Аннотация: Впервые опубликован в литературном Интернет-журнале "Заповедник", #40
ПОНЕДЕЛЬНИК
Памяти Н.М-ой
Сегодня все вещи сговорились против меня, ничего не отыскивается. Обычно не сразу, но отыскивается все - свитер за креслом, колготки под кроватью, джинсы еще где-нибудь, где им не положено быть и где они неизвестно как очутились. Но сегодня я не могу найти ничего, и стою и плачу, как дура, в верхе от пижамы посреди комнаты, заваленной всяким хламом. Особенно много хлама на столе - от глянцевых журналов, когда-то купленных, чтобы издеваться над ними и прочитанных до конца, до кожуры когда-то съеденных апельсинов. Все свалено в кучу - крем для рук, газета с телепрограммой за прошлый месяц... телевизора уже нет, а газета осталась, абсурд какой-то... книжки, диски, бумажки, обрывки и остатки чего-то. Не могу смотреть на этот стол, на эту комнату. Лучше уйду куда-то. Но куда я уйду, если мои вещи объявили мне бойкот?
Ужасно сегодня день начался, словно набираешь его на компе, забыв переключить клавиатуру с английского на русский. Я отчетливо помню, что сегодня я что-то должна сделать, но что? Позвонить? Пойти? Утопиться? Выйти замуж? Или убраться у себя в комнате? Я не могу вспомнить, что я должна сделать, и это пугало б меня, если б меня еще хоть что-нибудь пугало в этой жизни. Страх - это хорошо, это яркие краски, а в моей жизни все серое, и уже давно. Не помню, сколько месяцев, но давно. Сначала были все оттенки серого - от светлого, жемчужно-серого до цвета асфальта, а теперь один асфальт. И черный кофе днем и ночью, громадными чашками, в каждой по 5-6 чайных ложек растворимого кофе, совершенно ужасный кофе. Гадость страшная. Зачем я его пью? Бальзак умер от такого кофе. Ну, не от такого, но похожего. А я еще и не Бальзак. Он был жирный, а я вешу 50 кг. Хотя, нет, наверно, уже меньше. Давно не взвешивалась. Вот еще чепуха - взвешиваться. Кому это надо? Кому какое дело, сколько человек весит? Что, на мясо меня продавать будут, что ли?
Все чепуха, все ерунда и плесень. Вчера включаю приемник, а там на всех каналах Земфира. И как жить в таком мире? Как жить в таком мире, я вас спрашиваю, господа? Кто-нибудь спрашивал у меня лично, хочу ли я слушать Земфиру? И не верьте этим хит-парадам, все хит-парады составляют ди-джеи радиостанций хмурым ранним утром с большого бодуна (как я сейчас). И музыку эти ди-джеи ненавидят всем сердцем. Точно так же, как кутюрье-педерасты, придумывавшие всю женскую моду, ненавидят женщин. Только Шанель... Да и то... Рюшечки, бантики, длина до колена, искусственный жемчуг - все-таки и она была провинциальной мещанкой. А я вот хочу ярко-красный кожаный комбинезон в обтяжку. И так ходить по улицам, пугая обывателей. Но к нему надо побрить голову, я уже прикидывала - кроме лысины, никакая прическа не идет, а на это я пока не могу решиться. Я уже обкромсала себя до минимума, но какая-то растительность на голове еще есть. Вот так... обыватели могут еще чуть-чуть пожить спокойно. И комбинезон, наверно, стоит кучу денег, и я даже не знаю, где его можно купить. Да и не нужен мне никакой комбинезон, это я так, от не фиг делать, забавляю себя неизвестно чем.
А что мне нужно? Чего я хочу? Когда-то были грандиозные планы, например, я хотела петь в Венеции. Не в гондолах. На улицах. Петь в Венеции стихи Бродского - по-моему, великолепно. И петь именно по-русски, на языке оригинала. Уличная певица в Венеции, поющая стихи Бродского. Ради такой судьбы можно было и пострадать немного, и поголодать, и что угодно, только, к сожалению, я не умею петь. И Бродского почти не читала - так, пару стихотворений. Ну, знаю наизусть "Ни страны, ни погоста", так на одном стихотворении далеко не уедешь. Но все равно, представьте себе: узкая улица старой Венеции, мутные воды канала, старый-престарый дом с решетками на окнах, и на двери решетка, вечер, у стены стоит тонкая женщина в черном длинном шелковом платье, без всяких украшений, возле нее двое смуглых молчаливых мужчин с гитарами, сидят у ее ног, и она поет очень печально и очень хорошо о безнадежности возвращения и бессмысленности пути ... ну, я не знаю, ну как такое может не понравиться? Я закрываю глаза и вижу это. Я даже ощущаю запах венецианских каналов - запах гнили, конечно. Все гниет, весь этот мир, от канала до апельсина. Но я пою и тут подходит незнакомец и дарит мне темно-красную розу... Нет, черт побери, за такое мгновение жизнь отдать не жалко!
Хотя, если вдуматься, то не стоит. Жалко.
А не сделать ли мне какую-нибудь пакость? Например, заткнуть ванну и пустить воду. Через час с криками прибегут соседи, громко хлопая крыльями. Они будут презабавно орать, и рожи их покраснеют, и вены на лбу надуются. Моя вода зальет их уютные квартиры, и все утонет, испортится, вздуется и размякнет. Так им и надо. Они сплетничают, жрут мясо ни в чем не повинных кур и никогда не смотрят в небо. Я, правда, тоже не смотрю... Но мне можно, а им - нельзя. Они не хотели петь Бродского на улицах Венеции. Они вообще не знают, кто такой Бродский. Им надо непременно сделать пакость, только с потопом не выйдет. Нечем заткнуть дырку в ванной. Ладно, пусть поживут еще немного. Я добрая! Я отменяю вселенский потоп.
И все-таки, что я хотела сделать? Надо записывать. Завтра же куплю записную книжку и все буду записывать. Нет, записная книжка - банально. Куплю мел и буду писать на стенах. В пятом классе я украла кусок мела. И съела. Бедному организму не хватало кальция. В девятом классе я украла парня у подружки. И выплюнула. Он мне не пошел. Я у-жу-жасная преступница. Меня надо примерно наказать. Почему бездействует Гаагский трибунал? Я совершила преступление против человечности. Я просрала собственную жизнь... у-у-у, а-а! ... Больно. Все еще больно.
От меня все сбежали. Сначала родители - на тот свет, потом кот Капитон - за драной рыжей кошкой в никуда, потом муж - за другой кошкой, потом - друзья, а теперь и последние колготки. Фу, напустила трагизма. Теперь воняет, надо будет месяц комнату проветривать, как после паркетного лака. Что за манера все усложнять, как будто непонятно, что все это мусор, все несущественно, и так ясно, что если не удалось главное - петь в Венеции, то все остальное неважно, потому что даже не оставь меня это все - то все равно бы жизнь не удалась, потому что я здесь, а не там, в Венеции, в черном платье, с двумя аккомпаниаторами и темно-красной розой в руках.