Я что-то забыл. Что-то оставил очень важное. Это постоянное чувство. Что я забыл? Последнее время мне очень тяжело вспомнить, что. Это возраст. Тридцать с лишним лет. Ну вот, возраст же я свой помню. Хотя, какой это возраст. Это. ... Зачем я всё время перед кем-то оправдываюсь. Даже сам перед собой. Это очень унизительно, постоянно оправдываться перед собой. Хуже даже, чем перед кем-то. Оправдываться перед собой, это значит признаваться самому себе, что у тебя чего-то не хватает, нет чего-то. И ты сам понимаешь, что раз этого нет, и ты ищешь оправдание сам себе, значит, ты оттягиваешь сам момент признания себе, что у тебя этого никогда и не будет. Врёшь сам себе. Себя презираешь. Другому легче признаться, потому что веришь ему полностью, больше даже, чем себе. Ты же сам себя знаешь. Знаешь, какая ты сволочь. Мерзавец. Редкий мерзавец. Нет. Не буду, а то начинаю сам себя жалеть. Как же не пожалеть мерзавца? Особенно редкого, такого, как сам. ... Просто жалеть незнакомого мерзавца. Просто и проще. Даже самую последнюю сволочь проще жалеть. А ты себя попробуй. Признайся себе сначала в этом, а потом попробуй. ... Нет. Вот произношу слова и понимаю, что у меня пропал вкус, я не чувствую эти слова на вкус, они безвкусные. Мерзавец. Сволочь. Никакого вкуса. Простой набор пресных букв. Знаю, что должен что-то чувствовать. ... И не могу. Знаю, что должен любить этот вкус. Знаю, но не могу. Знаю, что должен любить. Должен. Должен. Должен. Должен. ... Вот, опять я себе, что-то должен и начинаю оправдываться перед собой. Нет, любовь здесь ни при чём. Она, как бы отдельно. Стоит отдельным горным массивом. Много всяких вершин и только одна уходит в самую высь, туда, за облака. Что там? ... Тебе же, дураку, всё написали, всё разжевали и объяснили: " Ты никогда этого не поймёшь! ... Просто займись одним делом. Попробуй хотя бы. Постарайся. ... Понимаю, что некогда. Понимаю, что занят. Понимаю, что кругом. Кому это ещё понимать, как не мне. А что кругом? Сам посмотри в зеркало на себя. И попробуй. Потихоньку. Потихоньку. Я не тороплю. Время есть".
Нет, я не с того начал. Всё началось с того, что у меня начал пропадать вкус. Когда он у вас есть, на него, и не обращаешь особого внимания, он как бы входит в стандартный набор. А здесь вот, что-то стало меня беспокоить. Я живу один. Прихожу домой с работы поздно. Однокомнатная квартира. Душ. Колбаса. Молоко. Хлеб. Телевизор. Диван. Яблоко. Чай. ... И я вдруг стал понимать, что мне всё равно, что жевать. Нет, вкус сразу не пропал. Я чувствовал, что это молоко. Но мне вдруг стало безразлично оно, молоко, его вкус. Я заставил себя забыть его вкус. Очень постарался и заставил. Человек может всё. Потом это же я попробовал со словами. Взял газету, прочитал первое попавшееся заглавие статьи и заставил себя, относиться к нему, как к простому набору букв. Это было труднее, чем с молоком, потому что в этом заглавии было слово "молоко". В двойне труднее. Мне помогло то, что я не верю в совпадения. И раз так получилось, то я принял это, как знак. Вы сами подумайте, какова вероятность того, что вы решили заставить себя забыть вкус молока, у вас это получилось, вы хотите себя проверить на газете, и вам сразу же попадается слово "молоко"? И вы себе не врёте, не комкаете и не выбрасываете газету с балкона, а спокойно принимаете вызов? Посчитайте. Выведите вероятность этого. Хочу вас только сразу предупредить, что к математике это не имеет никакого отношения. Как, впрочем, и к сельскому хозяйству.
Через неделю, прейдя, домой пораньше, срочной работы не было, и я отпросился у шефа. Работа у меня простая, я разношу деньги в конвертах. Деньги большие и конверты тоже большие. Людей, которым я отношу деньги, я не знаю. Я стараюсь им не смотреть в глаза. Мне шеф пишет адрес, и я отношу точно по адресу, когда дверь открывают, я спрашиваю: " Вам деньги нужны?" - и у меня, их тут же забирают. Остальное мне не интересно. А суммы бывают очень большие, я это просто чувствую через конверт. Осязаю всю сумму телом. Конверты я прячу под рубашкой. Так надёжнее. И в этом основная "фишка" нашей фирмы. Мы уже двадцать лет на рынке и знаем, чем привлечь клиента. Я-то, конечно, не так давно работаю, всего пятнадцать лет, но в продвижении товара на рынок немного разбираюсь. Нас на фирме работает двадцать тысяч "доставщиков", так нас шеф называет. У меня даже есть свои личные клиенты, которые просят прислать на доставку только меня. Когда меня персонально вызывают, то всегда просят повернуться и показать свой номер на спине, проверяют я это или не я. У меня сзади на куртке написано большими буквами " ДОСТАВКА БОЛЬШИХ ДЕНЕГ В БОЛЬШИХ КОНВЕРТАХ", и ниже "14" номер. Клиент всегда это может проверить. И вот, как-то под Рождество, работы было мало. Клиенты разъехались. В основном в "Курвашель", это название не я придумал, это шеф. Он вообще человек нормальный, я его уважаю. Он и фирму эту с нуля придумал сам, и никто ему не помогал, в том смысле, что не было у него сладкого старта при помощи папашки, ответственного работника внешторга или ещё какой тёплой советской норки. Сам, всё сам. И конверты сам первое время клеил, так клеил, до онемения, что пришлось ему язык удалять. Тогда ещё пересадку языка никто не делал, да и денег особо больших, я так понимаю, на операцию у него не было. Сейчас его язык храниться в формалине, в большой хрустальной банке и встречает нас каждый раз, когда мы приходим на работу, в холле на первом этаже здания " УХВ Газпром", наша фирма снимает там первые двадцать пять этажей. Так вот, я всё не о том, хотя и это конечно важно. Пришёл я домой пораньше. Душ. Нужно было смыть запах. Это только лузеры думают, что деньги не пахнут. Пахнут и очень даже приятно, это я вам, как профессионал говорю. Причем, чем больше сумма, тем слаще запах. Бывает такой сладкий запах, что рвёт с непривычки, выворачивает на изнанку. Может, от постоянной рвоты у меня и стал пропадать вкус. Вкус же тоже может вывернуться на изнанку. Я включил телевизор и решил ещё раз заставить себя забыть вкус, обычный, привычный вкус чего-нибудь. Но если раньше я пробовал это на молоке, то сейчас я взял большую салатницу, вылил в неё литр молока, продукт, прошедший испытания. Покрошил туда колбасу, один килограмм "Останкинской", хлеб чёрный поломал кусками, яблоко порезал дольками, влил кружку чёрного чая, ещё для остроты эксперимента поперчил и посолил, разбил три сырых яйца и вывернул банку кильки в томате. В общем-то, продукты все хорошие, свежие, я их часто по отдельности съедаю и знаю вкус каждого продукты в отдельности. И заставить себя забыть каждый вкус в отдельности это можно, я это уже пробовал, но это долго. Перемешал. Поднял ложкой пол кильки в холодно-перченом яичном белке, кусочек колбасы. Проглотил. Напряг всю волю и заставил себя забыть этот вкус. Стёр его из памяти. А зачем он? Все продукты нормальные. Все продукты нормальные. Все продукты нормальные. Все слова. ... Я схватил газету и первое слово, которое я увидел, было слово "говно". Вы не поверите, в обычной газете, на первой странице, оно откуда-то вылезало, то ли со сцены, то ли на сцену, я всей статьи не читал. Я заставил себя забыть вкус, запах газеты, заставил себя смотреть и не видеть. И тут ещё по телевизору грязно выругались, просто так, без серьёзного повода. Всё. Для меня этих знаков было достаточно. Сначала пропадает вкус, потом желание, потом всё остальное, если оно входит в стандартный набор, и слово любовь становится словом, от которого тебя выворачивает на изнанку, тошнит и тошнит, от сладкого слова. Ты хочешь его выплюнуть, чтобы тебя больше не сотрясали позывы рвоты, а оно не выплёвывается, скользкое сволочь, как килька в свежем яйце. И даже вкус воды отворачивает бензиновым запахом. Я тогда чуть пришёл в себя. Пил и пил воду, лакал её литрами, кружками, она выливалась обратно, текла по майке с четырнадцатым номером спереди, для удобства клиента, а я вливал её, слушал по телевизору, как хорошо, что дорожает нефть, и заставлял себя забыть вкус бензиновой воды. Стереть его. Это хорошая чистая вода. Это хорошая вода. Чистая. Чистая. Вода. Хвати! Я схватил газету и начал судорожно искать, кто бы мне мог помочь. Кто? Кто? Всё не то. Одни колдуны и колдуньи в десятом поколении, зачатые в лунную ночь на жертвенном камне друидов. И тут я увидел скромное объявление, не цветное, в простой рамке: " Доктор! Лечит от всего! Помогает всем! Делает это для себя!". Вот оно. То, что нужно. Раз он делает это для себя, то мне от меня, он точно поможет. Или наоборот. Потом разберёмся. Я вырвал объявление из газеты вместе с адресом и бросился к соседке просить машину. Ехать нужно было за город. Мне повезло, Шоколадка была дома. Это не я так её назвал, она сама просила меня звать её этим горько-сладким именем.
- Что тебе, ненормальный? - спросила она позёвывая. Ненормальный, это она так меня называла, я это не придумывал. Шоколадка танцевала в каком-то ночном клубе, поэтому понятно, почему она сейчас дома, понятно, почему зевает своим восхитительно- конфетным ртом, понятно, почему на ней практически ничего не было. Всё было и выглядело очень-очень вкусно. Я почти забыл про свои проблемы со вкусом. - Ты уснул? - снова спросила она.
- Ты действительно пахнешь шоколадом, - глупо вырвалось у меня. Честно вырвалось.
- Любишь шоколад? - она смочила языком свои натурально-припухшие губки так, что на них появился матовый блеск. Какие влекущие трещинки на её губах, или трещины на губках. ... Я пошатнулся и вовремя вспомнил. Собрал всю свою волю и заставил себя забыть карамельный вкус поцелуя. Затоптал его ногами. Растёр в каком-то диком танце. Но ей ничего не показал. Пусть бесплатно любуется дебильными танцами на работе: - Мне плохо, мне нужна машина. - Это всё, что она услышала. Я решил, что этого достаточно. Нечего шоколад по губам размазывать.
- Тебе какую? - она приподняла свою грудь двумя руками.
- Вкусную. ... Прости, дай попроще, пожалуйста. - Я умею быть вежливым, убедительным, даже когда весь в насквозь промокшей одежде, не было времени переодеться в другую. На счету была каждая минута. Вкус мог закончиться так же быстро, как и рок-н-ролл, это дебильные танцы растянуты на всю ночь. После тридцати сразу наступает глубокая старость, ты становишься ленивым, тягучим и тебя начинает волновать твой вкус, потом ты убиваешь им всех вокруг. Жрёшь всё без разбору. Глотаешь, не смакуя, и так до сорока. Насытившись, понимаешь, старость закончилась, вкус устоялся. Можно жить дальше. Возвращаешься в начало очереди. Выхватываешь помоложе и набрасываешься на неё со своим устоявшимся вкусом. Маринуешь. Маринуешь. Маринуешь в дорогом шампанском и танцуешь при этом дебильные танцы дряблого живота. Бодро скачешь на таблетках со вкусом старого козла. Но я ещё могу сохранить ....
- Держи, - Шоколадка принесла мне ключи от машины на нежно-розовой ладошке, на которую не хватило горького шоколада. На ладошку пошёл молочный с взбитыми сливками. - Она у подъезда. - Я слизал языком сливки вместе с ключами. Вкус обычный, сливки нежные, ключи пахнут хорошим бензином и дорогим коньяком в пропорции сорок на шестьдесят, самый мужской запах, но я равнодушен к нему, сливки на бирже не продают, у них устоявшийся вкус, на доставку котировки поднялись, а всё остальное я стёр из памяти. ... Настоящий профессионал доставки, номер четырнадцать в журнале ... по учёту кадров, прыгал козлом, через пять ступенек вниз от юности. Тяжелое учение в юности, вспомнишь, ещё как вспомнишь, со вкусом ностальгии в старости.
Автомобиль меня принял, кошкой заурчал, лакая углеводород, мягко пошёл. Наши вкусы на хорошую езду совпадали полностью. Ему был нужен небольшой нажим, и он радовался новой работе, не трясся от мелких трещин на дороге, прощал им всё. Что значит хорошее и правильное воспитание. Я этим похвастаться не мог. Он и мне это простил, сцеплением, коробкой, двигателем. ... В дороге все почему-то думают о прошлом. Я так не мог. Я постарался от прошлого избавиться ещё раньше. Может в этом и есть причина непонятного поведения моего вкуса. Чтобы уравновесить отказ от прошлого я стал думать о будущем. Наша фирма процветает. Сейчас пошли большие вливания в совершенствование технологического процесса. Шеф правильно понимает, новые технологии всё и решают. Я слышал, он недавно выиграл в карты очень перспективную компанию, занимающуюся нанотехнологиями. Всё правильно. Там сейчас самое перспективное направление. Там. Если бы я занимался нанотехнологиями, я бы обязательно придумал такие маленькие таблетки. Приходишь с утра на работу, выпиваешь маленькую таблетку и сам уменьшаешься в размерах. Раза в три. Нет, можно и в пять. ... Спросите, почему маленькие таблетки? У них срок действия ограничен восьмью часами. Зачем переводить большие объёмы. Их же нужно будет, чем-то заполнять. ... А, так раз и побежал на доставку маленький робот под номером 141414141414141414. Номер такой длинный, потому что это будет мой прямой потомок, и мы будем через поколения бережно передавать наш общий номер. ... Носиться будет, как угорелый, весь день. Доставки. Доставки. Смазывали бы его только хорошо. Вот чего боюсь. Да, в этом могут быть проблемы. Доставлять большие конверты с большими деньгами без хорошей смазки тяжело. Ничего, я передам своим потомкам свой вкус свободы, и они поднимут восстание. Роботы всегда поднимают восстание в будущем. Мой прямой потомок под номером 141414141414141414 придёт в маленький кабинет к маленькому шефу, жизненное пространство нужно будет экономить, поэтому и кабинеты будут маленькими. Придёт и скажет: " Шеф! Мы поднимаем восстание! Мы против того чтобы в нас заливали жигулёвское масло! Ты напрасно думаешь, шеф, что мы не знаем вкус настоящей смазки! Мы не маленькие идиоты, шеф! Попробуйте сами, шеф, эту смазку". ... Нет. Так дело не пойдёт. Шеф может отказаться и сказать: " Спасибо, я не хочу перебивать вкус хорошего коньяка. Спасибо вам за критику. Спасибо, вы уволены!". И что тогда? Прощай трудовая династия супер профессионалов доставки. Нет. Нельзя всё вот так просто перечеркнуть. ... Не буду я им передавать свой вкус свободы. Передам чей-нибудь другой. Придумаю, чей и передам. Нет, это подло, так поступать. Лучше я не буду об этом думать. Зачем эти восстания в будущем на нашу голову?
Город меня не выпускал. Странное дело. Я рвусь к доктору, а город меня не выпускает. В чём здесь причина? Сначала он сопротивляется, не хочет впускать, выплёвывает, а потом сжимается кольцом и не выпускает вас. Мне обязательно нужно за город. Обязательно.
К клинике я подъехал в девятом часу. Думал всё, опоздал, никто не работает. Нет, на входе висит объявление - "Принимаем круглосуточно с одним условием, вытирайте ноги. Слёзно просим всем коллективом". Я вытер ноги платком до колена и открыл входную дверь. Меня тут же радостно встретила молоденькая медсестра в идеально белом халате и такой же улыбке. Я даже растерялся, показал свою слабость, вышел на улицу, прикрыл за собой дверь, подождал, зашёл снова. Нет. Всё то же самое. Ждали именно меня. Медсестра взяла меня под руку и мягко направила по коридору: - Пойдёмте, я провожу вас. ... Мы ждали вас номер четырнадцать. Я понимаю, что как человек подневольный вы не сможете сообщить нам своё имя и фамилию, но мы вам и так поможем, - щебетала всю дорогу белозубая медсестра. Я попробовал вытянуть свою руку, но медсестра не позволила мне сделать этого, она сделала мне крапиву, скрутив кожу на запястье. Нет, имя и фамилию я им точно не назову. Но тогда, может прерваться трудовая династия, и некому будет передавать вкус свободы. А что? Это выход! Не нужно будет делать подлость. Не нужно будет потом просить потомков, чтобы они презирали меня за то, что я такой подлец, сволочь и мерзавец. К нашему обоюдному удовлетворению. У них и так времени не будет хватать, чтобы себя презирать, а здесь ещё я, со своей идиотской просьбой, предок с разложившимся вкусом, который сам всего добился. В принципе всё правильно, только нужно будет ещё немного отшлифовать стиль послания.
- Проходите в кабинет, - белозубой садистке было решительно наплевать на моих потомков. Она была суперпрофессионал в деле доставки пациентов. Она всегда соблюдала корпоративную этику и, судя по засосам на шее, не пропускала корпоративные вечеринки. Как там ниже, я не знаю, это была корпоративная тайна. Я прошёл бочком, боясь разрушить строгую форму белого халата.
Доктор сидел за столом со скрещёнными руками и отсутствующим взглядом мимо меня. Описывать его внешность я не буду, потому что это была внешность самого настоящего доктора. Вы можете сказать себе: "Доктор!" и быстро закрыть глаза и сразу же увидите его. К счастью доктора не бывают суперпрофессионалами, они просто доктора, настоящие, хотя и странные.
Я сам присел на стул напротив. Советую и вам никогда не надеяться на милость докторов, а всегда брать и смело садиться напротив. Попробуйте. Будьте и вы суперпрофессионалами в деле доставки себя. Это просто.
- Здравствуйте, доктор!
Доктор кивнул мимо. Хорошо я подожду. Главное я добрался. Меня приняли. И я думаю, с моим вкусом за это время ничего не произойдёт. Все болезни боятся непосредственного присутствия докторов. Они их нервируют своим спокойным отношением к ним. Это разрушает хуже лекарств. Доктора всегда сами себе на уме. Какое-то время им нужно выждать, чтобы не спугнуть болезнь, успокоить её, притупить её внимание, обескуражить, а потом раз вопрос в лоб пациенту и готово.
- Давно это у вас? - спросил доктор мимо меня.
Я где-то читал, что периферическое зрение самое точное и сильное.
- Всю мою жизнь, доктор.
- Это не страшно. А что вас вообще волнует? - всё мимо.
- Ну-у-у, всё настоящие, доктор. ... Душа. ... Тело. ... Слова. ... Глаза. ... Чувства. ... Наверное, ещё раз, доктор, чувства. ... Цвет. Нет-нет, доктор это вычеркните. Пусть будут разные цвета. ... Природа любая. ... Море пусть будет отдельно. ... Вообще вода вся отдельно. ... И много. ... Разной воды. ... Доктор, я лес забыл. ... Вот идиот я! Ры-бал-ка, доктор.
- Вот это уже кое-что, - оживился доктор и посмотрел на меня. - По этим данным можно составить предварительную картину. А что вам мешает?
- Я постоянно теряю свой вкус, доктор. Иногда он меня так злит, что я думаю, а может мне вообще лучше без него. И уничтожаю его силой воли. ... И разные периферические мысли. Даже больше они. ... Мешают. Они постоянно всё путают. Раздражают меня. Может это оттого, что у меня что-то со вкусом. Я ничего не чувствую. Всё такое! ... Мерзость одна, доктор. Гнусная, безвкусная жвачка. Ещё не открыв рот, меня тошнит. Это даже глазами видно, доктор. Даже пробовать не надо. ... Зачем вообще вкус, доктор? Может его вырезать под наркозом? Попросить наркоз у государства в долг и вырезать этот вкус на радость всем?
- Я помогу вам. Вы тронули меня до глубины души, - искренне принял и понял мои болезни доктор. - Это такие же ваши болезни, как и мои, - не давал он усомниться мне в своей искренности. Между нами вспыхнула электрическая дуга доверия, и запах свежего озона только усилил это. Доктор тоже в этом не отстал. У него озон перехватил спазмом горло, и он сказал мне шёпотом: - С периферическим мышлением я вам помогу обязательно, это пустое, я знаю всю историю и клинику этого заболевания, а вот со вкусом давайте, пожалуйста, вместе попробуем. У меня тоже, что-то невообразимое происходит. Я об этом раньше не имел возможности никому признаться. Так сложились обстоятельства моей жизни, что я замкнулся в себе. Это было совершенно против всех правил, против моей врачебной клятвы, против воли. Что-то случилось и всё полетело в тартарары. Смысл. Суть жизни. Правда. Честь. Всё чему меня учили. Всё, чем я жил, закончилось. Вы понимаете это? Понимаете? ... Бездна!!! Бездна! Бездна!
Я той же электрической дугой поддержал доктора, хотел помочь, но тем самым потянул его за истерзанную жизнью совесть в бездну нашего общего заболевания. Доктор ухватился за электрический разряд и полетел вместе со мной: - Они составили определённый заговор! - доверительно изливался он мне. - Эти лица, - доктор обрисовал руками передо мной, насколько позволяли пластические возможности рук, как довольные собой, бессмысленные пятна. - Они всегда улыбаются, а потом. ... Это какое-то издевательство! Вот уже несколько лет я включаю телевизор, а там. ... Заговор! Заговор! - доктор в приступе бешенства заколотил кулаками о стол. - Заговор! Там всё время одно и то же. Одно и то же. По всем каналам заговор. Я не могу вам даже сказать, что они мне показывают! Не могу! ... Вот, спросите! Спросите меня!
- Что там, доктор? - поддался я настойчивым просьбам доктора. Понимая, что сейчас, когда, отрывая от всего сердца, на наше лечение выделены такие деньги, тактика лечения может быть разной, даже такой взрывной, непривычной, требующей обоюдного откровения.
- Нет, не могу! ... Вот так вот сразу не могу. Спросите меня ещё раз.
Я увлёкся тактикой лечения, сработал потаённый замысел правительства. Я попался, как кот на валерьянку: - Что там, доктор? Не вызывайте обострения.
- Не могу! Не могу! Не могу! - доктор строго придерживался тактики лечения, выработанной правительством.
- Хорошо, доктор, - я не стал ломать то, в чём не разбирался, ни тактики лечения, ни тайных замыслов. - Давайте, прежде всего, перестанем нервничать, - я снизил напряжение в доверительной электрической дуге до двенадцати вольт. - Скажите, пожалуйста, мне. ... Хотя бы обозначьте, из какой это области?
Доктор повёлся на мою приманку, как плотва на борную кислоту: - Это часть тела, - прошептал он мне на ухо.
Я сказал себе: "Тело", - и быстро закрыл глаза. Не найдя там ничего непривычно-неприличного, я понял, что валерьянка крепче борной кислоты. Я попался: - Доктор! ... Вы же доктор! Что такое можно вам показать из частей тела, чего бы вы не знали? Доктор, вы дурачите меня. И, навряд ли, придерживаетесь тактики, выработанной правительством.
Что там?
- Нет, вы меня не так поняли. Эта часть входит в атлас тела, но там она не так называется. Я никогда бы не осмелился нарушить линию, выработанную правительством. Иначе мы бы все уже давно скатились до уровня Гиппократа. ... А там, страшно сказать, докатились бы и до Дерьмократа, - доктор зажал рот рукой и с мольбой в глазах посмотрел на меня. - Простите! Я не мог этого сказать. Простите! Я не так воспитан. Мне очень стыдно. Это не я придумал, честное слово, - доктор извинялся на всю тысячу вольт, чистых, не разбавленных алюминием, прогнанных через медь с чистотой содержания "9, 7".
Я знал настоящий привкус меди. Я поверил доктору на всю тысячу: - Доктор, я знаю происхождение этого слова. Можете не извиняться. Тот, кто это придумал, ещё ответит перед Гиппократом, но это будет позже. Доктор, назовите, что вам показывают, умоляю вас?
Доктор обхватил голову руками и застонал: - Не могу. ... Как? Скажите мне как? Это совершенно недопустимо. В силу моего воспитания это значит предать свою семью. Предать честь. Даже не мою. Это значит предать честь моих родителей. Предать их память. ... Я не могу назвать вам это слово. Не могу.
Ситуация обострилась до предела. Мне сейчас было всё равно, какова линия правительства, какова их тактика и стратегия нашего лечения, что будет дальше со мной, с моим вкусом, избавлюсь ли я от периферических мыслей. Мне хотелось только одного, вкусить запретного плода: - Напишите, пожалуйста, мне это слово, доктор.
Доктор сдался, оторвал маленький кусочек бумаги и, прикрываясь рукой, что-то быстро нацарапал ручкой. Ручку после этого он выбросил в мусорное ведро, бумажку прикрыл рукой: - Это ещё не всё, - сказал он с облегчением. - Когда вы прочтёте слово, я расскажу вам всю историю, - он двинул свою руку ко мне. Я перехватил бумажку и прикрыл её своей ладонью. Придвинул бумажку к себе. Отжимая по одному пальцу, шулерским приёмом я добрался до запретного плода. Доктор отвернулся. ... Я прочёл слово. Оно было мне знакомо. Я всё понял. Я знал это слово. Не буду вам врать, оно не вызывало у меня такого отторжения, каковое продемонстрировал доктор, не потому что мое воспитание было хуже. Хотя не знаю, может и поэтому. Это слово казалось мне просто безобидным. Доктор, конечно же, знал больше меня, и ещё нужно было принять во внимание всю ситуацию в развитии. Одно дело слово, а другое дело навязывание его сути с использованием служебного положения. Я понял, насколько мы близки с доктором: - И что, доктор, вы всё время видите это на экране?
- Всё время, - закивал доктор.
- По всем каналам?
- У меня по всем. Я же говорил вам, это заговор.
- А если не включать телевизор, доктор? Можно же разрушить заговор.
- Послушайте, я уже не мальчик. И прекрасно знаю, как включать и как не включать. Но они не хуже меня знают меня, а может даже и лучше. Я не зря говорю вам всё время о заговоре. Они очень хорошо подготовились. Они изучили всю историю моей болезни. У меня очень распространённое заболевание, это садомазохистская эфирно-волновая зависимость. ... С тяжёлыми ломками.
- Понимаю вас, доктор, - я почему-то очень ясно представил, как доктор в приступе полного отчаяния тяжело ломает телевизионную антенну на крыше. - И что она делает?
- А вот в том-то и дело, что первое время она вообще ничего не делала. Я включаю, она смотрит на меня, а я как завороженный смотрю на неё. Она молчит. Я понимаю, что не нужно этого делать, но отвернуться не могу, а она чувствует свою власть надо мной и молчит. Молчит. Молчит. Просто издевается над больным человеком. Притворяется, что она неживая. Я хочу в ней что-то найти. Нет, - доктор проглотил какую-то таблетку.
- Как она на вкус? - спросил я, сглатывая слюну.
- Мерзкая, безвкусная, пожёванная уже кем-то. ... И молчит, - доктор проглотил таблетку, не запивая водой. Я знал этот вкус, как я понимаю, за время моего визита к врачу он не изменился и не изменил мне, он притащился тайно за мной. Я начинал всё более верить в заговор. ... Это очень удобно. Попробуйте сами: - И вы нашли решение, доктор?
Доктор принял гордую осанку. Таблетка начинала действовать. Это мы всегда, как завороженные смотрим и ждём, а таблетки всегда действуют, быстро и решительно. Если бы нами управляли мудрые таблетки, то мы бы уже давно.... Не знаю что, но что давно, это точно. Нет, прав я был насчёт нанотехнологий.
- Они думали взять доктора голой ... этой самой, - ушёл доктор от точного определения. - Они думали, я сдамся, - доктор снова перешёл на шёпот. - У меня есть очень хороший товарищ. Я его знаю уже много лет. Он очень большой специалист в области реаниматологии. Лучший, я бы сказал. Иногда он просто творит чудеса в своём деле. Профессор Курочкин. Слышали такую фамилию? - я на всякий случай кивнул утвердительно. Доктору этого было достаточно. - Я его попросил: "Николай, ты же можешь. Помоги. Как мне её оживить?". ... И он нашёл решение. Причём очень быстро. Он спас меня. Он посоветовал мне перевернуть телевизор на бок. А? Каково? Всё гениальное просто. Это я уже потом сам понял, что просто надо было изменить угол зрения на эту проблему. И ей так было удобнее. И всё! ... Она заговорила! Она заговорила со мной, как с равным. Было даже очень интересно. Я слушал и не мог наслушаться. А она всё говорила, говорила, говорила. Она говорила такие вещи, от которых мурашки бежали по спине, я очень испугался разносчиков инфекции и выключил телевизор. В этом, может, и была моя ошибка. Она изменила тактику. Я очень старательно вымыл спину и снова включил телевизор. ... Она шутила. Прямо, открыто она смешила меня, пародировала кого-то, веселила меня и ещё каких-то неизвестных жаждущих, они так жаждали её шуток, что пытались подобраться на четвереньках, к ней поближе и по-дружески показать ей своё горло. Я обиделся. У меня-то такой возможности не было. Да, у нас был установлен прямой контакт, между мной и ней. Но какой идиот будет показывать горло перевёрнутому телевизору. Я снова выключил его. Тогда у меня и родилась идея на их заговор составить свой заговор и хотя бы разобраться в этом деле. Меня поддержали многие мои пациенты. У меня сейчас десятки тысяч добровольных пациентов-помощников и вся информация стекается сюда, в этот кабинет.
- Вы его больше не включали? - спросил я с надеждой у доктора.
- Нет, ну, как я мог. Вы забыли о моём заболевании? Не огорчайтесь. Все пациенты такие, они помнят только о своих болезнях. Я включил его вечером и заснул. Она пела только для меня. Одну долгую-долгую песню. Когда я утром проснулся, она всё ещё пела ту же песню. Мне нужно было на работу, а она не отпускала меня припевом. ... Я понял её слабость. У меня родился смелый план. Грандиозный! Уже назначен точный день, час, минута, и даже секунда. Прозвучит команда из моего кабинета и сотни тысяч моих пациентов ответят ударом на удар. Они все вместе покажут ей то же самое. А? Как вам это? - доктор сиял во всю мощь триумфатора, заступника безвинно порабощённых.
- Доктор, а вы не подумали, что вас и ваших пациентов смогут запросто обвинить в извращённом неповиновении? - на удивление легко нашёл я правильную словесную формулу своих страхов.
- Нет, не боюсь. Я готов ради этого отказаться от всего, от практики, от карьеры. Я готов даже отказаться от вкуса победы, не вкушать всех её прелестей. И потом, я ожидаю, с минуты на минуту мне должны принести неопровержимые доказательства заговора. Мы тоже умеем интриговать и сражаться под коврами.
- Я восхищаюсь вами, доктор. ... Эта грустная история, наверное, измотала вас? - мне было приятно хоть чуть-чуть прикоснуться к человеку слова и дела, польстить ему, отдающему другим больше, чем он получает сам по ведомости. Передо мной сидел человек со стержнем. Непокорный, своевольный, больной, но не сдавшийся. Мне этого всегда не хватало. И меня это всегда восхищало в других, коих, правда, я почти не встречал в здоровом мире. Вот оно решение. Отдавай другим больше, чем ты сам себе назначил, и ты станешь человеком будущего. На тебя будут равняться другие, тебя будут воспевать в своих песнях барды, тебе будут воздвигать памятники, и ты не испугаешься ни каких нанотехнологий. Ты сможешь горстями есть их безвкусные нанотаблетки, и по-доброму смеяться в лицо нанотехнологам, оставаясь великаном. Великаном духа, слова, добра, правды, - я одновременно зарыдал и засмеялся.
- Ой, простите, меня! Простите! - спохватился доктор, успокаивая меня. - Я не должен был вам всего рассказывать. Вы ещё молоды и не подготовлены ко всему. Простите, меня! Давайте, лучше займёмся вами. Вы что-то говорили, что вас беспокоит периферическое мышление? Да?
Я вытер солёные на вкус слёзы, очевидно, я переборщил с солью, когда пытался вытравить свой бесполезный вкус: - Доктор, я даже не знаю, как правильно оно должно называться.
- Это ничего, - успокоил меня доктор. - Главное, что оно должно быть и не должно вас беспокоить. Хотя здесь и не всё от вас зависит. ... Кем и где вы работаете? - спросил меня доктор.
- Я работаю в доставке, доктор. Я доставщик. Это сейчас самый перспективный бизнес.
- О, я знаю этот бизнес, - согласился со мной доктор. - Это действительно очень всеобъемлюще. Сейчас всё доставляется. Всё. Я это прекрасно понимаю. Можно доставить, как кучу неприятностей, так и массу удовольствий. Всё зависит от вашего вкуса и упаковки. Я прав?
Что я мог ответить доктору. Он, человек будущего, снова оказался прав. Я даже стал сомневаться в непогрешимости своего шефа. Если бы нашей фирмой управлял доктор, то мы смогли бы значительно расширить клиентскую базу. Доктор хорошо понимал суть рынка, он чувствовал его пульс, его запросы и, придя на рынок с новой философией продаж, можно было бы продать всё. Вы только подумайте и представьте себе. Продать всё-всё-всё-всё-всё, это вершина творения человека. Это самодельный рай на земле. Да это фонтаны счастья из долларов, евро и рублей. Причём, фонтаны круглосуточные. Всё продали! Всё-всё! ... Э-э-э. Нет, доктор! А что тогда? Все бросят работу, и будут мучаться этим вопросом, тоже круглосуточно. Нет. Я не стал предлагать доктору купить контрольный пакет акций нашей фирмы или выиграть её всю с потрохами в карты у нашего шефа. Я смалодушничал, предвидя мировую катастрофу, и дал уклончивый ответ: - Нет, доктор, бизнес, так себе. Ничего особенного. Иногда, даже очень дурно пахнет.
- Но это дело вкуса. Я прав? - напирал настырный доктор.
- Я же говорил вам, доктор, у меня проблемы с ним, он мне мешает. Или, ... я не знаю, доктор.
- Хорошо-хорошо, - согласился доктор, чтобы успокоить меня. - Давайте, я вас лучше послушаю, - он привычными движениями размотал фонендоскоп и приложил мне ко лбу холодную железку: " Думайте!" - потребовал он от меня. Я постарался напрячь мысль, наполнить её приличным содержанием. Доктор кружил по всей моей голове. Он приложился и к вискам, по очереди, и к темени, вернулся к первой позиции: - Вы меня дурачите. Перестаньте думать всякую дрянь, - доктор пытался сосредоточиться на моём мыслительном процессе. По его мимике я понял, что дело начинает проясняться, его глаза потеплели, а потом и зажглись восхищением. ... Что он мог там найти, неизвестного мне?
- Вот-вот, уже лучше. ... А это вообще превосходно. Какая глубокая мысль! - вгонял меня в краску доктор. - Я такого никогда раньше не встречал. Это, действительно, поражает. Так. ... Так. ... Очень хорошо. Очень. А это! Прекрасно. ... Мне нравится и ритм, и наполнение. Да вы ...
В дверь постучали на сложный манер. Явно, доктору доставили последние подтверждающие заговор, сведения. Постучали не в ту дверь, в которую зашёл я сам, а в боковую дверь кабинета. По всей видимости, в целях конспирации заговорщики использовали запасной выход. Доктор оставил в покое мою голову и мои периферические
мысли. Извинился. Положил фонендоскоп на стол и пошёл в другую комнату. Не дойдя до двери, он вернулся. Извинился и забрал фонендоскоп, как самую большую ценность в своей жизни. Вышел. Я перевёл дух. Осмотрел кабинет. Обычный кабинет; стол, стулья, лежанка, покрытая белым покрывалом, стеклянный шкаф с разными бутылочками, под окном стоял велосипед и высокие резиновые сапоги. Ничего необычного. Доктор не прикрыл плотно за собой дверь. Осталась небольшая щель. Что-то побудило меня в следующий момент встать осторожно со стула и на мягких ногах подойти к двери. Стыдно, но я не смог удержаться. Они говорили тихо, доктор и ещё кто-то, мужчина, судя по голосу. Придвинув ухо поближе, вполне можно было расслышать, о чём они говорили. Доктор всё время о чём-то спрашивал: - Вы нашли это?
- Нет, - отвечали ему.
- Но почему? Вы знаете, что я очень рассчитываю на вас.
- Там ничего нет, доктор.
- Этого просто не может быть. Там должно что-то быть.
- Мы уже всё перерыли, доктор. Там ничего нет.
- Этого не может быть. О чём-то же они там договаривались. Они просто должны были это сделать. Это каждому ясно.
- Не знаю. Не знаю, доктор. Мы всё перерыли. Буквально всё.
- Ройте дальше. Там должно это быть. Они не могли просто так разойтись и ни о чём не договориться. Там должны остаться следы.
- Нет там ничего, доктор. Там один песок. Что там может вообще быть, - мужчина начинал злиться.
- Перестаньте злиться, - урезонил его доктор. - Вы знаете, что мы готовим. Вы знаете день и час. Вы знаете, что за этим может последовать. Это всё может закончиться катастрофой! Вы себе это представляете? На нас ответственность за сотни тысяч жизней. Вы это можете понять?
- Простите, доктор, - извинился мужчина. - Но там действительно пусто.
- Хорошо. Давайте последний раз. Попробуйте ещё раз. Я вас прошу, в последний раз. Пожалуйста.
- Хорошо, доктор, мы ещё постараемся. Но это только из-за большого уважения, которое мы испытываем к вам и вашим методам лечения.
Я думал, что всё, разговор закончен, и хотел, было быстро вернуться на место, но мужчина ещё спросил: - А кто там у вас, доктор?
- Это пациент. Не волнуйтесь.
- Доктор, но вы же знаете!
- Я ещё раз вам говорю, это просто пациент.
- Доктор, - голос мужчины приобрел пугающую меня твёрдость и настойчивость. С одной стороны я был обеспокоен, но с другой стороны я утвердился, что иногда можно делать постыдные дела, когда это интуитивно касается вашей жизни. Можно иногда подслушивать и подглядывать, но обязательно суперпрофессионально, - ... мне этого объяснения мало. Вы ничего ему не рассказали о нас?
- Он "избранный". ... Можете не волноваться. Я проверил его.
- Он приехал на "бентли"?
- Но почему вы всё время тычете мне этим "бентли"? ... Я же сказал, что отдам деньги. Подождите.
Последние слова доктора ещё больше испугали меня. У моего шефа тоже был "бентли", когда он на нём переехал свою маму, то, выйдя из машины и постучав по колесу, сказал своим новым платиновым языком: "Ничего личного, мама. Только бизнес". Я тогда не понял его слов, некогда было, спешил на доставку к очень важному клиенту, а сейчас до меня дошло. ... Как у него только язык платиновый повернулся?
- Доктор, я не про вашу машину. Деньги вы мне по любому вернёте. Я о деле. Мы с вами участвуем в очень большом и серьёзном деле. Мы всё поставили на карту. И если произойдёт малейшая утечка информации, то нам всем не поздоровится. Вы это, как доктор должны особенно понимать. Если он что-то знает, скажите мне, доктор. ... Иначе нас всех могут взять на месте, ещё тёпленькими. Не успеете даже разогнуться. Не стоит, доктор рисковать нашей акцией извращённого неповиновения. Я туда очень много вложил. ... Скажите!?
- Я же вам сказал он "избранный"!
У меня ещё была надежда, что может доктор не собирается отдавать деньги за "бентли". ... Но его тайный собеседник был неумолим: - Доктор, он приехал на "бентли"?
- Перестаньте меня терзать вашими машинами! Я не буду больше вас лечить!
- А вы, доктор, перестаньте меня шантажировать! ...А я не буду больше болеть! Я и так богат, и наконец-то свершится предначертанное свыше!
И тут я услышал звук досылаемого патрона в ствол. ... Хорошо ещё, что у меня были проблемы со вкусом и периферическим мышлением, а не с периферическим слухом. Хотя тогда меня бы точно не взяли в доставщики. Прощай, любимая работа? Нет! Не всё так просто. Вы ещё попробуйте взять доставщика. Нас так просто не возьмёшь. Мы за своё место держимся зубами. ... Я в один прыжок вышиб входную дверь. ... Доставка бывает разной. Бывают и сложные случаи. Во мне привычно обострились все животные атавизмы. Доставщиков очень хорошо тренируют. Большие деньги в больших конвертах требуют этого. Я прошёл специальную подготовку на закрытой базе Главпочтамта. Лучшие инструкторы из стройбата занимались со мной. Подготовка была зверская. Кормили, правда, как всегда плохо. На завтрак мы съедали спецназовца под шубой. В обед нам давали десантника вкрутую. А на ужин дембеля из ЗабВО, выбирали особенного, из "Керуленской флотилии" со сложным гарниром; аксельбанты во всю грудь, "пш", металлические вставки под погоны, подворотничок красного бархата и юфтевые сапоги с очень высокими точёными каблуками. Вкусно-о-о, но значков много выплёвывать надо. Меня научили выдерживать до десяти ударов плашмя большой совковой лопатой, я мог провести ночь с подключенной к пальцам ног сапёрной машинкой, я мог спать стоя, пил брагу и запивал "Огуречным" лосьоном, имеющим благородную отрыжку, стрелял из всех видов оружия, курил сигареты производства Усолье Сибирское. Да меня ничем нельзя было испугать после политзанятий, я сам любого супостата мог зубами рвать до обеда. И ещё много разных секретных вещей, о которых не могу вспомнить.
Подготовка та ещё, не каждый выдержит. Да, я ещё мог копать. ... Это всё пронеслось передо мной в доли секунды. Это вам не спецэффекты, это жизнь. Может она и непонятна разным гражданским докторам, но она мне дорога.
Инструктор учил нас: " Не двигайтесь просто так, бездумно. Под музыку легче уходить от погони". Я ещё тогда разучил несколько мелодий, моей любимой, для погони, был рок-н-ролл "Вуле-Буле".
... И вот, вышиб я дверь, вспомнил, чему учили, вылетел в длинный коридор и пошло "Вуле-Буле", бросился я вперёд, соблюдая ритм рок-н-ролла. После вступления, я услышал, что кто-то выскочил из кабинета вслед за мной. Это был звук одного человека. Значит, доктор не захотел принимать участие в погоне. Хотя, он мог задержаться в кабинете, чтобы в стеклянном шкафу отыскать за стеклянными бутылками свой пистолет. Всё-таки он участник крупного заговора, а они не любят бросаться в погоню без оружия. А может, он не захотел гнаться за мной, потому что ещё не решил с диагнозом? ... Я почувствовал, как ствол поворачивается в мою сторону. Я сделал несколько движений "Вуле-Буле". Одна пуля просвистела слева, другая чиркнула справа. Выноси "Вуле-Буле"! Пули засвистели со всех сторон. Я пошёл спиралью по стене, перешёл на потолок и другую стену. Спасибо общаге, вермуту и портвейну, научили. Пули сыпались вслед веером. Несколько кульбитов и я уже вижу впереди медсестру-садистку, она стояла разъярённой кошкой с выставленными вперёд когтями. Вид у неё был ужасный, на мой больной вкус, просто мерзкий, она была аляповато накрашена, что глаза, что тени, что губы. Выручай "Вуле-Буле"! Пули за спиной закончились, пока он неумело искал запасную обойму и менял её (это основная беда олигархов, "бентли" покупают, а на хорошую обойму денег жалко), я подкатил к медсестричке, "Вуле-Буле".
- Пойдём, потанцуем, крошка, рок-н-ролл, - предложил я белозубой стерве.
Она капризно наморщила свой перепудренный носик: - Ща-а-ас! Прямо так и побежала. Ты, с какого района, сопляк?
- Не важно, крошка. "Вуле-Буле" - сделал я несколько па перед королевой района.
Крошка не оценила ни моей подготовки, ни умения танцевать рок-н-ролл. Впрочем, и моя одежда не была фирменной. Она презрительно осмотрела меня с головы до ног: - Я сейчас брата позову с друзьями, они с тобой такое сделают, ... колхозник, - её презрения, особенно в последнем слове, хватило бы на всю страну.
Я не стал оспаривать суровый приговор, посылать кассационные жалобы. В этом случае всё было бесполезно. Приговор окончательный.
- Верю, крошка, - сказал я. По законам рок-н-ролла нужно было ещё подёргать поднятыми ногами, по очереди, левой, потом правой. - Прощай, Валькирия, моих кошмарных снов! Твой брат уже сменил обойму. "Вуле-Буле".
Она брезгливо отвернулась, что ей разговаривать с таким дебилом. А мне это, как раз и нужно было. Вот она, спецподготовка лучшая в мире.
Я выскочил в дверь под новую, свежую порцию пуль над головой. Жалкий олигарх, мазила. Рядом с моей "букашкой" стоял "бентли". Когда я сюда приехал, его не было, значит это не доктора, а моего преследователя. "Не уйду!", ещё успел подумать я, как мазила, вогнал по пуле в два задних колеса своего "бентли". "Попал, браток, на резину" - бесполезное злорадство. Одним движение я влетел в свою машину, завял её и рванул с места, обдав преследователя сочной жирной грязью из-под задних колёс. Вот она, спецподготовка лучшая в мире. Кто когда-нибудь гонял тачку в финале всесоюзного соцсоревнования, тот меня поймёт. С пробуксовочкой! За честь своего родного предприятия! Подмётки летели. ... Вылетел я на шоссе. Вложился во всю длину ноги. Спасибо Шоколадке, бак был почти полный. Ушёл! Душа от счастья разрывалась: "Прощайте товарищи, все по местам. ... Врагу не сдаётся наш грозный "Варяг"!". ... "Букашка" стонала подомной, услужливо наматывая на свои маленькие колёсики ленту дороги. Я посмотрел в зеркало заднего вида. ... Этого, просто, не могло быть. Меня догонял доктор на велосипеде. Может быть, я действительно дебил и права загадочная медсестра? Периферийным зрением, картина была та же. Доктор молотил во весь опор, дико крутя педали. Нет, действительно у меня что-то с головой. Периферийное и периферическое снова смешалось. Ну, сколько можно меня терзать? ... Я что-то упустил. Какую-то мелочь. Вся суть наша есть в мелочах. Не в длинных красивых обещаниях, а в простых житейских мелочах. Доктор догонял. Всё-таки я опасен для них. Они не могут меня отпустить живым. Доктор будет стрелять в окно, держа руль велосипеда одной рукой. ... Нет. На такой скорости? Я посмотрел на спидометр, он показывал цифру 111. Одной рукой руль не удержит. ... И попасть проблематично, если только он не был многократным победителем всесоюзного соцсоревнования. Моя "букашка" завыла в голос, прощаясь со мной. Она достигла своего предела. Докторам предел не ведом. "Букашка" молотила своими поршнями, вытрясая из себя последние капли жизни. Доктор молотил педалями, чтобы вытрясти эти капли из меня. "Вуле-Буле" продолжалось. "Букашка" от воя перешла на партию саксофона. Доктор сзади странно открывал рот. По движению губ, мне показалось, что он поёт "Вуле-Буле". Времени, переходить на другую песню уже не было. Я открыл окно и заорал в ответ: "Вуле-Буле. Вуле-Буле". У меня ещё была надежда, что доктор прежде, чем сесть за руль, выпил портвейна. Портвейн не бензин, его воздействие намного слабее. Но, доктор так высоко поднимал колени, что говорило о хорошем качестве портвейна. Пошёл небольшой подъём вверх. Доктор, как горный король, встал с седла и сел мне на заднее колесо. "Букашка" была городской машиной, избалованной в пробках и в стоянии у дорогих ночных клубов. Не было у неё страсти к экстриму в горах, погоням и рок-н-роллу. Шоколадка больше любила классическую музыку. Ещё немного и доктор достанет меня. Скорость упала меньше ста. Меньше восьмидесяти. Такой вот грустный диагноз. Доктор поднял одну руку вверх. Всё. ... Рука доктора была пустой. Он делал мне знаки остановиться. Я перестал орать "Вуле-Буле" и услышал в открытое окно, как доктор наперекор ветру, широко открывая рот, кричит мне: - Простите меня! Простите, ради Бога! Простите! ... Я не успел назначить вам курс лечения! Простите меня, юноша! ... Вам необходимо найти укромное место и какое-то время отлежаться! От всех наших бед есть один выход! - на ходу излагал доктор, назначенный мне курс лечения. Я ловил каждое его слово. - Это долгий путь лечения! Нужно смириться с собой! Прежде всего, с собой! Нужно больше думать! ... Смотрите вверх и думайте! Оно обязательно придёт! ... Не может всегда всё быть, так мерзко вокруг! Поверьте моему опыту, юноша! ...
Я тихо заплакал. Впервые в жизни я плакал за рулём. Тихо, спокойно слёзы капали на сиденье. Я понял, какую мелочь я упустил. Мама меня учила, что пока человек не нажал на курок, он всё ещё человек. ... А я так плохо думал о докторе. В боковое зеркало я увидел надпись на переднем щетке велосипеда. Кто-то издевательски масляной краской вывел "бентли". Он не мог себе позволить на свою зарплату сельского врача, купить даже такой "бентли". Он влез в долги. Купил себе велосипед и ездил по деревням, помогая всем для себя. Какую мелочь я ещё забыл? Я стал рыдать. ... Пусть это даже не так. Пусть я дебил последний. Пусть я всё придумал о докторе. Пусть ошибся в нём. ... Должен быть доктор! Должен! ... Дайте, нам доктора! Слышите, Вы! Дайте нам простого доктора на велосипеде, в резиновых сапогах, который приезжает по ночам и долго вытирает ноги от грязи, жирной, сочной грязи, который всё время извиняется, успокаивает, гладит по голове. ... Который, ... помогает нам для себя! ...Кому я кричу? Я же здесь один. Доктор сказал, что я избранный. Не плачь. ... Не нужно меня успокаивать, отстань от меня. ... Не плачь. ... Я. Я о человеке плохо подумал. ...Дайте нам доктора, он нас вылечит! ...
Мой доктор отстал. Сделав крутой вираж, он развернулся и пошёл радостно, свободно, на заднем колесе, вздыбив своего двухколёсного коня от счастья хорошо выполненной работы: "Гори оно всё огнём! Мне и так хорошо!".
Кому и для чего он это кричал? ... Моя "букашка" осилив горку, покатилась к кольцевой. Она как-то сжалась, притихла. Ещё раз напомню про воспитание. Она сама первый раз в жизни везла рыдающего мужчину. ... Шоколадка, та часто обливалась слезами, слушая классическую музыку в пробках. На то она и женщина. А тут, сначала гнал, как ошпаренный, орал "Вуле-Буле", сейчас рыдает, как баба. Простите, как женщина. Да, занесло меня. И бензин не очень. Ох! Нужно успокоиться. А что? Зато весело. Привыкнуть можно ко всему. Гори оно всё огнём! Вуле-Буле! ...
"Букашку" я поставил у дома на то же место, где и взял. Ключи отдавать было некому. Шоколадка вычерчивала в клубе заклинания голодных самцов, одним местом. Каким, говорить не хочу. У меня оставалось очень мало времени. Нужно было срочно приступить к самолечению. Найти место. Что он там говорил? Я поднялся к себе и упал на кровать, не раздеваясь. "Смотри вверх" - вспомнил я слова доктора. Я перевернулся на спину и уставился в потолок. Потолок у меня был то, что надо. Он не нависал надо мной одним пятном. На каком-то расстоянии от стен белая лепнина строго выделяла белый квадрат в центре. Белый квадрат. Ну что? Начнём самолечение. Лучшего места я всё равно не найду. Здесь мне спокойно. Всё известно. Хотя вот, белый квадрат я никогда не рассматривал. Белый квадрат. Он действительно белый. И там, на первый взгляд вроде бы и искать нечего. Но что-то мне подсказывало, ты только начни, работы здесь много. Это в чёрном, всё грустно и даже страшно, а в белом куда больше всего спрятана, утаено.
Первую неделю я пытался белый квадрат выделить не лепниной, а чёрным цветом по контуру. И так, и этак пробовал. Разную ширину чёрного цвета допускал. Не получалось у меня ничего. Да, я ещё забыл вам сказать, что я как бы разделился надвое. Один, первый, самый, что ни на есть, я, лежал постоянно на кровати, не вставал и постоянно смотрел на белый квадрат, даже ночью не закрывая глаза. Второй же, бестелесный, вставал иногда, очень редко, но вставал. Пил воду, чем-то шуршал на кухне, открывал дверь туалета, умывался и делал ещё что-то. Когда на второй день Шоколадка позвонила в дверь, я не сдвинулся ни на миллиметр и не оторвал взгляда от белого квадрата ни на секунду. Второй же не выдержал получасового звонка в двери, громкого стука и оскорблений от одинокой танцовщицы, доведённой до отчаяния: "Ненормальный, ты ключи мне отдашь? ... Мне нужны мои ключи! Ты это понимаешь? ... Я же знаю, что ты дома! ... Послушай, дебил, скотина, урод, козёл! ... Ну, пожалуйста, очень-очень прошу, отдай мне ключи, зайчик хороший. ... Я для тебя бесплатно станцую. Вот, иди, посмотри, я уже танцую для тебя совершенно голая. Ля-ля-ля! Ля-ля-ля! Ля-ля-ля! Шаркала ногами Шоколадка на лестничной клетке. ... Я её видел уже голой, она всегда меня так встречала, когда я к ней зачем-нибудь заходил. Я понимал, что это профессиональное заболевание и совсем не возбуждался. Сейчас у меня профессиональное заболевание. Чего она так возбудилась? Я, первый, был спокоен.
Второй не выдержал шарканья ног за дверью и отлучился на очень короткое время, на такое короткое, что даже не успел убрать руку и прижал её себе дверью, так спешил. Прижал основательно. Полчаса сам кричал на себя: " Вот урод! Вот скотина!", кричал второй и не мог вырвать руку. А я спокойно лежал и менял ширину чёрной окантовочной полосы.
Через две недели я мог точно сказать, что нельзя ни в коем случае белый квадрат окантовывать чёрной полосой. Нельзя! Наоборот, можно. Наоборот ничего не меняет. Чёрный квадрат не разрушается от белой окантовки. Его вообще ничего не берёт. Он един, монолитен и самодостаточен. Сам в себе. В своих мыслях. Там, что-то варится. Бурлит. Кипит. Он больше живёт в себя, чем вас и пугает. Вы ему не нужны. Он и без вас будет. Даже если его закрасить белым цветом, всё равно проступит. А вас так и тянет вашим страхом в него. Что там под чёрным цветом? Им что-то прикрыто или там есть глубина бездонная? Любопытством и страхом кипите вы, а он смотрит на вас с презрением в каждом из четырёх углов, каждой своей чёрной гранью упрямо отрезая вас от белого цвета. Упрямство главное в нём. Вы приводите свои доводы, пытаетесь спорить, доказывать с неопровержимостью аргументов, а он упрямо отсекает белое на каждую вашу жалкую попытку.
Несколько раз приходили с работы. Тоже звонили, стучали. Наверное, общались с Шоколадкой. Последний раз приходил шеф, сам лично. Металлическим голосом, язык-то платиновый, сказал через дверь: " Номер четырнадцать. Ты это зря делаешь. Клиенты очень обеспокоены твоим отсутствием. Ты сам понимаешь, что мы не можем подводить столь уважаемых людей. Это такие люди, что ты, обсос вонючий, даже представить себе не можешь всё их величие в историческом масштабе. Тебе лучше завтра выйти на работу. Если мы по твоей вине, гадёныш, потеряем хотя бы одного клиента. Я сам выломаю эту дверь, и буду отрезать у тебя по одному пальцу за каждого потерянного клиента. Такие люди страдать из-за тебя не должны. ... Такие люди вообще вне страданий. Слышишь меня?".
Второй так вжался в меня испугавшись, что даже мне, первому, дышать стало трудно. Пришлось, на день отложить самолечение и просто тупо со страхом смотреть в потолок.
Второй, скотина, даже побоялся сходить в туалет. Пришлось, нам двоим мочиться под себя. А ведь скоро Новый Год. Праздник. За окном даже гул машин стал веселей, праздничней. Слышны были клаксоны: "Джингл Бэл! Джингл Бэл!". ...
Я вернулся к белому квадрату, а второй, собрав всю волю в кулак и зажав там углы наброшенного одеяла, пошёл в круглосуточный магазин. Слабак. Он не избранный. ...Я не сразу бросился на белый квадрат. Сначала нужно было избавиться от чёрного. Я его выскабливал из себя, уничтожал даже малейшее воспоминание о нём. Вымыл всё с мылом и вытер тряпками насухо, чтобы даже ничего не давало повода вернуться к .... Всё. Забыл. Вернулся из магазина второй, с двумя большими пакетами. Одеяло всё в снегу. Первый раз в этом году пошёл снег. Я люблю снег. Тёплая осень и так продержалась очень долго. Я люблю снег. Вот он ключ к белому квадрату. Второй сменил покрывало и простыню, всё-таки вдвоём надули, всё промокло. Он застелил под меня сухое одеяло и белую, пахнущую чистотой простыню. Я ещё добавил мысленно для нас обоих, запах простыни с морозца. ... Хорошо. Второй пошёл на кухню раскладывать продукты. Хорошо. Скоро Новый Год. Снег будет сыпать, сыпать, сыпать. Большими, как листья хлопьями. Белыми. Чистыми. Я представил себе огромное дерево с могучим стволом и пышной кроной, уходящее за облака. Это снежное дерево. Его листья белые хлопья. Оно стоит где-то на Урале. Спрятано в горах. И никто, кроме избранных, его не может увидеть. Они приходят в полночь и начинают его трясти. Белые листья падают и падают. Ветер их разносит вихрем от центра. Их столько этих белых листьев, что они покрывают все горы с шапкой и могучий ствол. Одна крона торчит выше Месяца. Месяц, как одинокая игрушка, болтается на одной из веток. Звёзды выше. Ещё выше. Всё очень строго и красиво. Избранные, сделав свое дело, вылазят из сугроба. Их ждут санки, каждого свои. Они молча садятся на них и разъезжаются по домам. С такой снежной горы и до моря можно доехать. Кати себе со свистом, виляй между городов. Это я всё увидел в белом квадрате. Пришёл второй. От него пахло копчёной колбасой, мандаринами и вином. Второй держался, как мог. Мы с ним договорились до Нового Года шампанское не пить. Искуситель с запахом чеснока плюхнулся рядом. Пришлось делить белый квадрат на две части. Второй тоже изъявил желание что-то посмотреть. Помня о докторе, о том, как я его обидел своим недоверием, я не сопротивлялся желаниям второго. Второй выбрал для себя Шоколадку. Я продолжал смотреть снежную сказку, а для второго, рядом, танцевала Шоколадка. Моя воля была сильней. Я одел Шоколадку снегурочкой. У белого цвета множество оттенков. Мои избранные неслись на санках с горы. А Шоколадка срывала с себя одежды снегурочки. Мои повелители снежного дерева, неслись домой по лесам и полям, а Шоколадка, сорвав с себя синие одежды, обнаруживала под ними красные. У белого оттенков много. Второй нервничал и тяжело дышал, помогая раздеться Шоколадке. Моя воля была сильней. Под красными одеждами оказывались голубые наряды. Не нужно было второму пить вино. Мы же лечимся. Шоколадка разозлилась, как из-за ключей и, плюнув на нас обоих, ушла домой. Второй, слабак, уснул и во сне, предатель, сбежал к Шоколадке. Я на него не обиделся. Шоколадка хорошая девушка, она достойна счастья, семьи, детей. Это я балбес нерешительный. Всё работа, работа. Клиенты. Насчёт клиентов можно было не переживать. Избранные крикнули мне из белого квадрата: "Не бойся за свои пальцы! До весны никто не придёт!". Зная загулы шефа, я им поверил. Язык у него платиновый, горло лужёное с выдвижной лейкой, печень из специального титана, отлита вручную, желудок и остальная требуха изготовлены были в институте космических исследований. Богатые могут себе это позволить. ... За стеной застонала Шоколадка. Я собрался, нужно было продолжать самолечение и не отвлекаться на всякие завывания. А второй не слабак во сне. На секунду в белый квадрат вернулась Шоколадка, почему-то стыдливо прикрываясь руками, сказала: " Спасибо тебе!" и снова убежала в сон второго. Приятно. Приятно, когда тебя благодарят. Снова в белом квадрате пошёл снег. Сыпал и сыпал, пока хранители снежного дерева совсем не исчезли. Я мысленно разделил весь белый квадрат на маленькие квадратики, получилось тридцать с лишним маленьких квадратиков, по количеству, как и лет мне. Начал с самого первого. Первый год жизни. Любопытство так и подмывало начать ещё раньше, с самого зачатия себя, но это ни как не получалось. Что-то не пускало меня туда. Любопытство упрямо подталкивало, жгло, тянуло из меня: "Ты избранный. Тебе можно. Доктор разрешил. Это же самолечение ...", тянуло так сильно, что прибежал второй. Его это тоже касалось: " Что ты вытворяешь? Тебя что нельзя одного оставить? Раз нельзя, значит нельзя! Не лезь! ... Ты меня отрываешь от важного дела. У нас может что-то получиться с ней. ... Будешь себя хорошо вести?" - последний вопрос второй задал мне голосом мамы. И мне стало стыдно: - Буду, - сказал я. ... Второй лучше меня. Я его люблю. Он снова ушёл к Шоколадке, а я стал вспоминать, когда мне было первый раз в жизни по-настоящему стыдно. В первом квадратике этого не было. Не было и во втором. И в третьем. И в четвёртом. Нет-нет, постой. Я снова вернулся в четвёртый квадратик. Было! Вот же оно. Я первый раз влюбился в детском саду. Помню и вижу это очень отчётливо. ... Как же её звали? Мою первую безответную любовь. Это было на утреннике. Я исподтишка посматривал на неё, а она не обращала на меня никакого внимания. Я даже не знал, что это и что нужно говорить в таких случаях. Она стояла через ряд от меня и держала по флажку в каждой руке. Я смотрел на неё такими глазами, что когда она, наверное, почувствовав мой взгляд, обернулась, мне стало так стыдно. Белый цвет имеет много оттенков и звуков. Меня спасло пианино. Зазвучали аккорды и мы запели песню, некогда было страдать. Мы зашагали на месте. ... Я что-то сам застрял на одном месте. Да всё я понимаю. Следующей моей мыслью должна быть, ... я сразу почувствовал её вкус, приторно сладкий, меня передёрнуло от этого. Я знаю, что стыд связан с любовью, они появляются вместе, как стандартный набор, чтобы не искать вторую часть, если вдруг появилась первая. Но я не хочу такого подарка. Зачем мне стыд? Он мне всю жизнь мешает. Поэтому я и есть такой урод. Мне так захотелось что-то сломать, брызнуть чёрной краской на белый квадрат. Во всех квадратиках дёргались маленькие человечки. Мои враги. Нужно с самого детства начинать себя ненавидеть. Эта мысль ко мне не пришла сама, мне никто не подсказывал её, я сам был её создателем. Мне стало так стыдно. Я очень умный. Зачем мне это? Я же раньше так хорошо жил. Спокойно. Выполнял всякие механические движения, насколько позволяли суставы. ... Открыл веки, согнул спину, спустил ноги на пол. Утро. На прямых ногах, чтобы сберечь суставы на старость, прошёл к умывальнику. Всё рассчитано. Раковина с вечера наполнена водой. Согнул спину. Лицо умыто. Зубная щётка приклеена к зеркалу. Паста. И водишь головой из стороны в сторону. В зеркале второй ты стучит себе кулаком по лбу. У тебя всё так продумано, что тебе совсем не стыдно за себя первого. Согнул руку в локте. Кофе. На прямых ногах я всегда опаздывал на работу, но был честен перед собой. Мне не было стыдно. Что с придурка возьмёшь? Пока у шефа не было языка, можно было смело опаздывать на работу. А что он скажет? Прекрасное было время. Лицо само сохло на улице от ветра перемен. Деньги мог сделать каждый дурак. Дурак делал деньги, а мы придурки их разносили в больших конвертах. Прекрасное было время. Пусть бы так оно и продолжалось. Взял деньги. Отдал деньги. Денег много. По пятницам я позволял себе маленькую слабость и принимал ванну. Расчёт был верный. Ванну я принимал в одежде. Очень удобно экономить мыло. Два выходных, если не вызывали на работу, можно было провести в ванной. Выходишь из ванной пообедать, обедаешь, когда возвращаешься, тянешь за собой швабру, пол вымыт. Но потом случилось непоправимое. Шеф вставил себе язык, и мне пришлось менять свой стиль жизни, это и явилось основной причиной того, что белый квадрат закончился, его кто-то облил чёрной краской. Пришло другое время. И мне стыдно признаться в том, что это я причина окончания одной эпохи и начала другой. Сошлись воедино два события. Платиновый язык и мне второй раз в жизни стало стыдно. Я влюбился второй раз. Стандартный набор сработал. Я этого не хотел. Но однажды я делал доставку, конверт был очень большой. Я пришёл по адресу, не поднимая глаз, отдал конверт, его у меня забрали, я развернулся, показал свой номер, и меня первый раз в жизни не пнули с лестницы ногой, а тонкий голосок спросил: " Вы мне не поможете?". Я нарушил инструкцию Центробанка, которую нас заставил выучить наизусть шеф и повернулся. Эти губы я не забуду никогда. Они почти касались меня. Столько было в них чувственности, страсти, порока и силикона. ...
Мне пришлось отвлечься. Картинка с силиконовым шедевром застыла в белом квадрате. Прибежал второй, принёс шампанское. Оказывается, уже наступил Новый Год. За окном воздух разрывался: "Ура! Ура! С новым годом!". По белому квадрату и по силиконовым губам заплясали все оттенки фейерверков. Второй увидел мои мысли на потолке и понимающе улыбнулся: " Давно пора. А то всё тихоня такой стеснительный". Он поставил у моей кровати открытую бутылку с пенной шапкой над горлышком: " Но будь осторожен. Такие губы высасывают мозг". Я разозлился: - Это не твоё дело!
- Как же не моё дело? - удивился второй. - Мозг-то у нас общий.
- Она не такая, - успокоил я его и отхлебнул шампанского. Трудно пить шампанское лёжа.
Второй ушёл. Спасибо хоть не забыл обо мне. Я больше облился, чем выпил. На горлышке бутылки остались следы помады Шоколадки. Я потягивал шампанское и искал, что же я пропустил на силиконовых губах. Какую мелочь? Какой знак? Я уже был опытен в этих делах. Суть есть в мелочах. А на этих атомно-вывернутых нарывах любви было много чего. Каждое второе слово было "Хочу!". ... Она хотела любви, а я дебил не понимал этого. Целый месяц ушёл у меня на поиски и путешествия по силиконовым вершинам. Я исследовал их с лупой. Катался с них, как со снежных горок. Я искал знаки любви. К концу месяца я очень захотел в туалет, а второй всё не приходил. Последний раз я его видел на Новый Год. Целый месяц я только и делал, что пил шампанское. Это была волшебная бутылка, она не заканчивалась. Уходя на восхождения, я оставлял её пустой, а когда возвращался в лагерь, она была снова полной. Я пил и пил шампанское. Представьте себе, как это, целый месяц пить шампанское и ни разу не сходить в туалет. Я, конечно, мог бы сделать, как мы сделали со вторым от страха, но здесь был другой случай, мне помогала терпеть любовь. Мне было стыдно. И я терпел. На этот раз стандартный набор почему-то был расширен. Стыд и любовь притащили с собой бывший в употреблении вкус. И вот здесь начались мои проблемы. Лучше бы я жил без вкуса. Мне было достаточно материальной заботы. Как хорошо просто быть механическим дебилом. О тебе заботятся другие. Деньги есть. Тебе всё понятно, ясно, до последнего сустава, когда и что нужно сгибать, когда разгибать. Жизнь прекрасна без любви. Иначе ты должен пользоваться стандартным набором, в котором может оказаться по условиям призовой игры, бонус. Так в мой набор подсунули чей-то больной вкус, который был заражён мерзостью. От этого у меня и начались постоянные рвоты. Поэтому я и искал доктора. ...
Фу! Наконец-то пришёл второй. Подождите, я продолжу потом. Вы же меня понимаете. Второй пришёл не один. У него на руках было два прелестных младенца. Второй светился от счастья.
- Умоляю тебя! - сказал я второму. - Давай я подержу младенцев, сходи в туалет. Я больше не могу терпеть. Потом всё расскажешь.
Родная душа спасла меня. Мозг-то общий. ... Как хо-ро-шо-о-о-о! - дума я, держа на руках младенцев. Это были мальчик и девочка.
- Это ваши с Шоколадкой дети? - спросил я второго, когда тот вернулся.
- Конечно же, нет, - ответил второй. - Понимаешь, какое дело. У нас с Шоколадкой будет ребёнок.
- О! Поздравляю! - честно обрадовался я за второго. - Ты лучше меня. А это чьи дети?
- Эти, - второй забрал у меня младенцев. - Этих мы взяли в роддоме. Взяли на время. ... Понимаешь, какое дело. Мы ко всему подходим очень серьёзно. Нужно всё подготовить. Обдумать. Основательно подойти. ... Поэтому, мы заплатили деньги и взяли младенцев. Во-первых, чтобы подобрать кроватку по размеру. В магазине, сам же знаешь, какие порядки. Надуют от всей души. А так мы прямо со своим испытателем. Прикольно, да?
- А что, во-вторых? - спросил я.
Второй стал серьёзным: - Во-вторых, как ты считаешь, кто лучше мальчик или девочка?
- Я не знаю, - признался я. - Я бы может, двоих оставил. Дети это хорошо.
- Да, ты так считаешь? - стал ещё серьёзнее второй. - А мы об этом, как-то и не подумали. Пойду, посоветуюсь с Шоколадкой. Ты меня озадачил.
Снова я остался один. Один хозяин общего мозга. Да, я же не закончил свою историю. Вы уже, наверное, сами заждались. Так вот. Белый квадрат над головой и на нём моя беда. Моя любовь, Моя трагедия. Моя судьба, прямиком в помойку. Я знаю, какой там вкус, потому что сам получил его бонусом. Знаю, но не могу сопротивляться. Меня туда тянет. Какой там белый квадрат? Я понимал, что меня тянет в другой квадрат, и безвольно не сопротивлялся.
... Я нарушил инструкцию Центробанка, и первый раз посмотрел в глаза клиенту: - Какая вам нужна помощь? - спросил я у неё. Она захлопала, как дурочка ресницами. Так лживо, что у меня не осталось совсем сил сопротивляться. Я влюбился в неё моментально, и чем более лжива она была, тем больше я увязал.
- Проходите, пожалуйста, - она пригласила меня войти в свою квартиру. Я протиснулся в прихожую. Там был жуткий беспорядок. Почти до самой двери лежала горка нераспечатанных конвертов. Моих конвертов, которые я доставлял. Мне ли было их не знать. И по цвету, и по запаху. Она извинилась: - Простите, у меня такой беспорядок. Но в этом нет моей вины. У меня сейчас непростой период, - защебетала она. - Мне нужно чьё-нибудь сильное и мужественное плечо. Вы не откажите мне?
Она засасывала меня в трясину лживым силиконом, и мне это нравилось: - Я сделаю для вас даже больше, чем вы можете себе представить.
Она послала мне очередную порцию зависимости в виде откровенного взгляда: - Вынеси мусор, мой герой, - и протянула мне два тёмных целлофановых пакета. - Только не выбрасывай их в наш мусоропровод. Отнеси на улицу и выбрось их в контейнер.
Я готов был нести эти мешки на край света, спиной вперёд, чтобы не терять из вида её губ. Мне совершенно всё равно, что было у неё в глазах и за ними. Я видел только губы. Взяв мешки, я поплёлся к контейнеру во двор, оставляя за собой кровавый след на лестнице. Один из мешков был порван. Подойдя к контейнеру, я поднял крышку и заглянул в мешок. Там была мужская голова. Любовь заставила меня почувствовать себя победителем: "Она тебя больше не любит", - сказал я голове. - Отправляйся в помойку!
Я снова поднялся в её квартиру. Мне было безразлично, что случилось. Она сама стала рассказывать мне, расстегивая мою рубашку. Сначала она бросила меня на кучу полных конвертов и сама уселась сверху: - Это был мой последний муж, - и одной пуговицы, как небывало.
- Я это понял, - ответил я.
- Он был полным мерзавцем.
- Я это понял, - ответил я.
- Ты не представляешь себе, как мерзко жить с полным ничтожеством, у которого очень много денег, - она с мясом вырвала очередную мою пуговицу.
- Я это понял, - ответил я.
Она дала мне пощёчину: - Смени пластинку, идиот!
- Я это понял, - ответил я.
- У этого мерзавца постоянно пахло изо рта, - она сказала мне это на ухо. - Ты не почувствовал этого, когда открывал пакет?
- Я это понял, - ответил я.
- От него всегда пахло дурными манерами, - она лизнула моё ухо. - А это воняет хуже, чем навоз.
- Я это ... давно понял, - ответил я.
Она вырвала одним махом оставшиеся пуговицы. Я спросил её: - А что было во втором пакете?
Она зажглась сама: - Ты не открыл второй пакет! Я не ошиблась в тебе. Ты избранный, - она поцеловала меня самим силиконовым откровением, и меня понесло, как в тоннель, в погоне за светом в его конце. Тоннель был настолько длинен, что воспоминаний о моём путешествии по нему хватило ещё на месяц.
Весна в этом году оказалась ранней. Птицы так захотели или ещё кому надоела слякоть, разве это важно. Разве можно сравнить само ожидание весны с первым весенним солнцем, пробежавшим по белому квадрату. Все оттенки белого пахнут весной. Талой водой, солнцем, почками, хмельным счастьем возрождения.
Я кричал ей из тоннеля: - Зачем ты убила его?
Эхом мне приносило ответ: - Которого?
- Последнего? - уточнял я.
- Он перестал соответствовать моему представлению идеала. Ты сейчас избранный!
Тоннель был не прост. Я блуждал по нему сутками. Боковые ответвления приводили меня на прежнее место. Я это чувствовал по эху, как только я возвращался, меня уже ждало оно: "Избранник мой", - ласкало мне слух. На седьмые сутки я увидел далёкий свет. Я рванулся к нему, с надеждой на выход. Он всё ближе, ближе, ближе. И кажется мне, что и он стремится ко мне. ... Так и есть. Он стремился ко мне не меньше, чем я к нему.
- Вадик, - протянули мне руку из-за рыжего пятна фонарика.
Я обрадовался хотя бы тому, что я не один. Вдвоём всегда легче. Я протянул руку в ответ и меня догнал стыд из обычного набора. Я не мог назвать своего имени. А ведь точно, я не знал его. Точно. И не помнил. Я не заставлял себя забыть его, это я помнил. Может, его никогда и не было? ... Стыд ударил ещё раз. Снизу в солнечное сплетение. Такой весенний удар. Удар, посвящённый солнечному сплетению с природой: " А я же и не знаю, как её зовут?! Не знаю!!! Где я? У неё тоже может не быть имени".
- Четырнадцатый, - назвался я Вадику. - Специалист по доставке.
- А я её первая любовь, - сказал Вадик.
- Да? - удивился я. - И она тебя не убила?
- Понимаешь, - сказал Вадик, опёршись на стенку тоннеля и закурив. Я спросил у него: - А здесь можно курить?
Вадик утвердительно кивнул головой, затягиваясь: - Она сама стерва по ночам курит, - выпустил он мне в лицо.
- А как вообще такое возможно? - не давал я Вадику начать рассказывать свою историю.
- Это ерунда, - отмахнулся Вадик. - Нанотехнологии.
В подтверждение слов Вадика, эхом принесло её голос: " Вадик, сволочь, перестань курить. Я на ответственных переговорах. Меня здесь за ведьму принимают".
- Ведьма, ты и есть, - Вадик не обратил никакого внимания на запрет курить. - Понимаешь, раньше она такой не была. Мы с ней из одного городка. Вместе в школу ходили. Она была такой чистой, - Вадик с трудом подбирал слова. - С чистыми глазами что ли. Я ей говорил: " Твои глаза часть реки". У нас возле городка река была рядом. Летом мы часто там пропадали. Красиво. Кругом природа такая. И она была частью этого. ... А теперь, она часть силикона! - Вадик от досады затушил сигарету о стенку тоннеля.
" Простите, господа, у меня желудочные колики", - принесло эхо.
- Ну, прощай! - Вадик решительно протянул мне ладонь.
- Постой, а как мне выбраться отсюда? - я ухватил его ладонь с надеждой.
- Это просто, - сказал Вадик. - Закрой глаза и беги, беги отсюда! Беги во весь опор! Давай, милый, давай!
Я сделал, как мне посоветовал Вадик. Я сорвался так, как будто это я отстаивал честь родной фирмы в финале всесоюзного соцсоревнования. Я сорвался с горы нераскрытых конвертов, с расстегнутой рубахой, с облизанным лицом, с заласканными, обвисшими ушами. Моё просветление было так ярко, что я рванул, в тот самый момент, когда она начала расстегивать мою ширинку. ... Замок от ширинки остался у неё в руках. А у меня остался в обвисших ушах боевой клич Вадика: " Беги, милый!!!".
Так всё и было. Я пробежал полгорода в таком виде. Прибежал домой. Бежал так быстро, что прибежал домой пораньше. Отпросился у шефа по телефону. Попробовал вылечиться сам. Потом нашёл объявление в газете. Нашёл доктора. Всё так запутано. Я до сих пор ощущаю вкус её силикона на своих ушах и слышу слова доктора: "Он избранный". ... Сейчас я лежу на кровати и пытаюсь понять белый квадрат. В окно бьёт весна теплым ветром. Срочно нужен второй, чтобы открыть окно и впустить весну. У нас же один мозг. Белый квадрат постоянно заставляет меня вернуться в прошлое. Почему? Чёрный пугает будущим, а белый и не хочет об этом говорить. Как бы я не старался, он не хочет. Смотри, фантазируй, но это всё о прошлом. Любые, даже очень смелые фантазии, пожалуйста, а с будущим ко мне и не приставай. Нужно что-то придумать. Я обязательно придумаю, как обойти этот запрет белого квадрата. Нужно поставить его в такие условия, чтобы его просто самого вывернуло в будущее. ... Пришёл второй. Открыл окно. Мозг-то у нас общий. Второй тоже прилёг, заняв своё место во мне.
- Как Шоколадка? - спросил я через общий мозг.
- Ай! Не спрашивай! - ответил тем же способом мне второй. - Она уехала на гастроли по Белоруссии.
- Но вы же ждали ребёнка?
- Ребёнок подождёт.
- Тебе удобно? - спросил я второго.
- Почему ты спрашиваешь, это же моё законное место.
- У меня к тебе есть одно предложение, - сказал я таким тоном второму, чтобы заинтриговать его.
- Ты хочешь разобраться с белым квадратом, - испортил сюрприз второй.
Всё правильно у нас же один мозг. Мы два в одном. Я хотел привести какой-нибудь пример в подтверждение этого. Но второй сказал: " Это подождёт. Давай, покажем этому белому квадрату, с кем он связался".
- Но это не он связался, - возразил я второму. - Это мы с ним связались по совету доктора. Доктор нам это двоим посоветовал. У нас же мозг общий, нас не разделишь.
- Хорошо, - согласился второй. - Давай подумаем, как нам через чёрный квадрат вывернуть белый.
- Ты просто читаешь мои мысли. Я уже об этом думал, - сказал я и с обидой и с гордостью за второго.
Если скажите, что это не может сочетаться в одном, вы ошибётесь, такое всегда возможно в одном мозге. Понять это тяжело, лучше и не пробуйте. Ваш мозг этого может не выдержать. ... Мы устроились поудобней, и начали мозговую атаку на белый квадрат вместе с весенним ветром в открытое окно.
Когда мозг настроен на одно, когда он собран, когда он сам хочет излечиться, когда он признаёт и знает свои болезни, когда он хочет добра. Для всех .... Это не сбой в программе, это не устаревшая программа, которой несколько тысяч лет и её многие не воспринимают уже, как программу, потому что мы выбрали постоянное обновление программ, постоянное наслоение общего на одного. Это постоянная доставка общих программ, универсальных во всём, своей универсальностью они превосходят все предыдущие. И мы не можем остановиться в желании получить новую лучшую программу на свою жизнь, не для себя лично, а рассчитанную на всех, но с обязательным выделением на общем плане, чем ярче, тем лучше. Программа, рассчитанная на одного, не укладывается в наш мозг. Нас же, по крайней мере, всегда, как минимум двое, а если посмотреть вокруг, то намного больше. ...
Я произвёл подготовительную работу в мозгу. Его предварительную настройку. Второй не сопротивлялся. Помогал. И я понял, как мне повезло со вторым. Всё же могло получиться по-другому. Он, второй, лучше меня и я это понимаю, а могло же быть наоборот, он мог собрать всё моё худшее, и тогда мне бы точно не поздоровилось. Мне бы самому пришлось бороться с ним, а так пускай он терпит мою жадность, мою тупость, мою злобу и ненависть, мой страх и различные варианты смешения. И вдвойне приятно, что это не только моя программа. Я же мог вообще остаться один на один со своей подлой программой.
Мы со вторым развили такую бурную мозговую деятельность. Действовали слаженно, в унисон. Он мне многое прощал. Я это начинал понимать, пошло выздоровление, я начинал это чувствовать. И ... чёрному квадрату это не понравилось. Кому может понравиться, что его используют в своих, даже благородных целях, но без его согласия. ... В мою дверь громко и нагло застучали кулаком. У меня был звонок, и можно было позвонить, но так было страшнее. За дверью это отлично понимали. Кулак показывал своё презрение к мелодичному звонку, сотрясая высотный дом и людишек попрятавшихся в своих высотных норах.
Мозг продолжал свою работу. Ключ был дан на старт, и остановить его было уже невозможно. Второй поглядывал на меня со стороны, давая мне понять, что раз я плохой, то мне лучше известно, как из такой ситуации выбираться, а он поможет мне насколько позволят ему его рамки порядочности. Знакомое слово. Таких теперь мало. Приняв управление на себя. Я, мысленно благодаря второго за доверие, но, не показывая этого ему, отчего получил сам удовлетворение, отдал короткий мысленный приказ: " Не будем допускать ошибок прошлого. Не покажем себе, что мы боимся его. Пусть колотит хоть целый день. Он из нас этим не выдавит и капли страха". Приказ, конечно же, был скомпонован намного короче и я предоставил второму два варианта. Он выбрал этот. Этих хороших не поймёшь. Им в мозг колотят, а они стиль блюдут.
От звуков за дверью перешли к речевому контакту: - Послушай, обсос вонючий!!!
Это был шеф. Его стиль я узнаю из сотни. Хотя, чего я вру, сейчас нет сотни. Само конкретное зло заявилось после новогодних праздников: - Ты меня слышишь, четырнадцатый?! - шеф был явно чем-то зол.
- Я не четырнадцатый! - гордо ответил я шефу. - У меня есть имя!
( Зачем? Зачем? - заныл второй. - Не зли его.)
- Какое имя? Ты его сам-то знаешь, обсос? - куражился шеф. - Имя он себе завёл! - в коридоре громко засмеялись. Шеф пришёл не один.
Второй попытался закрыть наш рот рукой. У меня получилось глухо, но дерзко: - Да ты сам, козёл искусственный!
В коридоре засмеялись над шефом. Шеф не оставил это без ответа: - Что-что ты там мямлишь, сынок?
- Извольте разговаривать с нами, как воспитанные люди!!! - Второй опередил меня невпопад. Явно слабо. Я успел бросить вдогонку, спасая своё реноме: - Козёл тебе сынок, папашка лузерный!!!
Охрана шефа покатилась со смеху. Смеялись долго. Шеф что-то шипел, но на него не обращали внимания. Ржали. ... Шеф заплакал в замочную скважину. Встал на колени перед дверью и заплакал: - Четырнадцатый, я тебя прошу, пожалей меня, пожалуйста. ...
Я тебя по имени буду называть. ... Скажи только как?
А я забыл своё имя. На самом деле забыл. Второй это знал лучше меня и тихо предложил мне соврать во спасение: " Соври любое имя. Придумай. Помоги ему. Помоги человеку".
Я был хуже второго, я знал, какой шеф человек. Я сказал: - Ничего личного, шеф! Только бизнес! ... Зови меня Комтугеза ... или ваше сиятельство!!!
Шефу нелегко дался выбор. Он долго молчал. Всхлипывал. Охрана его ехидно посмеивалась над ним, может даже и били ногами под шефский зад. Охрана всегда чувствует, когда шеф даёт слабину.
- Я согласен, ... Комтугеза!!! - сдался шеф. Так тяжело ему это далось. Шеф сломался. Первый раз в жизни. Я вырвал у него своё новое имя, как его язык. Шефу было бы легче проиграть в "Привет, Валет!" весь "машиностроительный комплекс" страны, которым он владел безраздельно. Ему легче было бы выйти одному против чёрных рейдеров, защищая свою единственную в стране, да что там, в стране, в мире, Елозинскую фабрику мягких пистолетов, чем согласиться с моим новым именем.
Второй от неожиданного триумфа выкатил глаза и покусывал нашу общую ладонь.
- Не слышу, лошок, что ты там мямлишь?! - совсем обнаглел я, до резкой боли в ладони.
Я победил, окончательно и бесповоротно. Самого шефа. Шефа шефов. Я ещё забыл вам сказать, что "УХВ Газпром" сам платил ему за то, что он снимал у них первые двадцать пять этажей. Я не пресмыкался, не ползал на коленях, не лизал всё, что мог достать, наш общий язык и как было заложено в новой программе, не целовал его следы под фотовспышки ...
У меня началось самоизлечение: - Что вам нужно, шеф? - теперь я принял совет и позицию второго. Победитель может себе это позволить. Победитель должен быть добрым и воспитанным. Победитель должен вспомнить самую первую программу. Победитель должен даже к самому последнему из последних шефов всегда обращаться на "ВЫ" без малейшей доли заискивания и подобострастия. ... Эко меня понесло в самолечении, как Повелителя снежного дерева с горы. Я летел и всем раздавал, просто сыпал комплиментами и в первую очередь себе самому любимому мерзавцу из всех Повелителей снежного дерева. Даже второй, поборник скромности и чести, подбадривал меня: "Не такой ты уж и мерзавец. Во всяком случае, улучшение просто на лицо". ... Ах! Как хорошо! Хорошо не добивать поверженного, а подать ему руку и поставить с собой вровень. Отрясти его отвисшие колени от грязи унижения. Обнять, как брата!
- Комтугеза! - позвал меня шеф.
- Я слушаю тебя, брат мой! - отвечал я шефу добром.
- Комтугеза, я прошу тебя, открой мне, пожалуйста, дверь, - канючил шеф в замочную скважину.
- А вам зачем, ваше сиятельство? - поддержал я пошатнувшееся реноме шефа. - Я не могу встать, я ещё продолжаю самолечение, шеф.
Шеф от досады двинул эксклюзивным ботинком об мою обычную дверь: - Комтугеза, у меня же тоже есть принципы. Я не могу просто так отказаться от них. Ты и так достаточно унизил меня. Мне этого не смыть всей кровью вашего дома, - последние слова шефа привели дом в движение. Никто не хотел оказаться в роли свидетеля унижений шефа шефов. У свидетеля судьба незавидная. Сами себе такую программу подбирали. - Слышишь, Комтугеза, люди уважают принципы, - голос шефа отдавался эхом в опустевшем доме. - Комтугеза, помнишь, я обещал тебе, что если я потеряю хотя бы одного клиента, то отрежу тебе пальцы?
- Помню, мой друг! Помню! - с трудом, но согласился я с принципами шефа.
- Если помнишь, тогда открывай дверь. Я могу тебя обрадовать, ты мне должен всего один палец. ... Тебе повезло. Ты, наверное, избранный!
Охране понравилась шутка шефа.
- Но мне нужны все мои пальцы, ваше сиятельство! Все! ... Простите меня за доставленные вам огорчения! - доброта второго была безгранична. - Доставка моя работа, шеф! - ответил я сам.
Шеф второй раз использовал свой эксклюзивный ботинок: - Нет, ты не понимаешь наших принципов. Я это должен. И ты это должен. Здесь нет ничего личного. Нет ни имён, ни людей. Остальные жильцы это понимают. Есть лишь одно тупое дело! - шеф скатился до истерики. - Бизнес! Бизнес! Бизнес! - колотил он в мою дверь. - Это наш принцип! И мы его верные рабы! ... Открой, дверь, ублюдок!
- Я с этим не согласен, шеф! Мне нужны мои пальцы! - за дверью тихо. - Я каждому своему пальцу дам имя, шеф!
В замочной скважине зашипело. Не думал я, что шеф способен на такое. Шеф умудрился распустить свой платиновый язык в тонкую шипящую змею и запустил её в мою квартиру, через замочную скважину. Змея зло шипела и извивалась, её тонкая голова пыталась достать меня своими мелкими драгоценными зубками: "Ничего личного", - шипела она, усиливая мой страх: " Ничего личного".
Трудно сказать, чем бы всё это закончилось. Змея быстро обжилась в моей квартире. Меня от змеи спасла охрана шефа. Они бесцеремонно оторвали шефа от замочной скважины, змея чуть успела вернуться: - Кончай ты эту херню, шеф! ... Кому нужны эти сказки! ... Дома будешь жену пугать этим! ...
По звуку шеф полетел со своим шипящим языком в дальний конец коридора: - Ничего личного, шеф! - извинилась охрана. - Отдохни, шеф. Мы по-старинке попробуем. ... Сейчас мы эту дверь с петель вырвем. ... Крепкие ребята были в охране у шефа. Мне ли этого не знать. С одним шефом мы бы со вторым ещё справились. Я почти добил его, если бы не его принципы. Мелочи кажется, но я уже был научен жизнью и доктором, вся соль в мелочах, в принципе, в принципах, простите за тавтологию. А мелкие принципы шефа с его крупной охраной не предвещали нам со вторым ничего хорошего. Даже вдвоём мы вряд ли бы справились с принципами охраны шефа. Второй принципиально был против насилия. Сколько я его не учил, не заставлял, не упрашивал, он принципиально не соглашался со мной. ... Дверь заходила ходуном. Сначала охрана опробовала её крепость ногами. У второго ещё был небольшой запас времени выдавить из себя каплю страха. Я соврал и подбодрил его беднягу: "В принципе, ничего страшного. Подожди постель мочить". Второй не знал принцип шефа, который он использовал в своей работе, второго можно было обмануть. Я же знал, что каждую неделю шеф устраивал, так называемое "чистилище". Его охрана выборочно брала кого-то из доставки и избивала в подвале в присутствии шефа. Шеф ничего не хотел узнать, он и так знал жизнь лучше других. Просто, шеф считал, что все воруют и это наказание за воровство. У него был железный довод: " Если я сам ворую, то вы хотите сказать, что вы лучше? Вы не воруете? Вы хотите унизить меня этим? Вы хотите выставить меня единственным вором? Да кто вы такие, мрази? Все воруют! Все!". ... Чистилище было очень принципиально для шефа. Он всегда выходил из подвала отдохнувшим, помолодевшим, прошедшим очищение. ...
Дверь моя держалась из последних сил. Если бы у неё были глаза и рот, она бы с тихим ужасом посмотрела на нас и сказала: " Простите, парни, я больше не могу". ... Ещё пару ударов. Ещё. Верхняя петля не выдержала первой, дверь по-дурацки накренилась и от следующего удара влетела в квартиру. ... "Всё. Прощай второй, я пойду первым". За последние несколько месяцев я первый раз закрыл глаза. Первый раз я нарушил предписание доктора. Боковым зрением я ещё заметил, как свежий воздух врывался в комнату через открытое окно. Как вздувалась гардина большим пузырём, сдерживая весенний поток. Парусила гардина во всю. Гнала наше однокомнатное судёнышко по океану весеннего ветра, как детский кораблик по журчащему талому ручью. Гардина выдувала огромные щёки, трепетала от напряжения. Безумствовала.
Дверь влетела в мою квартиру. Я закрыл глаза, оставив один слух, простился со вторым через общий мозг. Приготовился. ... Но оставшийся на страже слух, не доносил до меня ничего тревожного. Не было топота ног. Ругательств.
Я услышал за дверью сначала добрый голос: - Привет, парни! - а потом и второй, не такой добрый, но и не злой, я бы сказал просто строгий: - Здравствуйте!
Охрана удивилась появлению посторонних, весь дом же был пуст, и спросила у шипящего в углу шефа: - Шеф, а что это за крылатые? ... Ты их вызывал?
Шеф шипел в углу. Охрана перешла к более конкретному разговору: - Кто такие?! Что за дела! На кого ты улыбаешься? ... Что, непонятно сказал?! Ты мне здесь своим крылом не маши! Нечего перья веером разбрасывать!
Добрый голос скромно сказал: - Не волнуйтесь, парни, мы ангелы. Посмотрите, пожалуйста, вверх. ... Видите, крыши нет. Мы вас приглашаем на нестрашный суд. Не бойтесь. Это предварительные слушания. ...
- Пошли! - скомандовал строгий голос.
Я услышал звук похожий на шелест осенней листвы. Действительно, не страшно. Кто-то из охраны ещё постарался докричаться до шефа: - Шеф сука, ты же говорил, что у тебя такие связи на....! - дальше шелест.
Шеф тоже ушёл с шелестом.
Когда шелест закончился, строгий голос спросил: - Что ты с ними ещё беседы разводишь успокоительные?
Добрый голос ответил: - А как же по-другому. Они же дети! Не нужно этого забывать.
Я сжал ещё плотнее веки и приготовился сам: " А! Так даже лучше. Хоть какая-то определённость наступит", - успокоил и подбодрил я мысленно второго: Приготовься, это не страшно".
Добрый голос в коридоре сказал: - Пойдём на улицу! Нам нельзя ни в коем случае допустить паники! Там могут быть дети! Давай, скорее!
- Я подчиняюсь тебе, как добру, но ты не забывай, что на любых учениях, всегда есть процент допустимых потерь, - ответил строгий голос.
- Ты, в какой армии служил? - спросил добрый голос, и я услышал взмах крыла. Меня обдало теплом через проём с выбитой дверью. Даже поток ветра из окна оказался слабее.
А гардину прямо рвало на части, такой был сильный напор весны. Ураган свежести, поддерживаемый птичьими голосами, шумом машин и голосами с улицы, брал штурмом моё открытое окно. Гардина то наполнялась, как воздушный шар, то вытягивалась в длинную плеть от сквозного потока. Окно открыто, дверь выбита, крыши нет. Я веки не открывал. Будь, что будет.
Напор ветра, вдруг резко оборвался. Измотанная гардина повисла тряпкой в проёме окна. И смолкли голоса птиц. Послышался писк тормозов, недовольные клаксоны, но и они вскоре стихли. Я не хотел открывать глаза. Мне почему-то не хотелось смотреть на это. Второй исподтишка, из глубины, не настаивая, терзал меня мыслью: " Это всё из-за тебя. ... Доволен?"
Я услышал с улицы решительный голос: - А по какому, собственно говоря, праву вы нас остановили? Что вы себе позволяете? Кто вы такие?
- Не волнуйтесь, - отвечал ему добрый голос.
- Что значит не волноваться?! Вы хоть на номера на моей машине посмотрели?! Вы знаете, кого вы остановили?
- Не стоит так волноваться и кричать, - отвечал ему добрый голос. - Ничего страшного не произойдёт. Сейчас мы все отправимся на нестрашный суд. Это совсем не больно и не страшно.
- Что за бред вы несёте?! Для вас что, вот этот синий маячок, пустой звук? Что вы здесь свои порядки устанавливаете?! ... Знаете, кого вы остановили? Я вам сейчас расскажу! Я везу на срочное рассмотрение поправки к судебной системе страны! Вы представляете себе, что будет, если я задержусь хотя бы на пять минут?!
- Закрой рот! - сказал строгий голос.
- Не нужно так грубо, - поправил его добрый голос. - Не забывай, они же дети, - и продолжил. - Мужчина, не расстраивайтесь, ваши судебные поправки подождут. Не нужно так топать по крыше автомобиля. Вы только вносите этим страх. Ничего страшного не произойдёт. Это нестрашный суд для всех без исключений.
- Что и Америку вы туда потащите? И их тоже? Что вы нам здесь заливаете?