Любите ли вы Дюма? Да или нет? Третьего не дано. Мир уже полтораста лет делится на любителей Дюма и его критиков. И те, кто его недолюбливает, хорошо знают, за что; а вот поклонники (особенно люди образованные) зачастую смущаются, говоря о предмете своей страсти. Ну в самом деле, как можно признаться, что ты обожаешь старый авантюрный роман? (Стыднее только обожать латиноамериканские сериалы )
И это было бы действительно стыдно, если бы не одно обстоятельство. Дюма - исключение из всех правил. Не верите? Читайте дальше.
'Александр Дюма - гениальный халтурщик' - мог бы сказать строгий моралист, и был бы совершенно прав, если под халтурщиком понимать не человека, делающего свою работу быстро и плохо, а автора, относящегося к своему тексту крайне легкомысленно. Особые отношения с историей здесь ни причем; Дюма ленился элементарно редактировать свои тексты. Даже в самом известном его романе, 'Трех мушкетерах', полным полно оплошностей, погрешностей и глупейших ошибок. Взять хоть главу Х?Х ч.2, 'Злой рок' (здесь и далее текст цитируется по изданию: А.Дюма. Три мушкетера. - Ашхабад, 1984).
Миледи отправляется в Англию, чтоб организовать убийство Бэкингема. Приплыла в Портсмут и видит там сверкающего, как елочная игрушка, герцога на пристани, окруженного 'почти столь же блестящей, как и он, свитой'. Видит все это сверканье миледи очень отчетливо, потому как (попрошу запомнить!) 'Был один из тех редких прекрасных зимних дней, когда Англия вспоминает, что в мире есть солнце'. Итак, миледи прибыла в Портсмут зимой, и сразу попала в руки своего деверя лорда Винтера. Пробыла она в его замке ровно неделю: глава ХХ?? называется 'Первый день заключения', глава ХХVI - 'Пятый день заключения', а глава ХХVIII повествует уже о побеге, крайне необходимом миледи, т.к. 'Ей оставался всего один день: лорд Винтер объявил ей, что отплытие назначено на 24 число, а уже наступило утро 22-го'.
В ночь с 22 на 23 миледи бежит с помощью обработанного ею Фельтона, который в следующей главе убивает Бэкингема. Глава называется 'Что происходило в Портсмуте 23 августа 1628 года'. Августа! Потрясающе, правда? Ай да Дюма, ай да сукин сын! Куда там Павичу и всем нынешним постмодернистам с их свободной игрой со временем. Надо, чтоб зима через неделю превратилась в лето - превратим, и никто не заметит.
Подобные ляпсусы станут понятнее, если вспомнить историю первой публикации романа. 'Три мушкетера', как и многое другое, писалось в качестве развлекательного газетного чтива - 'две колонки с продолжением' (впрочем, Дюма выделяли целый подвал). Читатель заглатывал все с аппетитом, не помня, разумеется, какое время года было в главе, прочитанной им неделю-полторы тому. Соответственно, автор мог сильно не напрягаться. Но что мешало Дюма 'почистить' текст перед полноценным книжным изданием? Лень, нежелание напрягаться и полное отсутствие авторской добросовестности. Я ж говорю - халтурщик.
Погрузившись в тех же 'Мушкетеров', можно наловить немало 'перлов', и не только из области хронотопа. В главе ХVI ч.1 , где канцлер Сегье искал колокол и обыскивал королеву, кардинал получает от миледи, посланной за подвесками, письмо следующего содержания. 'Я достала их. Не могу выехать из Лондона, потому что у меня не хватит денег. Вышлите мне пятьсот пистолей, и, получив их, я через четыре или пять дней буду в Париже'. Ну и что, скажете вы, письмо как письмо. Неясно вот только, на кой миледи, у которой, как мы знаем из разговора между ней и любящим деверем Винтером, огромное состояние, этот денежный перевод. 'Разве вы недостаточно богаты, имея около миллиона?' -- спрашивает в гневе лорд Винтер у невестки (глава ХХ ч. 2 'Беседа брата с сестрой'). В самом деле, по-моему, вполне достаточно. Можно, конечно, предположить, что миледи не хотела тратить свои, т.к. не верила, что Ришелье оплатит ее путевые расходы, но версия выглядит неубедительно. Не тот человек был всемогущий кардинал, чтоб так мелочиться, да еще по отношению к столь полезной сотруднице.
Или, к примеру, такая мелочь: на стр.292 миледи 'рассказала д`Артаньяну, что лорд Винтер не ее брат, а всего лишь брат ее мужа; она была замужем за его младшим братом, который умер, оставив ее вдовой с ребенком:', а на с.432 лорд Винтер грозит, что 'у меня наготове есть судьи, которые, если понадобится, учинят расправу над женщиной настолько бесстыдной, что она при живом муже прокралась на ложе моего старшего брата, лорда Винтера:' Старший или младший брат - не все ли равно, если он давно помер?
Имеющие досуг любители литературы могут продолжить это увлекательное занятие - поиск мелких ошибок и неточностей внутри текстов Дюма. Об ошибках крупных, связанных с историей, историки и литературоведы сказали уже более чем достаточно. Нет такого исследователя творчества Дюма, нет такого историка жанра, который не пожурил бы снисходительно великого фантазера: эк ты, брат, заврался:
Правда, в оправдание Дюма можно сказать, что врут все исторические романисты. Кто больше, кто меньше, но все привирают. Жанр такой. Но в случае с Дюма интересна не степень распространенности греха в профессиональной среде, а то, что грех этот не имеет никакого значения.
Все не имеет значения: ни то, что самому старшему из известных нам исторических д`Артаньянов в эпоху истории с подвесками было не более пятнадцати лет, и никакого отношения он к ним не имел; ни то, что никакой миледи не было в природе, ни то, что реальный Атос был банальным дуэлянтом, погибшим на одной из дуэлей и т.д. и т.п. Все несоответствие историческим фактам разбивается, как волна о скалу, наткнувшись на высшую, художественную правду: герои Дюма - живые люди, и исторические эпохи, изображенные в его книгах, не просто видишь, их переживаешь сам. Слова, сказанные о 'Капитанской дочке' - 'это не сама жизнь, а как бы еще лучше', полностью применимы и к романам Дюма.
Безудержная энергия их создателя пронизывает эти тексты настолько, что и спустя полтораста лет читатель заражается их настроением, словно ощущая на своей коже пьянящее прикосновение вольного ветра, словно согреваясь под щедрыми лучами солнца гения. Завораживающая магия романов Дюма столь всесильна, что околдованный читатель не видит ничего, никаких оплошностей, никаких несовпадений. А даже если и увидит, то лишь улыбнется, как улыбнулась я, наткнувшись на волшебный переход зимы в лето.
Желая подчеркнуть красоту одной героини 'Бесов', Достоевский детально перечисляет ее недостатки: бледность, худобу лица, криво, по-калмыцки, поставленные глаза. И все-таки эта девушка очаровывает с первого взгляда, и весь город кричит об ее красоте. И читатель верит в это, потому что, действительно, должны быть необыкновенные красота и обаяние, чтоб заставить забыть о таких изъянах внешности. Так о величии Наполеона можно судить по количеству мемуаристов, не упоминавших о его крошечном росте. Величие определяется не столько достоинствами, сколько количеством недостатков, которые мы не замечаем, очарованные главным - масштабом, силой, гениальностью, красотой.
Все это есть с избытком у романов Дюма. И потому миллионам его поклонников безразличны уже найденные и еще не открытые недостатки.
Каков же вывод? Оправдание халтуры? Посрамление моралиста? Пожалуй, но только отчасти. Пренебрегать точностью, достоверностью и здравым смыслом может позволить себе только гений. Всем прочим в этом плане брать с Дюма пример категорически запрещается.
2. Господин Маке, белый негр
Что ни говори, а гены - страшная вещь: предки Дюма по материнской линии были черными рабами на плантациях, а он завел себе - в цивилизованном Париже середины 19 века - литературных негров! Отыграться захотел, понимаешь, отомстить. Завел и ввел, негодяй этакий, во всеобщий литературный обиход. Ужас, какое издевательство над правами человека. Так и представляется страшная картинка: пока жирный толстогубый Дюма кутит ночи напролет в дорогих ресторанах с не менее дорогими кокотками, где-то в мансарде тощие бледные люди, старательно высунув языки, пишут лист за листом при тусклом свете тоненьких стеариновых свечек. Потом приходит самодовольный рабовладелец, небрежно перечитывает написанное, раздает щелчки и орехи, и, подписавшись под чужим текстом, едет на фиакре в газету или в издательство. И вот вам справедливость этого мира: пишет один, а славу и деньги получает другой. 'О, мсье Дюма, как вам удалось написать такую чудесную вещицу?' А писал-то и не Дюма.
К счастью, нет ничего тайного, что не стало бы явным, и в 1845 году некий Эжен де Мерикур выпустил необычайно ядовитую брошюру 'Торговый дом Дюма и К', где, как говорится, приподнял завесу над тайнами творческого метода прославленного романиста. Если, к слову, вы думаете, что Мерикуром владели какие-нибудь благородные побуждения, ну там, желание покарать порок или заработать денег, вы сильно ошибаетесь. Им руководила месть - страшная месть отвергнутого литературного негра. Он сам хотел писать на Дюма, а тот его послал подальше, в страну несбывшихся мечтаний. И тут Мерикур взялся за перо дрожащей от праведного негодования рукой.
Всласть пооскорбляв Дюма, Мерикур сделал достоянием гласности длинный список его негров. Более того, он так прямо и написал, что именно эти господа - Адольф де Левен, Анисе-Буржуа, Гайярде, Жерар де Нерваль, Теофиль Готье и Огюст Маке - являются 'подлинными авторами' романов Дюма.
В последнем обвинении и заключена вся соль, вся суть. Это не просто обвинение в моральной, литературной и прочей нечистоплотности, это тот подкоп под фундамент, после которого рушится все здания. Кто вы, мсье Дюма? И имеете ли вы право ва-п-ще называться писателем?
Наиболее полным и исчерпывающим ответом на этот частный вопрос, а равно и на более общие вопросы, служит душераздирающая история неудачливого преподавателя истории (прошу прощения за плохой каламбур) Огюста Маке.
В 1838 году он написал драму 'Карнавальный вечер', которую отвергли все театры. На том и закончилась бы карьера молодого человека, если бы у Маке не было друга Нерваля, а у того - друга Дюма. Да здравствует дружба: Нерваль отдал пьесу Дюма, тот ее быстренько переделал и 14 января 1839 года состоялась премьера. Маке ожил, как привядший цветочек после щедрого июльского дождя, и принес Дюма кусочки какого-то исторического романа, которые тот основательно перелопатил и довел до кондиции, то есть до уровня хорошего авантюрного романа под названием 'Шевалье д`Арманталь'. Такие тексты с руками отрывал издатель популярнейшей газеты 'Ля Пресс' Жирарден, но тут вышла заминка. Дело в том, что Дюма хотел честно подписать текст 'Дюма-Маке', но издатель выдвинул страшный, непробиваемый довод против двойной подписи. 'Роман, подписанный А.Дюма, стоит 3 франка за строку, а подписанный 'Дюма-Маке' -- 30 су'.
Расстроенный Дюма бросился к своему соавтору и, темпераментно размахивая руками, пересказал свой диалог с Жирарденом. Маке был француз, следовательно, он был расчетлив, и благоразумно счел, что лучше 8 тысяч франков и немедленно, чем имя над заглавием.
С того и пошло. Маке искал источники и писал черновики, которые обрабатывал Дюма. Деньги пополам. Никто не высказывал недовольства до тех пор, пока Маке не оглянулся окрест себя, и душа его не стала уязвлена. О нет, не народные страдания заметил господин Маке. Его поразила до глубины сердца невообразимая популярность компаньона. От аристократки до гризетки, от биржевого маклера до расклейщика афиш - все читали Дюма, все бредили Дюма, все восхищались Дюма. А что Маке, где Маке? А Маке никто и не знает. Маке как бы и нет.
Не знаю, в тот момент или чуть позже разбилось сердце мсье Огюста, но события начали развиваться с карнавальной быстротой. Маке поругался с Дюма и пошел в суд. Лакей нес за ним пухлые портфели, набитые бумагами. Как вы догадываетесь, это были рукописи г-на Маке, черновики великих романов про трех мушкетеров, про королеву Марго, про любовь и месть Дианы де Монсоро (и т.д.). Вывалив перед судьей эту груду исписанных листков формата А4, Маке потребовал справедливости. То есть признания его, Огюста Маке, соавторов всех бестселлеров, подписанных именем Александр Дюма.
Доказательства Маке показались серьезными, и делу дали ход. Были тщательно изучены и черновые рукописи, и напечатанные романы. И неизвестно, кто нервничал больше в роковой день оглашения приговора: Дюма, которому изрядно осточертели все эти передряги, или Маке, для которого в прямом смысле слова решался вопрос о литературном бессмертии.
Наконец появился судья. Он был спокоен и невозмутим. Окинув взглядом бывших друзей и напряженных, как гончие перед охотой, репортеров в зале, он взял в руки листок бумаги и принялся читать решение суда хорошо поставленным голосом. Не стану утомлять вас стилем французских судейских середины 19 века. Вкратце сказанное судьей можно свести к следующему.
'Да, - сказал судья. - Мы изучили все представленные нам материалы. И должны признать, что господин Маке проделал много исследовательской работы по заказу господина Дюма, а также написал множество черновиков. Фактически он был правой рукой господина Дюма. Но, как признает сам господин Маке, за свою техническую работу он получил сполна все, что ему причиталось. Вопрос в том, можем ли мы сказать, что роль господина Маке не ограничивалась ролью технического помощника? Можем ли мы сказать, что он является соавтором знаменитых романов?'
Пауза. Оба участника процесса, а также зал замерли.
'Изучив все представленные нам материалы, мы должны ответить на данный вопрос отрицательно'.
Шум, гам, бледность Маке, сияющая улыбка Дюма.
'Но как же так?' - выкрикнул какой-то репортер.
Судья развел руками. 'То, что писал господин Маке, действительно черновики, которые никогда не стали бы романами, если бы к ним не прикоснулся своим пером господин Дюма. Все вышеперечисленные произведения - творения Дюма и только Дюма: он их задумал, он вдохнул в них душу. Он их отец. А Маке: Маке в лучшем случае был повивальной бабкой'.
Зал захохотал. Суд закончился.
Если вы сомневаетесь в его справедливости, то напрасно. Дюма не подкупал судью и не вводил в заблуждение экспертов. И лучшим тому доказательством служит дальнейшая судьба Маке, который, разумеется, и после суда твердил, что подлинный автор 'Трех мушкетеров' и проч. - он, а не халтурщик Дюма. Твердить-то Маке твердил; а вот написать ничего стоящего так и не сумел.
Вдумайтесь: у него была возможность бросить на стол козырную карту, убедить если не суд, то общественность, написав роман 'как Дюма', 'в стиле Дюма', наконец, 'лучше Дюма'! За издателем дело бы не стало: и тогда, и теперь нет лучше способа прославиться, чем умеренный скандал. Вперед, господин Маке! Напишите свою книгу, только свою, и посрамите разжиревшего рабовладельца!
Увы, мсье Маке так и не стал автором бестселлеров - как не был он им до встречи с Дюма. Ибо рутинная техническая работа - это одно, а талант - совсем другое. Придумать схему, сюжет может любой человек с развитым воображением (кстати, в наше время эта проблема решена, и если не в книгах, то в титрах фильма можно увидеть: 'идея - Сидоров, автор сценария - Петров, режиссер - Бендер-Задунайский'), но вдохнуть в мертвую схему жизнь дано только Мастеру. Каковым был Дюма. И только Дюма:
Кстати, история мсье Маке служит ключом к разгадке самого феномена 'литературного батрачества'. Время от времени в современных СМИ появляются жалобы духовных наследников соавтора Дюма, страдальцев, которых безжалостно эксплуатируют издатели. Они охотно рассказывают о своих мучениях, забывая ответить на один вопрос: а что вообще заставляет их играть малопочетную роль литературных негров? Ну никто же не идет на такую работу, умирая с голоду, это очевидно. Тогда в чем проблема? Есть талант - пиши, старайся, штурмуй издательства, пробивайся под своим именем. Ответ становится ясен, когда мы раскрываем книжечки в мягких обложках, написанные 'литературными неграми'. Это чтиво, причем чтиво в самом убогом исполнении, лишенное грана оригинальности. Не потому работают 'негры' на дядю, что их заставляют под дулом автомата, а потому, что больше ни на что не способны. И загадки тут никакой нет.
Но есть другая загадка - загадка не бездарности, но загадка гения, в текстах которого, помимо сюжета, системы образов, стиля и прочих составляющих, вычленяемых литературоведами, всегда есть нечто, не выразимое словами. Есть некий 'нерастворимый осадок', что-то неуловимое и не поддающееся копированию. Великий дар - это не только великий труд, но и великая тайна. И нет тому лучшего доказательства, чем романы Дюма - ибо как ни прозрачны его приемы, как ни изучены секреты, второй Дюма так и не появился ни в одной литературе мира.