РОМАН "ИДИОТ": УБИЙСТВО ИЛИ СПАСЕНИЕ?
"Автор должен присутствовать
в своем творении, подобно
Богу во вселенной - везде,
но нигде не быть видимым".
Густав Флобер
Как и в романе "Преступление и наказание", в романе "Идиот" о
событиях, случившихся в Петербурге, уже после их завершения
рассказывает некий "неизвестный" (3,28.I;349) Повествователь.
Роль Повествователя довольно точно определена Федором
Михайловичем в "Подготовительных материалах" к роману
"Преступление и наказание": "Рассказ от имени автора, как бы
невидимого, но всеведущего существа, но не оставляя его ни на
минуту, даже и со словами: "и до того все это нечаянно
сделалось" (3,7;146). Повествователь (рассказчик) - это персонаж
романа, он представляет "события в точном виде, точно так, как
они произошли (или как о них рассказали свидетели и участники
событий - В.Ш.) , и не виноват, если они покажутся невероятными"
(3,10;55,56). Рассказчик сообщает читателю о том, что ему стало
известно о трагической истории.
Можно сказать, что приезд князя Мышкина в Петербург и
последовавшие за этим события вряд ли интересовали и общество
Петербурга, занятое своими повседневными заботами, и, в
частности, самого Повествователя. Уже потом, после гибели
Настасьи Филипповны, обстоятельства сенсационного дела привлекли
к себе всеобщее внимание. Все участники и свидетели событий были
опрошены. Каждый эпизод из жизни главных героев происшествия,
ничем особенным не отличавшихся до трагического финала, стал
предметом особенного внимания и детального обсуждения. В
результате этих обсуждений, слухов, обстоятельств расследования
убийства, суда над Рогожиным, собственных впечатлений и сложился
рассказ Повествователя - такова структура произведения.
В связи с этим неизбежно возникает вопрос: насколько
достоверно описаны в рассказе Повествователя события романа?
Психологический портрет князя Мышкина дан в характеристике
его лечащего врача Шнейдера: "Он сказал мне, - говорит князь, -
что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то есть
вполне ребенок, что я только ростом и лицом похож на взрослого,
но что развитием, душой, характером и, может быть, даже умом я
не взрослый, и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет
прожил" (3,8;13).
Князь Мышкин живет в своем маленьком детском мире, не замечая
того, что он живет "во мраке мирской злобы" (3,15;17). Люди
кажутся ему хорошими и добрыми. Надо только (по-детски)
объяснить им, что такое хорошо, а что такое плохо, и люди
исправятся от своих заблуждений и ошибок. Он хочет творить
добро, не понимая того, что мир добра не приемлет.
"Я вас всех, всех ненавижу! - говорит ему умирающий Ипполит, -
но вас, вас, иезуитская, паточная душонка, идиот, миллионер-
благодетель, вас более всех и всего на свете! <...> Я убил бы
вас, если б остался жить!" (3,8;249).
К семи годам своей жизни маленькая Настенька Барашкова
пережила столько горя, сколько редко выпадает на долю и много
пожившему человеку.
Это - скудная жизнь в раннем детстве, когда ее отец, Филипп
Александрович Барашков, "успел уже, наконец, после каторжных,
почти мужичьих трудов устроить кое-как свое маленькое хозяйство
удовлетворительно" (3,8;35). Затем пожар в вотчине, во время
которого в огне заживо сгорела ее мать. Смерть отца, который не
смог вынести "сюрприза" судьбы, "сошел с ума и чрез месяц помер
в горячке" (3,8;35). Сиротская жизнь в семействе немца,
управляющего имением Афанасия Ивановича Тоцкого, и смерть от
коклюша единственного родного существа во всем мире - младшей
сестры.
Это - много. Это - слишком много для ребенка. Настенька
повзрослела в семь лет.
Потом - жизнь в одиночестве под руководством гувернантки, а
затем барыни в "Отрадном", где Афанасий Иванович заблаговременно
готовил случайно замеченную им "резвую, милую, умненькую и
обещающую необыкновенную красоту" девочку - "в этом отношении
Афанасий Иванович был знаток необычайный" (3,8;35) - для своих
будущих утех.
А затем? Затем как-то пожаловал и сам Афанасий Иванович...,
то есть впервые случилось то, о чем Настасья Филипповна со
страданием и злостью говорила: "А тут приедет вот этот: месяца
по два гостил в году, опозорит, развратит, распалит, уедет, -
так тысячу раз в пруд хотела кинуться, да подла была, души не
хватало" (3,8;144). Случилось то, на что сам Афанасий Иванович,
"скептик и светский циник <...>, как все погулявшие на своем
веку джентльмены, с презрением (!!! - В.Ш.) смотрел вначале, как
дешево досталась ему эта нежившая душа" (3,8;38). Душа! Тоцкому
мало того, что он "опозорил, распалил, развратил" и обесчестил
ребенка. Отнять, распять на кресте невинную душу и сделать это с
презрением к своей жертве - поистине дьявольское удовольствие.
Об этой отнятой, распятой Тоцким душе Настасьи Филипповны
говорит в начале своего рассказа Повествователь: "Афанасий
Иванович угадал мечты ее (Настасьи Филипповны - В.Ш.); она
желала бы воскреснуть, хоть не в любви, так в семействе, создав
новую цель" (3,8;41).
В Петербурге Настасья Филипповна живет замкнуто в роскошной
квартире, предоставленной ей Тоцким, учится, посещает Большой
театр, много читает. Одинокая мечтательница, не нашедшая ответов
на мучившие ее вопросы в жизни, она ищет ответы на эти вопросы
(и это очень важно) в литературе и искусстве. Надежды Афанасия
Ивановича на то, что он сумеет ее как-то "пристроить" не имеют
успеха. "Олицетворенные идеалы: князья, гусары, секретари
посольств, поэты, романисты, социалисты даже - ничто не
произвело никакого внимания на Настасью Филипповну, как будто у
нее вместо сердца был камень, а чувства иссохли и вымерли раз
навсегда" (3,8;39), - пишет Повествователь. Настасья Филипповна
ждет своего спасителя, а затаившаяся в глубине души
"распаленная, развращенная" женщина тихо ждет своего часа, чтобы
вырваться наружу.
Антиподы - "идиот" с душой и умом ребенка князь Мышкин и
жаждущая воскресения Настасья Филипповна, ставшая взрослой в
раннем детстве, - обязательно должны были встретиться,
столкнуться, и это происходит в центральной сцене романа,
описанной Повествователем, - на именинах Настасьи Филипповны. По
воле Достоевского они искали друг друга и даже как будто
виделись где-то раньше - и нашли.
"Я ничего не знаю, Настасья Филипповна, я ничего не видел, вы
правы, но я... я сочту, что вы мне, а не я делаю честь. Я ничто,
а вы страдали и из такого ада чистая вышли, а это много. <...> Я
вас... Настасья Филипповна... люблю. Я умру за вас, Настасья
Филипповна. <...> Если мы будем бедны, я работать буду, Настасья
Филипповна..." (3,8;139), - говорит князь. "Ребенок" Мышкин не
понимает того, что уже давно и хорошо известно Настасье
Филипповне. Известно то, что из одного круга ада она попала в
другой.
Генерал Епанчин готов отдать любую (неважно какую) свою дочь
за старого развратника Тоцкого, зная всю его историю с Настасьей
Филипповной. И сам, вместе с Тоцким, является к Настасье
Филипповне, уговаривая ее выйти с хорошим приданым замуж
("торговля", непременное условие женитьбы Тоцкого) за Гаврилу
Ардалионовича Иволгина.
Узнав о предложении Тоцкого, три дочери генерала "торгуются"
между собой, а затем "в ответ на это было получено от них, тоже
хоть не совсем определенное, но, по крайней мере, успокоительное
заявление, что старшая, Александра, пожалуй, и не откажется"
(3,8;34).
Согласившись жениться на Настасье Филипповне, Ганя при этом
"торгуется" с Аглаей, пишет ей тайную записку: "Сегодня решается
моя судьба, вы знаете каким образом. <...> Скажите мне только:
разорви все, и я все порву сегодня же" (3,8;72). Рогожин с
бриллиантом на грязном пальце "торгует" ее, предлагая тысячи.
Все вокруг циники! "Все ростовщики, все до единого!"
(3,8;113). Общество, в котором Афанасий Иванович Тоцкий
пользуется "заслуженным" уважением и окружающих, и самого
Повествователя. В начале своего рассказа Повествователь пишет:
"Дело в том, что Афанасию Ивановичу в то время было уже около
пятидесяти лет, и человек он был в высшей степени солидный и
установившийся. Постановка его в свете и в обществе давным-давно
совершилась на самых прочных основаниях. Себя, свой покой и
комфорт он любил и ценил более всего на свете, как и следовало в
высшей степени порядочному человеку" (3,8;37).
В статье "Два лагеря теоретиков" Достоевский писал: "Где, как
не в этом образованном обществе, скрывается такая подлейшая
ложь, такой грубый обман, такая нравственная подлость, что ей и
названья не найдешь? Образованная ложь всегда выражается в жизни
циничнее; тем отвратительнее становится она нравственному
чувству человека, чем, по-видимому, толще покрыта лаком внешней
образованности и прогрессивных понятий" (3,20;17). Страшный мир!
Мир без нравственности, любви и сострадания! И в этом мире
появляется князь Мышкин: "Я вас... Настасья Филипповна...
люблю". "Меня все торговали, а замуж никто еще не сватал из
порядочных людей" (3,8;142), - это горькое признание Настасьи
Филипповны.
И если бы на этом все закончилось! Вот такой князь, нищий,
несчастный, больной, идиот - такой взрослый ребенок мог бы стать
спасением для Настасьи Филипповны. Она могла бы "воскреснуть,
хоть не в любви, так в семействе, создав новую цель". "Новой
целью" могло стать самопожертвование ради еще более несчастного,
беззащитного и слабого существа. Если бы не это злосчастное
миллионное наследство. Если бы князь тут же при всех от него
отказался! Но нет, Достоевский не предлагает ни героям своего
романа, ни читателям простых решений.
"Где ему жениться, ему самому еще няньку надо; вон генерал и
будет у него в няньках, - ишь за ним увивается. <...> Разве я
сама о тебе не мечтала? Это ты прав, давно мечтала <...> и вот
все такого, как ты, воображала, доброго, честного, хорошего и
такого же глупенького, что вдруг придет да и скажет: "Вы не
виноваты, Настасья Филипповна, а я вас обожаю!" <...> Ну, а
теперь... Рогожин, готов?" (3,8;144).
Вот это: "Ну, а теперь" - программа действий. "Воскресения"
не произошло и дремавшая "распаленная, развращенная" женщина
проснулась. И отныне она будет жестоко мстить за себя и самой
Настасье Филипповне за то, что в пруд не бросилась, "души не
хватило", и всем окружающим.
"Полтора миллиона, да еще князь, да еще, говорят, идиот
придачу, чего лучше? Только теперь и начнется настоящая жизнь!"
(3,8;143) - со злой иронией восклицает Настасья Филипповна. Но
"настоящая жизнь" уже не начнется. Мелькнув на мгновенье, мечта
рассеялась как дым. На глазах Настасьи Филипповны так долго
ожидаемый спаситель превращается в благодетеля-миллионщика. А
миллионы "добрыми и честными" не бывают. Они всегда бесчестны и
аморальны по своей сути. Миллионы порождают только праздность и
безнравственность - епанчиных, иволгиных, тоцких - вот главная
мысль и Настасьи Филипповны, и Достоевского.
"Князь! Тебе теперь надо Аглаю Епанчину, а не Настасью
Филипповну" (3,8;143), - это приговор Настасьи Филипповны и
князю, и самой себе.
В романе "Идиот" Повествователь (в отличие от Повествователя
в романе "Преступления и наказание") неоднократно подчеркивает
причину своей осведомленности (и неосведомленности) о событиях:
"Таких странных фактов пред нами очень много, но они не только
не разъясняют, а, по нашему мнению, даже затемняют истолкование
дела, сколько бы их ни приводили; но, однако, представим еще
пример.
Так, нам совершенно известно, что в продолжение этих двух
недель князь целые дни и вечера проводил с Настасьей
Филипповной" (3,8;478).
"Представляя все эти факты и отказываясь их объяснить, мы
вовсе не желаем оправдать нашего героя в глазах наших читателей"
(3,8;499).
"Все дамы рассказывали потом..." (3,8;499).
"Князь вышел из церкви, по-видимому, спокойный и бодрый; так,
по крайней мере, многие заметили и потом рассказывали"
(3,8;493,494).
И, наконец:
"Князь застал невесту запертую в спальне, в слезах, в
отчаянии, в истерике; она долго ничего не слыхала, впустила
одного князя, заперла за ним дверь и пала пред ним на колени.
(Так, по крайней мере, передавала потом Дарья Алексеевна,
успевшая кое-что подглядеть).
- Что я делаю! Что я делаю! Что я с тобой-то делаю! -
восклицала она, судорожно обнимая его ноги.
Князь целый час просидел с нею; мы не знаем, про что они
говорили. (!!! - В.Ш.) Дарья Алексеевна рассказывала, что они
расстались через час примиренно и счастливо" (3,8;491).
Таким образом, мы приходим к парадоксальному выводу, что ни
Повествователю, ни нам ничего неизвестно о том, что произошло в
финальной сцене романа в квартире Рогожина, поскольку потом
"когда, уже после многих часов, отворилась дверь и вошли люди,
то они застали убийцу в полном беспамятстве и горячке. Князь
<...> уже ничего не понимал, о чем его спрашивали, и не узнавал
вошедших и окружающих его людей. <...>
Рогожин выдержал два месяца воспаления в мозгу, а когда
выздоровел - следствие и суд. Он дал во всем прямые, точные и
совершенно удовлетворительные показания, вследствие которых
князь, с самого начала, от суда был устранен. Он не противоречил
ловкому и красноречивому адвокату, ясно и логически
доказывавшему, что совершившееся преступление было следствием
воспаления мозга, начавшегося еще задолго до преступления
вследствие огорчений (?! - В.Ш.) подсудимого. Но он ничего не
прибавил от себя в подтверждение этого мнения <...> и выслушал
qbni приговор сурово, безмолвно и "задумчиво" (3,8;507,508).
Последнее, что мы с Повествователем знаем достоверно о князе
Мышкине со слов Веры Лебедевой - это то, что Вера "в семь часов
постучалась к нему в комнату. <...> Так, по крайней мере,
передавала потом Вера. <...> Он почти не раздевался ночью, но,
однако же спал. Выходило, стало быть, что одной ей он нашел
возможным и нужным сообщить в эту минуту, что отправляется в
город" (3,8;495).
Мы достоверно знаем о том, что "час спустя он был уже в
Петербурге, а в десятом часу звонил к Рогожину". Его видела
"старенькая, благообразная служанка" (3.8;495) Парфена.
Мы знаем о том, что князь беседовал с дворником.
Мы знаем, что Мышкин еще дважды возвращался к Рогожину.
Мы знаем о том, что князь побывал на квартире "вдовы-
учительши", что он заезжал в поисках беглянки "в Семеновский
полк, к одной даме, немке, знакомой Настасьи Филипповны"
(3.8;497).
Мы знаем также, что князь поселился в гостинице, "той самой,
где с ним недель пять назад был припадок" (3,8;497). С ним там
беседовал коридорный.
Самые последние достоверные сведения о князе Мышкине и
Рогожине - это то, что к дому Парфена они шли по разным сторонам
улицы. Их определенно кто-то видел. "Около десяти часов вечера"
(3,8;501) они вместе вошли в квартиру: "мы войдем, и не услышит
никто", - говорит Рогожин. Но дворник услышал и увидел.
На этом достоверный рассказ Повествователя обрывается. Мы в
дальнейшем не присутствуем при финальной сцене романа в квартире
Рогожина (как, впрочем, и при других сценах, о которых знали
многие и достоверность которых ни у нас, ни, по-видимому, у
Повествователя не вызывает сомнения), Автор не предоставил нам с
Повествователем такой возможности. Мы не читаем достоверное ("мы
не знаем, про что они говорили") описание беседы Парфена с
князем у тела Настасьи Филипповны. Мы читаем описание этой
беседы в том виде, в котором ее представил нам Повествователь. И
не более того. На основании судебного процесса: показаний
Рогожина, свидетелей и очевидцев происшествия, выступления
адвоката и была описана Повествователем финальная сцена.
Поручив рассказ о событиях Повествователю, великий художник
Достоевский создал произведения, в которых главное - внутренний
мир героев его романов и побудительные причины их поступков -
остаются для читателей с Авторской точки зрения не
разъясненными. Каждый эпизод, каждое событие романа, описанные в
рассказе Повествователя, могут иметь несколько вполне вероятных
объяснений. И каждый читатель вправе прочитать произведение так,
как подсказывает ему его собственное мироощущение. Это делает
романы Достоевского всегда как бы непрочитанными до конца. По
существу, Федор Михайлович предлагает читателю стать его
соавтором, доверяя ему "дописать" или домыслить то, что
"отказался объяснить" Повествователь. И это - главный парадокс
творчества Достоевского. "Выскажусь, но разъяснять не буду", -
эта мысль неоднократно подчеркнута в "Дневнике писателя" Федора
Михайловича.
Итак, нам известно то, что было известно Повествователю, то,
что Рогожин дал "прямые, точные и совершенно удовлетворительные
показания". Но мы не знаем того, что знал Автор романа - почему
он это сделал. Потому, что совершил это преступление, или
потому, что хотел чтобы князь Мышкин "с самого начала от суда
был устранен". Мы можем поверить "ловкому и красноречивому
адвокату", но у нас нет главного - объяснений самого Рогожина,
"он ничего не прибавил от себя". Тогда почему Рогожин убил
Настасью Филипповну? Почему он не раскаялся на суде, а выслушал
приговор сурово, безмолвно и "задумчиво"? Приговорив Рогожина к
пятнадцати годам каторги, суд не поверил доказательствам
адвоката. Мы не знаем, поверил ли в виновность Рогожина ("и до
того все это нечаянно сделалось") Повествователь. Мы также не
знаем, поверил ли он в то, что воспаление мозга у Рогожина
началось "задолго до преступления". Имеем ли право поверить в
это мы?
Между тем, Достоевский предоставляет нам возможность для
иного прочтения драматического финала. И здесь мы вынуждены
обратиться к тому, что называется деталью в произведении.
Приехав в Петербург вслед за Рогожиным и Настасьей
Филипповной и посетив комнаты, где она проживала, князь "увидал
на столике развернутую книгу из библиотеки для чтения,
французский роман "Madame Bovary", заметил, загнул страницу, на
которой была развернута книга, попросил позволения взять ее с
собой и тут же, не выслушав возражения <...> положил ее себе в
карман" (3,8;499).
Зачем Достоевскому потребовалась эта книга? Зачем Мышкин
положил ее себе в карман? И на какой странице была развернута
книга? Этот вопрос Федор Михайлович предложил решить самому
читателю.
Следуя провозглашенному принципу (вынесенному в виде эпиграфа к
данной работе) Флобер только прочеркивает образы героев
произведений резцом гравера. Достоевский довел этот принцип до
совершенства, рисуя только силуэт образа и давая возможность
читателю довести начатую им работу до конца самостоятельно. В
романе "Madame Bovary" есть сцена, которая объясняет все, что
происходило с Эммой до этой сцены, и объясняет все, что
произойдет с ней после. Эта сцена также объясняет Настасье
Филипповне все, что происходило с ней до сцены ее именин и
встречи с князем Мышкиным, и объясняет читателю все, что,
возможно, произойдет с ней в финале романа. Вот она, эта
открытая страница, на которой рассказывается о посещении Эммой
оперы Доницетти "Лючия де Ламмермур", либретто которой написано
по роману В. Скотта "Ламмермурская невеста".
"Глядя на певца, Эмма думала, что в душе у него, наверно,
неиссякаемый источник любви, иначе она не била бы из него такой
широкой струей. Все ее усилия принизить его были сломлены - ее
покорил поэтический образ. Черты героя она переносила на самого
актера: она старалась представить себе его жизнь, жизнь шумную,
необыкновенную, блистательную, и невольно думала о том, что
таков был бы и ее удел, когда бы случай свел ее с ним.
Они бы познакомились - и полюбили друг друга! Она
путешествовала бы по всем европейским государствам, переезжая из
столицы в столицу, деля с ним его тяготы и его славу, подбирая
цветы, которые бросают ему, своими руками вышивая ему костюмы.
Каждый вечер она пряталась бы в ложе, отделенной от зала
позолоченною решеткою, и, замерев, слушала излияния его души, а
душа его пела бы для нее одной; со сцены, играя, он смотрел бы
на нее. Но Логарди действительно на нее смотрел - это было какое-
то наваждение! Она готова была броситься к нему, ей хотелось
укрыться в объятиях этого сильного человека, этой воплощенной
любви, хотелось сказать ему, крикнуть: "Увези меня! Умчи меня!
Скорей! Весь жар души моей - тебе, все мечты мои - о тебе!"
Занавес опустился".
Он опустился не только в опере; он опустился и для Эммы: она
кончает жизнь самоубийством, отравив себя.
Мы знаем о том, что Настасья Филипповна посещала
петербургский Большой театр. У нас нет сведений о том, слушала
kh она там оперу "Лючия де Ламмермур", но мы можем совершенно
определенно сказать, что в середине XIX-го века при Большом
театре была итальянская труппа, в репертуар которой входили все
известные итальянские оперы. И эта опера была хорошо знакома и
публике, и Достоевскому. По каким-то причинам она интересовала
Федора Михайловича. В романе "Подросток" "расстроенный сиплый
органчик" наигрывает "заикающуюся арию из "Лючии" (3,13;222).
И мы можем представить себе, что прослушивание этой оперы,
трагическая судьба ее главных героев: благородного Эдгара и
обманутой несчастной Лючии, произвели на Настасью Филипповну
такое же впечатление, как и на Эмму.
Последняя сцена оперы:
"Эдгар ждет брата Лючии Генриха для поединка. Он вспоминает
Лючию, ее измену (Но он обманут! Обманут Генрихом), свою любовь.
Без Лючии мир для него - пустыня и он решается умереть. Из замка
выходят жители и гости Ламмермура, оплакивая Лючию. Они говорят
Эдгару, что она умирает, плачет и зовет его. Эдгар хочет увидеть
Лючию, но в воротах замка сталкивается с воспитателем Лючии
Раймондом, который объявляет ему, что Лючия умерла. Эдгар в
отчаянии. Он быстро выхватывает кинжал и со словами "иду за
тобой" закалывается. Все опускаются на колени".
Эта опера потребовалась Флоберу с одной целью. Она с
поразительной ясностью высвечивает пропасть между идеалом Эммы и
ее грубым, пошлым и бесцветным существованием. "Эмма вызвала в
памяти день своей свадьбы. Она перенеслась воображением туда, в
море хлебов, на тропинку, по которой все шли в церковь. Зачем
она не сопротивлялась, не умоляла, как Лючия? Напротив, она
ликовала, она не знала, что впереди - пропасть... О, если б в ту
пору, когда ее красота еще не утратила своей первоначальной
свежести, когда к ней еще не пристала грязь супружеской жизни,
когда она еще не разочаровалась в любви запретной, кто-нибудь
отдал ей свое большое, верное сердце, то добродетель, нежность,
желание и чувство долга слились бы в ней воедино и с высоты
такого счастья она бы уже не пала! Но нет, это блаженство -
обман, придуманный для того, чтобы разбитому сердцу было потом
еще тяжелее. Искусство приукрашивает страсти, но она-то изведала
все их убожество".
Вероятно, много слез пролила в ожидании того, чтобы "кто-
нибудь отдал ей свое большое, верное сердце" Настасья
Филипповна, перечитывая эти строки. "Увези меня! Умчи меня!
Скорей!" - этот крик Настасьи Филипповны, повторяющий возглас
Эммы, проходит через весь роман "Идиот".
"Рогожин, марш! Прощай, князь, в первый раз человека видела!
Прощайте Афанасий Иванович, merci!" (3,8;148) - восклицает она в
финале своих именин и вместе со всей рогожинской ватагой на
четырех тройках мчится прочь.
"Спаси меня! Увези меня! Куда хочешь, сейчас!" (3,8;493), -
как безумная кричит она Рогожину и мчится с ним в карете, убегая
из-под венца с князем Мышкиным.
"Спаси меня от меня самой!" - молит Настасья Филипповна,
обращаясь то к князю Мышкину, то к Рогожину, но спасти ее уже не
может никто. "Распаленная, развращенная" женщина неудержимо
стремится к "сильному человеку" Рогожину. "Опозоренная" и
жаждущая воскрешения душа Настасьи Филипповны так же неудержимо
стремится к "воплощению любви" - князю Мышкину. И то, и другое
невозможно. Цена такого раздвоения - жизнь.
Чью судьбу повторяет Настасья Филипповна? Несчастной Эммы,
обманутой Лючии или благородного Эдгара?
Убегая из-под венца, она вовсе не хотела попасть в объятия
Рогожина или под его нож. И Рогожин не думал ни о ноже, ни о
том, чтобы заключить ее в объятия. "На машине как сумасшедшая
была, все от страху (!? - В.Ш.), и сама сюда ко мне пожелала
заночевать; я думал сначала на квартиру к учительше, - куды!
"Там он меня, говорит, чем свет разыщет, а ты меня скроешь, а
завтра чем свет в Москву", а потом в Орел куда-то хотела. И
ложилась, все говорила, что в Орел поедем..." (3,8;504) - это
показания Рогожина. Но до Орла она так и не доехала...
Если бы она согласилась поехать к учительше! Если бы
спряталась от князя в Семеновском полку у немки! Но нет.
"Распаленная, развращенная" женщина распорядилась судьбой
Настасьи Филипповны по-другому.
Мы можем представить себе, что после ночи, проведенной с
Рогожиным - "Вот ты сделала новый позор, стало быть, ты низкая
тварь" (3,8;361) - Настасье Филипповне, как и Эмме, как и Эдгару
"хватило души" покончить с собой. Она сама нанесла себе удар
ножом в сердце. И Достоевский дает нам повод для такого
предположения: "Знаете, что это такое, что означают эти письма?
(Настасьи Филипповны к Аглае - В.Ш.) Это ревность; это больше,
чем ревность! Она... вы думаете, она в самом деле замуж за
Рогожина выйдет, как она пишет здесь в письмах? Она убьет себя
на другой день, только мы обвенчаемся!" - говорит Аглая князю.
"Бог видит, Аглая, чтобы возвратить ей спокойствие и сделать ее
счастливою, я отдал бы жизнь мою, но... я уже не могу любить ее,
и она это знает!" (3,8;363) - отвечает князь.
Мы можем себе это представить, но кто из сострадания дал ей в
руки нож? Рогожин или Мышкин? Мы знаем, что и Рогожин, и князь
страстно хотели ее спасти друг от друга и выполняли все ее
приказания.
Кто дал ей нож? На суде адвокат показал, что нож Рогожина
находился в ящике запертого стола и что этот нож у него "в книге
заложен лежал" (3,8;505). Но в какой книге? Почему и зачем князь
Мышкин книгу "Madame Bovary" положил себе в карман? И почему
после посещения князя "все семейство (учительши - В.Ш.) заявляло
потом (после суда? - В.Ш.), что "это был "на удивление" странный
человек в этот день, так что, "может, тогда уже все
обозначилось" (3,8;498).
Что "все обозначилось"? Где на самом деле находился нож,
которым Рогожин закладывал книгу? В ящике запертого стола или в
книге "Madame Bovary"? И почему именно учительша после того, как
Мышкин ушел, положив книгу "Madame Bovary" к себе в карман,
подняла тревогу "прискакав" (! - В.Ш.) в Павловск к Дарье
Алексеевне? А затем они вместе с Лебедевым втроем отправились в
Петербург "для скорейшего предупреждения того, что очень могло
случиться" (3,8;507).
Что "очень могло случиться"? Мы знаем, что в романе "Братья
Карамазовы" тревогу поднял чиновник Перхотин после того, как
сначала заподозрил Дмитрия в желании покончить жизнь
самоубийством, а затем узнал, что "Дмитрий Федорович, убегая
искать Грушеньку, захватил из ступки пестик, а воротился уже без
пестика, но с окровавленными руками" (3,14;401). И Петр Ильич
"всю жизнь потом вспоминал, как непреоборимое беспокойство,
овладевшее им постепенно, дошло наконец в нем до муки и увлекло
его даже против его воли" (3,14;402) к исправнику. Какое
непреоборимое беспокойство овладело вдовой-учительшей и увлекло
ее даже против ее воли в Павловск?
Мы знаем, что Настасья Филипповна каждый вечер играла с
Рогожиным "в дураки, в мельники, в вист, в свои козыри - во все
игры, <...> карты привозил всегда сам Рогожин в кармане, каждый
bewep по новой колоде, и потом увозил с собой" (3,8;499). Зачем
Достоевскому потребовались каждый вечер эти новые колоды? И чем
Рогожин вскрывал (разрезал?) фабричную обертку этих новых колод?
У нас есть все основания предполагать, что нож в руки Настасье
Филипповне вложил князь Мышкин. Вновь нелепость? Об этом мы уже
говорили раньше.
И, наконец, у нас есть основания предполагать, что
спасительный удар в сердце Настасьи Филипповны нанес сам князь.
Нанес из сострадания во имя ее спасения, во имя избавления ее от
нестерпимых нравственных мучений, нанес, находясь уже на грани
невменяемости (в результате болезни, действительно "начавшейся
задолго до преступления вследствие огорчений", но не Рогожина, а
Мышкина). И Достоевский также дает нам повод для такого
предположения.
"И если бы сам Шнейдер явился теперь из Швейцарии взглянуть на
своего бывшего ученика и пациента, то и он, припомнив то
состояние, в котором бывал иногда князь в первый год лечения
своего в Швейцарии, махнул бы теперь рукой и сказал бы, как
тогда: "Идиот!" (3,8;507) - так заканчивает Повествователь свой
рассказ о трагических событиях.
Мы знаем, что перед финальной сценой романа в квартире
Рогожина князь Мышкин действительно (в отличие от Рогожина) был
"на удивление странный человек", и что его преследовали видения
и бред. Его преследовал страх, что его зарежет Рогожин. Его
преследовал страх, что этот ужасный человек зарежет Настасью
Филипповну и она умрет в мучениях без утешения и сострадания.
Мы знаем о том, что князя осеняла некая "внезапная идея"
(3,8;189,191,192), преследовали чьи-то "глаза", какое-то
"ощущение, мучительно стремившееся осуществиться в какую-то
мысль" (3,8;498).
Мы знаем о том, что эта "внезапная идея" у Мышкина "вдруг
подтвердилась и оправдалась, и - он опять верил своему демону!"
(3,8;192). Он "выбежал из воксала и очнулся только пред лавкой
ножовщика в ту минуту, как стоял и оценивал в шестьдесят копеек
один предмет, с оленьим черенком (садовый нож - В.Ш.). Странный
и ужасный демон привязался к нему окончательно и уже не хотел
оставлять его более" (3,8;193).
Мы не знаем всего, что, когда и кому говорил князь Мышкин, но
мы знаем о мучительных, обнаженных до предела переживаниях
умирающего Ипполита и его слова про "последнее хрипение, с
которым вы отдаете последний атом жизни, выслушивая утешения
князя, который непременно дойдет в своих христианских
доказательствах до счастливой мысли, что, в сущности, оно даже и
лучше, что вы умираете. (Такие, как он, христиане всегда доходят
до этой идеи: это их любимый конек.)" (3,8;342).
Мы помним, что Настасья Филипповна была умерщвлена со знанием
дела, аккуратно (любовно?) и с хирургической точностью. Мы
знаем, что у князя Мышкина был болезненный интерес к последним
мгновениям жизни человека и что он "собирал материалы насчет
смертной казни" (3,8;319). И мы находим подтверждение этому
интересу в словах князя, приведенных Повествователем в описании
последней сцены романа: "Это, это, это, - приподнялся вдруг
князь в ужасном волнении, - это, это я знаю, это я читал... это
внутреннее излияние называется... Бывает, что даже и ни капли
(крови - В.Ш.). Это коль удар прямо в сердце..." (3,8;505).
В тексте повествования есть сцена, предвосхищающая и
объясняющая то, что произошло в квартире Рогожина. "Она слишком
замучила себя самое сознанием своего незаслуженного позора! -
говорит Аглае князь Мышкин. - И чем она виновата, о, боже мой!
О, она поминутно в исступлении кричит, что не признает за собой
bhm{, что она жертва людей, жертва развратника и злодея; но, что
бы она вам ни говорила, знайте, что она сама, первая, не верит
себе и что она всею совестью своею верит, напротив, что она...
сама виновата. Когда я пробовал разогнать этот мрак, то она
доходила до таких страданий, что мое сердце никогда не заживет,
пока я буду помнить об этом ужасном времени. У меня точно сердце
прокололи раз навсегда" (3,8;361).
Проведя ночь с Рогожиным, "низкая тварь" доказала Настасье
Филипповне, что она действительно "сама виновата", и Настасья
Филипповна, возможно, умолила (приказала!?) Рогожина позвать к
ней князя Мышкина. Что произошло потом? "Проколотое сердце"
князя и проколотое сердце Настасьи Филипповны, возможно, слились
в последней надежде на воскресение, но это уже "новая
история, история постепенного обновления человека, история
постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного
мира в другой, знакомства с новой, совершенно неведомою
действительностью" (3,6;422), где они, возможно, снова "увидят
друг друга".
И, наконец, мы помним главную мысль и Достоевского, и князя
Мышкина, которую можно вынести в качестве эпиграфа к роману:
"Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон
бытия всего человечества" (3,8;192).
Единственный герой романа "Идиот", чья виновность в убийстве
Настасьи Филипповны вызывает сомнение - это "признавшийся" в
совершенном преступлении Рогожин. Он хотел отвести Настасью
Филипповну к учительше, а затем в Москву и Орел. Сомнение в
виновности Рогожина вызывает еще и то, что в тексте рассказа
Повествователя явные и необъяснимые противоречия.
В романе "Идиот" (в отличие от романа "Преступление и
наказание") отсутствует сцена убийства Рогожиным Настасьи
Филипповны, т.е. отсутствует сам факт совершения Рогожиным (и
это не случайно) преступления. Отсутствует мотив (и это очень
важно) преступления. Отсутствуют вот эти самые "прямые, точные и
совершенно удовлетворительные" показания Рогожина. Они, эти
показания, есть в "Подготовительных материалах" Достоевского к
роману: "Как я подошел колоть (к рассвету), она не спала. Черный
глаз смотрит. Я и кольнул изо всей силы". "Рогожин про тело:
выбрал место, где сердце (!? - В.Ш.), глаз смотрит, я тут
погрузил изо всей силы, секунда, на 2 вершка, голову приподняла,
одна капля крови, внутреннее излияние" (3,9;285,286).
В дефинитивном тексте Достоевский убрал эти показания,
поскольку им сразу не поверил бы ни один критик и ни один
читатель. Но тогда кто убийца? Федор Михайлович дал возможность
критикам вынести свое "беспристрастное суждение", надеясь на то,
что читатели дойдут до всего своим умом.
Достоевский вынужден был спрятать истинного "Убийцу" в
подтексте произведения, иначе его роман был бы воспринят как
откровенный вызов обществу. И "деятелям литературы, разбойникам
пера и мошенникам печати" представилась бы возможность
уничтожить его как писателя. Они его "заели бы, как собаки"
(3,30.I;121).
"Подлость и мерзость нашей литературы и журналистики и здесь
ощущаю. И как наивна вся эта дрянь" (3,28.II;258), - пишет он
А.Н. Майкову из Женевы 18 февраля 1868 г. "Знаю, что написал
верно (ибо писал с опыта; никто более меня этих опытов не имел и
не наблюдал), и знаю, что все обругают, скажут нелепо, наивно и
глупо и неверно" (3,28.II; 305), - повторяет писатель ту же
мысль в письме А.Н. Майкову из Веве 22 июня 1868 г.
"А какой ерыжный тон во всей теперешней литературе! Про
беспорядок и сумятицу в идеях - Бог с ними, они и должны были
произойти. Но этот тон всеобщий! Какая ерыжность, какая
уличность! И ни одной-то усвоенной, крепкой мысли, хоть какой-
нибудь, хотя бы и ложной! Что у них за философы, что у них за
фельетонисты! Полная дрянь. Но есть зато, единицами, люди,
которые и мыслят, и влияние имеют - и так всегда бывает при
всяком беспорядке. Только чтоб эти единицы пересилили сумбур
публики, и Вы увидите, что она примет их тон, наконец"
(3,29.I;125) - сообщает он Н.Н. Страхову из Дрездена 28 мая 1870
г.
Вот для этих "единиц" и для читателей (а не для "русских
критиков" с их "беспристрастными суждениями") и писал свои
романы Достоевский. "Буквально вся литература ко мне враждебна,
меня любит до увлечения только вся читающая Россия"
(3,30.I;218). "<...> решительно не жду одобрения от нашей
критики. Публика, читатели - другое дело: они всегда меня
поддерживали" (3,30.I;209). "Меня так теперь все травят в
журналах" (3,30.I;235).
Эти высказывания Федора Михайловича необходимо помнить при
исследовании его романов.
Далее. Отсутствует логика преступления, поскольку: находясь в
здравом уме и спасая Настасью Филипповну от князя, Рогожин увез
ее в Петербург в свою квартиру. Утром, находясь в здравом уме,
по неизвестной причине (точнее без всякой причины) хладнокровно
зарезал ее в постели. Находясь в здравом уме, целый день
прятался от князя Мышкина, не пуская его к себе. Затем, находясь
в здравом же уме, сам пошел его разыскивать и вечером тайно
привел его в свою квартиру. Затем, находясь в здравом уме, оба,
Рогожин и князь Мышкин, который (и это неоднократно звучит в
повествовании) готов был за Настасью Филипповну "жизнь отдать",
мирно беседуют у ее тела и оба укладываются спать. И только тут
князя вдруг настигает страшный приступ его болезни, а Рогожина
некое странное "воспаление мозга" (апоплексический удар?),
беспамятство и горячка, что случается мгновенно в результате
сильнейшего нервного потрясения.
Значит либо Достоевский запутался в своем романе (что
совершенно неприемлемо для автора этой работы), либо Рогожин
запутался в своих показаниях, спасая от суда князя Мышкина.
Ничего третьего нет.
Истинным "Убийцей" (3,15;207) Настасьи Филипповны является
Афанасий Иванович Тоцкий и вместе с ним все общество Петербурга
("она жертва людей, жертва развратника и злодея"), общество
"циников и ростовщиков" - в этом (как и в "фантастическом"
рассказе "Кроткая") идея романа. Все остальное - последствия,
которые были неизбежны, но детали которых уже не имеют решающего
значения, и Достоевский подчеркивает это тем, что мы не знаем ни
обстоятельств гибели Настасьи Филипповны, ни степени участия в
этих обстоятельствах трех главных героев романа. В начале
произведения Тоцкий спас от страданий, лишений, возможно,
голодной смерти сироту, распяв при этом ее душу. В конце романа
князь Мышкин, возможно, умертвил грешное тело Настасьи
Филипповны, но спас, избавил от немыслимых страданий, воскресил
ее душу.
Откроем книгу, которую, возможно, читал князь Мышкин (Иоанн,
19):
32. Итак, пришли воины, и у первого перебили голени, и у
другого, распятого с Ним;
33. Но, пришедши к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не
перебили у Него голеней,
34. Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас
истекла кровь и вода.
36. Ибо сие произошло, да сбудется Писание: "кость Его да не
сокрушится".
37. Также и в другом месте Писание говорит: "воззрят на Того,
Которого пронзили".
Нам остается выяснить, откуда, из какого источника
Повествователю стало известно о видениях князя.
"Я, брат Парфен, чувствую себя почти вроде того, как бывало со
мной лет пять назад, еще когда припадки приходили" (3,8;171),-
говорит Рогожину Мышкин.
В самом начале произведения мы узнаем из рассказа князя
Мышкина, что было с ним "лет пять назад": "Это было после ряда
сильных и мучительных припадков моей болезни, а я всегда, если
болезнь усиливалась и припадки повторялись, несколько раз сряду,
впадал в полное отупление, терял совершенно память, а ум хоть и
работал, но логическое течение мысли как бы обрывалось. Больше
двух или трех идей последовательно я не мог связать сряду. Так
мне кажется" (3,8;48).
Становится понятно, почему Настасья Филипповна боялась князя,
почему старалась спрятаться от него у Рогожина. Становится
понятно, почему учительша подняла тревогу. Становится понятно,
почему Рогожин не открывал ему двери квартиры. Все боялись его
безумия.
А в конце рассказа Повествователя мы узнаем о состоянии князя
в клинике Шнейдера: "Евгений Павлович (Родомский) принял самое
горячее участие в судьбе несчастного "идиота", и вследствие его
стараний и попеченей князь попал опять за границу в швейцарское
заведение Шнейдера. Сам Евгений Павлович, выехавший за границу,
намеревающийся очень долго прожить в Европе и откровенно
называющий себя "совершенно лишним человеком в России", -
довольно часто, по крайней мере, в несколько месяцев раз,
посещает своего больного друга у Шнейдера; но Шнейдер все более
и более хмурится и качает головой; он намекает на совершенное
повреждение умственных органов; он не говорит еще утвердительно
о неизлечимости, но позволяет себе самые грустные намеки. <...>
После каждого посещения Шнейдерова заведения Евгений Павлович,
кроме Коли, посылает и еще одно письмо одному лицу в Петербург,
с самым подробнейшим и симпатичным изложением состояния болезни
князя в настоящий момент. <...> Это лицо, состоящее в переписке
(хотя все-таки довольно редкой) с Евгением Павловичем и
заслужившее настолько его внимание и уважение, есть Вера
Лебедева" (3,8;508).
Вот в этом и состоит причина осведомленности Повествователя.
В заключение мне хотелось бы привести концовку письма
Достоевского читательнице Е.Н. Лебедевой: "Не один только сюжет
романа важен для читателя, но и некоторое знание души
человеческой (психологии), чего каждый автор вправе ждать от
читателя" (3,30.I;129).
Это относится ко всем произведениям Федора Михайловича.
Это относится ко всем читателям его произведений.
КОРОТКИЙ РАССКАЗ В ПИСЬМАХ
(Из найденного в старых семейных архивах)
Дорогая Александра Ильинишна! Давно не писала Вам, но, я
думаю, Вы простите меня и не сочтете это за невнимание к Вашей
особе. Мы все Вас помним и любим, и с удовольствием вспоминаем
вечера, проведенные в Вашем обществе во время нашего пребывания
в столице.
Сейчас одолели всякие заботы. Балы, обеды, приемы у
губернатора - это ведь отнимает столько времени! Да и мои две
дочери, Маша и Оленька! Столько хлопот, столько волнений!
Достойных женихов с приличным положением в нашем уезде до
ужасного мало.
Но пишу я Вам совсем по другому поводу. Вы, конечно, читали
последний роман известного писателя Достоевского "Идиот"? Не
сомневаюсь в этом, поскольку знаю Вас, как большую любительницу
литературы, даже и нашей.
Конечно, наше общество совсем не то, что в столице. В
основном люди обыкновенные, ничем непримечательные,
малочиновные. Но и у нас читают, особенно женщины, поскольку
мужчины, как и везде, занимаются Бог знает чем, все больше в
карты. И до нас доходят разные необыкновенные слухи по поводу
истории, описанной в романе г-ном Достоевским. А коль скоро Вы
вращаетесь как раз в том круге, и знаете многих из лиц,
выведенных г-ном Достоевским под другими именами, то и всю
историю эту, я думаю, знаете доподлинно, а не по роману. Если
найдете время и вспомните о своей давней знакомой, то не сочтите
за труд, опишите все как было. Буду ждать с нетерпением.
Маша и Оленька шлют Вам большой привет (Вы помните их
девочками, а они уже барышни) и наилучшие пожелания.
Всегда Ваша П.Д.
16 сентября 1869 г.
Дорогая Пелагея Дмитриевна!
Вы сами не знаете, какое удовольствие Вы доставили мне своим
письмом. Эта трагическая история, о которой Вы упомянули, долгое
время занимала умы всего нашего общества. Да и теперь еще не
стихают пересуды, разговоры, обсуждение самых мельчайших
подробностей происшествия. Представьте себе, среди скуки
светской жизни вдруг такой гром!
Но к делу. Поначалу приезд князя Мышкина (я оставляю ему его
имя) никакого внимания ни у кого не привлек. Ну, приехал какой-
то очень странный и совершенно бедный молодой человек из-за
границы, будто бы дальний родственник Епанчиных. Мало ли
несчастных на этом свете. Только потом, когда на князя вдруг
свалилось, совершенно неожиданно для всех, наследство и он стал
миллионщиком, все заволновались. Особенно беспокоились наши
дамы, имеющие дочерей на выданье. Ну что ж, что он странный и
даже, говорили, нездоров. Болезни лечатся, а при таком состоянии
можно выписать хорошего врача и из Европы. Все стали выяснять
про его появление у нас; как выглядел и с кем разговаривал. Даже
лакей Епанчиных стал объектом внимания; он-то имел первое
впечатление (рассказы Рогожина и его компании никто всерьез не
принимал).
А уж после этого самого убийства Настасьи Филипповны (это имя
я тоже оставляю) дело приняло такой вид, что стали вести
воспоминания, кто что знал и слышал. Для памяти. Ведь такого
грома у нас давно не было. Более всех старался этот Птицын, он-
то всегда про всех и про все больше других знал. Я сама была на
суде и записала все как было, но об этом потом.
До приезда князя у нас все больше говорили об этой истории
Афанасия Ивановича Тоцкого (его я тоже оставляю, из-за него все
и произошло) с Настасьей Филипповной. Представьте себе, какой
стыд! Этот Тоцкий, почти старик, человек циничный, весь
истрепавшийся в своих похождениях и утехах, приспособил
несчастную сироту, содержа ее в своем Отрадном, для
удовлетворения своих извращений, которых набрался во Франции. В
известном круге, где собиралась одни только светские волокиты и
совершенно распущенные молодые люди, Афанасий Иванович почитался
за образец, и, похваляясь, рассказывал (как передавали) эту
историю в подробностях. "Ну что за удовольствие связь со
светской дамой или даже с женщиной известного типа где-нибудь в
Европе, - говорил он. - Тут все заранее очерчено и вызывает
более скуку, чем сладострастие. Даже и кое-какие вольности, если
они допускаются, носят в себе какой-то формальный характер.
Другое дело наша неискушенная, наивная деревенская девочка,
почти ребенок. Она самые что ни на есть фантазии воспринимает
как нечто совсем естественное, самой природой определенное, и,
при этом, с такой простотой, с такой милой непосредственностью,
что доставляет блаженство необыкновенное. Вот тут и есть рай. Я
удивляюсь, как дешево мне досталась тогда эта нежившая еще
душа".
Так и говорил: "Досталась душа", а не детское непорочное
тело. Прямо как Мефистофель какой-то. Он рассказывал о таких
вещах, что мне их и описывать стыдно, как-нибудь расскажу при
встрече.
Говорят, что однажды один молодой человек, не из самых
худших, сказал Афанасию Ивановичу: "Вам придется дорого
заплатить за эту душу на суде". На что Афанасий Иванович
усмехнулся: "Ну, что Вы, никакого суда не будет. Выдадим ее
замуж за какого-нибудь чиновнишку с хорошим приданым, да и дело
с концом". "Я не про этот суд говорю, - возразил молодой
человек, - я про другой". Тут поднялся такой хохот, что молодой
человек весь покраснел и вынужден был ретироваться из компании.
И вот этот-то Тоцкий считался среди многих в нашем обществе
за порядочного человека и даже был принят у Епанчиных, как жених
одной из дочерей Лизаветы Прокофьевны (она тоже оставлена, но
некоторые наши дамы перестали с ней после этого раскланиваться).
Господи! До чего же упала нравственность! И это все Франция, это
все Европа, где этот разврат принимается как нечто само собой
разумеющееся. Несчастная Россия! И какой же ужас, какой позор в
своей душе несла эта исстрадавшаяся женщина, тем более что все
вокруг только об этом и судачили! Действительно лучше уж в воду
или под нож пойти.
Передавали, что однажды Аглая ей действительно высказала со
злостью: "Была бы честная, в прачки пошла бы, а не на
содержание". На что Настасья Филипповна ей ответила (в романе
этого нет): "Это чтобы обстирывать Афанасия Ивановича и ему
подобных? А были бы Вы честная, так пошли бы учительницей, хоть
какой-то прок от Вас был бы. А так - чем же Вы особенным от меня
отличаетесь? Та же содержанка". Аглая это запомнила.
Уже после самого преступления объявился у нас г-н З-кин. Все
дамы утверждали, что был он из чиновников, но имел некоторое
отношение и к литературе. Будто бы сочинял для собственного
sdnbnk|qrbh разные водевили и комедии. В театры они, конечно,
не шли, но иногда разыгрывались от скуки в усадьбах в домашних
представлениях. Трагическая судьба Настасьи Филипповны его
чрезвычайно заинтриговала. Решив, что это как раз тот самый
случай, который может прославить его имя, он энергически взялся
за дело, собирая все, что касалось этой истории. Конечно,
восстановить все доподлинно уже не представлялось возможным. Все
говорили по-разному, прибавляя, как это у нас водится, и от
себя, чего и не было. Но в результате у г-на З-кина сложилась
повесть, которую он читал на вечерах.
Особенно г-н З-кин сошелся с этим Птицыным и с Афанасием
Ивановичем, которого высоко ценил за его состояние, умение жить
в покое и комфорте, утонченность, как он говорил, вкуса и
европейское просвещение.
Повесть, должна Вам сказать, получилась весьма скучной,
вскоре о ней и говорить перестали. Наверно поэтому г-н З-кин,
как рассказывали, и передал все свои записи г-ну Достоевскому,
имея в предмете написание романа.
Г-жа И-ва (Вы должны ее помнить), душа нашего общества, дама
высокообразованная и проницательная, как-то сказала о Настасье
Филипповне: "После ада, который она пережила, ей необходим был
тихий семейный уют и дети. Дети исцелили бы ее и дали смысл к
существованию. Но непереносимый ужас и отвращение к естественным
отношениям между мужчиной и женщиной, внушенные ей Тоцким, от
одних только воспоминаний, о которых она кричала: "Спаси меня!",
в конце концов и погубили эту, уже давно надломленную душу".
Все наши дамы с нетерпением ждали суда, надеясь на то, что
там откроется что-то необыкновенное и узнается тайна самого
убийства. Что там действительно произошло в квартире Рогожина -
этого никто не знал, кроме самого Рогожина и князя. Но князь уже
рассказать ничего не умел, впав в идиотское состояние, а Рогожин
был отправлен в больницу с воспалением мозга.
На суде говорил один адвокат, а сам Рогожин только
подтверждал слова адвоката, доказывавшего, что убийство было
совершено в состоянии белой горячки. На этом дело и закончилось.
Хотя отчего вдруг у Рогожина случилась белая горячка еще до
преступления - этого никто не понимал и объяснить не мог. Это с
его-то грубой силой и низменной натурой? Да такие и в воде не
тонут и в огне не горят. А что в больницу попал, так ведь он мог
и притвориться. Экая невидаль.
Г-н З-кин в своей повести всю эту сцену в квартире Рогожина
описал так, как адвокат рассказывал.
Ну, а теперь о главном. Записки г-на З-кина так и пролежали
бы у г-на Достоевского без всякого употребления, если бы не одно
особенное обстоятельство, а именно - письма Евгения Павловича
Родомского к Вере Лебедевой (и это оставлено) с подробнейшим,
как рассказывали, изложением состояния болезни князя в
Швейцарии. Я сама этих писем не читала, но слышала, что князь
заговорил, но что это скорее не разговор, а какой-то бессвязный
бред. Все больше про нож с оленьим черенком и про "внезапную
идею". И будто бы повторяет одно: "Спаси меня! Вот сюда, в самое
сердце. Чтобы не больно и без крови. Ты святой, через тебя и
меня Бог простит!"
Во всей этой истории еще много неясного. Зачем князь помчался
тогда вслед за Рогожиным и Настасьей Филипповной? И что за нож?
На суде Рогожин подтвердил, что этот нож лежал у него в запертом
ящике, заложенный в книгу. А вдова-учительница, дама весьма
почтенная, потом, как передавали, сказала о том, что этот
садовый нож был заложен в библиотечную книгу "Мадам Бовари",
привезенную Рогожиным Настасье Филипповне для чтения, чтобы не
qjsw`k`. Эту книгу, вместе с ножом, князь и положил к себе в
карман, когда приходил к вдове-учительнице перед убийством. Все
семейство заявляло потом, что это был "на удивление" странный
человек в этот день, так что, "может, тогда уже все и
обозначилось".
Говорили, что Вера Лебедева (она потом вышла замуж за Евгения
Павловича и сейчас живет в Европе) специально ездила к г-ну
Достоевскому, чтобы показать письма Евгения Павловича этому
писателю. После этого и вышел роман "Идиот".
Конечно, в романе многое описано не так, как происходило на
самом деле. Тот эпизод, где Настасья Филипповна ударила тростью
по лицу офицера, сочинен самим г-ном З-киным. Рассказывали, что
она просто влепила этому офицеру звонкую пощечину. Но разве в
этом дело? Конечно, оставив как есть (кроме имен) повесть г-на З-
кого (от его имени и ведется весь рассказ об этой истории), г-н
Достоевский многое взял и из писем Евгения Павловича Родомского
про видения князя, но больше всего прибавил, конечно, от себя,
от своего таланта. Роман получился увлекательным, им все
зачитываются, а это главное.
Впрочем, душа моя, все, что я тебе описала - это только
слухи, сплетни и разговоры, как у нас всегда бывает. Может все и
не так. Может и не передавал г-н З-кин своей повести г-ну
Достоевскому. Может и не было никаких таких писем Евгения
Павловича к Вере Лебедевой про видения князя. Может быть в
романе г-на Достоевского описана совсем другая история, каких
много и которая лишь похожа на ту, что произошла у нас. Кто
знает? Ведь все имена, как Вы сами знаете, вымышлены, а
установить, что было на самом деле, а что придумано, уже даже и
невозможно.
У г-жи И-вой сложилось свое мнение (я с ней согласна,
расскажу при встрече) об этой трагедии. Но окончательно все
может проясниться только после выхода из каторги Рогожина,
поскольку на князя надежды никакой уже нет.
Поклон Дмитрию Семеновичу, поцелуйте за меня Машу
и
Оленьку. Хороших им женихов.
Всегда Ваша, А.И. 21 октября 1869 г.