ветер зализывает раны, оставляя на
чёрной простыне белые точки воспоминаний...
16.06.2004 г.