Аннотация: Статья впервые была опубликована в "Русском журнале" 21 Мая 2003 года.
Не любить писателя, избравшего эпатаж главным способом конструирования своего биографического мифа, легко. Воспользоваться теми же приемами эпатажа для создания текстов о нем - еще проще. Коллеги и конкуренты, а равно и наиболее развитая часть российской интеллигентной публики не любят Эдуарда Лимонова. Редкий критик, пишущий о нем в последние два года, удерживается от демонстративно шокирующего пинка поверженному, равно как от наиболее скандальных цитат и тщательно подобранных малоприличных эпитетов. И потому мы считаем нужным "отмежеваться", как говаривали в недоброй памяти 1920-30-е, в самом первом абзаце: в заглавии данной статьи нет и тени эпатажа. Тезис выдвинут вполне всерьез, и мы имеем смелость предполагать, что к концу данного текста читатель если и не согласиться с нами, то, по крайней мере, признает за подобной точкой зрения на творчество Эдуарда Лимонова известную легитимность.
Как нетрудно заметить, критики и критикессы едины не только в неприятии личности и политической деятельности Лимонова; столь же дружный хор поет долгую песню о чудовищном противоречии духа и буквы его творчества заветам великих литературных предков. Вследствие этого у иного неопытного читателя, не читавшего доселе ничего, кроме "Голубого сала" - потому что скандал, да журнала "Караван историй" - потому что много интересных картинок, создается впечатление, что Лимонов, конечно, сволочь, но страшный новатор. Такой новатор, аж жуть. Впечатление это, как любое открытие новичка, никоим образом не соответствует подлинному положению вещей.
Лимонов является одним из наиболее традиционных писателей XX века. Это не хула и не похвала, а скучная констатация факта. Да и кем еще может быть провинциальный хулиган 1950-х, заботливо взращенный добросовестной советской школой на полном наборе классиков? В случае с "Эдичкой" все не ново и апробировано опытом предшественников - от маски хулигана до тюремной отсидки. Да и сама технология: позиционирование своих текстов через биографический миф - ноу-хау даже не XX, а XIX века. Первый случай сознательного и умелого ее использования - это, как известно, Байрон. В Германии байроновский образ подхватили и развили романтики, выдвинув знаменитую бинарную оппозицию: "поэт" и "толпа филистеров"; во Франции появляется своя версия в виде "проклятого поэта" и т.д. Тот Эдичка, который предстает перед публикой в ранних стихах и особенно в первом (и оставшемся непревзойденным) романе "Это я, Эдичка" - праправнук "проклятого поэта", утопившегося в Сене на рассвете или умершего от голода на чердаке. Он, конечно, не Байрон - соитие с негром до инцеста недотягивает, - но тоже убедителен и органичен. Настолько, что мало кто верит в существование хотя бы малейших различий между маской и лицом.
Иные знатоки могут заметить, что имидж Поэта как бунтаря и отверженного, противопоставившего себя обществу и его ценностям, все же ближе западной культуре, которая его и породила, и именно на западной почве взросли лучшие его образцы - от романтика из Ньюгетского аббатства до самоубийцы Кобейна. Русскому дискурсу ближе образ не столько бунтаря, сколько народного страдателя, радетеля и учителя. Совершенно верно, и эволюцию в данном направлении проделали все авторы, начинавшие с байроновских образцов - за исключением Лермонтова, так и не успевшего написать ни строчки о страданиях крестьян. Все русские классики от отрицания общества плавно дрейфовали к идеям его усовершенствования - путем постепенного изменения нравов - эволюции (Пушкин), путем радикальной смены общественного строя - революции (Некрасов) или непротивления злу насилием (Лев Толстой). К необходимости "пострадать за народ" пришел к началу 1990-х и Эдуард Лимонов, создавший в 1994 году партию с абсолютно нереальной программой, принесшей ему так много хлопот. Но программа, конечно, дело второстепенное. Вчитайтесь в страстные инвективы любой лимоновской статьи того периода - в них клокочет вечный, неистребимый аввакумовский пыл, помноженный на отличительную черту российской интеллектуальной элиты - убежденность, "что эту страну надо "спасать", что в ней что-то неладно" (Б.Хазанов). В этом порыве все едины, и Солженицыну, задающему нашумевший вопрос "Как нам обустроить Россию?", отвечает Лимонов: "В России нужно менять все, даже выражения лиц..."
Даже радикальность Лимонова носит сэкондхэндовский отпечаток, и он признает это, с завистью отзываясь то о Муссолини, то о Ленине, то о Че. Трудно в России быть радикальнее Петруши Верховенского с его ста миллионами голов, а ведь Петруше уже 160 лет как минимум. Все это уже было, было, и нищий мальчик, желающий покорить столицу, и голодный поэт на чердаке, и борец за народное счастье, брошенный в застенок. Что называется, римейк. Но талантливый.
К счастью, Лимонов - не только биографический миф, но и тексты, в точности совпадающие с трактовкой понятий традиции и новаторства "Энциклопедическим словарем юного литературоведа", где общедоступно объясняется, что новаторство - это не пассивное продолжение опыта предшественников, а творческое развитие оного. Для особо одаренных в детской книжке разжевывается: продолжить традицию Пушкина - не писать похожие на него стишки, как это делал юный Некрасов, а так же глубоко и разносторонне отражать действительность, затрагивать острые проблемы и т.д., чтобы "внутренняя связь возникла при внешнем несходстве". Аналогичное положение излагается в сотнях более серьезных работ и более наукообразным языком, не делаясь слабее от повторений. Так и есть: чтобы продолжить традицию Достоевского, не обязательно поселять героя в Петербурге и одевать его в поношенный сюртук.
В том же "Это я, Эдичка!" присутствует вся парадигма вечных вопросов русской классики и едва ли не полный набор ее излюбленных тем: от бегства до любви как "поединка рокового". Поэт бежит от одной тоталитарной системы, задыхается от одиночества в огромном городе, ищет то, что найти невозможно, пьет, ненавидит, любит, теряет любимую женщину, которую сам шутя сравнивает с Настасьей Филипповной. Конечно, Елена - при всех ее метаниях и завихрениях - не совсем Настасья Филипповна, например, она пользуется тампонами "Тампакс". Но так хоть что-то же, господа, должно измениться за сто лет?! Быт бытом, но ко всем исканиям и поступкам Эдички настолько приложима формула Достоевского о жажде веры и идеале ("О, я хочу, я страстно хочу верить, но не ли у вас идеалов посвятее?"), что вопрос можно считать исчерпанным. Может, герой - и автор - и рад был бы уйти от "дурной, манерной, жеманной, гуманитарной старины" - но некуда. Другого дискурса ни у Лимонова, ни у читателей нет.
Опять-таки согласно общепринятому мнению, вписыванию Лимонова в этот дискурс мешают две вещи: сексуальные сцены и мат. Дескать, не может русский поэт где-то под мостом, да еще с мужиком, да еще с чернокожим. Трудно сказать, чего больше в таких заявлениях: ханжества или невежества. Довелось мне видеть картинку с натуры, когда один господин, прошедший Крым, Рим и все разновидности медных труб, брезгливо держа двумя пальцами лимоновскую книжку, изрек, что такие книги мужчинам читать неприлично. Поскольку он вряд ли нашел там новые слова на букву "х", речь, несомненно, шла о сексе. Непонятно только, отчего гонорея Льва Толстого или посещение Чеховым японского борделя (кстати, в отличие от лимоновской сцены под мостом, заведомо реальные и задокументированные в дневнике и письмах) в сознании рядового потребителя классики вписываются в некие рамки, а Лимонов - нет. Конечно, Толстой и Чехов не доводили многие эпизоды своей сексуальной жизни до ведома массового читателя, но ведь и Эдичка - не совсем Лимонов и уж подавно не Савенко, и если в их тождество свято верят, то это свидетельствует только о масштабе таланта писателя. Точно так поверили в свое время в басню Страхова об изнасиловании Достоевским несовершеннолетней - слишком убедительно писал!
Да и говорить о том, что в русской литературе отсутствует сексуальная тематика, по меньшей мере смешно. Кем там размахивают блюстители морали и старые девы? Тургенев? Пожалуйста, роман "Накануне", приличная семья Елены Стаховой. Отец семейства имеет любовницу, поскольку жена болеет по-женски, а когда любовница далеко, ездит периодически с Шубиным в бордель (помните многозначительный разговор между ними, куда бы поехать "после клуба", гл.ХХIX?). Дочь унаследовала темперамент от отца и отдается возлюбленному до брака: "Так возьми же меня..." Как реалист, Тургенев ничего не скрывает, он просто не задерживает наше внимание на определенных моментах, быстро переходя к высоким материям. Толстой и Достоевский много откровеннее, но речь ведь идет о другом. Во всей русской литературе не происходит легитимизации чувственных отношений между мужчиной и женщиной (см. нашу статью "Тема любви в русской литературе"); внебрачная любовь рассматривается как грех, а тело по-прежнему противостоит духу.
Лимонов без преувеличения героически пытается засыпать эту пропасть, но не получается ни у автора, ни у героя, сколько описаний своих и чужих половых органов ни втискивай в один абзац. Не тело Эдички воет и страдает после ухода Елены, точнее, не в телесной неудовлетворенности там главная проблема. Любит он ее, вот в чем беда. Душа страдает (что полностью подтверждает тезис Толстого о том, чем именно надо удерживать мужчину), и, что самое типичное, герою хочется пострадать. И чем дальше пытается Эдичка убежать от универсальной русской формулы любви как страдания, тем быстрее к ней возвращается. И большие негры тут не подмога. Единственное, что может излечить от несчастной любви к роковой русской красавице (которая, разумеется, тоже несчастна и плохо кончит), - это встреча с другой роковой русской красавицей. С таким очень русским именем Наташа.
Что до мата (уже устало повторяем - отнюдь не Лимоновым впервые зафиксированного на бумаге), то, как ни странно, негативное впечатление от его употребления быстро уменьшается по мере продвижения в глубь текста. К нецензурным словам быстро привыкаешь, не говоря уже о том, что, в отличие от многих других похожих текстов, изъятие мата из лимоновских романов совершенно не уничтожает художественную ткань произведения. Иными словами, как бы ни изгалялись скептики, мат у Лимонова - не главная приманка читателя и самостоятельного значения не имеет. Доказать это очень легко. Берем любой абзац и заменяем нецензурные слова даже не тремя точками, а выражениями более литературными.
"В этом было все, в этом заключалась спокойная разгадка этой женщины - я был нужен ей, как и другие в этом мире, только в той степени, в какой мог быть полезен ей - Розанне. Даже маленькую часть своего времени она не могла уделить мне, даже 30-40 минут, требуемых для прочтения моей книги. Неужели не интересно, что пишет этот русский (или японец, китаец, индиец), который ее сейчас ебет.
Нет, ей было ни хуя не интересно. Каждый хочет, чтоб его любили. Все хотят, от уличного бродяги, ночующего на скамейках, до владельца огромного состояния. И никто не хочет любить сам".
Заменяем.
"В этом было все, в этом заключалась спокойная разгадка этой женщины - я был нужен ей, как и другие в этом мире, только в той степени, в какой мог быть полезен ей - Розанне. Даже маленькую часть своего времени она не могла уделить мне, даже 30-40 минут, требуемых для прочтения моей книги. Неужели не интересно, что пишет этот русский (или японец, китаец, индиец), который сейчас с ней спит.
Нет, ей было ни фига не интересно. Каждый хочет, чтоб его любили. Все хотят, от уличного бродяги, ночующего на скамейках, до владельца огромного состояния. И никто не хочет любить сам".
Большая разница (обращение не к лимоновским фанатам)? Чуть меньше экспрессии, и только.
Суть не изменилась.
В завершение можно было б сказать, что далеко не все написанное Лимоновым равноценно, а кое-что вообще никакой ценности не имеет (хотя лучшее из написанного им навсегда останется в русской литературе), но это ясно даже страусу - если б страус на досуге вздумал заниматься литературоведением. Закончим иначе. Когда изучение Лимонова введут в школьную программу - хотя бы в качестве пункта в дополнительном списке литературы - общественности следует позаботиться о том, чтобы учителя не ставили в качестве темы для сочинений что-нибудь вроде "Герои Лимонова как "лишние люди" или "Онегин, Печорин и Эдичка: сравнительные характеристики". Хотя бы потому, что для героя гораздо страшнее быть убитым пошлостью, чем сражаться с драконами.