Аннотация: Через сорок лет после увлекательных событий 1913 г. героиня "Флорентийского кинжала" снова берется за расследование...
Написано было четко и недвусмысленно: "25 мая, Парк культуры, статуя "Девушка с веслом", с 9 до 11 вечера. Жди. Я буду. Нина". Но разве так назначают свидания? Разве так Татьяна писала Онегину? Если бы Нина сама не вручила ему записку в руки, он подумал бы, что это какой-то розыгрыш. Честно говоря, он и сейчас не слишком верит, что она придет.
Андрей Воздвиженский вздохнул, в сотый раз перечитал коротенькое послание, снова спрятал его в нагрудный карман, потом посмотрел на часы. Уже без четверти десять. Когда он пришел в парк, здесь еще бегали по дорожкам детишки, а на скамейках вязали бабушки. Но вскоре день догорел, и старые и малые разошлись по домам. Трава покрылась холодной вечерней росой, зажглись золотые шары фонарей, и на аллеях появились держащиеся за ручки парочки. Андрей провожал их завистливым взглядом: что-то подсказывало, что с Ниной ему так пройтись не доведется.
Незаметно прошло еще полчаса. Парк совсем опустел. Из глубины аллей пополз туман, окутал пруд и девушку с веслом. Какая-то птица с резким криком пронеслась над головой, и Андрей вздрогнул. Никто не придет, теперь это очевидно. Но вместо того, чтобы отправиться к выходу из парка, Андрей присел на скамейку возле куста жасмина, твердо решив дождаться одиннадцати часов, и это абсурдное решение говорило о том, что парень по-настоящему влюблен.
Что ж, пусть не пришла, пусть эта майская ночь напрасна: он ни о чем не жалеет. Он хотел прочесть Нине стихотворение Блока, и он прочтет его вслух, хоть ее и нет здесь, хоть здесь нет ни души. Негромко, точно робея перед самим собой, Воздвиженский прочитал "Май жестокий с белыми ночами! Вечный стук в ворота: выходи!", и на миг ему почудилось, что Нина подошла пришла, что стихи, подобно заклинанию, привели девушку в магический круг любви. Но иллюзия тут же рассеялась: к скамейке подошла не Нина, а провонявший махоркой старик в телогрейке.
- Вот уж не думал, что комсомольцы помнят Блока, - сказал он, как прокаркал. - Вы ведь комсомолец, правда?
- Комсомолец, - неохотно ответил Андрей. Ему стало неловко, что этот человек слышал его декламацию, да и вообще, он был здесь совершенно лишним.
- Студент, должно быть? - старик уселся рядом, как ни в чем ни бывало, и вытащил из кармана самокрутку. - Курите?
- Нет, спасибо.
Андрей заметил, что левая рука старика похожа на клешню - на ней не хватало мизинца и безымянного пальца.
- Я спрашиваю, студент?
- Студент, - буркнул Воздвиженский.
- И я был когда-то студентом, - затянулся с наслаждением старик. - Почти сорок лет тому назад я вот так же сидел на скамейке и ждал ее.
Андрей повернул голову к старику, впервые почувствовав к нему нечто вроде интереса.
- И она пришла?
- Пришла, опоздав на час. А опоздала, потому что писала стихи.
Мне этот май сомненьем душу выжег,
И не найти заветные слова.
Нет ничего, что дальше мне - и ближе -
Чем глаз твоих родная синева.
Прочитав строфу, старик надрывно закашлялся. Откашлявшись, он спросил с гордостью в голосе:
- Ну, как? Хорошо написано?
- Хорошо, - искренне согласился Андрей. Стихи ему понравились, потому что были созвучны его настроению.
- Это она посвятила мне. А вам посвящали стихи? То-то же. У нас был лирический туман, а у вас - транспарант и барабан, - старик внезапно засмеялся хриплым, неприятным смехом, и мимолетное очарование вечера исчезло. Осталась суть: он, Андрей Воздвиженский, торчит в пустом парке на ночь глядя в обществе полубезумного старика, хотя ему завтра в восемь утра сдавать зачет по истории ВКП(б).
- Всего хорошего, - Андрей поднялся и зашагал по аллее, не оглядываясь. Старик ничего не ответил.
Воздвиженский уже подошел к выходу из парка, как внезапно услышал крик, тут же оборвавшийся. Андрей оглянулся, но не увидел ровно ничего, кроме светящихся в тумане фонарей. Он даже не был уверен, что этот крик издал человек - возможно, кричала какая-то птица, товарка той, пролетевшей над его головой. Но если бы не поздний час, не завтрашний зачет и не накатившая внезапно усталость, Воздвиженский вернулся бы в парк, хотя бы из любопытства. А так он постоял с минуту, колеблясь, потом махнул рукой и потопал на остановку трамвая.
2
Это было не первое дело Аркадия Пташко, но первое, в котором фигурировал труп. 26 мая 1953 года работник Центрального городского парка культуры и отдыха Беспалый Т.Р., подойдя в 7 утра к пруду, обнаружил в нем всплывший труп. Личность покойного была установлена быстро: им оказался некий Агабеков Руслан Алишерович, родился в 1883 г. в г.Баку, беспартийный, прописанный по адресу: ул.Кирова, д.18. В морге Пташко сразу узнал старика, несмотря на посиневшее лицо: он не раз чистил у него ботинки. Агабеков - маленький, жилистый, смуглый - неизменно сидел с восьми утра до шести вечера на перекрестке улиц Щорса и Карла Маркса, разложив рядом с собой щетки и баночки с ваксой. Последний представитель некогда столь многочисленного племени уличных чистильщиков обуви, Агабеков казался Пташко чем-то вроде местной достопримечательности, и при виде его тела молодой следователь ощутил горечь и болезненное недоумение: ну кому могла понадобиться смерть безобидного старика?
А в том, что имело место убийство, сомневаться не приходилось: на теменной части головы Агабекова был обнаружен след от удара тупым предметом, предположительно - камнем. По мнению экспертов, смерть наступила около полуночи. Учитывая, что непосредственной причиной смерти стало утопление (в легких было полно воды), картина вырисовывалась следующая: преступник оглушил жертву ударом по голове и столкнул в пруд, где она захлебнулась. В крови Агабекова обнаружился алкоголь, так что, возможно, в последний раз в жизни старик выпивал со своим убийцей.
После ознакомления с материалами экспертизы в голове Пташко сформировались целых три версии.
Первая: Агабекова убил один из уголовников, появившихся в их городе после мартовской амнистии. Хотя населению велено было ничего не сообщать, сводки МВД с каждым днем становились все тревожнее. Но этой версии противоречило золотое обручальное кольцо, толстое, широкое, оставшееся на пальце Агабекова: грабитель непременно снял бы его.
Согласно второй версии, Агабекова убили по ошибке, с кем-то попутав. В ее пользу свидетельствовали безобидность старика и отсутствие видимых мотивов его убийства, против - его характерная внешность: Агабекова трудно было с кем-то спутать. Разве что в тумане и полумраке, да и то сомнительно.
Третья версия Пташко казалась наиболее вероятной: старика убил случайный - или не случайный знакомый - во время внезапно вспыхнувшего конфликта на почве совместного распития спиртных напитков. Иными словами, Агабекова отправил в мир иной его собутыльник.
Осмотр полуподвального помещения по ул.Жданова, 8, где жил Агабеков, и опрос соседей вроде бы подтверждал эту версию. Вроде - потому что на каждое "за" тут же находилось "против". В комнате Агабекова и впрямь нашлась пустая бутылка из-под вина "Киндзмараули", причем микроскопические капли, еще уцелевшие на внутренних стенках, свидетельствовали, что вино было выпито совсем недавно, вполне вероятно - накануне убийства. Но все отпечатки пальцев на бутылке принадлежали Агабекову. Конечно, вполне возможно, что он все время наливал гостю, не выпуская бутылки из рук, но соседи дружно утверждали, что никаких гостей 25 мая у Агабекова не наблюдалось. Более того, в тот день его вообще видели только утром, когда он шел на работу. Поскольку щетки и вакса - "орудия производства" чистильщика обуви - лежали на табуретке в углу комнаты, Агабеков позднее возвращался домой, но, судя по всему, один и ненадолго.
Факт регулярного злоупотребления алкогольными напитками со стороны старика соседи дружно отрицали, однако иногда Агабеков мог и поддать - и в компании, и без оной. Компанию ему обычно составляли еще один старик - Степаныч, умерший на эту Пасху, и одинокий 50-летний жилец из 2-й квартиры - Иван Сергеевич Голоногов. Однако привязать Голоногова к делу не представлялось возможным, так как он работал вахтером и с 20 вечера 25 мая до 8 утра 26-го находился на дежурстве.
Единственный след - правда, нечеткий и теряющийся в тумане - появился после разговора с дворничихой дома номер 8, Прасковьей Егоровой, занимавшей вторую часть полуподвального помещения. Ее комнату от комнаты Агабекова отделяла хлипкая фанерная перегородка, так что дворничиха слышала все, что происходит у соседа. По ее словам, за день до убийства к старику под вечер приходило двое "приличных мужчин в шляпах". Гости сидели долго, часа три, и все время разговаривали, но о чем - неведомо, потому что говорили не по-русски. По интонациям дворничихе показалось, что гости как будто уговаривали Агабекова, а тот не соглашался.
- Он на них потом кричать начал, а они осерчали, да и вышли, хлопнув дверью, - закончила свой рассказ дворничиха.
- В котором часу гости ушли?
- Около десяти.
- Вы могли бы узнать этих людей?
- Да я их в окошко видела мельком, как узнать? Плащи и шляпы дорогие у них были, это да. У одного плащ серый, а у другого - темно-синий. А, еще у одного портфель был в руке, как у начальника. Портфель темно-красный, тоже дорогой, должно быть.
Вечерние гости не на шутку растревожили Аркадия. Кто такие, зачем приходили, и, главное, почему говорили на иностранном языке? Шпионы? Диверсанты? Правда, начальник следственного отдела Евгений Харитонович, предположил, что это мог быть язык одного из народов Кавказа, откуда был родом покойный, но согласился с Пташко: в этом направлении стоит рыть. Аркадий дал себе слово оправдать доверие начальства и найти загадочных незнакомцев во что бы то ни стало.
3
Илария Павловна Воздвиженская уже давно готовила завтрак для троих: себя, племянника Андрея и соседа по коммуналке Аркадия. За десять лет, прожитых в этой квартире, Аркадий стал для Иларии Павловны если не родственником, то свойственником. Когда она приехала в этот город с едва живым, почти невесомым после блокады Андреем, мать Аркадия помогла ей выходить мальца. А потом уже Илария Павловна ухаживала за соседкой, просившей перед смертью не оставлять шестнадцатилетнего подростка. Смерть матери Аркаша перенес тяжело, забросил учебу, и если бы не настойчивость Иларии Павловны, произнесшей целую речь на педсовете, его бы исключили из школы. Но обошлось, и сейчас за Аркадия переживать не приходится, разве что остается пожелать, чтобы хоть чуть-чуть времени оставил для личной жизни. Вот и сейчас: завтракает, а мысли где-то далеко, вокруг очередного дела, и даже не чувствует вкуса еды.
Андрей тоже улетел мыслями далеко, но тут все понятно: влюбился. Ничего не рассказывает - видать, нечего рассказывать, похудел, побледнел, хорошо хоть сессию не завалил. Возраст такой, ничего не поделаешь.
- Сложное новое дело? - спросила Илария Павловна Аркадия, наливая себе чай.
- Угу, - кивнул тот. - Убийство.
- В трамвае рассказывали, что в театре кого-то зарезали прямо в ложе, - поднял голову Андрей. - Капельдинер входит - а там труп в луже крови.
- Я б таких распространителей слухов... по законам военного времени наказывал.
- Но согласись: благодаря амнистии много уголовников оказалось на воле, - заметила Илария Павловна. - И еще больше окажется. Боюсь, нас ждет непростое лето.
- Так не было убийства в театре? - переспросил Андрей.
- Вот пристал! В парке культуры было убийство. Доволен?
- Серьезно? Про парк?
- Да. Но это все, что я имею право рассказать, - насупился Аркадий.
Илария Павловна заметила, что ее племянник переменился в лице. Она хорошо знала это выражение: оно появлялось у Андрея, когда он не знал, на что решится.
- А когда произошло убийство? - спросил Андрей.
- Не имею права...
- Да ладно. Я был 25 мая в парке вечером...
Тут переменился в лице Аркадий.
- В котором часу?
- С половины девятого до одиннадцати вечера. У меня там было... была одна встреча... которая не состоялась... но дело не в ней. Я встретил странного человека, то есть он ко мне подошел. Внезапно, в пустом парке, ближе к одиннадцати.
- Так, - решительным движением отставил чашку Аркадий. - Рассказывай все подробно.
- Сижу я на скамейке, читаю стихи Блока вполголоса. Настроение такое нашло, лирическое. И вдруг из тумана возникает старик лет семидесяти, курящий махорку, садится рядом и вступает со мной в разговор. Рассказывает, что ему когда-то какая-то женщина стихи посвящала и на свидание опоздала. Я две строчки запомнил: "Мне этот май сомненьем душу выжег, И не найти заветные слова". Дальше какая-то "синева"... не помню.
- Что он еще говорил? Делал?
- Закурил самокрутку. Мы разговаривали всего ничего, но старик мне показался странным. Подозрительным.
Хорошо, что ни Аркадий, ни Андрей не взглянули в эту минуту на Иларию Павловну, ибо она не просто переменилась в лице, а побледнела, как мертвец. Вслед за этим к щекам прилила кровь, и лицо из мертвенно белого стало красным, а сердце бешено заколотилось.
Она могла запросто продолжить строфу - потому что написала это стихотворение. Тот, кому оно было посвящено, дал ей слово, что никому и никогда не расскажет о нем. Стихотворение было их тайной, чем-то, о чем знали только двое на Земле. А потом он погиб. Погиб, нарушив клятву? Или... Но нет, это немыслимо.
- У него примета есть особая: на левой руке двух пальцев не хватает, - продолжал Андрей.
О Господи, это он! Он жив. Невозможно, невероятно, но он жив. Пятнадцать лет она поминала его, как усопшего, пятнадцать лет скорбела и тосковала. А он оказался жив и, более того, находится в том же городе, что она. Его непременно надо разыскать.
- Это очень важная информация, - признал Аркадий. - Старика этого непременно нужно найти.
- Думаешь, он имеет отношение к убийству?
- Не исключено. Что он делал в парке в это время, а? И потом, возраст подходящий: убитому тоже семьдесят лет. Не исключено, что они были знакомы прежде, и 25 мая в полночь просто свели давние счеты.
Илария Павловна наконец овладела собой и вступила в разговор.
- Ты столько уже нам рассказал, Аркадий, что можешь и личность убитого назвать. Мы его случайно не знали?
- Это старик, чистильщик обуви с перекрестка Щорса и Карла Маркса, - раскололся Аркадий. - Агабеков фамилия. Кто-то тюкнул его по голове - и в пруд. Ладно, мне пора. Спасибо, Илария Павловна, за завтрак.
- Пожалуйста, - автоматически ответила пожилая женщина, погруженная в свои мысли.
- А я его знал немного, покойного то есть, - заметил Андрей. - Однажды я с ним разговорился, и он сказал, что до сих пор тоскует по Баку. Он оттуда родом.
Илария Павловна словно пробудилась от сна.
- И когда он оттуда уехал? Не говорил?
- Я так понял, что давно. Спасибо, я тоже пошел, - поднялся Андрей.
Но тетушка не услышала его, снова погрузившись в размышления.
4
Это только дурачки да тунеядцы наподобие Светки с третьего этажа могут думать, что у дворничихи легкая работа: помахала с утра метлой и сиди, чаи гоняй до вечера. Чаи, как же. Особенно зимой, когда подрываешься с постели в пять утра, чтобы лед с тротуара сколоть, снег собрать. Да и летом не лучше. Попробуй пять этажей перемыть, ведра тяжеленные с водой потаскать по лестницам. Кто все это делает, Пушкин? А если и выпадет минутка отдыха, так живо найдутся те, кому до тебя дело есть. Сегодня вот, только пообедать присела - стук в дверь. Какая-то женщина пожилая, на вид приличная, на учительницу похожа, говорит - знакомая покойного Алишеровича, узнала о его смерти, оченно переживает, переживанием поделиться хочет. Пришлось впустить, не на пороге же разговаривать, тем более что женщина с чекушечкой пришла.
Выпили чуть, помянули бедного. Вот ведь как: старик, а своей смерти не дождался. Все урки проклятые, выпустили их из лагерей, они и пошли лютовать. И зачем только Алишерович в парк поперся на ночь глядя? Женщина эта тоже удивлялась, расспрашивала. А что расспрашивать? Жил старичок, безобидный, как дитя малое. Ни тебе с глупостями пристать, ни побуянить. Как выпьет - или песни поет по-своему, или спать ложится. У меня, говорил, все в прошлом. А что в прошлом, она не расспрашивала, а он не рассказывал. Степаныч, земля ему пухом, как-то сказал, что сдается ему, будто Алишерович прячется от кого. Ну да, так прятался, что весь день сидел на людном месте в центре города. И документы у него были в порядке, это она от участкового знала.
Всякое бывает в жизни. Вот те двое, которые приходили к Алишеровичу перед смертью, кто они ему? Может, и родственники какие. По возрасту они ему в сыновья годятся. Может, и сыновья. Эта женщина, знакомая Алишеровича, тоже ими заинтересовалась. Но по-бабьи, чепуху какую-то выспрашивала: видала ли я их ботинки, слышала ли шум машины после того, как они ушли. Ну я и ответила, что ботинок не видала, шума не слышала. Да и какая разница? Не в том дело, кто в каких ботинках, чистых или грязных, а в том, что не знаешь, где тебя судьба подстережет. Пойдешь в парк погулять - и напорешься на зэка с пером.
Только спровадила гостью - опять молоденький следователь пожаловал. Не видела ли, говорит, старика в телогрейке, курящего махорку и без двух пальцев на левой руке. Может, он приходил к Алишеровичу? А я никакого старика в глаза не видала. Хорошо хоть недолго голову морочил, ушел. Я ему так и сказала: вы урку ищите, как пить дать, кого-то из блатных работа. И то ли еще будет, люди говорят: мильон урок выпустили из лагерей.
5
Аркадий составил список гостиниц - благо, в их городе было всего четыре, и начал с той, что была расположена неподалеку от ул. Жданова. К его удивлению, первым, кого он заметил у стойки, была Илария Павловна, о чем-то задушевно разговаривающая с молоденькой женщиной-администратором.
- Моя ученица, лучше всех сочинения писала, - сказала Илария Павловна, с улыбкой глядя на собеседницу. - Вот, зашла проведать. Спасибо, Маринка, и всего хорошего. Маме привет передавай.
Илария Павловна пошла к выходу, а Аркадий принялся расспрашивать Марину - не останавливались ли в последнее время в гостинице "Заря" двое мужчин лет сорока пяти - пятидесяти, в темно-синем и сером плащах, возможно - иностранцы, возможно - уроженцы Кавказа. Но его ждало разочарование: в "Заре" постояльцев с подобными приметами не наблюдалось.
Пташко удивился бы еще больше, узнай он, куда направилась Илария Павловна, выйдя из гостиницы. А пошла почтенная пожилая учительница не в библиотеку и не в Дом культуры, а в единственный приличный ресторан в городе, с начала века носивший гордое имя "Астория". Как его не пытались перекрестить, но старое название не поддавалось, и в итоге победило. В "Астории" у Иларии Павловны тоже был бывший ученик. В школе Алик Морозов числился в отстающих, считался чуть ли не хулиганом, но после армии взялся за ум, женился и пошел работать официантом в "Асторию".
Ресторанный зал в пять часов вечера был почти пуст, и Морозов охотно пообщался с Иларией Павловной, мудро начавшей разговор издалека и так ловко его закрутившей, что Алик и сам не заметил, как подтвердил: в течение нескольких дней у них обедали и ужинали двое мужчин, по описанию совпадающих со странными визитерами Агабекова. Последний раз они приходили неделю назад... ну да, 26 мая. Причем пришли утром, в одиннадцать, попросили приготовить им с собой бутербродов с ветчиной и салат в судках. Пока ждали заказ, выпили бутылку водки на двоих без закуски, хотя вообще они только вино пили. Кто они - Алик не знал, но по обрывкам разговоров понял, что это были командировочные из Москвы.
- Солидные люди, - закончил он рассказ. - Но чаевых не давали.
Из ресторана Илария Павловна вышла в куда лучшем настроении, чем Аркадий из гостиницы. Ее предположения, построенные на зыбком песке обрывков фактов и домыслов, начали подтверждаться.
Если допустить, что покойный был не столь безобидной и кроткой личностью, как казалось простым душам, то - очень вероятно - причины его гибели не имеют ничего общего с пьяными разборками и прочей бытовухой. Настоящее Агабекова было прозрачным и простым, можно сказать, подчеркнуто, демонстративно простым - старичок-чистильщик, песни после вина, чистые документы. Но зачем-то в его каморку пришли двое командировочных из Москвы, загадочных командировочных, не пожелавших остановиться ни в одной из четырех гостиниц, но при этом столовавшихся в самом дорогом ресторане. Эти люди не прятались, обедали и ужинали у всех на виду, но не оставили никаких следов своего пребывания в их городе: в ресторане, в отличие от гостиниц, паспорт не требуют. Вели себя, как начальство, чаевых не давали, а на утро после убийства - и перед отъездом, не случайно просили приготовить еду с собой - напились. Помянули убитого, что ли? Похоже на то. И похоже, что эти "солидные товарищи" принадлежали к ведомству, о котором все лишний раз боятся упомянуть.
С одной стороны - да, похоже. У этих и конспиративные - служебные - квартиры есть, гостиница не нужна, и деньги выдают на особые нужды в достатке. Может, эти двое в значительных чинах, кто знает? Жили в служебной квартире неподалеку от жертвы, машину гонять не понадобилось. Незаметно для всех, кроме дворничихи, пришли, незаметно ушли. А с другой стороны - зачем им было убивать Агабекова, да еще маскируя убийство под бытовуху, если достаточно выписать ордер на арест? Чертовски похоже на политическую интригу, а от таких вещей лучше держаться подальше. И если бы не еще один человек, которого заподозрили и которого тоже ищут...
6
- ... И тогда я подумал: ну хорошо, жили они на какой-то малине, а питались где? Неужто ни разу в ресторан не зашли? И что вы думаете, Евгений Харитонович: оказалось, эти двое с 22 по 26 мая регулярно посещали ресторан "Астория"! Их запомнили и метрдотель, и официанты. Вроде бы эти двое приехали из Москвы. Получив эту информацию, я направился на вокзал и выяснил, что указанные лица сели на московский поезд 26 мая в 14.30, причем взяли билеты в мягкий вагон.
Пташко рассказывал, чуть-чуть любуясь с собой со стороны - как ему казалось, заслуженно - и не мог понять, почему начальник все сильнее хмурится. Меж тем Евгений Харитонович хмурился именно потому, что Аркадий поработал добросовестно. Хороший парень, толковый, исполнительный. Еще два дня назад он бы похвалил его, а сейчас придется отругать. Эх, сказать бы ему правду - но нельзя, да и не нужно, да и опасно.
- Что хвост распустил, павлин? - с иронией спросил начальник. - Думаешь, есть чем гордиться? Ты неделю отрабатывал ложный след!
- Как, почему ложный? - растерялся Пташко.
- Потому что эти двое к убийству не причастны. Родственники это его оказались, - отвел глаза Евгений Харитонович. - Приехали из Баку просить Агабекова, чтобы он в родные места вернулся. А он не хотел. Поругались они и уехали ни с чем. Так что зря ты неделю потратил. Теперь давай, возьмись за старика, которого студент видел в парке перед убийством. Похоже, старик - из блатных, по амнистии вышел. Я тут запрос за тебя в управление лагерей сделал, описал приметы, но сейчас по амнистии столько освободилось, что ответа ждать долго придется. Сам ищи. Понял?
- Понял. Разрешите идти, товарищ начальник?
- Разрешаю. И это... не переживай - ложный след любой взять может, но учти на будущее.
7
Первыми парк покидают мамочки с маленькими детишками, потом уходят ребята постарше. В сумерках расходятся пенсионеры, и наступает время парочек, прогуливающихся по аллеям меж золотых фонарных шаров. Но наступает ночь, и аллеи пустеют. Парк остается наедине с тьмой, и только тревожные крики птиц да шелест листьев нарушают тишину.
Юное существо, ждущее в ночном парке несбыточного свидания, прекрасно и романтично; пожилое - смешно и нелепо. Но ведь ему некуда идти, просто некуда, а в парке нет лучше места для ночевки, чем эта беседка, призывно белеющая в полумраке. Ранним утром возле беседки она обнаружила махорочный пепел и отпечатки сапог на песке - а кто, кроме отверженного и бесприютного, будет таскать в начале лета тяжелые сапоги с привязанной правой подошвой? Но нужно быть готовой к тому, что никто не придет. Нужно быть готовой к тому, что это не он. Всегда возможна ошибка, путаница, игра случая...
Он появился без четверти двенадцать - вынырнул из тьмы, как призрак. Как же изменили его годы! и все равно она узнала его с первого взгляда, узнала и окликнула.
- Игорь Владимирович!
Он вздрогнул и зашатался, как раненый - потому что он узнал голос.
Первые минут десять они молча смотрели друг на друга, точно никак не могли поверить собственным глазам. А потом их словно прорвало: они начали говорить и не могли наговориться.
- Меня должны были расстрелять, но Ежова сняли, и высшую меру заменили пятнадцатью годами лагерей. Я отбыл от звонка до звонка, и вышел не по амнистии, нет, я не как все, всегда не как все.
- А я была уверена, что тебя расстреляли. Но почему же ты не написал после пересмотра приговора, не дал о себе знать?
- Чтобы утянуть тебя за собой? К тому же я не верил, что выживу. До сих пор не верится.
- Господи, как же странно сложилась наша жизнь: встреча в июле 14-го года, несколько свиданий, а потом бесконечные прощания, и бесконечное ожидание, твое первое воскрешение из мертвых, короткий год счастья, и снова разлука, твоя ссылка, первый арест, второй...
- Я предупреждал тебя еще тогда, в двадцать первом - я человек ненадежный и недолговечный.
- И все-таки ты жив! Жив. Жив.
- И ты жива. А мне сказали, что ты умерла в блокаду.
- Выходит, в этом городе ты случайно?
- Нет. Я в этот город шантажировать приехал, но опоздал маненько.
- Что ты такое говоришь? - удивилась она.
- Я не шучу. Ты знаешь, что в 19-м году я был в Баку, но я никогда тебе не рассказывал, что познакомился там с офицером азербайджанской контрразведки Аббасом Джафаровым. Тогда это был лощеный красавчик с нафабренными усами в белом кителе, вах, все дамочки млели. Когда я встретил его на пересылке в 1944-м, он выглядел намного хуже и звался иначе - Руслан Агабеков. Посадили его по экономической статье, служил он счетоводом и не то насчитал. Он меня узнал, и я его узнал, но мне-то скрывать было нечего, а вот он встревожился и стал сулить какие-то деньги, чтобы я его не выдал. Я его тогда не выдал и без денег, но сейчас решил, что мне не помешает хотя бы временное пристанище - не все ж ночевать на скамейках. Когда я подошел к нему на перекрестке "сапоги почистить", он меня узнал сразу, но прикинулся недоумевающим, дескать, кто я и что от него хочу. И тогда я напомнил ему его подлинное имя и назначил рандеву в полночь...
- Ты убил его?
- Я даже поговорить с ним не успел. Сижу на скамеечке, курю, и вдруг слышу - ворон крикнул. А вороны, они вроде нас, лагерных - птица пуганая, зря кричать не станет. Я на всякий случай укрылся под сенью деревьев, там, где тьма непроглядная, и что ж вижу? Идут по аллее сразу трое: посреди Джафаров-Агабеков, а по бокам два орла-чекиста, я эту сволочь, как в песне, издалека узнаю "по походке". Идут и ведут жаркую беседу на азербайджанском. Когда-то я немного этот язык знал, но почти все забыл, так, пару слов понял: "Скажи", "Нет", "Показания", и одно имя - "Лаврентий". Тебе никто с таким именем не знаком?
- Павлович? - шепотом спросила она.
- Ну да, а чего шептать? Если все так, как я прикинул, скоро товарищ Берия отправится вслед за товарищем Сталиным. Ведь Лаврентий служил там же, где Джафаров-Агабеков. Трудящимся, разумеется, об этом не рассказывали, а зря. Но, может, еще расскажут. Нам посчастливилось дожить до очень интересного времени!
- Погоди... Ты хочешь сказать, что из Москвы приехали два крупных чина, чтобы заставить Агабекова дать показания против Берии? Но тогда это... это заговор.
- Именно. А пьяный Агабеков не оценил своего счастья: его бы увезли в Москву, взяли показания и только потом убрали, а так пристукнули на месте. Они подождали, пока он утонет, и ушли. Противно было стоять и смотреть, ничего не предпринимая, но против тех двоих у меня не было никаких шансов.