Как говорит народная мудрость - сколько водки не бери - все равно два раза бегать. А если вдобавок только-только стукнуло восемнадцать лет - и день рождения удачно совмещается с окончанием сессии - то тут уже ежу понятно, как дело пойдет...

- И вот, блин, было уже часов десять вечера, когда этот придурок Колька стал всех подбивать на сходить и взять еще. Это из-за него все так получилось, честное слово! Я ж хотел со Светкой остаться, пока они все до магазина перлись бы, и ведь как раз она была такая как надо... ну в общем, ну, короче, вы понимаете, да?

- Продолжайте, я вас слушаю. Вы вышли из квартиры... э-э-э... Алексея Нечипоренко, где, по вашим словам, организовали вечеринку по поводу его дня рождения. Я правильно понял то, что вы мне здесь витиевато излагаете?

- Ну, это, ну, блин, правильно, да.

- И как же дело было потом?

- Потом мы все с лестницы упали.

- Вот как? То есть вы были настолько пьяны, что попросту не стояли на ногах?

- Да стояли мы на ногах, просто Лешкина хата - она ж в хрущевке...

- В хрущевке?

- Ну да, в хрущевке, там на лестнице какая-то зараза лампочку сперла, и лифта нету, чтобы спуститься по-людски. И вот вываливаемся мы всей толпой с Лешкиной хаты на площадку - а там темно, блин... А Колька, дурак, поперся вперед, ему говорят - ты куда - а он орет - мне пофиг, я Бэтман! А сзади Лешка как раз дверь квартиры только захлопнул, вообще не видно нифига - и кто-то на кого-то навернулся, и так всей толпой и полетели вниз.

- Занятно, занятно. То есть вы совершеннейшим образом ни в чем не виноваты, угодили сюда по совершеннейшей ошибке, и хотите, чтобы вас отпустили домой, к маме и папе? - задавший этот вопрос иронично поднял бровь. Полуобернувшись от сидевшего перед ним на стуле растрепанного юноши к стоящему рядом городовому, он коротко хохотнул - Как полагаешь, может и впрямь домой отпустить господ студентов? Подумаешь, всего-то и натворили, что выпили, а после вышли на прогулку в исподнем, прихватив с собой девиц в сорочках и панталонах?

- Никак нет, осмелюсь возразить, они вышед из дому стали всех ругать по матушке, а как попробовали усовестить их - учинили драку-с!

- Вот как, вот как... Господа студенты в этом году совсем разбуянились, хорошо, что сейчас они только пьяные в кальсонах бегают, а не как в начале года - прав требуют... Я так полагаю, что это все же не твои увещевания? - пристав указал на ссадину на скуле задержанного.

- Никак нет-с, это они поленницу дров снесли и с дворником Мустафиным сцепились. Я их и пальцем не тронул, а вот они, напротив, у меня погон едва не оторвали, дворнику зуб выбили. Девицы их тоже царапались вовсю.

- Ай-я-яй... - пристав снова повернулся к юноше и покачал головой. - Нехорошо-с, молодой человек!

- Ни на кого мы не кидались, там какой-то дурак какие-то дрова сложил, я только не понял, как мы на них упали. А потом сразу подбежал какой-то мужик и на нас напал. А потом вот он, - студент кивнул на городового, - и еще один подбежал...

- Извозчик Дыбов, нумер 327, помог нам. Готов показать, у ворот дожидается.

- Успеем... что еще за ними есть?

- Словесное оскорбление, - городовой показал пальцем вверх, - Их Величества. Одна из их девиц.

- Вот как, - пристав покачал головой с совсем опечаленным видом, впрочем, больше для виду, чем в действительности сочувствуя задержанному, - Что ж вы, молодежь, таких девиц себе заводите? Статья двести сорок шестая Уложения о наказаниях, до восьми лет каторги... Так же и арест для бывших свидетелями, но не препятствовавших... впрочем, может быть смягчение, я ведь так понимаю, что сквернословившая девица была также пьяна, как и все в вашей разудалой компании?

- Да вы что? Какая каторга? Да не было такого!

- Не было? - пристав снова полуобернулся к городничему.

- Было-с, и свидетели есть. Так и сказала - кгх-хм, - городовой кашлянул, - я вашего царя.

- Так это бабка какая-то высунулась, когда нас уже вели, говорит, это, блин, ну да, говорит - вы без царя в голове! Это бабку послали! А... а... а причем тут царь? Вы шутите, да? А можно мне позвонить? Родителям? У меня же есть право на звонок, я знаю!

- Да-с, молодой человек, как все грустно получилось. Никак теперь не могу вас отпустить, а уж девиц-то ваших... да-с... А колокольчик я вам, конечно, могу дать, да что толку-то?..

Посмотрев еще раз на задержанного студента, пристав побарабанил пальцами по столу.

- Так что же... Родителей мы ваших известим о ваших подвигах. Об учебе в университете, пожалуй, теперь забыть придется. Нехорошая-с история!.. Что ж, препроводите его обратно, побеседуем теперь со вторым героем битвы с девицами при поленнице...

Второй герой, в отличие от первого, успел пригладить растрепанную прическу. Введенный в кабинет пристава он, впрочем, повел себя довольно странно: вытянул руки по швам куцых панталон, коротко дернул головой и попытался даже щелкнуть каблуками - однако же у его сандалий, видимо ранее использовавшихся в театральной постановке в античном стиле, каблуков не было и выглядело это весьма смешно.

- Извольте садиться, - пристав указал ему рукой на стул, - Что же вы нам скажете, любезный?

- Искренне раскаиваюсь, хочу послужить его величеству!

- Вот как? Что ж, это весьма похвально, молодой человек. Что же вы только раньше-то себя так неразумно вели? Дурная компания-с, напились, девицы эти... Да вы садитесь, садитесь, что же вы стоите-то?

Усевшись, студент заговорил, торопясь:

- Как только к вам попал, сразу решил помочь, - он весь подался вперед, - Это же небывалый случай!

- Вот как? - пристав пожал плечами - Да, ранее я вас в наших славных стенах не видел. Но что же это вы - пока не попали к нам - не хотели вести себя достойно? Но огорчу вас: в выпивших студентах, увы, нет ничего небывалого-с. Все отличие вас от прочих - так это единственно ваш совершенно непристойный вид. Ранее студенты с желтобилетными девицами дезабилье по московским улицам не бегали-с.

- Вы не поняли, я не это хотел сказать...

- А что же?

- Можно мне на бумаге? Я все напишу. Информация особо важная.

- Особо важная? Что ж, вот вам перо и бумага, - пристав придвинул студенту письменный прибор и лист сероватой бумаги, - изложите на бумаге, я не против.

Задержанный потянулся к вставочке с пером, потом замялся...

- Что ж так? Берите, пишите... Или руки дрожат после вчерашнего-то?

- А можно мне карандашом писать?

- Карандашом? Да сколько угодно-с, - пристав открыл ящик стола, вынул карандаш и протянул его студенту. - Пишите карандашом...

Писал студент недолго, хотя и странным образом: дойдя уже до половины своего изложения, он стал исправлять и дописывать буквы в написанном ранее, потом продолжил вновь, время от времени снова вписывая то тут, то там отдельные буквы. Закончив, он старательно подписался и спросил, подняв глаза от бумаги на сидевшего перед ним пристава:

- Число какое ставить?

- Число? Сегодняшнее, какое же еще - двадцатое июня.

- А год?

- Что же вы пили-то, а? И сколько? Вы что, год позабыли-с?

- Ну, как бы... - студент замялся, - как бы забыл, да.

- Одна тысяча восемьсот девяносто девятый.

Студент шумно выдохнул, потер лоб, уставился опять на свой листок, бегая глазами по строчкам

- Так вы число-то пишете, или как?

- Да-да, конечно, - студент быстро вписал на листке бумаги дату и подвинул ее к приставу. - Вот.

Пристав близоруко поднес исписанный лист к глазам, и тут же, с нескрываемым раздражением, бросил его на стол

- Вы что, издеваться вздумали, а? Вы что написали? Какое "Важно, Его Величеству царю лично!"? Вы в своем уме?

Студент побледнел и сказал нерешительно:

- Это правда, очень важно... я там все написал...

- Что вы написали? Что? - пристав опять начал читать, проговаривая вслух, - так, "... хочу сообщить об особо важном...", "... строительство танков...", "... бомба особой мощности...", - и тут же привстал и, нависнув над столом, спросил, гремя голосом, - Бомбисты, господа студенты? Динамитчики? Танки, - он потыкал пальцем в листок, - что это?

- Машина боевая...

- Знаем мы ваши машинки!

- Я же наоборот, чтобы революции не было...

- Вот как? - пристав протянул к студенту два скрюченных пальца, да так, что тот отшатнулся в испуге, - Взяли окушка за жабры, так не трепыхается? Чтобы революции не было? А раньше что? Чтобы была?

- Да нет же, я же там все написал, - задержанного трясло, по его лицу катились крупные капли пота, - там же все написано...

- Что написано? - пристав перескочил сразу к окончанию бомбистского признания, и тут же снова разъярился, - Какое дворянство? Какой миллион рублей?.. Вот что! - он ладонью припечатал бумагу к столу, - Я такого позволять не намерен! Эй, выведите его обратно, поместите отдельно от остальных!..

- Тоже мне, студенты, так их ети... - уже телефонировав в охранное, пристав еще раз пробежался глазами по листку бумаги с бомбистскими показаниями, - Пишет как половой из кабака на Сухаревке, кто его дурака надоумил везде еров наставить, а яти пропил он вчера, что ли, совсем читать невозможно... Тьфу ты, да он точно не протрезвевший еще или одурел с перепугу... Ничего, у Зубатова Сергей Васильича его грамоте-то научат, если он по университетам только бомбам научился...

- Итак, коллеги, каково же ваше мнение по этому интересному случаю?

Приват-доцент Владимир Петрович Сербский огладил ладонью свою бородку и, переведя взгляд от лежащего перед ним бювара с записями на спрашивавшего - профессора Корсакова, ответил не спеша, с уверенностью в каждом своем слове:

- Случай действительно весьма интересный, Сергей Сергеевич. Мы имеем дело с folie a deux Коллективное помешательство, однако же, это folie a deux вернее определить как Massenpsychose Массовый психоз. Подобие конфабуляторных высказываний в этой группе заметно со всей очевидностью. К сожалению это наводит меня на мысль, что перед нами явление отнюдь не внезапное, что невротические расстройства наших пациентов давние и, к сожалению, глубоко укоренившиеся.

- Да, Владимир Петрович, к сожалению, вы правы. Я полагаю, что данный случай, несомненно, является ничем иным, как полиневритическим психозом. Подобное, как вы знаете, не является явлением редким, однако же, в данном случае мы со всей очевидностью наблюдаем, что психическая деструкция вследствие злоупотребления алкоголем у людей, не вошедших еще в зрелый возраст, проявляется скоротечно. Вы помните, что я сразу же обратил ваше внимание на тот факт, что признаки цирроза у наших пациентов еще не успели проявиться. Что же касается конфабуляторных высказываний - то они, действительно, несколько необычны по своему содержанию, однако же, если мы соотнесем их с тем, кем являются наши пациенты то таковую необычность можно рассматривать не как явление уникальное, а как вариацию явлений, наукой вполне изученных.

- Вы хотите сказать?..

- Я хочу сказать, Владимир Петрович, что было бы странным наблюдать у представителей образованной части нашей молодежи, у людей, не просто следящих за прогрессом, но являющихся, по сути, частью этого прогресса - так вот было бы странным наблюдать у них Massenpsychose, в виде обыденных религиозных радений сектантов откуда-нибудь из заволжской глуши. Мы имеем дело с интересной вариацией: полагаю, что сам нынешний прогресс стал для наших пациентов своего рода религией, а вера в наступление нового мира, полностью отличного от мира существующего, вполне подобна вере в наступление Царства Божьего на земле, которое радеющие сектанты ожидают на рубеже веков.

- Или же вере в приход Антихриста, - сказал молчавший до этого Петр Борисович Ганнушкин.

- Вы правы, Петр Борисович, вы правы, - Корсаков покивал головой в полном согласии с молодым, но талантливым диагностом, - в том мире, в который замкнули себя наши пациенты, идиллия технического совершенства сочетается с мрачнейшими картинами смерти и лишений. Но ведь, если сравнивать с сектантами - те тоже связывают в единую картину антихристовы ужасы и райские благодати... Определенно, это явление можно рассматривать как религиозный психоз, но алтарем их религии является электричество и урановые эманации.

- Увы, господа, у нас есть картина нарисованная болезнью их разума, - вновь заговорил Сербский, - но у нас нет картины реальности, окружавшей их до того, как болезнь взяла над ними верх. Нельзя же полагать, право слово, что сама лишь среда нашей студенческой молодежи, среда, пронизанная передовой мыслью, могла дать подобное. Боюсь, как бы наши держиморды не попытались развить этот частный случай до размеров крестового похода, направленного против студенческой молодежи, как самых ярких представителей передовой части нашего общества. Посудите сами, господа: будь это так, мы наблюдали бы случаи, подобные рассматриваемому, массово. Но...

- Прошу прощения, - помрачневший Ганнушкин перебил старшего коллегу, - но массовость волнений в студенческой среде в начале этого года, характер распространения и вовлечения новых лиц в процесс беспорядков...

- Ах, оставьте, Петр Борисович! - Сербский отмахнулся рукой, - Причина событий начала года кроется в существующих политических недостатках управления! Эдак вы стремление к прогрессу определите как психоз и начнете лечить! Даже странно, что вы, человек молодой, стоите на позиции столь реакционной. Да, мы имеем дело с Massenpsychose, с Massenpsychose, связанным с гипертрофированным техницизмом и прогностицизмом, но это случай единичный. Ваши попытки выстроить стройную конструкцию того мира, который создан их dyenoia deliriosa Острое галлюцинаторное помешательство, ваши попытки вычленить нечто здравое в их neoglossia Неоглоссия - создание больными новой, нелепой "речи", сплошь состоящей из неологизмов и не могущей служить средством коммуникации между людьми., я никак не могу счесть полезными для их излечения. Возможно, вы полагаете, что расспрашивая их о свойствах неких мобиле, которые они полагают доказательством своего пришествия из мира грядущего, вы сможете найти в стене их болезни слабый камень и разрушить таким образом эту стену, но я наблюдаю тот непреложный факт, что чем больше вы говорите с ними о реалиях мира, построенного их болезнью, тем более они уверяются в своих фантазиях.

- Прошу вас, не горячитесь, Владимир Петрович! - Корсаков поспешил остудить полемику своих коллег, - Если бы у нас были предоставленные той же полицией точные сведения о действительных личностях наших пациентов - обратить их конфабуляторные высказывания на разрушение химерической картины в их мозгу, на возвращение из мира иллюзорного в мир реальный - безусловно было бы проще. Однако же полиция за эти два дня не сумела установить личностей наших пациентов и мы, кроме нашей обычной работы в стенах психиатрической клиники при славном Московском университете, должны заниматься еще и работой в духе Шерлока Хольмса... И, возможно, у нас попросту нет другого выхода, кроме как пытаться нащупать следы реального мира сквозь психическую болезнь наших пациентов. Но, Петр Борисович, я должен признать правоту Владимира Петровича: ваш вчерашний интерес к этим мобиле мог быть воспринят нашими пациентами как подтверждение вашей веры в реальность мира их фантазий. И, простите меня, но зачем вы уверили этого бедного юношу, Алексея Нечипоренко, что потребуете от полиции безотлагательно разыскать их мобиле? Неужели же вы поверили в то, что у каждого из них было по механизму, сочетающему в себе телефон вместе с телефонной станцией, аппарат Маркони, миниатюрные синематограф и граммофон? И все это не более ладони и носит имя, очевидно пришедшее из романа о капитане Немо с его "Mobilis in Mobili"! Ведь вы тем самым только укрепили их химеры!

- Напротив, Сергей Сергеевич! Именно таким образом я собираюсь эти химеры разрушить! Вы обратили внимание, насколько явственно они представляют себе эти мобиле? Причем, прошу заметить, что наряду с общим подобием в описании действия этих мобиле - несомненным следствием взаимного болезненного индуцирования наших пациентов - каждый знает, чем его мобиле отличается от мобиле других, и при этом отличия эти никоим образом не могут определяться одними лишь индивидуальными особенностями их заболевания. Вы обратили внимание, что двое из них, Николай Петров и Екатерина Варичева, говорят, что хотели себе лучшие мобиле, но не сумели их получить? Я уверен, господа, что эти мобиле есть не что иное, как реально существующие приборы из электротехнической лаборатории, которые поразили их воображение, и которые уже затем были их болезнью наделены фантастическими свойствами. Именно поэтому я не только тщательно записал рассказы о внешнем виде и работе этих устройств, не только попросил каждого из наших шестерых пациентов нарисовать их мобиле, но и действительно попросил разыскать приборы, подходящие под это описание. Как только они убедятся, что мобиле на самом деле не то, что наши пациенты вообразили о них - о, после этого нам будет куда как проще спасти этих юношей и девушек из плена их фантазий. Полагаю, можно использовать также и гипноз...

- Я думаю, что лечение электричеством более действенно, чем гипноз, балансирующий между наукой и шарлатанством, - Сербский пытался возражать, однако было видно, что идея молодого коллеги относительно пресловутых мобиле уже не встречает у него такого неприятия, как раньше.

- Да, Петр Борисович, я должен признать, что недопонимал вашу идею, но теперь... - Корсаков хотел было продолжить, но его речь была прервана резким звоном стоящего на столе телефонного аппарата.

- Прошу прощения, коллеги, минуточку, - он приложил к уху трубку и несколько раздраженным голосом человека, отвлеченного от решения увлекательнейшей задачи, сказал, - Халло, халло, я вас слушаю!

Телефонный разговор действительно длился не более минуты, причем более профессор Корсаков не произнес ни единого слова. После пары фраз, сообщенных телефонным собеседником, он нервно сглотнул, невидяще, с третьей попытки повесил трубку на рычаг, и застыл, глядя перед собой.

- Сергей Сергеевич, что стряслось? - взволнованно, в один голос спросили Сербский и Ганнушкин, - Что с вами, Сергей Сергеевич?

Корсаков ответил медленно, каждое слово давалось ему с трудом:

- Полиция нашла три мобиле. Один удалось включить. Он действовал недолго, но в нем действительно был миниатюрный синематограф...

- Включите еще раз, будьте так добры... - профессор Императорского Московского технического училища Борис Иванович Угримов потер переносицу и посмотрел на присутствовавших.

Молодой телеграфист, поддернув рукава пиджака, проверил затяжку клемм на элементах Лекланше и провода, идущие от элементов к прямоугольной эбонитовой колодке, на всякий случай еще раз подтянул медные винты, аккуратно вставил колодку в лежащее перед профессором устройство, затем повторил все то же с другим мобиле, и повернулся к сидящему рядом юноше:

- Готово, прошу вас.

Юноша нервически облизал губы - он делал это почти непрерывно во время нахождения в кабинете начальника Охранного отделения Сергея Васильевича Зубатова - и начал нажимать клавиши.

От дикарской музыки с гулкими ударами барабанов, сопроводившей включение мобиле, профессор Угримов поморщился, а включивший устройство юноша нервно сглотнул и снова облизал губы. Ему явно было не по себе.

Не по себе было и остальным присутствовавшим здесь - хозяин кабинета катал по столу карандаш с серебряным наконечником, а телеграфист, бросая взгляды на свое нервничающее высокое начальство, не замечал, что и сам то и дело поерзывает на стуле.

- Что же... - профессор Угримов прокашлялся, - как называется эта система передачи волн Герца?

- Блютус, - юноша вновь облизал губы, - Понимаете, без сот нельзя позвонить, радио ваше тоже не ловится, я не знаю почему, но блютус работает.

Угримов покачал головой, соглашаясь. Переданная с одного мобиле на другой фильма, сделанная в его присутствии, в этом кабинете - Зубатов, открывающий и закрывающий крышку чернильницы, и он сам, поправляющий уголки воротничка - это было что-то действительно невероятное.

- Попробуем рассмотреть все по отдельности, - Угримов словно начал неспешно читать лекцию, пытаясь хотя бы в привычной манере речи обрести какое-то подобие устойчивой почвы под ногами, - Итак, беспроводная связь, запись звука, передача изображения... Жаль, очень жаль, что раскрыть полностью внутреннее устройство этих мобиле без их повреждения невозможно. Вы, - он кивнул телеграфисту, - все же шли на определенный риск, подсоединяя таким оригинальным способом, - он указал на тянущиеся провода, - новые элементы постоянного тока для этих устройств по одним лишь указаниям параметров на старых элементах. Но все сделано превосходно, и мы теперь имеем возможность наблюдать их в работе. Впрочем, я отвлекся... Итак - беспроводная связь, звук, изображение... Систему цветного телектроскопического изображения Щепаника с качающимися зеркалами, о которой было так много шума в прошлом году, да и любую другую из существующих ныне систем можно, конечно, сделать как тончайшую ювелирную работу. Также и последняя новинка электротехники - телеграфон Поулсена, изобретенный полгода назад, теоретически может делать запись на проволоку толщиной в паутинку... при этом он сам, вероятно, будет размеров весьма миниатюрных... Идея беспроводного телефона, по последним сведениям, уже успешно реализована Пикаром в Североамериканских Штатах...

- Так вы полагаете, что подобное устройство?.. - Зубатов чуть подался вперед.

- Нет, я со всей определенностью могу сказать, что эти устройства попали к нам не из лабораторий Эдисона, Маркони, Дюкрете или Сименса и Гальске, пусть даже вот на этом и написано "Benq Siemens", - Угримов указал на одно из устройств, - И уж тем более это не детище безвестных студентов. В последнее время газетные новости наперебой кричат нам об изобретателях-самоучках, но на поверку все это оказывается не более чем беспочвенными прожектами или досужими баснями - однако же, все эти басни довольно-таки шаблонны. Кто использует для телектроскопии научный курьез - flieЯende Kristalle Жидкие кристаллы? Этот курьез несколько лет назад описал Леманн, но до сих пор многие отрицают даже таковое название. Электротехника, господа, стоит на пороге величайших открытий, и многие из них совершаются уже сегодня - но давайте оставим Жюлю Верну его фантазии, а сами обопремся на твердый фундамент реальности. К сожалению, пока что мы не можем создать подобное устройство - и под "мы" я понимаю не электротехническую лабораторию училища, а самые передовые электротехнические компании. Как это не парадоксально звучит, но именно потому, что я весьма хорошо знаю реальное положение дел в электротехнике, мне приходится поверить в нереальное перемещение из будущего в прошлое...

Если бы какой-нибудь праздный господин июльским вечером оказался бы у непарадного въезда усадьбы Ильинское, что неподалеку от подмосковных сел Петрово-Дальнее и Барвиха, то он мог бы увидеть три извозчичьих пролетки, подкативших к воротам одна за другой. Вполне возможно, что это удивило бы праздного господина - ведь в усадьбе Ильинское, как известно в Москве всякому, проживает генерал-губернатор с простой фамилией Романов и простым именем-отчеством Сергей Александрович. "Эге!" - сказал бы, пожалуй, любой увидевший такое необычное дело, и подивился бы и пролеткам в таком месте, и тому, что каждая, несмотря на летнюю теплынь, была с поднятым верхом. Но еще более был бы удивлен случайный свидетель тому, как поспешно был пропущен в усадьбу столь непрезентабельный транспорт - немедля становилось понятно, что этого визита у генерал-губернатора ожидали, и тут уже сказано было бы не "Эге!", а "Однако!". Но, к счастью, а вернее даже - не счастливым стечением обстоятельств, а стараниями начальника Охранного отделения, подъезжавшего в тот же час ко въезду парадному - в крытой коляске, при парадном мундире, хотя и без нужной к случаю треуголки, а лишь в фуражке - так вот свидетелей того, как явились в средоточение московской власти странные визитеры, попросту не было - ни случайных, ни, тем более, неслучайных, так что ни "Эге!", ни "Однако!" никто не сказал. Затворившиеся ворота, усадебная ограда, деревья и постройки совершенно скрыли пролетки от постороннего взгляда, и никто, кроме людей донельзя доверенных, не увидел тех, кто на пролетках подъехал.

Примечательным было уже то, что на облучках сидели не простые московские ваньки, а сотрудники охранного отделения, впрочем им не впервой было устраивать маскарад подобным образом. Их же седоки, общим числом в шесть человек, внешне походили на студентов с курсистками, то ли вполне обеспеченных, то ли просто одевшихся по случаю визита к генерал-губернатору во все новое: ни тебе потертых рукавов, ни обвислых и порыжелых от времени фуражек, ни даже стоптанных набоек на туфлях курсисток. Впрочем, скорее походили они на только лишь ряженых студентами и курсистками: один из юношей свою студенческую фуражку нацепил на голову самым неподобающим образом, заломив на затылок на манер подвыпившего приказчика, а одна из девушек и пуще того - сходя из экипажа на землю зацепилась краем нижней юбки, и принуждена была буквально отрывать ее - во всяком случае присутствовавшие явственно услышали треск рвущейся ткани и сделали вид, что не услышали несколько выражений, обычно курсисткам не свойственных.

Весь вечер окна второго этажа флигеля "Приют для приятелей" были ярко освещены, и нетрудно уже догадаться, что именно там можно было увидеть и странных посетителей, и хозяина имения - московского генерал-губернатора Великого князя Сергея Александровича, и организатора столь необычной встречи - Сергея Васильевича Зубатова.

- Так вы говорите, - генерал-губернатор для вида пригубил лафитничек, - что в ваши времена курение распространено повсеместно, как среди мужчин, так и среди дам? И что при этом курящих преследуют, запрещая однако, курение не на улицах, а в зданиях?

Светочка Волкова, в которой дворник Мустафин признал бы девицу в панталонах, расцарапавшую ему щеку, жадно затянулась пахитоской:

- Не то слово, голубым и то легче чем тем, кто курит. Они даже свои парады устраивают, а был хоть один парад за сигареты? Не было.

Нехитрый прием радушного хозяина - предложение гостям вин и ликеров - сработал полностью: если при начале встречи они сидели словно в рот воды набрав, узнав, что попали к дяде царя, то вскорости обстановка стала куда как более непринужденной. Довольно забавным для Сергея Александровича было узнать, что одна из девушек была в прошлом году в Ливадии - "ничего так местечко, похуже Турции, зато Наташ не ищут".

- Голубые? - ему было интересно узнать значение еще одного слова из будущего, в дополнение к "энергетику" и "слимкам", а так же к тому, что курение при дамах столь же обыденно в будущем, как и сами курящие дамы, и нет никакой необходимости удаляться ради хорошей сигары в курительную комнату. Он с интересом посмотрел на Светочку, вновь уронившую коробок шведских спичек на пол - она все время забывала, что на этой юбке нет карманов:

- Ну, голубые... - Светочка неожиданно застеснялась, - ну это, эти... ну они...

- Кто же?

- Мужики, которые с мужиками спят, - ответил вместо нее грузный юноша в студенческом мундире, один из приятнейших в недавнем прошлом собеседников Ганнушкина.

Московский генерал-губернатор нервно дернулся, едва не икнул и несколько раз перевел взгляд от своих необычайных гостей на Зубатова, старательно раскуривавшего сигару, или, вернее, делавшего вид, что занят именно этим. Зубатов же в очередной раз подумал, что сведения, сообщаемые потомками, подобны динамитным зарядам, и невозможно было предугадать, какой вопрос окажется ударом молотка по капсюлю гремучей ртути. Вместе с тем и не показывать потомков Сергею Александровичу было нельзя, и радовало только то, что сообщать царю о трагической судьбе фамилии будет все же дядя - но сколько же еще подобных зарядов скрывают в себе потомки?

Тем временем Николай Петров, а это именно он заставил важнейших людей Москвы вздрогнуть, продолжал, как ни в чем не бывало:

- Да ладно, вон Анжи спросите - она вообще яоем увлекается, у нее этого полно...

- Э-э-э?.. - Сергей Александрович, совершенно сбитый с толку уже не пригубил лафитничек, а отхлебнул из него.

Аня, которую назвали Анжи, тут же возмущенно вступила в разговор:

- Ты ничего в этом не понимаешь! И это не китайские мультики, а высокое японское искусство! Это очень нежно и романтично!

- Китай? Япония?

- Не Китай, а именно Япония! А они в этом ничего не понимают!

Московский градоначальник, изумленный, казалось, уже донельзя, и затем изумившийся еще более, махнул ладонью:

- Полноте, господа и дамы, полноте! - голос его заметно изменился, - Может быть нам лучше сменить тему? Ведь технический прогресс, достигнутый в ваше время, куда как более интересен! Летают ли у вас к другим планетам? Что скиапареллевы каналы на Марсе? Что на Венере? Тропические леса?

- Да, конечно, американцы на Луну летали и на Марс робота отправили...

- Да не летали они на Луну! Всех обманули, а это все в голливудском павильоне снято, потому что флаг трясется!..

Сергей Александрович потряс головой и сдавил виски:

- Господи Боже... Сергей Васильевич, - повернулся он к Зубатову, - я временами словно слышу не наших потомков, а тех самых марсиан...

- Вы знаете исторический анекдот о Фультоне и Наполеоне? Фультон предложил ему пароход для вторжения в Англию, однако проект был отвергнут - великий корсиканец попросту не поверил в возможность создания корабля без парусов и весел. Но, полагаю, Наполеону все же было проще понимать, о чем ему говорил Фультон, чем нам понимать слова наших потомков.

- Никогда бы не подумал, что в пушкинском "мы все глядим в Наполеоны" может быть еще и такой смысл...

Что может быть прекраснее летнего дачного утра? Да, да, того не слишком раннего утра, когда солнце давно уже встало, и внизу, на веранде давно уже слышны голоса - а вы, неспешно и с ленцой потягиваясь, завязываете мягким узлом галстук, и, позевывая в кулак, выходите к завтраку. Тут же все прекращают свой спор о том, чем лучше заняться - катанием на лодках или игрой в крикет - и принимаются дружно называть вас соней и лежебокой. И вы, посмеиваясь, пикируетесь со всеми, и вместе со всеми смеетесь милым шуткам над собой, и отказываетесь от предлагаемой добросердечным хозяином рюмочки анисовой, и с живостью неимоверной откликаетесь на предложение выпить лучше чаю, свежайшего. И ах! Как же мило подрагивают тонкие пальцы сестры хозяина, когда она наливает вам чаю, ах, те самые тонкие пальцы, которые целовали вы вчера поздним вечером, и как она краснела и пыталась забрать свою руку - с той особой решительностью, когда в словах звучит самое что ни на есть негодование, а голос, а дыхание - как же они взволнованно дрожат! и ее пальцы, ее тонкие и нежные пальцы, которые она пыталась забрать из ваших ладоней так несмело, что могло показаться - или все-таки не казалось? - что не только вы удерживаете ее, но и она удерживает вас. И теперь вам решительно все равно, будут ли сегодня все кататься на лодках, или же решат играть в крикет - вы будете с равным удовольствием помогать ей целиться молотком по шару, касаясь при этом ее рук - и она будет вновь и вновь промахиваться от волнения - или сидеть на веслах, любуясь солнцем, пробивающим кисею ее зонтика и завитки волос на шее - и она обязательно брызнет в вас водою...

Так что может быть лучше прекраснее дачного летнего утра, с его негой, с его особенным счастьем? Вы слышите? От станции за рощей донесся свисток кукушки, самовар заводит свою песню... Неужели же вы не знаете этой дачной прелести?

Сергей Васильевич Зубатов отпил чаю из чашки и посмотрел с балкона вниз. Была та самая пора позднего летнего утра, когда становится понятным - только человек, неспешно пьющий чай на балконе или на веранде загородного дома есть единственно познавший всю прелесть жизни.

- Что там наши марсиане? - Сергей Александрович предпочитал чаю кофе, и, тоже сделав глоток, посмотрел на лужайку перед флигелем, в котором вчера он предложил заночевать засидевшимся допоздна гостям. Да и не зря - ведь уже и после того, как гости из будущего отправились в отведенные им комнаты, он еще несколько часов изучал вместе с Зубатовым папки с накопившимися за эти дни материалами.

- Начинают просыпаться. Вот, Николай как всегда раньше всех встал. - под словами "раньше всех" Зубатов понимал, конечно же, "раньше всех из потомков".

- Это он учился там, в будущем, в гимнастическом институте?

- В институте туризма и гостеприимства. Прогулки в горы в альпийском вкусе, бухгалтерское дело в гостиницах...

- Просто поразительно - институт гостеприимства. Да, профессор Угримов, отчет которого вы мне вчера показывали, совершенно прав. Если бы он был нашим современником - то скорее можно было бы услышать что он юнкер. Ну, или хоть по почтово-телеграфному ведомству...

- Возможно причина в том, что в будущем развлечения просто необычайно важны. Важны до такой степени, что голь, забитый в ворота противника хавбэком в футбольном состязании, в будущем гораздо важнее политических заявлений. Капитан Шилов, который приставлен мною к Петрову и Нечипоренко, уже изложил ряд соображений по вопросу пропаганды спорта. Думаю что...

- Да, безусловно, - генерал-губернатор нетерпеливо перебил его, - если студенчество, будет гонять мяч по полю вместо организации противуправительственных выступлений, то это существенно облегчит нам жизнь. Но институт, в котором обучают устройству отдыха и развлечений - это просто уму непостижимо, все равно что объявить цирки Саламонского и Чинизелли частью Московского и Петербургского университетов...

Сергей Васильевич не стал возражать, предпочитая пить хороший чай и оставляя хозяину имения высказывать свои соображения. Ведь на самом деле умение слушать и думать, и действовать обдуманно и оттого всегда правильно - это именно то, что позволило ему подняться от бывшего студента-либерала до главы Московского охранного отделения.

- Это ваш Шилов сейчас курит вместе с Петровым? - Сергей Александрович кивнул на подтянутого мужчину лет тридцати, одетого ванькой, только что без армяка, - Вижу, ваши люди довольно плотно опекают наших потомков.

- Ничего не поделаешь, - Зубатов вздохнул, - и дело даже не в том, что это позволяет непрерывно узнавать что-то новое из множества фраз и замечаний в самых простых разговорах гостей из будущего. Дело в том, что они совершенно беспомощны в простейших мелочах, начиная от бритья и заканчивая газовыми рожками. Хорошо, что у вас здесь проведено электричество - нам уже пришлось тушить небольшой пожар. И, простите за интимную подробность, но, по словам жены Шилова, присматривающей за девушками, только одна из них смогла вчера самостоятельно надеть корсет. По ее словам это э-э-э... "готично"...

- Просто поразительно, - Сергей Александрович вспомнил, наконец, о своем кофе и сделал глоток - Мне сейчас пришла в голову мысль, что в Петербурге надо будет отказаться от этих студенческих тужурок и одеть их соответственно моде будущего. Нет-нет-нет! - поспешно остановил он собравшегося возразить Зубатова, - разумеется, никаких полупрозрачных сорочек, обнаженных лодыжек и тому подобного. Должны же быть у них в будущем и более пристойные виды одежды. Поверьте мне, Сергей Васильевич, у Николая и остальных, как и у меня, от необходимости увидеть за студенческой тужуркой человека из будущего поначалу будет только ненужное сомнение. Но, я надеюсь, наш выдающийся химик Зелинский не изрежет в клочки всю их одежду ради своих опытов? Право слово, забавно будет увидеть, как Александра чопорно подожмет губы при виде той же Светланы Волковой в брюках из синей парусины и легкой сорочке...

- Я полагаю, она будет не одинока в поджимании губ... - Зубатов улыбнулся.

Их беседа была прервана появлением генерал-губернаторского адъютанта Мартынова.

- Что такое? - Сергея Александровича встревожило необычайно серьезное и невеселое лицо любимца.

- Сергей Александрович, только что доставлено из Москвы, - адъютант протянул депешу, - в Абастумани скончался Великий князь Георгий Александрович.

- Когда? Как? - генерал-губернатор вскочил на ноги.

- Позавчера, сообщили о смерти от чахотки.

- Ну почему, почему сейчас! Мария Федоровна, у нее были определенные планы относительно Николая и Георгия... Сергей Васильевич, сведения наших гостей относительно слабости Ники во время будущего мятежа должны были существенно повлиять на принятие решения вдовой моего брата. И уж тем более то, что они сообщили об Аликс... ведь половина его решений - это ее решения... Не стойте, немедленно телеграфируйте в Петербург о том, что через два дня я приеду, - Сергей Александрович махнул на адъютанта рукой, - ступайте немедленно. Что же делать?!

- Есть и Великий князь Михаил, - подсказал Зубатов, - теперь Ее Величество, вдовствующая императрица, будет решительнее действовать в пользу младшего сына.

- Мише уже двадцать один год, вы правы, вы правы. Когда пять лет назад Николай сел на престол, Мария Федоровна взяла с него слово, что он впоследствии уступит его брату, но Аликс... Да, вы решительно правы. Конечно, отношение Марии Федоровны ко мне нельзя назвать идеальным, однако теперь все переменится... Готовьтесь выехать со мною и нашими гостями в Петербург, за два дня необходимо все подготовить. Сейчас я извещу Эллу, а вы отправляйтесь к нашим гостям, им предстоит весьма важное дело...

- Не, ты название станции видел, а? Петровско-Разумовская, прикинь!

- Во, блин, прикол! Так это мы еще внутри МКАДа?

- Какого МКАДа, дурак, его еще нету. Анжи, помнишь мы весной в Тимирязевку ездили, к тебе какой-то старый дед-художник клеился, позировать предлагал?

- Господа, господа, пройдемте в вагон! - капитан Шилов явно нервничал. То, что задумывалось как спокойная поездка на подмосковную станцию, где будет ждать вагон, который затем вместе с салон-вагоном генерал-губернатора прицепят к вечернему поезду - спокойно, аккуратно, без привлечения внимания - начинало превращаться в ярмарочный балаган с Петрушкой. Разве можно полагать не привлекающей излишнего внимания группу молодых людей, шумно жестикулирующих и смеющихся невесть над чем? Добро хоть заранее предупрежденные дежурный по станции и жандарм старательно отворачивались от шумной компании - но как быть с дачниками, традиционно вышедшими к поезду, да с парой молодых приказчиков, явно заинтересовавшихся барышнями, весело хохочущими вместе с молодыми людьми? В очередной раз повторив про себя мучавший его вопрос - зачем же он согласился быть опекуном - Шилов стал уже буквально подталкивать всех к вагону. Никогда, никогда - повторял он про себя - не согласился бы я на особое поручение Зубатова. Отставка без пенсии - и то была бы меньшим наказанием...

- Пройдемте же в вагон, господа!..

- А ничего так вагончик, диваны мягкие. А снаружи - сарай-сараем.

- Только я сразу говорю - на вторую полку не полезу!

Шилов глубоко вздохнул. Чуяло его сердце, что и в вагоне не будет ему успокоения, зря он тешил себя надеждой хоть на десяток-полтора часов относительного спокойствия.

- В первом купе, оно же купе проводника, уже сложены ваши вещи. - начал объяснять он, стараясь не обращать внимания на ломоту в висках. - Вы, Светлана, а так же Аня и Катя, займете второе и третье купе. Затем разместимся мы с Надеждой Васильевной. Оставшиеся два купе займут Алексей, Игорь и Николай. Туалетная комната находится у купе проводника, уборная - в другом конце вагона...

- У туалета я спать не буду!

Шилов еще раз глубоко вздохнул в свои пшеничные усы.

"Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его..."

- В туалетной комнате находятся только умывальник и принадлежности для умывания. Эгхм... все остальное - в уборной, как оно и должно быть. Давайте все пройдем по своим купе, там гораздо удобнее, чем в коридоре.

- Ну ладно, - с вызовом сказала Светочка Волкова, не желая сдавать позиции без боя, - тогда я пойду и переоденусь из этих гадских тряпок в нормальные вещи. Я надеюсь, здесь я могу ходить как нормальный человек, без этой идиотской маскировки? -полным неудовольствия жестом она обвела рукой свои юбку и жакет a la курсистка.

- Но, девушки... - раздался робкий протест жены Шилова, - я все же замечу...

- Ну что опять "девушки"? - слаженый дуэт Светы и Кати был ей ответом, - Надежда Васильевна, это у вас к амазонке положен передник. А у нас - не амазонки ваши, а нормальные человеческие брюки!..

Надежда Васильевна бессильно махнула рукой, смиряясь. В конце концов "нормальные брюки" выглядели все же несколько поприличнее, чем лежащая в одном из баулов "школьная" юбка-плиссе - гордость Ани-Анжи. Взрослая девушка, которая могла бы уже и замужем быть - в детском матросском костюмчике нелепой бело-розовой расцветки... Неужели же и впрямь в будущем это будет многими считаться чудесным и привлекательным?

- Что это за станция? - Алексей Нечипоренко, подавив зевок, кивнул в сторону окна. Они с Зубатовым все время поездки просидели над папками с бумагами, заняв салон генерал-губернаторского вагона - стол, и маленькие столики, и оба дивана - все было покрыто листами бумаги из папок. Машинописными листами из картонных папок. Зубатовский помощник лупит по клавишам пишущей машинки, как в чате треплется - папироса торчит, пепел сыпется, только Ctrl+Z и F7 не нажмешь... "Корпеть над бумагами" - офигеть можно, раньше и не слышал такого - корпеть...

- Станция? - Зубатов мельком тоже посмотрел за окно, - а, это уже Тосна, пятьдесят верст до столицы осталось. Надо бы выпить еще чаю. Или кофе?

- Кофе, наверное, - юноша потряс головой, - а то я сейчас совсем усну.

- Тогда кофе. Илья Константинович, - Зубатов обратился к своему помощнику, - распорядитесь насчет кофе.

- Хорошо, Сергей Васильевич. У меня еще есть хорошие немецкие таблетки - коланин и новые, как там они называются... - зубатовский помощник порылся в маленьком саквояжике - а, вот, хероин, патентованное средство от кашля - и при усталости очень хорошо.

- А... а... - Алексей даже попятился от предложенной бутылочки, на мгновение теряя дар речи - Нет, я лучше просто кофе выпью. Просто кофе, да. Или даже лучше просто чай.

- Замечательно. Тогда, Илья Константинович, чай и кофе. С лимончиком? С лимончиком.

Когда дверь за помощником закрылась, Зубатов внезапно сказал:

- А пойдемте-ка выйдем на балкон, покурим. Накиньте тужурку, там прохладно от ветра.

Первой мыслью было - "ох, ё... он же убитый..." - но затем Алексей все же вспомнил, что в салон-вагоне есть кормовой открытый балкон - и именно там они уже курили - в самом начале поездки, когда Зубатов только позвал его в великокняжеский вагон, "немного поработать над бумагами". Он еще подумал тогда - блин, считаться главным в компании - это круто, если Шилову с женой отдельное купе положено, то и он, как главный, право на отдельное купе имеет... и Катя придет... Да, блин, размечтался...

Зубатов раскуривал сигару не торопясь, сопел ею, скосив глаза на ее кончик, очевидно он не спешил продолжать разговор. Потом все же решил говорить прямо, без обиняков:

- Алексей, вы человек отнюдь не глупый, я вам всецело доверяю и на вас рассчитываю. У меня к вам будет небольшая просьба. Постарайтесь объяснить вашим товарищам что, м-м-м... скажем так, лучше всего постараться не упоминать в будущих разговорах при дворе несколько тем. Во-первых, это касается инсинуаций относительно Сергея Александровича, и, как это называют у вас, яоя. Без его поддержки у нас могут возникнуть большие сложности, и, кроме того, это все не более чем грязные сплетни, клеветнические наветы.

- А...

- Погодите. Во-вторых - и это тоже очень важно - не стоит рассказывать анекдотов о покойном государе. Все эти фантазии о фляге за голенищем сапога - это все очень нам повредит, тем более, что Мария Федоровна, вдовствующая государыня, обладает достаточной властью при дворе. Особенно это касается того, что я хотел бы обозначить как "в-третьих" - а именно германского влияния на государя через императрицу. Мария Федоровна и Александра Федоровна относятся друг к другу не самым лучшим образом, и если мы действительно хотим перемен для России к лучшему - нам потребуется поддержка Марии Федоровны для ограждения престола от германского влияния. Так что - никаких фляг в сапоге. Не надо пока также оглашать сведения о мистическом, да, именно мистическом, увлечении Александры Федоровны этим мужиком, о котором вы рассказали. И еще... - Сергей Васильевич опять посопел сигарой, - мне отнюдь не нужны обвинения в бонапартизме. Поэтому я вас очень прошу - воздерживайтесь от упоминаний о том, что лучшее управление для России есть президент - бывший руководитель охранного отделения. Опять я запамятовал эту аббревиатуру...

Смятый и издерганный в руках платочек отлетел в угол, отброшенный Александрой. Она то порывалась подняться из кресла, сжимая руками его подлокотники, то откидывалась к спинке, прижимая ладони к щекам и совершенно не стесняясь слез. Николай смотрел на нее снизу вверх - он всегда смотрел на нее несколько снизу вверх - но сейчас он просто стоял подле нее на коленях и просил жену говорить тише, чтобы не разбудить новорожденную дочь, спавшую в соседних комнатах под присмотром мисс Игер.

- Аликс, я прошу вас, прошу вас... Побеспокойтесь же о себе, - голос его был умоляющим, - рождение Мари и так сильно повредило вашему здоровью...

- Ах, Ники, - лицо Аликс было красным и подпухшим, - что мне беспокоиться о себе, as well be hanged for a sheep as for a lamb Семь бед, один ответ; буквально: Все равно за что быть повешенным - за овцу или ягненка. Господи, ну почему же ты послал этих шестерых к этому гнусному чудовищу, князю Сергею? Ники, неужели же вы не видите, что мы для них словно бабочки на булавке? Если бы не те знания, что есть у них - их бы давно следовало повесить. Вы видели их глаза, Ники? Они же нас всех уже давно убили!

- Аликс, я прошу вас, успокойтесь же... Я уверен, что когда больше поговорю с ними, то смогу понять их, смогу понять, что же мы сделали не так...

- Я сама скажу вам, что мы делали не так! Сколько раз я говорила вам, мой дорогой, что идеалом для вас должен быть Иван Грозный?! Вы должны править как он! В этой стране иначе нельзя - ваш дед был слишком милостив и его убили. Никто не смеет давать вам советы. Я уверена, что Сергей, испортивший жизнь моей сестры и позорящий семью, втайне подучивает их против нас. А ваша мать, она ведь всегда была настроена против нас с вами! Молчите, молчите! - прервала она попытку супруга возразить - Я знаю, она всегда была против, с того самого дня десять лет назад, когда мы встретились! И они явно что-то скрывают от нас, вы заметили, как они замолкли и начали оглядываться на князя Сергея и вашу мать во время второй встречи, при вашем вопросе о сыне? Ольга, Татьяна и Мари совершенно здоровы, как они смеют говорить, что наш сын будет всю жизнь умирать? Я уверена, что в следующем году... - она зарыдала, теряя голос.

Николай протянул ей стакан с водой, ее зубы выбили дробь по стеклу, но потом она все же смогла сделать несколько больших глотков.

- Поклянитесь мне, - она сжала руку мужа, - поклянитесь, что вы не отступите ни на шаг и не позволите никому даже помыслить мешать вам! Даже вашей матери! Что за ужасная страна, здесь только один друг всегда с вами - и это я. Всех, всех убийц, которых нам назовут, надо повесить! И... - она снова зарыдала, с трудом выговаривая, - я знаю... он должен быть здоровым, должен!..

Двери в гостиную залу с шумом распахнулись, разлетаясь обеими половинками. Стремительно вошедший, чуть ли не ворвавшийся Зубатов, неожиданно скоро вернувшийся из столицы на неприметную чухонскую дачку, где поселены были потомки, явно был не в духе. С видимым остервенением стал он сдирать с себя прорезиненный макинтош, ходя взад-вперед по поскрипывающим половицам и оставляя на них следы забрызганных мокрой грязью сапог.

- Чем это вы занялись? - коротко дернул он головой в сторону закинутого зеленым шерстяным пледом стола.

Шилов начал неспешно собирать рассыпанные по пледу четыре колоды карт, не торопясь с ответом, Алексей же поспешил сказать, и легкость его ответа показалась Зубатову чуть ли не издевкою:

- Да вот, косынку гоняем. Конечно, плохо без мышки, но на улице все равно дождь, скучно...

- Без мышки? - макинтош был отброшен в кресло, гнев из Сергея Васильевича уже просто выплескивался, - Будут сейчас и мышки, и кошки... Где все?

Шилов отложил карты в сторону и стал докладывать:

- Игорь в саду упражняется из револьвера...

- В контру рубится... - чуть слышно добавил Алексей, не скрывая иронии и, видимо, не понимая, как трудны для Зубатова эти две недели в Петербурге.

- Девушки наверху с Надеждой Васильевной просматривают модные журналы, - Шилов не обратил никакого внимания на брошенную реплику, - Она все еще намерена уговорить их одеваться более благопристойно...

- К чертовой матери благопристойность! Где Петров?

- За Николаем с утра была прислана машина из Царского, против такого приглашения, - последовала значительная пауза, - я возражать никак не мог и поездку разрешил.

- Просто замечательно, просто замечательно... - Зубатов грузно сел на стул и глубоко вздохнул.

- Что случилось, Сергей Васильевич?

- Много что случилось. Леонид Алексеевич Ратаев рассказал мне чудесные новости - германское посольство сообщило в Берлин о появлении у нас выдающегося источника информации о политических и военных делах. Причем не просто "у нас" - прямо указано, что источник мой, что к этому причастен Великий князь Сергей Александрович, и даже точная дата прибытия источника в столицу указана. А "источник" - это вы, господа, - он указал пальцем на Нечипоренко.

- Однако, Сергей Васильевич, - Шилов вновь взял карты и начал мерно тасовать колоду, - каков подлинный размер сведений, известных Берлину?

- Боюсь, что очень большой. Им известно даже то, что источник представляет собою группу из шести молодых людей. Кроме этого Леонид Алексеевич получил достоверные сведения о необычайном оживлении в посольствах британском и французском. Следовательно, через самое непродолжительное время сведения из будущего станут известны в Лондоне и Париже.

- Что знают двое - то знает и свинья.

- Вот именно, - Зубатов был мрачен.

- А что же теперь будет? - Алексей Нечипоренко даже побледнел. - А почему вы их всех не арестуете?

- Кого? - тяжелый вздох был ему ответом. - Алексей, помилуйте, как можно арестовать иностранное посольство?

- Ну не арестовать, так отправить обратно. У нас так часто делают.

- А заодно, для верности, отправить в фатерлянд несколько тысяч петербургских немцев. - Зубатов покивал головой. - А Витте - в Минусинск, да?

- А кто такой Витте?

- Ох-хо-хонюшки... Витте - это министр финансов. Впрочем, гораздо важнее то, что сегодня меня пригласила к себе Ее Величество...

- Александра?

- Нет, к счастью - Мария Федоровна. Перед нею я всегда склоняю голову, а вот Александра Федоровна меня на дух не переносит, особенно в последние дни... Так вот, Мария Федоровна была обеспокоена недавней продолжительной беседой своей невестки с германским посланником, князем Радолиным, вроде бы с очередными поздравлениями по поводу рождения дочери. Леонид Алексеевич не отбрасывает мысль, что с Радолиным также мог связаться и Витте, подобно тому, как он уже встречался с Чирским два года назад, стремясь повлиять на дело с Киао-Чао, но я надеюсь, что Витте сейчас больше занимает банкротство Мамонтова.

- Ки... чего? - сбитый с толку Алексей перебил Сергея Васильевича.

- Киао-Чао. Два года назад Германия заняла в Китае эту область, и мы, пользуясь этим, тоже обзавелись хорошей базой в Китае. Витте же выступал против этого, и, воздействуя через германское посольство, пытался изменить нашу политику в отношении приобретений в Китае. Впрочем, это уже дело прошлое, а вот что касается Николая... Не слишком ли часто его стали звать в Царское Село? Чем он там занят?

- В гараже лазит, на байке гоняет перед царем. Понтуется, в общем.

- Что делает?

- Ну, выделывается на мотоцикле каком-то. Ему там то ли трайк, то ли квадру пообещали.

- Что???

- Ну да, вчера как раз сказал, типа царица обещала трайк подогнать, немецкий... Ой. Так это Колька шпион, что ли?

- Свой среди чужих, чужой среди своих, - меланхолично заметил Шилов.

- Нет, Алексей, ваш приятель, скорее всего, просто несдержан на язык. Понимаете?

- Так а делать что теперь? Это значит, Кольку теперь посадят?

- Не волнуйтесь, все будет в порядке. Зная, что шила в мешке не утаишь, Мария Федоровна предложила явить вас миру.

- Это что, опять всем мобилы показывать?

- Нет, Мария Федоровна справедливо полагает, что Маркони, Эдисона, Бэлля и Сименса будет достаточно. Думаю, их ожидает неплохой сюрприз...

Дмитрий Сергеевич Сипягин сюрпризов не любил. Если говорить вернее - он не любил сюрпризов, происходивших без его ведома и не для его пользы. Так ведь недолго дождаться и почетной оставки, и какой-то проныра займет его место в кабинете. А разве для того он столько лет работал, поднявшись еще совсем в молодые годы - какие-то там сорок один - до места товарища министра внутренних дел? И ведь не лестью, не интригами, а исключительно тем, что государь уверился в его исполнительности и решительности по наведению порядка. Четыре года тому назад, когда Иван Николаевич Дурново покинул кабинет министра внутренних дел чтобы при поддержке императрицы Марии Федоровны и обер-прокурора обосноваться в кабинете премьер-министра, Дмитрий Сергеевич полагал себя достойным претендентом на кресло министра, семьдесят пять тысяч жалования и пятьдесят тысяч на представительство, однако же государь счел нужным вручить ему бразды правления в собственной Его Величества канцелярии по принятию прошений. Что же, всякий пост, определенный государем, заслуживает того, чтобы все дела исполнялись с наибольшим тщанием, и, главное, с наибольшим охранением того святоотеческого духа, которым сильна власть в России: отеческое управление государя есть лучшее из всего, а подданые его, яко дети, которых можно и должно отечески увещевать, неслухам же вольно изведать розог.

Тем более Дмитрий Сергеевич считал это верным и единственно правильным в настоящее время, когда корабль государства стал несколько сбиваться с курса, с опасным уклоном в сторону либеральщины. Хуже того было видеть, как министры, вместо того, чтобы преданно и безукоснительно выполнять волю государя, крутят штурвал всяк в свою сторону. Сипягин вступил в управление канцелярией на Мариинской площади будучи твердо уверенным в своей правоте, именно поэтому была им составлена всеверноподданнейшая записка, в которой излагал он свой замысел по приведению государства с стройный порядок: установить в виде общего обязательного правила, чтобы министры все свои принципиальные меры и имеющие политический характер законодательные предположения, ранее испрошения царского согласия на их осуществление, передавали в канцелярию по принятию прошений, с тем чтобы он, Дмитрий Сергеевич, как главноуправляющий канцелярией, докладывал их государю, отделяя зерна от плевел.

Среди прочих министров Дмитрий Сергеевич особо выделял Ивана Логгиновича Горемыкина, и не только потому, что тот и занял в девяносто пятом году кресло министра внутренних дел, а еще потому, что еще служа под началом Горемыкина, Сипягин вполне уяснил главные его особенности.

Первейшим из всего для Ивана Логгиновича было убеждение в том, что лучшее действие из возможных - это не предпринимать никаких действий. Более всего в министерском здании у Чернышева моста Горемыкин ценил покой своего кресла. Столь же твердо, как был Сипягин убежден в слабости Горемыкина, сам Горемыкин был убежден что любой вопрос, встающий сегодня, сам собою разрешится или завтра, или третьего дня; любимою поговоркою Горемыкина было "всё пустяки", девизами - Laissez faire, laissez passer Не мешайте, дайте дорогу и Quieta non movere Не трогайте того, что покоится. Особенно ярко проявился результат такого отношения к министерской деятельности в случае с тверским земством: по убеждению Дмитрия Сергеевича именно Иван Логгинович со своей недопустимой слабостью был причиною того, что земский вопрос оказался чрезмерно раздутым, а само земство - выведено на первый план и едва лишь не оттеснило на задворки роль и смысл власти губернаторской. Допустимо ли было подобное? Никак не допустимо: сам Дмитрий Сергеевич был крайним противником земства, считая его досужей и противной российскому устройству выборностью снизу.

Что же! Свершилось!

Вызванный третьего дня к государю для доклада, Дмитрий Сергеевич полагал этот день днем совершенно обыкновенным, однако же день этот решительно переменил его судьбу - и теперь Дмитрий Сергеевич был уверен, что и судьба России переменится правильным образом. Вновь и вновь вспоминал он, как государь принял его в кабинете, как предложил сесть в кресло и как на полуслове прервал доклад. В какое-то мгновение Сипягин счел это проявлением нерасположения государя, однако же последовавшая беседа оказалась прямо противоположной ожидаемой критике. Против ожидаемого, государь в очень лестной манере вспомнил его предшествовавшую деятельность, особо отозвавшись о деятельности в Курляндии, где немало было приложено усилий по наведению порядка. Но не успел Сипягин даже обдумать мысль, что, видно, придется вновь оставить Петербург, как государь просто и спокойно сказал, что отставляет Горемыкина от министерства, и что не предполагает лучшего для этой должности, кроме как самого Дмитрия Сергеевича.

Так же спокойно, как уже твердо установившееся мнение, государь прибавил, что находит Горемыкина человеком чрезвычайно либеральным и недостаточно твердо проводящим консервативные, в дворянском духе, идеи - и в ответе Сипягина о полном согласии с мнением государя о курсе, необходимом для России, не было ни капли неправды или лицемерия. Наконец-то! - возрадовался Дмитрий Сергеевич - не вслух, разумеется, возрадовался - заканчивается эта ничтожная либеральщина, отметившая начало царствования. Более никаких послаблений! - а вслух поспешил чистосердечно уверить государя, что наведет порядок по малейшему монаршему слову.

Свершилось! Сегодня он находится в министерском кабинете как хозяин. Сегодня курс министерства - это его курс. Сергей Дмитриевич не спеша встал из-за стола, прошелся по кабинету, как бы примеряя его под себя, огладил рано облысевшую голову, усмехнулся: впору кабинет, впору!

Теперь земство с его выборностью, студенты, инородцы, зубатовские рабочие кружки - все будет приведено в строжайший порядок. Впрочем... государь особо оговорил, под конец беседы, что Зубатову поручено какое-то особое дело, да и Витте, который поспособствовал укоренению государя в выборе единственно достойного министра внутренних дел, тоже дал понять вчера, что Зубатов занят чем-то особым. Что же... пусть Зубатов в фаворе - он все равно в подчинении у него, у министра. Странно лишь, что Зубатов связан так же и с Великим князем Сергеем Александровичем, которого государь, а в особенности государыня, совершенно не переносят, особенно в последние дни, и терпят в Петербурге лишь вынужденно. Что же, пусть Зубатов будет сам по себе, а вот по Великому князю нанести удар и можно, и должно - но со стороны министра юстиции Муравьёва, о котором Витте намекнул как об одном из претендовавших на нынешний министерский кабинет Дмитрия Сергеевича. Да, именно с него, тем более, что от юристов да правоведов, таких как Горемыкин с Муравьёвым, ничего хорошего ожидать нельзя, и государь так же полагает, раз твердо указал на него, на Сипягина, никогда юридического образования не получавшего... А Зубатов, что же, пусть себе. У него какое-то особое дело со студентами, судя по бумагам - должно быть решил затеять студенческие кружки в верном престолу духе, по образцу зубатовских рабочих кружков - так и пусть затевает. Если у него получится так и хорошо, и министру заслуга, а нет - так всех к ногтю! Тем более - загостился он что-то в Петербурге, давно пора обратно на Москву отбыть, в Москве электротехнический конгресс высочайше решено провести - вот пусть перед конгрессом со студентами и поработает...

- Что вы на это скажете? - Владимир Петрович Сербский потряс смятой в гармошку газетой. - Вы уже это читали?

- Что там? - спросил Петр Борисович Ганнушкин, который, в отличие от своего визави, был настроен весьма благодушно, - Я собираюсь идти обедать, может быть составите мне компанию и за столом все и расскажете?

- Какое там обедать! Петр Борисович, вы читали очередную сенсацию от наших бывших пациентов?

- Какую именно? В последние дни у нас всё сенсационно, и всё связано с теми шестью, которых мы полагали сумасшедшими... Что же там еще? Эдисон всё же вынужден был признать поражение своего постоянного тока, и договаривается о повсеместном устройстве для освещения тока переменного, митрополит Иоанникий дал гневный ответ на восторженную телеграмму томского студента Николая Бурденко об использовании в будущем частей тел умерших для лечения больных - об этом всем я уже знаю.

- Да какое там освещение, какое лечение! Вот, полюбуйтесь, в сегодняшних "Московских ведомостях" вся первая страница - об ужасах революции, республиканского строя и либеральных реформ, полюбуйтесь! Я знал, я знал, что к этому всё и идет, что наши держиморды даже самую передовую суть, даже прямой дар из будущего захотят обратить для своей пользы! Однако, какие негодяи! Вначале дали всем поверить в правдивость того, что эти шестеро знают будущее, а затем от их имени сочинили омерзительный пасквиль на прогрессивные преобразования общества!

- Но почему же "дали поверить в правдивость", почему "сочинили"? - Ганнушкин был несколько озадачен и отложил на стул свое так и не надетое пальто, - Вспомните, они рассказывали о революции и мировых войнах еще во время наших бесед в клинике...

- Именно! Именно в клинике! Я наконец-то понял, кто эти шестеро - это же безумцы, они лишились разума еще там, в будущем, и, попав сюда стали говорить о будущем со своей, безумной точки зрения. И их полностью поддержали наши сторонники сатрапии и азиатчины - взгляните только на вторую страницу, - Сербский стал разворачивать мятые газетные листы, - Полюбуйтесь, вот она, статья нового министра, Сипягина, это же не статья, а приговор! Он пишет, вы только вдумайтесь, что он пишет, ничуть не стесняясь - "Определенные меры уже приняты, задержаны многие государственные преступники". Каково, а? Теперь любого, любого могут арестовать - достаточно лишь будет сослаться на этих шестерых безумцев. Сегодня эти некие "многие", а завтра уже мы с вами. Я собираюсь писать опровержение в газеты, чтобы все узнали о безумии этих шестерых, и соберу под ним подписи наших коллег...

- Но позвольте, Владимир Петрович, во-первых, я все же не считаю их безумцами, а во-вторых, я совершеннейшим образом не понимаю, за что нас с вами должны немедленно арестовывать?

- Как за что? Я известен своими либеральными взглядами, а ваш брат погиб в борьбе за свободы студенчества, этого для них будет вполне достаточно.

- Владимир Петрович, - Ганнушкин резко помрачнел, - я вас очень, очень прошу, не надо притягивать к этому делу смерть моего брата.

- Но почему же? Он же скончался этим февралем во время студенческой забастовки.

- Мой брат скончался от простуды, он не желал пропускать занятия в университете и потому являлся туда ежедневно, надеясь на прекращение забастовки и возобновление занятий, срывавшихся теми студентами, которые хотели больше гулять, чем учиться. Так что не за студенческие свободы умер мой брат, а от тех самых студенческих свобод. И если действия шестерых бывших наших собеседников хоть малой мерой послужат успокоению - то я буду приветствовать их.

- Вот как! Каиновы слова говорите вы, именно каиновы! И не успокоение будет, а упокоение - под могильной плитой упокоится всякая надежда на либеральные свободы, на отрыв от азиатчины и присоединение к европейской семье! - газетные листы, брошенные Сербским, полетели чуть ли не в лицо Ганнушкину, - Отныне и вовек я не подам вам руки, и готовьтесь к бойкоту от всей прогрессивной интеллигенции!..

Петр Борисович Ганнушкин посмотрел, как осыпалась штукатурка рядом с дверью, захлопнувшейся с грохотом за Сербским, и тяжело вздохнул...

Подъехавшая к украшенному готическими башенками особняку на Спиридоновке скромная пролеточка остановилась, скрипнув рессорою, кузов чуть качнулся, и с подножки на мостовую не сошла, а спорхнула миловидная молодая женщина. Ее глухих тонов платье, казалось, было под стать скромной пролеточке, однако соответствовало последней английской моде - ведь на самом деле приехавшая не только знала афоризм Уайльда - "человек или сам должен быть произведением искусства, или быть одетым в произведение искусства" - но и сама сочетала в себе и то, и другое - и сегодня она попросту сознательно взяла извозчика, а не воспользовалась лаковой коляской собственного выезда. Стремительно пройдя к особняку, у самых его дверей она на мгновение замедлила шаг и подняла руки к шапочке, чтобы поправить вуаль, отчего пелерина на ее плечах взлетела подобно крыльям.

Супруга действительного статского советника Желябужского, начальника контроля Московско-Курской железной дороги, некоронованная королева театральной Москвы, звезда Художественного театра, Мария Федоровна Андреева спешила в гости к некоронованному императору российской промышленности Савве Тимофеевичу Морозову.

Савва Тимофеевич встретил любезную сердцу гостью на лестнице и с постоянным своим радушием провел в свой кабинет.

- Саввушка, милый, - одним грациозным движением руки кружевной платочек был вытянут из рукава, и тонкие длинные пальцы великой актрисы стали промакивать им крупную слезу, скатывавшуюся у нее по щеке, - слышали ли вы уже, что случилось? Я только что получила достоверные сведения из Петербурга, они просто ужасны...

Она сдернула с себя бархатную шапочку и отбросила в кресла.

- Это ужасно, ужасно, просто ужасно... - кулачком, с зажатым в нем платочком она стукнула по груди Саввы Тимофеевича, приобнявшего ее за плечи, и тряхнула головой, отчего последние шпильки рассыпались по покрытому ковром полу, а густые темно-русые волосы рассыпались по плечам, - В это просто нельзя поверить, но это действительно так...

Морозов, фактически содержавший за свой счет Художественный театр Станиславского, пребывал в некотором замешательстве - как правило, вопросы финансирования убыточной театральной деятельности и поддержания тем самым блистательной театральной карьеры Андреевой решались в более обыденной для потомка московских купцов-старообрядцев обстановке, среди гроссбухов и точных финансовых раскладок, "на булавки" же Мария Федоровна не просила... так не просила - потому как он обладал мастерством предугадывать ее желания и просьбы подобного рода... и потом - Петербург?..

- Что же случилось, расскажите же, прошу вас!

- Вчера... - Мария Федоровна промокнула платком еще одну крупную слезу, катившуюся по щеке, - полиция произвела обыск дома у нашего замечательного музыкального и художественного критика Владимира Васильевича Стасова.

- Но почему? Последний раз он касался политики в незапамятные времена!

- Ах, милый Саввушка, это политика коснулась его. Елена Стасова, его племянница, арестована полицией. Знакомые, приехавшие из Петербурга, рассказали, что при обыске у Владимира Васильевича найдена литература для рабочего просвещения - а Елена несколько лет назад занималась с рабочими вместе с Наденькой Крупской.

- А кто это?

- Ах, это несчастная жена того самого Ульянова, которого со слов этих превозносимых повсюду пришельцев из будущего обвинили в грядущей революции и цареубийстве. Сейчас он вывезен из ужасной сибирской ссылки и заключен в Шлиссельбург. Все говорят, что смертный приговор за то, чего он еще не совершал, уже подписан, Наденьку Крупскую ожидает каторга, а Елену - тюремное заключение. И все только потому, что они хотели просвещать рабочих.

- Это действительно ужасно, вы ведь знаете, что я сам весьма одобрительно отношусь к рабочему просвещению и на всех своих заводах и фабриках последовательно помогаю этому. Но что же мы можем сделать для этих несчастных женщин?

- Саввушка, я уверена, что их судьбу можно облегчить. Я уже переступила через себя и рассказала о случившемся этой бездарной актрисульке Книппер, она сейчас сходится с Чеховым, ну а Чехов привлечет к делу их защиты и Льва Толстого.

- Я всегда говорил, что вы, Мария Федоровна, не только прекрасны, но и очень, очень умны...

- Ах, бросьте, - Андреева махнула рукой, - все это только капля в море. Вот если бы была возможность финансово облегчить жизнь пострадавших от наветов и полицейского произвола... Но пострадавших уже немало, а будет, боюсь, еще больше, - на ее ресницах вновь заблестели слезы.

- Но я вижу выход! Если власть охватывает политическое безумие, то для излечения страны за дело пора приниматься нам - русским промышленникам, русским интеллигентам...

Не прошло и часа, как звезда московской театральной сцены Мария Федоровна Андреева, известная среди российских социал-демократов как товарищ Феномен, покинула гостеприимный морозовский особняк с полновесным чеком на пять тысяч рублей. Морозовский же экипаж отвез ее вначале к банку, а затем не домой, а к дому Осиповых на Балчуге. Там, в одной из мастерских художников, внешне неотличимый от прочих обитателей этих богемных краев, актрису и деньги уже ждал ее товарищ по партии...

Впоследствии Шилов вспоминал эти две недели как "эру награждений".

Первым было вручение орденов Владимира четвертой степени всем троим - Алексею Нечипоренко, Николаю Петрову и Игорю Котову.

Алексей радовался совершенно искренне тому, что с орденом сбылась его мечта о дворянстве, о которой он писал еще в самом первом своем прошении, в кабинете московского пристава, также прошел слух, что Игорю мог достаться Владимир с мечами - по протекции Великого князя Михаила Александровича и руководителей Военного министерства, которым юноша дал максимально подробные сведения о войнах и военной технике грядущего - но черная кошка, пробежавшая между августейшими братьями, испортила все дело, и "с мечами" царь из поданного проекта приказа о награждении вымарал собственноручно. Впрочем, молодые люди не вполне понимали разницу, и больше радовались последовавшему затем ордену Благородной Бухары, не зная, что такой же был некогда пожалован эмиром и московскому банщику. Следующими стали золотые медали-пальмы бельгийцев, медали Британского человеколюбивого общества, шведские медали Вазы и французские ордена Академических Пальм. Это награждение немедленно вызвало бурю во французской прессе, затмившую как второй политический скандал вокруг дела Дрейфуса, так и выступления Иветты Гильбер в кабаре "Мулен-Руж". Кроме этого, Германия не оставила в обиде никого из шестерых - юношам вручены были, в виде особого исключения, предназначенные только для германских ученых баварские ордена Максимилиана, а девушки украсились саксонскими дамскими орденами Сидонии (что несколько позже было дополнено для них и австрийскими орденами Елизаветы).

Иными словами, из значимых держав не отметились разве что Североамериканские Штаты, где было не до наград - известие о будущем чернокожем президенте вызвало в южных штатах нешуточные волнения, и Национальная гвардия уже принуждена была оказывать помощь полиции в охране общественного спокойствия, да с Японией вышел неловкий казус.

Ввиду отсутствия у Японии подходящей награды, все шестеро были приглашены к японскому послу для зачтения благодарственного адреса от имени премьер-министра. После продолжительного чтения - сначала по-японски, затем по-русски - настала пора ответного благодарственного слова, и тут, вместо того, чтобы произнести оговоренные заранее фразы, Катя со словами "Сказани ему, ты ж японцев любишь!" подтолкнула вперед Аню-Анжи, которая, действительно, всю церемонию просто пожирала глазами японского посла в шитом золотом мундире.

Изобразив некое жалкое подобие реверанса, Анжи резко выбросила вперед кулак с выставленными указательным и средним пальцами и произнесла слова, потрясшие всех:

- Ня, кавайка!.. Практически бессмысленное сочетание слов из анимешного сленга, должное означать "привет, очаровашка!", но созвучное, в зависимости от невнятности произношения, выражениям из смеси русского и японского "я милая девочка" или "я ужасная девочка": каваи (‰В€ѕ‚ѓ) - милый, ковай (‹№‚ѓ) - страшный, ко ("q) - ребенок, окончание большинства женских имен.

Разгоревшийся между Великим князем Михаилом Александровичем, Игорем Котовым и генералом Драгомировым спор о необходимом реформировании облика российского солдата был столь жарким, что решено было проверить теорию практикой.

"К вечеру! к вечеру извольте показать мне героя будущих баталий!" - гремел Драгомиров, не испытывавший особого пиитета к членам августейшей фамилии, особенно после того, как преподавал ныне здравствующему государю Николаю Александровичу тактику и составил свое, не слишком-то лестное о нем мнение. Впрочем, к Михаилу Александровичу он относился чуть мягче, делая поправку на горячность молодости и юношеское желание достичь побед при помощи новой формы петличек и выпушек, да чудо-оружия. И, хотя до пари на английский лад дело и не дошло, но к вечеру, после трудов и стараний, Драгомирову был явлен результат.

- А поворотись-ка, сынку! Экой ты смешной какой! - генерал Драгомиров встал, подбоченясь, перед адьютантом Великого князя, который был одет и снаряжен самым необычайным образом. Надетая на голову адьютанта беретка вида "французский художник" нелепо сочеталась с гвардейской кирасой, автомобильным кожаным костюмом, флотской полосатой нательной рубахой и альпийскими ботинками из гардероба неравнодушного к спорту Михаила Александровича, вооружен же был адьютант пистолетом системы Маузера.

- А я этот фильм успел посмотреть, там еще наши с поляками...- заикнулся было Игорь, но его тут же одернул за рукав Михаил Александрович, испытывавший огромное уважение к одному из лучших военных талантов, каким, без сомнения, был генерал от инфантерии Михаил Иванович Драгомиров.

- Фильм? Впрочем, неважно... - секундно отвлекшийся на реплику Драгомиров еще раз посмотрел на адьютанта и стал давать свои выкладки. - Вот этот ваш маузер. Спору нет - пистолет замечательный. Тем более достоин внимания, если вы говорите что там, в этом вашем будущем, лучшим оружием является творение господина Калашникова, сделанное, по вашим словам, с некоего германского образчика. Пробитие пулею рельса - это замечательно, но ведь пуля только пролагает дорогу штыку. Вы что, на маузер штык цеплять будете? И зачем каждому солдату стрелять таким количеством пуль? Что пулеметы, что маузеризирование каждого солдата - вещь совершенно бессмысленная. Солдата можно убить одной пулей, к чему посылать убитому вдогон еще десяток? Должно быть в ваше время подготовка солдат и впрямь столь плачевна, что вам приходится воевать подобным образом. Готовить солдат надобно, готовить со всем возможным тщанием, тогда и не придется тратить пули зазря. А то что же получается - рельс, как вы говорите, пробить можно, а на солдат кирасы, то бишь, ваши бронированные жилеты вешаете, - он постучал по кирасе, - Тяжело, а? Сам знаю, что тяжело. Будь на моих солдатах такое когда мы под турецким огнем Дунай форсировали - половина погибла бы не от турок, а утонув в Дунае. А дойдет до рукопашной? Кираса к земле тянет, а у маузера приклад хоть и есть, но такой что ударишь - а он и отвалится...

- Однако, Михаил Иванович, все же опыт будущего... - попробовал было возразить Михаил Александрович, донельзя разочарованный тем, что все усилия по спешному сбору предметов экипировки пошли прахом, но Драгомиров перебил его:

- Опыт будущего с толком применять надо! Очевидно же, что Европа воевать разучилась совершеннейшим образом. Кто у них там, в будущем, наиболее силен в военном деле? Американцы! Это те самые американцы, которые и воевать-то толком не умеют, что у них за опыт-то? война северян с южанами, с Мексикой, несколько вылазок южнее. С Испанией они в прошлом году воевали, так что с тех испанцев взять - потеряли больше от болезней, чем в бою. Опять же, Игорь рассказывал, что в будущих коалиционных войнах они участвовали хитро, приходя на все готовое перед самой победой. Так разве же это мастера? Напомните мне, где там у них последняя война была?

- В Ираке, во второй раз.

- Ирак... А, верно, это у вас так окрестности Багдада называются. И что же? Вот и воюют столько лет безуспешно: набежит на такого вот, - Драгомиров кивнул на адьютанта, - десяток турок, так он двумя пулями попадет, остальные зазря потеряет, отбиться не сможет - и все, поминай как звали. Вот потому-то и побед у них не видать. Если в будущем вашем не с европейскими неженками воевать, а с азиатами - да такими вот солдатами - то много не навоюешь.

- Но удары с воздуха, боевые машины, - Великий князь все еще пытался стоять на своем. - Это что, тоже все неверно?

- На войне победа добывается усилиями войск, а техника лишь устраняет препятствия и лишь прилагается к войскам, полная машинизация военного дела невозможна. Впрочем, от удара с воздуха я бы не отказался, да и движущийся форт - вещь небесполезная. Однако же все это, - он вновь кивнул на адьютанта, - и пользу имеет сомнительную, и накладно. Всякому ясно, что мечта о безграничном снабжении патронами - пустой вздор, не соображенный со страшным объемом тех потребностей, которым должна удовлетворять тыловая работа. Но не только по цене маузеровских пистолетов и количеству патронов на каждого солдата накладно. Ведь одни только ботинки против сапог втрое станут, да поставщики для армии цену еще удвоят! Подыми-ка ногу! Посмотрите - носок на ноге, носок, да с патентованым носкодержателем! Вы же каждого рекрута по полгода будете учить носкодержателем пользоваться, а солдат должен учиться тому и только тому, что на войне нужно. А что до новоманерных частей - дайте мне тысячу грамотных рекрутов, умеющих обращаться с мотоциклетками, дайте им мотоциклетки и маузеры, чорт с ним - нацепите на них эти кирасы с беретками, научите их в конце концов спрыгивать со всем этим с аэростата и не убиваться при этом об землю - и за год у вас будет полк, способный с кавалерийскою быстротой появиться в тылах у неприятеля , вы, Михаил Александрович, будете его шефом и мотокавалерийским полковником, а высадка ваша повергнет противника в панику. Только где же вы мне возьмете тысячу рекрутов, знающих мотоциклетки? - Драгомиров только махнул рукой...

- Так что же, все напрасно? - после разгромной драгомировской критики Игорь впал в уныние и за поздним ужином у Михаила Александровича сильно налегал на коньяк, - не будет ни десантников, ни спецназа, ни ракет?

- Не надо огорчаться. Конечно, Драгомиров гениальный тактик и во многом прав, но если не на полк, то хотя бы на роту гвардии людей и средств хватит. А что до ракет - то могу вас действительно поздравить. Из Калуги уже прибыл Циолковский, у него, оказывается, есть работы также и по металлическим дирижаблям, и по авиационным машинам, вопрос о переезде его семьи - дело решенное, потому что мой брат принял решение о создании особого института. И вы наверняка обрадуетесь, когда узнаете кому поручена вся организация.

- Циолковскому?

- Нет, что вы, это не дело для преподавателя уездного училища, пусть он даже и получит профессуру. Во главе института мой брат, внимательно прислушавшись ко всем вашим рекомендациям, решил поставить замечательного артиллерийского инженера, помощника начальника Обуховского завода князя Андрея Григорьевича Гагарина...

Сенсация! Скандал! Чрезвычайное происшествие! - вот три кита, на которых стоит популярная пресса, вот что вздымает тиражи газет и обогащает издателей. Есть сенсация - спеши сообщить о ней первым, нет сенсации - придумай ее, раздуй шум о всякой мелочи, кормись с каждого слова - это прекрасно понимали и этим в совершенстве руководствовались и издатель популярнейшего копеечного "Московского листка" Николай Иванович Пастухов, властитель дум московских обывателей, вышедший в издатели из разорившихся кабатчиков, и владелец популярнейшего одноцентового "New York Morning Journal" Уильям Рэндольф Херст, сын калифорнийского сенатора-миллионера. Херст требовал от редакторов писать и издавать газету так, чтобы ее могли и хотели читать полуграмотные эмигранты, невежды, обитатели городского дна, подростки- одним словом, все - Пастухов в то же самое время завоевывал симпатии лакеев, горничных, кучеров, прачек, кухарок, лавочников, мелких ремесленников, купечества средней руки. У Пастухова писали Владимир Гиляровский и Влас Дорошевич, у Херста - Марк Твен и Джек Лондон - и в бесконечной погоне за успехом, за тиражом, за популярностью у читателей было какое-то подобие спорта, вроде стремительно входящего в моду футболя, где игроки равно пользуются и силой, и выносливостью, и финтами отменной хитрости. Теперь же, ах, теперь, былые правила и привычки были в один момент обвалены: сенсационность стремительно становилась обыденностью. Тиражи взлетели до небес при первой информации о пришельцах из будущего, газеты рвали из рук у продававших их на улицах мальчишек, казалось - вот оно, счастье издателя, вечная сенсация - но те, кто полагали подобным образом и решили отдыхать от ежедневной тяжелейшей погони за новыми скандалами, вкушая манну небесную после аккредитования своих корреспондентов вначале при московской электротехнической конференции, затем при петербургском съезде физической и технической науки - и дойдя, наконец, до ожидания открытия еще и химического съезда - внезапно обнаружили для себя, что читатель пресытился бурным потоком того технического совершенства, которое сулило будущее. Кто из владельцев газет не сумел или не успел понять этого - тот обнаруживал газету нераспроданной, долги перед кредиторами росли, имущество уходило в заклад и с торгов - и полнейший крах приближался со всей неотвратимостью.

Но подлинные газетные короли и теперь не теряли сметки и предприимчивости.

Пусть сведения о будущих успехах химии были неинтересны теперь массовому читателю, а сведения об опытах Кюри, о неудачной попытке Беккереля создать сверхмощный "атомный динамит" из нитроглицерина и урановой руды, равно как и введение Австро-Венгрией запрета на экспорт уранита из Иоахимсталя, были старательно скрываемы от посторонних военными министерствами и контрразведками - но сознание читателя газетчики с легкостью будоражили невиданной ранее массовой манифестацией московских гимназисток-суфражисток в брюках и гигантским парадом Ку-клукс-клана в Вашингтоне под лозунгом "Белый дом не будет черным".

Высылка австрийского консула Геккинга-о-Карроль, награждение германского посла в Великобритании Гатсфельд-Вильденбурга, отзыв британского посла в Петербурге Скотта и скандал вокруг французского посла в Лондоне Камбона - эта крохотная надводная часть айсберга большой борьбы Петербурга, Берлина, Вены, Парижа, Лондона - оставалась совершенно незаметной на фоне статей, живописующих подлинную охоту, начатую на анархистов - которую те парировали бросанием бомб, стрельбой из револьверов и попытками захвата зданий.

Невнятные слухи о субсидировании военно-морским ведомством Североамериканских Штатов опытов Тесла по созданию электрического лучевого оружия, сравнимого по силе с падением метеорита, смешивались со столь же невнятными слухами о строительстве в Германии гигантской лучевой пушки Рентгена - и перекрывались новостями о новом стремительном росте интереса к роликовым конькам и скейт-рингам, и обвинениями устроителей скейт-рингов в том, что под видом спорта и отдыха будущего они популяризируют места для сведения молодежью случайных и зачастую неблагопристойных знакомств.

В марте газеты Херста сообщали о том, что Марте Плейс, приговоренной к смертной казни на электрическом стуле за убийство падчерицы, из соображений благопристойности электрод прикрепили на щиколотке, сделав разрез на платье, а в августе у Пастухова писали о скандализировании публики поэтической лекцией Зинаиды Гиппиус о минимализации женской юбки как первом шаге к эстетическому идеалу женщины будущего и татуировании поясницы как особом символе экстатической любви. С разницей в какую-то пару недель в газетах оповестили о приезде в Россию британского писателя Уэльса, чей роман "Машина времени" достиг невероятной популярности, о большом открытом письме Жюля Верна, лишенного, увы, возможности приехать и звавшего потомков к себе в Амьен, и о невероятном скандале, произошедшим на встрече с Львом Толстым, которого огорошили известием о том, что его книги всем надоели еще в школе, и что его внучка гораздо лучше...

В то самое время, когда Уэльс купался в лучах славы, а Толстой, отбрасывая проповедовавшиеся им ранее идеи всепрощения и любви к ближнему, писал статью преисполненную гневом в адрес столь оскорбивших его потомков и ратовал за решительное противостояние грядущему забвению ценностей, когда на юге Африки началась война, а москвичей более интересовала отставка Великого князя Сергея Александровича с поста генерал-губернатора, с назначением его, похожим на ссылку, в Эстляндскую губернию, когда германская полиция сбилась с ног, разыскивая среди художников будущего канцлера по фамилии то ли Гитлер, то ли Шикльгрубер, а российская в Вильно писала отчет о застрелении во время задержания особо разыскивавшегося политического преступника Дзержинского, пытавшегося после побега из ссылки укрыться у своих родственников баронов Пиллар-фон-Пильхау - в это самое время в Петербурге, в нумере третьем по Театральной улице, в здании консерватории санкт-петербургского отделения императорского русского музыкального общества профессор Глазунов и преподаватель по классу трубы Гордон слушали фонограф.

На широком, чуть одутловатом лице профессора все время заметно подергивалась жилочка у глаза, кроме того он время от времени с тяжелым вздохом прижимал ладонь к виску, словно у него была сильная мигрень, а сидевший рядом Гордон всего лишь изредка морщился, как от зубной боли - впрочем это объяснялось тем, что он уже слышал все это ранее. Наконец запись закончилась, из трубы стало слышно только одно шипение, щелчки и скрипы - и Александр Бернгардович с видимым облегчением на лице поспешил остановить вращение валика фонографа и отвести иглу.

Пока он делал это, профессор Глазунов сидел еще в некотором оцепенении, все так же потирая висок, потом медленно проговорил:

- Знаете, Александр Бернгардович, когда раздались первые звуки этой... этого... я подумал было, что это обычное для фонографа плохое качество звука, несравненно худшее, чем у граммофона, но потом, когда я понял... да, понял... Но как же это?..

- Александр Константинович, насколько мне стало известно, репортер "Одесских новостей", писавший о конференции ученых, запомнил там эту, если можно так сказать, мелодию, и напел ее шутки ради в не слишком трезвой компании, где был агент по продаже фонографов. И вот теперь эти валики вовсю расходятся среди молодежи юга...

- Нет, вы не поняли, - Глазунов, наконец, полностью пришел в себя, - как это вообще может считаться музыкой? Это же дичайшая какофония, ослиный рев, этот... этот... - он посмотрел на картонную коробку валика, - "Рамменд-ауф-дер-штайн или Наехал на камень"... "спрашивайте в магазине колониальных товаров у Иосифа Вайсбейна"... какой ужас, этот десяток контрабасов и турецких барабанов как будто пытаются проиграть Вагнера от конца к началу! Рахманинов пытался написать симфонию в некоем новом духе, духе будущего - но полный провал привел к тому, что сейчас он излечивает нервное расстройство... А ведь подлинные безумцы - это не он, это те, кто меняет настоящую музыку на варварский ритм и какофонию, а пение Шаляпина или Собинова - на дикие крики!

Александр Бернгардович Гордон покачал головой. Как и некоторые другие, он полагал, что причиной провала и нервного расстройства Рахманинова было неудачное дирижирование именно самого Глазунова - но заговорил об ином:

- Страшно даже представить, что может ожидать музыкальную культуру далее. Неужели же дойдет до того, что подобное станет популярно не только у падкой на все новое молодежи? Неужели валики фонографа и граммофоновые диски с подобным вытеснят все остальное? Нет, нет, это невозможно, это также невозможно, как если бы мой лучший ученик, Яков Скоморовский, который и привез мне, вернувшись от родителей, этот валик - как если бы он вместо прекрасной классической музыки исполнил на своей трубе нечто разэдакое, да еще и за компанию с каким-нибудь окаменелым Вайсбейном...

В тысяче же трехстах верстах южнее, в славном губернском городе Харькове два довольно молодых человека, хотя и любящие музыку, но не ставившие ее превыше всего на свете, чувствовали себя куда как лучше - сидя за круглым столом с гнутыми ножками на частной квартире в окрестностях Каплуновской площади они беседовали на увлекательнейшую для них тему и с удовольствием, неспешно, пили коньяк. Старшему недавно исполнилось двадцать девять, младший был на три года моложе, и хотя и были они братьями не по крови, а по духу, но во внешности их было немало схожего - у обоих были чуть вытянутые лица с аккуратно подстриженными бородками и усами, оба отдавали предпочтение зачесанным наверх волосам, оба были чуть близоруки, оба тщательно следили за своими костюмами - иначе говоря, являли собой тот тип молодежи, глядя на которую всякая маменька умилится и возмечтает, чтобы ее непутевый сын-гимназист, вновь принесший кол по арифметике, вырос именно таким достойным молодым человеком, у которого впереди хорошее место на службе, семья, дом - а не заложенное в ломбард пальто, обтерханные манжеты и вечный дождь в спину.

Младший из приятелей и впрямь являл собою полное соответствие подобным мечтам - он закончил медицинский факультет университета и имел все перспективы в скором будущем обзавестись неплохой частной практикой среди небедных нервических дам и их уставших от истерик мужей - ибо специальностью его была психиатрия, кроме того он сочетался законным браком и даже опубликовал отдельной книгою свою научную работу.

Старший же все еще был студентом последнего курса технологического института - хотя и имел в жилетном кармане визитку с указанием, что занимается инженерными расчетами, электротехникой, строительством, химией. Глядя на его несколько более щегольской костюм, отмечая во внешности те неуловимые черты, которые делают мужчину в глазах женщин привлекательнее прочих, догадываясь, что и сам он отнюдь не чужд милых радостей жизни и не прочь приударить за привлекательной женщиной - можно было бы предположить, что его шестилетний перерыв в учебе связан именно с бурными амурными страстями. Но в тех редких случаях, когда его спрашивали об этом перерыве, он говорил, что перерыв это лишь период службы вольноопределяющимся в военно-технической части и инженерной работы на Харьково-Балашовской и Транссибирской железных дорогах, что позволило ему полной мерой определиться в правильности выбора профессии инженера. Если среди слушателей при этом были дамы, то они отмечали, что говорил он это с легкой улыбкой и полуприщуром, оставлявшими место и для амурной версии - и это воспринималось женщинами как похвальная скромность, давая надежду, что и их связь с ним не будет предана огласке, мужчины же не обращали внимания на мелочи и вполне верили словам талантливого техника, который через год должен стать не менее талантливым, но уже дипломированным инженером.

- Знаете, дорогой мой друг, а ведь до чего же хорошо, что ваша поездка в Москву была отменена, - чуть заметно окая говорил он своему товарищу, - Я скажу прямо, Москва сейчас не самое лучшее место для нас с вами. Впрочем, моя поездка прошла благополучно, более того, теперь мы располагаем средствами для организации нашего дела. Ну и для того, чтобы поддерживать требуемый вид, в том числе и с этим коньячком, которого у нас quantum satis Достаточное количество., как любите вы, медики, писать в рецептах.

Леонид Борисович Красин знал о чем говорил. Он ведь действительно не лгал, говоря и о воинской службе, и о строительстве дорог - он всего лишь немного лукавил, умалчивая о том, что кроме этого успел быть трижды административно высланным, отсидеть год в одиночке Таганской тюрьмы, и отбыть ссылку - так что поездка в Москву для него была сопряжена с немалым риском, минимальной карой за которую было бы новое исключение от учебы и высылка - но это в прежние времена. Теперь же, после усиления правительственных мер, он почти наверняка вновь познакомился бы с тюремными стенами.

Видимо его собеседник думал о том же, потому что немедля перевел разговор на напасть, постигнувшую русских революционеров в виде ужесточения приговоров - и, даже если дело решалось в суде присяжных , то двенадцать обывателей под пение обвинителя немедля вспоминали об ужасах революционизированного мира, описанных летом в газетах со слов злосчастной шестерки из будущего, и говорили "виновен":

- Да уж, Леонид Борисович, многим из наших друзей не повезло в этом году, если бы не...

- Оставьте, Александр Александрович. Вы так часто говорите об этом, но неужели вы и впрямь верите, что весь вопрос исключительно в этих шестерых? Если бы они были причиной всех арестов - я уже давно бы начал работать над решением этого вопроса. Как химик я знаю, что такое динамит, а как революционер - не боюсь его применить. Но я уверен в том, что эти шестеро - лишь повод, а не причина. Их словом лишь визируют то, что подготовлено при помощи филеров и агентов полиции в наших рядах. В последнем номере германской "Sozialistische Monatshefte" опубликована большая статья доктора Сербского, проводившего обследование этой шестерки. Так вот, с его слов, их знания о нашем времени чрезвычайно разрознены и хаотичны, они не знают имен императоров и королей, премьер-министров и канцлеров - и вы полагаете все то множество произошедших арестов результатом того, что они вспоминают фамилии революционеров?

- Вы уверены?

- Более чем уверен, более! Проведите эксперимент над собой, попробуйте навскидку перечислить хотя бы с полста имен и фамилий деятелей Французской революции - причем не только вождей, но и прочих. Что? А? То-то же...

- И что же из этого следует? - Александр Малиновский весь даже подался вперед, ожидая от старшего товарища завершения логической композиции.

- Из этого следует прежде всего то, что мы с вами на правильном пути, и революция в России дело близкого будущего. Часть партийных и околопартийных рядов охватила паника, кое-кто побежал в полицию каяться - это тоже нам на руку, пусть лучше партийные ряды очистятся сейчас, чем мы когда-нибудь понадеемся на негодное звено цепи. Прошлогодний съезд был манной кашей, эмигрантская часть даже не понимала, о чем ей говорим мы, работающие в России - но больше такого не будет. Наша партия станет партией профессиональной, подобной кадровой армии, а не рыхлому ополчению, не знающему с какого конца винтовка стреляет.

- Но ведь массовость партийной работы в этом случае будет нарушена, неужели же вы хотите лишить партию поддержки в рабочих, студенческих, интеллигентских кругах?

- Революция, мой друг, это война, а на войне можно проиграть сражение, но выиграть кампанию. Пусть другие партии сейчас разворачивают активную борьбу - каждый наносимый ими удар по фундаменту власти все равно будет ударом и ради нашего дела, каждый привлеченный к революционной борьбе будет привлечен и для нас. Мы же пока что воспользуемся той самой предательской паникой и станем благонадежными инженерами, врачами, учителями гимназий, земскими деятелями и даже служащими департаментов и министерств.

- То что вы предлагаете - это же совершенно невероятно, невозможно!

- Это возможно, уверяю вас, друг мой, - Красин отхлебнул коньяк, откинулся на спинку стула и, полный уверенности, продолжал, - Кто был Ковалевский? Участник революционных групп, два ареста, крепость. А сейчас он в ближнем круге министра финансов, заведует Департаментом, готовит международные торговые договора и российские законы.

- Но это же оппортунизм! Соглашательство! Предательство! - Малиновский негодовал, лицо его покрылось красными пятнами - а меж тем Красин оставался невозмутим, и, по обыкновению, продолжал выговаривать каждое слово отчетливо и весомо, словно вколачивал гвозди.

- Успокойтесь, прошу вас, я не апостол Петр, и третьи петухи еще не пели. Ковалевский отказался от революции всерьез. Мы же лишь сделаем вид - а сами тем временем ни на день не прекратим своей деятельности. Мы станем тем арсеналом, который будет снабжать бомбами наших полу-коллег, полу-соперников - социал-революционеров, польские, грузинские, финские группы. Мы подготовим свои отряды, каждый удар которых будет просчитан до секунды, до доли дюйма. Более того - приняв благообразный вид мы принудим вчера еще дремавших либералов почитать за честь оказывать нам помощь. Они будут полагать, что мы такие же либералы, как и они - но они не поймут, что по их тихим квартирам, дачам, усадьбам, по страницам их либеральных газеток - маршируют наши железные батальоны. И за их же, чорт возьми, деньги! И за этот наш коньяк, и за будущую динамитную лабораторию оплачено звонкой монетой по векселю либерал-миллионера Морозова. А в ближайшие дни я встречаюсь с нашим харьковским миллионером Алчевским, он так хочет увидеть украинское просвещение - и я дам ему это просвещение, такое просвещение, которое нужно нам. Если в его тридцати миллионах нашлось немного денег чтобы на собственной земле поставить памятник Шевченке - то я выучу десяток стихов этого Шевченки и мне будет о чем говорить с Алчевским.

Потрясенный Малиновский долго молчал, осмысливая услышанное, покачивал головой, теребил запонку на рукаве. Наконец, просветлев лицом, голосом, в котором не было и следа былого гнева, проговорил:

- Если государство - это человек, то мы станем нервной системою этого государства. Мышцы не знают, отчего они сжимаются, но мы будем не мышцами, а нервным центром, от которого идет сигнал сжаться...Революция как тщательно выверенный механизм, часовой механизм, в котором каждая деталь совершает свое малое движение и неумолимо подвигает стрелки так, как это задумано - это действительно прекрасно...

Красин похлопал его дружески по плечу и улыбнулся:

- Я знал, что вы поймете какой теперь должна быть наша партия и наша борьба.

- Но кто же должен стать целью для наших ударов? Нынешний государственный центр? Николай?

- О нет, только не он, - искренний смех Красина был ответом Малиновскому, - царь наш самый верный союзник. Именно самый верный союзник, ведь он назначает на государственные посты людей вроде Сипягина, который одной только ссылкою Сербского в Томск не только настроил против власти либеральные круги Москвы, но еще и организовал новый центр в том самом Томске - потому что Сербского если еще не приняли, так примут читать лекции студентам университета - и мы с вами знаем, чему он их будет учить. Уж кого необходимо делать целью для бомб и револьверов - так это ближний круг Николая и действительно небесталанных наших противников навроде Зубатова или Витте - чтобы страх преследовал его и не давал обдумывать предпринимаемые шаги, чтобы ему не было на кого опереться...

- Опора - вот главное слово в государстве, - Зубатов вновь прошелся по малой гостиной "Приюта для приятелей" в Ильинском, которое после отставки Сергея Александровича с поста генерал-губернатора было передано Министерством двора в пользование особого отдела Охранного отделения, - Именно опора, а не некие символы, исторические или идейные. Пытаться опереться лишь на древность рода, или на некие слепо притянутые из Европы модные веяния совершенно бессмысленно. Первое опровергнуто еще во времена Наполеона, который из безвестной корсиканской глуши своей волей дошел до императорского престола, второе же стало ясно при Петре, когда оказалось что бритье бород не делает сразу же Россию Голландией.

Подойдя к окну, он посмотрел на сад, стремительно теряющий листья, и задумался о чем-то, потом вновь, в который уже раз, повторил, глядя на осеннее уныние перед собой:

- Опора нужна, опора!

- Уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; - ответил ему скромно, даже бедновато одетый, чуть смуглый лицом юноша, сидевший на васильковом диване в углу гостиной, - и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое.

Сергей Васильевич резко обернулся:

- Русский образованный слой в течение двух веков привык к тому, чтобы учиться у Запада. Поэтому в России трудно рассчитывать на хороших и полезных руководителей из интеллигенции, которые, как правило, занимаются революционной пропагандой или либеральной деятельностью. Необходимо развивать умственную самостоятельность рабочих и избирать руководителей из их собственной среды. Развивать образование рабочих следует для того, чтобы постепенно возникла народная интеллигенция, которая по своему уровню не уступала бы в образовании высшим классам, но тесно была бы связана с рабочей средой. Нужно заботиться не только о светском образовании, но и о духовном развитии рабочих.

Знаете, очень жаль, что вы решили бросить духовную стезю. Очень, очень жаль. Я думаю, что лет через пять, к девятьсот пятому году, вы могли бы быть признанным вождем и учителем петербуржских или московских рабочих - и духовным, и политическим вождем...

- Когда меня пришли арестовывать, моя мама очень расстроилась, - юноша говорил, словно с некоторым трудом, тщательно подбирая русские слова, при упоминании матери голос его заметно потеплел, - Она тоже очень жалеет, что я решил не идти на последние экзамены.

- Это ничего, - Зубатов решительно подошел к нему и присел рядом на диванчик, - если потребуется, то я телефонирую в Синод Победоносцеву, и вопрос вашей экзаменовки и посвящения в сан будет незамедлительно решен.

- В прошлом году в приложении к журналу "Мир Божий" был напечатан новый роман из итальянской жизни - "Овод", - юноша чуть усмехнулся, - наше семинарское начальство не сразу поняло, что между названием журнала и его содержанием очень большая разница. Вы не чувствуете себя сейчас кардиналом Мартинелли, уговаривающим своего сына?

Зубатов почувствовал, что он словно натолкнулся на невидимую стену. Вновь подойдя к окну, он прижался лбом к холодному стеклу. С одной стороны, ему было неприятно, что его слова не нашли нужного отклика, с другой стороны, был даже рад видеть, что у собеседника есть достаточно воли.

- В бытность мою гимназистом я интересовался религиозными вопросами. Тогда же я чуть не по уши погрузился в кружковщину, встав на революционный путь. Однако встреча с новым моим учителем, жандармским ротмистром Бердяевым, переменила мои взгляды. Я все так же уверен, что социальные преобразования необходимы. Но я уверен, что форма их, и, главное, метода, должны быть эволюционными, а не революционными. Если падет великий дом государства, то под его обломками будет погребено всё. Социальные преобразования это не цель, это лишь инструмент. Предоставленная сама себе, или негодным вождям, революция скатывается в хаос, террор, гильотинирование. Возглавив преобразования и ведя их должным образом можно добиться и сохранения строя, и улучшения социальных условий, - он посмотрел на юношу, - Я вижу, вы с недоверием относитесь к моим словам. Пока что с недоверием. Вам непременно надо поговорить со Львом Александровичем Тихомировым, это особенный человек.

Юноша молчал, слушая, и Зубатов продолжал:

- Он был организатором и участником убийства Александра Второго, но после долгих лет размышлений переменил свои взгляды и, когда ему было позволено вновь вернуться на родину, отправился поклониться могиле убитого государя. Он проделал колоссальную мыслительную работу, дошел до самого нутра революции и поднялся обратно, но уже убежденным монархистом. Беда России в том, что лучшие сторонники монархии приходят от революции, наверху же... - Сергей Васильевич осекся, затем переменил разговор, - Пока мы разыскивали вас, и не только вас, я восстановил один из прежних своих проэктов: направление рациональной части еврейского Бунда не на социальную революцию в России, а на строительство своего дома в Палестине. Смею уверить, что некоторые из них были вначале так же непреклонны, как и вы, но после согласились с моей правотой. И вот еще...

Речь его была прервана стуком в дверь, это был давно уже ожидаемый Зубатовым Алексей Нечипоренко.

- А, проходите, проходите! - широким жестом указывая на сидящего на диванчике юношу, Зубатов улыбнулся, - Ну как, узнаете?

- Н-нет... - Алексей был совершенно искренен, - не узнаю...

- Ну же, мы с вами так много о нем говорили, чуть не с первого дня нашей встречи. Нуте-с? Не чужд поэзии, с неплохим духовным образованием - узнаете?

- Нет, честно.

- Да-с... А ведь это сын сапожника Виссариона Джугашвили, красный царь, как вы его мне рекомендовали.

- А... а... - Алексей, потеряв дар речи, долго не мог прийти в себя, потом выпалил, - А где его усы и трубка?

Зубатов глубоко вздохнул, сын горийского сапожника с удивлением и иронией, более даже иронией, чем удивлением, посмотрел на остолбеневшего потомка, давшего ему такую лестную рекомендацию в цари.

Еще раз вздохнув, Зубатов взял Алексея за плечо:

- Пойдемте, у нас сейчас еще одна встреча. А вы, Иосиф, - он обернулся в провожающему их взглядом Джугашвили, - позже еще сможете поговорить с Алексеем и другими. Да и наша с вами беседа ждет продолжения...

- Это точно он?

- И не сомневайтесь, - Зубатов покачал головой, - агентам полиции пришлось немало поработать, но с работой они справились великолепно.

- Надо же... А куда мы сейчас идем? Что за встреча?

- О, это в своем роде антитеза вашего Сталина-Джугашвили. С броненосца "Петропавловск" прибыл лейтенант Колчак.

- Адмирал Колчак?

- Нет, пока что только лейтенант. Он полагал, что его вызвали со Средиземного моря для будущего участия в полярной экспедиции, куда он давно порывается, но теперь, вероятно, ему придется отложить научную работу. К сожалению, мы пока так и не смогли найти видного в будущем противника революции Керенского и определиться, кто же именно из родов Голицыных и Оболенских станет важными фигурами контр-революционной борьбы. Это в грядущем они поручики и корнеты, а сейчас еще только под присмотром гувернанток играют деревянными лошадками...

Вечером, во время ужина, Светочка подняла бунт. Началось все с того, что она по-кошачьи потянулась и громко сказала:

- А вот говорят, что Сталин до старости был о-го-го! Интересно, а сейчас он какой?

Надежда Васильевна Шилова, присутствовавшая в этот раз за ужином, с грохотом уронила нож и покраснела, ее муж пропустил еще рюмку водки без очереди, а Алексей, сделав страшные глаза, громовым шепотом сказал:

- Ты что? Это же Сталин! Иосиф Виссарионович!

- Ну Сталин, ну Виссарионович, и что с того? Надоело все, сидим тут как в тюрьме, возят везде под охраной, развлечений никаких, в театре скукотища, на граммофоне одна нудятина, кино идиотское какое-то.

- Светка! - Игорь, покрасневший не меньше Надежды Васильевны, вскочил из-за стола.

- Что Светка? Думаешь, я не знаю, как ты в Питере в Смольном нажрался и полез лапать девок с криком "я дворянин, мне можно"?

- Светка! - вновь прошипел Алексей.

- Да пошел ты! Еще один дворянин нашелся, ага! Кто требовал французскую булку, а потом ныл, что ему вместо французской подсунули городскую?

Капитан Шилов пропустил еще рюмку водки и потянулся налить себе снова...

За вагонным окном мелькали столбы и деревья, появлялись и тут же исчезали аккуратные домики под черепичными крышами, проплывали городки с мощеными камнем улицами. Военный атташе Ясумаса Фукусима ехал из Берлина в швейцарский Берн и читал стихи Басё.

Туман и осенний дождь.

Но пусть невидима Фудзи.

Как радует сердце она. Перевод В.Марковой

Если бы Анжи знала об этом атташе и о читаемых им стихах, то, вероятнее всего, она была бы в восторге. Конечно, он не ходил все время с катаной и совершенно не походил на тех утонченных японских юношей, которых она обычно себе представляла - в черных рваных одеждах, с тремя-четырьмя серьгами в ухе, татуировкой на пол-плеча, одинокой розой в руке и с загадочной печалью во взгляде - но сейчас майор Фукусима сидел у окна в кимоно, и ему было действительно грустно. Половину жизни он провел вдали от родины - военным атташе в Североамериканских Штатах, в Китае, работал в Британской Индии и Бирме, и вот уже двенадцать лет был глазами и ушами японской армии в Берлине, он действительно давно не видел Фудзи, и он искренне ненавидел и Анжи и ее товарищей. Четыре года назад, когда японские войска полностью разгромили китайскую армию и Фукусима поэтически писал в своем дневнике о договоре, подписываемом не жалкими перьями и чернилами, но мечами и вражеской кровью, радуясь тому, что Япония становится теперь великой азиатской державой, внезапно сформированная коалиция Франции, Германии и России принудила Японию отказаться от завоеванного на полях сражений.

Прошли какие-то три года - и не силой армий, но силой миллионной взятки Россия получила тот самый Ляодунский полуостров, от которого ранее принудили отказаться Японию, а теперь стала проникать в покоренную Японией Корею. Россия шла к японским владениям не штыком, не огнем артиллерии, а железнодорожными рельсами, тужурками инженеров, компаниями и банками - и это не могло не оскорблять нежную душу японских военных, идущих путем меча.

"Что же, - если эти гайдзины решили, что они к штыку приравняли перо, - подумал майор и потянулся за листком бумаги, чтобы не дать ускользнуть родившемуся поэтическому образу, - то и Японии, многое уже перенявшей у них, пора вводить в бой батальоны дипломатических перьев, полки чернил, дивизии денег".

Пусть в самой России пока еще не было сильной японской агентуры, но зато германская агентура работала там весьма вольготно, а сама Германия отходила от дружбы с Россией к дружбе с соперничающей с Россией Британией, и даже кайзер Вильгельм отказался от всех обещаний, которые он ранее давал родственным бурам - японский атташе видел в этом прямую связь с тем, что кайзеру стало известно о будущем захвате Россией Берлина. Британия же, в свою очередь, протягивала руку Японии для совместных действий по искоренению российского влияния на Китай. Контрразведка Франции - Второе бюро - была парализована политическими скандалами, и таким образом Россия оказывалась теперь в том положении, в котором Япония была четыре года назад - одна против нескольких сильных держав.

В Берн Фукусима ехал, чтобы отдохнуть от Берлина - так он сказал своим берлинским знакомым, и они согласились, что швейцарские виды куда приятнее осенних берлинских улиц. В Берне его дожидался Карл Моор, на котором сходилось множество нитей от российских революционеров. Атташе справедливо полагал, что если уж некогда высланный из Германии за социалистическую пропаганду демократ начал сотрудничать ныне с германской разведкой - о чем Фукусима был осведомлен от своих источников в Берлине - то использовать паутину его связей в японских интересах тем более не помешает, особенно сейчас, когда окружение царя предвкушает будущую победу над Японией и захват у Японии Курильских островов, обменянных четверть века назад на Сахалин. Пусть русский царь радуется - только глупец радуется той победе, которой еще не было. Сейчас, когда Россия одинока, когда форты Порт-Артура еще неотстроены, когда сплошная линия рельсов еще не успела связать Петербург и Владивосток - не дело самурая предаваться мечтаниям, дело самурая поострее наточить свой меч.

Красное-красное солнце

В пустынной дали... Но леденит

Безжалостный ветер осенний.

Майор Ясумаса Фукусима ехал в Швейцарию, ехал к красивым видам, ехал на встречу с социал-демократом Моором, с социал-революционером Черновым, читал Басё и думал о том времени, когда после изгнания России из Азии придет очередь и Германии, и Британии, и Североамериканских Штатов, ибо что все эти гайдзины против полутора тысяч лет истории сыновей Ямато? - ничто, лишь только дорожная пыль у ног, гнилая солома на ветру...

По подмерзшей земле, по ноябрьскому снежку это надвигалось на присутствовавших высоких лиц - гремя сталью, плюясь паром, выпуская из двух труб столбы черного дыма и виляя из стороны в сторону. Умом Игорь понимал, что оно - это он, но видел перед собой всё же не привычный по фильмам танк, а некое невероятное чудовище - огромные, почти в человеческий рост колеса, по пять на сторону, вращаемые невероятными для танка паровозными дышлами, охватывались широкими гусеницами из здоровенных прямоугольных плит, оснащенных шипами. Не дойдя до высоких лиц метров тридцать, чудовище испустило особо большие клубы пара и с лязгом и скрежетом остановилось, на его приплюснутой клином морде распахнулся люк и высунувшийся оттуда человек в черном комбинезоне замер, отдавая честь.

- Что же, я впечатлен, определенно впечатлен, - государь повернулся к авторам чудовища, Юрию Владимировичу Ломоносову и Порфирию Федоровичу Блинову, - таланты инженера, - он коротко кивнул Ломоносову, - и изобретателя паровоза с бесконечным рельсом, - таким же коротким кивком был удостоен и Блинов, - несомненны!

- Батюшка мой, - Блинов поклонился, прижимая к груди шапку, поспешно сдернутую им с головы еще при начале встречи, - Федор Абрамович, изобрел, три года назад на Нижегородской выставке наш самоход демонстрировали.

- А где же он сам?

- Старый уже, ноги не ходят совсем, и на заводе нашем, и с самоходом теперь я управляюсь.

- Что же, - Николай обернулся к Витте, - Сергей Юльевич, я полагаю, что труд изобретателя должен быть награжден достойной пенсией. Ну же, что еще способен делать ваш аппарат? - эта фраза была сказана уже Ломоносову, - Продемонстрируйте нам его в полной мере!

- Кроме движения на бесконечном рельсе или, как это называется в будущем, на гусенице, - лобастый, с окладистой бородой, Ломоносов мягко прокатывал своим голосом каждое слово, - со скоростью до пяти вёрст в час, он способен после снятия гусениц двигаться на колесном ходу со скоростью до двадцати верст в час! Так сказать, выбравшись из наших российских хлябей на прусские шоссэ и затем...

- Да-да, - военный министр Алексей Николаевич Куропаткин несколько нетерпеливо перебил Ломоносова, - мы уже хорошо изучили теорию наступательных войн грядущего в изложении уважаемого Игоря Ивановича, - он указал рукой в сторону все еще ошалелого от увиденного Котова, - однако же, кроме внешнего вида, чем ваш танк-самоход способен поразить врага? И как скоро вы сможете снять с него эти ваши рельсы?

- Пока что он прикрыт котельным железом вместо броневой стали, это защищает его от трехлинейной пули. Мы предполагаем установку на следующем образце корпуса из броневой стали и электрифицированной башни с потребным военному министерству вооружением. Что же до демонтажа бесконечного рельса-гусеницы, то это занимает самое непродолжительное время...

- Блям! - кувалда грохнула по выбиваемому пальцу гусеничной цепи. За прошедшие три четверти часа бригада механиков человек в двадцать успела установить танк на домкраты, смонтировать на нем сзади два небольших подъемных крана и приступила, наконец, к снятию гусениц.

- Нет, Игорь Иванович, - Ломоносов перекричал очередное "Блям!" кувалды, - германскими властями наложен полный запрет на вывоз двигателей инженера Дизеля, поэтому нам пришлось ограничиться двумя паровыми установками, питаемыми сырой нефтью, как на самоходе господина Блинова. Возможно в будущем, когда германское эмбарго будет преодолено, или после закупки достаточно мощных двигателей в Британии, Франции или Североамериканских Штатах...

- А вот эти, - Игорь сделал движение руками, - паровозные фиговины на колесах?

- Изначально мы планировали сделать индивидуальный зубчатый редуктор к каждому колесу, но кроме того, что конструкция получалась весьма сложной, внутри машины почти не оставалось места для размещения людей, воды и нефти. Но мы старались полностью следовать переданному нам описанию боевой машины, - он извлек из-под форменного железнодорожного пальто часы и посмотрел на них, - Что ж, механики сегодня управляются даже быстрее обычного, надеюсь, они скоро закончат. Пойдемте-ка к остальным...

А остальные в это время тоже вели весьма оживленную беседу.

- Пятьдесят тысяч рублей, Ваше Величество, - качал головой Витте, - пятьдесят тысяч! А ведь это вдвое более чем обходится казне закупка локомотива, и за год у нас по всей России выпущено тысяча двести паровозов. Сколько же нужно таких аппаратов, танков, чтобы разгромить германскую армию?

- Десять тысяч штук, согласно теории этого юноши, - начальник Главного штаба генерал Виктор Викторович Сахаров был серьезен и невесел, - и то при условии, что будет правильно определен момент для начала войны. Как он сам настаивает - в оборонительной войне такой танк бесполезен и их просто бросали вдоль дорог.

- Теория не его, впрочем, это неважно, - Куропаткин также был предельно серьезен, - каждый такой танк по цене обойдется нам дороже, чем пятнадцать пулеметов системы Максима, а ведь британский опыт показывает, как полезны пулеметы в обороне.

- Ваше Величество, - продолжал гнуть свое Витте, - создание армии из этих танков полностью парализует железные дороги России на двадцать лет, либо же мы должны будем полностью перейти на закупку локомотивов за границей.

- Но ведь, Сергей Юльевич, вы сами представляли мне бумаги о том, что самоход этого, - Николай пощелкал пальцами, - Блинова, обошелся в постройке всего в десять тысяч рублей.

- Инженер Ломоносов строил не машину для механизации работы с плугом, а боевую машину. По его словам это цена за особую прочность механизмов. Для создания армии из танков там, в будущем, заплатили почти полным изничтожением крестьян... начни мы подобное - не получим ли мы революцию еще скорее предстоящей великой войны?

Повисла пауза, долгая и напряженная. Николай несколько раз копнул снег носком сапога, задумчиво проговорил, обращаясь ко всем сразу:

- Если мы не собираемся первыми атаковать Германию, и оборона для нас более важна... Полагаю, самоход-агрессор нам и не по карману, и не соответствует перспективе будущей войны.

Именно в этот момент Ломоносов с Котовым подошли достаточно близко, чтобы Игорь смог услышать окончание царской фразы.

- Но как же! Как же так! - обида его была совершенно неподдельной, - Ведь в главном он прав!

- Я полагаю, что лучше будет вновь собрать в Гааге мирную конференцию под председательством нашего барона Стааля и раз и навсегда запретить этот инструмент агрессии. Полагаю что Германия, с пониманием угрозы ей и ее шоссэ, полностью нас поддержит, а там и Франция с Великобританией принуждены будут согласиться. Принц Генрих Прусский должен скоро проследовать из Китая в Германию по нашим железным дорогам, как раз будет подходящим обсудить с ним предварительные вопросы...

- Так что же, - князь Радолин закрыл бювар с донесением агента, - мы можем вполне доверять этому сообщению о боевой машине русских из будущего?

- Вне всякого сомнения! Источник информации - непосредственный руководитель проекта инженер Ломоносов.

- Вот как? Почему же он решил сотрудничать с нами?

- Во-первых, господин Ломоносов состоит в социал-демократической партии, а она сейчас, как известно, подвергнута гонениям полиции, беспрецедентным за многие годы. Во-вторых, господин Ломоносов весьма неравнодушен к деньгам. Или, скорее, во-первых, неравнодушен, а во-вторых - социал-демократ, - собеседник германского посланника чуть усмехнулся, - и чертежи боевой машины из будущего, способной домчать от Меца до Парижа, обойдутся нам в пятнадцать тысяч марок или пять тысяч рублей. Но господин Ломоносов предпочитает марки...

Погребение министра внутренних дел, действительного тайного советника и обер-егермейстера Дмитрия Сергеевича Сипягина было весьма торжественным - настолько торжественным, насколько вообще может быть таковым погребение человека, ботинок которого был найден у книготорговца, в битом стекле и завале топорщащихся листами книг, а перчатка - на противоположной стороне улицы, у осыпавшейся витрины ювелира.

А ведь начиналось все очень хорошо - с того, что уборщиком в одном из коридоров Петербургского университета была найдена папка для нот. Не увидев на ней сверху фамилии владельца, служащие заглянули внутрь, и, к удивлению своему обнаружили подробно вычерченный план набережной Фонтанки от Аничкова до Семеновского моста, с прилегающими местами, и, самое главное - с сипягинским министерством, причем на набережной, возле отдельных нумеров были какие-то карандашные пометы. О находке было немедля доложено, и прибывшие чины тут же усмотрели в забытой нотной папке подготовку к покушению на министра. Сам Сипягин пытался настаивать на том, чтобы не страшиться "выходок обнаглевших мальчишек", не укрываться от революционеров и ездить ко дворцу и домой прежнею дорогою, но государь взял с него слово, что Дмитрий Сергеевич не будет более выезжать на Фонтанку.

Карета министра проезжала теперь то Чернышевым, то Толмазовым переулком, Александринки избегали - еще ранее она стала излюбленным местом гуляния суфражисток, которые, несмотря на принимаемые городовыми меры, позволяли себе дерзости в отношении министерских чиновников, и, так как многие из них оказывались представительницами не последних семейств столицы, шум доходил и до дворца. В тот день ехали Толмазовым, повернули на Садовую, и вдоль Зеркальной линии Гостиного двора собирались уже выезжать на Невский, как на третьем этаже обжитого книготорговцами крыловского дома растворилось окно и, описав параболу, прямо под колеса кареты упала бомба.

Две недели бывший студент Юрьевского университета Петр Карпович каждое утро упражнялся в бросании двухфунтовой гири и проделывал гимнастические упражнения во дворе домика, где снимал комнату, приводя собою в восхищение дочь соседей, полюбившую прогуливаться вдоль не слишком высокого забора перед гимназическими занятиями. Днем же Карпович ходил к книготорговцам, куда устроился разбирать тома взамен "внезапно заболевшего" товарища, а вечерами, задернув окно занавесками, приучал пальцы к взведению ударного взрывателя бомбы, почти уже не глядя. Вначале ему не нравился план покушения, он предлагал стрелять в Сипягина из револьвера во время выхода на улицу, но товарищи по революционной борьбе, с которыми он познакомился во время короткого пребывания в Германии, смогли все же склонить его к бросанию бомбы, и все недолгое время от броска до повешения он верил в то, что они готовили ему пути спасения и лишь случай оказался помехой. Юная гимназистка выплакала все глаза, горюя о соседе, возненавидела околоточного, мечтала о револьвере и тайно репетировала у зеркала будущее свое гордое молчание на полицейском допросе.

Собрание богатейшего московского купечества... Нет, это деды их были купцами, а прадеды - крепостными крестьянами подмосковных деревень, до кровавого пота гнувшими спины в отхожих промыслах, давившимися на мануфактурах, копившим копеечку к копеечке, чтобы выкупить семью у помещика - поручика, пившего пунши во здравие Ея Величества матушки Екатерины. Выкупить семью и обзавестись своим - своим! - делом, и начать приумножать капитал - где рублем, а где все той же копейкой, которая рубль бережет, и слыть за глаза пауком-кровососом, а в глаза - почтеннейшим, отцом-батюшкой и "вашим степенством".

Отцы же звались уже миллионщиками, размахивались на сотни верст, покупали - ничего не забыв! - те имения, в комнатах которых поручики, получившие при курносом Павле абшид без пенсии, собирали снулых мух в бутылки, в тех комнатах, из которых этих отставных поручиков и уносили к родовым могилам.

Они - российские миллионщики - перебивали ценой и качеством торжествовавший в мире английский товар, они не ради славы, ради чести купеческой жертвовали свои деньги в горькое время поражений Крымской войны, и они же десятилетие спустя продавали товар казне вдвое дороже - потому что с казны было грех не взять.

Собрание богатейшего московского купечества, собрание именовавших себя предпринимателями и капиталистами, прадедово наследство - руки с цепкими пальцами - в модной лайковой перчатке. Морозовы, Гучковы, Рябушинские, Шибаевы, Шелопутины, Солдатенковы - в их руках была колоссальная сила, сила банковских миллионов, сила стали, нефти, текстиля, хлеба, сила химических заводов, сменявших старые солеварни, сила пароходов и стальных рельсов.

Сила была колоссальная - а власти пока что было меньше. Пока что...

- Так что же князь Шаховской? - спрашивавший, Александр Иванович Гучков, был, по общему мнению, человеком излишне пылким, но ему было тесно в биржевых сводках, он хотел сводок иных - министерских.

- Шаховской любит фрондерствовать, повсюду повторяя о том, что дед его был декабристом, - Савва Морозов, видевшийся с князем во время недавней поездки в Петербург, посмотрел на полированные свои ногти, - но сам он полки на Сенатскую площадь никогда не поведет. Сейчас, когда на место убитому Сипягину пришел не чаемый им душка-либерал, а такой же твердый в действии Плеве, начавший с предупреждения о закрытии газете "Право" и продолживший выдавливанием из власти любезного Шаховскому Витте - сейчас Шаховской только скорбит о загубливаемом российском либерализме и прожектерствует.

- И какова же природа его прожектов?

- Маниловская, определенно маниловская - "ах, если бы через пруд да перекинуть мост, вот была бы красота-то". Он не строит моста, он лишь мечтает о нем, о том, как хорошо было бы, если бы государем был юный Михаил Александрович, а Шаховской был бы при нем советчиком. Ему хочется британского парламента и произнесения речей.

- А вам?

- А мне, как и вам, нужна не парламентская трескотня, а подлинная власть. Таковая власть, когда я, когда вы, когда иные из нашего с вами круга могли бы сами определять политику, нужную нам политику, не через придворных шаркунов, сегодня берущих деньги у меня за продвижение противугерманских и противубританских таможенных тарифов, а завтра выступающих за их отмену из любезности перед Николаем и Александрой, делающими любезность своим германским и британским родственникам.

- Крамола-с, дорогой мой Савва Тимофеевич! Крамола-с! Не слышит нас наш многомудрый охранитель порядка Зубатов! - Гучков ощерился волчьей улыбкою.

- Многомудрый Зубатов сам меня поддержал бы, на то он и многомудрый. Но я сомневаюсь, что он сумеет удержать в своей власти рабочее движение, какие бы усилия им не прилагались, ведь те люди, которые более по нраву Николаю - такие как Сипягин, как Плеве, понимающие силу единственно начальственного кулака, эти городовые в генеральстве - они сами вставят Зубатову палки в колеса. Его отставка не будет даже почетной, помяните мое слово. Будут мятежи, и вы это понимаете не хуже моего.

- Именно мятежи, и я понимал это еще до того, как в руки Зубатову попались эти шестеро детишек. Новая пугачевщина - она не только престол тряхнет, она и нам кишки повыпустит, - от гучковской улыбки не осталось и следа, теперь это был уже единственно оскал.

- Нам, Александр Иванович, всем жить хочется. И выбор прост - либо сохранение полноты власти за Николаем, либо же на пугачевский нож, - Морозов огладил свою жидкую бороденку, - Главное переломить волю не Николая даже, а его жены, цепляющейся за корону сильнее его. Пока Витте еще у власти - я ищу через него ход к вдовой государыне, которая, не секрет, отнюдь не в восторге от своей чопорной невестки. Через Витте, через княгиню Марию Павловну, ибо Витте слаб, и, боясь отставки, станет послушно следовать воле Николая.

- Так что же, виват государь Михаил Александрович, Михаил Первый, Самодержец Всероссийский?

Ответ Морозова был полон едкой желчи:

- Если при восшествии на престол воспоследует манифест о вольности не дворянской, но купеческой - то и плевать. Не Михаил, так регент из его дядьёв, хоть например Владимир Александрович или Николай Николаевич. Первый любит обеды, балет и живопись, пусть занимается этим и далее, второй любит себя и еще раз себя, но подвержен влиянию тех, кого считает медиумами - и тем управляем. Прекрасным вариантом для управления страной людьми нашего круга, - Морозов нажимом в голосе выделил слово "нашего" и продолжал со смешком - был бы Алексей Александрович, "семь пудов августейшего мяса", интересующийся лишь своими содержанками, но увы! он слишком сжился с Парижем и с ними, чтобы беспокоить себя более, чем это нужно для получения денег из Петербурга.

Катя, лежавшая головою на Лешкином плече, повернулась на бок, подула немного Лешке в ухо - он сморщил нос и зажмурил глаза - и провела ладонью ему по щеке.

- Ты не человек, ты еж.

- В тумане?

- В колючках. Ты что, опять решил бороду отпускать?

- Да понимаешь, - Алексей потянул на себя угол одеяла - от окна тянуло холодом - и вздохнул, - Бритвы же людской нету.

- Это мне с девчонками плохо, что бритвы людской нету, - Катя поворочалась, устаиваясь поудобнее, и заодно перетянула одеяло обратно, - а к вам же ходит специально парикмахер с бритвой. Я когда первый раз увидела - чуть не упала, ты тогда так смешно лежал в кресле, он тебя бреет, а ты щеки надуваешь. А мымра наша, как мы ее за бритву спросили, сразу - "ужас-ужас! неприлично-неприлично!"

- Та ну нафиг, стремно. Он сначала прямо перед носом этой своей бритвой машет, затачивает, а потом как по горлу проведет... А если зарежет? - его всего передернуло.

Катя вдруг погрустнела, насупилась, села на постели, поджав ноги.

- Слушай, Леш... тут такое дело... я давно хотела тебе сказать, но как-то не решалась...

"Бли-и-и-ин! Не за бритву надо было Шилова спрашивать, - вихрем пронеслось в Лешкиной голове, - не может же быть, чтобы еще даже презервативов не изобрели... бли-и-и-ин... какой же месяц уже?"

Не видя его перепуганного лица, все так же грустно глядя перед собой, Катя еле слышно сказала:

- А если нас всех убьют?

- А... э... - мысли в Лешкиной голове совсем перепутались, - ну это... ну нас же охраняют?

- Не революционеры, а эти, - она сделала неопределенный жест рукой, - которые нас и охраняют.

- Да с чего ты взяла?

- А зачем мы им? Светка с Анькой ходили за Сталиным подсматривать, а услышали, как офицер из охраны говорил, что мы бесполезные.

- Ну и что? И что? Мы все что знали рассказали, - Алексей тоже уселся на постели, - Что мы им - гугль что ли? Ну да, говорила мне мама: "учись, сынок", жаль, что не добавляла: "а то попадешь в прошлое, все только испортишь".

- А ты бы ее послушал?

- Да ладно тебе, - он отмахнулся, - но с чего ты решила, что нас убивать будут?

- А с того, что тот офицер сказал - уж лучше бы их давно бомбисты взорвали, мороки меньше, а пользы больше.

- Вот блин... Не может быть...

- Ага, не может... И сбежать некуда. Денег нет, документов нет...

Грустные, сидели они на кровати в тускло освещенной комнате, от окна тянуло холодом.

Великий князь Михаил Александрович подул на пальцы - перчатки остались у адъютанта, но возвращаться за ними значило прерывать беседу с Драгомировым, а этого он не хотел. Они неспешно шли по перрону Николаевского вокзала, оставив далеко позади сопровождавших их лиц - им нужно было поговорить без лишних ушей.

Драгомиров, вновь вызванный из Киева в Петербург, отправлялся на сей раз не обратно в Киев, где он до сего дня командовал округом, а на новое место - в Харбин, руководить строительством железной дороги через Манчжурию до Владивостока. Опала и ссылка, изгнание к китайским лихорадке и чуме - и причина этого была очевидна, и именно поэтому Михаил специально приехал проводить генерала.

- В этом моя вина, - он снова подул на пальцы, - в глазах моего брата я становлюсь опасен. Вероятно через месяц мне предстоит ехать на Кавказ, или даже чуть ранее - как бы то ни было, Николай не хочет видеть рядом с собой никого, Александра непрерывно давит на него, особенно после того, как матушка говорила с Николаем об официальном наименовании меня Наследником Цесаревичем, а не просто Великим князем. Теперь слабые люди при дворе бегут от меня как от прокаженного, а сильные... сильных отправляют в Харбин.

За последние пару месяцев Михаил, казалось, резко постарел: на лбу весельчака и спортсмена пролегли глубокие морщины, говорил он теперь сухо, несмотря на юный возраст в голосе чувствовался металл.

- Простите за откровенность, Ваше Высочество, - Драгомиров прокашлялся, - но ваш брат бездарен и своей бездарностью погубит Россию. Говорил, говорю и буду говорить: сидеть на престоле он годен, но править Россией не способен.

Михаил Александрович захотел возразить, но Драгомиров тут же остановил его:

- Послушайте, пожалуйста, меня. Я видел различных командиров, я знаю, о чем я говорю. Николай был бы неплохим армейским полковником - в мирное время, не более того. Но в то тяжелое время, которое нам предстоит переживать, армейскому полковнику средних способностей нельзя доверять дивизию или корпус - ему же доверили куда как большее. А времена предстоят тяжелейшие, грядет новая европейская война, подобная Тридцатилетней, но, пожалуй, пострашнее ее. Я много изучал тот материал, что передал мне по вашей просьбе Зубатов. Война, к которой все долго копили силы, война, начинающаяся от случая, от убийства какого-то политика, которого даже не смогли вспомнить, война, переходящая в революции и гражданские войны. Миллионные армии, истребляющие друг друга, распад государств - вот что нас ждет. Можно себе представить, как новые Валленштайны проведут свои армии, составленные из сброда и наемников, через всю Европу, разграбляя и уничтожая все на своем пути. Современная артиллерия сметет с лица земли укрепления пехоты, наивно надеяться, что вкапываясь в землю можно будет остановить армии и превратить сражение в сидение в траншеях.

- Но форты...

- Форты будут блокироваться и затем методично расстреливаться большими калибрами. Конечно, можно вспомнить Крымскую войну, с ее долгой битвой за Севастополь, нещадно бомбардировавшийся англо-французскими войсками и флотом, и то политическое воздействие от нее, которое произошло при вашем деде. Но тогда не было революции, наоборот, патриотический подъем в обществе был высок. Я не верю, что даже с использованием миллионных субсидий в революционизирование общества и организацию переворота в Петербурге Германией, о котором нам рассказали потомки, можно раскачать Россию так, чтобы она разрушилась и погрязла в хаосе. Нет, прежде, должно быть, в жестоких сражениях с врагом будет истреблена кадровая армия, а множество нестойких ополченцев, мобилизованных в ходе войны и не получивших должную подготовку, не имеющих стойкости кадрового бойца, дезертирует и с оружием в руках заполонит страну, чтобы фактически воевать против нее изнутри.

- Простите, Михаил Иванович, но я просто не могу поверить в то, что наш, русский человек сможет обратиться в безумца и разрушать собственный дом.

- Свой ли? Он будет считать дом барским, землю - господской. Мне было тридцать лет, когда по манифесту освобождали крестьян, и я прекрасно помню тогдашние мятежи и сожжения усадеб, но тогда у крестьян была надежда получить землю сполна - а их дети и внуки выплачивали и будут выплачивать все те же выкупные платежи за землю.

- То есть вы полагаете, - Михаил Александрович резко повернулся к Драгомирову, - что без новой крестьянской реформы нас неминуемо ждет катастрофа?

- Полагаю? - Драгомиров невесело усмехнулся, - Да для меня это очевидно совершеннейшим образом. Равно как и то, что ваш брат не осуществит такую реформу.

- Мой брат... - тяжелый вздох Великого князя был ответом Драгомирову. Они остановились у края платформы и стояли в молчании.

- Ваш брат, - наконец решил прервать молчание Драгомиров, - слишком дорого обходится России. Простите старика за откровенность, но я каждый день молюсь за то, чтобы Господь вразумил Николая и он оставил престол вам.

- Нет, я...

- Постойте, не спешите отвечать. Вот вам чаши весов: на одной Россия и ее будущее, на другой чаше ваш брат, - они вновь неспешно шли по перрону, - По совести огромная Россия должна перевесить одного человека. И она его перевесит, вопрос только - как. Или он сам уступит место человеку более способному, или свалится со своей чаши весов, но тогда и Россия повалится со своей, разбиваясь вдребезги.

- Но я не способен.

- Вы, Ваше Высочество, способны признать себя неспособным, а это очень много. Поверьте, это уже очень много.

- Но я не могу быть прежде моего брата. И я не хочу ждать его скорой смерти.

- Подумайте еще раз - на одной чаше весов он, а на другой - Россия.

- Но будь я на тех же весах, разве я один перевешу всю Россию? Кто угодно, будь он один, не сможет этого сделать.

- Один - нет, конечно же. Но опираясь на преданных людей, людей, готовых ради блага России идти на многое.

- На многое? - Михаил Александрович пристально посмотрел в глаза Драгомирову и тот ответил не отводя глаз:

- Да, на многое. Например, на арест государя императора и принуждение его к написанию манифеста в пользу брата.

- Молчите! Я никогда, слышите, никогда не выступлю против брата! Если он захочет передать мне престол - я возьму на себя это бремя. Но принуждать его - нет, никогда! Прошу вас оставить этот разговор и более никогда его не начинать! - они вновь резко остановились.

- Хорошо, Ваше Высочество. Можно принуждать отречься, но нельзя принуждать принять корону...

Они вновь замолчали. Драгомиров думал об убийстве Павла Первого заговорщиками, сказавшими затем испугавшемуся произошедшего Александру Павловичу, императору Александру Первому: "Полно ребячиться, ступайте царствовать". Драгомиров понимал, что он никогда не станет убийцей государя. Михаил Александрович пытался найти выход из логической западни - Николай или Россия, и не мог его найти. Молчание все затягивалось, и это молчание, эта попытка не говорить о том, о чем не говорить было нельзя, тоже не было спасением.

- К счастью... к некоторому счастью, - Драгомиров прокашлялся, прочищая чуть осиплое горло, - войны начинаются еще до первого выстрела - в кабинетах у дипломатов. К счастью, потому что внешняя политика государства не всегда определяется одним человеком, будь он даже самодержец. Есть еще и министры. Сейчас у нас из союзников одна только Франция, да и то тамошние политики норовят отвернуться от нас. Жизненно необходимо, чтобы Вильгельм и Франц-Иосиф поняли, что будущая война губительна не только для России, но и для Германии с Австро-Венгрией тоже. Начать следовало бы с Франца-Иосифа, уж он-то должен понимать, что значит появление на месте его империи отдельных Венгрии и Чехии. Если Вильгельм лишится австрийцев на правом фланге против нас, если мы сможем хотя бы частично облегчить свое положение - то у нас появляется небольшой шанс. Я думаю, что причиной будущей войны станет какой-то небольшой конфликт между Англией и Францией, подобно тому, как они едва не схватились в прошлом году из-за крохотного поселения посреди Африки. Англичане подтолкнут Германию, наши умники лишь только обозначат движение в поддержку французов, как немцы и австрийцы навалятся на нас, заранее отмобилизовавшись ввиду конфликта с Францией. А мы будем не готовы, как всегда не готовы.

- Без объявления войны.

- Да, я помню, потомки все время настаивали на этом моменте. Но в Вене еще не забыли, как берлинские генералы били их при Садовой, разбить нынешний союз Германии и Австро-Венгрии - вот задача самая насущная. И пусть тогда воюют французы с англичанами, а немцы с французами, если нам удастся избежать втягивания в эту войну... Еще Пушкин говорил: лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений. И вот тогда-то...

Договорить он не успел. Три вальяжных молодых человека, с праздным видом шагавшие по соседней платформе за носильщиком с его нагруженной чемоданами тележкой, выхватили из-под пальто револьверы и открыли огонь через пустые пути, промахнуться на таком расстоянии было невозможно. Драгомиров почувствовал, как руку и бедро ему словно ожгло кипятком, уже заваливаясь на бок, он успел увидеть, как схватившись за грудь падает рядом Михаил Александрович, и как уже упавшему Великому князю револьверная пуля пробивает голову.

Отношение Ивана Валериановича Шилова к своим подопечным миновало различные стадии. Ошеломленность сменилась недоумением, недоумение - легким страхом "да что же они еще учудить могут?", легкий страх - настоящей паникой от "аспидового отродья", вот уж пригодилось капитану посредине жизни памятное выражение батюшки - приходского священника. Наконец, пришла апатия и понимание беспросветности. Карьера была загублена, служба стала тяжкой поденщиной, и только в водке сыскался выход. Начинал он обычно с утра - для успокоения перед днем грядущим, заканчивал же ввечеру, день прошел - и довольно. И в водке же сыскалось, наконец, общее с потомками - вначале с Игорем, которому предложил он выпить после загула Светочки с шофером-поручиком, затем с Николаем, у которого раскрылись все же глаза на то положение, в котором был он в Царском Селе - нечто среднее между цирковою диковинкой и дальним родственником, которого не знают как спровадить. Пили они смирновку, и объяснял тогда капитан глядевшим в рюмку своим собеседникам истинную суть вещей: и разницу в положениях, и пропасть между ними и прочими, и чем отличается их жизнь от жизни обыкновенного человека.

- И-э-эх, - говорил он, опрокидывая рюмочку, - вот отставят не сегодня, так завтра Сергея Васильича, тут и мне конец. И конца траура по Михаилу Александровичу дожидаться не будут. На него со всех сторон уже насели, он даже здесь перестал появляться... И отправят меня в какой-нибудь Зарайск исправником, а там такая тоска смертная... хотя против здешней тоски еще и раем покажется... если, конечно, рабочий из фабричной казармы голову гирей не проломит в переулке после того, как пять рублей со своей пятнадцатирублевой платы прогуляет. И-э-эх, - продолжал он, пьяненько водя перед собой пальцем, - здесь на вас за день уходит больше, чем они там за месяц получают...

Потом начинал он, загибая пальцы, перечислять события своей жизни до встречи с ними, и рассказывать, как тянулся в нитку по выпуску из училища, еле сводя концы с концами, и плакала за стеной Надежда Васильевна, вспоминая себя тогдашнюю, вышедшую замуж наивной девочкой сразу после гимназии и сполна хлебнувшую быта гарнизонных квартир. И слушали Шилова Игорь с Николаем, а последнее время - и Светочка, от которой сбежал ее поручик.

Обычно заканчивалось все спокойно - тяжелым сном, и прислуга не разводила, а разносила даже всех по комнатам, но в этот раз начали слишком рано, и вскоре пополудни уже взбрело в голову ехать в город, и настроились на эту поездку как-то все, разом и одночасно, и пока Шилов грыз кофейные зерна и приказывал заложить сани - успели и Кольку, напялившего свой мотоциклетный костюм и гигантские собачьи унты, уговорить ехать со всеми в санях, а не впереди на мотоциклетке, и не только Алексея с Катей, но даже и Анжи вытащить с собой в эту поездку.

К вечеру доездились уже до того, что взяли еще вина и завернули к тому самому дому, где полгода назад свалились они на дрова дворника Мустафина - потому как обнаружилось внезапно, что с тех пор они там ни разу не были.

- Это надо исправить! - крикнул Игорь, порывясь вскочить на ноги и тут же на раскате валясь обратно на сиденье, к взвизгнувшим девчонкам, а Колька, икнув, стал трясти любимую свою коньячную флягу, надеясь обнаружить в ней последние капли спиртного, и, не добившись успеха, заорал во все горло, блажа, - Всё надо исправить! - да так, что поздние прохожие на улице оглянулись и позавидовали развеселой их компании, а какой-то старичок подбоченился, дескать, и мы в прошлые времена также гуляли, чтит-то молодежь традиции.

Дом давно был пуст - жильцов из него попросили съехать еще летом, выкупили в казну и отдали ученым на разграбление. Ученые излазили его весь, от каменных плиток пола в подвале до конька на железной крыше, понатащили всевозможных приборов, фотографировали, светили поляризованным и ультрафиолетовым светом, рентгеновскими трубками, монтировали генераторы и стреляли электрическими разрядами - но кроме испорченных обоев и ободранных дверных косяков ничего не добились. Наконец, Сергей Юльевич Витте привез и свою двоюродную сестру Блаватскую, для проведения спиритуалистическогоэксперимента и поиска духовных феноменов, но и у нее ничего не вышло, кроме обыкновенных разговоров об особенности места и присутствии духовной силы.

Так и стоял дом пустой, не привлекая уже и особенного внимания. Полицейская служба при нем считалась делом нехлопотным, хотя некоторые при первом заступлени на пост изрядно трусили и заказывали службу в церкви, чтобы уберечься от нечистого места, но после привыкали и не обращали внимания. Приезд поздних гостей застал городового крепко спящим, и на грохот в ворота выбежал он из дворницкой чуть не в одном сапоге и крепко заспавшийся - на всю щеку отпечатался красным след от подушки.

Окно на площадке было высокое, французское, все столпились у него, глядели на припорошеный снегом двор. Городовой, застегнувший уже пуговицы на мундире, стоял во фрунт перед покачившимся Шиловым, который что-то пытался ему втолковать.

- Интересно, - Игорь расплющил нос о стекло, -а дворнику за нас медаль дали?

Ответить никто не успел.

Колька, отступвший было шага на три, внезапно бросился вперед, раскинул руки, и с криком "А вались оно конем!" всей своей массой, всей своей силой вышиб друзей вниз сквозь оказавшиеся внезапно такими хлипкими, такими легко распахивающимися настежь оконные створки. С диким криком они полетели вниз, свалились на козырек над входом и с него уже посыпались на землю.

- Ты что, совсем дебил? - Светочка, вскочившая на ноги раньше остальных, охающих и стонущих, изо всех сил врезала Кольке под зад варшавским шнурованым ботинком, но он не обращал на нее внимания, махал правой рукой перед собою, а левой размазывал по лицу пьяные слезы.

Она пинала его снова и снова, а он сидел в своих дурацких собачьих унтах на неостывшем от июньской жары асфальте, смотрел на до боли знакомую вывеску магазинчика на первом этаже соседнего дома, до которого они так до сих пор и не дошли, на оставшийся еще от прошлогодних выборов выцветший и истрепавшийся плакат с президентом и премьером, плакал и думал - как же хорошо вернуться домой.

Она прислушалась: все вокруг ожило, и странные существа, которые снились Алисе, казалось, окружили ее.

Длинная трава у ее ног зашуршала - это пробежал мимо Белый Кролик; в пруду неподалеку с плеском проплыла испуганная Мышь; послышался звон посуды - это Мартовский Заяц поил своих друзей бесконечным чаем; Королева пронзительно кричала: "Рубите ему голову!"