Аннотация: Честный, добросовестный предновогодний рассказ. Елка, снег, лирическое - все как положено.
ЖЕНЩИНА С ЕЛКОЙ
Какой таксист не любит поговорить, и особенно с общительным пассажиром? Николай не был исключением, но в этот рейс, что называется, обломалось. Пассажирка - женщина неопределенного возраста - он и лица-то толком не разглядел! - с елкой, вызвавшая такси к привокзальному рынку, как пробормотала адрес, так и замолчала. Даже капюшон пальто с головы не откинула, хотя в машине работала печка. Странноватая какая-то, а может, просто устала или неважно себя чувствует. За десять лет Николай перевозил столько самых экзотических личностей, что неразговорчивой дамочкой его смутить было трудно. Пусть помолчит, а он немного потреплется - не ехать же на другой конец города, да еще перед самым Новым годом, в похоронном молчании.
- Елку купили, значит? А я уже дома поставил, маленькую такую, из веточек. Зато пахнет настоящей хвоей, и сразу настроение особое. Только я ее не наряжал, даже дождик не повесил. Это когда дети маленькие были, мы ее все вместе украшали. А теперь для себя одного стараться не стоит. Жена... то есть бывшая жена... за границей, в Италии, уже 9 лет. Раньше хоть изредка звонила, теперь все, как отрезало. От детей разве что узнаю, как она там, что... Но и с детьми вижусь нечасто. Они взрослые давно, у них своя жизнь. Дочка вот-вот меня дедом сделает - самому не верится, в сорок пять лет - и дед. Но я женился рано.
Почему? - продолжал Николай, хотя пассажирка ни о чем его не спрашивала и даже сидела не шевелясь. - А так вышло. Вернулся из армии, пошел к другу на день рождения, встретил там Веру, и все быстро закрутилось: летом познакомились, а в октябре она уже беременная Сашкой оказалась. Ну кретин, кто ему права выдал! - рявкнул Николай на туго соображающего водителя красной "Ауди", притормозившего перед светофором в последнюю минуту и чуть не врезавшегося ему в задний бампер. - О чем это я? А, да, такое дело, пришлось расписаться, потом Ириша родилась - так и жили. И вот что интересно: самые кошмарные девяностые годы как-то пережили вместе, плечом к плечу, а как немного полегчало в финансовом плане - что-то сломалось. Мать покойная мне говорила: не надо было Веру в Италию отпускать, ясно ж, что не вернется, она не первая, не последняя. А я потому и отпустил, что понял: все закончилось, мы уже чужие. Все, попали в пробку, теперь будем полчаса стоять, - повернулся он к пассажирке, но она сидела по-прежнему безмолвная, безучастная.
С минуту помолчал и Николай, а потом прорвало, и он уже не этой кукле в бежевом пальто с дурацким капюшоном рассказывал о своей жизни, а внезапно - ни к месту, ни к времени - исповедовался перед собой.
- Мне Вера в ночь перед отъездом сказала: "Я знаю, ты меня никогда не любил". А я промолчал, не хотел лгать. Потому что в самом деле - не любил. Смешно, но ведь бывает так: за всю жизнь я любил одну-единственную женщину. С четырнадцати лет, как впервые ее увидел, и до сего дня, наверное. Как сейчас помню: осень, дождь, в классе полутемно, первый урок. Входит наша классная, включает свет - "чего это вы в темноте сидите?" - и я увидел рядом с ней новенькую, тоненькую, растерянную. "Прошу любить и жаловать: ваша новая соученица Наташа Непийпиво". На перемене Гришка Зубаткин, царство ему небесное, попытался что-то пошлое сострить насчет фамилии новенькой, и я ему нос расквасил. Вот так началась моя любовь - с записи в дневнике и вызова родителей.
Я ей не говорил ни о чем, но она знала, и я знал, что она знает. И все стены в округе были исписаны моими признаниями - без имени-фамилии, только инициалы, и зимой я веткой на снегу под ее окнами выводил "я тебя люблю", и снова без подписи. Любил, и сам стыдился своей любви, как бывает у мальчишек. Какой же дурак я был, какой дурак! Ладно, детство там, отрочество, можно понять. Но потом ведь подросли, а я дальше вел себя, как последний дурень.
Мне казалось тогда - я ее недостоин. Она - умница, отличница, "спортсменка, комсомолка, красавица", а я так - рядовая человекоединица, серый троечник. А она и впрямь оказалась смелее, сильнее меня - потому что призналась первая, тогда, на выпускном. Но только и было два месяца нашего счастья, даже меньше, потому что она уезжала в Москву поступать. И поступила, а осенью меня забрили - я в школу в восемь лет пошел. Но еще до моего призыва и до ее отъезда на учебу мы поругались, по-глупому, из-за ерунды - как ссорятся в семнадцать лет. И так и не успели помириться. Тогда "гордость" мешала сделать первый шаг, написать ей, попросить прощения... а сейчас - куда писать-то? Я б не то что написал, я б пополз на коленях, но куда? Пока я служил, ее отца-военного перевели из нашего города. Можно было бы, конечно, узнать их новый адрес у Наташиных подруг, написать ей на московское общежитие, наконец, но я тогда встретил Веру. Но мне ведь мерещилось - это случайное, на минутку, блажь, а настоящее - это Наташа, и мы еще непременно свидимся. Только вот случайное оказалось на всю жизнь, а настоящее прошло мимо.
Сколько раз я пытался себе представить: как сложилась ее жизнь? За кого она вышла замуж? По любви - или так, как я? Есть ли у нее дети? Какая она теперь? И неужели никогда не увидимся больше? Ни на одну встречу одноклассников она не приезжала, и никто про нее давно ничего не слышал. Немудрено - столько лет прошло! И страны той уже нет, и из нашего класса треть уже в ином мире.
Я неверующий, но иногда сомнения накатывают - а может, и впрямь есть что-то? Ведь не зря столько умных людей веровали! И тогда я пробую молиться, то есть это не молитва, конечно, а так... просьба, что ли: "Господи, если ты есть, дай нам еще одну встречу". Смешно, да. Самому смешно. Прошу, а потом матерюсь. Потому что про...л жизнь.
Он затормозил непривычно резко, точно второй раз в жизни сел за руль. Но разбередила ему душу эта поездка, и эта исповедь ненужная, и... к черту, сейчас он высадит эту женщину с елкой и скажет диспетчеру, что на сегодня его рабочий день закончен. Любой человек имеет иногда право напиться без всякой уважительной причины, а у него и причина есть - завтра Новый год.
- С вас тридцать пять гривен.
Пассажирка, за весь путь не проронившая ни слова, дальше сидела неподвижно.
- С вас тридцать пять гривен, - повторил Николай, слегка встревожившись - оглохла она, что ли? - Можете проверить по счетчику.
Но женщина с елкой не стала склоняться над счетчиком. Медленным, невыносимо медленным движением она стянула капюшон с русой головы и повернула лицо к Николаю.