Шеметов Костя : другие произведения.

Ослик Иисуса Христа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сотрудник оборонного НИИ допускает в своей диссертации критику путинского режима. Его увольняют из армии, лишают воинского звания и отправляют в психиатрическую клинику. Он чудом спасается и вскоре бежит в Великобританию, где делает успешную карьеру учёного. Между тем, увлечение наукой и продолжающийся в России произвол наводят учёного на одну мысль: он намерен ускорить эволюцию своих бывших сограждан (этих "осликов", на которых кто только не катался - от Иисуса Христа до президента с Патриархом).
  Ослик Иисуса Христа
  
   Величайшая трагедия жизни состоит не в том, что люди гибнут, а в том, что они перестают любить.
   (Сомерсет Моэм, "Подводя итоги")
  
   Да гори оно всё синим пламенем!
  (Курт Воннегут, "Времетрясение", реплика Килгора Траута)
  
  
  Пролог
  
   Регулярность событий - обычное дело и большинством людей воспринимается как нечто естественное и само собой разумеющееся: сначала хорошо, затем не очень - и снова прекрасно. Всё правильно. Повторяя одно и то же на протяжении долгого времени, человек хоть и изматывается, но в конечном итоге приходит к вполне выгодному для себя решению.
   Постепенно он осознаёт свои ошибки, переживает их и старается не повторять в будущем. Он всё глубже понимает суть явлений, формирует своё отношение к ним и в зависимости от этого планирует очередное действие. Иначе говоря, он развивается. Человек повторяется, а, повторяясь, привыкает к этому повторению и даже находит в нём некоторый комфорт. В сущности, он и сам - повторяющееся событие.
  
   Что интересно - в индивидуальном развитии отражаются также и более крупные формы. В соответствии с основным биогенетическим законом, к примеру, любой организм в своём становлении (онтогенез) повторяет образы, пройденные его предками или видом (филогенез). Одним из первых такую связь заметил немецкий естествоиспытатель Эрнст Геккель. Случилось это примерно в 60-е годы XIX века. В дальнейшем он не раз ещё переосмыслит своё открытие и с головой уйдёт в философию. Философия Геккеля тем и интересна - в основе единого механизма развития она предполагает как раз повторяемость.
   Да и вообще, если оглядеться, идея повторяемости кажется весьма универсальной и касается буквально всего: физической материи, социального устройства, истории, спиралевидной галактики и, надо думать, Вселенной. К слову сказать, не прошёл мимо и Голливуд. Взять хотя бы известный фильм "День сурка" (Groundhog Day, сценарий Дэнни Рубина), где мысль о развитии через повторение доведена по сути до совершенства. Зря, что ли, к концу ленты Фил Коннорс не только выучился музыке, но и влюбил в себя Риту, о которой поначалу и думать не смел?
   Те же принципы лежат и в основе наиболее эффективных методик познания. Взять хотя бы диалектику Гегеля, математическую логику Готфрида Лейбница или, пусть бы даже, структурную модель психики, весьма кстати предложенную Сигизмундом Шломо Фрейдом в преддверии нацизма, грядущих войн, массовых репрессий и террора. Учёный словно в воду глядел - людям и вправду вскоре понадобится серьёзная психологическая помощь. ("Здравствуйте, господин Фрейд, можно и мне немного кокаину?" - "Пожалуйста, но сначала узнаем истинную причину ваших бед".)
  
   Относительно бед. Эта книга - прежде всего история человека, большая часть жизни которого прошла в России первой половины XXI столетия, омрачённая чередой потерь и долгим периодом авторитарного правления в РФ - как будто и не было в природе ни многострадального опыта, ни Панксатонского Фила, ни Гегеля с Лейбницем.
   Иными словами метод развития через повторение (как всеобщий и универсальный метод эволюции) в России не работал (а если и работал, то издевательски медленно). Став правопреемницей Союза ССР, намеренно уничтожившего лучших людей страны, РФ вполне переняла советские методы, сменив лишь вывеску и экономический уклад. Переждав период зарождения капитализма, она вновь принялась за старое и продолжила изводить своих граждан, прикрываясь идеалами рыночной экономики и справедливости.
   Российскую власть будто зациклило на этом "рынке", не говоря уже о "справедливости", - никакой справедливости здесь не было, а конкурентная борьба сводилась к brown nose ("коричневый нос", английская идиома, означает угодничество, добровольное унижение, холуйство). У кого этот нос оказывался более коричневым, тот и "выигрывал оффшор". Блок-схема, описывающая русский цикл, не предполагала условий его окончания, а от "носов" пахло всё дурней и дурней.
  
   Чего не скажешь об астероиде Апофис. Он не имел запаха и хоть регулярно приближался к Земле (последний раз весной 2029-го), всё ж таки менял свою орбиту и предполагал вполне осязаемое условие окончания цикла. По некоторым данным, в апреле 2036 года Апофис столкнётся с Землёй, произведя небывалые разрушения. Мощность взрыва составит около двух тысяч мегатонн - взрыв более чем достаточный для завершения шестого периода массового уничтожения видов.
   Астероид был открыт учёными из обсерватории Китт-Пик в Аризоне и назван по имени древнеегипетского бога Апопа (в древнегреческом произношении, Апофис) - злодея, пытающегося уничтожить Солнце в течение его ночного перехода (пока мы спим). В самом деле злодей. Но лучше уж так, чем бесконечно терпеть русский цикл.
  
   Четырнадцатого марта 2036 года в лондонскую галерею современного искусства Tate Modern поступили четыре живописные картины неизвестного художника и рукопись на русском языке. Заинтересовавшись посылкой, директор выставки отправила рукопись в перевод и в тот же день получила английский вариант - около трёхсот страниц текста и сопроводительное письмо, подписанное неким Генри Осликом.
   "Здравствуйте, Ингрид Ренар, - писал Ослик. - По словам Жюля Ренара, перед лицом смерти мы особенно часто возвращаемся к книгам". Ингрид задумалась. Странно, она ведь тоже была Ренар. Этот Ослик или сумасшедший, или с нею самой что-то не так. "Но доведись нам разобраться более вдумчиво, - продолжал художник, - то и со мной и с вами всё в порядке. По мне так книги - лишь промежуточный шаг итерации самосознания. Представьте: человек словно зеркало, где отражена его реальность, и вдруг в какой-то момент он заглянул в другое зеркало напротив".
   Зеркало в зеркале - опыт бесконечности.
   Буквально нынешним утром Ингрид по обыкновению отразилась между двух зеркал в туалете Tate Modern и в который раз, уже совершенно неосознанно, попыталась посчитать себя. Ослик как в воду глядел: она бесконечно повторялась и была похожа на книгу, вероятно ещё не написанную, но уже достаточно прочтённую. Ингрид Ренар, директор выставки живописных картин.
  
   Она вернулась к рукописи. "За чтением чужих мыслей, - писал её невидимый друг, - следуют размышления, затем собственная книга и наконец живопись". В этом месте Ингрид приостановилась, а затем раз-другой повторила чуть слышно: "...and finally painting - likelihood, primitive and in more or less impressionistic style" ("...и наконец живопись - скорей всего примитивная и в более-менее импрессионистском стиле"). "Картина - как впечатление от пережитого, - Ослик явно входил в раж, - мимолётное впечатление, а заодно и надежда - непонятно на что и непонятно зачем".
   Зачем? Импрессионисту не важно, что изображено на рисунке, зато важно, как изображено. Ингрид твёрдо усвоила этот урок ещё со школы, так что ответ напрашивался сам собой - для удовольствия.
   Она заглянула в холсты. Картины и вправду впечатляли. А этот Ослик не так уж и плох. Немного не в себе, зато искренен, с долей иронии и явно с воображением. Замысел тоже был вполне impression: художника будто кидало от зеркала к зеркалу. Иными словами Осликовы представления вибрировали (подобно кисти Эжена Делакруа, предшественника импрессионистов, а там и Дега с Моне). Сначала эти представления казались поверхностными (текучесть мгновения - ни дать, ни взять), но дальше всё настойчивей совершенствовались и, следуя логике детализации, создавали в целом понятную картину мира. Ингрид заметила и особое своеобразие произведений. Сразу не скажешь, но что-то было в этой живописи строгое и совершенно формальное, как теорема.
  
   Вероятно, в основе мировоззрения Генри действительно лежала математика, что следовало, в том числе, и из названий работ: "Итерация" (часть I), "Рекурсивный анализ" (часть II), "Математическая индукция" (часть III) и наконец "Ослик Иисуса Христа" (часть IV) с подзаголовком в скобках "Общая теория счастья".
   Даже ослики размышляют о счастье, улыбнулась Ингрид, а вот в математике она мало что понимает. Окончив после университета специальную художественную школу в Кембридже, Ингрид напрочь забыла о математике. Остались разве что отрывочные сведения о приложениях. К примеру, о том, что существует возможность описать окружающий мир в терминах дифференциальных уравнений. Как это сделать, она не знала, да и не хотела знать. Привлекала сама возможность и, конечно, загадочные названия учебников и имена авторов, не лишённые подчас сексуальности. Взять хотя бы Дональда Кнута с его книгой в семи томах "Искусство программирования для ЭВМ" (Donald E. Knuth, The Art of Computer Programming).
   Впрочем, и Ослик не был профессиональным математиком. Судя по его письму, он получил весьма сомнительное образование (какое-то "училище РВСН", как он пишет) и о карьере учёного не помышлял. Тем не менее, распределившись в одиннадцатом году в Московский оборонный центр, Генри был вынужден заняться пусть и не наукой в чистом виде, но, по крайней мере, её подобием, о чём впоследствии горько пожалел.
   Пожалел, и не раз. Ещё в училище он влюбился в некую Эльвиру Додж, студентку пединститута из Владимира, и когда их отношения разбились, написал диссертацию, но не по специальной тематике (как ожидал от него учёный совет), а про любовь. В своём роде роман, который, безусловно, не входил ни в планы РВСН (Strategic Rocket Forces, объяснил переводчик), ни тем более в планы Единой России (в то время правящая партия, гнобившая своё население, особенно порядочных и умных).
  
   Научная диссертация как роман о любви.
   Надо же. Ингрид не знала, что и думать. Русским не позавидуешь. Взять хотя бы статистику их смертности. Одних пешеходов в РФ погибает по сто тысяч в год, не говоря уже о брошенных детях, политзаключённых и самоубийцах.
   Как тут не вспомнить нашумевшую в своё время книжку Джони Фарагута "Магазин потерянной любви" (ещё одна "диссертация" на наболевшую тему, Johny Faragut, The Shop of the Lost Love). Этот Джони нелегально эмигрировал из России, но был схвачен и осуждён за измену Родине. Он получил пожизненный срок, чудом освободился, однако следы его затерялись. Даже если и допустить, что он жив, несложно представить, каково ему (всю жизнь скрываться и в любую минуту ждать ареста). Незавидная участь. Но вернёмся к делу.
   В феврале 2013-го за свой "любовный опус" Ослик был уволен из армии, лишён офицерского звания и с диагнозом "слабоумие" отправлен в психиатрическую больницу.
   По замыслу его начальства бывший ракетчик должен был провести в клинике остаток жизни (итерация со смертельным исходом). Но нет, в один прекрасный день Генри сбежал и через какое-то время, получив политическое убежище в Великобритании, перебрался в Лондон. Вскоре он устроился продавцом в букинистический магазин Клода Вулдриджа (Луи Басс, "Роскошь изгнания"), а там и попытал счастья в Ширнесском университете (графство Кент, остров Шеппи). Попытал так попытал: к 2018 году Генри уже был профессором и руководил в этом Ширнессе лабораторией искусственного интеллекта.
  
   Ну что тут скажешь? Ингрид искала ответы, но не находила. Казалось, Запад тем и богат: любой псих из Восточного блока делает здесь карьеру, а затем бесконечно отражается в своих зеркалах, повинуясь рекурсии и преодолевая индивидуальные комплексы.
   Вот и Ослик ("ослик Иисуса Христа" - как иронично называл себя Генри), получив относительную безопасность в Британии, мог сколько угодно ёрничать, размышлять, строить догадки, кричать во всю глотку и смеяться над коммунизмом (новым коммунизмом современной России), изгоняя из себя "ослиную" участь. Насколько Ингрид могла понять, метафора в том и заключалась: ослик, на котором ездит Иисус Христос (знаменитый въезд Христа в Иерусалим, Мф. 21:1-12), - это люди, подобные Генри - разочаровавшиеся в жизни, утратившие цель, вдохновение и счастье.
   Никто из них не просил рождаться, но все они вынуждены жить, подчиняясь смутному ощущению необходимости это делать. "Иисус Христос" здесь - не только религия, государство и прочие механизмы подавления личности, но также и сама животная сущность человека (регулярно напоминающая о себе какой-нибудь гадостью). Всё это унизительные издержки эволюции, угнетающие приличного человека. Метафорически, освободиться от Иисуса Христа означает по сути прожить достойную жизнь, основанную на здравомыслии и благородстве.
  
   Ещё с детства Ингрид полюбила осликов, начитавшись про них в сказках и насмотревшись познавательных фильмов на канале Animal Planet. "Трогательные существа, и что на них ездить?" - удивлялась она, но как-то отстранённо и не вполне осознанно. Теперь же Ренар задумалась: а ведь она тоже была "осликом". Тем самым "осликом Иисуса Христа", о котором упоминал профессор. Иисус давно уже выбрал её, и, ясное дело, выбрал не просто так.
   К примеру, мог бы он выбрать лошадь или верблюда? Вряд ли. И конь, и верблюд не обладают ни ослиной кротостью, ни миролюбием (верблюд вообще кого хочешь съест). К тому же конь и верблюд - весьма крупные животные и, восседая на них, Иисус выглядел бы слишком претенциозно, что не к лицу скромному мученику.
   Насчёт "скромности", правда, Ингрид погорячилась. "Мученик" изначально претендовал на власть и, отчаявшись, даже признался в этом Пилату. Отсюда, кстати, и его ироничное прозвище "INRI" (Iesus Nazarenus Rex Iudaeorum - Иисус из Назарета, царь Иудеи, Ин.19:19-22). Так что амбиций там хватало.
   Другое дело - "предвыборная кампания". Известно ведь - сколь амбициозен ни был бы общественный деятель, он всё равно вынужден демонстрировать скромность. Скромность украшает политика, а Иисус, если уж идти до конца, и был этим самым политиком - чрезвычайно популярным, артистичным и с чётко выраженной социал-демократической программой. Сами посудите: даже будучи распятым, за две тысячи лет INRI не проиграл ни одной избирательной кампании. В этой связи решение Иисуса Христа воспользоваться ослом как раз понятно: людям нравится, когда их герои просты, доступны и придурковаты (такие же собственно, как и они сами).
   И что же ослик? Да ничего. Он всё так же покорен, а при малейшем неповиновении отправляется или в тюрьму, или в психиатрическую клинику.
  
   Хорошо, хотя бы Генри сбежал. И всё же "ослиный" комплекс не давал ему покоя: он то представлял себя растерзанным в Бутырской тюрьме, то лауреатом Нобелевской премии. Единственным выходом для себя (как и для всего человечества) он видел многократное повторение одного и того же. "Глядишь, что-то да прояснится", - писал он, а Ингрид читала и всё больше проникалась его мыслями.
   Мысли же были просты: Ослик затеял опыт с возвращением, но не бесконечно (вечное возвращение бессмысленно, по мнению Ницше), а пока не поумнеешь. Начиная с какого-то времени Генри стал регулярно (хотя бы раз в год, и лучше осенью) навещать Россию. Он внимательно наблюдал за происходящим, обращался к своим чувствам, записывал дневник, а затем возвращался обратно в Ширнесс - к работе и размышлениям. По замыслу как раз итерация (с посещением Бутырки в широком смысле) и должна была показать, что к чему, разрешив таким образом "ослиную" зависимость.
  
   Дочитав письмо, Ингрид пришла в смятение. История человека, приславшего картины и рукопись, вызывала по меньшей мере любопытство и не вполне объяснимое пока чувство духовной близости с ним.
   День приближался к концу. Четырнадцатое марта загадочным образом совпадало с эпохой орбитальных характеристик астероида Апофис. Во всяком случае, "Википедия" ссылалась именно на 14.03.2012. Вычисления были сделаны 24 года тому назад, день в день, а изменившиеся с тех пор показатели астероида лишь подтверждали неутешительные прогнозы. "I doubt whether this thing will overfly, - писала The Guardian, - goodbye" ("вряд ли эта штука пролетит мимо, до свидания").
   "До свидания", - будто вторил этой газете Ослик, прощаясь с Ингрид. В конце своей сопроводительной записки профессор высказывал предположение, что его холсты не пропадут зря, а рукопись послужит комментарием к ним, и, как он надеялся, станет своеобразным экспонатом галереи современного искусства. "Нельзя же повторяться до бесконечности, - словно убеждал он сам себя. - Должен же быть какой-то выход".
   В поисках этого выхода бились миллионы людей по всему свету. Вот и она теперь станет биться, подозревала Ингрид, и не ошиблась. Сняв копии с картин, она прикрепила листы к рукописи, решив заняться этим более основательно и не в рабочее время. Наступали выходные. Ренар спрятала холсты у себя в кладовке и засобиралась домой.
  
   Все "ингрид" возвращаются домой.
   Остаток вечера они проводят с книгой и вибратором, а наигравшись (читай: наплакавшись поздней ночью), засыпают, надеясь на скорые перемены. Этот цикл повторяется изо дня в день, и хорошо, если произойдёт чудо. Условие же выхода из итерации, как правило, размыто. Вот люди и крутятся, будто сломанная программа.
  
   И что они крутятся? Снег идёт.
   Пакеты летают по улицам.
   В небе кружится вертолёт.
   Снятся ужасы.
  
  
  Часть первая. Итерация
  I
  
   О том, что его "программа сломана", Генри знал и раньше, да всё руки не доходили починить. К тому же сама возможность ремонта казалась ему сомнительной: он не знал, как и подобраться к этой программе. Ослик не мог даже поставить задачу, не говоря уже о её решении. Были одни симптомы. Мысленно он не раз приходил к врачу, но врач опаздывал, приём откладывался, и, отчаявшись ждать, больной уходил.
   Симптомы? Насчёт симптомов он убедился ещё в психиатрической клинике, куда попал за свою диссертацию о любви. Дурдом как дурдом, но Генри ведь знал, что не псих, и поэтому с утра до ночи прислушивался к себе и присматривался (может и вправду что-то не так?). Это и были его симптомы - прислушиваться к себе и присматриваться: а не дурак ли он? Даже сбежав из дурдома и устроившись в Ширнесском университете, Генри не мог ни с чем определиться. Ни с любовью (он любил одну, его любила другая и так далее), ни с друзьями (он давно позабыл о них, да и они тоже), ни со смыслом жизни (разве что удовольствие, но и его со временем поубавилось).
   (Эльвира Додж? К тому времени он давно расстался с Додж, так что рассчитывать на её помощь не стоило. Да и вообще - всё это большое заблуждение насчёт близости: человек, которого ты любишь, а он нет, скорее добьёт тебя, чем поможет. К тому же эта студентка пединститута (верно, педагог теперь) давно и думать забыла про Ослика, его диссертацию, психиатрическую клинику и Осликовы симптомы.)
  
   Последняя волна вдохновения пришла к нему год или два назад. Скорее, два, в 2016-м. В ту пору он занимался искусственным интеллектом и, в частности, разрабатывал алгоритмы страха для бельгийской компании Belgium Computers - крупнейшего в Европе производителя андроидов. Профессор мог бы и не браться за этот "страх", но взялся, поскольку и сам боялся.
   Генри боялся всего на свете.
   Он боялся времени (кто не может управлять временем, управляет часами), боялся людей, боялся жизни и боялся смерти. "Страх смерти, может быть, самое сильное чувство", - писал Шостакович. И не "может быть", а так оно и есть - кивал Ослик, проявляя невиданную солидарность с советским композитором. (Нет, Генри любил музыку, - ничего личного, - но так, чтобы без привязки к идеологии, а лучше бы и вовсе музыка имела инопланетное происхождение.)
   Он боялся себя, боялся своего воспитания, воспитания других людей и того, что этим людям невдомёк, кто они и зачем живут. При всей своей боязни, однако, Генри также и понимал, что страх является основополагающим рефлексом для эволюции видов. Пожалуй, он мог бы обучить андроида страху, но принципиальным здесь было другое: каков механизм воздействия страха на способность к развитию и как встроить этот диалектический механизм в архитектуру машины.
  
   Примерно тогда же Ослик внимательно следил за проектом "Геном человека" (The Human Genome Project, HGP - международный проект по расшифровке генома человека под эгидой Национальной организации здравоохранения США). Учёные открывали один за другим новые гены, что по идее должно было бы вызвать небывалый прогресс. Но никакого прогресса не случилось. Воз и ныне был там: неизлечимые болезни остались неизлечимыми, клонирование не пошло (из-за этических препон и ограничилось виртуальными образами), да и в других приложениях мало что изменилось.
   Единственное, что Ослик вынес из этой затеи, - сходство. Люди, к примеру, отличаются друг от друга всего лишь на 0,1% (99,9% совпадений). Посему, геном офицера СС или, скажем, Владимира Путина практически идентичен геному еврея из Аушвица или геному узника совести из Бутырки. Но даже не в Бутырке дело. Геном человека в основном совпадает с геномом дрожжей и банана (разница с бананом не более 50%). Добавим к этому идентичные у всех гены, ответственные за страх. Иначе говоря, потенциально банан в той же степени трусоват, что и Гер Шикльгрубер, и Ангела Меркель, и узник совести.
   Волей-неволей все эти "бананы" имели одну и ту же функцию развития и, как понял Ослик, функция была итерационной. Вновь и вновь возникающий страх придавал банану жизнестойкости. При этом банан отнюдь не становился храбрей: просто слабый уступал место сильному - вот и весь механизм.
   Таким образом, подытожил профессор, сам по себе страх мало что значит, зато способствует проявлению внутренних качеств.
  
   Относительно бельгийского андроида.
   Ослик довольно быстро разобрался, что к чему, и кое-что придумал. В сущности, это была модель индивидуальной эволюции, основанная на страхе (и в лучших традициях Чарльза Дарвина). Генри назвал её "Моделью крокодила".
   "Крокодил, - писал он коллегам из Брюсселя, - самое трусливое существо в мире. Он ежесекундно переживает страх, опасаясь любого шороха, и в каждый момент готов к героическому поступку. Готов к труду и обороне, в своём роде", - смеялся Ослик, вероятно имея в виду восстановленный в России советский комплекс ГТО для физического развития подростков. И дальше: "Защищается крокодил или наступает - толком не ясно, что и не суть. Важно другое - крокодил не оставляет без ответа ни один вопрос".
  
   Заметим сразу, этот текст, обращённый к Belgium Computers, в значительной степени определил и настроение Ингрид спустя двадцать лет. Письмо вошло составной частью в полученную ею рукопись, было предельно кратким, зато содержало с десяток иллюстраций, выполненных самим же Осликом.
   На одной из них сидел крокодил. Довольно приличный с виду крокодил - в костюме и с галстуком. Он поправляет очки, чуть улыбается и смотрит "Да Винчи Лёнинг". Судя по картинке, детский канал даёт постановку о жизни Альберта Эйнштейна в непростой для него период. Период и в самом деле непрост: Альберт разрывает отношения с первой супругой (Милевой Марич) и всё больше сближается со своей двоюродной сестрой Эльзой Эйнштейн. (Разрыв с одной, связь с другой - чем не метафора самопознания?)
   "Можно сказать, - продолжал Ослик, обращаясь к коллегам из Брюсселя, - наш крокодил чрезвычайно любопытен, что и понятно: любопытство ведь тоже производная страха. Другое дело - откуда этот страх берётся? Ведь, казалось бы, кому-кому, а крокодилу бояться нечего".
   С романом "Нечего бояться" (Nothing to be Frightened of) Джулиана Барнса у Ослика была своя история. Он несколько раз брался за книжку, но всё без толку: размышления о смерти (как всегда ироничные и утончённые у этого писателя-интеллектуала) тем не менее не давались. Не давались, не давались, но в какой-то момент всё же дались и дело пошло. Да и как не пойти: Ослик то и дело перечитывал Барнса, влюбившись в его прозу ещё с "Истории мира" (Джулиан Барнс, "История мира в 101/2 главах"). Впрочем, мысли о крокодилах пришли к Ослику несколько позже.
  
   По его мнению, крокодилий страх - не прихоть, и обусловлен исторически. В отличие от сухопутных (включая зайца-русака - как расхожий пример трусливого существа: кто только его ни ест), именно обитатели морей и рек в своё время пережили глобальное вымирание видов. Крокодилы, акулы и иже с ними кубомедузы (лат. cubozoa) воочию видели, как корчатся в предсмертных муках их друзья динозавры.
   "Весьма вероятно, - рассуждал Ослик, - что крокодил попросту испугался (и испугался не на шутку) однажды высунувшись из воды и завидев гигантские туши травоядных (и хищников) - умирающих, ни на что больше не годящихся, с глазами, полными ужаса". И ещё: "Невероятный страх вызвал у крокодила генную мутацию, а там пошло как по маслу: вновь и вновь повторяющиеся картины масштабного бедствия вынуждали крокодила (акулу, медузу и так далее) чувствовать, видеть и осязать несоизмеримо более остро, чем тот же заяц-русак".
   Ингрид особенно нравилось это Осликово "и так далее". Она тоже с увлечением читала Барнса, а его "Любовь и так далее" (продолжение и концовка "Как всё было", любовный треугольник) и вовсе произвёла на Ингрид неизгладимое впечатление. Без сомнения, роман изменил её. Теперь же она с грустью констатировала: "Loving are also: crocodile, shark, etc." ("Влюблённые ведь тоже: крокодил, акула и т.д.").
   Зато Ослику было не до грусти. Он с возбуждением учёного переосмысливал свою теорию, шаг за шагом продвигаясь к развязке.
  
   "Впоследствии, - Ингрид вникала в письмо всё внимательнее, - пережив трагедию и приобретя в высшей степени обострённые чувства, крокодил уже никогда не оставлял без ответа ни одного вопроса и ел всех подряд. По сути, под воздействием страха он повторялся, а повторяясь, находил и смысл жизни, и практическую её суть, и удовольствие. Повторение (итерация) под воздействием страха - вот кратчайший путь к постижению мира. До свидания, мои бельгийские друзья", - заключил Генри. Генри Ослик - русский диссидент и руководитель лаборатории искусственного интеллекта в Ширнесском университете.
  
   Для реализации "Модели крокодила" Ослик применил числа Фибоначчи (каждое такое число есть сумма двух предыдущих: 0, 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34...). Эти числа играют важнейшую роль во множестве алгоритмов (матушки-природы), и Генри не без оснований полагал, что они прекрасно подойдут и для андроида.
   Полагал - и не ошибся. В соответствии с последовательностью Фибоначчи размножаются кролики и, как удалось доказать профессору, в соответствии с теми же числами нарастает и накапливается страх. Это принципиальное открытие позволило Генри не только совершенно по-новому структурировать эмоциональное поведение бельгийской машины, но и разработать оптимальный механизм её тестирования.
   Особенно пригодилась так называемая формула Фибоначчи "в замкнутом виде", полученная А. Муавром в 1718 году и довольно широко используемая в математике для доказательств по индукции. В применении к андроиду на основе "замкнутой" последовательности происходит накопление страха и регулирование общего психического состояния.
   Для собственно развития машины ("испугавшейся" машины) наряду с классическим подходом линейных цепей учёный воспользовался методом производящих функций Николая Бернулли. В соответствии с этим методом ряд Фибоначчи будто воспроизводил сам себя. Воспроизводил в соответствии с логикой приобретения опыта, но лишь до поры - дальше следовал новый цикл, добавление страха, следующий опыт (озарение: что ж я раньше не догадался!) и т.д.
   Обе процедуры - итерационные, автономные и саморазвивающиеся. По сути, в ходе нескольких месяцев напряжённой работы и переосмысления своих предположений относительно страха Ослику удалось взять под контроль и сам страх, и его последствия.
  
   Закончив работу с бельгийским андроидом, Генри чуть успокоился, а дождавшись осени, решил испытать "крокодилий опыт" на себе.
   Осень в Ширнессе выдалась дождливой. Восемнадцатый год вообще оказался чрезвычайно сырым и холодным. По обыкновению, Генри проводил вечера и выходные у моря. Профессор часами бродил вдоль набережной, смотрел, как разбиваются о пристань волны, и много думал.
   Его страхом был "ослиный комплекс" (включая оборонный центр, учёный совет при нём, дурдом на Мосфильмовской и президента с правящей партией), а чтобы поумнеть, Ослик задумал регулярные визиты в Россию.
   "К доктору", - смеялся он над собой (смеялся и боялся). Историческая родина одновременно и звала его, и пугала. Тем не менее, несмотря на страх Ослик решил придерживаться первоначального плана. Добавим к этому - любопытство. Будучи чрезвычайно любопытным (как и наш крокодил), он с удовольствием смотрел "Да Винчи Лёнинг" и терялся в догадках - сочувствовать ему (образно говоря) Милеве Марич или нет?
   Свой "план" Ослик представлял как захватывающую (и полную приключений) версию ускоренной эволюции видов на Галапагосах. "Зяблики Дарвина" в своём роде: островами была его голова, а зябликами он сам.
  
   "Что ж, зяблик так зяблик", - соглашался Генри.
   Его одолевали мысли о будущем (зяблик перелетал с острова на остров), а за размышлениями он всё чаще засиживался на работе. Особенно ему нравилось "засесть" в подсобке для подопытных животных. Сядет себе и сидит за компьютером пока сторож не явится:
   - Мистер Генри, не пора ли домой?
   - Ещё немного, Олдос.
   Олдос кивал, а Генри вновь уносился к своим "Галапагосам", то и дело поглядывая на печальную крысу с умными глазами и спасаясь письмом к самому себе же. - "А к кому ещё?" - нет-нет, а и задавался он вопросом, но ответа не было. Генри давно уже ни с кем не переписывался, да и переписываться было не с кем, разве что с его старыми друзьями из клиники на Мосфильмовской (но о них позже).
   Время от времени он распечатывал записи на принтере, словно хотел получить хоть какое-то материальное подтверждение своим мыслям.
   В условиях всеобщей виртуализации материальное подтверждение чего бы то ни было кажется весьма ценным. В некотором роде - связующее звено между абстрактностью и бытом. Так или иначе, любой человек нуждается в таком подтверждении - не сомневался Ослик.
   Вот и теперь, закончив очередное письмо, он отправил его в печать. Принтер заурчал, затем вдруг затих и снова заурчал. Это была допотопная модель HP LaserJet Pro 200, изрядно потрёпанная и давно выработавшая гарантийный ресурс. Тем не менее принтер справлялся. Уже через минуту он выдал с десяток листов текста: "12.10.2018, пятница, 19:08, Ширнесс, подсобка для крыс". Дальше следовал заголовок, эпиграф из Ницше и собственно мысли, обращённые к самому себе.
  
  
  II. Собственная книга
  
   Вовсе не так легко отыскать книгу, которая научила нас столь же многому, как книга, написанная нами самими.
   (Фридрих Ницше)
  
   Ещё задолго до этих событий Генри (как и любой эмигрант, надо думать) то и дело возвращался в Россию мысленно. Лишь только сбежав из московского дурдома за границу, он регулярно слушал "Эхо Москвы" и смотрел "Сетевизор". В сущности, Ослик переживал растерянность (так свойственную беглецам в первое время) и хотел как можно больше подтверждений своей правоты: нет, не зря он сбежал, будь неладен советский строй.
   К тому же Генри весьма болезненно переживал разрыв с Эльвирой Додж (которую любил и будет любить ещё долго), не говоря уже о Наташе Лобачёвой. Наташина привязанность к нему и радовала, и удручала. Он считал её своим другом, а она, безусловно, страдала, считая Ослика свой неразделённой любовью. Честно сказать, Генри терялся. Он разрывался между любовью и виной, утешая себя то логикой, то игрой воображения: их треугольник имел естественное происхождение, был равносторонним, правильным и с суммой углов равной половине жизни.
   Половина жизни? Как бы не жизнь: если Наташа была ироничной и утончённой (подобно романам Джулиана Барнса), то Эльвира вынесла Ослику мозг (её "книга" была, скорей, "Бойцовским клубом" Чака Паланика). Вот и люби теперь Додж. Любить без разбору - рискованная затея.
   Тем не менее, формальной причиной их разрыва был отнюдь не "бойцовский клуб", а Осликова мама. Однажды она тайком прочитала Элины письма к Генри, приехала к ней во Владимир и устроила скандал. "Твоя Додж - лесбиянка, - заявила она по возвращении, - не смей даже думать о ней!" Но Ослик думал. Устроившись годом позже в "шарашкину контору", Ослик по-прежнему думал о ней. Эля не выходила из головы. Эльвира Додж - потерянная любовь Генри Ослика.
   (Осликова мама не любила лесбиянок. Положа руку на сердце, она презирала их, демонстрируя тем самым довольно расхожий в ту пору образчик коммунистического воспитания. К тому же за геев и лесбиянок заступалась Америка, а США были заклятым врагом Советского Союза. США и до сих пор оставались врагом номер один (теперь уже современной России). Спустя почти тридцать лет после развала Страны Советов, РФ так и не признала ни одного её злодеяния. Более того - красный террор и сталинские репрессии, к примеру, и поныне считались если не законными, то, безусловно, оправданными актами.)
   Недолго думая, Эльвира прекратила всякие отношения с Осликом, даже не позвонив ему и не ответив ни на одно его письмо. Лишь спустя годы, Ослик усомнится: а чего он, собственно ждал? Люби его Додж, как он её, они бы ни за что не расстались. Так что зря Генри злился на маму. Ему бы спасибо ей сказать, но нет - он разрывался. До сих пор разрывался между честолюбием и рефлексом соития - этим ослиным рефлексом продолжения рода.
  
   Наивысшей точкой любви к Додж стала "знаменитая" Осликова диссертация, круто изменившая его жизнь, но так ничего и не разрешившая. "Додж, королева Иудеи" - под таким названием он зарегистрировал свою работу в ВАК (высшая аттестационная комиссия), где, собственно, и попался. К нему подошёл голубоглазый мужчина с выправкой коня и портфелем.
   - Здравствуйте, Генри Ослик, - сказал он. - Особый отдел.
   - Здравствуйте, Особый отдел, - ответил Ослик.
   - Пройдёмте с нами.
   И Ослик прошёл. "Прогулка" длилась год и два месяца. "Долгая прогулка" - не раз ещё он припомнит этот роман Стивена Кинга, а заодно и Олега Митасова - городского сумасшедшего из Харькова. У Олега Евгеньевича "поехала крыша" после того, как он забыл в трамвае свою докторскую диссертацию (и в отличие от Ослика даже не доехал до ВАКа). Остаток жизни Митасов прогуливался по городу и оставлял надписи на заборах и стенах домов. "Несвязные слова", как указано в "Википедии".
   И этот сумасшедший, и "Долгая прогулка" Кинга прочно засели в Осликову голову и сидели там, пока он не уехал из страны (а может, и поныне сидят там, как знать?). "И, верно, сидят", - то и дело спохватывался он, вспоминая время от времени свою "королеву" Иудеи.
  
  Додж, королева Иудеи
   Итак, Генри Ослик (научный сотрудник Московского оборонного центра) вместо диссертации по специальной тематике решил написать роман о любви. Неразделённой и, в сущности, потерянной любви, если следовать сугубо практической логике.
   На самом деле учёный совет зря обиделся. Работа была хоть и не в тему, зато вполне научной: с постановкой задачи, с анализом проблемы, и вообще могли бы не заметить - написал, и написал ("Что сказал, то сказал", Понтий Пилат по поводу INRI).
   Вероятно, эти доктора наук (и естественно единороссы) увидели в Ослике угрозу - он не был "своим". Помните сказку про гадкого утёнка? Вот и здесь так же: Генри не был своим, а значит, был врагом. Врагов в ту пору отыскивали с удовольствием и всюду. Да весь мир, если разобраться, был у русских врагом.
   Между тем, Осликова диссертация о любви оказалась не так уж и плоха. Эльвира Додж, по которой он страдал, представала там своего рода непознанной истиной. Познать её - что познать Иисуса Христа (самозванца из Назарета). Отсюда и образ - Додж, королева Иудеи.
   Он любил эту Додж до беспамятства, но, как выяснилось, любил христианской любовью паствы: платонически и слепо (не разобравшись в себе, он решил разобраться в Боге). Используя в своей работе методы имитационного моделирования, Ослик сформулировал указанное противоречие (между собой и Богом) так: "Модель оказалась недостаточно верифицированной". "Любовная зависимость, - писал он, - столь же неоднозначна, как и любая сложная система. Это, несомненно, многоуровневая сеть, стандартизованная в терминах матушки природы и, ясное дело, нуждающаяся в регулярном тестировании. Думаю, что тестировать её надо на каждом этапе проекта и в особенности на начальных стадиях".
  
   Именно начальному проектированию Ослик уделял особое внимание. Унизившись донельзя, он больше не хотел повторения опыта, подобного опыту с Эльвирой.
   По сути, это и была формально заявленная цель Осликовой диссертации: любить в своё удовольствие и без унижения сторон. На первый взгляд довольно наивная цель. Весьма самонадеянная и дилетантская. "Но мы же все дилетанты, - заметил как-то Барнс в "Нечего бояться", - любители в том, что касается наших жизней". По мнению Лобачёвой (а Генри ценил её мнение и прислушивался к её мыслям) Джулиан Барнс в этой книге превзошёл сам себя. "Как ни в одном другом своём романе, - подчёркивала Наташа, - Барнс в "Нечего бояться" не стесняется быть несведущим, наивным и даже смешным".
   Вот и Ослик, нагревшись на обидах, решил чуть поправить божий промысел. Сформулировав цель, он проделал недюжинную работу и выяснил: а как вообще обстоят дела с этой самой любовью и унижением?
   В списке использованных источников у Генри значились античные мыслители, с десяток философских работ, около полусотни художественных романов, исторические труды, научная литература, различная периодика и блоги (включая блоги Виктора Шендеровича, Валерии Новодворской, Сергея Пархоменко и Евгении Альбац - любимых на тот момент Осликовых персонажей).
   Чего-чего, а любви и унижения там хватало.
   Дела же обстояли так: философы, писатели и блогеры топтались на месте. Философы демонстрировали упадничество, писатели отрабатывали издательский аванс (и развлекались "жизненными" историями), а блогеры большей частью проклинали на чём свет стоит авторитарный российский режим, и на этом всё. Нет, конечно, приятно иногда и послушать, и почитать, но Ослик хотел другого. Он мечтал о реальном механизме достижения цели, и не для всего человечества, а хотя бы для себя самого. Человечество было бы слишком неподъёмным грузом, рассуждал Генри (этот без пяти минут даун, если верить военным медикам), не только для ослика, но и для лошади, и для верблюда.
  
   Итак, любить в своё удовольствие и без унижения сторон.
   Насчёт удовольствия всё было более-менее ясно, но что касается унижения, Ослик терялся: ведь и унижение может быть в радость. Взять хотя бы мазохистов или тот же электорат "Единой России", к примеру. Да что там электорат, - сюда можно отнести целые страны и даже религии (взять хотя бы Северную Корею, Китай и мусульман с христианами).
   Тем не менее в своей диссертации Генри довольно подробно рассмотрел и удовольствие, и унижение. В отдельной главе Ослик связал оба процесса и тщательнейшим образом структурировал механизм любви. Механизм получился итерационным и основанным на повторении одного и того же: сначала ты влюбляешься, получаешь удовольствие, тебя кидают, ты унижаешься, испытываешь дискомфорт (но тебе всё равно хорошо), затем задумываешься и делаешь выводы. В следующий раз цикл повторяется, твои выводы становятся всё более осмысленными и т.д.
   В какой-то момент человек понимает, что унижение не доставляет ему прежней радости и переключается на любопытство. Он без разбору читает книжки, западает на любимых авторов, а впоследствии пишет сам. Вдобавок к письму он сочиняет музыку, занимается "лепниной" и увлекается живописью. Унижение кристаллизируется до вымысла. Он снова влюбляется, и - надо же! - расставание на этот раз происходит гораздо менее болезненно, а там и вовсе без боли и даже с радостью.
   "С любовью непросто, - пишет Ослик в выводах к заключительной главе. - Любовь подобна правозащитной деятельности, а влюблённые - что НКО (некоммерческая организация), финансируемая Иисусом Христом: в любой момент НКО могут закрыть и отлучить от церкви".
   "Так что, молитесь", - иронизирует он в конце, предвидя массовые гонения НКО в середине десятых. (В результате проверок будут ликвидированы тысячи "иностранных агентов" по всей России, включая совершенно безобидные, занимающиеся благотворительной и просветительской деятельностью.)
   Сильное влияние на Осликову работу в то время оказали его любимые писатели (в особенности Милан Кундера, Мишель Уэльбек и Курт Воннегут), а также русский издатель и журналист Сергей Пархоменко. Генри заслушивался его передачей "Суть событий" на "Эхе Москвы" и внимательно следил за судьбой так называемого "Координационного совета оппозиции" (КС), в котором Пархоменко состоял и о котором регулярно рассказывал.
   Что-то было общее между этим Советом и Осликовым "механизмом любви". В любом случае тут было над чем подумать. По словам Сергея Пархоменко, КС не руководил армией. "Да и можно ли руководить любовью?" - соглашался Ослик. "Прежде всего это место для дискуссий, - объяснял блогер. - Процедура для отладки взаимодействия различных точек зрения".
   Вероятно, в этом и было сходство.
  
   "Любовь ведь тоже взаимодействие, - размышлял Генри, - а риск унижения тем выше, чем ниже уровень подготовленности партнёров". Разработанный им механизм как раз и представлял собой основу здравомыслия в миниатюре. КС же замысливался как попытка построить максимально приближённую к реальности модель демократии в России. Во всяком случае, Ослик понял Сергея Пархоменко именно так. Более того, модель КС была в своём роде прототипом здравомыслия и при случае могла быть реализована на практике.
   При случае? А предвиделся ли вообще этот случай в современной России? Безусловно предвиделся. "Лошадь всё равно сдохнет" - Ослик не раз возвращался к этой метафоре Виктора Шендеровича по поводу авторитарного правления в РФ. Тут так: или ты готов к любви (к демократии в классическом представлении), или не готов, и тогда держись. Держись или нет, но Ослик надеялся на положительный исход. Он детально описал свою схему и даже проиллюстрировал её в разделе "Пример реализации".
   "Представьте себе, - писал он, - вы галапагосский пингвин. - Вы ничего не знаете ни о Галапагосах (вашей родине), ни о Чарльзе Дарвине (механизме вашей эволюции). И родина, и будущее ваших потомков вам совершенно пофигу. Единственное, на что вы рассчитываете, - это съесть скумбрию, неосторожно приплывшую к скалистым берегам".
  
   Совсем ещё юный и полный пассионарного драйва Ослик. Его пингвин ел скумбрию, выбирал подходящую для соития самку, спаривался с ней, а затем снова ел скумбрию. Пингвин как пингвин. Ослик внимательно проанализировал его жизненный цикл и заметил одну деталь. Довольно часто в борьбе за любимую пингвины-самцы ранят друг друга, и тогда - вид у проигравшего весьма обиженный. "Кажется даже, что пингвин унижен, - делится своими наблюдениями Генри, - но нет: уже через минуту он весело подпрыгивает, играет с другими пингвинами и ест скумбрию".
   Таким образом, любовные переживания пингвина обходятся без унижения и приносят существенно больше удовольствия, чем боли. Ослик не исключал также, что и схватка, и обиженный вид пингвина являются лишь комедийной постановкой (на радость остальным птицам).
   Человек тоже ест скумбрию, выбирает самку, дерётся за неё и проигрывает. Дальше, вместо того чтобы улыбнуться и весело подпрыгнуть, он переживает болезненный цикл унижения, ожидая от подруги сам не зная чего. Утешения, что ли, поддержки, разумных объяснений. К примеру: "Генри, вы прекрасный пингвин, но происшествие с вашей мамой заставляет усомниться - может и вы такой же?"
   Может. "Но что не так с человеком? - вопрошает Генри, и тут же отвечает: - Вероятно всё дело в сознании. Во всяком случае, - продолжает он, - граница между животным и Homo sapience пролегает именно здесь. Сознание же - продукт высшей нервной системы, присущей лишь человеку, а значит, и проблему унижения следует рассматривать как следствие низкого интеллекта особи (включая эмоциональный интеллект)".
   С конкретной особью всегда проблемы.
   Как видим, дельта, отличающая человека от пингвина - довольно сложная система воспитания, знаний и опыта, а не просто жест. "Жест доброй воли", - смеялся Ослик, где-то внутри понимая, что его ожидает непростое будущее. В конце работы он сравнивает пингвина с населением диктаторских стран. Этих пингвинов унижай сколько хочешь - они всё равно подпрыгивают от счастья.
  
   Такой была в общих чертах Осликова диссертация. Без сомнения, незрелая и полная банальных рассуждений. Вместе с тем это была вполне безобидная (с позиций здравомыслия) работа, но крайне опасная (и даже экстремистская) - с точки зрения единороссов из ВПК (военно-промышленный комплекс). Да и как вообще этот "комплекс" может ужиться с любовью в человеческом понимании? По заявлениям военных, Генри могла спасти лишь интенсивная терапия в клинике на Мосфильмовской. И то не факт.
   В действительности, Осликово руководство надеялось избавиться от него навсегда, как, к примеру, руководство России избавилось от лидеров оппозиции после широких протестов в середине десятых. Какая-то часть из них уехала из страны, другие испугались (и вернулись к жизни пингвинов), а остальных репрессировали. В том числе, по тюрьмам отправились и фигуранты так называемого "сладкого дела" - арестованные на проспекте Сахарова манифестанты и сочувствующие им блогеры (всего около тысячи человек). Суд над ними был фактически первым после сталинских репрессий столь массовым политическим процессом.
  
   Получив убежище в Великобритании, Ослик то и дело оглядывался - а не преследует ли его кто? Что ни день, он ожидал трагической развязки наподобие загадочной смерти Бориса Березовского, которого считал своим другом и искренне сочувствовал ему. Развязки, однако, не было, и, постепенно отодвинув страхи, он вернулся к повседневным делам.
   Более того, к 2018 году, закончив работу над бельгийским андроидом и определившись понемногу со своим будущим, Ослик испытал чуть ли не творческий бум. Идея регулярного возвращения в Россию (в метафорическую "Бутырку") вызывала в нём если не интеллектуальный, то во всяком случае эмоциональный подъём.
   Вспоминая же пресловутую диссертацию, он хоть и усмехался своей тогдашней наивности, но и обманывать себя не хотел: не было бы Додж - не было бы и работы. Вряд ли его любопытство пошло бы дальше госзаказа и торговли оружием (оборонный центр на том и держался). А так он словно приподнялся над обыденностью. Иными словами, Ослик благодарил Господа, что повстречал Эльвиру, пусть даже и натерпелся от своей любви к ней.
   Добавим к этому и чисто практический результат. Ведь как ни странно, уже в ту пору, разрабатывая свои идеи, Ослик подсознательно искал альтернативу "ослиной" участи. Иначе говоря, он хотел понять логическую связь между любовью и устройством мира. Если разобраться, его интересовала не столько поверхностная, сколько глубинная связь - связь на уровне атомов и естественных законов природы.
   Именно тогда Ослик увлёкся физикой, математикой и астрономией, а чуть позже философией, литературой и живописью. По-настоящему увлёкшись наукой и искусством, он переосмыслил, в частности, современный взгляд на свободу воли, гипотезу Римана, принципы гравитации и общую теорию относительности Эйнштейна. Его заинтересовал также замысел Эйнштейна (так и не осуществлённый) о некой глобальной теории, объясняющей всё (в том числе связь квантовой физики с законами Вселенной и религией).
  
   Так что Ослик не без основания считал свою диссертацию той самой книгой, которая, согласно Ницше, написана нами самими и многому учит. По крайней мере, эта книга научила его думать и предопределила Осликову цель. Вполне конструктивная позиция учёного (и в значительной степени романтика) из Ширнесского университета.
   Генри по-прежнему работал в подсобке для подопытных животных, то и дело поглядывая на печальную крысу с умными глазами и спасаясь письмом к самому себе же. Бегущая строка в компьютере показывала дату, день недели и время: "12.10.2018, пятница, 21:06".
  
  
  III. Ингрид Ренар (15.03.2036, суббота)
  
   Ингрид уснула только под утро. Она допоздна возилась со своими мыслями, рассматривая Осликовы рисунки и дочитывая вторую главу его рукописи. Около трёх Ренар сварила кофе и выглянула в окно. Там шёл снёг. Victoria Street светилась огнями. Зима в последние годы то и дело затягивалась. Снег падал, искрясь у фонарей сказочными галактиками, будто иллюстрируя в миниатюре Большой взрыв с миллиардами мерцающих звёзд.
   Звёзды? С чего она вдруг подумала о звёздах? В небе над городом давно уже не показывались звёзды. Как будто их и не было. Как будто гигантский галактический механизм свернулся до миниатюры с фонарём и снегом. Зато к Земле приближался Апофис и сводки об астероиде шли одна за другой. С учётом затянутого неба положение простых лондонцев напоминало гравитацию Эйнштейна: все знали, но никто видел (все знали, что тела притягиваются, но то, как искривляется под ними пространство, оставалось невидимым). Расчётной датой столкновения с астероидом было по-прежнему 13 апреля. У Ингрид на всё про всё оставалось меньше месяца.
  
   Странное дело. Только теперь (в связи с приближением астероида) Ингрид вдруг поняла, что у неё нет плана. У неё никогда его не было, разве что планы на любовь в далёком детстве, едва подкреплённые действительностью. Пройдя же этапы взросления и набравшись опыта, она и вовсе опустила руки. Честно сказать, Ренар давно уже ничего не хотела. "На всё про всё" при её теперешних мозгах означало (подобно "Гардиан") "Спасибо, до свидания".
   На рассвете позвонила Энди Хайрс - её давняя подруга и "консультант по Восточному блоку", как та в шутку называла себя. Энди тоже работала в Tate Modern. Такая же одинокая, без плана и без "на всё про всё". Как выяснилось, Энди получила приглашение посетить выставку "Авангардных решений" в Манадо (Индонезия, остров Сулавеси).
   Avant-gardes Solution был довольно известным проектом соединяющим в себе новые технологии и искусство. Поначалу, как и Tate Gallery, выставку на Сулавеси спонсировал фонд Пола Хэмлина, но в последние год или два "Решениями" занималась группа Club of Virtual Implication, базирующаяся на островах Гилберта в Микронезии (Республика Кирибати).
   Вообще говоря, влияние этой группы выражалось не только в спонсорских деньгах, но также в самой концепции и предлагаемых образах. На сегодня Club of Virtual Implication считались едва ли не самым продвинутым футуристическим предприятием на стыке арта и ноу-хау. Ингрид много слышала о них и с удовольствием посмотрела бы, но нет. Не сейчас.
   - Ты придумала, чем заняться? - спросила Энди (читай: а не поехать ли нам вместе, вдруг эта штука и вправду свалится?).
   - Само придумалось, - ответила Ингрид и рассказала про Ослика.
   Его рукопись, картины и вообще вся эта "посылка" увлекли её. Более того, "посылка" казалась вполне закономерной и словно предопределяла её будущее.
   - Остаток будущего, - засмеялась Энди. - весьма непродолжительный его интервал. Ты смотришь BBC?
   Нет, BBC она не смотрела. Ингрид вообще ничего не смотрела, а вся эта шумиха с астероидом лишь бесила её. Люди толпами ломились в церкви, кафе и аэропорты, будто и в самом деле рассчитывали спастись или на худой конец куда-нибудь улететь. Не зря туристические компании все эти годы так старались. Приобретя необходимый рефлекс ("Улетай!" - слоган British Tours, "Чего ждёшь?" - турфирма "Нева" и т.д.), обыватель и вправду улетал. А тем более улетал, если что случись.
   "Интересно, Ослик тоже улетит? - подумала Ингрид. - И если улетит, то куда, и вернётся ли он? По идее должен вернуться", - Ренар взглянула на ксерокопии Осликовых картин и рукопись, ведь, судя по замыслу его работы, Генри намерен как раз возвращаться.
   Энди тем временем прощалась. Вечером у неё самолёт.
   - Хочешь, проводи меня? - предложила она.
   Нет, Ингрид не хотела: придётся возвращаться, а возвращаться всегда непросто. Как бы то ни было, уезжаешь с надеждой, а возвращаешься без неё. По сути, в этом и состоял на сегодня главный вопрос к Ослику, а заодно и к его итерации. Теоретически всё было просто, рассуждала Ингрид: уехал-вернулся, уехал-вернулся. Другое дело - сбежать из Бутырки в реальности, а затем (в реальности же) снова и снова возвращаться туда. Не говоря уже об астероиде.
   Ожидание астероида угнетало.
   В каком-то смысле это угнетающее состояние напоминало Восточный блок с его авторитарной прытью: люди там и поныне жили "вприпляску", что называется. Пингвины, одним словом (прав был Ослик). Впрочем, и тут к Генри был вопрос. Мягко говоря, Осликова "Модель крокодила" выглядела не совсем убедительной.
  
   Во всяком случае, она не убеждала Ингрид, и вот почему. Восточный блок и Западная Европа пережили в своё время примерно одни и те же страхи: инквизиция, голод, болезни, войны и т.п. Исходя из этого восточные и западные европейцы к середине века должны были бы находиться в более-менее равном положении. На поверку же дела обстояли так: русские (с друзьями) давно и безнадёжно бедствовали (униженные, но радостные пингвины), а Запад, хоть и не без трудностей, всё ж таки развивался (крокодил, испытывающий тоску по разнообразию еды, печальный от недостатка тиамина, но полный надежд на выздоровление).
   "Тут, верно, или Ослик не доработал, - рассуждала Ингрид, - или она торопится" (из двух глав разве поймёшь, что к чему?). К тому же было не совсем ясно, в какой мере "Модель крокодила" справедлива для сообществ. "Одно дело пингвин, - не унималась она, - другое - сто миллионов пингвинов. Мало ли как поведёт себя их коллективное сознание?"
  
   А вот история с Додж её вдохновляла: не всякий ослик способен на столь сумасшедшую диссертацию. В глубине души Ингрид завидовала Эльвире, мечтая о подобной любви - совершенно безумной и возвышенной.
   Рукопись пестрила заметками на полях, выдавая в Ослике незаурядную личность, и что интересно - содержала множество миниатюрных рисунков зверей. Зоопарк какой-то. Да и как не быть этому зоопарку? Ингрид вообще считала, что человек зазнался, уверовав в свои преимущества над животными. Есть, конечно, отличия, но вряд ли этого достаточно, да и рано ещё. Иными словами, человек мог бы стать человеком, но пока не стал. Она, её подруга Энди и Ослик, к примеру, были зайцы-русаки. Население Восточного блока - пингвины, а Эльвира Додж - крокодил.
  
   С такими мыслями Ренар и уснула, опустив напоследок жалюзи и прочитав молитву директора выставки современной живописи: "Lord, draw me happiness with a flat brush in tune of Claude Monet and impressive to tears, Amen" ("Господи, нарисуй мне счастье плоской кистью в духе Клода Моне и впечатляющую до слёз, аминь").
   Словно в благодарность за молитву ей приснились ослик, крокодил и галапагосский пингвин. Друзья сидели у моря и смотрели вдаль. В некотором отдалении от них в кустах ежевики пряталась зайчиха с зайчатами. Зайцы тряслись от страха, в чистом небе проступал устрашающий барельеф Сталина, а на горизонте вставало солнце, предвосхищая новый день.
   В этот момент Ингрид проснулась. Картина (как Ренар и просила) была выполнена в импрессионистском стиле. Писали явно плоской кистью, с обилием красок и света. Часы показывали 13:06.
   Ренар потянулась и взглянула на свои руки: тонкие запястья, красивые пальцы и серебряное кольцо с буквой "i" и миниатюрным бриллиантом в точке. Поспала так поспала. И что она молилась? С другой стороны, сон вполне соответствовал её мыслям, так что вряд ли это проделки Иисуса Христа. Да и картина была вполне "Avant-gardes Solution" - добавь туда с десяток пропеллеров над водной гладью или, к примеру, платформу с ракетой, отправляющейся в космос.
   Ещё немного повалявшись в постели, Ингрид наконец встала и набрала в телефоне Ширнесский университет. Как она и ожидала, трубку взял Олдос (мученик за науку, подумалось ей). Генри не врал - действительно Олдос.
   - Слушаю, Олдос Луазье, Ширнесский университет, - ответил Олдос.
   - Здравствуйте, Олдос. Ингрид Ренар, галерея Tate Modern, - представилась она. - Мне нужен профессор Ослик. Могу ли я услышать его?
   - Здравствуйте, Ингрид. К сожалению, нет. Профессор будет после выходных. Хотите, могу дать его мобильный номер.
   - Хочу, а он как?
   - Что как?
   - Генри в порядке?
  
   Олдос задумался. В трубке отчётливо слышались новости BBC. Диктор взахлёб рассказывал о насилии и зверствах.
   "За последние сутки сфабриковано не менее сотни уголовных дел на "врагов народа" и правозащитников, - вещал беспокойный голос. - Восточный блок в своём амплуа. Евросоюз и Британия закрывают границу. Сербская армия вторглась в Косово. В Черногории взорваны склады с оружием. Болгария и Молдова объявили о выходе из ЕС и о присоединении к России. На всей территории Блока прекращены операции с банковскими картами западных агентов. В РФ зарегистрирован рекордный рост ВВП за счёт ископаемых, примерно вдвое возросла добыча нефти и газа, взяты под охрану месторождения, карьеры и шахты. В Абхазии, Украине и Беларуси наблюдается небывалый всплеск насилия в отношении атеистов, частных СМИ и писателей-педофилов. В Таджикистане пролился дождь. Радиоактивный дождь", - добавил диктор, и так далее.
   Объединённая Европа переживала очередной виток принципиальных решений. Страны, не справившиеся с модернизацией экономики, одна за другой покидали ЕС и присоединялись к Восточному блоку во главе с Россией. Русский "локомотив" по-прежнему работал на ископаемом сырье, ресурсов пока хватало, что в значительной степени облегчало и положение граждан. За ту же зарплату, что и в Европе, они трудились существенно меньше, да и требования к ним были простые: пришёл на работу, подрочил - и домой. В сущности, от них требовалось лишь одно: любить свою родину и ненавидеть Запад.
  
   - В своём ли уме профессор? - переспросил Олдос Луазье в задумчивости и, чуть помедлив, ответил: "Вряд ли". - Вряд ли, - повторил он, - но это лишь моё мнение. В последнее время Ослик и впрямь выглядит не очень.
   - Что ж, спасибо.
   Записав Осликов номер, Ингрид попрощалась с Олдосом и сложила трубку. Этот "мученик за науку" вызвал у нее прилив нежности. Добрый человек. Старый, услужливый друг. Чуть трусоват, но в случае чего он несомненно придёт на выручку, а если повезёт, то и вправду поможет. Нечто среднее между крокодилом и галапагосским пингвином. Олдос ел скумбрию, шугался других пингвинов, но и чуял их за версту. Из кармана у него высовывались "Бувар и Пекюше" Флобера, а в наушниках играла "Буря" Людвига ван Бетховена.
  
   И вновь воображение. С её воображением одна беда. Взять хотя бы "Бурю" (Соната для фортепиано Љ17) - Олдос, верно, и знать не ведал этой сонаты, а если и ведал, то уж точно не стал бы слушать её всуе. Ингрид явно не хватало приземлённости, что в конечном итоге портило и собственную карьеру, и личную жизнь.
   Сварив яйцо и сосиску, она позавтракала.
   Из головы не выходила крольчиха с крольчатами. С одной стороны, те казались ей обиженными на весь мир, с другой - вся эта социалистическая идея (с равенством и братством) представлялась Ингрид издевательски лицемерной. Иными словами, крольчиха хоть и устала от "братства", но по уму жить не хотела. Набираться знаний, к примеру, читать Флобера, посещать выставку "Авангардных решений" в Манадо, а то и купаться в Сулавеси - на радость себе и своим крольчатам.
  
   "Манадо - главный город северной части острова Сулавеси, - нашла Ренар в справочнике для скаутов. - Некогда через это место пролегала оживлённая торговля с соседними Филиппинами. Сейчас Манадо - известнейший центр туризма и передовых технологий. Научные подразделения, включая центр молекулярных исследований, институт прикладной физики и выставочный комплекс, расположены на востоке города и протянулись вплоть до северной оконечности острова. Туристический бизнес сосредоточен в южной части и у набережной. Пляжи Манадо покрыты черным вулканическим песком".
   Что ещё за песок? - удивилась Ингрид.
   Хотя, без разницы. В любом случае, не сомневалась она, Энди Хайрс не зря уехала в Манадо, и, в отличие от крольчихи с крольчатами из её сна, прекрасно проведёт там время.
  
   Около трёх она позвонила Ослику, но без толку. Телефон профессора был выключен или находился вне зоны связи. Оператор вежливо извинилась: "Оставьте сообщение". Спасибо, не надо - Ингрид не любила голосовой почты. Текст там имеет совсем другой тон, да и ход мысли какой-то непривычный, как будто думаешь наизнанку. Чуть позже она повторила набор, затем снова, и всякий раз натыкалась на вежливость робота.
   В перерывах между звонками Ингрид изучала по Интернету Сулавеси. Особенно ей приглянулся так называемый "Национальный морской парк Бунакен-Манадо Туа". Площадь парка составляла 89 тысяч гектаров, 97% из которых приходилось на прибрежные воды и лишь 3% на сушу (коралловые острова Бунакен, Силаден, Монтеаге, Найн и вулканический остров Манадо Туа с потухшим вулканом). Оказалось, что этот регион Индонезии как раз и славится своими кораллами и в частности коралловыми стенами, которые опускаются на глубину до 1300 метров - с удивительным ландшафтом и подводными пещерами.
   Остаток дня Ингрид провела за компьютером, а на ночь глядя прогулялась по Vauxhall Bridge Road к Темзе (река завораживала её). Вернувшись домой, она в который раз уже просмотрела рисунки Ослика, открыла его рукопись и взялась за следующую главу.
  
  
  IV. Мысленное возвращение
  
   По безнадёжности все попытки воскресить прошлое похожи на старания постичь смысл жизни.
   (Иосиф Бродский, "Меньше единицы")
  
   Подобно Ингрид Ренар вернёмся и мы. Но не домой, а в 12 октября 2018 года (пятница, 21:06, Ширнесский университет, подсобка для животных и крыса, наблюдающая за Генри). Распечатав своё письмо (письмо к самому себе же) под названием "Собственная книга", Ослик засобирался прочь. Опыт эмигранта, "Модель крокодила" и "Додж, королева Иудеи" вызвали в нём острейшую боль по переменам.
   Олдос то и дело стучался к нему, а он никак не мог выйти. В сущности Ослик пережил творческий обморок - необыкновенно приятное и давно позабытое состояние полёта мысли. Он вышел на улицу и с минуту постоял под дождём, раздумывая, нужна ли ему машина или нет. Его Audi (серебристая Audi TT Coupe) стояла под навесом у старого кампуса и словно вопрошала всем своим видом, переливаясь бликами от фонарей: "Так мы поедем?"
   Вот и ещё одна "гипотеза Римана".
   Ослик, безусловно, знал ответ ("Поедем"), но доказать его или опровергнуть не мог. Гипотеза, сформулированная Бернхардом Риманом в 1859 году, как известно, предполагает существование некой закономерности в распределении простых чисел. Казус же состоит в следующем: современная математика и её приложения (в частности криптография) основаны как раз на обратном - закономерности нет (и быть не может). Найдись такая закономерность, Генри (как и многие его коллеги-учёные) остался бы без работы, а вопрос Audi ("Так мы поедем?") и не возник бы.
   Между тем, вопрос о поездке представлялся Ослику весьма важным. Не исключено, что здесь и пролегает линия равновесия ("критическая линия" по Риману): чистая неопределённость, утвердившаяся как постулат. Поедь он, не поедь - событие можно списать на случай, но обоснуй он решение, придётся отвечать, а заодно и корить себя, если что не так.
   То же касается и всеобщего устройства, разве нет? Любое принципиальное открытие (доказательство чего-либо) зачастую ставит под сомнение предыдущее. (Преемственность открытий - вещь в себе.) Отсюда и хрупкий баланс разумного. Библия - не учебник по физике, Галилей обманулся с приливами (отвергнув действие Луны), а квантовая физика существенно пошатнула уверенность Эйнштейна в глобальном порядке ("Бог не играет в кости").
   "Бог не играл бы в кости, если бы он был", - словно оппонировал выдающемуся физику Ослик, неспешно направляясь к старому кампусу за своей Audi. Он основательно промок, но ощущал себя вполне счастливым и всё складывал мысли по дырявым карманам Levis 508.
   Уже через минуту структура этих мыслей начнёт меняться. К ночи добрая половина из них покажется Ослику затасканной, а наутро и вовсе - от прежних суждений останется лишь былая любовь. Однако ж Генри и здесь находил подтверждение своей догадки о равновесии гипотезы и теоремы, не говоря уже о любви. Любовь по его убеждению как раз и происходила из нечётких образов, преимущественно ничем не подтверждённых.
  
   В машине Ослик согрелся, выключил телефон и осторожно выехал за ворота. У моря он притормозил - послушать прибой и как стучит дождь (то затихая, то с силой ударяясь о стекло). Стекло у Audi крепкое, впрочем и Ослика дождём не проймёшь - Ослик любил дождь. Он не носил с собой зонта и всякий раз чуть ли не с радостью мок под дождём.
   Что ж, пора.
   Генри развернул машину, поставил в плеере This Town Needs Guns и, миновав королевскую (в прошлом) верфь и предприятие Sheerness Steel (переработка лома), направился в Лондон. Будь что будет - Ослик устал от Шеппи. Остров хоть и нравился ему (взять, к примеру, дождь как сегодня или море), но всё ж таки время от времени надоедал. Хотелось большего.
   Лондон? В Лондоне его привлекали шум города, огни, метро, ну и конечно галерея Tate Modern у Темзы. Уже один вид этой старинной электростанции придавал Ослику вдохновения. Генри не раз бывал там, а в кафе напротив, у Vauxhall, мог часами сидеть, размышляя о том, о сём, записывая события и сочиняя утопические рассказы.
   В сущности, эти поездки в Лондон стали неотъемлемой частью его эмиграции (включая внутреннюю эмиграцию). Работа в Ширнессе и вид на Tate Modern - вот две составляющих его блужданий по закоулкам мозга. Именно здесь располагались Осликовы "Галапагосы", его вымысел, реальность и в конечном итоге здесь проходила его эволюция.
   Около одиннадцати вечера он проехал Морской музей и станцию New Cross Gate. В зеркале справа мелькнула бездомная собака, и тут Генри внезапно припомнил "Марка Марронье" и "Собаку Софи" - его друзей по психиатрической клинике в Москве. Словно почуяв прилив ностальгии, он сбавил скорость и сменил пластинку: вместо новой работы This Town Needs Guns Ослик включил их старый альбом "Animals" (2008) - не то чтобы теорема, но уже и не гипотеза.
  
   В психиатрической клинике Ослик сдружился с несколькими другими "больными". Как и он сам, его новые друзья отбывали здесь пожизненное заключение. Иначе говоря, их всех лечили от свободомыслия, но поскольку болезнь была неизлечимой, то никто из больных и не рассчитывал выйти отсюда.
   Особенно трогательные отношения у него сложились с Марком и Таней Лунгу. Совсем ещё молодые люди - они втайне от родителей поженились и сбежали из дому, забросив учёбу. Через год Лунгу нашлись на Каймановых островах, где их схватили, отправили назад в Москву, а здесь, недолго думая, на Мосфильмовскую. Марк и Таня называли себя "Марком Марронье" и "Собакой Софи". "Добрые глаза у собаки ещё не означают, что и собака добрая", - любила повторять Софи, указывая на персонал клиники, - будь то доктор или медсестра с голубыми глазами.
   Ослик быстро привязался к ним. По сути, Марк и Софи были последними людьми из его прежней жизни. Приличными людьми, не сомневался Генри, а Софи и вовсе чудо. Собака Софи с первой же встречи заворожила его. Можно сказать, он влюбился в эту "Собаку", и тогда же вдруг понял, как непредсказуемо влечение. Эльвира Додж немедленно померкла. Образ её поутих, а любовь к ней вызвала множество вопросов - новых и отчасти унизительных (молодой Ослик переживал уколы совести).
   В дурдоме особенно не разгуляешься, но даже и так - с Марком и Софи - его заключение существенно облегчалось. Они дурачились, воображали себя на свободе, тайком занимались сексом и много болтали, устроившись на веранде, у окна в туалете или в приёмном покое по выходным. Ослик не раз предлагал им бежать, но те не хотели. А что они вообще хотели? Тут как с собакой у подземки (увидишь такую - и всё думаешь о ней): Собака Софи завидела Марка и влюбилась, а Марк завидел её и тоже запал.
   Сбежав-таки и кое-как устроившись в Лондоне (сначала дворником, а позже продавцом в магазине Клода Вулдриджа), Ослик без устали порывался спасти друзей, но дело оказалось непростое. В русском посольстве ему отказали ("Спасибо, до свидания"), а британские службы образно выражаясь, "ебали Муму".
  
   Муму? Кафе "Му-Му" в Москве (а не драматическая участь собаки из повести Ивана Тургенева) - вот первое, о чём подумал Ослик, грязно выругавшись абзацем выше, что и не удивительно. Сеть общепита "Му-Му" он помнил как нельзя лучше. Ослик регулярно ходил туда помочиться, а в "Му-Му" у Алексеевской - чуть ли не каждые субботу и воскресенье. Он возвращался из центра, доезжал до "М-Видео", дальше следовали - Johnny Green Pub, туалеты "Му-Му", платформа Маленковская и Анадырский проезд, где Генри снимал квартиру с видом на поезда.
   Относительно британских служб: службы что надо. В основном там работали вдумчивые, участливые люди. Они с воодушевлением помогали любому, кто нуждался в помощи. Помогли бы и Марку с Софи, приведи Ослик хоть одно доказательство насилия в отношении друзей. На беду, таких доказательств не нашлось. К тому же британцы получили два весьма убедительных документа: просьбу родителей Марка и Татьяны Лунгу о принудительном лечении детей, а также согласие самих детей на такое лечение. Иначе говоря, пострадавших не было. А раз не было пострадавших, то получалось, что и спасать никого не надо. Как ни старался Ослик ничего не добился.
   - С русскими детьми лучше не связываться, - объяснили ему британские дипломаты. - Скользкая тема, Генри, давайте подождём.
   - Давайте, - ответил Генри, а чего ждать - и сам не понял.
  
   Вероятно, люди из Foreign Office (неофициальное название МИД Великобритании) имели в виду шумиху, поднятую в России вокруг прав ребёнка. Суть сводилась к следующему: не трожьте наших детей, сами разберёмся. Для начала они запретили их усыновление в США, затем принялись выискивать по всему миру уже усыновлённых, но якобы обиженных. Кое-что найдя (как не найти - с детьми всегда непросто, а с русскими тем более), РФ устроила истерику, завалила суды исками и принялась за "воспитание" уже самих детей.
   "Воспитание" очень быстро свелось к запретам, подразумевая прежде всего "тлетворное влияние Запада" (из советской терминологии). Досталось всем, и ладно бы гомосексуалисты (их приравняли к педофилам), были запрещены даже безобидные мультики, детские книжки и спектакли.
   Так что с русскими детьми и вправду лучше не связываться. Между тем, их положение в родной стране из года в год становилось всё хуже. Ослик не поленился и кое-что загуглил.
   Так, к примеру, в России ежегодно убивали от 1500 до 1700 детей, из них не менее тысячи были убиты собственными родителями. В 2010 году в России убито 1684 несовершеннолетних, в 2011-м - 1761. Со слов премьер-министра РФ, за девять месяцев 2012 года в России убито 1292 ребенка. За тот же период около 11 тысяч детей пропали без вести. Их оставляли замерзать на улице, насиловали, морили голодом и выкидывали в мусорку. По данным Следственного комитета в 2011 году зафиксировано 7179 преступлений против детей, а уже за 6 месяцев 2012-го - 10 509. Дети для русских - обуза, убеждался Ослик, зато прекрасный повод выяснить отношения с Западом.
   Но и это не всё. По сведениям правозащитных организаций в РФ ежегодно появляется примерно 120 тысяч новых сирот. В интернатах перебивается около 600 тысяч, а беспризорников в России сегодня столько же, сколько их было во время Гражданской войны (сто лет назад).
   Что касается нападок на США, то, как выяснилось, там принципиально не держат детских домов, справедливо считая их унизительными для человека, да и вероятность погибнуть от рук родителей в США существенно ниже, чем в России. Так согласно отчёту Euronews от 28.12.2012, с 1993 по 2008 годы (за 15 лет) в России усыновили 140 тысяч сирот, из них погибло 1220. За это же время американцами было усыновлено 60 тысяч, погибло лишь 19. Почувствуйте разницу.
  
   В конце 2014-го, уже переехав в Лондон и покрутившись там, Ослик вдруг осознал, как же повезло ему, что удалось сбежать. После года с лишним, проведённых в клинике на Мосфильмовской, Генри окончательно возненавидел русский режим и утратил всякую веру в его справедливость. Тогда-то он и сочинил свой первый рассказ под названием "Спасибо, приходите ещё".
  
  Спасибо, приходите ещё
   По сюжету, его возлюбленная Собака Софи, узнав, что Генри упекли в дурдом, приезжает к Берниковской набережной, залазит на мост у клуба "Культ" и прыгает в Яузу, намереваясь покончить с собой. Её спасают, отправляют на лечение в госпиталь Склифосовского, она выходит оттуда, а на следующий день снова бросается в Яузу.
   Так продолжается какое-то время, а дальше Софи теряет страховой медицинский полис. Всякий раз за своё спасение она платит наличными, пока однажды лечащий доктор не говорит ей: "Спасибо, приходите ещё". Тут-то Собака и понимает: прыгай не прыгай - всё без толку. Её акция выродилась до китча. К этому китчу все попривыкли, а её Ослик как сидел в больнице, так оставался там по сей день. Единственное, чему она научилась, - плавать. Она прыгала с высоты в мутную реку, опускалась на дно и дразнила тамошних крокодилов. "Видишь, - обращались к ней крокодилы, - как здесь красиво?" Да, она видела.
   Её спасали, и всё повторялось сначала.
  
   Рассказ вышел страниц на десять. Ослик понимал, что рассказ так себе, но дело в другом. Сочиняя, он будто воссоздавал новую реальность. Генри мысленно возвращался назад, что по сути (как и у Бродского) было попыткой постичь смысл жизни.
   Тогда же он затеял переписку с Таней Лунгу. Письма проверялись ФСБ, шли долго, но худо-бедно шли. Собака Софи всё чаще жаловалась на Марка. Похоже, тот и в самом деле заболел психическим расстройством. Он страдал галлюцинациями, приобрёл некритичность к себе и даже кидался на Софи, намереваясь "разобраться" с нею (выяснить отношения с Западом).
   "Лунгу совсем дурачок стал (тлетворное влияние), - написала она как-то Ослику, - разве что слюни не текут. Вот я и группирую мысли". На что Ослик ответил довольно невнятными рассуждениями о неизбежной умственной деградации её соотечественников вообще (а не только Лунгу).
  
   "Не знаю, Собака, читала ли ты "Сказки дядюшки Римуса", - писал Генри. - Это такая, в своём роде, правда жизни для детей: умом и хитростью можно достичь любой цели. Особенно хороши там братец Опоссум и братец Енот. Впрочем, все тамошние братцы хороши: и те, которые применяют хитрость для корысти, и те, которые просто дурачатся, ну и конечно, те, которых регулярно разводят и те, и другие.
   Что интересно: никого из них не жаль, никто не вызывает нежного трепета или неприязни. "Братцы как братцы", - думает ребёнок и, таким образом подсознательно готовит себя к конкурентной борьбе. Чуть позже ему объяснят некоторые правила т.н. честной конкуренции - и дело сделано: братец готов к большому плаванию. Добьётся он чего-нибудь или нет - не так уж и важно. Зато у братца не будет иллюзий и он не станет кивать ни на Опоссума, ни на Енота (читай "государство", о котором ты так прекрасно высказалась в своём недавнем послании). По сути, он будет кивать лишь на себя, а немного поднаторев, глядишь, - и сам укажет негодяю его место.
   Я тут кое-что выяснил. Весьма вероятно, что в основе "Сказок дядюшки Римуса" лежат не пересказы рабов (как принято считать), а устное творчество коренных жителей Америки, т.е. индейцев. Хотя без разницы - и рабов, и индейцев теперь по пальцам перечесть, зато их наследие живо и, судя по всему, имеет довольно глубокую этическую подоплёку. Оно очень напоминает современное западное право и, мне кажется, имеет непосредственную связь с идеей европейской толерантности. Различные интерпретации этих сказок издаются огромными тиражами, продаются по всему миру и в популярности уступают лишь "Битлз" и Библии.
   И ещё. "Сказки дядюшки Римуса" издавались в СССР только в специальном пересказе, прошедшем цензуру, а теперь (в связи с новыми законами о защите нравственности) будут запрещены и в России (братцы курят сигары - этого вполне достаточно). Если допустить связь между сказками и здравомыслием (а, похоже, связь таки есть), то население РФ ожидает неизбежная умственная деградация.
   Последние события в России - убедительное тому подтверждение: мало того что детям морочат голову с Римусом, государство намерено запретить их усыновление за рубежом. Насчёт США вопрос уже решён. По логике этого самого "государства" и Римус, и США слишком хороши для русских детей, а значит, опасны для будущего страны. Как видим, круг замкнулся: устное творчество рабов (американских индейцев - кому что нравится) и вправду - лучшая терапия от сумасшествия.
   К чему я всё это? Честно признаться, и сам не знаю. Ты написала, что группируешь мысли, а я вдруг припомнил братца Черепаху (очень умный и хитрый братец, надо сказать). Припомнив братца Черепаху, я припомнил братца Кролика, а там - братца Опоссума, братца Енота, и пошло-поехало.
   Надеюсь, рассказ не утомил тебя.
   Напоследок - ещё два слова. Год назад я довольно болезненно переживал расставание с вами (бедный Марк), а тут ещё моя крыса сдохла. Не придумав ничего лучшего, я опустил её в банку из-под кофе (Nescafe Collection Alta Rica), налил туда воды и бросил в Яузу, забравшись на мост у Берникова переулка. "Спасибо, приходите ещё" - вот мысль, которая с тех пор нет-нет а и приходит мне в голову (и я ничего не могу с этим поделать).
   Ясно, что никто не придёт, что, повторив событие, только расстроишься, да и событий, которые хотелось бы повторить, не так уж и много. Тогда-то я и сочинил свой первый рассказ (с тобой в главной роли) и даже написал картину под названием "Спасибо, приходите ещё".
   Стало действительно легче, - завершал письмо Генри. - Может и в самом деле, если написать свою боль, она пройдёт?"
  
  
  V
  
   Не пройдёт - Ослик и сам это знал. Взять хотя бы историю с "Марком Марронье" и "Собакой Софи". Минуло четыре года с тех пор, как он расстался с ними. Он исписал всю голову своими текстами, но боль не проходила.
  
   Спустя четверть часа Генри подъехал к Tate Modern, вышел из машины и подобрался к реке. Набережная была пустынна. Лишь метрах в двадцати от него - то ли дрались, то ли занимались любовью (и не поймёшь сразу) какие-то люди.
   Галерея современного искусства Tate Modern входит в состав группы Tate (музеи в Лондоне, Ливерпуле и Сент-Айвс) и предлагает коллекцию произведений арта, созданных в XX веке и создаваемых по всему миру в настоящее время. Галерея открыта в 2000 году в помещении бывшей электростанции Bankside Power Station на южном берегу Темзы напротив собора Святого Павла. Кроме традиционных выставок известных мастеров Tate Modern успешно реализует различные программы и для новых художников. Взять хотя бы программу "Национальная молодежная сеть визуальных искусств". По замыслу устроителей программа должна вовлечь в мир современного искусства до 80 тысяч молодых людей. Спонсор проекта - фонд Пола Хэмлина, который за 25 лет своего существования выделил в качестве субсидий порядка 200 миллионов фунтов.
   Ослик время от времени приезжал сюда, привлекаемый невероятным ощущением комфорта и спокойствия. В отличие от многих других мест, здесь он чувствовал не только доброе отношение к себе, но и словно какое-то единение с окружающими людьми. Доведись ему прыгнуть в Темзу, его не просто спасут ("Здравствуйте, господин Фрейд, можно и мне кокаину?"), но и докопаются до истины ("Пожалуйста, но сначала узнаем истинную причину ваших бед").
   Честно сказать, он не прыгал и никто не докапывался, если только не он сам. Генри приезжал сюда с регулярностью компьютера, как будто предчувствовал некую перемену. Важную перемену в жизни, что и случилось.
   Сегодня он встретит Ингрид Ренар. Это будет первая с нею встреча, в значительной степени предопределившая его дальнейшую эволюцию.
  
   К счастью те двое, на которых он обратил внимание, не дрались, а и в самом деле занимались любовью. Ослик подошёл ближе, вынул сигареты и даже смог разглядеть их лица. Им было примерно по тридцать. Как и он сам, они явно переживали непростой период, прощаясь с иллюзиями юности - и насчёт окружающего мира, и по поводу себя. Тут тебе и необоснованная гордыня, и амбиции, и радужные планы на жизнь. Оставались семья и секс - последний рубеж оптимизма.
   Что до секса у Темзы - он был довольно бурным, но вместе с тем (на улице не принято заниматься любовью) выглядел совершенно приличным и даже возвышенным. Влюблённые напомнили Ослику Ингрид Йонкер и её друга Джека Коупа из фильма "Чёрные бабочки" (Black Butterflies, реж. Паула ван дер Уст, Германия, Голландия, ЮАР, 2011).
   Отдадим должное Джеку (Robert Knox Cope, 1913-1991, южноафриканский поэт и прозаик) - Джек явно ощущал себя на втором плане, как и подобает настоящему мужчине. Главной же героиней выступала Йонкер. Она не только феерически занималась любовью, но также вошла в историю как прекрасная поэтесса, в высшей степени приличный человек и непримиримый борец с апартеидом (Ingrid Jonker, 1933-1965, писала на языке африкаанс). Наиболее известная её книга стихов "Дым и охра" (1963) создавалась в драматической обстановке между любовью и безысходностью ("Любовь лишена прав" - одно из заключений Ингрид). В тот период Йонкер сделала аборт, спустя время из-за нервного срыва попала в дурдом и вскоре покончила с собой, прыгнув в океан.
   Роль Ингрид Йонкер блестяще исполнила Карис ван Хаутен (премия кинофестиваля Трайбека, 2011), а Джека сыграл Лиам Каннингем. "Талантливые актёры", - размышлял Ослик. И тут его окликнула красавица с набережной.
   - Мужчина, вы не могли бы подержать меня за руки?
   - Мог бы, - ответил Ослик. - Если только ваш друг не против, а вас зовут Ингрид, - добавил он и улыбнулся.
   - Нет, друг не против и меня действительно зовут Ингрид, вы знали? Ингрид Ренар, - представилась она, - галерея Tate. Вон та труба через реку, видите?
   А теперь, внимание: 18+. Ингрид выглядела необыкновенно счастливой. Она словно предчувствовала нечто новое (что обещало быть незабываемым) и не скрывала радости. Она вообще ничего не скрывала. Задрав юбку, Ингрид присела, разведя колени и облокотившись о поручни набережной. Ослик зашёл сзади, взял её за руки, и та плавно откинулась на него, приняв максимально удобное положение для секса.
   "Джек" кивнул Ослику и тут же возобновил свои движения - довольно мощно, но в то же время и мягко, словно стесняясь быть пошлым и удерживая Ингрид за талию. Трусов на ней не наблюдалось, лобок был почти выбрит, а лицом она походила на Мишель Пфайффер из "Знаменитых братьев Бейкер" (The Fabulous Baker Boys, реж. Стивен Кловз, США, 1989).
  
   Что интересно, эти братья (по фильму Джефф и Бо Бриджес) были именно братья, а не так называемые "братаны", которые сплошь и рядом шатались по Москве и искали приключений. Всюду только и слышалось: "Здор?во, братан" или того хуже: "Братан, дай десятку". Россия вообще славилась "братанами". Те разгуливали по улицам, выслеживали вас у магазина, руководили вами в офисе и управляли страной. Братья Бейкер в отличие от них десяток не просили, виртуозно играли на рояле и выступали по клубам. С ними-то Ослик и связывал образ истинного мужчины, а русские "братаны" годились разве что в крокодилы из рассказа про Собаку Софи ("Видишь, как здесь красиво?").
   Ничего красивого здесь, конечно, не было. Путинская Россия представляла собой в некотором роде неизлечимо больного ребёнка, которого, безусловно, жаль, но помочь которому уже никто не может (включая НКО, приёмных родителей из Америки и сказки Римуса).
  
   Между тем, "Джек" двигался всё интенсивней, а Ингрид подбиралась к оргазму. Ослик держал её за руки, разглядывал её, вдыхал её запах и по сути влюблялся, переживая небывалую лёгкость. При этом его завораживало и само движение, ведь вместе с "Джеком" двигался и он с Ингрид - шаг за шагом продвигаясь к наивысшей точке эмоционального подъёма.
   Явление идеальной итерации.
   В какой-то момент Ослик представил этот процесс в виде блок-схемы, затем математически, и вдруг подумал про итерацию в психиатрии. Надо же - при патологическом возбуждении больной то и дело повторяет слова или фразы, и это состояние наиболее выражено как раз при глубоком слабоумии. Именно с таким диагнозом его в своё время отправили на Мосфильмовскую, и вот теперь он рисует блок-схемы полового акта.
   (На заметку - в дальнейшем Ослик не раз ещё вернётся к своим алгоритмам, а столь необыкновенная встреча с Ингрид Ренар обернётся сильнейшим генератором его творчества на многие годы вперёд.)
   Наконец Ингрид кончила, отпустила Осликову руку и чуть присев, погладила клитор - нежно и прищурив глаза, словно хитрая кошка (глаза закрыты, но мышь никуда не денется - кошка чувствует её). Спустя интервал, она подтянула чулки, поправила юбку и обернулась к Ослику:
   - Было хорошо, спасибо.
   - Пожалуйста, - ответил Ослик.
   - Как вас зовут?
   - Генри.
   - Что ж, тогда мы пойдём.
   "Джек" попрощался с ним, и они ушли.
  
   О тротуар вновь застучал дождь. Капли были довольно крупными. Ударяясь об асфальт, они мгновенно взрывались, точно инопланетные снаряды, прилетевшие покончить с Землёй, но без толку: Земля держалась, а дождь лишь придавал красоты окружающему миру.
   "Джек" и Ингрид перебежали улицу и заторопились прочь. Ещё немного - и они вовсе скроются из виду, но вот о чём подумал Ослик: у Ингрид удивительно переменчивое лицо. При малейшем изменении мимики Ингрид Ренар преображалась. Она менялась: от Карис ван Хаутен через Мишель Пфайффер и до Эмили Блант (внешность которой уже сама по себе - бесконечная завораживающая перемена).
   Способность к изменению образа давно и устойчиво ассоциировалась у Ослика с мимикрией. Мимикрия же в его понимании была функцией приспособляемости. Той самой приспособляемости, что как раз и обеспечивает виду выживание. "Механизм естественного отбора, - прочёл он как-то у Барнса (и вновь храбрый Барнс, "Нечего бояться"), - зависит от выживания, но выживает не тот, кто сильней или обладает более высокими интеллектуальными способностями, а тот, кто лучше всех приспосабливается". По-любому, здесь было над чем подумать, но думать не хотелось.
   Ослик пребывал в эйфории. Он понимал, что влюбился, ему хорошо, а сколько это продлится - не так уж и важно. Ингрид Ренар из галереи Tate Modern постучалась в его голову, он впустил её, и Ингрид постепенно обустраивалась. Впрочем, обустроиться здесь несложно: пустая голова - делай что хочешь. Пустые комнаты, собрание картин, развешанных по стенам, полки с книжками, да сотня-другая любимых пластинок. Можно сказать, Осликова голова была готова к приёму чего угодно, хотя и тут как посмотреть.
  
   Его коллекцию живописи, к примеру, составляли выдающиеся импрессионисты: Клод Моне с работой "Впечатление. Восход солнца", Огюст Ренуар ("В кафе"), Эдгар Дега ("На сцене"), Фредерик Базиль, Берта Моризо и тому подобные.
   Особое же место среди художников (и это бросалось сразу) занимали картины Жоржа Сера. Редкий пример "социального импрессионизма", по мнению Ослика. Взять хотя бы "Купание в Аньере" (работа слева) и "Воскресную прогулку на острове Гран-Жатт" (работа справа). Люди из разных миров и разделённые плавным течением реки, будто смотрят друг на друга, но на этом и всё. Слева - молодые люди (рабочие местной фабрики), справа - разноцветные зонты, леди, их дети, джентльмен с проституткой и, похоже, ещё одна (за ловлей "форели" - стоит себе у самой воды и удит).
   Жорж Сера создал лишь семь больших полотен, что и понятно. Во-первых он прожил всего ничего (32 года), а во-вторых, придуманная им техника рисования - так называемый "пуантилизм" (крошечные точки контрастного цвета) - была невероятно трудоемкой.
   Ингрид всё "обустраивалась".
   Из книжек у Ослика присутствовали в основном научные издания (преимущественно по математике, биологии и искусственному интеллекту). Коллекция художественной литературы была представлена большей частью западными писателями (примерно от Байрона до Бернара-Анри Леви), если не считать отдельной полки с античными авторами. Неплохая коллекция как ни странно: там тебе и "Одиссея" Гомера (совсем уж архаика), и "Лисистрата" с "Облаками" Аристофана.
   Что касается музыки - в голове у Генри то и дело крутились малоизвестные панк-группы, такие как Tiny Moving Parts, Precursor, Alcoa, Vinnie Caruana, Shai Hulud, ну и конечно его распрекрасные This Town Needs Guns из Оксфорда. Группы не ахти какие, но, по-любому, одарённые - и поэтически, и музыкально.
   Кроме того Ослик бережно хранил и несколько флаеров на клубные концерты своих любимцев. Среди них наиболее памятный - флаер на This Town Needs Guns (при поддержке L"?tranger и Forbiros) в московском клубе Б2. Дело в том, что Ослик так и не попал на этот концерт 12 февраля тринадцатого года из-за ареста ("Пройдёмте с нами"). Ослика схватили как раз накануне, а 12 февраля, во вторник, он уже проходил медицинскую комиссию в ведомственной санчасти.
   Осликова голова, таким образом, была хоть и пуста, но весьма романтична, и приживётся ли там Ингрид - было неясно. Наташа Лобачёва, к слову, не прижилась. Не прижилась, похоже, и Эльвира Додж, не говоря уже о Собаке Софи из дурдома на Мосфильмовской. Люди ценят реальность. Даже в искусстве они большей частью ищут именно её. Реальность же Ослика походила на вымысел, да и ни к чему ему, если подумать, лишние заботы. "Оставьте меня в покое" - вот наиболее часто возникавшая в его голове мысль. Так что шансов у Ингрид было немного.
  
   Ослик перешёл улицу и направился к собору Святого Павла. Возведением собора (1675-1708) занимался Кристофер Рен (1632-1723, математик, архитектор и профессор Оксфорда), но самым сложным для Рена оказался купол. Его конструкция должна была быть очень лёгкой, иначе церковь грозила бы развалиться: фундамент и без того просел. И тогда Рену помог Роберт Гук, изобретатель микроскопа (1635-1703, английский естествоиспытатель). Он предложил трёхуровневую архитектуру по принципу свисающих цепей.
   И вновь уровни. Находились ли Ослик и Ингрид Ренар на одном уровне или были распределены? - вот о чём думал Генри. Лучше бы на одном. В противном случае придётся и жёсткость пересчитывать (жёсткость перекрытий), и цепи городить ("перевёрнутые цепи" купола обычно собирались из досок), а так не хотелось.
   (Роберт Гук признан одним из основоположников экспериментальной физики. Он открыл закон всемирного тяготения (что впоследствии успешно оспорил Исаак Ньютон), закон пропорциональности между упругими растяжениями (закон Гука) и явление интерференции света. Кроме микроскопа Гук изобрёл оптический телеграф и множество других механизмов.)
   Постояв у Saint Paul"s Cathedral, Ослик съел гамбургер в "Макдоналдсе" у Wood Street и вернулся к своей Audi. Занимался рассвет. Он дослушал "Animals" и под утро уснул, убаюканный Стюардом Смитом (вокалистом This Town Needs Guns).
  
  
  VI. Ингрид Ренар (16.03.2036, воскресенье)
  
   Узнав, при каких обстоятельствах Ослик познакомился с нею восемнадцать лет назад, Ингрид смутилась: она давно уже не занималась любовью на улице (да и где бы то ни было). С мужчинами ей не везло - они охотно сближались с Ингрид, но встречи были непродолжительными, не говоря уже о долгой и прочной связи.
   Она без труда припомнила оргию у Святого Павла и потянулась за сигаретой. С тех пор прошло немало времени, но странно - воспоминание живо, за окном тот же дождь, а жизнь, тем не менее, подходит к концу. И дело даже не в астероиде (астероид стремительно приближался к Земле), здесь другое - с годами опускались руки, зато мысленное возвращение назад становилось всё привлекательнее.
   Ингрид подумала о Ницше с его "вечным возвращением" и изумилась. "Идея вечного возвращения загадочна, - писал Милан Кундера в "Невыносимой лёгкости бытия", - и Ницше поверг ею в замешательство прочих философов: представить только, что когда-нибудь повторится всё пережитое нами и что само повторение станет повторяться до бесконечности!"
   Ужас какой. Вот и Ренар, единственное, на что она сгодилась - стать персонажем романа, да и то, подобно Терезе Милана Кундеры, Ингрид "родилась вовсе не из утробы матери, а из одной-двух впечатляющих фраз или из одной решающей ситуации". Утешало хотя бы то, что и Ослик, если разобраться, был тоже персонажем. Как и Томаш, он родился из фразы, пусть и не столь впечатляющей ("Einmal ist keinmal", "один раз не в счёт", нем.), зато весьма многозначительной: "Вы не могли бы подержать меня за руки?"
  
   Мог бы. Вероятно, в этом "мог бы" и заключался смысл их соединения на страницах Осликовой рукописи: все эти годы Ослик держал её за руки, она занималась любовью (большей частью сама с собой), а когда время вышло, он написал ей.
   Ингрид заглянула в дневник. Она исправно вела его - сначала от руки, но последние лет десять в основном на компьютере и всё более развёрнуто: с размышлениями, анализом событий, а подчас и придумывая их продолжение. Дневник Ренар, таким образом, приобретал некоторую художественность. Да и как откажешь себе? Вымысел хоть и зависимость, но зависимость приятная и в сущности безвредная.
   Под датой "12.10.2018" стоял прочерк (записей не было), зато днём позже: "Занималась любовью с неким Дейлом у Святого Павла. В какой-то момент к нам присоединился странный незнакомец. Пока Дейл старался, молодой человек держал меня за руки. Держал очень нежно, словно я нуждалась в помощи (а не развлекалась) и он беспокоился обо мне. Отчётливо помню его глаза. Похоже, он был счастлив".
   Так что никакой это не "Джек", как мыслилось Генри, а Дейл Арьес - безработный художник, на которого она запала в клубе The White House (хаус, электро, брейкбит). Приключение на одну ночь. С тех пор о Дейле она ничего не знала, да и знать не хотела. Мало ли к чему прибьётся мотылёк. Как правило, он летит на свет, но больно ударившись о фонарь, падает замертво.
   А вот насчёт "Чёрных бабочек" она могла бы дополнить Ослика. Так и неясно, к примеру, от кого Йонкер сделала аборт: то ли от Джека Коупа (как пишет Генри), то ли от Андре Бринка (Andr? Philippus Brink; южноафриканский писатель), с которым она тоже была близка и, возможно, любила его. Впрочем, без разницы - и тот, и другой в конечном итоге отказались от Ингрид, предпочтя работу над очередным романом (извечная дилемма писателя - или быт, или книжка). И Джек, и Андре выбрали книжку. Добавим к этому непростые отношения Ингрид с её отцом. Будучи одним из ведущих политиков ЮАР и отъявленным расистом, он чурался свободных убеждений дочери, а под конец и вовсе возненавидел и её, и её стихи.
   Ну как тут не прыгнуть в море? Ситуация изменилась лишь спустя 30 лет, с приходом к власти Африканского национального конгресса во главе с Нельсоном Манделой. Именно тогда Йонкер получила всеобщее признание и стала символом сопротивления.
   В своей знаменитой речи по случаю первых в истории ЮАР демократических выборов Мандела даже процитировал одно из стихотворений Ингрид об убитом ребёнке ("Ребёнок, убитый солдатами в Ньянге"). Возвращаясь к аборту: её истинным абортом была Африка, а если точней, право человека на достоинство и свободу. В этом смысле совершенно справедливым выглядело обращение Ослика к теме русских детей. Россия (как и ЮАР времён апартеида) представлялась ему неизлечимо больным (а то и убитым) ребёнком.
  
   Как видим, история с Black Butterflies обернулась довольно актуальной метафорой и для современности. Ренар не смотрела фильм, зато слушала как-то лекцию о ценностях демократии, прочитанную в Кэмбервелском художественном колледже Борисом Березовским.
   Березовский тогда производил впечатление истинного мужчины (в терминологии Ослика), хоть и не был виртуозом фортепиано и не давал концертов по клубам.
   Теперь понятно, откуда на холсте "Итерация" (часть I) взялись Борис Березовский и Нельсон Мандела. Они катались на качелях (туда-сюда) и обсуждали, надо думать, планы на будущее. По замыслу Березовского Африка должна наконец заняться образованием своих граждан и впоследствии перейти к рыночным реформам - без оглядки на прошлое, развивая право и стимулируя интерес к труду. У Манделы же не было никакого плана, кроме как поправить здоровье, а для поддержания беседы он большей частью задавал вопросы, глупо улыбался и повторялся, цитируя Йонкер. "Ребёнок не умер, - талдычил он. - Кто-то другой / Лежит там с простреленной головой / В сердце растерзанной Африки".
   "Авантюрист и слабоумный", - подумала Ингрид. Пожалуй, она так и назвала бы этот фрагмент с качелями из Осликовой картины. Да что и говорить: и Борис Березовский, и Нельсон Мандела (с его многострадальными африканцами) представляли собой явно промежуточный продукт эволюции и, безусловно, в начальной своей стадии. Неизвестно также, куда приведёт эта эволюция.
   Качели (ещё один образ итерации) - вот единственное, что более-менее верно отражает сущностный механизм развития. Стоит добавить: качели с Березовским и Манделой были частью детской площадки, где резвились детишки всех наций и вероисповеданий. Вокруг копошились их родители, то мирно беседуя, то воинственно огрызаясь, демонстрируя при этом и умные лица, и злобный оскал, а подчас и то и другое вместе. "Что ж поделать, - разумно заметила Ренар. - Люди с умными лицами тоже бывают дураками".
  
   В целом же она была обескуражена. Выходит, все эти годы Ослик по меньшей мере думал о ней, а там - как знать - может и любил её. Любил по-настоящему (а не как, скажем, Дейл Арьес - безработный художник и мотылёк, разбившийся о фонарь). Любовь на расстоянии, как известно, наиболее долгая. Не зря Фредерик Бегбедер даже не рассматривал её в нашумевшем романе сорокалетней давности ("Любовь живёт три года").
   В любом случае она намерена как можно скорей повидаться с Осликом или хотя бы поговорить с ним. "Авантюрист и слабоумный", - мелькнула мысль (Ингрид была "авантюристом", а Ослик "слабоумным"). Они заочно катались на качелях и делились планами на будущее в окружении безумцев всех наций и вероисповеданий.
  
   Ближе к вечеру Ренар позвонила ему на мобильный и он тут же ответил:
   - Слушаю, Ослик.
   - Здравствуйте, Генри. Это Ингрид Ренар, галерея Tate. Вон та труба через реку, помните?
   - Помню, - ответил Ослик.
   Он действительно помнил. Помнил не то слово. Труба Bankside Power Station высотой в 99 метров уже сама по себе была произведением искусства, а знакомство с Ренар и подавно. Тепловая электростанция построена в 1963 году по проекту Сэра Джайлса Гилберта Скотта (Sir Giles Gilbert Scott, 1880-1960, знаменитый дизайнер и архитектор), но уже в 1981-м закрылась из-за повышения цен на топливо. Галерея современного искусства, размещённая позже в Bankside Power Station, оказалась как видно куда более рентабельной.
   И всё же само сооружение не может не впечатлять. Впечатляло оно и Ослика. Людям вообще свойственно впечатляться, а уж тем более связывать своё впечатление с обстоятельствами, включая любовь (и так далее). В этой связи сознание Генри неразрывно соединяло образ Ренар с образом "вон той трубы через реку, помните?".
   - Помню, - ответил Ослик и засмущался. - Здравствуйте, Ингрид, - чуть помедлив и словно очнувшись от долгого сна, произнёс он. - Как поживаете?
   - Как поживаю? - Ингрид мысленно улыбнулась (Ослик и вправду не от мира сего). - До вашей "посылки" без проблем, но теперь и не знаю. Начала читать рукопись. Вы сумасшедший?
   - А вы как думаете?
   - Думаю нет. Хотите, встретимся?
   - Хочу.
  
   Олдос Луазье уже сообщил ему о вчерашнем разговоре с Ингрид, так что Генри не удивился звонку. Он догадывался, что Ингрид по-любому дозвонится и предложит встречу. Хотел ли он увидеть её? Безусловно хотел. Хотел и прекрасно знал, о чём они будут говорить. Ингрид тоже хотела, но в отличие от Ослика понятия не имела, что скажет ему. Она хотела и одновременно опасалась этой встречи, предвидя роль слушателя. Уж Ослику есть что порассказать, не сомневалась она.
   - Хочу, но не сегодня, - извинился Ослик. - Сегодня я не в Лондоне. Как насчёт завтра? Завтра вечером, к примеру в десять. Любое кафе на ваш выбор.
   Ингрид не спешила с ответом. Она предполагала нечто подобное, но кафе подождёт, рассуждала она.
   - Что если там же, где и в первый раз? На набережной, помните?
   - И как тогда, вы придёте с "Джеком" или как там его, - рассмеялся Ослик.
   - Нет, конечно. Я не замужем, если вы об этом.
   Ослик и сам знал, что не замужем. Честно говоря, он стеснялся даже думать о браке. Не то чтобы он недооценивал брак, но странно - по его наблюдениям, люди, состоящие в браке, не казались ему счастливыми. В лучшем случае они испытывали взаимную привязанность, в худшем - ненавидели друг друга и всё же терпели.
   - Ингрид, не бойтесь меня, - Генри осторожно подбирал слова. - И вообще ничего не бойтесь. По моим расчетам, Апофис пролетит мимо, а вас ожидает вполне счастливое будущее.
   Счастливое будущее?
   Вот уж чего она не ждёт - так это перемен. О счастливом будущем надо было думать раньше. Теперь же, вне зависимости от космических объектов, Ингрид рассчитывала лишь продлить настоящее, избежать потрясений и быстро умереть - без боли и страдания.
   - Хорошие новости, - ответила она.
   - Тогда до встречи, - казалось, Ослику всё нипочём. Будто начался проливной дождь, а он смеялся и перепрыгивал лужи. - До встречи, Ингрид.
   - До встречи, Генри.
  
   Нет, он и правда не в себе. Ингрид выключила трубку и задумалась. Она вдруг представила ослика Иисуса Христа, но не в каноническом изложении Евангелия (покорный ослик при въезде в Иерусалим), а как если бы он и впрямь весело скакал, перепрыгивая лужи и радуясь жизни. Более того, ослик лучился волшебным светом, а Иисуса трясло и он ждал не дождался, как бы поскорей соскочить на землю. Соскочив наконец на землю (Святую землю), Иисус перекрестился, а Ингрид сперва усмехнулась, а там и вовсе залилась безудержным смехом. Смехом искренним и умным, словно "робкое обещание спасения", как сказал бы Милан Кундера в какой-нибудь из своих книг.
  
  
  VII. Волшебство одиночества
  
   Прошлое - это то, что привело к нашему возникновению; будущее - это то, что мы создаём сегодня.
   (Джулиан Барнс, "Нечего бояться")
  
   Вдохновившись любовью к Ингрид, и уже меньше чем через месяц после приключения у Святого Павла Ослик предпринял свою первую поездку в Россию.
   На что он рассчитывал?
   Во-первых, повидать Марка и Собаку Софи, а заодно посмотреть, как вытащить их из дурдома. Задача не из лёгких, и он не строил иллюзий. "Хотя бы начать, - убеждал себя Генри, - ведь и крокодил не сразу стал крокодилом".
   Кстати о крокодилах. Ослик то и дело возвращался к своей модели, и вот что волновало его: что если крокодил, борясь со смертью, на каком-то этапе своей эволюции охладеет чувствами? Ладно бы охладеет, а то и вовсе утратит способность испытывать чувства. Сначала рептилия потеряет интерес к друзьям, затем к любимой и наконец к самому себе. Согласно Сомерсету Моэму это было бы "величайшей трагедией жизни" ("Подводя итоги"), а допустить такое не хотелось бы.
   Во-вторых, посетив Россию, Ослик рассчитывал на новые впечатления. Теоретически он вполне представлял себе тамошний режим и издевательства над людьми, но всё же надеялся на положительные перемены: зря, что ли, столько народу томится по тюрьмам и несмотря ни на что продолжает сопротивление.
   По сути, Генри тоже сопротивлялся, хотя и ясно, что преследовал куда меньшую цель (набраться страху, как мы знаем). Он надеялся, что это как-то поможет ему, а как - лишь догадывался. Конечно, он не хотел становиться крокодилом, но и пингвином быть не хотел.
   Между тем, с пингвинами тоже непросто.
   В соответствии с классификацией животных, они считались птицами, хоть и давно уже не летали. Зато пингвины прекрасно плавали и Ослик находил в этом определённую надежду. Смотрите, что получается: не выдержав конкурентной борьбы в воздухе, пингвины (узники совести) решили попытать счастья в воде. На той же территории (в той же стране), при тех же порядках (право сильного, закон джунглей) и с теми же традициями (Россия - лучше всех).
   Нет, не подумайте, в воде пингвинам тоже не мёд: их ест кто ни попадя, а некоторые их виды уже сегодня занесены в Международную Красную книгу. Тем не менее, угроз под водой значительно меньше, чем в воздухе, и для птиц это существенное облегчение. Так или иначе, пингвины приспособились. Они и до сих пор демонстрируют небывалую силу характера (в РФ меньше 1% оправдательных приговоров), отстаивая свои права на достойную жизнь. "Так что, как знать, может в будущем эти прекрасные птицы и в самом деле добьются заветной цели. Пусть бы даже и поменяв среду обитания, - рассуждал Ослик, - какая к чёрту разница, как вы добиваетесь своих прав?"
  
   В отличие от Джулиана Барнса Генри не считал приспособляемость сомнительным качеством. К тому же Ослик рассматривал умение приспособиться (а в РФ - тем более) неотъемлемой частью земного колорита. Для начала, полагал он, надо выжить, а уж потом добиваться счастья: справедливости, прав человека или любви. Кому чего, короче. Хорошо бы впоследствии и крокодила съесть. Съесть его не помешало бы. Пока пингвин не съест крокодила (хотя бы разок), пингвину не позавидуешь: у него не будет популярности, а без неё он вряд ли добьётся честных выборов.
   В этом смысле и тюрьма, и эмиграция (включая внутреннюю эмиграцию) пингвину на пользу. Фактически, Ослик распространял учение Дарвина не только на свободный рынок ("проклятый дарвинизм", в терминологии левых), но также и на гражданские свободы в условиях истинной демократии. Чем собственно и был хорош его андроид: он не просто выполнял команды и развлекал гостей (подобно японскому роботу ASIMO), но и обладал индивидуальным сознанием. Бельгийский андроид был самодостаточным андроидом. Он всё время совершенствовал себя. Он работал именно над собой, а не над своим рейтингом (раз уж мы заговорили про честные выборы).
  
   31 октября 2018 года Ослик вылетел из Хитроу рейсом до Киева, там пересел на поезд "Киев - Симферополь" РЖД и к вечеру 1 ноября прибыл в Коктебель для встречи с Наташей Лобачёвой - к тому времени главным редактором издательства "Тарас Бульба". Офис издательства располагался в Харькове, формально подчинялся "Эксмо", но имел и некоторую независимость. По словам самой Лобачёвой, время от времени "Тарас" издавал оппозиционных писателей, делая вид, что эти писатели безвредны и что на продаже их книг можно неплохо заработать.
   "Тарас" и правда зарабатывал, но Лобачёвой не позавидуешь: она внимательно работала с "опасными" писателями, призывая их к иносказательности. Письмо "между строк" - вот, собственно, к чему сводилась политика издательства. Подобно пингвину, Лобачёва приспосабливалась к новой среде обитания и имела даже некоторую прибыль. Не будь прибыли, "Бульбу" давно закрыли бы (как и любое другое издательство), что и понятно: власть ещё как-то могла бы терпеть нападки от литераторов, но не бесплатно же, в самом деле. Кому охота, короче? А зря - хороших писателей становилось всё меньше. Издавали в основном лояльных к режиму или уж совсем известных персонажей (не обязательно писателей: спортсменов, артистов и прочих клоунов).
   Так и не приобретя экономической самостоятельности, Украина (в который раз уже) "породнилась" с Россией и теперь распродавала остатки своей свободы, включая зерновые, силос, скотину, глупость простолюдинов, ну и, конечно, "Тараса Бульбу" с его какой-никакой, а прибылью.
  
   Как и Ослик, Лобачёва выросла в Харькове. Будучи подростками, они кое-как пережили девяностые, в 2004-м окончили среднюю школу Љ 36 (на Артёма) и вскоре расстались. Она продолжила учёбу в местном университете, а он уехал - сначала в Прибалтику, а затем в Россию в надежде поступить на бюджет (куда - без разницы), но поступил лишь в военную академию (по сути училище). Одна радость - окна казармы выходили на реку.
   Тут Ослик походил на Клода Моне в юности. В семье будущего импрессиониста не одобряли его увлечения живописью, и когда настало время помочь деньгами - никто не помог. В 1860 году Клод был вынужден поступить на службу в армию и два года провел в Алжире. В отличие от Клода Генри не занимался живописью, зато программировал web-сайты и его "Алжир" продлился не два года, а почти восемь лет. Лучшие годы коту под хвост, смеялся он над собою, изредка вспоминая военную службу и мысленно возвращаясь к Лобачёвой.
   Расставание вышло драматическим. Как выяснилось, Наташа любила его, а он нет. В ноябре 2004-го Лобачёва с радостью встретила демократические перемены в Украине (оранжевые шарфы, Майдан и счастливые планы), но учёба пролетела, как один день.
   К моменту выпуска из университета её страна вновь скатилась в "третий мир" и переживала одно потрясение за другим: разгул криминала, падение экономики и торжество русофилов. Появились политзаключённые. Долгое время Лобачёва сидела без работы, в 2010-м она уехала по контракту в Польшу, а вернувшись, получила место корректора в издательстве "Фолио". Работа так себе, зато Наташа приобрела некоторый опыт и спустя время перешла в "Тараса Бульбу". Здесь было существенно больше свободы, карьерный рост и, в общем, худо-бедно как-то жилось.
   Мало что изменила и революция четырнадцатого года в Киеве. Генри в то время "лечился от слабоумия" и не было для него большей радости, чем эта антисоветская революция. Чего не скажешь об РФ. Почуяв неладное, Россия разве что не зубами вцепилась в Украину и спустя время благополучно отвоевала её. В ход пошли угрозы, ложь, надуманные предлоги (самый распространённый - "наших бьют!") и, естественно, сила. "Open intervention" - бегущая строка на Euronews ясно указывала на суть происходящего ("Открытая интервенция").
  
   Набережная Коктебеля была пустынной.
   Слегка штормило. Сквозь облака пробивалось яркое до боли солнце. Ослик спустился к морю, присел на камни и с минуту послушал шум волн. Здешний пейзаж значительно отличался от Шеппи, но в целом и здесь, и там природа словно просилась на холст импрессионисту.
   Что касается природы - она как общий знаменатель для любой сущности: политической, экономической или нравственной. Проблема как всегда с числительными. Будучи в своём роде надстройкой в многоуровневой системе ценностей, именно числительные определяют конечную эффективность того или иного социального устройства. "Вот люди и тянутся к морю, - подумал Ослик, - беспроигрышный вариант".
   Лобачёва поджидала его под навесом кафе "Пролог", а завидев Генри, вскочила и побежала на встречу. С криком "Ослик!" она бросилась к Ослику и надолго повисла на нём, прижавшись и крепко обняв. Они не виделись с декабря 2011-го (в тот раз Ната приезжала к нему на Рождество, они даже поучаствовали в митинге на Сахарова и ещё долго потом обсуждали все эти "снежные" перипетии). Они не виделись почти семь лет, но зато регулярно переписывались в Твиттере и примерно представляли, с чем столкнутся.
   Лобачёва столкнулась с видавшим виды психом, а Ослик столкнулся с незаурядным технологом от литературы и умницей, безответно любившей его. "И как такое возможно (зачем технологу псих)?" - недоумевал он.
   Однако ж, возможно. Профессия в значительной мере формирует характер, но и здесь, как на весах: смотря чего больше - практичности или любви. У Наташи преобладала любовь, не говоря уже о Генри - к работе он относился второстепенно, по сути, в шутку. Работа в его понимании была лишь вынужденной операцией над дробями, где в знаменателе - опять же подобно морю (и пресловутым ценностям) - находилась любовь. Так что, хочешь не хочешь - эти двое имели вполне обоснованную гипотезу взаимной привязанности.
   В той же степени, вероятно, связаны и простые числа применительно к гипотезе Римана: есть основания для связи, но самой связи нет. Во-первых, не найдено какой-либо закономерности, описывающей распределение простых чисел среди натуральных, а во-вторых, хоть Риман и предположил связь между простыми числами и распределением так называемых "нетривиальных нулей" дзета-функции, закономерность до сих пор не доказана.
   "Жаль, но, видно, открытие Бернхарда Римана и впрямь недоказуемо", - сокрушался Ослик. Тут - что со "Снежной революцией" в Москве: много надежд, но толку мало. А теперь и вовсе: спустя годы редко кто помышлял о разумных изменениях в его стране. Президент Путин устроился на четвёртый срок, оппозиция подавлена, Россию ожидает долгий период мучительного прозрения. Если это прозрение вообще возможно.
  
   К вечеру поднялся сильнейший ветер. Над головой навис Карадаг. "Чёрным истуканом навис", - заметила Наташа. Лобачёва и Ослик прошлись до лодочной станции, а оттуда в гостиницу. Частный отель "Перевёрнутая лодка" - вот куда привела их гипотеза взаимной привязанности.
   И действительно, формой отель напоминал сильно накренившуюся в шторм яхту. Ещё немного, и она затонет. Но нет. Лодка держалась, как, собственно, и весь постсоветский понт (игра слов: "Понт" - древнее греко-персидское государство на Южном берегу Чёрного моря, "понт" - напускная заносчивость, высокомерие, хвастовство). Сразу и не поймёшь: то ли ты в России, то ли в Китайской Народной Республике - коррумпированный рынок плюс Политбюро КПК (ручное управление). Этих отелей теперь не счесть, да что толку - всё сплошь перевёрнутые лодки. Вывеска так и гласила: "Overturned Rowboat".
   Они болтали до глубокой ночи. Уснули лишь под утро, но так и не сказали друг другу главное. Впрочем, что говорить? - и так всё ясно: Ослик и Лобачёва намеренно продлевали свою связь, не обсуждая её и стараясь не думать о ней. Тот самый случай, когда скажи правду (она любит, он нет), - и всё закончится. Такой исход им не нужен.
   Другое дело - секс. Правда сексу не помеха. Бери больше - будучи проявлением животного начала, сексу всё равно, что у вас там с надстройкой (ваша индивидуальность, ценности, мораль). "Было бы желание", - размышлял Ослик. Но желания не было: Наташа выглядела измотанной, да и он не возбуждал её.
  
   Ему не спалось. С рассветом он вышел на улицу и час-другой смотрел, как бьются волны. Они бились о пристань, бились о камни, бились о катер у причала. Катер качало.
   Волны бились об Осликову голову и Наташино представление о нём. Представление - так себе, но и Лобачёва не сдавалась. Она хоть и повторялась со своей любовью к нему, казалось, ей нравилось повторяться. Даже во сне она обнимала его. Он отстранялся, и она обнимала снова. При некоторой фантазии Наташу можно было определить, как многократно повторяющуюся компьютерную программу. Или, к примеру, как "ditto mark" (знак повтора в английском языке), а то и одоридзи (символ японского письма, означающий удвоение иероглифа). Лобачёву будто зациклило на Ослике, а как выйти из этого цикла, она не знала.
  
   Позавтракав, Генри и Наташа засобирались - он отправится в аэропорт, она на вокзал, и уже к вечеру оба прибудут, кто куда: Ослик в Москву, Лобачёва в Харьков. Впереди выходные, а затем будни - основа филогенеза.
   На прощание они присели у "Перевёрнутой лодки". Отель оказался вполне сносным. Тем более сносным, что свалка вокруг (свалка, знакомая Ослику ещё с детства) всё разрасталась. Предпринимателей здесь не жаловали. Но как бы то ни было, оставшиеся на свободе (в основном, откупившиеся - кто деньгами, кто послушанием) делали своё дело. Самое отвратительное - всех всё устраивало: и население (еды пока хватало), и власть (она имела стабильный откат), и мировое сообщество (худо-бедно Запад осваивал-таки восточный рынок, и уж, конечно, не собирался его терять).
   Формально (для большинства населения, власти и в известной степени для мирового сообщества) дела обстояли так: в тюрьмах РФ сидели истинные преступники, а страной управляли хоть и не истинные праведники, но всё ж таки и не фашисты. Добавим к этому пресловутую самобытность, вероисповедание (православие на службе у государства) - и дело с концом. Любая критика в свой адрес воспринималась русскими как оскорбление.
   Правда? Какая, к чёрту, правда! Россия и Запад хоть и заявляли о стремлении к общечеловеческим ценностям - давно уже были в разводе. В этом смысле их отношения выглядели чистым сексом: животным, довольно пошлым, по сути порнографией.
  
   Насидевшись у "Перевёрнутой лодки", Наташа и Ослик поднялись. В будущем они не раз ещё встретятся, но теперь, слушая шум волн и оглядываясь назад, оба предчувствовали недоброе. Время от времени заключённых предпринимателей освобождали по амнистии, но то были крохи и, ясное дело, для вида (или чтоб снова "подоить"), а отнюдь не как проявление доброй воли. "Во всяком случае, лучше не будет", - Лобачёва сникла и как-то вся погрустнела. "С другой стороны - куда уж хуже", - надеялся Ослик.
   В его голове крутилась всё та же "Модель крокодила". Как и в начале нашего рассказа, Ослик по-прежнему рассчитывал на здравомыслие и искал гармонии с внешним миром.
  
   В Москве он провёл субботу и воскресенье. Как и в былые годы, по выходным город пустел, что и к лучшему. Ослику нравился безлюдный город. Осень побуждает к воображению. Всюду жёлтые листья, то и дело моросит дождь, порывы ветра и запах кофе - куда бы Генри ни заглянул перекусить и кое-что записать. В основном он записывал короткие впечатления, сюжеты для Твиттера (и для будущих иллюстраций, если повезёт). В отдельную папку он складывал мысли касательно бельгийского андроида, да и вообще размышления, в том числе и по поводу эволюции сознания.
   В настоящий момент андроид, над которым Ослик работал, представлялся ему всего лишь зародышем на одной из ранних стадий искусственного онтогенеза. При этом к концу проекта учёный намеревался не просто научить машину думать, но и повторить в ней признаки как можно большего числа приличных людей. Что бы сказал на это Эрнст Геккель? "Онтогенез есть быстрое и краткое повторение филогенеза", - вот что ответил бы немецкий естествоиспытатель и пожелал бы Ослику долгих лет жизни.
   В Москве он выкроил также время и присмотрел для себя небольшую квартиру на Солянке, надеясь в ближайшие месяц-два купить её. В офисе "Инком недвижимости" ему обрадовались - ещё бы: Ослик не торговался, в течение получаса подписал необходимые бумаги и договорился об окончательной сделке на декабрь. По плану он собирался 20-21 декабря вернуться в Москву, оформить последние документы и впервые после эмиграции встретить Рождество (а там и Новый год) в России.
  
   В воскресенье вечером он позвонил Лобачёвой в Харьков и рассказал ей о своих планах. Та обрадовалась и спросила: "А что с Эльвирой?" С Эльвирой он так и не встретился, зато повидался с Собакой Софи. Таня Лунгу по-прежнему "лечилась" на Мосфильмовской, Марк совсем опустился, и Ослик твёрдо решил во что бы то ни стало освободить их. Вероятнее всего Ослик устроит им побег. Хотя, как знать, может, обойдётся и по-людски. К примеру, он выкупит их - в России без труда можно купить и человека, и его душу. Так было раньше, так оставалось и теперь.
   Он побеседовал с врачом Лунгу и, когда предложил ему деньги, тот оживился и даже показал свои белоснежные зубы.
   - Знаете, сколько я отдал за них? - спросил доктор.
   Нет, Ослик не знал.
   - Миллион 200 тысяч, плюс гарантия.
   Плюс ещё что-то, Ослик так и не понял. В целом же, вполне разумная цена. Порядка 20 тысяч фунтов - не так уж и много в обмен на свободу его друзей. Правда, предстояли и другие расходы, но делать нечего: Софи и Марку требовались документы, затем друзей следовало переправить через границу (самая дорогостоящая часть) и к тому же устроить их там.
  
   Эльвира Додж? Она не стала с ним говорить.
   Додж сослалась на обиду, и вообще ей "давно уже надоела эта канитель".
   - Сочувствую, - промямлил Ослик.
   - Не стоит, - ответила Додж и отключилась.
   Нет так нет. Он едва ли рассчитывал на большее. Зато в самолёте (Домодедово - Хитроу, рейс BA 236, "Боинг 767") Генри придумал небольшой рассказ про Додж и Наташу Лобачёву (чем в итоге и утешился).
  
  Лобачёва и Додж
   Это был откровенно сюрреалистический рассказ, что и не удивительно. События последних дней утомили его: Ослик устал, да и в голове всё перемешалось. Действие разворачивалось на веранде кафе "Пролог" в Коктебеле. Генри был столиком на металлических ножках, а за этим столиком сидели Наташа Лобачёва и Эльвира Додж. Подруги наслаждались кофе, время от времени поглядывали на Карадаг и тихо беседовали. Казалось, они давно не виделись и им было чем поделиться.
   Их истории выглядели довольно типичными для постсоветского пространства, да и вообще типичными для людей вполне здоровых и тем не менее несчастливых. Они состоялись и материально, и физически, и умственно (это вам не Собака Софи из дурдома), но не тут-то было. Додж искала перемен, её пугало будущее, а Лобачёва и вовсе казалась разочарованной: она нелюбима, да и с работой не вышло - одно лукавство.
   Так что подругам тоже досталось.
   Зато Ослик (этот столик у моря) как будто и не терзался ничем. Он хоть и был одинок и точно так же, как Лобачёва с Додж, не очень-то верил в будущее, но всё ж таки не унывал. Больше того, Генри, по сути, наслаждался чудесным ощущением неодушевлённости. "Волшебство одиночества", - как заметит он позже, когда стемнеет, на дворе зарядит дождь, а Лобачёва и Додж допьют свой кофе и распрощаются у киоска напротив с надписью "Обмен валюты".
   Со столика уберут чашки с блюдцами и пепельницу. Некоторое время над Осликом покружат дивные запахи "Ив Роше", сигарет Vogue Menthe и латекса от Эльвириных чулок, после чего всё стихнет. Останутся лишь шум ветра, мяуканье кота, да плеск волн на пристани. Волшебство одиночества, одним словом.
   В конце рассказа Генри подводит итог. Весьма противоречивый, надо сказать, итог, да ничего не попишешь. Осликов "Боинг" заходил на посадку, внизу показался остров Шеппи, поездка подходила к концу.
   "Будучи безмолвным и циклически выполняя одни и те же действия на самом себе, - запишет Ослик, - можно испытать и боль и удовольствие - в зависимости, как посмотреть. Проведя достаточно времени под навесом кафе, столик (столик Иисуса Христа) скорей всего приспособится и даже станет подумывать о будущем. Во всяком случае, деревянный столик на металлических ножках не утратит надежды. Наступит новый день, придут новые люди. Не так уж и плохо".
  
   Не так уж и плохо? Может и правда Генри следовало бы поумерить свои аппетиты и довольствоваться малым? Чем и в самом деле не радость - новый день и новые люди? И тут Ослик нащупал в кармане джинсов визитку того самого кафе из Коктебеля. "Литературное кафе "Пролог"", гласила надпись, а с обратной стороны красовался фрагмент из стихотворения Максимилиана Волошина с таким же названием. Надо же. Генри немедленно загуглил и "Пролог", и Волошина.
   Стихотворение было написано 11 сентября 1915 года в Биаррице и посвящалось Андрею Белому. Что надоумило Волошина посвятить стихотворение Андрею Белому, Ослик, конечно, не знал, но обрадовался и интуитивно почувствовал внутреннюю близость с русским символистом. Взять хотя бы мытарства Белого (от Гёте до увлечения коммунизмом), не говоря уже о глубочайшем одиночестве поэта (особенно после разрыва с Анной Тургеневой). Так что Волошин, несомненно, заглядывал в самую суть. "Один среди враждебных ратей", - писал он.
  
   Один среди враждебных ратей,
   Не их, не ваш, не свой, ничей -
   Я голос внутренних ключей,
   Я семя будущих зачатий.
  
  
  Часть вторая. Рекурсивный анализ
  I
  
   Вернувшись в Англию, Ослик пережил странное чувство: как будто приехал сюда впервые. Рефлекс явно отсутствовал, что и понятно: после четырнадцатого года он ни разу не приезжал сюда из России, а та, как видно, удерживала его и не спешила расстаться с ним.
   Но ничего. "Скоро всё изменится" - припомнил он рекламу МТС на проспекте Мира у "Шоколадницы". Дальше следовала приписка "От слов к цифре" и белое яйцо в углу. Вполне крокодилье яйцо, надо сказать, размером в полбаннера. Ослик так и видел вылупляющихся по всей стране премилых рептилий. У каждой такой рептилии с рождения было по флажку с портретом президента, а не будь этих флажков, оператора давно закрыли бы, и дело с концом.
   Что касается приписки "От слов к цифре", она и вовсе вызывала у Ослика экстаз прозрения. Нет, в самом деле, какие к чёрту слова! Цифры - вот суть позитивистского мышления. По сути, если как-то и можно объяснить какое-нибудь явление, то лишь с помощью цифр. Слова же со временем деградируют до слогана, а дальше вообще не факт, что слова понадобятся.
  
   В Ширнессе он вновь окунулся в работу.
   Пришли первые отзывы из Бельгии. Его андроид постепенно обретал материальное воплощение. Кое-что уже было реализовано, причём в нескольких аппликациях сразу: андроид-директор (управляющий производством, коллективом роботов и андроидов), андроид-писатель (составитель характеристик товара в интернет-магазине, маркетинг и продвижение) и андроид-разнорабочий (универсальная машина для непопулярных профессий, обычно выполняемых выходцами Средней Азии, Ближнего Востока и Африки).
   В целом, "Модель крокодила" работала. Отзывы были большей частью положительные, а то и восторженные. Хотя бы так. Чем больше восторга, тем больше денег, а деньги ему нужны. Предстояли немалые расходы: визиты в Москву (к доктору), покупка квартиры ("Инком недвижимость" не играет в кубики), не говоря уже о Собаке Софи (в голове так и мелькали белоснежные зубы главврача - крепкие зубы крокодила).
   В РФ Ослик много фотографировал. В основном это были крупные планы зданий, вывески, объявления и рекламные баннеры. Время от времени в кадр попадали и случайные люди, но здесь всё непросто. Обыкновенно Ослик избегал фотографировать людей, но когда они всё же оказывались в кадре, Генри тщательно редактировал снимки, удаляя лишнее. Образовавшееся пространство он заполнял какой-нибудь ретушью: фрагментом того же здания, к примеру, или граффити ("Ты кто?" - надпись на заборе).
   Вернувшись в Ширнесс, Генри распечатал несколько таких снимков и подарил их Олдосу. Олдос Луазье - его секретарь и ангел-хранитель. Ослик познакомился с ним в первые дни своей эмиграции, когда с утра до ночи мёл тротуар у Британского музея. Луазье тоже мёл. Как правило, они работали на противоположных сторонах улицы, то и дело поглядывая друг на друга и смущаясь. Фактически, Олдос спас ему жизнь, схватив однажды за руку на перекрёстке Bloomsbury Street и Great Russell и не позволив Генри попасть под машину. Устроившись в Ширнесский университет, Ослик немедленно предложил Луазье место помощника.
   Этот человек, несомненно, нравился ему.
   Олдос был довольно начитан, владел языками, имел приличное образование и богатый опыт. К своим подарочным фотографиям Генри приложил также последний роман Мишеля Уэльбека в оригинале (издательство Flammarion) и значок "Богородица, Путина прогони!", купленный на развале в Измайловском парке.
   - Who is Putin? - спросил Олдос.
   - President of Russia Federation, - ответил Генри, - you didn"t know ("а вы не знали")?
   Нет, Олдос не знал, да и зачем ему?
   Олдоса вообще не интересовали отдельные личности. Зато интересовала система (мало ли кто крутит колёсики, важно - какие). Насчёт русских колёсиков Олдос не сомневался. Это были неправильные колёсики, как сказал бы Винни-Пух. Это были колёсики каудильо, и неважно, кто именно этим каудильо был: Франсиско Франко (друзьям всё, врагам закон), Гитлер (каждому своё) или Путин (про которого написано в Осликовом значке).
   - Come on, Aldous, they will be ok, - усмехнулся Генри. - It just needs time. A lot of time, - добавил он, но как-то с сомнением в голосе ("Да ладно вам, Олдос, всё у них наладится. Нужно лишь время. Много времени").
   Тут вот что интересно: а сам-то он верил в то, что говорил? Это вряд ли. Скорей всего, Генри поддался всеобщей страсти по оптимизму, царившей в РФ. Люди там будто с ума посходили. От олигархов до правозащитников - все только и строили планы, что, в сущности, было опасно: в стране не наблюдалось никаких признаков демократизации (демократия - ответственность политика перед обществом), а пустые надежды, как известно, разрушают психику.
  
   Буквально несколько дней назад, будучи в Москве, Ослик наблюдал за подобным явлением у "Вавилона". Это нечто! В торговый центр (некогда крупнейший в Европе) входили вполне приличные люди - довольно сдержанные и, казалось, разумные. И - на ж тебе: спустя время из магазина вылетала толпа сумасшедших. Скупившись, люди и вправду выглядели оптимистами. Они толкались, подпрыгивали и, весело хохоча, неслись со всей дури на платформу Северянин (бедный поэт). Безумцы ломились в электричку, а там, рассевшись по вагонам, наперебой хвастали друг перед другом покупками и под стук колёс уносились в счастливое будущее.
   Ну и как тут не заразиться удалью?
   На входе в "Вавилон" ещё как-то, но на выходе - полная амнезия. Люди забывали обо всём, что мешало бы их оптимизму: о чести, об узниках совести, о полутора миллионах душевнобольных (второе место после Китая), об униженных и оскорблённых - стоит задуматься о себе. Честно говоря, наблюдая за "оптимистами" у магазина, Ослику и самому захотелось попрыгать, но, подпрыгнув раз-другой, тут же и расхотелось.
  
   "В другой раз попрыгаю", - решил он, и уже 21 декабря вновь прибыл в столицу великой России. "Москва город-герой!" (кто бы сомневался). Стояла пятница, падал снег. Ослику нравилась здешняя зима: менялся пейзаж, менялся звук, менялось и настроение. Вы словно попадали на съёмку клипа. Не ахти какое произведение этот клип, но увлекал сам процесс.
   К вечеру он завершил дела с "Инком недвижимостью" и получил документы на квартиру.
   - Спасибо, Генри.
   - Спасибо, Саша.
   Риэлтор по имени Александр Махалов будто явился из сериала на СТС, где играл профессионального убийцу и соответственно махался с кем ни попадя. В сравнении с ним Ослик и в самом деле выглядел осликом Иисуса Христа: застенчивый и до одури сговорчивый. Такого обмануть - раз плюнуть. Впрочем, Махалов отнёсся к нему по-братски.
   Во-первых, у Ослика были деньги, он отказался от ипотеки и даже предложил наличные. Во-вторых, они оба с Махаловым окончили военную академию (Клод Моне в Алжире), были офицерами, а офицер офицеру - брат. В каком-то смысле - братан. На прощанье Ослик прослезился.
  
   Зато - как приятно не ошиваться по отелям, а поселиться в собственной квартире с видом на Яузский мост. Дальше маячили дом на Котельнической набережной, Persona Lab и кинотеатр "Иллюзион". Вполне комфортно: угловая квартира под крышей с евроремонтом, резервным генератором и звукоизоляцией. Здесь никто никого не услышит: ни люди Ослика, ни Ослик людей. По сути, это была автономная биосфера, со своим питанием, микроклиматом, с доступом в глобальную сеть и выходом на террасу.
   Наутро он связался с Додж, рассказал ей про "биосферу" и предложил встретиться. На этот раз ей не отвертеться. Уж очень ему не терпелось повидать её. Посудите сами: он чувствовал вину перед Додж, он прощался с любовью к ней и надеялся расстаться по-человечески. К тому же - книга (его "распрекрасная" диссертация). Ослик хотел понять - а стоило ли оно того? Стоило ли сочинять эту "книгу"? Любовь любовью, но он давно уже был бы дауном, если б не сбежал из дурдома, и то по случайности.
   Иными словами, Ослик хотел разобраться с некоторой двусмысленностью своего положения: вместе с виной перед Додж он переживал и обиду на неё. Если так пойдёт и дальше - вряд ли Ослик чего-нибудь добьётся, и тогда возить ему Иисуса Христа не перевозить.
  
   Как ни странно, выслушав Осликовы признания (он был предельно откровенен), Эльвира хоть и не сразу, но согласилась ("Ладно, встретимся").
   - Только не у тебя, - сказала она, - где-нибудь в кафе.
   - В кафе?
   Московский общепит не для слабонервных. В предыдущую поездку Генри уже насмотрелся: семейные пары, их бешеные дети и радио "Шансон" в качестве музыкального сопровождения. Спасибо, не надо.
   - А что, если в клубе? - робко предложил Ослик. - Bilingua, "Гоголь", не знаю, что-нибудь осталось с той поры?
   Нет, с "той поры" мало что осталось. Вся более-менее свободная сцена ушла в подполье, клубы были распроданы или поменяли репертуар. В лучшем случае они придерживались нейтральных стилей наподобие RnB, Funky House (дискотека, короче), а в целом же, дудели в кремлёвскую дуду, как в своё время небезызвестный клуб "Рай" у храма Христа Спасителя. Сам храм, надо сказать, тоже имел дурную славу (взять хотя бы историю с Pussy Riot). Как и "Рай", ХХС тоже дудел в кремлёвскую дуду, да и музыкальным сопровождением немногим отличался от московского общепита.
  
   В итоге "любовники" сошлись на Ex Libris - небольшом арт-кафе в здании Тургеневской библиотеки. Эльвира заметно похудела, но по-прежнему выглядела такой же активной и чрезвычайно привлекательной. Нет, в ней и правда было что-то от порноактрисы. От неё так и исходило желание. Додж (даже нехотя) соблазняла и будто лучилась сексом - вне зависимости от настроения, обстановки и времени суток. "Лучится от природы", - размышлял Ослик, поглядывая на неё и понимая, как им непросто. И что он затеял эту сумятицу?
   Вскоре, однако, всё разрешилось.
   Они выпили по коктейлю и мало-помалу разговорились. Расставшись с Осликом в далёком 2010-м, Эльвира долгое время старалась не думать о нём, пока однажды её не пригласили в ФСБ.
   Допрос не допрос, и не поймёшь сразу. Там она узнала, что Генри психически болен и, вероятно, опасен, так что лучше не иметь с ним дел и поскорей забыть о нём. "Забудьте о нём", - чекисты знали своё дело. Они зачитали ей решение медкомиссии и даже привели несколько выдержек из Осликовой диссертации. Довольно компрометирующие режим выдержки. Там он не раз обращался к теме российской власти, доказывал её фашистскую сущность, а себя и Додж сравнивал с узниками Бухенвальда.
   - Но дело даже не в этом, - Эльвира чуть замялась, - я и без того уже не любила тебя. Тут и ты, и твоя мама, и много чего.
   Она не сомневалась, что Ослик сразу же всё понял (а если не понял, то сам дурак), и хватит об этом. С чего ей было заботиться о нём? С чего ей корить себя, да ещё и поддерживать лицемерную связь?
  
   И то верно. Чем больше Ослик слушал Эльвиру, тем больше понимал её и тем меньше в нём оставалось вины перед нею. Жаль, что они не встретились раньше. Жаль, что не объяснились в письмах, но в целом всё не так уж и плохо (лучше позже, чем никогда).
   Вот только кофе в Ex Libris хоть и ароматный, но невкусный. Что цикорий, мелькнула мысль. Вряд ли Иван Сергеевич Тургенев стал бы пить такой кофе, хотя и тут как знать. Доведись Тургеневу встретиться в этом Ex Libris с Марией Савиной, наверняка стал бы. Тем более, писатель прекрасно знал (и без ФСБ), что Савина - последняя его любовь, а дальше - скука. "Вот и я в хвосте жизни, - напишет заскучавший Тургенев Флоберу. - Как в испанской поговорке: хвост свежевать сложней всего... жизнь углубляется в самоё себя - её занимает лишь оборонительная борьба со смертью; и такая чрезмерная личность перестаёт быть интересна даже самой себе".
  
   Короче, Ослик и Додж не зря побывали здесь.
   Перед тем как уйти, они посмотрели клубную витрину "хенд мейд" (всё по сто рублей) и полку с книжками - ни уму ни сердцу. Среди книжек преобладали дешёвые детективы с фантастикой, Ульянов Ленин и Маркс, а с ручными поделками и вовсе беда. В основном, это были изделия с "национальной изюминкой": матрёшка, украшенная триколором, барельеф Сталина из папье-маше и виды Кремля во всех ракурсах. Незамысловатые, надо сказать, поделки, но зато очень точно характеризующие унылое состояние современной России.
   Оптимизм? У Эльвиры Додж на этот счёт было особое мнение, довольно странное, но в целом не лишённое смысла. Быть умным и одновременно оптимистичным непросто, справедливо считала она, и всё же это возможно. "Достаточно, к примеру, улыбнуться, - промолвила Додж, осматривая поделки. - Улыбнуться не важно кому: незнакомому человеку или пусть бы даже животному". В этом месте Эля взяла Ослика за руку и не без лукавства взглянула не него.
   "Допустим, перед вами мышь, грызущая сухарик. Мышь рада каждому сухарику, у неё прекрасный аппетит, она счастлива. Тут-то и возникает необходимый эффект. Завидев счастливую мышь, любой (дурак или умный - без разницы) вполне способен ощутить прилив оптимизма. Не говоря уже о самой мыши", - заключила она и рассмеялась.
   Справедливости ради - был там один экспонат, произведший на Ослика поистине неизгладимое впечатление. На подоконнике в прихожей валялась книжка Джони Фарагута "Сломанный светофор". Генри читал это "произведение" в английском варианте и, честно сказать, недоумевал, как она попала сюда? Писатель считался экстремистом, его книги были запрещены в РФ, а сборник Defective Traffic Light, изданный в Ardis, и подавно. Возникало лишь два предположения: либо директор арт-кафе недосмотрел (и тогда, попадись он - ему несдобровать), или книжку кто-то подкинул.
   "Подкинул и был таков", - добавила Додж (но и в этом случае, если директор попадётся, ему не позавидуешь). В последнем случае налицо подрывная деятельность. Директора Ex Libris могли бы счесть пособником Запада и арестовать. Арестовать, а если он не откупится, то и в тюрьму посадить.
  
   И что он так озаботился этим директором? Ну пожурят единоросса, дадут год или два (и то условно), Ослику-то что?
   А вот что. Судя по ситуации, мог пострадать невиновный. "Директора, может, и надо судить, - рассуждал Генри, - но не за книгу (подкинутую кем-то книгу "писателя-экстремиста"). Если уж и судить директора, то за другое. Будучи единороссом (или только сотрудничая с единороссами - не велика разница), директор не мог не знать, что является частью репрессивной машины". Хочешь не хочешь, а вместе с тысячами других негодяев он способствовал нарушению прав человека и, прежде всего, права на свободомыслие.
   Ослик прекрасно помнил, как вначале десятых русские издательства одно за другим отказывались печатать доклады Бориса Немцова о преступном правлении Путина, а ведь никто, никто из директоров не получал специальных распоряжений на этот счёт. Даже намёка не требовалось - все и так всё знали (иначе какой же ты директор?).
   Что касается и вовсе безвестных диссидентов вроде Джони Фарагута - об их публикации в РФ не могло быть и речи. За деньги ещё куда ни шло, но никакой рекламы, а зачастую и без выходных данных - чистый самиздат. Вот книжки и подкидывали куда ни попадя: на подоконники Ex Libris, в туалеты "Япоши" или по клубам вроде закрытого ныне Bilingua.
   - Ну и чего ты ждёшь? - спросила Додж, оглядевшись и кивнув на подоконник со "Сломанным светофором".
   Нет, не зря он любил её. Эльвира была - что надо (!): предельно честная и в меру практичная "лесбиянка". Ослик не мешкая схватил книжку и сунул её в карман.
  
   Возвращаясь же к его исходному вопросу: а стоило ли оно того (диссертация, дурдом и бегство из страны)? - Генри мог точно ответить: "Да". Оно того стоило. Во всяком случае, Ослику не придётся кусать локти и кланяться Господу - будь то Иисус Христос, языческий бог или пусть бы даже Будда с Аллахом ("Аллах бах-бах" - надпись в автобусе). Эля взяла его за руку, трепетно улыбнулась и потащила на улицу.
   На Мясницкой он словил ей такси и они распрощались. Спустя час Эльвира прислала SMS, где призналась, что, повстречав Ослика, она будто завидела мышь с сухариком. "Странное дело, - писала она, - ты прост, как две копейки (прости), и это вдохновляет". - "Ничего, - ответил Генри, - мне и самому приятно. Словно попал в кино - с тобою же в главной роли. Пошли титры, но завтра фильм покажут снова. Пока".
   Назавтра и в самом деле "фильм показали" снова. Так что Ослик угадал. Додж приехала к нему на Солянку и они всё воскресенье прозанимались любовью в его квартире под крышей с видом на кинотеатр "Иллюзион".
  
  Кинотеатр "Иллюзион"
   "Жить иллюзиями приятно, - записал днём позже Ослик в своём ноутбуке. Стоял Сочельник. - Иллюзии придают вдохновения и как следствие - физических сил".
   Рассказ не рассказ, но хоть что-то. На улицу выходить не хотелось: в рабочий день полно народу, на улице суетно, лучше переждать. Или хотя бы дождаться вечера. Вечером он сгруппирует мысли (подобно Собаке Софи), глядишь, что и получится. Так и вышло: он то скучал, то вдруг кидался за карандашом и лихорадочно трясся над клочками бумаги.
   По сюжету, московский дворник Олдос Луазье метёт улицу неподалёку от кинотеатра "Иллюзион". День метёт, два метёт, месяц метёт, а спустя год или сколько-то там (неважно) вдруг понимает, что устал и вообще потерял всякий интерес к своей профессии. Что толку? - рассуждает Олдос: он метёт, но мусор как был, так и есть. Более того, мусора становилось всё больше. Летом ещё куда ни шло, зимой же - беда. Лютая стужа, его метла едва справлялась, он повторялся, но повторение лишь угнетало, и Олдос не находил ни оптимизма, ни предпосылок к нему.
   Как видим, в своём рассказе Ослик напрямую обращается к идее повторяемости, но, к счастью, идёт и дальше.
   "Для человека, уставшего от повторения одного и того же, - пишет он, - категорически важно иметь в себе некоторую функцию рекурсии. Достигнув порога цикличности, разочарованный человек мог бы включить такую функцию (обязательно включит - было бы желание), и с этого момента двигаться по несколько иному пути своего алгоритма".
   Вот и Олдос - зайдя однажды погреться в кинотеатр "Иллюзион", он вдруг обнаружил, что достаточно повторился и теперь будто играл со своим отражением. Для Олдоса, таким образом, наступил период рекурсивного анализа.
  
   В туалете "Иллюзиона" он и вправду отражался - и в блестящем писсуаре, и в зеркалах над умывальниками. Луазье внимательно осмотрел себя. Да что там только не отражалось! И боль, и безысходность, и потерянная любовь, включая любовь к родной земле-матушке. В последнее время Олдос испытывал неприязнь даже к Пушкину с Достоевским. А как не испытать? Имена русских гениев здесь эксплуатировали в той же степени, что и имена преступников, то и дело навязывая приличным людям вынужденное соседство.
   Скажем так: Иван Бунин, Ульянов Ленин и участники популярного ансамбля "Емелюшки" (победители "Евровидения") подавались властью не по отдельности (автор "Окаянных дней", кровавый убийца, Емеля-дурак), а все разом - как совокупный бренд "великой России". Тут тебе и толерантность, и туристический бизнес - не подкопаешься. В итоге, прекрасные имена компрометировались, а имена негодяев приобретали романтический, а то и вовсе гламурный оттенок. Ясно, что такая "диффузия" была призвана формировать не просто бренд страны, а бренд исключительной нации, что, по мнению Олдоса, являлось чистым скотством. "Емелюшки", может, и талантливые певцы, но разве их победа в конкурсе (весьма сомнительном, кстати, конкурсе) свидетельствует о величии нации? Конечно нет. Тем более, нации, ответственной за миллионы загубленных жизней - от красного террора до путинских расправ над неугодными.
  
   Итак, дворник Луазье отражается в зеркалах "Иллюзиона". Нельзя же до бесконечности, размышляет он, кивать на Емелю и смешивать Бунина с Ильичём (довольно омерзительный микс добра и зла в одной композиции). Нет, смешивайте, конечно, если хотите, но оглянитесь: под флагом "исключительности" страна тупеет. Не говоря уже о больном самолюбии (нас все обижают, кругом враги, синдром осаждённой крепости).
   Непростые размышления.
   Олдос отразился также в сушилке для рук из зеркального пластика, в кафеле по стенам и в узорчатом потолке (а-ля русские узоры, сплошь хохлома). Можно ли сказать, что зеркала "Иллюзиона" преобразили Олдоса? Вряд ли так быстро. Тут - что с патентным правом на геном: новые гены нельзя использовать, пока не купишь разрешение. Но Олдос уже стоял в очереди.
   В буфете кинотеатра он заказал себе кофе, "Джемисон" со льдом, и купил билет на "Фотоувеличение" (Blow-up) - знаменитый фильм Микеланджело Антониони с Дэвидом Хэммингсом, Ванессой Редгрейв и Джейн Биркин в роли обнажённой модели. Фильм хоть и старый (1967), но, безусловно, прогрессивный (с его идеей детального анализа сути вещей).
  
   Попав в "Иллюзион", Олдос будто архивирует свое прошлое и окунается в рекурсивный анализ. Как следует из рассказа, под рекурсивным анализом Генри понимает некую систему расчетов с использованием функций, содержащих в качестве аргумента самих себя. Математики не очень-то любят этот термин, зато программисты (тот же Дональд Кнут, "Искусство программирования для ЭВМ, том 4") с удовольствием используют его, и, в общем, правы: термин философски широк, а в плане аллегории и вовсе незаменим - человек строит своё будущее (программирует андроида) исходя из усталости повторяться.
  
   В конце рассказа Олдос очаровывается Джейн Биркин, гуглит её в Интернете и неожиданно для себя открывает целый мир.
   Биркин состояла в браке с Сержем Генсбуром, но это ладно бы - Джейн подарила искусству трёх замечательных актрис: Кейт Барри, Лу Дуайон и Шарлотту Генсбур. Вдобавок Генсбур снялась в фильме "Джейн Эйр", а эту Джейн Шарлотты Бронте Олдос боготворил и даже собрал коллекцию разнообразных артефактов, связанных с нею. Сюда входили цитаты Джейн Эйр, её наполовину исписанный блокнот, платье и блузка с рюшками, купленные на аукционе "Молоток", а также компьютерный образ Эйр с сайта "Виртуальный клон" (впоследствии портал Club of Virtual Implication).
   Шарлотта Генсбур снялась в том числе и в фильме "Лемминг". Этот "Лемминг" режиссёра Доминика Молля Луазье хоть и не считал шедевром, но не раз пересматривал его, ностальгируя по утончённому сюжету.
  
   Примерно так же Генри Ослик ностальгировал по России (свободной России, хотя бы на день - без дури, без единороссов и созданной поколениями не холопов, а достойных людей). Или взять ту же Эльвиру Додж. Ослик, как ни крути, любил её, но до сих пор видел в ней, образно выражаясь, Сашу Грей - хоть и талантливую, но всё ж таки порноактрису, снявшуюся в "Глубокой глотке" и вызывавшую нежный трепет при одной мысли (об этой глотке).
   Жаль, что к финалу рассказ приобрёл явные черты пафоса, но делать нечего. "Иллюзии - что книга, - читаем мы у Ослика. - Романтическая книга о любви с элементами сюрреализма". И наконец: "Хорошо, что иллюзии могут возникать и у больных, и у психически здоровых людей".
   Олдоса же не оставляет ощущение, близкое к просветлению. Кинотеатр "Иллюзион" он воспринимает диалектически: сначала как фабрику грёз, затем как кинотеатр повторного сеанса и наконец как лекторий.
   Что и говорить - Олдосу тут самое место. Ясно также - он не раз ещё заглянет сюда (и отлить, и кофе попить). И в зеркалах отразиться, не сомневался Генри, склонившись под лампой, лихорадочно перенося свои мысли на бумагу, а затем в ноутбук и "Живой журнал. "Жить иллюзиями приятно. Иллюзии придают вдохновения и как следствие - физических сил", - заключил он.
   Сочельник подходил к концу, приближалось Рождество.
  
  
  II. Ингрид Ренар (18.03.2036, вторник)
  
   "Хотя бы так", - заключила Ингрид, узнав о возобновлении связи между Осликом и Эльвирой Додж (дружба сексу не помеха) и прочитав его заметку про кинотеатр "Иллюзион". Она вдруг и сама приободрилась. "Жить иллюзиями приятно", - крутилось в голове. И даже не суть, чт? у них там был за секс, важно другое: Ингрид увидела умных (хоть и вполне заурядных) людей - каждый со своей драмой и подобно ей самой ищущих выход. "Выхода нет" - то и дело предупреждали её таблички в метро, а она всё искала и, казалось, нашла.
   От тех событий Ингрид отделяли 18 лет, но что с того? Восемнадцать лет по меркам эволюции - ничто. С другой стороны, это как минимум галактика среди миллиардов других галактик - открытых, но большей частью и не открытых вовсе. На сегодняшний день во Вселенной насчитывается около 200 млрд. звёзд, 100 млрд. галактик, и только в одном Млечном Пути примерно 100 млрд. планет. Так что повстречать родственную душу далеко непросто. Ингрид прикинула: с учётом общего числа планет во Вселенной вероятность счастья составляет порядка 1/1020. Нет, Ренар и правда повезло. Она непременно встретится с Осликом.
   "Будь что будет", как верно заметил Генри в главе о мысленном возвращении ("Мысленное возвращение": Часть первая, Глава IV). А вот что пишет о вероятности счастья Эмиль Мишель Сиоран: "Счастье встречается столь редко потому, что его обретают после старости, в дряхлости, - а эта удача выпадает на долю весьма малого количества смертных" ("Горькие силлогизмы").
  
   В понедельник Ренар не спешила с работы - всё равно возвращаться. Они назначили свидание на 22:00 как раз у "Миллениума". Так что ей перейти мост, и она там. Ингрид разобрала почту, ответила на важные письма - предстояла очередная выставка, и дел, в общем, хватало.
   На этот раз она представляла творчество аборигенов: австралийцев, народностей Океании и русских чукчей. По ней - так совершенная бессмыслица: всё та же резьба по дереву, изделия из кожи, камня и так называемый "транспорт" (доисторические средства передвижения, до сих пор используемые дикими племенами в быту). С транспортом, правда, более-менее. Ингрид планировала весьма внушительный показ. Полинезийский катамаран, к примеру, лодки аборигенов Микронезии (дибенил - лодка с парусом из листьев пандануса, валаб - большая весельная лодка, каноэ "попо", бамбуковый плот), санки чукчей, муляжи оленей, собак и т.п. Отдельной культурой дикарей в её списке значились также сараи для лодок (фарау, варау, хорау, фалау, халау, вхарау - у разных народностей по-разному).
  
   Что и говорить, добрая половина аборигенов и поныне не знали ни велосипеда, ни колеса - и ничего, обходились. Более того, аборигены чувствовали себя вполне здоровыми и счастливыми. Вот только с чукчами неурядица. Из-за суровых холодов и недостатка пищи те регулярно прибегали к добровольной смерти. Обычное явление среди чукчей, если верить этнографам. Не зря, видно, и сегодня Россия занимает первое место по числу самоубийств. Может и правда всё дело в климате? Хотя нет, в Скандинавии тоже не подарок, однако ж люди там умирать не торопятся. Ингрид как-то изучала этот вопрос. А взять, к примеру, южные страны с авторитарным режимом - снова беда: статистика по Кубе и Венесуэле немногим отличается от российской.
   Основной причиной самоубийств, как известно, является разочарование в жизни, и чем эта жизнь неустроенней, тем выше уровень суицидов.
   Как тут не вспомнить фрагмент Осликовой диссертации, где он размышляет о своей несовместимости с Эльвирой Додж. По его мнению их разделяли идеологические мотивы. Генри словно предчувствует скорый арест. А были бы они с Додж оба либералы (или оба коммунисты - не суть), то и ареста могло бы не быть. И не было бы диагноза со слабоумием. И любили бы они друг друга долго и счастливо.
   В качестве иллюстрации Ослик приводит "незыблемую дружбу" (как он выражается) двух братских народов - народов России и Венесуэлы (север и юг, в своём роде чукчи и полинезийцы, Путин и Чавес).
  
  Путин и Чавес
   Весной 2010 года неподалёку от Смоленска разбился самолёт президента Польши Леха Качиньского. Погибли все пассажиры, в том числе и сам Лех Качиньский.
   "Но что удивляться? - вопрошает Ослик. - Ведь ясно же: вероятность мягкой посадки такого самолёта, да ещё направляющегося к мемориалу "Катынь", ничтожна. Вот он и разбился субботним пасмурным утром: прощайте, Лех Качиньский.
   (Во всём виноват Иосиф Сталин, солдат не отвечает за дурной приказ, какая жалость.)
   Словно Эльвира потерялась, и я наткнулся бы на неё лишь где-нибудь к пяти часам у здания ВГИКа на улице Пика, - продолжает Генри (совсем ещё юный диссертант, безнадёжно влюблённый в свою Додж). - Вильгельм Пик - немецкий коммунист. Впрочем, и Леху Качиньскому предлагали из-за тумана сесть в Москве. Но, нет (Эльвира стянет волосы в пучок и вдруг услышит, как о скульптуру Андрея Тарковского ударяется ветер, производя шум пустыни). "Сяду в Смоленске", - ответил Лех и разбился".
  
   Иными словами, Ослик подозревал, что катастрофа была устроена специально, исходя из идеологических разногласий между двумя странами (у Москвы давние счёты с Польшей). Зато у Москвы нет разногласий с Венесуэлой. За несколько дней до катастрофы русский премьер отправился в Каракас навестить единомышленников, а заодно и следы замести (тщательное планирование теракта - залог успеха).
   "Словно страус в катынском лесу, - пишет Генри, - Путин спрятал голову в землю и прибыл в Каракас. Допустим, президент Венесуэлы - кенгуру. В аэропорту Каракаса страус и кенгуру едва сдерживали слёзы радости - вот что бросалось в глаза. Четыре тысячи польских офицеров, расстрелянных НКВД в сороковом, чуть ли и сами не плакали.
   ("И что они так радуются?" - спросит Эльвира у Андрея Тарковского. - "Не знаю, - ответит тот. - Тяжёлый, непроглядный туман сошёл на землю".)
   Так вот, попав в этот "непроглядный туман" у военного аэродрома "Смоленск-Северный", самолёт Леха Качиньского будто пропал".
  
   Ингрид Ренар не единожды перечитывала данный фрагмент Осликовой работы, полагая, что именно здесь и кроется главная ошибка Генри: он чересчур увлекался допущениями. Из-за этих "допущений" у него собственно и были проблемы с властью, не сомневалась Ингрид. С другой стороны, Генри - учёный, а учёные всегда что-нибудь допускают.
   "Но что на самом деле притягивает офицера госбезопасности в Карибский бассейн? - задаётся вопросом Ослик (этот без пяти минут пациент психиатрической клиники), и тут же отвечает. - Торговля оружием, что ж ещё? Добавим к этому разработку нефти, ядерные технологии и автомобили ВАЗ (лучшие автомобили в мире). Мне так и видится этот автомобиль со страусом и кенгуру на переднем сидении. Страус и кенгуру неистово кричат, размахивая триколором и управляя как придётся. Машина несётся на полной скорости, подскакивая на ухабах и оставляя за собой облако чёрной пыли. Помех словно и нет. Да и какие тут к чёрту помехи?
   Отсутствие искажений в атмосфере - вот несбыточная мечта астронома. Но ведь страус и кенгуру - не астрономы. Они не глядят в звёздное небо, да и неба над ними нет. "Господь сам себе Бог", - смеялся мой дедушка и был прав: любая мечта, возникающая у страуса в голове, тут же становится реальностью. Иными словами, автомобиль ВАЗ мог обогнать кого хочешь".
  
   К концу рассказа лидеры России и Венесуэлы объездили полстраны. Они много чего повидали. Их радушно встречали местные жители и на радостях предлагали последнее: кто еду, кто одежду, да мало ли что? Ничего не жалко, только бы взглянуть на русский автомобиль. Тот наконец остановился, и теперь ВАЗ можно было осмотреть со всех сторон и в деталях.
   - Ёб твою мать, вот это машина! - вскричал Уго Чавес, дрожа всем телом и крепко стискивая своими лапищами древко русского флага.
   - Машина что надо, - ответил Путин.
   Сзади сидели Фидель Кастро в пижаме, Иосиф Сталин и лик Господа нашего - Иисус Христос. Друзья и знать не ведали о печали. Лишь ангелы (из катынского леса) всё кружили вокруг ни с чем - незаметные и неслышные.
  
   Впечатляющая сцена. Персонажи из русского автомобиля и ангелы над ними прочно поселились в сознании Ингрид. И всё же она воспринимала эту историю скорей как шутку. Довольно злую, зато точно отражающую позицию автора. Как вообще могло такое случиться, что Ослика упрятали в дурдом лишь за слова? Слова, по её убеждению, не могут быть поводом для наказания. Вы можете соглашаться с ними или не соглашаться, но дурдом - это уж слишком. С другой стороны, психбольница - не тюрьма, так что поди докажи - наказание это или нет. Любой кастро ответит "нет", а любой качиньский "да". Может, в этом противоречии как раз и заключается сущность современного искусства?
   Может и так. Во всяком случае, надо бы побольше расспросить Ослика о его рукописи. Шутка ли сказать - полжизни человек пишет, а никакой популярности как не было, так и нет. Но что он сам об этом думает, и думает ли? Секрет популярности, насколько она знала, кроется отнюдь не в смешении жанров и не в уникальном стиле. Здесь явно что-то другое.
   "Великие мастера прошлого, - нашла она как-то у Мишеля Уэльбека в "Карте и территории", - признавались таковыми, если предлагали своё собственное в?дение мира, последовательное и новаторское одновременно". И дальше: "Художников ценили ещё выше, если их в?дение мира казалось исчерпывающим и создавалось впечатление, что оно приложимо ко всем без исключения предметам и ситуациям, реально существующим и воображаемым".
   Хотя и тут всё не просто, подозревала Ингрид.
   Быть современным и занудным, к примеру, - ужас какой! Лучше уж бамбуковый плот - Ренар вернулась к предстоящей выставке и мысленно улыбнулась. Взять того же Эмиля Сиорана. "Что ещё может нормально восприниматься, так это моралист и человек настроения", - писал он в своём дневнике, разочарованный Шопенгауэром.
  
   В 21:30, закончив с документами, Ингрид выключила компьютер и выглянула в окно. Выставка обещала быть скучной. Лондон светился огнями. Предстоящее свидание с Осликом тревожило её, и чем дальше, тем больше. Она закрыла офис, сдала ключи. Может, сбежать? Позвонить Генри, сочинить предлог, отменить встречу и дело с концом? Ренар вышла на улицу и поднялась на мост. Интересно, он спас Собаку Софи? И если Таня Лунгу - собака, то кто в таком случае она сама? Эльвира, Наташа, Ослик - насколько значима роль этих русских в жизни Ренар?
   С "Миллениума" открывался прекрасный вид. Приключение так и напрашивалось. Ясно, что Ингрид боялась за себя. Её волнение нарастало. К тому же нет Энди - никто не поможет ей. С перепугу она замедлила шаг. И зачем ей эти заботы? Короче говоря, Ингрид всерьёз опасалась за свою жизнь.
  
   Опасалась, а зря. Лишь только завидев Генри в условленном месте, она тут же успокоилась.
   - Дура несчастная, - выругалась Ренар и побежала навстречу Ослику.
   Кое-что прояснялось. Генри Ослик оказался тем самым завсегдатаем Tate Modern, не пропускавшим ни одной выставки и регулярно посещавшим её лекторий. Правда, в последнее время как-то всё реже, но всё равно. Добродушный, сразу видно, начитанный и безумно застенчивый молодой человек, а теперь и вполне взрослый мужчина с детскими чертами лица и неизменной улыбкой. Все эти годы он был что талисман (талисман галереи Tate), если не сказать больше - её экспонат.
   Время от времени Ослик обращался к Ингрид с вопросами. В основном о живописи, но, бывало, и отстранённо - как дела и всё такое. Он очаровывал своей воспитанностью и тем, как просто, но с достоинством держался. Ослик был не похож на здешних обывателей, не говоря уже о туристах (в особенности азиатов и приезжих из Восточного блока), и про себя она называла его "Alien" (пришелец, инопланетянин). Ингрид часто вспоминала о нём и в какой-то момент даже увлеклась им. Пусть и ненадолго, но всё же.
   Это случилось примерно лет десять тому назад. Она читала лекцию, кажется, о чешском андеграунде. В аудитории собрались преимущественно придурки из местных колледжей (красота всё пыталась спасти мир), а "пришелец" сидел у окна, помалкивал и не сводил с неё глаз.
  
   Итак, вопреки ожиданию встретить нового человека Ингрид Ренар столкнулась с уже более-менее известным ей "инопланетянином" (или, по крайней мере, ей казалось, что более-менее известным).
   В первые мгновения, как мы уже знаем, она испытала невероятное облегчение. Неизвестность пугает, и в этом смысле даже малейшие признаки узнавания способны утешить. С другой стороны, человек генетически настроен на открытие. Он нуждается в открытии и всю жизнь только и ждёт его. Так что повстречав вместо загадочного "Генри Ослика" завсегдатая галереи, Ингрид рисковала "обломаться", как говорят в России (она узнала об этом выражении от Энди Хайрс - специалиста по русским поговоркам). Нечто вроде: "to fail", "to go flop" или "do not deliver".
   Что ж, облом так облом, рассуждала Ингрид, но попробовать стоит. Забыв об осторожности, она кинулась к Ослику. Он кинулся к ней, и оба обнялись, словно разлучённые любовники, соскучившиеся по сексу (и таящие надежду на продолжение).
   В последний раз Ослик заходил в Tate Modern около полугода назад. Ингрид начала уже и забывать о нём, и теперь словно попала в кинотеатр "Иллюзион" из его рассказа. Сеанс повторного кино в своём роде.
   - Так вы и есть Генри?
   - Да, это он, - замялся Генри, - я тут кое-что принёс. Присядем?
   На нём была худи цвета лазурного неба с надписью "Hundred-Year Starship. Goodbye", синие джинсы Cheap Monday (безнадёжно истёртые) и кеды Vans (то ли кеды, то ли ботинки - и не поймёшь сразу). Они присели. Ослик вынул из сумки пиво и пакет с гамбургерами.
   - Проголодались?
   - Немного, - ответила Ингрид и полезла за камерой. - Можно вас сфотографировать?
   - Фотографируйте.
   Ренар сделала с десяток снимков. Ослик вышел там крупным планом: добродушное лицо, сдержанная улыбка, фрагмент капюшона и задумчивый взгляд - чуть левей и выше объектива. Казалось, Генри заметил в небе нечто особенное и вглядывался, пытаясь разобраться, что к чему. Позади, как фон виднелись очертания Лондона, включая Темзу, колесо обозрения London Eye, "Биг Бен" и здание Парламента. Весьма размытые (при открытой диафрагме) объекты реального мира, наилучшим образом характеризующие представление о будущем. Будущее размыто и являет собой рекурсивную функцию настоящего.
   В дальнейшем эти снимки, сделанные Ингрид Ренар и увеличенные до размеров галерейных полотен, войдут в комплекс персональной выставки Генри Ослика "Ослик Иисуса Христа", но об этом позже.
  
   Они не спешили. С реки подул прохладный ветер. "Гиннес" и гамбургеры пришлись кстати.
   - Все эти годы я наблюдал за вами. Вероятно, любил вас, но теперь пришло время расстаться, - произнёс Ослик.
   - Расстаться?
   - Лечу на Марс, - Генри улыбнулся (и как-то ожил, что ли). - Лечу надолго. Может и навсегда (пауза). - Старт намечен на 10 апреля, с космодрома "Танэгасима" в Японии, - пояснил он. - Совместный проект NASA (лаборатория Эймса), ЕКА (Matra Marconi Space), JAXA (Космический центр Танэгасима) и Nozomi Hinode Inc. Возможно, вы слышали. Всё это - часть комплексного исследования тёмной материи.
   Да, Ингрид слышала (тёмная материя Млечного Пути). В смежном проекте 24 декабря с Окинавы намечен запуск космического аппарата Christmas. Весьма амбициозный и дорогостоящий проект: сеть автоматических аппаратов и обитаемых станций на планетах Солнечной системы должны были стать своеобразными лабораториями для выполнения опытов с гравитацией. По Стивену Хокингу, гравитация - основной механизм сотворения мира, и профессор Ослик (к тому времени номинант премии Шоу и подвижник науки) считал эту идею выдающейся. Что же до Марса - Генри рассчитывал и гравитацией заняться, и оказаться подальше от людей.
   - Лаборатория готова. Помните, я писал о квартире на Солянке? На Марсе хоть и небезопасно, зато не менее комфортно, - Ослик отпил пива и сделал паузу. - Вот фотографии и план, - он протянул Ингрид пакет, - слово за вами.
   - В каком смысле? - Ингрид доедала гамбургер (отменный аппетит).
   "Отменный аппетит, крепкое здоровье", - подумал Ослик. Главная трудность на Марсе отнюдь не отсутствие воздуха, контрастная температура или дефицит еды. Даже не радиация, во много раз превышающая обычные дозы на Земле.
   Как выяснилось, основная опасность для жизни на Красной планете заключается в низкой гравитации. Притяжение Марса составляет 38% от земного, в результате чего человек испытывает почти в три раза меньшую нагрузку. Как следствие - скелет и мышцы довольно быстро атрофируются. Насколько справятся гравитационные машины - неизвестно. Пока справляются, но ведь о результатах можно будет судить лишь спустя несколько лет. В любом случае от поселенцев требуется не только выносливость (скорей, психологическая характеристика), но и высокие физические показатели.
   - Я предлагаю вам лететь вместе, - произнёс наконец Ослик. - Мне нужен ассистент, а вы подходите как нельзя лучше.
  
   Он прекрасно понимал, что Ингрид будет непросто принять решение, а тем более с учётом его плана - не возвращаться. Многие и до сих пор помнят, чем закончился, к примеру, проект Hundred-Year Starship ("Столетний космический корабль", основывался на идее безвозвратных полётов с целью колонизации Марса). Прибыв на Марс, "колонисты" вскоре погибли, так и не успев толком ничего сделать.
   Именно поэтому, использовав своё влияние в NASA и Nozomi Hinode Inc., Ослик настоял на возможности экстренного возвращения. Так что при необходимости "марсиане" могли в кратчайшие сроки вернуться на Землю. То же касалось и Ингрид. В её контракте были прописаны в том числе и условия возвращения.
   - Нет, вы всё же сумасшедший.
   - Может и так, но это лишь предложение. Подумайте, а к концу недели решите.
   Ингрид явно была не готова к такому повороту. Она растерялась и, честно сказать, не верила своим ушам.
   - Это розыгрыш?
   - Нет, это правда, - Ослик достал сигареты, - будете курить?
   - У меня свои, - Ингрид и злилась, и нет. - Почему я? И к чему это кино с рукописью и картинами? Картины, кстати, мне понравились. Пожалуй, я выставлю их как-нибудь.
  
   Кино? Ослик задумался. А ведь и точно. Ингрид права. Его рукопись в триста страниц - что сценарий. Одна проблема: реальность в отличие от постановки ст?ит не только денег, но и жизни. Насчёт текста - Ренар находила его так себе. "Правда, теперь и интриги прибавилось. Посмотрим", - добавила она.
   - Вы продолжаете писать?
   - Пока нет. Тут что с яйцами - их надо высидеть, - Ослик улыбнулся. - Яйца крокодила, помните?
   - Вы не похожи на крокодила. Так почему я? Почему не Эльвира, не Наташа Лобачёва или кто там у вас ещё?
   (Что ж тут неясного? Вот и думай. Ослик что было сил шевелил мозгами. Казалось, Ингрид играла дурочку. Уж не прогадал ли он с подбором актёров? Но, нет: Ингрид прочно обосновалась в его голове, наконец-то узнала себе цену и на сцене выглядела вполне уверенно. Он, видно, забыл - в главной роли актриса может позволить себе любую прихоть, в том числе и поиграть дурочку. Нет, Ослик не прогадал.)
   - Эльвира? Эльвира - вымышленный персонаж, - нашёлся он (с годами, и вправду, даже любимые в прошлом люди приобретают качество фантома). - У Наташи другой сценарий (ей не стоит пока "сниматься"), да и с Софи непросто - в отличие от Лобачёвой (и, как я понимаю - нас с вами) она "снимается" не так давно и впереди у неё бесконечный сериал. Короче, я выбрал вас, поскольку вы нравитесь мне, я привязан к вам и, похоже, люблю вас, - Ослик на мгновение замер. - Если вы не догадались ещё.
   - Догадалась, но хотела услышать, - Ингрид улыбнулась, поправила юбку и взглянула на фотографии их марсианской лаборатории. - И вправду красиво. Пойдёмте, поедим нормально.
   - Пойдёмте.
  
   Она потащила его через улицу, но вдруг приостановилась у бордюра, развернула Ослика к себе и притянулась к нему. Поцелуй вышел долгим и весьма эротичным.
   - Так лучше? - спросила она спустя минуту.
   - Не то слово, - ответил Ослик и внезапно почувствовал, как ему легко и как он счастлив. Счастье мало того что есть - его функция распределения имеет вполне параболическую траекторию (с площадью под кривой равной интегралу накопившейся удручённости).
   С этой удручённостью одна беда.
  
   - Жаль, что Эльвира лишь образ, - призналась наутро Ингрид. - Она мне понравилась, и вообще: мы могли бы подружиться, заняться сексом или даже слетать на Марс.
   Странное дело: стоит почувствовать, что тебе хорошо, как тут же начинаешь скучать по драме. Затем эксплуатируешь её, а то и сочиняешь небылицы.
   - Слетаете ещё, - ответил Ослик.
   На самом деле, с образом, может, и лучше.
   Образ не путается под ногами, он не обманет, не заболеет и не умрёт. Единственное, что роднит образ с любимым человеком - он тоже в конце концов надоест.
  
   В среду и четверг они не виделись. Ингрид изучила документы по Марсу, кое-что записала в дневник и теперь ждала пятницы, чтобы окончательно всё решить. В пятницу он заберёт её с работы, и выходные они проведут вместе. "Предполётная подготовка", - смеялась Ингрид. Может и правда слетать на Марс? Ей вообще казалось, что образ - отнюдь не Эльвира, а как раз она, Ингрид Ренар. Именно она не станет путаться под ногами, не обманет, не заболеет и не умрёт.
   По плану перелёт к Марсу займёт примерно три месяца. Состав экипажа не более восьми человек. Предварительно корабль должен опуститься в районе Нильского озера, где их ожидает специально оборудованный марсоход. В километре от кратера - космодром, в десяти километрах - поселение Љ 20: жилые помещения, оранжерея, энергетический блок, обсерватория, исследовательский центр и гараж. "Сарай полинезийских лодок", - вдруг вспомнила Ренар про свою выставку и удивилась: ей нет никакого дела ни до выставки, ни до чукчей с полинезийцами.
  
   Кстати, о выставке. Ослик и здесь всё предусмотрел. Если Ингрид решится лететь на Марс, "аборигенами" будет заниматься Энди (Энди Хайрс - специалист по Восточному блоку и в частности по чукчам). Как оказалось, Ослик уже звонил ей, и Хайрс не против. К тому же все решения будут согласованы с руководством группы галерей Tate. Генри обещал соблюдение необходимых формальностей. Никто не пострадает, словом.
   По контракту в случае возвращения на Землю Ингрид сможет продолжить работу в галерее, плюс социальный пакет и так далее. Экспедиция рассчитана как минимум на два года. При желании Ренар сможет продлить контракт на любой срок. Годовой оклад в течение первых двух лет - 500 тысяч фунтов. Каждый последующий год оклад удваивается. В среднем это почти на порядок больше её теперешних доходов. Так что с материальной точки зрения предложение Ослика того стоит.
   Материя? Ингрид не считала себя меркантильной. Более того, она вечно искала компромиссы между деньгами и духовностью. Вот и на этот раз - Ренар вряд ли удовлетворится лишь материальными соображениями.
  
  
  III. Примитивный марксизм
  
   Пока Ингрид Ренар определялась - лететь ей на Марс или нет, на другом конце времени Генри Ослик встречал Рождество. В 2018 году Ослик впервые после эмиграции в Великобританию встречал Рождество в Москве. Встречал, и рад был, приятно устроившись у камина в квартире под крышей с видом на заснеженную Солянку. Город замело. Снегопад не прекращался вторые сутки.
   К вечеру Ослик закончил свой рассказ. Рассказ вышел так себе. И с чего он вдруг взялся за этот "Иллюзион"? Вероятно, всё дело в Додж. Они провели прекрасный день, но стало также и ясно, что кроме секса их мало что связывает. Секс и, похоже, отвращение к власти, приведшей население России к состоянию быдла. Послушный электорат - вот всё, о чём заботились президент и его парламент.
   Убедившись, что между ним и Эльвирой нет глубоких чувств, Ослик приуныл, а будучи весьма ранимым и обладая богатым воображением, размечтался. Он и вправду представил себе московского дворника, продрогшего на холоде и вконец измотанного. Представил, но не Путина с метлой работы Церетели, а скульптуру существенно человечней, как к примеру ту, что установлена у акведука ("Ростокинский дворник", авторы - Владимир Лепешов и Андрей Асерьянц, "Выполнено в стиле современного авангарда", 2006). Эту скульптуру реально было жаль. Позади неё на постаменте виднелись башни Кремля (довольно покосившиеся и в целом ничтожные), а впереди (если смотреть в сторону центра и чуть правее) нависали чудовищные "Рабочий и колхозница" (очередной восстановленный советский символ).
   Отсюда и Олдос, метущий улицу, и его иллюзии насчёт будущего, навеянные туалетом кинотеатра "Иллюзион". Отражающие поверхности здесь (зеркала, писсуары, сушка для рук, потолок с хохломой) - не что иное, как аллюзия на давнишнюю Генрину идею о крокодиле. Помните? Крокодил - как не тупой убийца (псевдопатриот), а опытный и прекрасно соображающий боец. Крокодил, доведённый до отчаяния, набравшийся страху, а заодно и поумневший.
   Зеркала Олдоса - что погибшие динозавры, представшие взору крокодила в период доисторической катастрофы. Кто хочет, может взглянуть. Взять хотя бы самолёт Леха Качиньского, разбившийся при посадке под Смоленском (сто пассажиров как не бывало). "Так будет с каждым, - не сомневался Ослик. - Не сомневайтесь и вы, кто не в меру увлечётся Западом. Кто слишком уверует не в Иисуса Христа, а в свободу (хотя бы в свою свободу, чёрт с ней, с демократией)".
   Очевидно также и место Эльвиры Додж в этой "эволюции видов": секс и равнодушие к деспотии (деспотии власти) не заменят любви и свободомыслия.
  
   Ближе к полуночи Ослик выбрался в продуктовый у "Китай-города", купил крымской мадеры и вернулся назад. С минуту-другую он постоял под навесом аптеки (аптека Љ 35 "На Солянке") и вдруг припомнил "Снег идёт" Глюкозы. В 2009-м Генри заслушивался этим "Снегом", предчувствуя скорый разрыв с Эльвирой и ища спасения, как ему казалось, в чистой гармонии. Как выяснилось, он не обманулся: разрыв действительно произошёл (и был неизбежен, не сомневался теперь Ослик). Популярная музыка, таким образом, не дала спасения, а лишь усугубила боль.
   В этом смысле привычные для Ослика панк и "альтернатива" влияли на него гораздо более позитивно. Взять хотя бы Anti-Flag, Billy Talent или Comeback Kid. Позднее появились Silverstein, The Menzingers, Tiny Moving Parts, Shai Hulud, Vinnie Caruana и ещё с сотню не менее талантливых исполнителей. Слушая их, Ослик по крайней мере отвлекался (и отвлекался на "дело"). Он хоть и "сопливился", но уже не так, да и мысли приходили куда более конструктивные. Их композиции, что интересно, почти не задевали его семантически, зато явно приободряли.
   Поднявшись к себе под крышу, Генри нажарил картошки с луком, приготовил салат из тунца и поставил "Goodbye Sky Harbor" Jimmy Eat World ("Прощай, Скай-Харбор". Вероятно, имеется в виду аэропорт Phoenix Sky Harbor International Airport в Аризоне). Довольно заумная вещь продолжительностью в 16 минут 14 секунд с многократно повторяющейся темой (о ничтожности человека, как он понял).
   Ослик мог часами слушать этот "Харбор": тут тебе и итерация, и рекурсивный анализ, не говоря уже об исторической ценности трагедии Пёрл-Харбора (связь возникала сама собой - довольно смутная связь, но Ослику и этого было достаточно). Дело в том, что несмотря на гавайский "облом" 26.11.1941, уже к 1944 году американцы безоговорочно доминировали в Тихом океане. Взять ту же битву за Марианские острова, увенчавшуюся полным разгромом японской армии. "Великая Марианская стрельба по индейкам" - вот финальное название сражения. Триумф страха над героизмом камикадзе. Было над чем подумать.
  
   В час он позвонил Додж (та спала - "я сплю"), и Наташе Лобачёвой в Харьков. Лобачёва обрадовалась:
   - С Рождеством, Генри, ты как?
   Он и сам не знал.
   - Не знаю, - ответил Ослик. - В Москве снег, "Россия, вперёд!", "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" и так далее. Купил квартиру, тебе понравится, приезжай.
   - Это вряд ли.
   - Почему нет?
   Лобачёва явно была не в духе. Накануне её пригласили в суд по делу одного из авторов.
   - Он пишет о любви, а они нашли в нём экстремиста, - Наташа притихла.
   Да и как не притихнуть? Ослик прекрасно понимал её. Он и сам писал о любви ("Додж, королева Иудеи"), а попал в дурдом. К несчастью, ни Россия, ни Украина, ни один из русских анклавов и знать не ведали о любви. Здесь признавались лишь секс и футбол. "Сосать!" - вот любимый слоган футбольных болельщиков, что в точности соответствовало и политике властей. Власти с удовольствием нарушали правила, подкупали судей и устраивали "договорные матчи".
   Тут даже фильмы заказывали исключительно для болельщиков "главной команды", не говоря уже о единых учебниках по истории, обществознанию и литературе. Взять хотя бы фильмы про Чапаева и Высоцкого. Может и "ничего" персонажи, но ведь ясно же - игра в одни ворота. Почему бы не заказать фильм об Андрее Сахарове, к примеру, или об Иосифе Бродском? Но, нет. Шли годы, и те команды, которые проигрывали раньше, проигрывали и теперь. Вместе со своими болельщиками эти команды "сосали". Образно выражаясь, страной управлял Футбольный союз, и будущее этой страны, по мнению Ослика, было совершенно предсказуемым: Лобачёва со своим автором будут посажены в тюрьму и дело с концом.
   - Не пора ли бежать? - Ослик приглушил звук (Jimmy Eat World заметно поутихли) и полез за сигаретами.
   - А ты что думаешь?
   Что он думал? Он думал - рано или поздно чекисты возьмут её. Ни с этим автором, так с другим - Наташа не из тех, кто будет сотрудничать со следствием. К этому моменту "Goodbye Sky Harbor" продвинулась примерно на треть и будто зациклилась. "I am but one small instrument, - напевал Джим Эдкинс (вокалист JEW), - do you remember that?" ("Я всего лишь маленький инструмент, вы помните об этом?").
   Как не помнить? Любой, кто попадает на допрос, рискует жизнью. Ни с этим автором, так с другим. Не сейчас, так позже.
  
   В этой связи Ослик намеревался пригласить Лобачёву в Ширнесс. Хотя бы на время. Поживёт у него неделю-другую, а там сама решит, что делать. Захочет остаться - он поможет ей. Взять те же магазины Клода Вулдриджа. Клод непременно возьмёт Лобачёву к себе. Тем более что Лобачёва ещё и неплохо пишет. У неё прекрасный слог и голова на месте. Наконец, у Наташи нет семьи, что существенно облегчает дело.
   - Думаю, тебе надо приехать в Ширнесс, - ответил Ослик. - Поживёшь у меня, познакомишься кое с кем и решишь сама.
   - Спасибо, Генри, - Лобачёва приободрилась, но по-прежнему медлила. В голове у неё крутились приставы, понятые и судьи. Там же крутился автор, с которым она попалась, и Наташина переписка с ним (на жёстком диске). - А можно в новогодние каникулы? - наконец решилась она. - Боюсь, после праздников будет не до того.
   Наташа имела в виду предстоящие визиты в прокуратуру, допросы, подписку о невыезде, а там и возможный арест. Затаскают, короче.
   Затаскают - не то слово (Ослик не понаслышке знал). Но, так или иначе, любая проблема разрешается. Время? А что время? Оно как шло, так и будет идти до скончания века. Вот как они поступят: второго января Лобачёва прилетит в Москву, третьего они оформят ей поездку в Британию (вероятней всего, через "Натали Турс") и где-нибудь четвёртого-пятого улетят в Ширнесс.
   - Согласна?
   - "Натали Турс"? - Наташа рассмеялась.
   Ослик неисправимый романтик. Этих туроператоров по Москве пруд пруди. Но нет - Генри выбрал "Натали", и наверняка это был офис у Трифоновской на проспекте Мира. Там ещё напротив - "Япоша", а чуть правей, через дорогу - "Основной инстинкт" (магазин для взрослых - вибраторы в ассортименте, надувные куклы и фаллосы всех наций и вероисповеданий).
   Сразу же за "Инстинктом" располагался "Букинист", где в витринах томились (словно по камерам) узники времени, осуждённые кто за что. Сами посудите: Валентин Катаев, Александр Блок, Всеволод Гаршин. И дальше: Иван Тургенев, Антон Чехов, Александр Герцен, Фёдор Достоевский и Константин Паустовский. В отдельной витрине (камера для VIP-персон) красовались Иосиф Сталин (сочинения, том 7), Владимир Ленин (биография, том 1) и, безусловно, Карл Маркс (тоже биография, если Наташа ничего не путала).
   Запомнились также старинные открытки, иллюстрированное издание "Московский кремль" и ежегодники Большой советской энциклопедии, начиная с пятьдесят какого-то. В качестве VIP магазин "Букинист" предлагал и Сергея Кара-Мурзу (вероятно, как своеобразный итог советской мысли, а может, и для смеха, как знать?) с его "Совком" ("Совок вспоминает...").
   Места и впрямь были памятными.
   Зимой 2011-го она с Осликом обошла там все переулки и кафе. Зима выдалась морозной. Генри снял номер в отеле на Гиляровского, звёзды падали в их карманы, а она читала "Обратную сторону Луны" Мартина Сутера.
   - "Натали Турс"? Как скажешь, Ослик. Пусть будет "Натали Турс", - мысленно Лобачёва была уже в Лондоне. - Возьму билет - напишу SMS.
  
   Они распрощались. Ослик отпил мадеры, поклевал салат из тунца и включил "Эхо Москвы". Эфир Нателлы Болтянской ("Авторская песня") подходил к концу. "Вот и хорошо, скоро новости", - подумал Генри. Впрочем, и новости были всё те же: коррупция, теракт в метро, столько-то арестованных, столько-то посаженных, разгон пикетов и поставки оружия. Шли годы, но ничего не менялось. Россия расправлялась с инакомыслием, поддерживала авторитарные режимы и вооружала бандитов. Как и прежде, никто ни за что не отвечал, а в МИДе и вовсе всё отрицали: "Мы лишь соблюдаем контракты". Смех, да и только.
   Ослик выключил радио, остановил Jimmy Eat World, вымыл посуду и вышел на улицу. Всюду мело. "Зимой глобус мысленно сплющивается, - припомнил он Иосифа Бродского. - Широты наползают, особенно в сумерках, друг на друга" ("Вертумн"), - и решил прогуляться.
   В сквере неподалёку поскрипывали ясени, у "Культа" подпрыгивали с десяток ворон, над Яузой клубился пар, а у воды крякали селезни. В "Билле" у Берникова переулка он купил хлеба, прикормил птицу, повыл на Луну и вернулся домой. Если кто и рождался сегодня, то явно не Иисус Христос. "Здесь минус десять, еду в троллейбусе..." - запишет он позже, подводя итог унынию и надеясь на перемены.
  
   Здесь минус десять, еду в троллейбусе.
   Читаю Бродского, пишу тебе.
   Хочу согреться, но не верится.
   Наверно, выйду и - к реке.
  
   К реке, а куда ещё? Ослику не давали покоя Софи и Марк. Завтра он попытается их спасти. "И если спасу, - решил Ослик, - то я и буду Иисусом Христом". Не вечно же Софи прыгать в реку. Ясно, что местные крокодилы своего не упустят. Около семи утра он постелил себе на кухне и уснул - не раздеваясь, полный тяжёлых мыслей и недобрых предчувствий. Ослику снились беспокойные сны, он крутился и даже брыкался (словно животное, бил копытами, чуя неладное).
  
   Проснувшись ближе к обеду, Генри с полчаса повалялся. Странный эффект: то, что перед сном кажется очевидным (любила повторять Эльвира Додж), наутро кажется невероятным. Так вышло и на этот раз - какой он, к чёрту, Иисус Христос! Генри понятия не имел, как выкрутится со своими "психами", да и с Лобачёвой - наверняка с нею тоже будет непросто. Ослик. Чистый ослик. Однажды поселившийся в нём ослик так и сидел там поныне.
   Тем не менее, невзирая на пессимизм ("В пессимисте сговариваются между собой неэффективная доброта и неудовлетворённая злоба" - прав Сиоран) уже к вечеру двадцать пятого Генри кое-чего добился.
   Во-первых, он договорился с доктором Марка и Тани о принципиальной возможности их освобождения. "Возможность есть, - доктор показал бумажку с цифрами и замялся. - Уже завтра Таня может быть выписана, а вот с Марком проблема, - добавил он, - Марк умер". Согласно истории болезни, "Марронье" умер на рассвете от кровоизлияния в мозг. Одна радость - во сне и быстро.
   Во-вторых, у Собаки не будет документов. "Это ваши трудности. Формально она тоже умрёт, - врач держался с достоинством и спокойно (настоящий профи). - С документами могу помочь (столько-то, торг возможен)". - "Спасибо, я сам", - Ослик мечтал поскорей убраться.
   И в-третьих - позвонила Додж и кое-что предложила.
   - Я тут подумала: чт? если устроить твою Собаку к себе? Хотя бы на время. Немного поработает, придёт в себя, сделаю ей стаж, трудовую и открою счёт. И ей на пользу, и тебе проще, если будешь увозить её, - Додж умолкла. - Может, она ещё не захочет.
   - Не захочет - останется, - ответил Генри, - мне главное вытащить её из больницы. А вообще - спасибо.
   Ослик обещал подумать. Ведь если разобраться, план Эльвиры не так уж и плох. Последние пять лет Софи провела в заключении, и как она перенесёт свободу - неизвестно. Это в его рассказах Собака была бесстрашной и гоняла крокодилов (как хотела). В реальности же крокодилы вряд ли испугаются и скорей всего съедят её. Добавим к этому возраст (Софи едва исполнилось двадцать), придурков родителей, ничтожное образование, другой язык (если дело дойдёт до Британии), другие люди, да всё другое. Так что Эля права - спешить не стоит.
  
   Помимо пединститута (ныне Владимирский государственный педагогический университет) Эльвира окончила Denis" School в Москве (Международная система школ иностранных языков) и Высшую школу экономики на Мясницкой (Higher School of Economics - National Research University).
   Набравшись знаний (педагогика, психология, философия, ораторское искусство, романские языки, особенности рынка, взгляды ведущих экономистов и т.д.), Додж вывела для себя понятие "примитивного марксизма". Примитивный марксизм, считала она, это русская интерпретация марксизма: извлеки максимальную прибыль, посочувствуй ближнему, во всём виноват капитализм. Примитивный марксизм, по её мнению, был негласной идеологией современной России. Идеологией, пришедшей на смену гегемонии пролетариата.
   И пролетариат, и примитивный марксизм вызывали у Додж отвращение, да что делать? Русских не изменишь, но и побираться она не собиралась. Покончив с образованием, Эля занялась биржевыми сделками на ММВБ, а спустя время и накопив достаточно средств, приобрела довольно известную в столице сеть подземных киосков "ЧП СУЧКИНА, КНИГА". Предприниматель Сучкина (предыдущая хозяйка сети) давно уже сидела в тюрьме, но дело не в том. Совершенно упавшую на тот момент торговую сеть (20 киосков плюс офис на Сретенке) Додж перестроила в приёмные пункты барахла. Новая вывеска так и гласила: "БАРАХЛО, ПБОЮЛ ДОДЖ, С НАМИ И ВАМ ХОРОШО, И НАМ!" Люди несли туда барахло, получали за него деньги, а потом барахло перепродавалось (как оно и должно было быть в соответствии с примитивным марксизмом).
   То же и с Софи, кстати. Смотрите: попав в клинику на Мосфильмовской, Собака постепенно утратила привлекательность новинки и с годами стала барахлом. Главврач купил это барахло и, формально убив, продал его Ослику, а тот и рад. В соответствии с теорией примитивного марксизма доктор извлёк максимальную прибыль, утешил Ослика, а в растлении Софи обвинил капитализм.
   Теперь дальше: что предлагает Додж? Она берёт к себе Лунгу, делает ей задним числом стаж, оформляет поддельную трудовую, открывает копеечный счёт в "Хоум Кредит" (даром что банк) и торгует ею за тарелку риса (пока не надоест и вам, и нам). Как и в случае с доктором, Додж извлекает максимальную прибыль, утешает Ослика и винит во всём капитализм.
   Ослик обещал подумать - и правильно сделал.
   Подумав как следует, он припомнил 2013 год. В стране начал действовать закон, запрещающий усыновление русских детей американцами. Ослика как раз упрятали в больницу, а в детских домах один за другим стали умирать дети, незадолго до того усыновлённые американскими семьями, но так и не уехавшие в США. Вот что значит затянуть с отъездом. "Софи хоть и не ребёнок, - размышлял Ослик, но лучше не рисковать". "Прийти в себя", как говорила Додж, Собака сможет и в Ширнессе. Там у него прекрасный дом, Ослика окружают чуткие люди - и никакого марксизма.
  
   Тридцатого декабря, уладив формальности, Ослик забрал Софи из дурдома и окольными путями (заметая следы), привёз её в британское посольство за документами. Как и обещали, дипломаты не подвели: уже к вечеру Софи была подданной королевы Елизаветы (плюс некоторые договорённости о сотрудничестве). Ослик и Собака могли облегчённо вздохнуть. Всё получилось как нельзя лучше и, покружив ещё час-другой по городу, они прибыли на Солянку.
   - Ну вот, полдела сделано, - обратился он к Тане. - Как ты?
   - Гораздо лучше, - ответила Софи.
   Собака Софи в прежней жизни, а теперь - Луиза Виктория Берген, в соответствии с её британским паспортом. Убив, таким образом, Таню Лунгу, главврач с Мосфильмовской сам того не ведая подарил ей вторую жизнь.
   - Вы, случайно, не лечились у нас? - спросил на прощание главврач у Ослика.
   - А что, похож?
   - Похож. Был тут один. Один в один.
   - И что с ним?
   - Умер.
   Всё правильно, механизм работал (кто у них только не умер). Механизм работал исправно. Когда выяснилось, что он сбежал, доктор немедленно оформил ему смерть (мало ли отчего может скончаться слабоумный?). Эта "смерть" фактически спасла Ослику жизнь, вспоминал те давние события Генри, пока Софи принимала душ и возилась у плиты, наслаждаясь будничной свободой.
   Благодаря этой "смерти" его не искали, а сделав новый паспорт (новое имя, новых маму с папой и новое прошлое), Ослик без проблем перебрался в Лондон. Вывод такой: чтобы родиться заново, надо как минимум умереть.
   - Испугаться и убежать, - уточнила Собака.
  
   Заметим, андроид (бельгийский андроид Ослика) так и функционировал: машина "выискивала" страхи, а затем "убегала" от них, используя обширные знания Интернета. "Run, donkey, run!" - дразнилась Софи, и Генри с радостью включался в игру: он делал вид, что и вправду убегал, оглядываясь и изображая страх, смешно подпрыгивал и с минуту ещё гонялся за нею по всему дому, весело хохоча, словно селезень в Яузе (кидающийся на хлеб морозным рождественским утром).
   С Собакой оказалось легко и просто.
   Они много гуляли, искали могилу Марка, но без толку ("издержки производства"), сходили в "Иллюзион", обошли окрестные клубы и благополучно встретили Новый год. Первого января он взял напрокат машину. Они объехали центр, купили новую одежду для Софи и заглянули к Таниным родителям попрощаться.
   - Попрощались, и что? - спросил позже Ослик.
   - Бесполезно, - ответила Софи.
  
   "Бесполезно" означало следующее. Мама Софи (условно Ирина Анатольевна Яровая, депутат, член "Единой России") и её папа (условно Павел Алексеевич Астахов, уполномоченный при президенте РФ по правам ребёнка) были категорически против её бегства на Запад. По их мнению, Собаке следовало продолжить лечение в России: у нас прекрасная медицина, опытные доктора и вполне приемлемые условия.
   "Условия содержания животных в нашем зоопарке, - мелькнула мысль (Ослик нахмурился), - соответствуют ГОСТ. Кормить животных категорически запрещено!" Подобные таблички он встречал во многих зоопарках бывшего СССР (а ныне в зоопарках РФ и Таможенного союза). У Ослика всегда возникали какие-нибудь параллели между явлениями. Вот и теперь он находил абсурдной позицию Таниных родителей. "Им бы самим надо лечиться", - не сомневался он, да кто ж его услышит.
  
   Второго приехала Лобачёва. Как и договаривались, они посетили "Натали Турс", а уже четвёртого в пятницу улетели в Лондон. Из-за каникул, а новогодние каникулы в РФ - что карнавал в Каракасе (с каждым разом они становились всё продолжительнее), из-за этих самых каникул пришлось переплатить втридорога, да делать нечего. "Чем скорей они уберутся из России, тем лучше", - рассудил Ослик, и не ошибся. Уже 14 января в РФ был ужесточён визовый режим в связи с новыми правилами и т.д.
   Лобачёва и Собака Софи подружились. Любопытный эффект - все трое ощущали себя одной семьёй: зайчиха с зайчатами (из молитвенного сна Ингрид Ренар, по сути). Ослик был зайцем, Лобачёва - зайчихой, а Софи с её усопшим Марком - зайчатами. Более того, пройдя таможенный досмотр в Хитроу и успокоившись, они и в самом деле необыкновенно сблизились.
   Такая близость вероятно и есть истинная и наиболее желанная близость между зайцами. На этот раз (в отличие от образов Ингрид) это были вполне свободные зайцы. Они не тряслись от страха, в чистом небе не проступал устрашающий барельеф Сталина (читай - Путина), и зайцы резвились в своё удовольствие (без оглядки на Следственный комитет).
   Что правда, то правда - Ослик не был Павлом Астаховым, Лобачёва не была Ириной Яровой, а Собака Софи уже не была Таней Лунгу. С прибытием в Хитроу изменился не только их статус, взгляд на мир, самоощущение, но и мысли.
  
  
  IV. Мысленный опыт
  
   Любой глубокий опыт формулируется в терминах, относящихся к физиологии.
  (Эмиль Мишель Сиоран, "Горькие силлогизмы")
  
   Представим себе, что Ослик, Лобачёва и Собака Софи родились и выросли на планете Кеплер-22 в созвездии Кеплера. В воображении землян Кеплер-22 была вполне сносной для жизни экзопланетой, но в действительности всё оказалось куда более прозаичней: планета исчерпала свои ресурсы, и ослики, населявшие планету, бежали оттуда кто куда.
   Суть проблемы заключалась в следующем: любое существо стремится туда, где лучше, оно всегда чем-нибудь недовольно, но и у всякого недовольства есть предел. В случае с Кеплером-22 наиболее распространённой причиной бегства были душевные страдания. Если быть точным, ослики страдали от запретов. Не все, конечно. Большинство четвероногих этих запретов даже не замечали. Те же, кто замечал - страдали: на Кеплере-22 запрещалось есть, пить и дышать.
  
   На самом деле, воображаемая нами ситуация не нова. Тут так: или вы хитрец (и тогда найдёте себе и еду, и питьё, и воздух), или нет - и тогда умрёте мучительной смертью честного ослика. Представили? На Кеплере-22 один за другим умирали честные ослики. Они корчились в муках, судорожно бились о стену и издавали заунывные звуки.
  
   Так же и с Россией. В представлении Генри она была Кеплером-22, а он, Наташа Лобачёва и Собака Софи - инопланетянами, прилетевшими в Лондон январской ночью 2019 года. Пройдя таможенный контроль, они удивились - сколько здесь воздуха и, надо же, всем хватает! Перелёт выдался довольно нервозным, что и понятно: не всякий ослик решится бежать, а уж долетит ли он - и вовсе дело случая.
   Долетели - и хорошо, подумал Генри, забрал свою Audi со стоянки и припарковался у первого попавшегося кафе. Лобачёва и Софи не могли надышаться, воздух был чист: никто не приставал к ним, никто не орал, полицейские приветливо улыбались, а в "Старбаксе" и вовсе царила атмосфера истинной толерантности. Ослики всех пород и видов ели сколько хотели, одобрительно приветствуя друг друга, и постукивали копытами - каждый на свой лад.
   Не то чтобы в Лондоне не было уёбков. Были, конечно. Но что интересно - в отличие от уёбков с Кеплера-22 эти не прославляли свою родину и не пытались никого унизить. Так же как и русские болельщики, английские уёбки тоже резвились по полной, но сразу же было ясно - резвились отстранённо, не тыча в вас и без этих шуточек насчёт ориентации и происхождения. Они и сами были не пойми какой ориентации, хорошо понимали это и придерживались "fair play". Честная игра? Ни о какой честной игре на Кеплере-22 не могло быть и речи. Что в политике, что в быту - здесь всегда побеждал хитрец. Пиздец, короче. А теперь о ресурсах.
  
   Энергетических ресурсов на Кеплере-22 хватало. По прогнозам, ещё долгое время планета могла извлекать прибыль из минералов, но вот что касается нравственных ресурсов - тут беда. Нравственный ресурс Кеплера-22 и вправду исчерпал себя. Не помогали ни религия, ни пресловутая самобытность. Ясно, что местный Иисус Христос не справлялся. Не справлялись и президент с его Футбольным союзом.
   В Audi Ослик вновь поставил альбом "Clarity" (1999) Jimmy Eat World и, дождавшись "Goodbye Sky Harbor", сделал погромче. Наташа с Софи на заднем сидении о чём-то тихо переговаривались, то и дело поглядывая через стекло и созерцая неведомую им планету. Скажем так, ослики с Кеплера-22 осматривали местность, распустив уши, и с некоторой меланхолией виляли хвостами в такт мелодии: "I am but one small instrument, do you remember that?" ("Я всего лишь маленький инструмент, вы помните об этом?").
   Как не помнить? Генри сосредоточенно вёл машину. На середине пути пошёл снег. Он включил дворники. В голове мелькнул образ дворника Луазье из кинотеатра "Иллюзион".
   Нет, не зря он съездил в Москву. Главный город Кеплера-22, как Ослик и рассчитывал, в целом подтвердил правомочность его "Модели крокодила". Уже после второй поездки чувства Генри значительно обострились, а вытащив из психбольницы Собаку Софи, он пусть и не съел никого, но всё ж таки порычал и даже показал зубы (довольно крепкие, надо сказать, зубы). Не говоря уже о вымирающих видах, которых он повидал там.
   Репрессивная машина набирала обороты, она устрашала, но вместе с тем и вдохновляла на борьбу. В соответствии с его моделью Генри испытывал страх, под воздействием страха повторялся, а повторяясь, находил и смысл жизни, и практическую её суть, и удовольствие. Неужели он прав и повторение - как раз и есть его единственный путь к постижению мира? Ослик склонялся, что да.
   Иными словами, Кеплер-22 в метафорическом плане виделся ему новым (и, возможно, заключительным) исчезновением видов. Будучи от рождения робким и застенчивым, Ослик пугался чудовищных картин, но заодно и приобретал в своём роде "адреналиновую" зависимость. Теперь уж точно Генри не отступит. Он непременно вернётся туда, и не раз. "Робость робостью, - рассуждал он, - но нельзя же до бесконечности давать себе взятки". Подобно воображаемому крокодилу Ослик не собирался оставлять без ответа ни один вопрос, а в перспективе надеялся и зубы подточить.
  
   К счастью, Наташа и Софи мало что знали о его "крокодилах". Ослик остерегался посвящать их в свои исследования - всему своё время. К четырём утра они прибыли в Ширнесс, притормозили у моря (послушать волны), а дома немедленно улеглись спать и проспали до полудня - усталые, полные впечатлений и надежд.
  
   В следующие несколько дней (по меньшей мере до возвращения Лобачёвой в Харьков, а скорей всего и некоторое время спустя) Ослик испытывал смешанные чувства.
   Ему всё казалось, что он давно женат, у него семья и ребёнок. Он переживал до сих пор неведомую ему ответственность и как мог старался соответствовать этому новшеству. Ослик отложил дела и б?льшую часть времени проводил с Наташей и Софи. Даже не столько с Софи (он знал, что с Софи у него полно времени в будущем), сколько с Наташей. Генри познакомил её со своими друзьями, показал Ширнесский университет и провёл с десяток экскурсий по Лондону.
   Софи с любопытством поглядывала на них и время от времени умилялась. По сути, для Собаки это был первый опыт приличной семьи. Её прежние родители (условные - Астахов и Яровая) не шли ни в какое сравнение с нынешними. Генри и Лобачёва явно превосходили их и человечностью и умом. Ослик же, наблюдая за Собакой, то и дело размышлял о своих маме с папой.
  
   Папу он почти не помнил. Последний раз они виделись в далёком детстве. Поговаривали, что папа умер. Умер якобы по глупости, но деталей никто не знал. Наверное, знала мама, но если и знала, то не сказала.
   Что же до мамы - она неплохой человек. Тем не менее, как и большинство её ровесников ("пионеры, дети героев") мама пала жертвой всё той же госпропаганды. Время от времени они общались, но истинного понимания между ними не было. Уже далеко немолодая женщина, Осликова мама так и не прониклась западной демократией. Свободу она путала со вседозволенностью, права человека - с обязанностями, а само требование этих прав считала капризом недоумков. Она предпочитала отношения "по понятиям", избегала сложных вопросов и на всё имела простые ответы.
   Честно сказать, Ослик всю жизнь стыдился маминых взглядов и единственное, о чём он мечтал - оградить её от позора (но возможно ли это?). От позора её же заблуждений (всё лучшее - советское, Путин - её "сынок", Запад - враг и так далее). Тяжёлый случай.
   Так что с родителями у Генри не очень.
   И всё же он нашёл выход. Со временем Ослик выбрал себе других родителей (воображаемых, конечно). В некотором роде альтернативу. Другую маму и другого папу. Мамой у него стала Валерия Новодворская, а папой - Виктор Шендерович. Пусть он немного и побаивался их (по интеллекту и силе характера они явно превосходили Ослика), но лучше так. "Страх ведь тоже - как посмотреть, - рассуждал он. - Бывает страшно от бессилия, а бывает от своей же глупости (дело поправимое)".
  
   Ослик также надеялся, что и Софи правильно оценивает положение: она свободна и в любой момент может вернуться назад. Если вернётся - так тому и быть. В этом случае пенять будет не на кого (её родители - лучшие в мире родители, и дело с концом).
   С другой стороны, ощущение семьи (столь новое для него) сильно отвлекало от привычных занятий. Ослик не мог сосредоточиться ни на лекциях, ни на научной работе, не говоря уже об увлечении искусством. Генри понимал, что продлись так и дальше - он не напишет ни строчки, утратит интерес к живописи и не выручит ни фунта за андроид. Фактически, под угрозой стояло его будущее - Ослик рисковал потерять вдохновение и уже никогда не закончить своих опытов. А так хотелось бы. Нет, правда, уж очень ему хотелось довести до ума не столько даже андроид (пингвины, крокодилы, страх - основа эволюции, повторение - мать учения), сколько себя.
   К тому же, как учёный он просто обязан доказать (или опровергнуть) свои безумные предположения. Ведь одно дело мысленный опыт (Кеплер-22), а другое - реальный эксперимент.
  
   Как Ослик и предполагал, Клод Вулдридж, пообщавшись с Лобачёвой, немедленно согласился взять её на работу. Он открывал новый магазин в Сохо и в связи с Наташей у него тут же возникли новые идеи и планы: творчество современных диссидентов, небольшое издательство и продвижение протестных авторов, пишущих по-русски. Дальше Клод Вулдридж мог бы заняться музыкой и пластическими искусствами. Да мало ли чем он мог бы заняться, имея в штате русскоязычного специалиста, на себе пережившего цензуру, допросы и страхи (честного ослика). Добавим к этому Наташин английский (она в совершенстве владела языком), образование филолога и её многочисленные эссе в "Вечернем Харькове" и "Ганьбе" - оппозиционном издании украинских интеллектуалов.
   С Софи тоже кое-что прояснялось. Она намеревалась учиться, запала на музыку (прослушав Генрину коллекцию дисков и вообще альтернативную сцену, походив в том числе по лондонским клубам) и - что самое важное для Ослика - пообещала не надоедать ему. В конечном итоге, они достигли взаимовыгодных соглашений: он не достаёт её, она не стесняет его и при необходимости они помогают другу. Никакой идеологии и давления. Всё просто и понятно.
   Ослик предоставил Софи отдельную комнату в своём доме, купил ей барабаны, синтезатор и учебники для поступления в колледж. Он зарегистрировал её в социальной службе, открыл банковский счёт и обязался пополнять его до приобретения Софи разумной самостоятельности. В целом, обязательства соответствовали принципам ООН и соглашениям о правах человека, принятым в Евросоюзе.
  
   Права человека? В отличие от Евросоюза на Кеплере-22 плевать хотели на эти права. Тамошние ослики сами разбирались и с правами, и с обязанностями. Те же, кто не соответствовал представлению властей о "законопослушности", жестоко наказывались. Нет нужды уточнять положение: "братаны" на этой экзопланете заведомо считались добропорядочными гражданами и имели безусловный приоритет над остальными.
   К счастью, приоритеты Кеплера теперь не очень-то касались наших друзей. Разве что теоретически и, скорей, как мысленный опыт. Ещё бы и Лобачёва осталась, но нет. Спустя неделю она твёрдо решила вернуться в Харьков, несмотря на соблазны и реальную перспективу жизни за рубежом. Где-то в душе она по-прежнему рассчитывала на здравый смысл.
   - Не могут же они взять и ни за что посадить меня? - предположила она как-то.
   И тут Ослика осенило: именно в этой точке (точке принятия решения) его андроид показывал наихудшую статистику. Андроид регулярно зависал, и процент зависаний становился чуть ли не головной болью. Особенно волновались бельгийцы, что и понятно - чем дальше продвигался проект, тем в большей степени заказчик зависел от Генри. Теперь же ситуация с Лобачёвой (она боялась, но верила в здравый смысл) навела Ослика на мысль. Возможно, здесь и крылась его ошибка как разработчика: накапливаемый у андроида страх не превосходил заложенных в нём нравственных убеждений. Иначе говоря, сколько бы андроид ни пугался, он принимал ошибочные решения. Адекватному поведению мешали "нравственные" ограничения целевой функции (вот андроид и зависал).
   "Тут надо подумать", - взял на заметку Ослик, и подумал. Полночи просидев за алгоритмами, он, кажется, обнаружил, в чём дело. Не вдаваясь в подробности, суть ошибки заключалась в следующем: до сих пор его андроид использовал исключительно мысленный опыт, а должен был бы использовать реальный. О чём, собственно, и писал Эмиль Сиоран в "Горьких силлогизмах": "Любой глубокий опыт формулируется в терминах, относящихся к физиологии".
  
   Да, так и есть. И куда он только смотрел? Можно ли вообще чем-нибудь проникнуться чисто теоретически? Ослик сомневался. Именно поэтому в следующие год-два он принципиально изменит систему ограничений для своей разработки, переместив акценты с теоретического опыта на фактический. Будет ли это прорывом? Вряд ли. Многие и до него работали в этом направлении, но существенных результатов так и не достигли. Тут можно сказать лишь следующее: Ослик впервые ввёл в практику искусственного интеллекта так называемые "Базовые соглашения об опыте".
   В соответствии с "Соглашениями" любой гаджет отныне будет рассматриваться как самостоятельно эволюционирующая машина. Машина с собственным "эго" и обладающая не только интеллектом, но и физиологией (со своей болью, страданием, удовольствием и счастьем).
   На первый взгляд, ничего особенного - фантасты и раньше писали об этом, а кинематографисты снимали один за другим популярные триллеры с киборгами, органоидами и прочими аватарами. Но одно дело фильм, другое - реальность, и появление "эго-устройств" не осталось незамеченным. По сути, они пришли на смену роботам. Несмотря на всё более "дружественный интерфейс" роботы до сих пор были сугубо функциональными, "интеллект" лишь имитировали, и давно уже всем надоели. Люди устали от них. Ограничив к тому времени живое общение донельзя, человек, казалось, соскучился по себе подобному, и "эго-устройства" пришлись как раз к месту.
   Более того, новые стандарты вызвали настоящий ажиотаж у потребителей и обусловили следующий виток конкурентной борьбы между крупнейшими IT-производителями. Благодаря этой конкуренции и мощным вливаниям в ноу-хау, уже к 2024 году был сформирован довольно обширный рынок эволюционирующих машин, а статья Ослика "Evolving Machines. Basic Conventions about Experiment" ("Эволюционирующие машины. Базовые соглашения об опыте") стала классической работой в научном сообществе.
  
   Но обратимся к Лобачёвой. В её понимании, раз она невиновна (Наташа искренне считала себя невиновной), то ей и бояться было нечего. Она спокойно может вернуться к себе на родину, два-три допроса (неприятно, конечно), но в конце концов её отпустят.
   Одиннадцатого января Наташа вылетела из Лондона, 14-го её вызвали в Следственный комитет, а 15-го взяли под стражу. Автор, с которым она работала, дал признательные показания ("что вам ещё рассказать?") и к тому же нашлись "свидетели". После недолгого разбирательства Лобачёву признали виновной по нескольким статьям Уголовного кодекса, включая экстремизм, гомосексуализм и измену родине. В феврале ей назначили пожизненное заключение и отправили в колонию.
   Узнав об этом, Софи впала в депрессию. Ослик утешал её как мог, да что толку? О фактическом опыте дурдома Собака знала побольше Ослика, и чтобы успокоить её, от Генри требовалось нечто особенное.
  
   Он много думал. "Если и есть какой способ преодоления трудности, - рассуждал он, - то лишь взглянуть на эту трудность со стороны". В идеале хорошо бы приподняться и изменить ракурс принципиально. Ослик связался с посольством в Киеве и обсудил возможность обмена заключёнными. Он намеревался обменять Лобачёву на кого-нибудь из русских, осуждённых в Британии. Как правило, это попавшиеся разведчики или торговцы оружием (весьма ценные кадры для Кеплера-22).
   "Всё возможно, почему нет?" - ответили ему.
   Уже хорошо. По просьбе Ослика к делу подключились также его друзья из внешней разведки (Secret Intelligence Service, SIS, больше известная как МИ-6) и его друг Джеки Хоуп - английский дипломат в Москве. Именно Хоуп помог ему вывезти Софи из России. Он же занимался безопасностью Генри в периоды его "русских походов". Ослик рассчитывал на него и в этот раз.
   Новость приободрила Софи, но в любом случае требовалось время. Он устроил ей курсы английского, летом она поступила в школу искусств. У Собаки появились друзья, а вечерами она играла Power Noise в местном клубе неподалёку от судоверфи.
   Раз или два в неделю они выезжали в Лондон.
   Софи нравилось. Она открыла любимые места и впоследствии уже сама не раз приезжала туда отвлечься. Собака подолгу бродила у Темзы, смотрела на воду и лишь удивлялась неспешному течению времени. И хотя время в её представлении ещё не приобрело решающей ценности, она уже (пусть и смутно) догадывалась об этом. "Опыт времени, - напишет чуть позже Ослик в своих "Conventions..." - имеет для андроида двоякое значение. Это и мысленный опыт, и физиологический. Не реализовав опыт времени всесторонне и в деталях, мы сотворим ублюдка. Иначе говоря, эволюционирующая машина должна как минимум смотреться в зеркало и мотать на ус".
   Вот Софи и "мотала", причём ускоренно.
   Она хорошо понимала, что и без того потеряла уйму времени на дурдом, и будто навёрстывала упущенное. Ослика же вдохновлял её критический взгляд - и на себя, и на окружающий мир. Особенно удивлял её обострённый "нюх" на фашизм. Фашистов она чуяла за версту. Видно, урок, преподанный на Мосфильмовской, не прошёл даром. Добавим к этому книги (Собака не читала разве что в туалете) и, безусловно, её системный склад ума.
   В любом явлении она искала мотив, продвигаясь от общего к частному и руководствуясь здравым смыслом. Софи отвергала религию, зато использовала анализ и науку, предпочитая дарвинистский подход, Теорию игр Джона Нэша, ну и, конечно, классические критерии фашизма доктора Лоренса Бритта (Lawrence Britt, политолог, известен статьёй Free Inquiry в журнале Fascism Anyone, где вывел 14 критериев фашизма).
   Мир в представлении Софи имел многоуровневую структуру, где в самом верху располагался человек - как наивысшая ценность, а нижестоящие уровни обеспечивали его права, свободу и достойную жизнь.
   На первый взгляд довольно незамысловатое мировоззрение, размышлял Ослик, но если вникнуть, мировоззрение что надо. С учётом возраста Собаки, а тем более для "дауна" с Мосфильмовской, - о большем и мечтать нечего. Пройдёт время, и она, несомненно, обойдёт его интеллектом, а твёрдостью характера не уступит ни Валерии Новодворской, ни Виктору Шендеровичу.
  
   Что касается фашизма. В России фашизм прочно ассоциировался с немецко-фашистскими захватчиками времён войны 1941-1945 годов, и раз тех фашистов русские победили, то никакого другого фашизма в их понимании и быть не могло.
   Между тем, он был и, как видно, становился неотъемлемой частью официальной политики РФ. Практически все новые законы здесь носили фашистский характер, начиная с продления президентского срока и заканчивая введением выездных виз для своих же граждан.
   Особенно отвратительными были запреты на усыновление за рубежом, запрет некоммерческих организаций (большей частью благотворительных), в высшей степени унизительный запрет так называемой "пропаганды" гомосексуализма (гомосексуалисты косвенно были признаны людьми второго сорта), ну и наконец запрет на критику религии и введение смертной казни.
   На бытовом уровне и вовсе царила вакханалия.
   Улицы, кафе, метро, да всё, куда ни посмотри, контролировалось всё теми же русскими фашистами. Это вам и полицейские, и православные казаки, и футбольные болельщики, и просто "бедные люди" по Достоевскому - необразованные, незащищённые и доведённые до нищеты. Фашисты нападали на любого, кто перечил им, издевались как хотели, и ничего им за это не было. В стране то и дело дискредитировалась система демократических выборов. Из года в год увеличивался военный бюджет, процветала коррупция, на производстве и в офисах травили неугодных, уничтожался частный бизнес и так далее, не говоря уже о "патриотическом воспитании".
   С этим "патриотизмом" одна беда.
   Пришло время и занялись детьми. Их патриотическое воспитание стало приоритетной задачей власти. Сначала единые учебники, затем "дело учителей" (тысячи арестованных и посаженных за отказ руководствоваться этими учебниками), и наконец привлечение детей для "наведения порядка" на улицах, в кафе и метро. Дети объединялись в стаи, отыскивали жертву и нападали на неё. Они охотились на животных и с радостью избивали тех же учителей, людей с "нерусской внешностью", бездомных, людей, "похожих" на гомосексуалистов и им сочувствующих. Режим обосновывался прочно и надолго, и "правильное" воспитание детей было гарантией его будущего.
  
   Анализируя репортажи из России, Собака Софи с сожалением констатировала: страна поедала саму себя, а аппетит у этого Кеплера-22 был зверский. "Нюх" у Собаки обострился донельзя. Она увлеклась полемикой и стала размещать свои критические статьи в различных блогах. В ответ приходили угрозы и беспомощная брань. "До чего же гнилые люди", - заключила она как-то, а Ослик слушал её и не знал, чем возразить. Ведь, если подумать, он тоже приложил руку к русской вакханалии: сначала приехал сюда (какой же он был дурак!), а затем и работал на режим, выучившись на офицера и продвигая российский ВПК. Максимум, в чём заключался его протест, - это диссертация про Эльвиру и бегство из дурдома.
   Не слишком-то он старался. Да и можно ли вообще считать этот протест достаточным? Вряд ли. В том числе и поэтому Ослик работал над своим "крокодильим" проектом и собирался продолжить изыскания в будущем. По примеру Софи он открыл блоги в социальных сетях, стал регулярно размещать там статьи и к осени 2019-го окончательно уверился в своей правоте: протеста не бывает много. Протест, как страх - стимулирует работу мозга, развивает мораль и способствует выживанию. Ослик решил и впредь "набираться страху", как шутила Собака, и не оставлял надежды вскоре покончить с незавидной участью (ослиной участью) "инопланетянина".
   Вот одна из его примечательных записей в Фейсбуке, оставленная 6 октября 2019 года незадолго до очередной поездки в Москву. "Чтобы хорошо представить будущее, - поделился Ослик с читателями, - следует многократно пережить настоящее. Точность вероятности, как известно, зависит от числа повторов и полноты модели. Повторяясь, человек хотя бы задумается, а интеллект - самая действенная форма протеста". Так что, как видим, мысленный опыт с Кеплером-22 не блажь и не прихоть.
  
  
  V. Ингрид Ренар (23.03.2036, воскресенье)
  
   Двадцать первого марта, в пятницу, как и обещал, Ослик забрал Ингрид из офиса, а дальше они отправились куда глаза глядят. "Куда глаза глядят", - усмехнулся Генри, сев за руль новой BMW. И куда же они глядели?
   Судя по всему, они глядели в небо. Небо ведь тоже, если подумать, рекурсивное множество. Более всего, по мнению Ослика, оно походило на множества Мандельброта: по мере отдаления взгляда небо поглощало всё остальное и приобретало свои истинные границы. Что и говорить, Бенуа Мандельброт, сын польского галантерейщика (и эмигрант со стажем), постарался на славу. Обладая выдающимся пространственным воображением, он придумал свои, во многом новаторские способы решения алгебраических задач, применяя визуальные образы и геометрию.
   В ожидании встречи с Осликом Ингрид много о чём передумала. Тут ведь как - стоит начать, и уже не остановишься. Перспектива провести остаток жизни на Марсе, честно сказать, не вдохновляла. С другой стороны, если на Землю свалится Апофис (а он, вероятно, свалится - об этом кто только не говорил и не писал), лучше уж и вправду убраться отсюда.
   Что касается Ослика, Ингрид не сомневалась - он любит её, и она давно уже стала неотъемлемой частью его плана. Другое дело - любит ли она его? Конечно нет. Он довольно милый, порядочный, с ним не скучно, но всё же он alien, чужой. Пришелец, одним словом, каковым в сущности и был все эти годы.
  
   Накануне она говорила с Энди. Ослик действительно звонил ей. Энди удивилась (незнакомец представился сотрудником JAXA из Японии, космические исследования) - с чего бы вдруг? Но после загуглила его, как он и велел - "donkey alien", и кое-что узнала.
   "Сумасшедший и гениальный профессор" Ширнесского университета считался довольно сомнительной фигурой в научном сообществе, слыл авантюристом, но имел также и некоторое влияние на частный бизнес. Занимался в основном передовыми технологиями. Его исследовательская группа Intelligent Dynamic Procedures ("Интеллектуальные динамические алгоритмы") продвигала смелые проекты, финансировала учёных и сотрудничала, в частности, с Club of Virtual Implication (CVI, виртуальное клонирование, воссоздание образов и сеть клубов в оффшорах Микронезии).
   - Эта CVI (по сути, широчайшая сеть клубов так называемой "виртуальной причастности"), помнишь, я говорила? - Энди разве что не выпрыгивала из айфона. - Так вот, эта CVI как раз и была главным организатором и спонсором Avant-gardes Solution.
   Как выяснилось, CVI привезла на выставку в том числе и свой "авангард". Это был новейший проект, имитирующий "материализацию" образа в ходе телефонного соединения. Система воссоздаёт виртуальный образ, а затем через корпус гаджета и нейроны мозга вызывает эффект физического присутствия, включая осязание, запах и воображаемый акт. При подключении дополнительных опций абоненты могут переместиться в любую точку не только в пространстве, но и во времени. Соединившись с Ингрид, например, Энди перенеслась к южному полюсу на день вперёд и, беседуя с Ренар, заодно наблюдала антарктических пингвинов, берег Земли Виктории и астероид Апофис, неумолимо приближавшийся к Земле.
   К слову сказать, в павильоне Club of Virtual Implication Энди попались Митя Захаров (директор CVI) и Тайка Нефёдова - пиар-менеджер компании, хорошо известные Хайрс и Ренар из книг Джони Фарагута.
   - А что с Джони? - спросила Ингрид.
   - Джони в порядке, он жив-здоров.
   К тому же Нефёдова представила андроид, изготовленный Intelligent Dynamic Procedures совместно с CVI. С ходу не отличишь - совершенно реалистичный молодой человек с внешностью всё того же Джони. Под руку с ним то и дело красовалась Вика Россохина - Джонина любовь и научный эксперт Club of Virtual Implication.
   - Насчёт Вики, правда, так никто и не понял, настоящая она была или нет, - добавила Энди и наконец угомонилась.
  
   В какой-то момент Ослик тоже приезжал в Манадо, но быстро уехал. Уже на следующий день после открытия "Авангардных решений" он улетел в Портсмут на предприятие Matra Marconi Space (M.M.S.). Энди не застала его, а жаль. Исходя из того, что она узнала о нём, это был неплохой человек - для Ингрид лучше не придумать. К тому же - деньги. По слухам, состояние Генри Ослика достигало полумиллиарда евро.
   - Короче, выставка что надо. Сулавеси вообще нечто - зря ты не поехала.
   - Может, и зря. - Ингрид задумалась. - И что?
   - Большие деньги, - заключила Хайрс. - К тому же Ослик любит тебя, это ясно, как день.
   По мнению Энди, тут и думать нечего: Ингрид следует лететь на Марс, и если с астероидом всё обойдётся (он пролетит мимо), Ренар вернётся на Землю, станет известной и вдобавок неплохо заработает.
  
   Ингрид же сомневалась. Деньги деньгами, но хотелось бы и гармонии. Здоровье, любовь и деньги - признанные авторитеты в системе человеческих ценностей. "Но, что интересно, - размышляла Ингрид, - даже имея всё это в избытке, человек не обязательно счастлив. Видно, всё дело в пропорции. Не зря гармония - большая редкость".
   Взять то же искусство. Зря, что ли, люди тянутся в галереи? Не найдя гармонии в себе, они ищут её в живописи, музыке, литературе. Да мало ли где ищут - лишь бы приобщиться к гармонии. "Карта, как известно, лучше территории" - припомнила Ингрид Мишеля Уэльбека, и вот что в этой связи пришло ей на ум: личность автора не так уж и важна. Пусть даже автор - негодяй (автор, давший показания на Лобачёву), или автор как Бог (религия на службе у государства), или автор - сама Природа (вкупе с учёными, изучающими её). Что касается авторства, короче, Ингрид было всё равно - будь это воображала Руссо, к примеру, хитрец Ньютон или сумасшедший Джон Нэш (нобелевский лауреат).
   (Странная позиция. Это как с бананом в туалете - вряд ли вы захотите его там есть. Попав в туалет, банан и сам становится частью туалета - продукт испорчен. Или, скажем, вам довелось полюбить человека, а спустя время он обнаружил нацистские взгляды. Вряд ли вы станете продолжать с ним связь. Как и в случае с бананом из туалета - ваш друг тоже скомпрометировал себя. Ну да ладно.)
   Главным же Ингрид считала то, насколько сильна авторская работа сама по себе. Иными словами - в какой степени она компенсирует недостаток гармонии у воображаемого зрителя. Правда, с наукой чуть сложнее: не всякий готов понять её "картины" (но если уж понял, эффект будет пронзительным).
   Познакомившись с Осликом, кстати, Ингрид из любопытства заглянула в математический справочник. И что ж? Там было с тысячу картин - настоящая галерея! Даже не вникая в подробности, Ингрид смутилась: большинство работ производило впечатление истинной гармонии. Тут так: если вы знали математику - для вас это был ренессанс, библейские сюжеты или пусть бы даже социалистический реализм. Если нет - вам открывалось абстрактное искусство или уж точно - живопись импрессионистов. Во всяком случае, Ингрид пережила чудесный опыт. Справочник Гарри Бейтмена впечатлил её, а Ослик, так или иначе имеющий отношение к математике, существенно приподнялся в её глазах.
  
   Глаза у Ингрид были "цвета фиалок, васильков и молока", как сказал бы Мартин Сутер ("Обратная сторона Луны"). Ослик сосредоточенно вёл машину - сначала по Southwark Bridge Road, затем вдоль Victoria Street и дальше на запад, в направлении аэропорта. "Все ослики летят на запад", - подумала Ингрид, приметив на трассе указатель "London Heathrow Airport, 10 miles". И там же: "Welcome to the Heathrow. Hello and goodbye" ("Добро пожаловать в Хитроу. Здравствуйте и до свидания"). Похоже, они и в самом деле ехали в аэропорт.
   - Ты не против? - спросил Ослик.
   Нет, она не против. Ингрид и сама любила аэропорты. Ей нравились запах, объём, структура, объявления о рейсах и чуть отстранённая суета - будто никто не улетал и не прилетал, а все лишь делали вид (что создавало впечатление наполовину абсурда, наполовину романтики).
   Особенно ей нравилось, когда кто-то улетал, а она оставалась. Те, кто улетал - вели себя беспокойно. Они переживали расставание и волновались из-за предстоящей дороги, а Ингрид было всё равно. Она поглядывала на взлётную полосу, слушала шум самолётов и словно начинала новую жизнь. "Надо же", - удивлялась Ренар, и хоть возвращаться домой не хотелось, всё ж таки возвращалась и, знай себе, жила дальше. "Ингрид-как-ни-в-чём-не-было" звала её Энди Хайрс, и в общем была права.
   В дороге Ренар рассказала Ослику о своём решении лететь на Марс, о математическом справочнике и о том, какие прекрасные у Гарри Бейтмена картины.
   - Даже если и не понимаешь математики, - добавила она.
  
   Ослик всю дорогу слушал, а в кафе аэропорта поведал ей о так называемых "фракталах" (рекурсивных самоподобных множествах), открытых Пьером Фату и описанных Бенуа Мандельбротом. Впрочем, кто только не описывал и не изобретал фракталов! Георг Кантор, к примеру (множество Кантора), Вацлав Серпинский (треугольник Серпинского), и всё в том же духе: губка Менгера, кривая Коха, кривая Пеано, фрактал Хартера-Хейтуэя.
   Для убедительности Ослик нарисовал кривую Пеано, построенную Давидом Гильбертом, и дал её математическую интерпретацию (постановку, как выразился Генри). И рисунок, и "постановка" привели Ингрид в восторг.
   - Всё не так уж и сложно, - призналась она. Наконец-то до неё стал доходить истинный смысл рекурсии. - С мыслями то же самое?
   - То же, да не совсем, - ответил Ослик.
   Как он понимал, мысли бывают "животные" (повторяющиеся мысли, схожие с рефлексами у животных), а бывают "человеческие" (мысли, воспроизводящие сами себя и всякий раз образующие новую форму).
   - Не совсем, - повторил он и внезапно оживился. - Если цель минимальна (скажем, поесть, попить), человеку не нужна рекурсия. В этом случае его мысли просты и трепетно невинны. Они лишь повторяются. Графически процесс напоминает пунктирную линию. Пунктирная линия - основа рефлекса, - закивал Ослик и рассмеялся.
   "Он явно в ударе", - подумала Ингрид.
   - Рефлекс как одно из проявлений итерации, так? - догадалась она (похоже, с Осликом не соскучишься).
   - Так и есть. Пример минимальной цели - "Вавилон", если помнишь. Торговый центр у Северянина (Часть вторая, Глава I).
   Ингрид помнила. Ослик сослался также на Манделу с Березовским, их качели и детскую площадку с его первой картины. На площадке по-прежнему резвились безумцы, правда, не всех наций и вероисповеданий, как раньше, а лишь избранные - в основном славянской наружности и исключительно православные.
   При мысли о религии Ослик смутился, но быстро взял себя в руки и уставился на банкомат (слева и чуть поодаль). Банкомат то и дело повторял бегущую строку, наглядно демонстрируя в том числе и теорию Генри о пунктирной линии: "Correct reflex - the key to survival" ("Правильный рефлекс - залог выживания").
   - А если цель больше, чем "Вавилон"? - Ингрид вынула сигарету и принялась постукивать ею о блюдце.
   - Тогда рекурсия.
   Ослик вновь повернулся к Ингрид, но был ли он серьёзен - как знать? Глаза у него поблёскивали, выдавая ни то ум, ни то лукавство. Ингрид терялась. Может и то, и другое - поди пойми.
   - Мысли в этом случае воспроизводят сами себя, - Генри медлил, - принимая всякий раз новую форму.
   Новая форма и есть способ жизни, не сомневался он. Ты можешь довольно долго повторять одно и то же, но в какой-то момент возникает мысль о подобии, и тогда повторение утрачивает свою прежнюю привлекательность, стимулируя тем самым поиск нового.
   Кафе опустело. Банкомат по-прежнему транслировал бегущую строку и, казалось, был вполне доволен. Доволен собой, доволен окружением и вообще - с чего бы ему роптать? Дневная выручка у банкомата росла, бегущая строка делала своё дело, люди приобретали "правильный" рефлекс.
   - Как-то так, - Ослик попросил счёт. - При известных ограничениях, - подытожил он, - задачу можно сформулировать следующим образом: если уж и заниматься рефлексом, то не "рефлексом банкомата", а "рефлексом Мандельброта".
  
   Довольно абстрактный ход мысли. Теперь понятно, отчего Ослик слыл авантюристом в "научных кругах", как выразилась Энди Хайрс. Ренар пересказала Ослику их последний разговор с Энди и спросила, правда ли, что его считают авантюристом? - Да, это правда. Большей частью его идеи абсурдны, но здесь и преимущество: чем больше идей, тем вероятней, что какая-нибудь да сработает.
   Так вышло и на этот раз.
   То и дело у Ослика возникали идеи, и какая-нибудь да срабатывала. На выходе из аэропорта им попались с десяток голубей. Они урчали, клевали воображаемую еду, а один из них ("С ним что-то не так", - обеспокоилась Ингрид) стоял в отдалении и едва держался. Несчастный покачивался на тонких лапках, закрыв глаза и отвернувшись от света. С ним и вправду было что-то не так.
   - Возьмём его? - предложил Ослик.
   И они взяли.
  
   В машине Ингрид обняла птицу. Пернатые, насколько она помнила со школы, требуют внимания к себе и склонны к играм. Какие уж тут игры? Зато внимание пошло на пользу. В какой-то момент голубь приободрился, открыл глаза и, будто собираясь что-то сказать, стал ловить воздух и закивал головой. "Два варианта: или голубь прощается (до свидания, друзья, всем спасибо), - подумала Ренар, - или наоборот просит о спасении". Но как бы то ни было, они не бросят его.
   И точно - спустя четверть часа Ингрид и Ослик доставили голубя в ближайший приют. Как выяснилось, доставили вовремя - ещё немного, и он бы умер. Вскоре доктор их успокоил: он сделал необходимые процедуры, голубь уснул и ему ничто не угрожает. Голубь будет жить, и если Ингрид с Осликом захотят - через день-другой они могут забрать его.
   - К нам нечасто привозят птиц, - добавил доктор, - спасибо.
   - Как не привезти? - ответил Ослик.
   Но заберут они его позже. Генри записал телефон приюта и заплатил. К концу выходных, как врач и обещал, голубь действительно окреп и ждал своего часа.
  
   Выходные же прошли как нельзя лучше.
   Ослик и Ингрид не скучали: True-to-Life Club в Сити, изысканная еда, секс и обширная культурная программа. В субботу Ингрид показала Генри выставку Tate St Ives в Сент-Айвс (плюс музей Барбары Хепворт), а в воскресенье Ослик отвёз её в Портсмут на предприятие M.M.S., где собиралось оборудование для их марсианской программы.
   В Портсмуте Ослик познакомил Ингрид с Катей Смит - маркетологом и дизайнером M.M.S., и с Паскалем Годеном, давним другом Ослика из Тулузы. Опытный инженер Matra Marconi Space, Паскаль был известен не только своими изобретениями, но и как искусный популяризатор науки. Он же руководил производством модуля, в котором Ингрид полетит на Марс.
   - Кто ещё полетит? - спросила Ингрид.
   - Мы с тобой, - Ослик загадочно улыбнулся. - Смит (ты ещё услышишь о ней), Паскаль, наш голубь (допустим, его зовут Маркус), согласна? - Ингрид кивнула (голубь и вправду походил на Маркуса). - Кое-кто из CVI (Генри загнул большой и указательный пальцы правой руки) и, если хочешь, Энди Хайрс.
  
   Хайрс? После разговора с Энди Ослик не исключал и этой возможности. Он изучил её данные. Энди свободна, крайне любопытна, бисексуальна и близкая подруга Ингрид. Она новый персонаж и, безусловно, внесёт разнообразие в довольно сложившийся уже коллектив романтиков гетеросексуалов.
   Странная группа. Ингрид казалось, что предстоящий полёт - сугубо научный, преследует исследовательские цели и, соответственно, полетят в основном учёные. Но нет. Из учёных были только Ослик и Паскаль, а насчёт Маркуса Ренар и вовсе терялась. "Только голубя нам не хватало!" - так и порывалась она воскликнуть, но на счастье сдержалась. Голубь так голубь. Непонятно также, кто будет из CVI (и насколько их вообще можно считать учёными). Что же касается Энди - не то чтобы Ингрид уж очень хотелось лететь с нею, но и против ничего не имела.
   - Как скажешь, - ответила Ингрид.
  
   Остаток воскресенья она провела в одиночестве: много думала, слушала Дебюсси и мастурбировала. В тот же вечер она позвонила Энди на Сулавеси, сообщила ей новость (Энди тоже летит на Марс), и та несказанно обрадовалась. Во вторник Ренар, Ослик и Энди отправятся в Портсмут для предполётной подготовки, а в пятницу вернутся назад и уладят отношения с Tate. Предположительно в субботу они подпишут контракт в рамках комплексной марсианской программы с участием M.M.S., подразделений NASA, японской Nozomi Hinode Inc. и CVI.
  
   Ход времени неожиданно изменился.
   Время ускорялось, словно Бенуа Мандельброт запустил свои множества, а гипотеза об их конечности так и оставалась гипотезой.
   Не зря Ослик изобразил "Биг Бен" на следующем своём холсте под названием "Рекурсивный анализ" (часть II). Внизу под "Биг Беном" прощались с жизнью молодой голубь и безработный блогер из Петербурга Вася Горюшкин-Кунц. Голубь был отравлен бёрдхантерами ("чистильщики города, мужественные люди", как они себя считали), а Горюшкин-Кунц - действительностью.
   "Русской действительностью", - подумала Ингрид. Даже время от времени (эпизодически и нерегулярно) слушая новости из Восточного блока, Ингрид падала духом и спешила выключить звук. Хватало нескольких секунд, чтобы сникнуть. Так что Вася ещё молодец. Который год он держался. Держался изо всех сил и до последнего п?стил свои протестные заметки в Твиттер.
   Чуть в сторонке от "Биг Бена" Ослик изобразил "Шоколадницу" с Невского проспекта ("Невский в шоколаде" значилось на фасаде), где Васе подали странный на вкус кофе и откуда он собственно кое-как выполз.
   Завидев голубя, блогер обрадовался. "Если он и умрёт, - пришла мысль, - то не один". А вообще странно: Васе и жить не хотелось, и умирать было страшно. Без сомнения, Ослик демонстрировал "Модель крокодила" в действии. И молодой голубь, и блогер - мало того что не жили (полноценной, нормальной жизнью честного голубя и человека), но и боялись умереть. Теперь же они и вовсе рассчитывали на случай.
   Рассчитывали, и не зря - случай, как видно, подвернулся. В левом нижнем углу холста друзей поджидал космический корабль пришельцев. Из него высовывались инопланетные ослики. Судя по мимике осликов, они криками приободряли несчастных и звали их к себе. Зрителю открывался акт сопричастности, в основе которого как ни крути лежал рекурсивный анализ и, в частности, фрактальная геометрия Мандельброта.
   Б?льшая часть полотна была исчерчена различными фракталами и исписана знаками, определяющими ту или иную кривую. Формулы выглядели довольно незамысловато, но, зная, как обманчиво всё простое на вид, Ингрид не строила иллюзий: самые простые, казалось бы, человеческие чувства даются невероятным усилием над своей же животной сущностью.
  
   Голубь по-прежнему покачивался на тонких лапках, будто и не ведал о скором спасении. Зато ведал Вася. Его взгляд (полный надежды) был обращён к кораблю, и не зря - в верхней части холста тот же корабль уже нёсся к звёздам, а из его иллюминаторов выглядывали счастливая птица и протестный блогер.
   Что интересно (тут Ингрид и сомневалась и надеялась одновременно), Горюшкин-Кунц не просто улетал, воодушевлённый поддержкой, но и вопреки здравому смыслу (если хотите) строил планы на будущее. "Когда-нибудь он обязательно вернётся, - размышляла Ингрид. - Не сейчас, так позже". Вася Горюшкин-Кунц - образ избитой, но не сломленной оппозиции. В своём роде крокодил, натерпевшийся страху, но не собирающийся сдаваться.
   "Биг Бен" всё так же отсчитывал время.
   Время ускорялось, воспроизводя само себя, как, в сущности, ускорялся и корабль пришельцев. Корабль уходил вдаль, поднимаясь всё выше и выше, пока не исчез, растворившись в чёрной глубине неба.
   В правой части картины Ослик воссоздал следующее: с неба опускались тысячи блогеров и птиц. Блогеры десантировались на парашютах, а птицы летели компактными стаями, будто возвращались из тёплых стран на свою исконную землю.
  
  
  VI
  
  "С нами удобно".
  (Слоган оператора сотовой связи "Билайн")
  
   Осенью девятнадцатого года Ослик вновь посетил Москву. Пробыв там чуть больше недели (и в очередной раз набравшись страху), он приехал в Харьков повидать Лобачёву, но так и не повидал её. Днём раньше Наташу этапировали в Сургут, а дальше в колонию неподалёку от Благовещенска. Благовещенск сам по себе уже выглядел колонией, так что нетрудно представить, в каких условиях содержалась Ната.
   Одна радость - днём Лобачёва вязала варежки для "эсэсовцев" (служба содержания), а ночью сочиняла рассказы. Даже не рассказы (записывать было нельзя), скорей, сюжеты. Совершенно утопические сюжеты о счастливой жизни для всех. Но для всех не бывает (!), так и порывался сказать ей Ослик. Сказать же так и не смог.
  
   Лишь только увидев её, он пережил острейшую боль и уже не мог ни спокойно думать, ни тем более поучать. Что отравленный голубь в Рижском проезде (он насмотрелся на этих птиц, будь здоров, пока учился и работал в Москве). Лобачёва едва держалась - исхудавшая, подчистую стриженная и вся в синяках. (Голубь покачивался на тонких лапках, смотрел стеклянными глазами и ловил клювом воздух. Клюв открывался и тут же закрывался снова.) Надо думать, сюжеты у Лобачёвой были прекрасны. Ведь известно: чем тебе хуже, тем красивее твои мечты.
   К директору тюрьмы Ослик так и не попал. Зато дал денег эсэсовцам - скорей, от отчаяния, нежели надеясь задобрить их. Существует лишь один по-настоящему действенный способ задобрить эсэсовца - это убить его. Так что Ослик и здесь не строил иллюзий.
  
   На другой же день он отправился в Москву, где вновь настаивал на обмене заключёнными, но без толку. Британские послы лишь развели руками: "Мы делаем всё, что можем, необходимо подождать". Ожидание затянулось почти на пять лет. Только в сентябре двадцать четвёртого Наташу удалось обменять и вытащить за границу: сначала в Таллин, затем в Варшаву и наконец в Лондон.
  
   Все эти годы Генри Ослик, следуя своему плану, регулярно посещал Россию, набираясь страху и оттачивая мастерство хищника. Даже с виду он стал походить на крокодила. Довольно молодой ещё и не совсем опытный, но всё ж таки крокодил.
   Постепенно, как это часто бывает при повторении одного и того же, поездки в РФ стали сливаться в одну. "Эффект достигнут", - радовался Ослик - именно то, к чему он и стремился. Во-первых, возникло ощущение, что время не так уж и ценно: не надо заморачиваться временем, его будто и нет (вы по-прежнему молоды, красивы и вам не светит старость). А во-вторых, время всё ж таки было, реальность никуда не исчезала, зато вы приобретали бесценный опыт критического мышления. Тут что с тренажёрными залами (сеть тренажёрных залов "За Сталина на Берлин!"), с той лишь разницей, что тренажёрные залы готовили уёбков, а регулярное посещение "Бутырки" стимулировало работу ума.
   "За Путина на Нью-Йорк!" - смеялся Ослик, но зря смеялся. К двадцать четвёртому году этот шутливый слоган стал одним из популярнейших слоганов предвыборной кампании в РФ. Избирали президента, а без "Путина на Нью-Йорк!" президентом не станешь. Решалась судьба страны на следующие 12 лет - так что дело серьёзное. В итоге избрали вновь Путина. А куда деваться? "Против народа не попрёшь" - вот основной лейтмотив предвыборной гонки.
   Эффект достигнут. Как Ослик и предполагал, приобретя опыт повторения одного и того же, изменились и его мысли. Добавилось динамики, что ли. Во всяком случае, он заметил - ему существенно проще стали даваться умозаключения. "Логические цепочки" - в применении к искусственному разуму. Ослик то и дело возвращался к своим "эволюционирующим машинам", пересматривал и уточнял "Соглашения об опыте" и понемногу приобщался к письму. Художественному письму.
   В последние год-два помимо научных статей он издал и с десяток рассказов. Незатейливых, прямо скажем, рассказов, и в таких же незатейливых изданиях. Максимум, чего он достиг как литератор - это публикация в Penthouse и в нескольких русскоязычных сборниках для эмигрантов США, Великобритании и Франции.
  
   Но суть не в том. Ослик считал занятие литературой неотъемлемой частью "человеческой" мысли, а рассказ, эссе или роман - истинным рекурсивным множеством. Неизвестно, согласился бы с ним Бенуа Мандельброт: Ослик сравнивал художественное письмо с построением фрактала. Во всяком случае он надеялся, что выдающийся математик по крайней мере не был бы против.
   Жаль, Бенуа давно нет. Он скончался 14 октября 2010 года в возрасте 85 лет от рака, прожив долгую и творческую жизнь. Автор фрактальной геометрии, прекрасный физик (лауреат премии Вольфа, 1993) и крайне любознательный человек, долгое время он работал в IBM - вот где Ослик хотел бы с ним пересечься. Хотел бы, да не вышло.
   Что же до письма (художественное письмо как рекурсивная функция) - Ослик поработал над своим андроидом и с годами кое-чего достиг.
   Нет, андроид не стал писателем, зато ход его "мысли" существенно приподнялся. Андроид с удовольствием писал на заданную тему и, надо признать, ничуть не уступал большинству современных деятелей, издающихся, к примеру, в "Эксмо" или АСТ. Да, там издавались далеко не писатели (а преимущественно артисты шоу-бизнеса и спортсмены), но факт оставался фактом - искусственный организм ничуть не уступал им в письме, а рекурсивное мышление явно имело перспективу. Уже хорошо.
   Своё увлечение письмом Ослик находил полезным ещё и вот по какой причине: художественный вымысел невольно поощрял его интерес к сознанию - как науке. "Это пошло бы на пользу", - рассуждал он, что и понятно - Генри не считал себя каким-то особым специалистом в когнитологии. Тому было много причин (и никудышнее образование, и довольно ограниченный кругозор), вот он и стремился хотя бы что-то понять в этой области.
  
   Впрочем, и заблуждаться не ст?ит - вряд ли вообще возможно постичь человеческое сознание. Над проблемой бились величайшие умы - от Аристотеля до современных исследователей, включая Дэниела Деннета, Ричарда Докинза, Дэвида Чалмерса, Фрэнсиса Крика или Антонио Дамасио. Проблема и впрямь ещё та! Она не только необыкновенно сложна, но и опасна для жизни. Тут что с математиками (Ослик то и дело искал аналогии). Сриниваса Рамануджан, к примеру, или Годфри Харди - как ни стремились они доказать гипотезу Римана, ничего не вышло. В итоге оба сошли с ума и покончили с собой. "Незавидная участь гениев", - иронизировал Ослик, но тут же одёргивал себя.
   "На самом деле, участь вполне достойная и заслуживающая уважения", - признался он как-то Эльвире Додж, вспоминая своё заключение в психиатрической клинике. Эля смотрела на него ясными глазами, а ведь именно она была в ту пору Осликовой "гипотезой Римана". Непростая ситуация. Постичь сознание в его представлении означало бы, по сути, постичь Большой взрыв. Весьма абстрактная задача (учитывая, тем более, что и сам Взрыв, и его первые мгновения имеют лишь косвенные доказательства в отнюдь не совершенной голове примата).
  
   Кстати, о приматах. С некоторых пор в России категорически не рекомендовалось упоминать об истинном происхождении человека, а всякая попытка опорочить имя Господа нашего ("Творца") каралась тюремным заключением. По обоюдному согласию РПЦ и ФСБ истинным творцом человека признавался Бог. Да и вообще - местная церковь обустраивалась. Обустраивалась прочно и надолго, попирая светские ценности и кивая на якобы русскую самобытность. Приматы? А что приматы. Как и в дикой природе, русские приматы руководствовались преимущественно стайными соображениями. Доля сознательного в их жизни была ничтожной. И то - постичь эту "долю" казалось немыслимым.
  
   Тем не менее, Ослик старался и, худо-бедно, но что-то там постигал. Сочиняя свои рассказы, к примеру, он вводил туда двух-трёх героев и старался думать, как они. Думая как они, Генри словно перевоплощался, наблюдал за собою и старательно фиксировал наблюдения в специальной базе данных. Какое-то время, правда, ушло на разработку этой базы и соответствующих программ к ней, но оно того стоило.
   Расположенная в нескольких облаках Интернета, база позволяла работать с ней в любой точке земного шара и со всеми удобствами. Будучи в Ширнессе, Океании или на полюсе, Ослик фиксировал свои наблюдения (в связи с придуманными персонажами и вообще с людьми) и тут же получал уточнённую картину когнитивного механизма в целом.
   Актуальный массив знаний представлял собой некий образ в виде совокупности фракталов (воспроизводящих колебания нейронов мозга), математическую интерпретацию процесса, алгоритмы и программный код. Со временем Ослик усовершенствовал разработанную им систему, добавив к ней своеобразный "мастер живописи". Теперь по завершении очередного шага рекурсии этот Мастер создавал живописный холст. "Для развлечения и на продажу", - смеялся Ослик.
   В действительности же картины имели успех и неплохо продавались. На первый взгляд - небольшие зарисовки, но всё же.
   Холсты радовали глаз, будоражили воображение, помогали пиару, но главное - создавали иллюзию, а иллюзия, как мы знаем, - прекрасный способ достичь вдохновения. "Прекрасный и едва ли не единственный", - с иронией и грустью размышлял Генри Ослик - диссидент, учёный и никудышный оптимист.
  
   Постепенно (продвигаясь от картины к картине) Ослик приобрёл довольно твёрдые убеждения насчёт полезности литературы для когнитивных исследований. Польза есть, не сомневался он. Взять хотя бы роман Лоджа "Думают" (Thinks).
   Профессор Мессенджер там (Ральф Мессенджер - специалист по искусственному интеллекту) одержим идеей применимости потока сознания (бесконтрольной мысли) для робототехники, а Хелен Рид (писательница) не только возражает ему, но и вообще не разделяет убеждений Ральфа. Ни о каких роботах, тем более по-настоящему думающих и сопереживающих, она и слышать не хочет. В её понимании поток сознания уникален, а уж докопаться до универсального механизма (мысли) невозможно тем более. Литература и вовсе - утопия, а ведь писатели, по её словам - едва ли не лучшие исследователи "эго".
   Ослик не раз перечитывал эту книгу. Временами казалось, он и сам был её персонажем: Генри внимательно "слушал" Ральфа с Хелен и находил их взгляды не только интересными, но и дополняющими друг друга. Он не чурался любого опыта, не создавал себе кумиров (Бог - величайший "Творец") и, возможно, ещё и поэтому пристально следил за происходящим в России.
  
   В России тем временем творилось невероятное. Запрет следовал за запретом, но что примечательно - большинство русских этих запретов не соблюдали, а власть и не особо заботилась о соблюдении. Населению, как и раньше, позволялось делать всё что вздумается, зато при случае любого могли схватить и расстрелять. Иначе говоря, стоило вам возмутиться - к вам тут же приходили приставы, и дело с концом. Казалось, правящая "элита" намеренно развращает граждан: делайте что хотите, но и нам не мешайте. Как бы то ни было - метод работал. Рейтинг "элиты" был стабильно высоким, а среди простолюдинов и вовсе рос.
   Те же, кто не мог больше терпеть - мучились.
   Они либо уезжали на Запад ("все ослики летят на Запад"), либо мирились (не так-то просто всё бросить, да и получить выездную визу - себе дороже), либо сознательно шли в тюрьму.
   И вновь - тюрьма (дурдом на Мосфильмовской). Этот образ прочно засел в Осликовой голове. Тюрьма как устрашающий фактор имела неоспоримую ценность для его "Модели крокодила" и (он понял это со всей очевидностью) способствовала его увлечению литературой. Нет, в самом деле, а как ещё выразить свой протест и остаться в живых? За художественный вымысел судили, конечно, но пока что не расстреливали.
   По словам Курта Воннегута, литература - лишь вопли болельщиков на трибунах проигрывающей команды ("Времетрясение"). Хорошо сказано, согласитесь. Ослик же не только соглашался, но и будучи чрезвычайно скромным (надо же!), не испытывал никаких угрызений от своих "воплей". Он хоть и "вопил", зато ощущал себя хотя бы мало-мальски приличным человеком. "Да и вообще - лучше искренне болеть за объективно слабую команду, - думал он, - чем притворяться болельщиком заведомо раскрученного клуба".
   Образно выражаясь, Ослик не болел ни за ЦСКА, ни за "Спартак", и уж тем более, он не болел за грозненский "Терек" Рамзана Кадырова (и Жерара Депардье). Да что и говорить - Чечня давно уже не та. Вместо того чтобы требовать независимости, республика лишь играла в футбол. Измученные бесконечными войнами и уставшие от несправедливости, чеченцы словно утратили свою гордость ("Аллах бах-бах").
  
   А вот и ещё один "бах-бах". По аналогии с чемпионатом России по футболу, где Ослик мог лишь вопить, он вопил также и от местной книгоиндустрии. Добраться до сколь-нибудь известного издательства или книжной премии в РФ могли опять же - или футболисты "элитного" дивизиона, или футболисты "Терека" или их болельщики.
   "Даже не думай!" - писала как-то Софи в своём блоге (блог для умалишённых, смеялась она). И дальше: "Если вы хоть как-то оппозиционны существующему строю, лучше бы вам поостеречься. "Эксмо", АСТ, премии "Большая книга", НОС, Бунинская премия и иже с ними - не только закрыты для вас, но и опасны. Будучи свободным и не допускающим насилия, вы неизбежно попадёте "на заметку" (а там - жди приставов)".
   Софи специально тестировала этот механизм, но получив однажды доступ к файлам ФСБ, больше не сомневалась. "Вы останетесь с НОСом и радуйтесь, если не загремите в тюрьму, - заключала она. - Продвигая якобы русскую словесность, Союз писателей (Футбольный союз) на самом деле продвигает покорность (или в крайнем случае нейтралитет к режиму)".
  
   Что же касается отношений между автором и издательством, то и тут всё просто, не сомневалась Софи. Русским издательствам интересны лишь раскрученные (и проверенные) авторы и их совсем не интересуют тексты (а тем более тексты никому не известных персонажей). Даже литературные агенты открыто признавали: нет, мы с неизвестными не работаем. Иначе говоря, издательства, агенты и устроители премий рисковать не хотели.
   Особенно забавляла Бунинская премия (оплот "словесности"). "И при чём здесь Бунин?" - недоумевал Ослик. Иван Бунин тем и хорош, что не занимался болтовнёй. Именно Бунин первым из дореволюционных писателей открыто выступил против советской власти, точно подметив её пошлость и безошибочно предсказав грядущие последствия. Словесность? Какая к чёрту словесность! Под видом почитания "словесности" в стране творилось зло. От Пушкина до Проханова тут все теперь были мастерами словесности, чему безмерно радовались и местные правители: незачем увлекаться сутью вещей.
   Слова подменяли смысл, вокруг стоял гомон, а люди только и делали, что переговаривались. Само собою - переговаривались громко, не стесняясь, и с очевидной пошлостью простолюдинов. Ослик? А что Ослик. Приезжая всякий раз в Россию, Ослик словно попадал в переговорный пункт.
  
  Переговорный пункт
   Незадолго до выборов президента РФ в 2024 году Ослик испытал, как ему показалось, острейший приступ "шизофрении". Прибыв в Москву на Рождество, он стал видеть галлюцинации.
   На деле же никаких галлюцинаций не было. Была самая что ни на есть реальность. Ослика окружали обыкновенные люди, однако ж странно: они всё время говорили. Говорили, как выяснилось, по телефону (домофону и граммофону), а Ослик думал - сами с собой. Редко кто молчал и, если молчал, то сразу же привлекал к себе внимание остальных.
   На всякий случай он просмотрел заметки, оставшиеся от предыдущих визитов. И точно - Страна Советов, канувшая вроде бы в Лету, возрождалась вновь. "Новые коммунисты" без умолку "советовались" друг с другом - по всякой ерунде и безо всякого смысла.
   Рассказ так и напрашивался. Генри связался с русскоязычным изданием "Виртуального клона" в Токио, и те согласились опубликовать его. С этой публикации собственно и началось долгое и весьма продуктивное сотрудничество Ослика с будущей Club of Virtual Implication.
  
   По сюжету, некая Сара Джейн, направляясь из Токио в Вену, совершает вынужденную посадку в аэропорту "Шереметьево". Самолёт, в котором она летела, был по ошибке принят за вражеский и обстрелян русской ПВО. Идёт расследование, а пока то да сё, пассажиров заселяют в переговорный пункт аэропорта. "Нехуй летать здесь", - объяснили им сотрудники Шереметьево.
   "И вправду, нехуй. А теперь так, - пишет Ослик, - Сара Джейн сидит в переговорном пункте, Наташа Лобачёва сидит в колонии Љ8 в Благовещенске, сидят также манифестанты с площади Сахарова, учителя, "исказившие" историю России, люди, похожие на гомосексуалистов (схваченные на улицах города), и ещё с десяток миллионов невинно осуждённых маркусов и горюшкиных-кунцов. Сидят и слушают себе (кто варежки вяжет, кто переводит "нехуй летать здесь" на английский), как остальные сто миллионов русских орут в свои микрофоны и как ни в чём не бывало, радуются жизни".
   Веселье, колядки, зима, короче.
   У Шереметьево сверкает огнями новогодняя ёлка, увешанная вместо игрушек мобильными телефонами последних моделей. Телефоны к тому же работают на вызов, создавая настоящую какофонию из российских исполнителей.
   Все эти дни, пока Сара сидела в переговорном пункте, у неё раскалывалась голова, вяли уши и закипала ненависть ко всему русскому. "Как же так, ей богу?!" - недоумевала она, а выйдя наконец на свободу и оглядевшись, поняла: в небе мириадами кружили спутники связи.
   "Местный хай-тек - залог послушания, - продолжает Ослик. - В огромном количестве спутники нависали прямо над землёй и, честно сказать, устрашали. Сара Джейн смотрела во все глаза. Она много чего повидала в своей жизни, но чтобы спутники (да страшные какие!) заполонили небосвод - такого ещё не было".
   Спутники работали днём и ночью, зимой и летом. Их группировка постоянно росла, обеспечивая бесперебойную связь по всему фронту. К ним то и дело добавлялись спутники-разведчики, спутники-надзиратели и спутники-убийцы.
   "А тут и снег пошёл, - Ослик, словно подбадривает нас и прощается (простодушный романтик). - Самолёт Сары Джейн медленно выруливал на взлётную полосу. Ему бы подняться, да поскорей, тревожилась Сара, что он вскоре и сделал. Разогнавшись, лайнер оттолкнулся от земли, набрал высоту и вскоре исчез, оставив по себе облако искрящейся снежной пыли".
  
   Вслед за публикацией пришли разъярённые отзывы. Русские негодовали. Они чувствовали себя оскорблёнными и угрожали расправой. Что интересно, б?льшая часть этих "абонентов" ("абоненты переговорного пункта", как вежливо называл их Ослик) искренне желали свободы. "Сила ради свободы", - провозглашали наиболее "продвинутые" из них, что выглядело едва ли не абсурдом: насаждая свою "свободу", они нападали на каждого, кто казался умней, образованней и предпочитал истинного Бунина "Бунину словесности".
   Как выяснилось, "СИЛА РАДИ СВОБОДЫ" - был весьма популярным слоганом в тогдашней России, а заодно и рекламой боевых искусств при поддержке правительства Москвы. "Продвинутые" прекрасно знали, что ум их противников неподсуден, поэтому, не дожидаясь приставов, расправлялись с неугодными сами (и как хотели).
   Впрочем, угрозы шли недолго. В полемику вмешалась Вика Россохина (в то время модератор "Виртуального клона"). "Зашло и вправду далеко, - написала она чуть позже, - вы правы, Генри. Спутники работают днём и ночью, зимой и летом. Похоже, они готовятся к войне. Но ведь и любовь, если разобраться, - великое противостояние (война, если хотите)", - заключила модератор и призвала стороны к терпимости.
  
   "Хотя бы так", - убеждал себя Ослик. Тем более что среди отзывов оказались и вполне разумные. Люди делились своими наблюдениями, а некоторые и вовсе были солидарны с ним: все эти "колядки" уже достали! Хотя и тут Генри не строил иллюзий. Даже те, кто соглашался с ним, не скрывали своего раздражения. "Вам легко - вы далеко" - вот главная мысль, и пошло-поехало: "Уж не работаете ли вы на разведку?" - "Да лучше на разведку работать, чем унижаться!" - ответил Ослик. К слову сказать, и Сомерсет Моэм, и Грэм Грин тоже были агентами МИ-6, что отнюдь не мешало им оставаться приличными людьми.
   В общем, пошла перебранка не только с бандитами, но и с теми, кто оставил положительные отзывы. Перебранка на ровном месте и без видимых причин, как считал Ослик. Именно здесь его и подстерегала извечная трудность - в окружении соотечественников он чувствовал себя чужим. Чужим - вне зависимости от стороны: отъявленные русофилы бесили его (эти завсегдатаи тренажёрных залов), а с нормальными, казалось бы, людьми он и вовсе не знал как быть.
   "Нормальные" вроде бы и соглашались с ним, но лишь в общем. О деталях же Ослик боялся даже заговорить. К примеру, они осуждали геноцид евреев, но в быту презирали их, а приезжих и вовсе держали за отбросы. Они с радостью пользовались айфонами, но американцев считали тупыми. Им не нравились репрессии, но запреты казались им неизбежными и так далее. Иными словами, приличные на вид люди ограничивались "словесностью". В текст они не вникали и, естественно, никто не хотел уступать. Не спасали ни общий язык, ни классовая близость, ни общий "переговорный пункт". Складывалось впечатление, что "абоненты" (как на том конце связи, так и на этом) были неизлечимо больны. Они словно схватили вирус и никак не могли от него избавиться.
   Единственное, что их объединяло - трибуна проигрывающей команды. Болельщики вопили, стадион содрогался, в небе летали спутники связи, слышалась брань, а все только и делали, что переговаривались. Переговаривались впустую, безо всякого смысла и цели, не умея ни договориться, ни реально помочь проигрывающим. Ситуация выглядела запущенной, и как выбраться из неё, никто не знал.
   Между тем, Ослик прекрасно понимал, что вместе с ним страдают и остальные. По крайней мере его трибуна страдала уж точно. В глубине души все эти "болельщики" (как и он сам) ощущали себя изгоями, а "футбол" лишь усугублял их боль.
   Что же касается "вирусной инфекции", то и тут более-менее всё было ясно: вирус имел советскую природу и бойко размножался. Он проникал в мозг и вызывал ничем не обоснованную гордость за всё вокруг. Болезнь передавалась половым путём и хоть считалась неопасной, лечению не поддавалась.
  
   "Генри, тебе нужен адвокат", - то и дело бубнил себе Ослик. В целом же, над Россией сгущались тучи. Того и гляди разразится ураган. И он разразился.
   В июле 24-го по всей стране прокатилась мощная волна репрессий. По замыслу властей мероприятие должно было носить культурно-просветительский характер. Мероприятие так и позиционировалось: "Культурно-просветительская биеннале с привлечением РПЦ, народных дружин, артистов шоу-бизнеса и спортсменов".
   В ходе биеннале были арестованы, по разным источниками, до десяти миллионов "иных" (как называли их в судах и при этапировании). В основном попались атеисты, люди неславянской внешности, бездомные, гомосексуалисты и случайно подвернувшиеся. Кто не раскаялся в изоляторе, тех отправили по колониям. Но и это не всё. К новому году "иных" амнистировали, а на майские ("К 80-летию славной Победы") устроили новую биеннале. На этот раз арестованных было существенно меньше, что подтверждало действенность механизма. Механизм работал. "Просветительство" шло на пользу. Тут главное - не давать спуску.
   Биеннале проводились и в дальнейшем. Проводились весьма эффективно, дважды в год (отсюда, видимо, и название: лат. bis - дважды, annus - год), но без афиш и объявления конкретных сроков. Ноу-хау прижилось.
  
   Что же касается "волны репрессий" - Ослик и здесь не удержался от метафоры. "Насилие, - записал он как-то, - имеет волновую природу (как свет, к примеру, или радиоволны, открытые Генрихом Герцем). Суть же явления сводится к пространственному чередованию убийства и насмешки. Посадка и амнистия, если хотите. Экстремумы волновой функции, где функция представляет собой явное (или нет) пренебрежение честью".
   Волна репрессий сметала всё на своём пути, а вокруг носилось электромагнитное излучение. "Государственное электромагнитное излучение", - хихикала Софи, но зря хихикала - дело серьёзное. Телевизионные сигналы, сигналы радиостанций, сигналы сотовой связи, точного времени и боевой тревоги проникали в мозг мирных граждан и "просвещали" его. Спонсором биеннале выступал, в том числе, оператор сотовой связи "Билайн". "С нами удобно" - известнейший его слоган как нельзя лучше подходил и к "Билайн", и к самой биеннале.
   Но деваться некуда. По мнению Ослика, человек тоже имел волновую природу, как собственно и Вселенная, и Иисус Христос, и "Творец всевышний". Русскому же человеку и вовсе не повезло. Ему требовался или защитный экран (истинный Бунин, а не "Бунин словесности"), или возможность уехать (покинуть переговорный пункт). Покинуть же переговорный пункт далеко не просто, да и не всякий захочет.
  
   Таково в общих чертах было положение дел к осени 2024 года, в период, предшествовавший небывалому расцвету творческой активности Генри Ослика.
   Он словно повесил трубку, вышел из переговорного пункта и смог наконец-то сосредоточиться. Именно в этот период Ослик начал по-настоящему осмысленно сочинять прозу и писать картины. Сюжеты вполне давались. Пусть и в наивной манере, но всё ж таки он продвигался.
   "Продвижению", заметим, в значительной степени способствовала и Ингрид. Ингрид Ренар - директор выставки современного искусства. Как ни странно, Осликова привязанность к ней со временем даже усилилась. Как бы это сказать - постепенно и самопроизвольно Ингрид всё больше становилась его самой прекрасной связью. (Любимый образ - едва осязаемый и, по сути, вымысел, придающий сил и вдохновения.)
  
   Ослик регулярно приезжал в Tate Modern, ходил кругами и безумно радовался каждой встрече с Ренар. Это были случайные встречи, но даже случайной встрече Генри находил материалистическое объяснение. Случайность в применении к Ингрид он объяснял, к примеру, так называемым "индукционным переходом" (термин из математической индукции, когда однородные процессы следуют один за другим - стоит только начать). Время от времени Ослик заговаривал с Ингрид (едва не задыхаясь от робости), а возвращаясь домой, являлся Софи загадочно смущённым, сияющим и слегка заикающимся "дауном".
   - Something is not right, but it"s fine, Sobaka! ("Что-то не так, но прекрасно, Собака!"), - кидался он к Собаке Софи, а та лишь улыбалась, втайне завидуя ему.
   - Fall in love - to be born again ("Влюбиться - заново родиться"), - отвечала она.
   А что ещё тут ответишь?
  
   Любой мечтает влюбиться, но и здесь всё непросто. Во-первых, крайне низкая вероятность. За жизнь выпадает раз-другой, и то если повезёт. А во-вторых - продолжительность, и тут у Ослика была собственная статистика. Он собрал её в Интернете, проведя весьма внушительное анкетирование около ста тысяч пользователей (всех наций и вероисповеданий).
   Вот что он выяснил. Добрая половина опрошенных вообще не испытывали влюблённости. Те же, кто испытывал, разделились на две группы: на тех, кому отвечали взаимностью, и тех, кого посылали куда подальше. В первой группе продолжительность влюблённости длилась от года до двух (плавно переходя в любовь и брак), а во второй неизбежно затягивалась (у всех по-разному, в среднем от пяти до десяти лет).
   У "отверженных", правда, многое зависело от деталей. Генри даже составил их список. Весьма внушительный, заметим, список - от возможности видеть друг друга (где, когда, при каких обстоятельствах) и заканчивая степенью презрения. Помимо прочего список "деталей" включал умственные качества, представление партнёров о свободе, их образованность, классовую принадлежность, возраст, профессию, сексуальность, ориентацию, запах изо рта наконец.
   Тут-то Ослик и решил: влюбился - не подавай виду. Это позволит и влюблённость продлить, и отдалить нежелательный брак. "Чудо какое!" - восторгалась Собака (Ослик тем и хорош, что мог и продлить и отдалить одновременно - диссидент, "слабоумный", вражеский лазутчик и влюблённый живописец).
  
   Относительно живописи. Закончив рассказ о переговорном пункте, Ослик сделал к нему небольшой рисунок и в какой-то момент даже встроил его в свой холст с инопланетянами, голубем Маркусом и блогером из Петербурга. В том месте, где блогеры и птицы намеренно возвращались на родину, Ослик пририсовал спутники связи.
   Пририсовал и дал следующую интерпретацию.
   После серии неудачных запусков (и многомиллионных растрат) система "Глонасс" худо-бедно заработала. "Глонасс-спецназ", глумился Ослик. Пририсованные им спутники вышли на славу. Их серебристые поверхности отражали свет, они роились (словно мухи) и всячески препятствовали приземлению оппозиционеров. Горюшкин-Кунц выбросил белую ленту, но и это не помогло. Ощетинившись видеокамерами и пушками (Пушкин - гордость нации), спутники открыли стрельбу. Бой длился недолго.
   Спустя интервал всё стихло, и лишь в самом низу (в правом нижнем углу холста) кружились перья и пёстрые ошмётки. Перья Маркуса и ошмётки Горюшкина-Кунца.
  
  
  Часть третья. Математическая индукция
  I. Зоомагазин
  
  "Бери больше!"
  (Из рекламы "Московского кредитного банка")
  
   Тем временем, пока в небе над Шереметьево кружились перья Маркуса и ошмётки Горюшкина-Кунца, страны демократии ("Запад" - в терминологии Ослика) принимали "инопланетян". Они слетались по велению сердца, от безысходности и по соглашению об обмене заключёнными.
   В сентябре 24-го в Ширнесс прилетела и Лобачёва. Наташа Лобачёва - главный редактор издательства "Тарас Бульба", осуждённая за измену родине и отсидевшая без малого шесть лет в колонии Љ 8 под Благовещенском. Благодаря усилиям Генри Ослика и его друзьям из британской разведки Лобачёва избежала пожизненного заключения и успешно эмигрировала в Англию. Ослик и плакал и смеялся (кого он там ещё не спас?), а жизнь между тем шла своим чередом.
  
   Распадался Евросоюз, воссоздавался Восточный блок, Россия, как и прежде, качала нефть. Парламент РФ вновь переименовали в "Верховный Совет" (по аналогии с СССР), а к власти пришёл так называемый "Народный фронт" (НФР). "Россия, порядок, ёб твою мать!" - если по существу. "Фронт имени Фарабундо Марти", - иронизировал Ослик, хотя ни смех, ни ирония уже не спасали. Главным "фарабундо" у русских стал, как и ожидалось, Иосиф Сталин, а живой легендой (по аналогии с сальвадорским Карлосом Маурисио Фунесом Картахеной) - Владимир Путин ("За Путина на Нью-Йорк!").
   Что действительно шло на пользу Генри - статус беженца, влюблённость (влюблённость в Ингрид), работа и книги. Впрочем, с книгами - как посмотреть. В принципе, на пользу шли любые, кроме, условно говоря, "русского стенда" в Ганновере. Ничего путного на этом "стенде" уже не было. Б?льшая часть русских писателей взялись за рецепты (кулинарные рецепты) и биографии современников. Особой популярностью пользовались биографии всё тех же артистов, спортсменов и лидеров НФР. Скажем так, Валерию Новодворскую и Виктора Шендеровича в Ганновере не давали. "Приёмные родители" Ослика считались экстремистами, их разыскивал Интерпол, а Генри то и дело писал в ООН, но всё без толку.
   Зато в избытке печатали Пушкина, Достоевского и Гоголя с Прохановым. Их наследие вполне вписывалось в образ современной России, прославляя национальную самобытность и Иисуса Христа. Язычество, ислам, индуизм и иже с ними считались поверьем (весьма сомнительным и опасным поверьем), а идолы, Аллах и Будда - нежелательными (и крайне вредными) для русского самосознания. Запретные персонажи утрачивали своё влияние, уходили в подполье и бежали прочь.
   Корабли инопланетян (подобно "философским пароходам" столетней давности) покидали родную землю. Прочь от пошлости (и "автора текста это совершенно не удивляло", как тонко подметила Валерия Новодворская в своих "Поэтах и царях"). Прочь от Пушкина, Достоевского и Гоголя с Прохановым. Прочь от русского панибратства, РПЦ, ФСБ и НФР.
  
   Итак, с наступлением осени Генри Ослик, Собака Софи и Наташа Лобачёва вновь соединились (преодолев русский плен и издевательства). Им удалось вырваться, долететь и обрести наконец долгожданный покой. "Как же достали эти цари с поэтами!" - ругался Ослик, не скрывая презрения к догмам и мечтая выспаться.
   Выспаться - и за работу! Именно осенью Ослик испытывал особое воодушевление и потребность в труде. Именно осенью - с дождями и шумом ветра - к нему приходили наиболее стоящие и конструктивные мысли.
   Так случилось и в этот раз. С началом листопада он с головой ушёл в себя, едва успевая записывать идеи и лишь наспех обдумывая их. Анализ придёт чуть позже. Он привык уже к этому ритму - ближе к Рождеству Ослик возьмётся за детализацию, к марту сформулирует более-менее внятный проект, летом закончит с ним, и всё заново. В этом "заново" теперь, по сути, и была его цель. Подобно тому, как иллюзия способствует вдохновению, страсть к повторению создавала Ослику по меньшей мере внутренний комфорт.
   Той же осенью (осенью 24-го) Генри окончательно убедился, что не может без Ингрид. "Хотя бы видеть", - мечтал он, и время от времени это удавалось. Ослик нуждался в ней ("I need you", как писал он когда-то Додж в День всех влюблённых), и это влечение становилось неотъемлемой частью его жизни. Влечение увлекало, а повторение, казалось, и было единственной возможностью удержать хотя бы иллюзию равновесия. Добавим к этому долгожданное возвращение Лобачёвой. Вот вам и картина скромного счастья в отдельно взятой человеческой судьбе.
  
   В августе он закрыл текущие контракты, включая контракт по андроиду с Belgium Computers. Закрыл и удивился. А что удивляться? Время как распродажа. Тотальная распродажа в магазине "О"кей", после чего этот "О"кей" будет закрыт и - до свидания.
   "До свидания, Генри", - написала ему Додж, прознав, что он влюблён и что идёт на Fall Out Boy в следующие выходные. Fall Out Boy давали последний концерт, и подобно тому как Ослик закрывал свои контракты, музыканты закрывали свои. Может и Эльвира хотела того же, как знать? Взять тех же крокодилов. Когда они ищут подругу, то издают специальные звуки. Сигналы идут на многие километры. Подруга приплывает, а когда ей надоедает, уплывает прочь.
   Не зря это сравнение. Как мы уже знаем, даже с виду Ослик походил теперь на крокодила, а кому охота связываться с рептилией. На многие километры Эля слышала сигналы, идущие от Ослика, но колебалась. И вот на ж тебе - "до свидания". Тем не менее они встретятся, и не раз. Было бы странным не поиграть на чувствах друг друга, имея столь продолжительную связь.
   "До свидания, Додж", - ответил Генри и пририсовал в конце смайлик, прекрасно понимая, что это игра, а никакая не обида и тем более не страх. Бояться им нечего. Их отношения - не контракт, и никогда им не были. В отличие от отношений с государством, регламентированных конституцией (в своём роде - социальный контракт), отношения любовников чисты, как лазурная даль.
  
   При мысли о конституции Ослик вздрогнул.
   Какая, к дьяволу, конституция! Конституция в РФ (как и в любой другой авторитарной стране) была лишь формальностью. Тут что с Муму у Тургенева в интерпретации Валерии Новодворской. "На Нюрнбергском процессе, - пишет она (всё там же, в "Поэтах и царях"), - осудили бы всех: Барыню - за приказ, Герасима - за исполнение преступного приказа. Да и вся дворня готова была исполнить барскую волю". (Нет, не зря он выбрал Валерию Ильиничну своей мамой.) "Так что с такими господами и с таким народом, - Осликова "мама" глядела в самую суть, - Муму всё равно было не жить".
   Ослик не хотел быть Муму. "Лучше уж крокодилом", - думал он. За прошедшие годы Генри не раз переосмысливал свою модель ("безумную model of crocodile", как заметил Nature) и давно уже вышел за рамки обычной робототехники. Особенно в последнее время он всё больше отходил от программ и "железа", предпочитая сознание, образы и архитектуру мысли. Архитектуру свободомыслия, если хотите.
  
   От "железа" (hardware) он отказался практически сразу с публикацией "Эволюционирующих машин". Зачем "железо", когда есть поле? Пусть не сейчас, чуть позже, не сомневался Генри, поле вытеснит тело. Осязаемое - не обязательно фактурное. Иными словами, он заглядывал в будущее и выносил за скобки, условно говоря, Ньютона (на радость Максу Планку), предпочитая механистическому подходу релятивистский.
   Точно так же Ослик не колебался и с программами (software), допустив (и вполне справедливо), что "переводчик" полю ни к чему. Алгоритмы - да (алгоритмы - основа познания), но программы... Программы всегда напрягали Генри. Суть программного обеспечения, считал он, - чистая трансляция (перевод с человеческого на машинный). Дань "словесности", и к тому же - предмет зазнайства.
   Миллионы программистов по всему миру задирали носы, считая себя интеллектуалами (и поди ж объясни им, что это чушь). Половина бюджета компьютерной отрасли уходила программистам. Как правило, слабо образованные, без должного воспитания, зато себе на уме, программисты терроризировали и отрасль, и весь мир. Они вели междоусобные войны, занимались хакерством, вымогали, а то и вовсе выдавали себя за правозащитников, воруя секреты спецслужб и делая их "предметом гласности".
   Так что и с программами Ослик покончил. Разнообразные виды поля (особенно в сочетании) давали отличный эффект - и в техническом плане, и с точки зрения бизнеса: минимум затрат, максимум прибыли. Технология поля основывалась на нейронной природе сознания, поэтому и "транслировать" там нечего.
   Пользователь сам конфигурировал машину, но не машину Тьюринга, а адекватный себе образ - осязаемый, с высочайшей производительностью и суверенный в плане мышления. Скажем так: Валерия Новодворская получала виртуальную Новодворскую, программист - достойного себе хитреца, а члены Народного фронта - тотальную распродажу в магазине "О"кей" (с последующей его ликвидацией).
  
   Ослик же сосредоточился на сути.
   Будучи реалистом (реалистом-крокодилом), он хотел не ложного, а в максимальной степени правдивого восприятия действительности. Иначе говоря, он полагал, что виртуальный образ мог бы быть не просто отражением прототипа, но и куда более честным его отражением. В сущности, Генри задумался о некоторой рекурсивной архитектуре сознания в рамках новой его концепции.
   Рекурсивная архитектура в его представлении могла бы стать настоящим прорывом в эволюции человека. Подобно Олдосу в туалете "Иллюзиона" пользователи гаджетов, основанных на концепции поля, хотя бы задумаются. Воссоздавая образ (включив "компьютер"), помимо традиционных игр и "общения", юзеры увидели бы свою пусть и не истинную, но хотя бы близкую к истинной, сущность, а там, глядишь, и поумнели бы. Смешно сказать - на дворе XXI век, но лишь мизерная часть населения РФ (от силы 5-6% по данным европейских институтов) более-менее разделяло либеральные взгляды, и то с оговорками.
   Именно на эти либеральные ценности Ослик и делал ставку. Никаких фильтров и пропаганды. Всё предельно честно: умирающий динозавр в поле зрения крокодила. Бескрайнее поле, уходящее вдаль. "Русское поле" Яна Френкеля на стихи Инны Гофф. Поле не паханное, поросшее сурепкой и полынью.
   Ослик так и чуял эту полынь - запах из детства.
   Далёкого детства, когда он на лето приезжал к бабушке в деревню под Харьковом и блуждал полями, зачитываясь Дюма и Бальзаком. Так что неудивительно - одна из первых его статей, посвящённых так называемым "полевым гаджетам", так и называлась: "Русское поле: перспективы, цели, задачи". Работа датирована июнем 2021 года и как и большинство его публикаций была краткой, аргументированной и предельно чёткой: "русское поле полю не помеха".
   Знал бы он, как ошибался, но об этом позже.
  
   Помеха, не помеха - в целом же идеи Ослика были положительно восприняты и в научном сообществе, и в "народе", что называется. Даже программисты как-то не возмутились, полагая, вероятно, что найдут себе применение и в русском, и в чистом, и в каком бы то ни было другом поле. Подобно футболистам и нацистам, короче, они не сомневались, что пригодятся везде и всюду.
   Ослик работал не покладая рук. Он много читал, ездил по свету и, образно выражаясь, наблюдал, как "вымирают динозавры". Режимы падали один за другим. Вслед за Африкой пошёл Ближний Восток, за ним латиноамериканские "постояльцы", Улан-Батор, Ханой и Пхеньян. Впрочем, пошли, да без толку - на смену одним "динозаврам" приходили другие, такие же вялые и неизлечимо больные. Вялые в том смысле, что были неспособны ни свободно мыслить, ни разрешать конфликтов (неизбежных конфликтов в любом сообществе), ни смотреть в будущее. Запреты и насилие - вот единственные доступные их пониманию методы.
   "Эффект "запущенной эволюции"", - размышлял Ослик, но процесс таки шёл. Механизм работал - люди боялись и набирались ума. Набирались неспешно (умнеешь всегда чуть медленнее, чем тупеешь). Им запрещали, их насиловали, но ужас подстёгивал. Не зря говорят: режимы съедают сами себя. Вероятно, так и есть. "Вопрос времени", - заметила как-то Собака Софи, начитавшись Евгении Альбац (Bureaucrats and Russian Transition: Politics of Accommodation) и с тревогой поглядывая на Восток.
  
   К лету двадцать третьего Софи окончила Кембридж, увлеклась историей искусства и написала книгу с "оптимистичным" названием "In Hospital There Is Not So Bad" ("В больнице не так уж и плохо").
   В больнице, о которой шла речь, и в самом деле было неплохо: неплохо кормили, неплохо лечили, да и вообще справлялись неплохо. Плохо было тем, кто выздоравливал. Вскоре их выписывали, а дальше начиналось самое интересное. Больница размером с Китай располагалась в море посреди бескрайней пустоши, и тем, кто выписывался, ничего другого не оставалось кроме как плыть. Люди кидались в воду, плыли, но вскоре возвращались назад - измождённые и вновь больные.
   Книгой заинтересовался Клод Вулдридж и вскоре издал её в своём Wooldridge and Anemones (издательство "Вулдридж и анемоны").
   Насчёт "Анемонов". Создавая издательство для запрещённых авторов из Восточного блока, Клод колебался и регулярно встречался с Осликом, чтобы понять, что к чему. Политика издательства, бухгалтерия, возможность бизнеса и даже название (морские анемоны, или актинии, лат. actiniaria - отряд морских стрекающих из класса коралловых полипов) вызывали множество вопросов, а где вопросы, там сомнения и "работа ума" по выражению Сократа.
   Анемоны - прекрасный материал для исследования антропологии выживания. Вряд ли они видели, как умирают динозавры, но тем интереснее их генезис. Подобно русским после коммунистического переворота в 1917-м, анемоны развивались преимущественно автономно, мало что зная о жизни на поверхности океана (да ничего не зная!), и тем не менее выживали.
   Издательство с интересом следило за русскими "анемонами" и охотно публиковало любых мало-мальски интересных писателей из РФ и её сателлитов. Население этих стран если и не бедствовало материально, то уж точно подвергалось нравственному насилию. Людей откровенно обманывали, а за малейший протест отправляли в Сибирь.
  
   Начитавшись про эту Сибирь (от декабристов до современных гомосексуалистов, отсылаемых туда же), Софи дополнила тему личным опытом дурдома (дурдом на Мосфильмовской) и спустя год закончила второй роман. Он вышел в тех же "Анемонах" под названием "Siberia For Ever" ("Сибирь навсегда") и принёс известность теперь не только Софи, но и Клоду Вулдриджу.
   "Клод Вулдридж - издатель и борец", - писала "Гардиан". Как и ожидалось, после освобождения Лобачёвой Вулдридж немедленно назначил её главным редактором и, прямо скажем, не прогадал. Наташа придала новый импульс не только "Анемонам", но и самому Клоду Вулдриджу. Не прошло и месяца - он влюбился в неё, да так, что крышу снесло. "Крышу снесло, - признался Клод Ослику, - как быть?" - "Любить, - ответил Ослик, - а там, глядишь, что и получится".
   Что получится, он не знал и, похоже, не хотел знать. В ушах стоял звук метлы. Дворники мели улицу. Опавшие листья взлетали над тротуаром и, покружив секунду-другую, опускались назад. "Роль искусства - дополнять природу" - если верить Нотомб (Амели Нотомб, "Синяя борода"). Вот оно и дополняло. В связи с "листьями" у Ослика возникал образ: в Гильбертовом пространстве кружились миллиарды вибрирующих частиц. Частицы аккумулировали в себе опыт поколений и с дуновением ветра высвобождали его в виде энергии чувств, расчета и осязаемого поля. Дворник работал не покладая рук. Метла то взметалась, то опускалась вновь. В целом же образ напоминал импрессионистскую живопись. Искусство и впрямь дополняло природу.
  
   Вероятно, этот образ и был прототипом первого полевого гаджета. Его фантазийная модель. Наивный, но вполне удавшийся опыт репликации цели в техническое задание. Задание едва ли под силу тогдашнему Генри, тем не менее положившее начало новому этапу его исследований, да и жизни в целом.
   Вместе с тем Генри всё больше погружался в придуманную им же метафору с библейским осликом. Нравственная связь между этим осликом и Иисусом Христом озадачивала профессора. Казалось, и его фамилия, и он сам, и библейские персонажи как нельзя лучше отражали суть противостояния современности: рефлекторная слабость против осознанного насилия. Генри и смеялся, и, образно говоря, плакал.
   "Почему бы и вправду, - размышлял учёный, - Иисусу Христу не пройтись пешком (в гости к Пилату)? А если уж и унизил животное, то почему бы не раскаяться? Признать ошибку никогда не поздно". Но здесь же и загвоздка: хитрецы не признают ошибок, а целью акции, судя по всему, было придать себе как можно более жалкий вид ("добровольная нищета"). Немыслимо (Генри углублялся в метафору) - не здесь ли заключены истоки будущего коммунизма: сыграть на публику и унизить "дщерь"?
   (Довольно расплывчатые и весьма невнятные размышления, но умный поймёт. Умный поймёт - хитрец заработает. Ослик давно уже понял, что невнятные мысли - прекрасный повод для спекуляций. Взять ту же Библию - торгуй, сколько хочешь. В отличие от Христа, однако, Ослик был обыкновенным осликом и уж конечно не мнил себя вождём пролетариата. Иными словами, о заработке не могло быть речи.)
  
   Тут-то к нему и пришла мысль о романе: а не сочинить ли увлекательный роман? Не такой, конечно, увлекательный, как, к примеру, пророчество Захарии ("Ликуй от радости, дщерь Сиона..." и т.д., Зах. 9:9), зато в меру честный. "Ослик Иисуса Христа", скажем. Постмодернистский роман о проблемах современности. Роман - и вымысел, и нет одновременно. Роман - сомнение, смех и боль. Роман - удовольствие, наконец.
   Удовольствие? Вряд ли труд писателя можно считать удовольствием. Но пусть бы и так - мысль о романе как пришла, так и ушла. Вскоре Ослик и думать забыл о романе, переключившись на реальность.
  
   Реальность же была такова: Лобачёва и Вулдридж планировали брак, Собака Софи планировала карьеру, Ослик планировал новую поездку в РФ. На этот раз поездка обещала быть привлекательной вдвойне: он рассчитывал и страху набраться (обычная его цель), и кое с кем повстречаться. Во-первых, с Додж (как ни крути, они притягивались друг к другу), а во-вторых, с "Виртуальным клоном" (ВК, в то время - одна из передовых IT-компаний на российском рынке).
   Хотя, едва ли ВК делились с господами, приближёнными к Кремлю. Их капитал уже давно был рассредоточен по миру (преимущественно в оффшорах), а офис в Москве и недвижимость числились за героями блокбастеров из Голливуда. "Клон" торговал потерянной любовью (как правило к своей стране), воссоздавая виртуальные образы на заказ, и имел неплохую прибыль.
   Идейный вдохновитель ВК - Джони Фарагут (писатель, изгой и "экстремист") давно сидел в тюрьме, дожидался перевода в Архангельск, и готовил побег. Компанией управлял некто Дмитрий Захаров ("перспективный айтишник" - по мнению "Форбс", и "Митя Захаров, приёмщик брака" - по версии самого Джони, см. "The Shop of the Lost Love", 2019, Osprey Publishing Ltd). Продвижением "Клона" занималась Тайка Нефёдова (в прошлом пиар-менеджер информационного агентства "Римус"), а собственно технической стороной (инженерные решения, ноу-хау) - небезызвестная Вика Россохина. Некогда продавщица в магазине компьютерной техники и последняя Джонина любовь ("Vi" - как он называл её).
   Именно с Vi и связался Ослик, загуглив "Виртуальный клон" в Интернете. Сам напросился, можно сказать. Вика была не подарок - весьма насторожённая (ни дать ни взять - испуганный крокодил), она с неделю проверяла Осликовы данные (псих, политзаключённый, эмигрант, агент SIS), но всё ж таки согласилась на встречу.
   Как позже заметит Ослик, "Россохина учуяла выгоду". Он намеревался предложить "Клону" свои идеи, не требуя ни прав, ни денег ("ни забвения", смеялась Софи, давно раскусившая русских пройдох). Оставалось ждать. Офис "Виртуального клона" располагался на Мясницкой в "Доме трёх композиторов" (Лист, Чайковский, Дебюсси) - прямо под крышей. "Планетарий", оборудованный Джони Фарагутом для опытов с галактиками ещё до бегства из страны в начале десятых.
  
   Эльвира Додж к тому времени практически переселилась в квартиру Ослика на Солянке. "Что толку, - написала она как-то Генри, - квартира пустует весь год, здесь хорошо, и в любом случае за домом требуется уход". Уход так уход - Ослик не возражал.
   Да и что тут возразишь? И "дщерь", и, образно выражаясь, "Сион", как ни крути, требуют внимания к себе. Взять, к примеру, РФ. Россия ("матушка"), безусловно, была исконной Осликовой землёй (хотя бы по рождению). И так же, как с квартирой ("биосфера" на Солянке), за "матушкой", ясное дело, требовался уход. Рано или поздно его соотечественники придут в чувство (ждать - удел влюблённых), и что-то да изменится. Ослик не терял надежды. Ведь и Европа, если подумать, прошла не менее тяжёлый путь (от инквизиции - к правам человека). Правда, там был Нюрнберг, чего не скажешь про "матушку". Покаяние, как мыслилось Генри, и было главной трудностью его "Сиона". Что касается экономического кризиса (кризис в Европе и впрямь затянулся), то вряд ли это такой уж ужас. Лучше экономический кризис, не сомневался он, чем фашиствующая диктатура.
  
   Диктатура? "Зоомагазин" - как иронично заметила Лобачёва, выйдя из тюрьмы памятной осенью двадцать четвёртого. Постепенно из этой фразы она сотворит замечательный персонаж (в образе диссидента), а сама фраза перерастёт в рассказ под названием "Зоомагазин "Бетховен"". Весьма самобытный рассказ, по мнению Генри, и уже далеко не о счастье для всех.
   "На фиг такое счастье!" - согласилась Наташа, лишь только объявили посадку на самолёт из Благовещенска. В тот же день, блуждая с Осликом по Москве в ожидании рейса до Таллина, она без умолку болтала и озиралась (не исключая, вероятно, новый арест), пока не наткнулась на вывеску "Зоомагазин "Бетховен"".
  
  Зоомагазин "Бетховен"
   Идея рассказа проста: русские запутались в понятиях - они назвали зоомагазин именем великого композитора. Россия и сама как зоомагазин. По клеткам там сидят животные, время от времени их выпускают, а те и рады.
   Главный герой повествования (некто Мацука Аврум - музыкант и правозащитник) сидит на лужайке у музея Сахарова и плачет. "Зоомагазин "Бетховен" - вот вывеска, которая озадачила меня и привела в смятение", - записал он, наплакавшись, в свою тетрадку и полез за папиросами. Мацука будто ехал в автобусе, а автобус направлялся к звёздному скоплению Плеяд, притормаживая на светофоре, ускоряясь на прямых участках и останавливаясь по требованию. "Пассажиры требуют остановки - в этом всё дело, - заключил он. - Их головы перегружены бытом, они глупы и бедны (не поймёшь - чего больше)".
   Надо же, какая связь (!) - Людвиг ван Бетховен и зоомагазин. "Впрочем, и пассажиров можно понять", - продолжает Наташа Лобачёва. Магазин располагался буквально в ста метрах (через дорогу) от того места, где Мацука признался как-то в любви к Марии Блум (неповторимая Мария Луиза Блум - самая прекрасная его связь). Признался и получил недвусмысленный отказ. "Простите, - сказала Блум, - ничего не имею против "К Элизе", но фильм про собаку мне нравится больше".
   Фильм про бульдога ей и вправду нравился больше, а любовь, как известно, слепа. Пьеса великого композитора, крокодил из зоомагазина и фильм про собаку в равной степени достойны любви (и нечего притворяться!) - любви возвышенной, преданной и всепоглощающей.
   Автобус между тем летел по выделенной полосе, минуя кинотеатр "Орион", полицейский участок и офис "Единой России". Летел во всю прыть, лавируя среди мусора ("Космический мусор, Мацука!" - Лобачёва будто спасала весь мир). Летел, невзирая на опасность и поднимая вокруг себя звёздную пыль убожества - тротуар едва убирался. Перед Мацукой открывался угрюмый пейзаж городской окраины, а сойдя у Янтарного проезда, он и вовсе приуныл. В голове то и дело лаяла собака из фильма "Бетховен", и музыкант терялся. "Тут так, - пишет Лобачёва, - с одной стороны, любовью можно оправдать любое безрассудство, а с другой - ну его к дьяволу! Любовь как критерий: кого полюбишь, такой ты и сам".
   "Ты такой же, как и Блум", - корил себя Мацука.
   Над лужайкой сгустились тучи и повеяло от реки. Покупая крокодила в свой террариум, Мария Луиза Блум словно покупала билет на Людвига ван Бетховена, а наблюдая за нею, Мацука получал раздвоение личности и, образно говоря, попадал в психиатрическую клинику. Врачи утешали его, да что толку. Переждав день-другой, он выходил на свободу, и всё повторялось сначала. Мацука тоже хотел "К Элизе" ("К Луизе", играл словами Аврум), но всякий раз попадал в зоомагазин. Да и вообще, если подумать, Мацука ходил по кругу, но о том чтобы вырваться из него, не могло быть и речи.
   Шло время. К вечеру музей закрылся, какая-то тётя проследовала мимо, а Мацука всё сидел себе на лужайке и размышлял. Тут-то и приключилась беда. Со стороны реки к нему вышли два милиционера. "Видно, патруль", - подумал Мацука, и не ошибся.
   - Художник Аврум? - спросили милиционеры.
   - Мацука Аврум, правозащитник и музыкант, - ответил Мацука.
   - И что вы тут расселись?
   - Жду концерта. В филармонии сегодня "К Элизе", слыхали про такую? - Мацука взглянул на патрульных. "Что может быть гаже (космический мусор)", - мелькнула мысль.
   "По существу, последняя его мысль, - повествует Лобачёва и заодно прощается с нами. - Остаток жизни (а жить ему осталось не более часа), - пишет она, - Мацука проведёт за решёткой, где вскоре скончается от пыток, устроенных полицейскими ("ради забавы", по их же собственному признанию)".
  
  
  II. Ингрид Ренар (28.03.2036, пятница)
  
   Закончив предыдущую главу Осликовой рукописи и узнав о судьбе Наташи Лобачёвой, Ингрид пережила довольно странное смешение боли и ревности к этой боли. Неожиданно ей захотелось в тюрьму (в зоомагазин "Бетховен"), но в отличие от Мацуки не погибнуть там, а сбежать (быть "купленной" - мало ли покупателей найдётся на прекрасную Ингрид). Прекрасней не бывает. Сбежать, и не просто (сбежать и затаиться), а кинуться к Ослику и улететь с ним на Марс.
   Марс? В изложении Ослика Марс выглядел метафорой счастья, а Ингрид, подобно Наташе Лобачёвой, вязала варежки в Сибири ("Сибирь for ever") и дожидалась космического полёта. Ренар и сама начала верить в такую версию. В конце концов дело дошло до ревности. Прежде всего она ревновала к Лобачёвой, а если подумать, то и к Собаке Софи, и к Эльвире Додж. Ещё немного - она заревнует и к Энди, и бог знает к чему, включая писсуар из кинотеатра "Иллюзион", к Вике Россохиной из "Виртуального клона" и к голубю Маркусу. Маркус, безусловно, теперь привяжется скорее к Генри, чем к ней, не сомневалась Ингрид (и ревновала).
  
   Маркус тем временем лечился в госпитале для животных и дожидался их возвращения из Портсмута. Во вторник, 25 марта, как Ослик и планировал, они с Ингрид отправились в Matra Marconi Space, прихватив с собой Энди (Энди подпрыгивала от радости), и окунулись в работу. Визит тем не менее лишь отдалённо напоминал "предполётную подготовку", как мыслилось в воскресенье. Казалось, это и был настоящий полёт на Марс. Умнейшие люди, фантастическая обстановка, по сути - новый мир. Ингрид и Энди словно переживали оргазм за оргазмом.
   "Метафизический множественный оргазм", - запишет Ингрид по возвращении в Лондон. Наконец-то её дневник обретёт восторженную непосредственность, а мысли - естественный порядок, и опять же - естественную чувственность.
   Что касается Ослика, то и он предстал в совершенно новом свете. Ингрид увидела его за работой. А за работой Ослик словно занимался любовью. Он улыбался, был тих и будто погружён в некую вагину сосредоточенности. Время от времени Генри выходил из неё ("Не попить ли нам кофе?"), а затем входил снова.
   И о чём она только думает?
   Но нет - половой акт как метафора вдохновения казался всё более уместным. Только теперь до Ингрид дошёл истинный смысл свободного труда. Не зря говорят - рабы не изобретают. Взять ту же Россию - большинство русских изобретателей изобретали или до революции, или после бегства на Запад. Советский строй и то, что творилось в РФ сейчас, напрочь отшибали всякую возможность новаторства. С ходу и не припомнишь: автомат Калашникова да "ёб твою мать!" (как образ жизни) - вот и всё новаторство.
  
   Ослик же был свободен и полностью предоставлен творчеству. С виду он напоминал Мишеля Джерзински из романа Уэльбека "Элементарные частицы". "Частицы аккумулировали в себе опыт поколений и с дуновением ветра высвобождали его в виде энергии чувств, расчета и осязаемого поля", - Ингрид перечла фрагмент с "листьями" из Осликовой книжки и размечталась.
   К концу первого дня, проведённого в Портсмуте, ей вдруг захотелось пересмотреть этот фильм, и она пересмотрела (Elementarteilchen, реж. Оскар Рёлер, Германия, 2006). Кино что надо. Собственно, как и книга Уэльбека, не говоря уже о Мишеле Джерзински в исполнении Кристиана Ульмена. Ингрид мало что поняла из научной работы Джерзински (чем конкретно он занимался, так и не ясно), зато сам образ микробиолога завораживал.
   Мысленно Ренар сопоставляла себя с Аннабель (в роли Аннабель - Франка Потенте) и даже обнаружила некоторое сходство с нею: так же одинока, так же сексуально озабочена, да и внешне они были схожи. Немало впечатляли и сцены оргий (весьма эротичные сцены). Честно говоря, Ингрид с трудом сдерживала желание, подсознательно перенося его на Ослика и новых друзей-учёных. "Ослик Джерзински" - звучит неплохо. Добавим к этому Паскаля Годена и Катю Смит, с которыми она познакомилась в Matra Marconi - вот вам и групповой секс. Секс, основанный на предположении. Можно сказать, секс образов. Но даже являясь исключительно мысленным, он казался не менее привлекательным, чем настоящий.
   С годами разница между реальностью и вымыслом размывалась всё больше, а влечение (благодаря в том числе и техническому прогрессу) приобрело вполне очевидную дистанцию. Эта дистанция, возможно, и есть самая существенная особенность XXI века.
   О непосредственной связи уже мало кто задумывался (есть - хорошо, нет - ещё лучше). С появлением полевых гаджетов и в целом технологии так называемой "виртуальной причастности" дистанция между людьми лишь увеличивалась, что и неудивительно. По всему было видно - люди устали. Они устали друг от друга, устали от традиционных обязанностей, да и вообще от материального мира. Мир был плох и становился всё хуже. В особенности это касалось "феодальных" режимов и, соответственно, как минимум половины населения Земли.
  
   К Земле тем временем приближался астероид Апофис. В Matra Marconi Space Ингрид наконец выяснила точное время столкновения (2036/04/13/21:12:17) и удивилась - как же ей всё равно! Она давно уже знала диагноз и лишь уточнила - когда. Хотя что удивляться? Падение Апофиса - не новость. К ней попривыкли, но рассчитывали на чудо. Вот и ещё одно преимущество религии: адепты искренне верят в чудо вплоть до загробной жизни (увидимся на небесах).
   "I"ll see you or not - remains to be seen" ("Увидимся или нет - ещё посмотрим"), - засомневался Паскаль Годен - инженер из Тулузы. Как выяснилось, в ближайшие дни к Апофису будут отправлены по меньшей мере два спасательных корабля (от США и Европы), не считая самостоятельных проектов России, Китая и Северной Кореи. Предположительно уже к 10 апреля Апофис будет или отклонён или уничтожен. Вопрос лишь - кем? Иначе говоря, кто первый - Запад или Восток?
   Как видим, и здесь, за минувшие почти 120 лет (победоносного шествия коммунизма), мало что изменилось. Пройдя с десяток ужасных войн, пройдя холодную войну и "холодный мир", соперничество между Западом и Востоком ничуть не ослабло и лишь сменило форму. Даже общая, казалось бы, беда - и та не смогла примирить воюющих. Кто первый, короче.
   - А какая разница? - спросила Ингрид.
   - В том-то и дело, что никакой, - подключилась Катя (Катя Смит - маркетолог и дизайнер M.M.S.). - При любом исходе выхода нет. "Новокосы" (новые коммунисты, уточнила она) по-любому всё уничтожат. Не сейчас, так позже. Именно поэтому мы и летим на Марс.
  
   "Именно поэтому мы и летим на Марс, - запишет Ингрид в свой дневник по возвращении из Портсмута в Лондон 28 марта, в пятницу. - Что толку продолжать? Принципиальные недостатки ЧЕЛОВЕКА распространяются на социум и, безусловно, определяют будущее планеты. "Эгоистичный ген" - видно, прав был Ричард Докинз, обосновав невозможность примирения животного начала и второй сигнальной системы (Ричард Докинз, "Эгоистичный ген"). Подобно математической индукции (стоит начать - и уже не остановишься) животная сущность человека начинает и выигрывает".
   В конце заметки следовал постскриптум: "Лучше всех был, конечно, Ослик. Все эти дни он источал спокойствие и рассудительность. Говорил тихо, но убедительно. Ни дать ни взять - Мишель Джерзински". И дальше: "Из головы не выходит Мацука. Загуглила - ничего. Загуглила "пытки в России" - другое дело. Что ж они там творят!"
  
   Творили же - по наследству. "Сукины внуки" - как справедливо заметила Валерия Новодворская в одном из эфиров "Эха Москвы". Склонность к пыткам на Руси издревле передавалась от поколения к поколению, а после красного террора (1917-1923, с лёгкой руки "дедушки" Ленина) приобрела и ни с чем не сравнимое своеобразие.
   С тех пор пытки, применяемые в РФ, были сродни инквизиции, но в отличие от инквизиции использовались не для суда над еретиками (инакомыслящими) и даже не для борьбы с "Реформацией", а преимущественно ради забавы. Что опять же неудивительно: мало кто из полицейских (милиционеров, персонала тюрем и прочих "эсэсовцев") имел какую-нибудь веру или пусть бы даже более-менее твёрдые убеждения.
   "Зато понятно, - заключила Ингрид, - чего так боялся Ослик".
   Боялся будь здоров. Но и здесь нужно понимать: страх - не прихоть. И если уж на то пошло, страх - неотъемлемая часть удовольствия. По сути, страх необходим. Иное дело - как с ним обходиться. Милиционеры, к примеру, получали удовольствие, запугивая других, а Ослик получал удовольствие, пугаясь сам. Был ли он мазохистом? Кто ж его поймёт. Может и был.
  
   Вместе с Осликом пугались (и получали удовольствие) и его друзья по космической миссии ("Пришлите нам ещё марсиан!", Курт Воннегут, "Сирены Титана"). Собравшись в Портсмуте, друзья прекрасно проводили время: днём работали, а вечером и до поздней ночи развлекались. Возможность падения астероида обостряла чувства, а перспектива улететь на Марс сначала пугала, но вскоре стала казаться вполне естественной и даже заслуженной - зря что ли мучиться всю жизнь, а после умереть, как голубь у бордюра.
   Буквально вчера Ингрид попался такой голубь у пристани. Он лежал кверху лапками, а в метре от него покачивалась лодка, ударяясь кормой о причал. "Бум-бум" - стояло у Ингрид в голове. Она размечталась о вечной жизни, но тут ведь как: стоит о чём-нибудь подумать - и это уже не сбудется.
  
   Во вторник они прошли медицинское обследование и ознакомились с программой полёта. В среду - изучили устройство станции и примерили скафандры, а в четверг - поработали на тренажёре, пройдя основные стадии полёта от старта до посадки.
   Тут-то Энди Хайрс и запала на Паскаля Годена.
   На радость Ослику, надо сказать, запала. Он беспокоился о Паскале - тот давно уже нуждался в любви, и вот (не зря говорят: счастье есть) - представилась возможность.
   Любовь - как астероид (в нашем случае астероид Апофис): зависимость состояния от чувства крайне нелинейна. Двадцатипроцентный рост диаметра Апофиса даёт более 70%-ный рост его объёма и массы. К тому же Апофис отражает только 23% падающего на него света, что на руку влюблённым. Им не придётся всякий раз объяснять, как они счастливы, да и вообще объяснять что-либо.
   Вот и Паскаль с Энди ничего не объясняли.
   Во вторник они пережили нелинейную зависимость, в среду их переполняли чувства, и пошло-поехало. В четверг их никто не видел. Они сняли катер и отправились в море. Ла-Манш в ту пору был тих и спокоен. Достигнув Сент-Хелиера (остров Джерси, Нормандские острова), влюблённые провели незабываемый день. "Счастливый день" - как запишет чуть позже Ослик, а заодно и сочинит романтическое стихотворение в книжку для VIP-гостей космического центра Matra Marconi Space.
   "И вот ушёл твой катер, - Ослика явно переполняют чувства (а он хоть и старается совладать с ними - эмоции берут верх). - Оставив нас на пристани - меня наедине с собой".
   Генри, словно убеждает себя: как бы ни было тягостно от неразделённой любви - лучше так, чем никак:
  
   И вот ушёл твой катер,
   Оставив нас на пристани -
   Меня наедине с собой.
   После с собой пошли гулять
   По берегу морскому.
   Морские камни собирать,
   Бросать, кидать их в море.
  
   Закинуть в море этот пляж.
   Людей туда же, тряпки, зонты.
   Закинуть красочный пейзаж
   С художником у старой лодки.
  
   Похоже, Ослик и сам ощущал себя художником, да и в фантазии ему не откажешь.
   Затеяв миссию на Марс, он словно прощался с самим собой. Жизнь на планете (экзопланета Кеплер-22) не заладилась. Генри стоял на пристани и прощался. Любимая, с которой он прощался (некий образ свободы, если хотите, в отдельно взятой стране) уплывала к неведомым берегам. Уплывала неспешно, но с надёжностью многократно резервированной системы.
   Иначе говоря, Паскаль и Энди с их влюблённостью вызвали у Ослика непреходящий трепет самобичевания. "Бичевался" он, однако, недолго: у него была Ингрид, статус VIP и радужная перспектива марсианина ("Пришлите нам ещё марсиан!"). К слову сказать, эта перспектива пришлась по душе и его друзьям из Club of Virtual Implication. Особенно обрадовалась Россохина (Вика Россохина - радость и вдохновение Джони Фарагута).
   Что же до Джони - знакомство с ним и вовсе перевернуло добрую часть Осликовых представлений. К примеру, счастье, по словам Фарагута - это когда тебе хорошо.
  
   Надо же! Гениальность формулы много чего приоткрыла, а главное - метод. Метод математической индукции (Ингрид постепенно привыкала к новому для неё термину). В своём роде - свёртка общих понятий до состояния краткого и точного определения.
   За 12 лет знакомства с Джони Ослик, по сути, заново пересмотрел свои прежние идеалы (включая суть, ценности и смысл человеческой жизни). "Happiness - is when you feel good" ("Счастье - это когда тебе хорошо"). Ренар и самой нравилась эта формула, а "хорошо" - не здесь и не сейчас (что-то подсказывало ей), и в этом смысле они с Осликом были единодушны.
   "Я завтра буду дома, - заключает Генри в своём стихотворении про счастливый день, - и позвоню тебе". Он обязательно позвонит, не сомневалась Ингрид. В стихотворении или в реальности - неважно. Да Ослик и живёт как раз где-то МЕЖДУ. Между реальностью и вымыслом:
  
   Я завтра буду дома
   И позвоню тебе.
   Но что скажу, когда люблю?
   Когда мне дорог
   Каждый твой вздох,
   Каждый твой взгляд,
   Опущенный
   На трубку
   Телефона.
  
   Вернувшись из Портсмута в Лондон, Ингрид и Ослик провели незабываемый вечер: читали Бунина, занимались любовью и даже "подсоединили" к себе едва ли не весь их космический корабль, имея в виду, конечно, виртуальные образы будущих "марсиан": Паскаля Годена, Энди Хайрс, Кати Смит, Джони Фарагута и Вики Россохиной.
   По дороге из Хитроу они заехали в приют для животных, где их давно уже дожидался Маркус. Голубь как голубь - и что Ослик запал на него? Зато лечение пошло на пользу - птица выглядела вполне активной и жизнерадостной. Что же до "взгляда, опущенного на трубку" ("трубку телефона", подумать только - анахронизм какой!), Ингрид запостила текст стихотворения Генри Ослика в своём Твиттере и попрощалась. "Всем, кто знает меня и нет - до свидания", - написала она в конце и закрыла аккаунт.
  
   Happiness Day
  
   And there is your boat is gone
   Leaving us at the pier,
   Me
   Alone.
   After I went for a walk with myself
   Along the shore of the sea,
   To gather sea stones
   To cast, to fling their in the sea.
  
   Throw this beach into the sea.
   Stuff and all the people that you see.
   And the colorful landscape with
   The painter by the boat.
  
   I"ll be home tomorrow and call you
   But what I will say
   When I love
   When I care about
   Every breath you take,
   Each of your glances,
   Dropped
   On the tube
   Phone.
  
   Стихотворение между тем прекрасно ложилось на музыку, а сама композиция, в сущности, была блюзом. "Very slow blues. Очень медленный блюз", - сообщил ей Ослик, наиграл мелодию на Fender Jazzmaster и даже напел по-русски. Генри точно с Луны свалился, решила тогда Ренар - она давно уже не слышала блюзов, и на ж тебе! На всякий случай Ингрид запостила также и ноты (сначала полностью, но затем передумала и оставила лишь особенно понравившийся фрагмент), переработав композицию для фортепиано.
  
  
   Проигрыш так и просился зациклить его. Мелодия крутилась в голове у Ингрид, вызывая приятное ощущение лёгкости. Ренар словно переносилась к морю, где, закутавшись в плащ и прячась под зонтом, неспешно бродила вдоль набережной. Звуки пианино гармонично сливались с шумом дождя и волн, ударяющихся о причал в Портсмуте, к примеру, о волнорез в Ширнессе или, скажем, о лодку - перевёрнутую лодку в Коктебеле (с кафе "Пролог" и всей этой крымской мистерией).
  
   Двадцать восьмое марта, таким образом, теперь прочно ассоциировалось у Ренар со "счастливым днём" во всех смыслах. Вероятно, ещё одно следствие пресловутой mathematical induction, подумала Ингрид и удивилась - наконец-то она постигла сюжет следующей Осликовой картины под названием "Математическая индукция" (часть III).
   Технически довольно грязная работа (масло, гуашь, аппликация, вырезки - всё одном), и всё же небезынтересная.
   Взору открывался весьма будничный и немного угрюмый пейзаж: линия берега, металлические поручни, пристань, киоск с надписью "Sea walks" ("Морские прогулки") и катер, отправляющийся на морскую прогулку. Чуть правее киоска стоял, судя по всему, Генри Ослик и смотрел за катером. Смотрел вдумчиво, чуть улыбаясь (подобно Мишелю Джерзински из "Элементарных частиц") и как-то с тревогой, будто предчувствуя беду.
   Так и вышло.
   Катер с надписью "Russia Today" (порт приписки - Бургас, Болгария) с Эльвирой Додж на борту под русским триколором отправлялся в последний рейс, что следовало, в том числе, и из расписания. По мере выхода из гавани волны накатывали всё сильней, пока на судно вдруг не обрушился яростный ветер. Разверзлись тучи, раздались раскаты грома. Ярко-белая (с жёлтыми краями) молния прорезала холст слева направо. А вдали уже маячила волна-убийца.
  
   Особенно впечатляло небо. Намеренно контрастное сине-чёрное небо с нагромождением туч и озарённое вспышкой света. Весьма крупные мазки - Ослик явно работал малярной кистью, но суть не в том. В глаза бросались волны: они следовали одна за другой, в точности повинуясь экспоненциальной зависимости. Иными словами, волны в деталях повторяли друг друга с той лишь разницей, что каждая последующая волна была несоизмеримо больше предыдущей.
   Катер в одночасье был опрокинут (никто не выжил, "Страшная катастрофа в Чёрном море", - откликнулись СМИ), а в перспективе Ослик пририсовал тишь да гладь - катера как и не бывало. Художник будто смеялся над нами. Но грех смеяться - "Раша тудей" канула безвозвратно, а в метафорическом смысле вместе с любовью к Додж канула любовь и к этой самой "Раше".
   Справа внизу Ослик оставил автограф, дату (14.10.2035) и небольшую приписку. "Как ни старалась Russia Today изменить образ России в глазах Запада, - писал Генри, - образ как был, так и остался: коммунизм, снег и нищета".
  
   "Храбрый Ослик", - подумала Ингрид.
   Она не поленилась и открыла статью о телекомпании Russia Today (канал RT) на "Викискладе". Склад "Википедии" - большое подспорье для думающего человека. Вот и на этот раз архивы пригодились. Ещё в далёком 2005-м телекомпания позиционировалась как многоязычная, с круглосуточным вещанием и созданная для "информирования" зарубежной аудитории о жизни в России. К тому же, как заявлялось, RT был призван "отражать российскую позицию по главным вопросам международной политики".
   Из-за активной антизападной пропаганды Russia Today вскоре приобрёл славу "врага Америки" и как следствие - довольно высокую популярность не только в слаборазвитых странах, но и в самих США. Более того, "в 2013 году RT подтвердил статус крупнейшего поставщика новостного контента на международном видеохостинге, став первым в мире новостным телеканалом, который преодолел отметку в 1 млрд. просмотров на YouTube".
   "Зарубежные СМИ, - писала тогдашний главный редактор RT некто Симоньян, - не всегда адекватно отражают происходящие в России события". (Как выяснилось, Симоньян входила в избирательный штаб Путина, так что и не удивительно - какая уж тут "адекватность".) И дальше: "Первое, что, согласно исследованиям, приходит в голову иностранцам при слове "Россия", - это "коммунизм", "снег" и "нищета". Мы хотели бы представить более многообразную картину жизни нашей страны... Мы будем стараться показать Россию такой, какой иностранцы видят её, когда приезжают в страну".
  
   Что ж, старайтесь и дальше. Ослик регулярно приезжал "в эту страну", и уж кто-кто, а он знал о России не понаслышке. Генри прекрасно чувствовал её образы и культуру, и даже несмотря на то, что натерпелся там будь здоров, не терял надежды увидеть РФ свободной и цивилизованной.
   Что же касается роликов на YouTube - качественные ролики, надо сказать. Ингрид время от времени заглядывала туда и сразу же поняла, что Запад там будет выставлен ничтожным агрессором, а Россия показана наилучшим образом. Ни злодеяний, ни репрессий там, конечно, не покажут. Показывали в основном, какая красивая в РФ природа, какие красивые в РФ люди, какие красивые животные. Да всё красивое, блядь.
   "Вот Ослик и ездил "любоваться" (на родину), - не без иронии заметила Ингрид. - Хоть и боялся туда ездить, но всё ж таки ездил - истинный ценитель красоты".
  
  
  III. Салон красоты "Беллуччи"
  
   Если ты созерцаешь в зеркале свою красоту, пусть причиной тому будет страх, а не удовольствие, потому что красота не принесёт тебе ничего, кроме опасения потерять её.
   (Амели Нотомб, "Страх и трепет")
  
   Ещё задолго до блюза ("И вот ушёл твой катер..."), когда "катер" лишь мирно покачивался у причала в Бургасе и ничто не предвещало беды, Ослик готовился к новой поездке в Россию.
   Подходил к концу 2024 год - год потерь и приобретений одновременно. К власти в РФ вновь пришли "сукины внуки" (потери), зато Лобачёва чудом освободилась из тюрьмы и подобно осликам с экзопланеты Кеплер-22 благополучно приземлилась в Лондоне (приобретения). Впрочем, и тут - кому как. Электорат президента, к примеру ("За Путина на Нью-Йорк!"), в отличие от Ослика считал победу своего любимца приобретением. Освобождение же Лобачёвой ("врага народа") они расценивали, как явное упущение со стороны власти и, конечно, расстраивались.
   Относительно "электората". Ослик давно уже разобрался, что к чему, и хоть иллюзий не строил - зла не держал. Тут что с подмосковной редиской: мелкая, вялая, гнилая, да ещё и упакованная в голландские пакетики "Yilmaz Radijs (always fresh), product of Holland" (штрихкод 8717524140014). "И электорат, и редиска, - рассуждал Генри, не виноваты, что их так вырастили (и упаковали - не придерёшься). - Вопрос тут стоял иначе: как достичь правильной культивации?" Ясно же, что редиска должна быть крупной, сочной, безусловно, здоровой и упакованной в пакетики с русским штрихкодом и надписью "Made in Russia". Russia Today, если хотите, но этот "today" должен быть честным (и нечего компрометировать голландских производителей!). Как известно, сделать красивую упаковку куда проще, нежели изготовить качественный товар.
  
   Именно о качественном товаре и размышлял Генри Ослик, направляясь сначала из Ширнесса в Лондон, а затем из Хитроу в Домодедово. Как видим, даже в пути Ослик не переставал думать.
   Стояла пятница, 22 ноября. Формально он находился в творческом отпуске с неограниченной визой в страны Таможенного союза и БРИКС. Признаться, ни БРИКС, ни Таможенный союз его не интересовали. Весьма сомнительные страны с чрезмерными амбициями, что ещё скажешь? Цель же поездки была сугубо личной: повидаться с Додж и наладить сотрудничество с "Виртуальным клоном". Возможно, с помощью ВК Генри как раз и удастся изготовить качественный товар, о чём он, собственно и размышлял теперь.
   Ослик всё больше увлекался своими идеями относительно так называемой "архитектуры мысли" и "дистанционного осязания" (на основе новой разновидности поля). Насчёт мысли, казалось, всё ясно: мышление - основа познания, а под "архитектурой мысли" Ослик понимал как раз соглашения о её стимулировании.
   Осязание (тактильность) он рассматривал не только как форму коммуникации, но и как в своём роде естественный метаязык познания с "транслятором" на уровне нейрофизиологии. Акт прикасания Генри считал совершенно незаменимым во всех отношениях, в том числе и в социальном плане. К тому же именно осязание, будучи первичным чувством в органической эволюции (а не зрение, обоняние или слух), формирует наиболее адекватное представление о реальности.
   Он внимательно изучал текущие наработки в этой области, включая исследования Шульцмана из Лаборатории осязания при Массачусетском технологическом институте (The Laboratory for Human and Machine Haptics). Шульцман занимался в основном моделированием (и преимущественно в контексте телеоперационных систем). Ослик же предпочитал более "продвинутые" (а то и вовсе сюрреалистичные) технологии.
   Предположительно его теоретические исследования должны были завершиться разработкой некоего устройства. Что за устройство - он не знал и пока не мог знать. Он лишь более-менее представлял его, и то довольно расплывчато, интуитивно и, несомненно, в перспективе. О реализации устройства ("полевого гаджета" - названного так с лёгкой руки Наташи Лобачёвой) в ближайшие год-два не могло быть и речи. Слишком фантастичной выглядела цель: создать в своём роде нейроконструктор ("Lego", по выражению Собаки Софи), но с практически бесконечным вычислительным ресурсом, и, как минимум, сделать его конкурентоспособным (простой интерфейс, богатые возможности, низкая себестоимость).
   Как мы уже знаем, Ослик рассчитывал - ни много ни мало - развить механизм индивидуального сознания. "В масштабах планеты", - смеялся он над собою, но, так или иначе, не оставлял попыток и продолжал работу над "нейроконструктором". "Получив этот "Lego", пользователи (электорат) хотя бы задумаются, - размышлял Генри. - В идеале им станет невыносимой собственная ложь, а информацию (упакованную - не придерёшься) люди станут воспринимать исключительно как полуфабрикат, над которым ещё надо поработать".
  
   Насчёт работы. Работа ума по замыслу Ослика должна быть, прежде всего, приятной, включая, в том числе, и физиологические ощущения. Генри настаивал на этом. Именно через физиологию, полагал он, и можно достучаться до самых "ленивых".
   Тут так: пользователь компьютера, как известно (сети, телевидения, СМИ и так далее), получает удовольствие в основном от самой информации. Теперь же благодаря полевому гаджету пользователь станет получать удовольствие не только от информации, но и от работы с нею. Добавим сюда архитектурную гибкость устройства, сугубо персональную конфигурацию и возможность осязаемого контакта - с кем бы то ни было и вне зависимости от расстояния между объектами.
  
   До сих пор ничего подобного на рынке IT не наблюдалось. Не считая (весьма интересных, но всё же осторожных) попыток в США и Японии, лидером здесь был небезызвестный нам уже "Виртуальный клон". "Компания авантюристов из России - разочарованных, изголодавшихся по свободе и приближающихся в своих исследованиях к трэшу", - заметила как-то Собака Софи, чем собственно и сподвигла Ослика к идее сотрудничества с ними. Ослик по жизни был склонен к безумству, а что может быть безумнее компании разочарованных и жадных до денег русских.
  
   Миновав на своей Audi (серебристая Audi TT Coupe) галерею Tate Modern, Ослик вдруг приостановился и, выйдя из машины, подобрался к набережной. От Темзы шли тяжёлые испарения. "Избыток влаги нам ни к чему", - решил он, и, постояв с минуту у поручней, поехал дальше.
   Примерно в то же время почти напротив через реку стояла и Ингрид Ренар. Воспользовавшись случаем (работы немного, день подходит к концу), она спустилась покурить, а заодно покормить местную крачку. С некоторых пор Ингрид прикармливала её (то сухарик даст, то булочку от гамбургера). Крачка плавала метрах в пяти от берега и, завидев Ренар, обрадовалась. "Хотя бы кто-то (обрадовался)", - обрадовалась в свою очередь Ренар.
   "Хотя бы кто-то, - подумал и Ослик при мысли об Ингрид. - Хотя бы кто-то, о ком так приятно думать, кто не знает меня, не ждёт подлости и вообще ничего не ждёт".
   При мысли об Ингрид Ослик испытывал невесомость, внутри всё замирало, к тому же он словно выходил в открытый космос. Временами трос, соединяющий его с кораблём, внезапно рвался, и тогда Генри парил сам по себе, прекрасно понимая, что уже никогда не вернётся назад, но и не испытывая при этом страха.
  
   Приехав в Хитроу, он купил для Audi TT парковку ("сначала до января, дальше посмотрим") и, устроившись в зале VIP, немного почитал. На этот раз это был известный роман Мартина Сутера Der Koch (Martin Suter, 2010). История одного тамильца по имени Мараван, бежавшего из Шри-Ланки в Швейцарию ("от несправедливости и бесконечных войн"), наводила на размышления. Печальные размышления. Бегство - вот удел умных, талантливых и свободных. Хотел бы Мараван вернуться? Конечно, хотел бы. Но "это не та Шри-Ланка, в которую я хотел бы вернуться, - признаётся он, - а той ещё долго не будет". Ключевое слово здесь - "долго", и Ослик как раз работал над этим.
   "Что толку ждать? - вопрошал он. - И русские, и тамильцы будут томиться в своих тюрьмах до скончания века. Власти же сделают всё, чтобы продлить их заключение как можно дольше. С другой стороны, и власть можно понять: дай людям свободу, те тут же разделаются и с властью, и с её электоратом - мало не покажется".
   Освобождение же, по мнению Ослика, должно быть мирным ("мирный и массовый протест", по словам Виктора Шендеровича), в соответствии с законной процедурой и, конечно, не слишком долгим. Единственным способом добиться этого Генри считал просветительство, а как механизм - работу ума. Иными словами, лондонской крачке надо бы самой добывать себе еду, а чтобы научиться этому, крачка, несомненно, должна испытывать удовольствие от работы. Отсюда, собственно, и новые идеи Ослика относительно "Lego", "архитектуры мысли" и "осязаемого поля".
  
   В самолёте Генри немного поспал.
   Ему приснилась Ингрид, крачка и эмигрант из Шри-Ланки. Они летели в межзвёздном пространстве - свободные и счастливые. Время от времени им попадался космический мусор и опасные астероиды, но друзья лишь улыбались. Знание - радость. Мало того что они ловко уворачивались от мусора, путешественники ещё и умело перерабатывали его в экологически чистую энергию. Что интересно - крачка то и дело оглядывалась назад, чего не скажешь об Ингрид и Мараване. "Крачкины рефлексы, видно, более стойкие, - подумал Ослик, проснувшись, - а человеческое сознание, в свою очередь, недостаточно осторожно и даже легкомысленно".
   На подлёте к Домодедово Ослик выглянул в иллюминатор. Вокруг простиралась пустота. "Бескрайнее небо" - с точки зрения художественного описания и "безвоздушное пространство" - с позиций науки (низкое давление, минимум кислорода - условия, не совместимые с жизнью). Вот и спрашивается - сможет ли он написать художественный роман? Или, как в случае с диссертацией про Додж ("Додж, королева Иудеи"), снова смешает жанры, да ещё и в тюрьму попадёт. Было над чем подумать. Ослик то и дело одёргивал себя, прекрасно понимая, что писатель он плохой, да и сам роман надо бы выстрадать.
   Спустя время за иллюминатором открылись тучи, вдали замаячила взлётная полоса и диспетчерская башня. Из хвостовой части доносился запах туалета, а русские пассажиры готовились к аплодисментам. Некоторые из них уже крестились, и в случае мягкой посадки они непременно устроят овацию (ясное дело, не экипажу, а скорей Иисусу Христу, да и экипаж был британским, что следовало из объявлений).
  
   Приземлившись, он первым делом связался с Додж. По традиции Эльвира ждала его в Ex Libris. Они поужинали и ближе к ночи отправились на Солянку. Квартира блестела чистотой, Додж не скрывала радости, все системы жизнеобеспечения функционировали исправно.
   Настолько исправно, что едва войдя в дом и лишь окинув взглядом предметы, Ослик совершенно отчётливо ощутил прикосновение к ним. К плите, к чайнику, к жалюзи.
   Тут-то он и пережил первое озарение относительно осязаемого поля. Озарение, в дальнейшем известное как постулат "Ослика-Шульцмана". Шульцман конкретно занимался тактильным восприятием, но именно Ослик впервые заметил и развил двоякую природу осязания. С одной стороны, сигнал о прикосновении идёт от рецепторов к мозгу, с другой - тактильный образ не так уж и нуждается в реальном предмете. Эта догадка, по сути, присутствовала и Шульцмана, но довольно неявно.
   "Между строк", - сказала бы Лобачёва, и была бы права. Если разобраться, мысли, спрятанные между строк, не хуже явных и подчас граничат с открытием. Постулат не был, конечно, открытием, но какой-никакой, а прорыв. Иначе говоря, чтобы осязать - не обязательно трогать. "Достаточно рекурсивного опыта", - записал Ослик в свою тетрадку, пережив смятение. Затем он прошёл в ванную, включил воду и немного постоял, уткнувшись в потолок и внимательно рассматривая детали. Совершенно гладкая поверхность зеркала - не придерёшься.
  
   Вот он и снова на Солянке.
   - О чём ты думаешь? - спросила Додж.
   - Всё о том же, - признался Ослик.
   Он думал о повторяемости, а тут было над чем подумать. Мысли о повторяемости всё больше занимали его и, что интересно, он видел здесь и проблему, и её решение одновременно.
   Повторение надоедает, но и содержит в себе надежду (вскоре наступит перемена), не говоря уже о физиологической ценности опыта. Опыт повторения формирует рефлекс, а рефлекс, если довериться Ивану Павлову, - основа выживания. У Ослика не было причин не доверять русскому физиологу, к тому же Ослик и сам был - и натуралист, и собака в одном лице.
   Помимо прочего, приобретённый рефлекс как нельзя лучше вписывался в его идею об осязаемом поле: повторяясь трогать одно и то же, человек приобретает способность прикасаться мысленно. Осталось придать эффекту признаки реальной тактильности, и дело с концом.
   - Не знаю, Додж, - Ослик словно очнулся от летаргии, - мысли о повторяемости не выходят из головы.
   - Ария попугая, - ответила Додж. За окном послышался звук метлы. Дворник вновь взялся за своё. - Напиши книгу - и всё пройдёт, - добавила она.
   Добавила и, как чувствовала - спустя время Ослик действительно напишет роман (постмодернистский захватывающий роман), чем и закончится его "ария".
   Впрочем, случится это не завтра. Понадобится по меньшей мере с десяток лет, и то - как сказать. Истинная книга - что рукопись, от которой устал и к концу жизни уже ничего не хочешь. Во всём этом, мнилось, был некий смысл. А вообще странно - Эльвира изменилась. В эту ночь её не узнать. Она задавала вопросы, внимательно слушала и, казалось, думала. Не делала вид, что думала, а действительно думала, удивлялся Ослик, что следовало, в том числе и из её вопросов.
  
   Характер вопросов во многом определяет сущность человека - мысль проста и в целом известна. Известна любому и без Ослика. Но Ослик тем и хорош - размышляя о сложном, он предпочитал простые формы. Подчас наивные и даже смешные. Так смех и есть одна из составляющих ума. Вот и Додж туда же. В ночь на субботу она много смеялась, а в глазах у неё стояла печаль - идеальное дополнение (если не условие?) для взаимной искренности.
  
   Так бы всё и шло, надо думать, если бы не секс. Ближе к утру, увлёкшись Эллиным клитором, он вдруг пережил второе озарение за последние сутки: честность (а заодно и искренность) - во многом физиологическое явление. Именно там, на уровне рецепторов как раз и возникает прекрасная лёгкость освобождения ото лжи. Об этой "лёгкости", по сути, Ослик и мечтал.
   "И вновь рецепторы, - записал он, кончив, удобно устроившись у окна и приоткрыв жалюзи. - А если рецепторы, то, как и в случае с прикосновением (чтобы осязать - не обязательно трогать): чтобы не врать - не обязательно быть честным".
   Озарение не стало постулатом, зато добавило вдохновения. Постулатом же спустя время станет открытие учёных из Института мозга (Institute for Brain Science) в Сиэтле. Американские нейробиологи с помощью трёхмерных моделей, разработанных Исследовательским союзом "Аахен-Юлих" (Julich Aachen Research Alliance, Германия), обнаружат участки человеческого мозга, ответственные за искренность. Иными словами будет открыт и изучен биохимический механизм, в соответствии с которым человек или врёт, или нет (включая самому себе, что окажется наиболее ценным для Ослика).
  
   За окном накрапывал дождь. Стояло пасмурное ноябрьское утро. Ветер теребил облетевшие деревья, а дворник из Таджикистана теребил свои грабли, сгребая опавшие листья и наполняя ими мешок за мешком. Ослик поднял жалюзи, и что ж? Да ничего. Таджик управлялся. Он ловко стаскивал мешки в кучу и, казалось, не ведал печали: улыбался и то и дело названивал к себе в арык (или как там его - Ослик путался). В небе над "Китаем" завис вертолёт.
   "Красиво", - подумал Генри и тут же испугался - что он несёт!? Понятие красоты условно, интуитивно и неформально. Осенние листья - не повод, таджик - не причина, а вертолёт и вовсе - недоразумение (мало ли какой "новокос", по выражению Смит, летит на работу). Так и вышло: вертолёт вскоре скрылся, таджик убрался, а осенние листья, плотно набитые в мешки, прощались с жизнью. Красота же была в голове. Предметы, запахи, звуки, взятые из реальности (и в разное время), смешивались в сиюминутный образ - вот и вся радость.
   Дождь усилился, Ослик опустил жалюзи и вернулся к своим записям. "Чтобы осязать - не обязательно трогать. Чтобы не врать - не надо быть честным. А что до красоты, - заключил он, - то и она в голове".
  
   За размышлениями прошло утро. Ослик умылся, приготовил завтрак и поставил Fall Out Boy. Эльвира спала, укутавшись в плед, и во сне улыбалась. Патрик Стамп (вокалист FOB) признавался, что "хуже, чем сейчас уже вряд ли будет" (композиция "Dance, Dance" с альбома From Under the Cork Tree, 2005), а Ослик и соглашался с музыкантом, и нет. "Во всяком случае, - рассуждал он, - неопределённость добавляет надежды". Он сделал чуть громче, а когда Додж проснулась, кивнул ей и принёс кофе. К кофе он испёк картошки, сварил яйцо и изготовил сати (сметанный соус индийской кухни).
   - Изготовлено в России, - пошутил Ослик (и правильно сделал: время от времени лучше пошутить, а уж поймут тебя или нет - искусство воображения).
   - Под контролем SIS, - ответила Додж (имея в виду связи Генри с британской разведкой) и просияла, учуяв карри, приправу чатни и восхитительный запах печёных клубней.
   "It can"t get much worse" ("Хуже не будет"), - будто вторили Додж Fall Out Boy, а у Ослика в голове уже созревал "сиюминутный образ" его подруги. Образ за образом - из таких картин и складывается суть человека.
   "Липецкий картофель, приправа чатни и профессор из Ширнесса", - подумала Эля и тоже зафиксировала возникший образ (своего друга). Допив эспрессо, она притянула Ослика к себе и с минуту-другую не отпускала, будто прощалась с ним и формируя тем самым окончательный шаблон (паттерн) грядущих воспоминаний. Генри мысленно перенёсся на улицу к опавшим листьям, плотно упакованным в мешки. К вечеру за мешками приедет машина. Всё тот же узбек закинет их в кузов. Закинув, позвонит в свой арык (или как там его), а в небе над Солянкой вновь покажется вертолёт. Наутро всё повторится. Вот и думай.
  
   Мысли о повторении уводили всё дальше.
   Уводили всё дальше и, как выяснится, - не без пользы. К трём часам Ослик и Додж миновали Хохловский переулок, постояли у Чистого пруда и минут через десять подобрались к "Дому трёх композиторов" на Мясницкой. У входа в офис "Виртуального клона" их поджидала Вика Россохина - креативный директор, специалист по ноу-хау и модератор портала vik.ru. Вика полусидела на капоте BMW (BMW X8 с тонированными стёклами) и в задумчивости рассматривала улитку у бордюра. Улитка неспешно переползала тротуар. "Как бы не в последний раз", - подумал Ослик. Кто-нибудь да наступит - не пройдёт и получаса. Но нет - будто услышав Осликовы мысли, улитка повернула назад и в какой-то момент остановилась.
   Как и писал Джони Фарагут, у Vi были короткие волосы, чуть недовольное лицо, зато открытый взгляд и смешные щёки морской свинки. Щёки и вправду притягивали. Добавим к этому синие джинсы, зелёную куртку и кроссовки Adidas. Вика курила Vogue Menthe, а завидев Ослика и Додж, привстала, выкинула сигарету и помахала им. Из куртки у неё выглядывал мишленовский путеводитель (Ослик сразу же узнал обложку - как не узнать?) с надписью по-французски "Океания и Микронезия".
   - Здравствуйте, - обратилась к ним Vi.
   - Привет, - ответила Додж и обняла её.
   Невероятно - они, казалось, знали друг друга и вот повстречались после долгой разлуки. На секунду Ослик растерялся.
   - Hi, - промолвил он и тут же получил разъяснения.
   Да, они знакомы. Год или два назад Вика и Додж познакомились в Интернете как раз по следам скандала с Джони Фарагутом. Долгое время писатель незаконно проживал в Британии, его разыскивал Интерпол (хотя и не очень старался), а когда он попался, русские СМИ развернули настоящую пропагандистскую войну: Запад (и на ж тебе, своих мало?) - укрывает экстремистов!
   В принципе так и было. Поощрять РФ никто не спешил, а та, знай себе, преследовала инакомыслящих. "Никакой он не инакомыслящий, а самый что ни есть враг!" - талдычил Russia Today (новостной информационный канал, вещающий на весь мир). Тогда-то Додж и "проснулась". Она прочла "Магазин потерянной любви" Фарагута и, поняв что к чему, связалась с "Виртуальным клоном". Сначала из любопытства (не наврал ли Джони с персонажами?), а затем - из принципа: ЗАЧЕМ (невиновного человека упекли в тюрьму)?
   (Услышав "зачем?", Ослик встрепенулся и припомнил такую же надпись напротив клуба Fabrique в Москве. Огромная надпись "ЗАЧЕМ?" во всё здание красовалась там год, а то и больше, пока Генри учился в академии. Честно сказать, он любил эту надпись. К тому же, если постараться, её можно было увидеть прямо из казармы, где Ослик провёл добрую половину своей юности. И, правда, ЗАЧЕМ?)
   Все персонажи, о которых интересовалась Додж (Митя Захаров, Тайка Нефёдова и Vi) оказались совершенно реальными. Эльвира завязала переписку с Викой, и вот они встретились.
  
   "Весьма странные персонажи", - отметил про себя Ослик при первом знакомстве с ними, поднявшись в офис (офис под крышей и "планетарий", как называл его Джони).
   В центре под "небосводом" расположился Захаров. Он уставился в телескоп и крутил ручки (туда-сюда), не обращая ни малейшего внимания на гостей. У окна с видом на старинный особняк сидела Тайка и то ли плакала, то ли смеялась - не поймёшь, увлечённо разгадывая кроссворд. Из комнаты в комнату сновали чуть приторможенные люди, мелкие животные, а в воздухе парили птицы и насекомые.
   - Клоны, - заметила Vi, - хотите, потрогайте, - обратилась она к Ослику, и Ослик потрогал.
   Сначала кошку, - та уже тёрлась о его кеды (кошка писателя Шендеровича, пояснила Вика), - а затем и самого писателя - писатель как раз вышел на встречу и широко улыбнулся.
   - Осталось уговорить принцессу, - сказал Виктор Шендерович и указал на Нефёдову.
   "Неплохо", - подумал Ослик. Да и на ощупь Шендерович был как настоящий. "Вот бы такого папу", - в который раз уже размечтался Генри. Нет, с этими сумасшедшими он явно сработается.
  
   Так и вышло. Они быстро нашли общий язык и распределили роли. Ослик поставлял идеи, Захаров переводил их в привычные для ВК формы, а Вика строила схемы - как бы осуществить план. Нефёдова по обыкновению занималась продвижением, решала судоку (и давала уговорить себя). Нашлось место и Додж. Будучи опытным экономистом и человеком, далёким от искусственного интеллекта, она считала деньги и выполняла весьма важную для компании роль эксперта-обывателя. Незавидная, но, безусловно, необходимая роль, особенно в применении к IT-технологиям.
   День ото дня они сближались. Шло время.
   И вот в один из декабрьских вечеров (за окном мело, близился снегопад) друзья по традиции собрались в "планетарии" на Мясницкой за обсуждением деталей проекта.
   Вопрос касался нейрофизиологии и биомеханики кожи. Довольно старая тема, но крайне важная для выработки универсальных соглашений о тактильном поле, предложенных Генри Осликом. Сенсорный экран, "цифровая глина" (digital clay) и технология "гаптпад" (haptpad, от греч. hapto, прикасаться) остались в прошлом. На повестке дня были совершенно новые стандарты виртуализации, в том числе и стандарты осязательных интерфейсов. Но не суть.
   В какой-то момент Генри приметил на столике у телескопа внушительное собрание писем. Часть конвертов были стянуты резинкой (по пять-десять штук), остальные валялись как придётся. Казалось, письма кто-то собирался перечесть, да так и позабыл. Его интерес вскоре заметила Россохина, но лишь взглянув на письма, погрустнела. Тайка и вовсе старалась не смотреть туда. И тогда он обратился к Захарову.
   - Письма от Джони, - признался тот.
   Оказалось, Джони слал им письма из тюрьмы.
  
   Письма из тюрьмы - надо же! Как раз примерно от пяти до десяти писем в год. Для конспирации изгой отсылал их на адрес несуществующей подруги в Харькове. И правильно делал: отсутствие адресата - лучший способ быть услышанным. Переждав с неделю-другую в обшарпанном подъезде, письма отправлялись обратно на почту ("Почта Украины", читай - "России"), где тамошние почтальоны успешно выкидывали их на помойку: нет посылки - нет проблемы. На помойке письма подбирали бездомные, прочитывали их (в основном рассказы, подписанные неким Биёбони Махатмой Ричем) и относили вновь по адресу.
   Так бы всё и крутилось, если бы однажды люди, которым шли письма, не поняли что к чему. Они загуглили "Биёбони Махатма Рич" и постепенно (через блоги и форумы) вышли на "Виртуальный клон".
   История напоминала творчество Килгора Траута - вымышленного писателя из романов Курта Воннегута. Килгор, правда, в тюрьме не сидел, зато сам же и выбрасывал свои рассказы на мусорку. Их подбирали бездомные и таким образом становились, по сути, первыми (и последними) читателями безвестного гения.
   Джони не был, конечно, гением, но так или иначе письма стали доходить куда и требовалось. Получив отсканированные копии, Россохина распечатывала их (и выбрасывала в мусорку). Нет, не выбрасывала естественно, но и не особо радовалась. Ей мнился как бы преступный след во всей этой истории, да ничего не попишешь. Она добросовестно распечатывала и складывала письма в соответствии с датой отправления. Никто, не знал, что с ними делать - вот бумаги и лежали себе на столике у телескопа в Джонином "планетарии" под искусственным небосводом.
  
   Между тем там было из чего выбрать.
   На выходные Ослик взял письма с собой и, по правде сказать, зачитался. Вперемешку с рассказами шли небольшие отступления. "О том, о сём, - подумал про себя Генри, - но ни о чём конкретно". То Джони смотрит на воду, вытекающую из крана в своей камере, то сливает бачок и наблюдает за завихрениями в унитазе. Дальше следуют подробности (как бы мимоходом), а то и замечания. Вот одно из них: "Вода течёт и днём и ночью вне зависимости, открыт ли кран или закрыт". Спустя же абзац-другой можно было наткнуться и вовсе на чудо. "Что до завихрений, - например, - даже в унитазе они прекрасны". И так далее.
   Попутно Джони размышляет и о будущем страны. Размышляет, но опять же - не в явной форме, поскольку это запрещено, а через аллегорию, рассказывая, к примеру, о насекомых, в изобилии населяющих его тюрьму. "Будни насекомых неприметны, - пишет он. - Насекомые вполне счастливы, что и понятно: единственное, в чём они нуждаются - еда и секс".
   "Будет им и еда и секс! - заключает Фарагут в одном из писем. - Во всяком случае, руководство тюрьмы над этим работает, - не без иронии констатирует Джони. - Уже сегодня в тюрьме созданы все условия для гармоничного развития личности. Повсюду царят дисциплина и порядок. Заключённым читают политинформацию, у них есть спортивный зал и даже парикмахерская. Салон красоты в некотором роде. Салон красоты "Беллуччи"".
  
  Салон красоты "Беллуччи"
   Рассказ под таким названием Ослик обнаружил в письме, датированном 4 марта 2024 года. "На следующий день после выборов президента РФ", - подумал Генри и вряд ли ошибся - связь была очевидной. Президентом снова выбрали всё того же "Сукина" (Джони специально переврал фамилию, иначе письмо не дошло бы и до почтового ящика). Так вот, всё того же Сукина - гаранта еды и секса.
   Главный герой рассказа - русский эмигрант из Глостера (Великобритания), учёный и писатель, некто Гиласи Лошак, прибыл на родину повидаться с папой. Папа, как выяснилось, недавно умер, и Лошак попросту слонялся по Москве в ожидании обратного рейса.
   "Итак, - пишет Джони, - Лошак остался один. Но избавиться от этой мысли было непросто. Возвращаясь с выставки макраме у Лосиноостровской, Лошак вдруг подумал, как всё же бесполезна его жизнь. Он уже год или два ни с кем не переписывался, у него не было ни семьи, ни детей, он не привнёс ничего нового в науку, а в литературном плане терпел одно фиаско за другим, не говоря уже о макраме: искусство макраме он не постиг и теперь уже вряд ли постигнет".
  
   "Не слабо", - оживился Ослик. А ведь в тюрьме Джони явно не до плетения. "Далось ему это плетение, - читал Генри дальше. - Скорей бы в Глостер, размечтался Лошак и улыбнулся: в Глостере хотя бы тихо, мозг отдыхает, а захочешь суеты - два-три часа, и ты в Лондоне. ("Тауэрский мост", припомнил Гиласи композицию Земфиры "Небо Лондона".) И тут, миновав улицу Коминтерна и Янтарный проезд, Лошак наткнулся на салон красоты".
   Салон красоты "Беллуччи" - гласила вывеска как раз напротив кинотеатра "Арктика". Арктика в представлении Гиласи была бескрайней пустошью, что, в целом, правда. Согласно справочнику, Арктика примыкает к северному полюсу, включает окраины Евразии и Америки, а на её просторах мог бы с лёгкостью уместиться Европейский союз. Впрочем, Евросоюзу там делать нечего - в Арктике чересчур холодно, скудная растительность (в основном лишайники и мох), а из животных - преимущественно овцебыки и белые медведи.
   "Эти медведи ели что ни попадя и при случае могли бы съесть в том числе и Гиласи, - иронизирует Джони Фарагут. - Гиласи Лошака - учёного, писателя и отщепенца, покинувшего родину по велению души и то и дело возвращавшегося туда бог знает зачем".
  
   Зачем, в самом деле? Как ни странно, этот вопрос беспокоил и Ослика. Даже теперь, когда он, казалось бы, определился с целями "визитов" (визитов к доктору), Генри нет-нет, а и сомневался в своей теории. "Модель крокодила", как мы помним, основана на приращении страха, но ведь и приращение имеет некий предел. В этом месте Ослик как раз и терялся.
   Джони, видно, тоже непросто - с одной стороны у него Арктика, с другой - салон красоты. Тут что с Ириной Ясиной (Ослик на днях прочёл её "Историю болезни" и находился, образно говоря, в нежной коме). Рассеянный склероз Ирины Ясиной был, как Арктика, а беспомощность медицины - как салон красоты в Джониной интерпретации. "Добро пожаловать в "Беллуччи", - пишет Джони. - Но на этом и всё. В состоянии запущенной болезни любой салон предстанет волшебством. Одна вывеска чего стоит, а тем более такая".
   Генри заглянул в Интернет. Под фамилией "Беллуччи" там нашлись довольно любопытные (и столь же незамысловатые) персонажи. Среди них: Томас Кокширали Беллуччи - бразильский теннисист, Клаудио Беллуччи - нападающий футбольного клуба "Сампдория", ну и конечно Моника Беллуччи - фотомодель и актриса. Сеть пестрела её фотографиями в полуобнажённом виде (да в каком только виде не пестрела), но Ослик так и не понял, к чему всё это? Модель не только не возбуждала, но и убивала всякое желание. Эрекции - как и не бывало, короче.
  
   А вообще этот салон "Беллуччи" напоминал Россию. Он манил своим названием, а на поверку оказывался всё той же Страной Советов, которую Ослик застал ещё в детстве, о которой начитался будь здоров и которую наблюдал сегодня в реальности - спасибо, не надо. Парикмахеры, маникюрщицы и визажисты были всё теми же потомками рабочих и крестьян, так удачно (и, похоже, надолго) взявшими власть в октябре 1917-го ("запущенная болезнь"?). Восстанием в ту пору руководил Владимир Ульянов. Теперь же этим "салоном красоты" управлял его тёзка (и в той же степени жалкий тиран) - Владимир "Сукин".
   Вот что пишет об этом Джони. "Словно доктор в белоснежном халате из порнофильма, Сукин то и дело появлялся в кадре, приветствовал посетителей парикмахерской, шёл мимо, брал под руку Монику Беллуччи и занимался с нею любовью на глазах у восхищённых зрителей. Пара и в самом деле выглядела великолепно". И дальше: "Кондомы? Какие на фиг кондомы! Под шумные возгласы зрителей (включая футболистов, теннисистов и онанистов из РПЦ) Сукин и Беллуччи демонстрировали образчик истинной порнографии".
   Завершает рассказ довольно трогательная сцена, где самолёт Гиласи уже летит над Ботническим заливом, а сам Лошак, покинув наконец родину, переживает прилив вдохновения. Жизнь, лишённая вдохновения, - не жизнь, а вдохновение, между тем, - редкое чудо - даже мимолётное, не говоря уже о долгом и устойчивом.
   За иллюминатором проплывали облака. Они проплывали и снизу, и сверху, а самолёт будто стоял на месте и лишь покачивался от ветра. "Покачивается", - подумал Гиласи. "Мысль, надо заметить, довольно смешная, - пишет Джони Фарагут, - и она каким-то образом была связана с Иисусом Христом. Гиласи улыбнулся: как-то связана, но как - он не знал и, в сущности, не мог знать".
  
   Улыбнуться можно и без Христа (теперь уже Ослик подключился к мысленным диалогам Лошака и Джони). "Взять хотя бы салон "Беллуччи"", - рассуждал Генри. Этот салон то и дело приходил ему в голову, вызывая противоречивые чувства. Посмотришь, к примеру, и что? Салон как салон. Мало ли салонов красоты по всему миру. В любой стране (даже самой демократичной) возможна несправедливость. Но в том-то и дело - там она возможна как исключение. Как всплеск, упущение или досадная оплошность (тут и говорить нечего). Здесь же, на родине Гиласи (на родине Джони и самого Ослика) несправедливость возведена в ранг обыденности (друзьям - всё, врагам - закон). С виду - красиво (салон "Беллуччи"), а внутри - порнофильм.
  
   Непростые размышления. Спасибо Джони.
   Ослик так и видел его остриженную в тюрьме голову, склонившуюся над письмом. Джони будто писал ему последнее напутствие: "Здравствуйте, Ослик, - к примеру. - Интересный случай. Возможно, он заинтересует вас, а то и роман нап?шите (пауза). Возвращаясь как-то с выставки макраме, Гиласи Лошак приостановился у Янтарного проезда немного поразмыслить. И тут начался сильнейший снегопад. Постояв на метели минут пять или десять, он взглянул на своё отражение в окне напротив. И что ж? Из окна на него смотрело совершенно заснеженное существо с добрыми глазами и длинным носом, а сверху красовалась вывеска "Салон Беллуччи". С тех пор, припоминая это происшествие, Гиласи всякий раз улыбался. В его воображении возникал смутный образ абсурда. Довольно странный, заметим, образ - основанный на порнографии (безобидно и даже весело), но вместе с тем и коварный (лучше б он ничего не видел)".
   "Будто Гиласи захотел в туалет, - подумал вдруг Ослик, - искал его, искал, а когда огляделся - так он и был в туалете".
  
  
  IV. Вселенский туалет
  
  Плакал ли я? Говорят, плакал.
  (Курт Воннегут, "Колыбель для кошки", глава 121)
  
   Честно говоря, Генри так и воспринял Джонин рассказ про салон "Беллуччи" - как напутствие. Не осталась незамеченной и удивительная связь между ним и главным героем рассказа - Гиласи Лошаком. И тот, и другой были в некотором смысле непарнокопытными и относились к семейству лошадиных. К тому же оба покинули Россию, но мысли о ней не оставляли ни Ослика, ни Лошака.
   Напутствие? Прочитав рассказ, Генри чуть погрустнел, но также и пережил воодушевление. Ослик явно ощутил некую потребность в действии. Не стоять же ему бесконечно с добрыми глазами и длинным носом под двусмысленной вывеской. Да и образ абсурда, так или иначе, нуждался в детализации. Джони не мог этим заниматься, поскольку сидел в тюрьме, а Ослик не только был совершенно свободен (о такой свободе русский оппозиционер лишь мечтает), но и изначально, как мы помним, нацеливался на серьёзную работу. Он ещё раз пробежался по Джониным письмам, сделал пометки в своём планшете и кое-что отсканировал.
   Всё это нужно осмыслить. Над Осликом словно кружилось метафизическое облако, а он не знал, как понять его и что делать с ним. Налицо была проблема интерпретации. Салон красоты, выбранный Джони в качестве метафоры к РФ, и удручал, и настораживал. С формальной точки зрения Генри решал доказательную задачу, имел некоторую неопределённость с исходными данными, но спешил и уже подумывал о применении математической индукции.
   В действительности, может, не так уж всё и плохо? Много ли Генри знал о современной России, не говоря уже о Таможенном союзе или БРИКС? БРИКС и вовсе (как плач) - загадка, а о России, судя по всему, они с Фарагутом знали лишь в пределах МКАД. Тут что с картой - пока не увидишь территорию, карта воспринимается как образ. Весьма абстрактный и довольно сомнительный (тем более для исследования) образ.
   В лучшем случае - предмет искусства.
  
   Он вдруг припомнил мишленовский путеводитель у Россохиной в кармане. Как выяснилось, "Виртуальный клон" собирался уезжать из страны (давно собирался, но всё никак). Вика предлагала островные государства Микронезии (в частности, Кирибати), и никто как будто не возражал. "Да и что возражать? Кирибати - оффшор, - рассуждал Ослик, - оффшор с западной демократией и чуть недоразвитой экономикой, что даже к лучшему: будет где развернуться".
   Мишленовский путеводитель меж тем ассоциировался с путешествием. Мысль о путешествии так и напрашивалась: неважно зачем - лишь бы уехать (куда подальше). К слову, карты "Роскартографии" и в помине не привлекали (ни путешествием, ни как предмет искусства). Видно, Michelin что-то таки придумали, что волновало, теребило воображение и вызывало безудержное желание убраться в неизведанные края.
   Бывало, стоишь где-нибудь на Яузе, вспомнил вдруг Ослик (железнодорожная платформа в Москве), ждёшь электричку (чуть пьян) и смотришь вслед уходящему составу "Москва - Улан-Батор". В свете фонарей искрится облако снега (искрится и кружится), пахнет углем и еловой хвоей от "Лосиного острова". Ослик никуда не спешил и подолгу стоял у стенда с расписанием, рассматривая этот "Улан-Батор", мечтая оказаться в поезде (один в купе, за окном снег) и ехать себе - безо всякой цели и смысла.
  
   Теперь же, спустя годы, обнаружились и цель, и смысл. Генри не ошивался на Яузе (морозной ночью), он не был пьян, а с неба не падали звёзды, что и к лучшему - рассудок вызывает больше доверия. Он знал об этом не понаслышке. С наукой вообще проблема (тем более, с доказательствами) - здесь в цене здравый смысл. "Вечное сияние чистого разума", в своём роде. Он хорошо помнил этот фильм (Eternal Sunshine of the Spotless Mind, реж. Мишель Гондри, сценарий Чарли Кауфмана, в гл. ролях Джим Кэрри, Кейт Уинслет, США, 2004). Хорошо помнил, и ему вдруг сделалось не по себе: от любви не убежишь. Даже стерев воспоминания, ты всё равно влюбляешься в то же самое.
   Вероятно, и Россия была его любовью, заключил Генри, а немного спустя позвонил в РЖД и заказал билет до Улан-Батора: "На завтра, пожалуйста, 17 декабря, вторник. Обратно на самолёт. Нет так нет". На самолёт он купит на месте, там видно будет.
  
   Как Ослик и рассчитывал, ему досталось свободное купе в СВ вагоне (снег за окном, два одеяла, чуть приглушённый свет и, безусловно, всё тот же всеобъемлющий запах туалета). "Вселенский туалет", - вот первое, о чём он подумал, зайдя в вагон поезда Љ 006Ч "Москва - Улан-Батор". Несмотря на полумрак, Генри вскоре нашёл своё купе и, нырнув туда, немедленно закрыл двери. Запах туалета, однако ж, как был, так и остался.
   Он никуда не подевался и во Владимире спустя три часа. Напротив, - запах усилился. Запах стал более плотным, концентрированным и гнетущим. Ясно, что мозг приспособится, но и здесь требовалось время.
   Из Владимира Ослик позвонил Додж. Та не спала и, казалось, ждала.
   - Зачем ты уехал?
   Это "зачем?" теперь преследовало его. Голос у Додж был слегка отстранённый. Похоже, она и без Ослика знала ответ.
   - Не знаю, - соврал Ослик. Да и кто ж признается, что хотел (вот так - ни с того, ни с сего) на страну посмотреть? На этот "вселенский туалет", о котором давно уже всё известно и нет нужды в доказательствах.
   Между тем он хотел - хотел лишний раз убедиться, - что так и есть, и от предложения Додж сойти во Владимире отказался. Она вскоре приехала бы, у неё там родители, и они пожили бы у них день или два, а то и до выходных.
   Отказался, короче.
   - Как хочешь, - ответила Эля.
   Ослики весьма упрямы. Она знала об этом ещё с детства. "Упрямы, но вместе с тем и неприхотливы", - улыбнулась Додж, припомнив уроки биологии. При правильном распорядке дня осёл может работать в течение 8-10 часов с одним перерывом для кормления. Кормится же он и вовсе - в основном травой и кустарниками. Так что волноваться не стоит. Генри справится, решила Додж и отключилась.
  
   Выйдя на платформу, Ослик с минуту рассматривал свой вагон. Видавший виды немецкий СВ-вагон Waggonbau Ammendorf на девятнадцать мест (сделано в ГДР, Гёрлиц). Теперь же, выкрашенный в цвета российского флага, вагон будто отстранялся от своего прошлого, внушая гордость уже не за Германию, а странным образом, за Россию. Ничем, по сути, не обоснованную гордость: перекрасить вагон - проще простого. Ещё одна разновидность упаковки.
   Снег усилился. В киоске у подземного перехода Генри купил минеральной воды, две пачки Captain Black (cherise, со вкусом вишни), а у бабушки с тележкой - огурец, хлеба и сала. Солёный огурец размером с баклажан, чёрный круглый хлеб и сало, пахнущее чесноком на весь вокзал. Да что там вокзал - на всю страну.
   Чеснок здесь ели в любом виде. Им умилялись, им закусывали, добавляли в еду и лечили болезни. Будучи главным ингредиентом национальной кухни, чеснок давно уже стал частью менталитета (сначала советского, а теперь и постсоветского) - вкусно и полезно. Более того, пахнуть чесноком в России считалось "правильным" и заслуживало уважения. Те же, кто не пах чесноком, вызывали подозрение у окружающих. К ним присматривались, о них писали критические заметки в газетах, а при случае и нападали на них, обзывая гомосексуалистами, либералами и хомяками.
   Потасовки случались всё чаще. "Хомяков" арестовывали и судили. В ходе судебных заседаний люди, не пахнущие чесноком, признавались извращенцами, педофилами или даже изменниками родины. Их осуждали на длительные сроки и отправляли по тюрьмам. В тюрьмах же им нарочно давали чеснок и, если те не ели, - вновь избивали их, всячески глумились над ними и запирали в карцер.
  
   Ослик не хотел в карцер. Именно поэтому он и купил себе сала с чесноком. "Ешь на здоровье", - сказала бабушка с тележкой, а проводница, внимательно следившая за Осликом, одобрительно кивнула ему (лучше бы ты поел - меньше проблем с тобой будет).
   - Иностранный турист? - спросила проводница чуть позже.
   - С некоторых пор, - ответил Ослик, изображая акцент, и поехал дальше.
   Но не тут-то было. Спустя час проводница постучалась к нему в купе. Стояла ночь. Генри записывал дневник, то и дело справляясь с картой (карты Google) и листая "Википедию".
   - А поздравьте меня с Восьмым марта, - обратилась проводница.
   - Но сегодня не Восьмое марта, - удивился Ослик. - Вам скучно?
   Проводнице и вправду не спалось. Как выяснилось, её звали Лена. "Лена Гольц", - уточнила она. Гольц любила иностранцев и хотела если не секса, то хотя бы поболтать с ними.
   - С Восьмым марта, - улыбнулся Генри и пригласил её к себе. "Будет с кем поесть", - решил он. Ему и самому не спалось.
  
   Вагон заметно кидало. Поезд стучал колёсами и накренялся на поворотах. За окном светила луна, мелькали тени, а линия горизонта над полями (и лесами) будто изогнулась, демонстрируя округлость земного шара. "Вот и подружка нашлась", - подумал Ослик. К тому же и выглядела Гольц вполне обнадёживающе. По крайней мере, она не воняла чесноком, на ней были гетры в полоску (как у Клементины из "Чистого разума"), короткая юбка РЖД и, похоже, она не чуралась свободомыслия.
   - Не хотите - не ешьте, - сказала Гольц, - я и сама не ем чеснок.
   На вид ей было лет двадцать шесть - двадцать восемь, она родом из Облучья (Еврейская автономная область), окончила железнодорожный техникум в Биробиджане и с тех пор так и ездит на поезде. Сразу видно - Гольц следила за собой и страстно хотела на Запад.
   - Можно было бы и в Израиль, - призналась Лена, - но в Израиле кругом русские.
   - Так а где их нет? - возразил Ослик.
  
   И то правда. После двенадцатого года (после возвращения "Сукина") русские будто с ума посходили. Они не только разъезжались по свету, но и строились там. Строились в основном в Европе: сначала в Болгарии, затем в Турции (с видом на гражданство в ЕС), и пошло-поехало. Строились основательно и надолго.
   Строительные компании из России вполне успешно конкурировали с местными застройщиками, как, собственно, и русские покупатели не уступали европейским. Более того - цены на жильё в РФ давно уже были существенно выше, чем в Европе, а экономический кризис в ЕС затягивался, и больно ударял по всем без исключения гражданам. У русских же напротив: кризис затронул лишь беднейшие слои. Преуспевающие становились ещё богаче, и главным условием такого "успеха" была лояльность к режиму (не перечить начальству, никаких сомнений, никакого протеста).
   "Brown nose" - оживился Ослик. Именно "коричневые носы" разъезжались по свету. Нечистые на руку, смеющиеся над законом и равнодушные к чужой боли - "носы" не ведали страха. Они не бежали от репрессий, не бежали от несправедливости и не бежали от стыда. О репрессиях и несправедливости они и знать не хотели, а стыд считали уделом слабых. "Brown nose" вообще никуда не бежали и по-прежнему оставались гражданами России. "Лучшие люди страны", - умилялся Russia Today. Они также не сомневались, что русские лучше всех, а в друзьях у них были самые отъявленные режимы от ХАМАС до Беларуси. Образно выражаясь, "коричневые носы" расширяли ареал обитания, ощущая себя носителями "прекрасного".
  
   Вернулось и благостное отношение к советскому прошлому. Левая идея теперь не считалась зазорной. Не то чтобы "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", но противники Запада уж точно соединялись. К тому же, и с "капитализмом" более-менее всё утряслось. Никакого капитализма в России отныне не было (поигрались, и хватит). Тысячи предпринимателей лишились бизнеса, но не в результате честной конкуренции, а в ходе планомерной травли неугодных. Предприниматели (кто не сбежал) вязали варежки по тюрьмам. Какой уж тут капитализм! Коммунисты, "нацболы", "Левый фронт" и иже с ними торжествовали победу.
   К двадцатому году и вовсе - даже запрещённые в РФ леваки и нацисты стали вполне на подхвате. Они получили наконец свободу собраний (свою свободу собраний) и собирались теперь, где хотели и по любому поводу. Разрешение не требовалось.
   На собраниях они ели чеснок, клеймили буржуазию с евреями и бесконечно галдели об одном и том же: свобода, равенство и братство. За этим "братством", похоже, русские и разъезжались по свету. Им явно не хватало своих - они искали "братанов" и за рубежом. Искали и, ясное дело, находили. Мир вообще существенно "побрател", особенно в последние годы, и в основном на волне обострившихся экономических проблем.
   Как результат - необыкновенно возросла миграция населения. Люди искали счастья. Желательно "по-быстрому" и лучше деньгами. Не найдя "счастья" в одной стране, они приезжали в другую. "Не закрывать же границы", - размышлял Ослик.
   "Братаны всех стран, соединяйтесь!" - усмехнулся он. Вот и Лена Гольц: уехать на Запад - было заветной её мечтой.
   - Жаль Запад уже не тот, - констатировала она. - Кругом русские.
   Так что сало с чесноком они есть не стали, и вообще прикинулись двумя русофобами на необитаемом острове. Западная демократия переживала, пожалуй, самое суровое испытание после холодной войны - справится ли она с кризисом? Или правы всё же "сукины внуки" и лучший строй - это советский?
  
   "Строй, основанный на лжи и предпочитающий закону понятия. Так мы и познакомились с Леной Гольц", - запишет чуть позже в "путевом журнале" (с пометками на полях) Генри Ослик - профессор Ширнесского университета, исследователь и путешественник.
   Впрочем, не стоит заблуждаться - это не была какая-то особенная встреча. По мере отдаления от МКАД Ослику всё чаще попадались отчаявшиеся люди, мечтавшие слинять куда подальше, но не имевшие возможности это сделать. Сбежать из дурдома - ещё не значит устроиться как-то лучше, и главная трудность (трудность побега) заключалась именно в этом. Чтобы устроиться на Западе, у таких, как Гольц не было ни денег, ни образования, ни европейского менталитета, не говоря уже о языке. В российских школах, к примеру, иностранный давали ровно настолько, чтобы местные возненавидели его.
   Мало кто помышлял и о переменах. Даже само понятие "инакомыслия" вызывало недоумение, непонимание, а подчас и "ёб твою мать!". Те же, кто понимал - зачастую не представляли связи. И это было пострашней незнания языка. Люди не представляли, как связаны между собой свободомыслие и их удручённость. Да и о какой связи можно говорить, когда они путались даже в терминах. Под "свободой" они понимали, как правило, свободу поесть и поспать, а свою удручённость принимали как "кару божью" (и тут же молились о снисхождении к ним).
  
   Молилась и Лена Гольц. Но молилась по-своему и не как все. "Иисусом Христом" у неё был Чарльз Дарвин, а вместо Талмуда - "Происхождение видов" (Чарльз Роберт Дарвин, "Происхождение видов путём естественного отбора, или сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь").
   Как выяснилось, Лена украла книгу в местной библиотеке (что за чудо эти биробиджанские библиотеки!). "Да и как не украсть", - подумал Ослик, лишь только взглянув на неё. Книга вышла в начале девяностых, как перевод с шестого оригинального издания (Лондон, 1872) - в твёрдом переплёте с тиснением, настоящий фолиант (Санкт-Петербург, "Наука", 1991). Он видел такие в Интернете и, честно говоря, сам бы украл.
   - И о чём же ты молишься? - спросил он у Гольц.
   - О здравом смысле, - ответила та как раз на подъезде к Нижнему Новгороду, после чего они занялись любовью.
  
   За окном будто стоял на месте унылый пейзаж и лишь мелькали фонари полустанков. С крыш мело, а над столиком в купе красовалась надпись: "Путин - хуй". Под надписью стояла дата, непроизносимый ник и номер телефона. Судя по дате, надписи уже было больше десяти лет, и Ослик пригорюнился.
   В тринадцатом году его упекли в дурдом. Кое-кто из его друзей уже мёртв, а Путин - всё тот же "хуй" над столиком в купе. "Плакал ли я? Говорят, плакал", - припомнил он "Колыбель для кошки" Воннегута и от отчаяния прижался к Гольц. Прижался, обнял её всем телом и, убаюканный мыслями о будущем, уснул.
   Ему приснился дремучий лес. Ослик словно смотрел кино, но изображение всё время покачивалось, как часто бывало с пиратскими копиями в начале двухтысячных. Качались деревья, качались кустарники (трава и кустарники - излюбленная еда лошадиных), качалось небо, облака, луна, да всё качалось. И вдруг он понял, что качается и сам - будучи одним из множества осенних листьев ("Множество Мандельброта", - неожиданно подумал Ослик). С твёрдой поверхностью ветки он соединялся лишь посредством черешка, рискуя в любой момент упасть.
  
   Так и вышло. На подъезде к Кирову вагон резко дёрнулся, и Ослик упал (свалился с полки на истёршийся и выцветший от времени коврик), увлекая за собой испуганную Гольц - уроженку Облучья и верного адепта "дарвиновской церкви". Вагон всё дёргался, мир качался на своём черешке, а Ослик с Гольц лежали себе, словно два опавших листа посреди Кировлеса. Никакого леса тут уже и в помине не было. Зато Алексей Навальный (главный "гомосексуалист, либерал и хомяк") по-прежнему лишь писал твиты.
   "To tweet" в переводе с английского означает "чирикать". Вот Алексей и чирикал в надежде разбудить спящих. Правильно делал, что чирикал, не сомневался Ослик, но голос оппозиционера был до боли слаб - так не добудишься. Хорошо бы усилить громкость, но здесь как раз и возникала главная трудность: громкостью управляли официальные СМИ. Самые что ни на есть лояльные к власти СМИ с коричневыми носами из элитного дивизиона ("Первый канал", дальше по списку).
   "Можно, конечно, накидать листовок с воздушного шара, - не сдавался Генри, изобретая маркетинговые ходы, - но и с шаром непросто - ему вряд ли дадут взлететь, а ведь взлетать придётся не раз, и не два". Большой вопрос вызывали и сами листовки: вряд ли кто-то возьмётся их печатать. Издательства давно уже были подконтрольны власти и им никто не позволит "очернять" страну.
   "Что ещё? Нет, в самом деле, - а что ещё?" - задавался вопросом Генри, путешествующий поездом РЖД из Москвы в Улан-Батор, миновавший Киров, Балезино, Пермь и приближавшийся к Екатеринбургу (время прибытия 22:56, стоянка 27 минут, опоздание - 2 часа). "И вновь с опозданием", - вынужден был констатировать Ослик, да делать нечего - страну не выбирают. Тут вот что обидно. Несмотря на внешние признаки прогресса, - взять хотя бы рынок продовольствия (от голода умирала лишь незначительная часть населения), - Россия явно запаздывала с развитием в целом. Не зря говорят - в любое время найдётся своё средневековье.
  
   Интересный случай произошёл в Перми.
   Во время стоянки поезда (довольно продолжительной - видно, из-за опоздания) Ослик прогуливался вдоль состава (туда-сюда, сгущались сумерки), когда у почтового вагона ему повстречалась какая-то тётя с собакой. Вполне приличная собака (в отличие от хозяйки) - с добрыми глазами и, сразу видно, покладистая - сидела на задних лапах и пускала слюни. "Вот кому не позавидуешь", - подумал Генри; собаку явно дрессировали: прилюдно, без стеснения и в грубой форме. Собачница остервенело выкрикивала команды, а собака пугалась и лишь скулила.
   Пугался и Генри. Но вот что любопытно - у собачницы в руке был айфон, и если смотреть на тётю под определённым углом, могло показаться, что она не собакой командует, а настраивает голосовую почту.
   Тут-то Ослик и прозрел: если дура настраивает айфон, то почему бы айфону не настроить дуру? На здравомыслие, к примеру, о котором молилась Гольц (Чарльзу Дарвину) и о котором не первый год уже мечтал Ослик. По статистике около 90% населения РФ черпали информацию из "Гостелерадио". Примерно столько же пользовались мобильной связью, и имели если не айфон, то по меньшей мере какой-нибудь Nokia (за 600 рублей - в любом почтовом отделении, включая полустанки, так красиво мелькавшие за окном предыдущей ночью). "Примерно треть жизни среднестатистический житель РФ держал телефон у уха (переговорный пункт), но что самое важное - трубка прислонялась к голове", - радовался Генри, пересекая с запада на восток "загадочную" Русь.
  
   Ослик то и дело поглядывал на поля и леса из своего купе, подпрыгивал на ухабах и приспосабливался к запаху "вселенского туалета". Ложь - вот что напрягало его особенно. Как выяснилось, не было даже Тунгусского метеорита (русские всё придумали). Был мощнейший взрыв - как следствие разлома земной коры. К тому же не в первый раз. До 1908 года землетрясения здесь случались и раньше, включая гигантский выброс породы около 25 миллионов лет назад.
   Ложь угнетала, давила, но поражало другое - с какой лёгкостью люди велись на обман. За окном проступили Уральские горы. Издалека они выглядели обыкновенной возвышенностью, но по мере приближения к Екатеринбургу становились всё выше и правдоподобнее. Может и Ослику удастся приблизить ложь? Приблизить её как можно ближе к человеческому сознанию и желательно на расстояние колеблющихся нейронов в головном мозге (у всё того же русского).
   - У русского? - переспросила Гольц при очередном визите к Генри.
   - У русского, - ответил тот, полный оптимизма и с некоторой иронией. - Но не у среднестатистического жителя России, а у самых что ни на есть реальных граждан.
   За окном как раз показались люди. Вероятно, это были крестьяне - жители ближайшей деревни. Они стояли у кладбища, устроенного посреди колхозного поля (с виду - человек двадцать) и прощались с усопшим. Усопший был их односельчанином и теперь отправлялся на небеса. Пастырь читал молитву, но дети (да и взрослые большей частью) в гробу видали этого пастыря с его молитвой и оживлённо махали проезжающему поезду. Помахал им и Ослик, а Гольц подсела к нему и взяла за руку. Её смена подходила к концу. На ночь она останется у него, и до Омска (прибытие в 11:24) они проведут незабываемую ночь. Генри будет поглощён своими ноу-хау, а Лена, будто свод демократических ценностей, сыграет роль противовесов в его потугах к всеобщему пробуждению.
  
   Отныне Ослик делал ставку на мобильную связь.
   Заметим, - не на мобильный Интернет (кто хочет, пусть чатится на здоровье), а именно на мобильное устройство с минимальной функцией телефона. По замыслу Генри, при очередном соединении абонентов те должны будут получать некий сигнал, воздействующий на мозг, а именно - на участок мозга, ответственный за искренность. К тому времени учёные из Institute for Brain Science в Сиэтле уже занимались схожей задачей и были близки к ряду важнейших открытий. Таким образом, Осликова идея с "полевым гаджетом" существенно продвинулась.
   Идея нуждалась в практическом обосновании, и он тут же связался с Россохиной. Ослик вкратце изложил ей суть и уже на перегоне "Новосибирск - Тайга" Вика прислала ему необходимые данные от нейробиологов из Сиэтла и даже подготовила специальный бизнес-план. Как Генри и просил, план учитывал не только "мобильное воздействие на мозг", но и его проект относительно "осязаемого поля". Ослик получил также трёхмерные модели Julich Aachen Research Alliance и электрические характеристики GSM.
   Так что "Виртуальный клон" тоже не терял времени. Россохина помогала Генри, Тайка и Додж разгадывали кроссворды, а Митя Захаров готовил их переезд в Бикенибеу (атолл Тарава, Республика Кирибати).
  
   У Красноярска поезд притормозил, да так и простоял в степи час или больше. Наступало утро. Гольц тихо спала в купе у Ослика, а тот сидел себе за столиком ("Путин - хуй") и смотрел, как занимается заря.
   Рассвет в этой части страны заметно отличался от более привычного для Ослика рассвета в Европе. Солнце выглядело чуть крупней (вероятно, из-за оптического обмана), да и зарево казалось чуть более кровавым. С этим обманом одна беда. "И чтобы преодолеть его, - размышлял Генри, - явно недостаточно суда над его устроителями, как и вообще какого-либо суда". Красный террор, сталинские репрессии и путинский возврат к советскому порядку воспринимались большинством русских (включая, к несчастью, и интеллигенцию) как данность свыше - "и нечего тут судить". Люди рождались во лжи, жили с нею и умирали так же.
   Похоже, здесь требовалось нечто большее, чем Нюрнберг или Гаага (международный уголовный суд). Некая мутация, что ли? "Метафизическая мутация, - записал Ослик на корешке "Происхождения видов", - пожалуй, единственная возможность восполнить недостаток сознания".
  
   Наконец-то их поезд прибыл в Красноярск.
   Довольно красивый вокзал, но ни киоска, ни бабушки с огурцом здесь не было. На платформе ошивались человек пять бездомных, да трепетались на ветру чёрно-коричневые ленты, привязанные то там, то сям к выступающим предметам. Бросалось в глаза также граффити на заборе: контуры Красноярской ГЭС на фоне реющего триколора и надписью внизу: "ПУТИН, РОССИЯ, ПРОГРЕСС". Над ГЭС простиралось бескрайнее небо, а в космосе летали (и кружились) спутники связи.
  
   Выйдя из вагона, Ослик потянулся, подошел к валяющемуся у приступка человеку и спросил, как он тут?
   - А вам-то какое дело? - ответил вопросом на вопрос мужчина. Совсем не старый ещё мужчина (лет 35, судя по манерам) и провонявшийся чесноком.
   И то правда. Какое ему на фиг дело? Не зря Чарльз Дарвин никак не решался на публикацию "Происхождения видов" - а не убьёт ли он Бога? Нет, не убьёт. Коммунисты в СССР, к примеру, очень надеялись на это и даже популяризировали дарвинизм как учение, и что ж? Едва Ослик отошёл, бездомный перекрестился, напел молитву и, "поджав хвост", переключился на своё.
   В который раз уже Генри убеждался: русский человек, как никто другой, ощущает себя прежде всего животным, а Бог в представлении русского того и хотел. В немалой степени такому представлению способствовала и РПЦ. Будучи de facto неотъемлемой частью государства, РПЦ заботила не столько вера в Иисуса Христа, сколько во Владимира Путина. "Сукин" же, как ни в чём не бывало, отрицал слияние государства с церковью, настаивал на светскости РФ и вообще "ходил в белом". Молитесь кому хотите, короче.
   В том-то и дело: молиться против "Сукина" мало кто осмеливался. Pussy Riot уже помолились как-то, и что толку? Их смелое выступление в "главном храме страны" не получило, как мы знаем, широкой поддержки. Разве что реплики в Интернете (в основном, осторожные, а то и заискивающие с властью), надпись на спине у Мадонны ("PUSSY RIOT"), да открытые письма Пола Маккартни, так и оставшиеся без ответа.
  
   Остаток пути прошёл спокойно, если не считать новостей из Лондона. Звонок раздался глубокой ночью неподалёку от Слюдянки. Позади остался Иркутск - пятый по величине город Сибири, расположенный в полусотне километрах к западу от Байкала. Традиционное место ссылки политзаключённых в царской России и крупнейший в РФ центр землетрясений.
   Ежегодно здесь регистрируется около трёхсот землетрясений до 4 баллов. Землетрясения интенсивностью 6 баллов происходят каждые 15 лет, интенсивностью 8 баллов - каждые 100. Последнее землетрясение мощностью 10 баллов произошло в 1862 году с эпицентром у озера Байкал. Тогдашние толчки вызвали волну цунами высотой 2 метра. С городских церквей падали кресты, сами собой звенели колокола, а на Ангаре трескался лёд, если верить исторической хронике.
   Ослик дочитывал "Пагубную самонадеянность" Фридриха Хайека, когда вдруг услышал в телефоне голос Софи. Собака была явно встревожена, что и понятно: Наша Лобачёва после очередного предложения Клода Вулдриджа (выйти замуж) уехала из Лондона. Куда - неизвестно. Собака казалась растерянной: "Что делать?"
   - Ничего, - ответил Ослик.
   Да и что тут ответишь? Люди вечно бегут, в том числе и от любви. Генри отчётливо представил Вулдриджа, бьющегося в истерике (счастливой и не очень). Но не так уж и страшно: пройдёт время - он поутихнет, да и Наташа свободна (не вязать же ей варежки, в самом деле?).
   - В самом деле? - переспросила Собака и отключилась.
   - Что-то случилось? - включилась Гольц.
  
   На землю облако опустилось.
   Пролетела ракета мимо,
   Приземлился корабль в пустыне,
   Ничего не случилось.
   В корабле сидят два пришельца.
   В головах у них чистый разум.
   И покачивается антенна,
   Что гербера в цветочной вазе.
  
   К моменту прибытия в Наушки (пограничная с Монголией станция) Ослик и Гольц необыкновенно сдружились.
   Странное дело - ведь, по сути, им хватило трёх дней и Дарвина. Что до Дарвина, кстати, - ничего странного. Его идеи, может, и не бесспорны, но тем не менее там есть система. "Механизм", как любил повторяться Ослик, и этот механизм работал: чтобы стать человеком, надо пройти путь животного. Ослик и Гольц явно прошли и в окружении соотечественников ощущали себя инопланетянами.
   Генри будто коллекционировал инопланетян.
   В Наушках Гольц помогала таможенникам (стоянка - два тридцать пять), но опять же - держалась достойно и отнюдь не выглядела пограничной собакой. То же повторилось и в Сухэ-Баторе, правда, по времени существенно меньше (монголы и выглядели куда приличней), после чего всё стихло.
   Поезд миновал Дархан, Лена и Генри закрылись в купе и остаток пути прозанимались любовью, словно в последний раз и как если бы знали, что никогда больше не увидятся.
  
   На деле же всё выйдет иначе.
   Уже к лету Гольц успешно эмигрирует - сначала в Британию, затем во Францию. К двадцать девятому году Лена с отличием окончит Сорбонну (Университет Париж I), а в тридцать шестом мы узнаем её как Катю Смит - маркетолога и дизайнера Matra Marconi Space. Не то чтобы головокружительная карьера, но в любом случае Гольц прошла-таки свой путь (от животного, условно говоря, к человеку). Спасибо Дарвину - механизм работал.
  
   Двадцать третьего декабря, проведя ночь в отеле местного аэропорта, Ослик покинул Улан-Батор и уже к вечеру благополучно вернулся в Москву. Впереди его ждал Сочельник и прекрасная новость: Джони Фарагут сбежал из тюрьмы и инкогнито вернулся в свой "планетарий" на Мясницкой.
   Пришли новости и от Лобачёвой. Подобно Ослику, решившему прокатиться по России, она решила прокатиться по Великобритании. Прокатиться, а заодно и подумать, как ей поступить с Вулдриджем. Впрочем, и разница понятна: если Наташа бежала от любви, то Ослик, напротив, - ездил за любовью.
   Ездил, ездил, но так и не найдя её, вернулся назад.
  
  
  V. Ингрид Ренар (30.03.2036, воскресенье)
  
   Вернулась, как мы знаем, и Ингрид Ренар. Вернулась, правда двенадцатью годами позже, и не из Улан-Батора в Москву, а из Портсмута в Лондон.
   Стояло 30 марта, воскресенье.
   Вчера они с Осликом и Энди в последний раз посетили Tate Modern: открыли выставку "с чукчами", сдали дела и распрощались. Ослик сразу же уехал в Ширнесс, а Ингрид и Энди отправились в Johnny Pub у Национального театра (National Theatre), где провели полночи в блаженном угаре.
   В блаженном угаре? Роман "Holy Smoke" ("В блаженном угаре") сестёр Кэмпион (Анна и Джейн Кэмпион) она запомнила ещё из колледжа и с тех пор не выносила ни Шиву с Буддой, ни Иисуса Христа с Аллахом, ни даже Каспера ("дружелюбное привидение" из фильма "Каспер", Casper, Universal Pictures, США, 1995). Суеверие и религия угнетали её. Лучше уж Johnny Pub у Национального театра - тут тебе и удовольствие, и никаких терзаний. Ослик прав: до неба рукой подать, если знаешь дорогу.
  
   Наутро Ингрид сварила кофе, вышла на улицу (не спалось), но вскоре вернулась, да так и просидела дома за чтением Осликовой рукописи. Честно говоря, события последних дней лишь добавили загадочности образу Генри, так что чтение шло на пользу. По меньшей мере, прояснились некоторые детали его жизни, а как известно, зачастую как раз детали формируют общее представление. Насколько она понимала, в этом и заключался механизм математической индукции: доказательство общего на основе частных наблюдений.
   К слову сказать, Ослик тоже использовал этот метод. Взять хотя бы его путешествие из Москвы в Улан-Батор. Про эту же "индукцию" были и письма Джони Фарагута. Эти письма, по сути - сплошь обобщения. В приложении к рукописи Ингрид нашла с десяток Джониных писем - старательно отсканированных, с комментариями на полях, а некоторые и с иллюстрациями.
   Обобщение? "Обобщение - древнейший метод натурфилософии", - размышляла Ренар ("philosophia naturalis" - предтеча современной науки от античности до классической физики XVIII века, система законов естествознания, сформулированных, в основном, умозрительно). Когда вам говорят, к примеру, что в стране нет политзаключённых, а по тюрьмам сидят лобачёвы и фарагуты ("изменники родины"), - как тут не обобщить (детали)?
  
   Подобных же деталей хватало.
   Взять хотя бы диктаторов (здравствуйте, Башар Асад). Ингрид не знала ни одного "асада", за которого не вступились бы сначала СССР, а затем и РФ с Таможенным союзом (деталь так деталь, не правда ли?).
   Или те же Беллуччи с Депардьё, устроившиеся в России - только бы не платить налогов. Можно вспомнить и "правозащитника" Сноудена (Эдварда Сноудена, бывшего сотрудника ЦРУ, объявленного в РФ "диссидентом"), раскрывшего секреты национальной безопасности США и которого приютили русские. Да кого они только не приютили? Отовсюду в страну съезжались самые что ни на есть отбросы общества.
   Чем не детали? "Искрящиеся детали вроде снежинок, из которых сложен снегопад", - усмехнулась Ингрид (как тут не обобщить?).
   К тридцать шестому году Таможенный союз занимал треть суши, но производил не более 5% мировой продукции и выживал лишь благодаря экспорту ископаемого сырья. Около 90% населения Союза понятия не имели о своих правах. Иначе говоря, их всё устраивало. Как и писал Ослик, они осознавали себя животными, пахли чесноком и радовались жизни. Процент "животных" из года в год возрастал, что тоже, в сущности - детали: приличных людей сажали в тюрьму (их становилось всё меньше), отсюда и процент "животных".
  
   Удивляло как раз другое - с какой лёгкостью (и как эффектно) Ослик отыскивал друзей. Он, и вправду, будто коллекционировал изгоев.
   Взять того же Фарагута или, к примеру, Смит. Ещё в четверг Катя Смит с увлечением рассказывала Ингрид о галактиках, звёздах и планетах, о новых способах передвижения в космосе (да о чём только не рассказывала?), а теперь же выяснилось, что Смит и не Смит, а Лена Гольц из Облучья. Проводница в поезде "Москва - Улан-Батор", с которой Ослик сдружился, и которому хватило трёх дней (с Дарвиным), чтобы понять, что к чему. "Всё те же детали, - размышляла Ингрид. - Искрящиеся детали вроде снежинок, из которых сложен снегопад".
   При мысли о снегопаде Ренар выглянула в окно. С неба сыпалась крошка. И не поймёшь сразу - снег ли, дождь? "А Хули", - припомнила она роман русского писателя Пелевина (то ли про животных, то ли про людей - Ингрид толком и не разобралась). У подъезда стояла брошенная машина. Который месяц уже стояла. Стояла и поглядывала себе исподлобья, чуть улыбаясь смешным радиатором. Одно колесо у машины было спущено, другие пока держались. Хотя, как знать? Колёс с обратной стороны Ингрид не видела. Машину засыпало снегом, а снизу она изрядно проржавела.
  
   Машины? В целом, Ослик любил машины.
   Что же касается машин в России - то тут отдельная история. Он, конечно, любил и автомобили с русскими номерами, но с оговоркой. Не те, которые ездили на красный, само собой (а в России на красный ездили сплошь и рядом). Не те, которые сшибали людей на остановках и тротуарах. И понятно, не те, которые "выдвигались" то на Берлин, то на Нью-Йорк. Эти машины вызывали лишь отвращение.
   Ослику же нравились другие. Машины, брошенные в переулках, к примеру. Припаркованные где ни попадя и позабытые. Усыпанные жёлтыми листьями, мокрые, ржавые, неухоженные, с разбитыми радиаторами, но всё ж таки улыбающиеся, и как будто счастливые, что их наконец оставили в покое. Этих-то "свободных" Ослик и любил. Он мог часами смотреть на них, а затем воссоздавать по памяти - как правило в гуаши, складывая живописные зарисовки, или на бумаге и touch screen, сочиняя небольшие эссе и рассказы.
   Тут же и эссе нашлось.
   Ингрид отошла от окна, пролистала Осликову рукопись, и на ж тебе - расхохоталась. Эссе называлось "Автомобилисты и гомосексуалисты".
   Довольно примечательная работа, где Ослик вывел образы двух машин - одна воплощала Госдуму (к зеркалу заднего вида у неё был привязан и трепетал на ветру закон о запрете гомосексуализма), а другая машина изображала как раз этот самый гомосексуализм. Госдума мчалась по Ленинскому проспекту, сбивая пешеходов и ограждения, а гомосексуализм стоял в подворотне, усыпанный листьями, проржавевший и с разбитыми фарами. "Ежегодно, - пишет Ослик, - по вине автомобилистов в России погибает примерно 120 тысяч человек (что составляет около 75% от всех погибших в ДТП)".
   А теперь финал: "По вине гомосексуалистов не погибает никто. Более того, - Ослика, казалось, не остановить, - тысячи гомосексуалистов и лесбиянок дарят друг другу счастье! Если, конечно, до того их не задавит какой-нибудь автомобилист", - заключает Генри (эссе датировано июнем двадцать девятого года).
  
   Странное дело - Ингрид внезапно захотелось потрогать машину, брошенную под её окнами (усыпанную листьями, проржавевшую и с разбитыми фарами), что она и сделала. Ренар оделась, взяла фонарик и вышла во двор. Потрогав машину, она принюхалась - та пахла бензином, дедушкиным гаражом и моторным маслом Shell Helix (прекрасное масло, Ингрид и сама пользовалась таким, когда водила). На ощупь машина была холодной, мокрой и немного мягкой от тонкого слоя наледи.
   Наледь таяла под пальцами. Ингрид заглянула в салон. И что ж? Там сидел Ослик! Он сидел прямо, чуть опустив голову, будто задумавшись, и отрешённо улыбался. На мгновение Ренар испугалась и даже вскрикнула, но тут же и успокоилась. До неё вдруг дошла комичность ситуации. Ослик кивнул, открыл дверь и предложил Ингрид присесть. Ингрид присела. Сидение было холодным, а к запаху бензина и масла добавился ещё и запах сигарет. Знакомый уже к тому времени запах Captain Black и едва уловимый аромат эспрессо.
   - Кофе? - удивилась Ингрид.
   - Кофе, бутерброды и сигареты, - ответил Ослик.
   Он вынул из сумки термос, кофейную чашку с надписью "Caff? Hausbrandt" и пакет с бутербродами (ветчина, сыр, оливки). Ингрид взялась за еду, а Ослик всё поглядывал на неё, не скрывая любопытства и, казалось, ждал продолжения.
   - Откуда ты взялся?
   Оказалось, он давно уже привязался к этой машине. Время от времени Генри приезжал сюда, забирался внутрь и подолгу сидел, размышляя о том, о сём.
   - О том, о сём? - Ингрид потянулась за термосом.
   - О том, о сём, - подтвердил Ослик. - Мысли ни о чём, как правило, самые продуктивные. Спустя время они видятся всякий раз иначе, а иногда и обретают смысл.
  
   Снежная крошка постепенно сменилась дождём, и тот застучал, то усиливаясь от ветра, то затихая. Застучал по крыше, ударяясь о капот, о стекло, и вообще - ударяясь, как будто крошечные метеориты проникли в голову и устроили там новое исчезновение видов.
   Эти "мысли ни о чём" Ослик и впрямь считал весьма ценными, полагая, что как раз бессознательное во многом определяет и само здравомыслие. Его убеждение вполне согласовывалось в том числе с идеями Фридриха Хайека (Friedrich August von Hayek, 1899-1992, австрийский экономист, сторонник либеральной экономики, лауреат Нобелевской премии). Хайек рассматривал свободный рынок не как особое изобретение человека, а исключительно как естественное явление. Ценообразование, к примеру, он сравнивал с языком, а бесспорный прогресс капитализма относил, опять же, - на счёт особенностей физиологии человеческого мозга.
   В своей работе "The Sensory Order" (семантически - "естественный порядок", 1952) экономист даже предложил гипотезу-основание для будущей технологии нейрокомпьютеров (опередив самого Дональда Хебба - главного изобретателя искусственных нейронных сетей).
   Ингрид слушала и удивлялась: Ослик из ничего мог сделать захватывающую историю. Вот с кем не соскучишься. К тому же, он соединял, казалось бы, несоединимые понятия.
  
   Тут-то и случилась "воскресная" интрига: к концу рассказа о "естественном порядке" выяснилось, что Ослик в машине - вовсе не Ослик, а его в некотором роде клон. Достоверная копия - вполне разумная, материальная и осязаемая.
   Через минуту явился и реальный Генри.
   Он вышел из BMW, припаркованной метрах в десяти, у детской площадки. Держался чуть скованно, с лёгкой иронией (как обычно), а на этот раз ещё и с букетом гербер. Герберы, словно подсолнухи у Ван Гога, тянулись каждая в свою сторону, воссоздавая весёлый хаос, и так же как у Ван Гога, два или три цветка уже подсохли.
   У двери он попросил Ингрид выключить телефон. Ингрид выключила - клон тут же исчез, а Ослик преспокойно занял его место. Как ни в чём не бывало он устроился на водительском сиденье, опустил руки на руль и в задумчивости уставился перед собою.
   - Вряд ли ЕГО можно назвать клоном. Тактильное поле, - промолвил Ослик и, будто очнувшись от мыслей, протянул Ингрид "подсолнухи".
   - А бутерброды? - спросила Ренар.
   - И бутерброды, и кофе - тоже образ, - ответил Генри. - Осязаемый образ. То, в чём нуждается любой, а испытывая голод, тем более. - Он взглянул на Ингрид и вдруг рассмеялся (искренне и как-то с нежностью даже).
  
   Стало быть, Ингрид и ела, и нет. На вкус еда ничем не отличалась от обычной, лишь приятное ощущение лёгкости, и то - она вряд ли заметила бы, не появись реальный Генри. Да и был ли он реальным? - поди разберись теперь.
   Ренар надеялась - был. Тут, что с опытом Стэнли Миллера, пытавшимся воссоздать происхождение жизни в лабораторных условиях. Вместо "жизни", как известно, Миллер получил пять аминокислот, зато каких (!) - пять из двадцати белковых молекул, обязательных для синтеза ДНК. Таким образом, опыт поставил точку в вопросе о естественном происхождении живого из неживого. Иными словами, Ингрид оставалось довериться эксперименту, что она и сделала.
   По сути, Ренар и сама могла оказаться лишь опытом. Пусть так - и всё же опыт выглядел интригующе. Образно говоря, пять аминокислот Миллера сделали своё дело и, как минимум, вдохновили научное сообщество. Спустя час Ослик и Ренар вышли из машины, прошлись по Victoria Street и вернулись к подъезду её дома.
   - Останешься? - Ингрид и хотела, и нет.
   - Пожалуй, поеду, - Ослик выглядел чуть потерянным. Герберы по-прежнему изображали странное веселье. Напоследок он обнял её, и они расстались.
  
   "Прогулялись - так прогулялись", - мелькнула мысль. Ингрид поднялась к себе, поставила герберы в воду и приняла душ. В сущности, размышляла она, за четыре миллиарда лет эволюции человек так и не понял - зачем живёт. Наиболее конструктивные вопросы на этот счёт, так или иначе, "проскакивали" смысл и сводились к возможности. Именно к возможности (включая возможность жизни в экстремальных условиях войн, нищеты, политической диктатуры, в условиях неизлечимой болезни, эпидемий, душевных страданий, под землёй, на небе и в космосе).
   Другими словами, всё это время человек осознавал себя преимущественно животным, а то, что мы называем "человечностью" (имея в виду мораль, нравственность, права человека и т.д.) было лишь проявлением его биологической приспособляемости.
   Выйдя из ванной, Ингрид укуталась в плед и включила Шопена. Человек, как мог, приспосабливался к непростым условиям социума, а порой и доходил до абсурда (чего не сделаешь, чтобы выжить). Русские, к примеру, до сих пор освящали свои космические ракеты, надеясь на помощь Иисуса Христа. Ракеты же, как и прежде, то взлетали, то нет, но суть не в том. Сама по себе возможность "взлететь" расценивалась соотечественниками Циолковского исключительно как заслуга правящего режима (а не инженера, рабочего или пусть бы даже Фредерика Шопена, мазурки которого так вдохновляют). Иисус Христос, конечно, тоже старался, но, не будь режима (что следует, в том числе, и из проповедей Патриарха Московского), - не было бы и Иисуса Христа. Одно вытекало из другого, а власть и рада была: ракета всё равно взлетит, так что сиди и не рыпайся - Бог есть.
  
   Те же, кто "рыпался", искали уединения. В представлении Ренар это были изгои вроде Маркуса (больного голубя, притаившегося под навесом у Хитроу), или изгои, как, например, Борис Березовский с Нельсоном Манделой из первой части романа, ну и, конечно, изгои в образе "опавших листьев", о которых поведал в одном из писем Джони Фарагут (узник совести). Поведал метафорически, испытывая условности тюремного заключения, но всё ж таки поведал.
   "С осени два листа, обнявшись, лежат, - писал Джони. - Так они и падали (с Земли). Став же частью космического пространства, листья обратились в астероиды, путешествующие по галактике и несущие в себе воду. Примерно три четверти земной воды имеет космическое происхождение".
   Увлёкшись этими "листьями" во время своей поездки из Москвы в Улан-Батор, Генри перенёс их на холст и включил отдельным фрагментом в работу "Математическая индукция" (часть III). Фрагмент включал два жёлтых листа, припавших к земле и нанизанных на молодую колючку. Колючка покачивалась на ветру и будто летела в космическом пространстве, разбрызгивая вокруг себя воду (или, как знать, - жидкий метан, к примеру, а то и сперму - художника ведь и не поймёшь сразу).
   Ясно, что понятие "жизнь" до сих пор расплывчато и неформально. Ингрид заложила страницы флаером незнакомого ей кафе в Челси ("Клубнично-йогуртовый торт БОТАНИКА", значилось там) и позвонила Энди Хайрс.
  
   Энди ответила не сразу, и когда ответила, голос у неё был слегка возбуждён, а в трубке завывал ветер, слышался медвежий рык и взволнованные крики людей. Как выяснилось, Энди путешествовала по Ямалу (полуостров Ямал в России).
   - Ямал - это нечто, - засмеялась она, и Ренар показалось, что застала Энди за сексом.
   На самом деле, Энди не теряла времени и вовсю использовала возможности нового проекта CVI, представленного на выставке Avant-gardes Solution в Индонезии. Проект (на удивление захватывающий) имитирует "материализацию" образа в ходе телефонного соединения. System of Rainbow Hoax, rainbow (SRH rainbow, "Система радужной мистификации", условно - "Радуга") воссоздаёт виртуальный образ, а затем через корпус гаджета и нейроны мозга вызывает эффект физического присутствия, включая осязание, запах и воображаемый акт.
   При подключении дополнительных опций абоненты могут переместиться в любую точку не только в пространстве, но и во времени. Демонстрационный пакет "Радуги" Энди получила из рук самого президента Club of Virtual Implication - Дмитрия Захарова (Митя Захаров, в прошлом приёмщик брака, а сегодня - успешный предприниматель).
   Распрощавшись с Tate Modern, Энди вдруг подумала об искусстве аборигенов - вот и решила взглянуть на них (хотя бы виртуально - а как они там?), в том числе и на русских ямальцев.
   - И как они? - спросила Ингрид.
   - С виду как чукчи, - ответила Хайрс. - Живут понемногу, у них сегодня охота на медведя. Белые медведи тут редкость - так что аборигены стараются.
   Ямальцы и вправду старались. Они кричали, ругались (ёб твою мать!) и всё заманивали медведя в западню.
   - Хочешь, подключу? - Энди явно испытала уже не один "оргазм" и хотела продолжения.
  
   Ингрид прошла регистрацию в "Радуге" и вскоре очутилась на Ямале. В его северной части, неподалёку от Дровяной и километрах в пятидесяти от Белого (остров Белый - известный своей метеостанцией и термокарстовыми озёрами, население на острове отсутствует).
   На мгновение Ренар будто потеряла сознание, да так и застыла в "предрассветной" ночи посреди мхов и лишайника. Справа открывалась ледяная пустошь, а небо озарялось зеленоватым свечением полярного сияния. Спустя секунду включились остальные имитаторы (имитаторы чувств SRH rainbow - эксклюзивный продукт CVI), после чего Ингрид "пришла в себя" и тут же ощутила острейший холод, колючий ветер и запах свежей рыбы.
   Климат на Ямале, в основном арктический. Средние температуры января составляют от ?23 до ?27 градусов по Цельсию, температуры июля - от +3 до +9. Количество осадков невелико, а толщина снежного покрова составляет в среднем 50 сантиметров.
   Ингрид укуталась в плед, намотала шарф, а завидев метрах в десяти Энди, кое-как подобралась к ней и обняла. "Вполне реальное объятие", - подумалось Ренар. Неподалёку охотились ямальцы. Белый медведь уже был пойман. В глаза бросилась его добрая морда (пойманный хищник вызывал сочувствие). Учуяв гостью, разлаялись собаки, а чуть поодаль Ингрид увидела упряжь и санки, где преспокойно восседал её друг Генри Ослик. В юрте напротив прятались уже знакомые нам Тайка Нефёдова и Эльвира Додж. Время от времени они высовывались из убежища и с любопытством наблюдали за происходящим.
   "Абоненты на связи" - Ингрид припомнила Осликовы "галлюцинации" при посещении РФ и, в частности, его рассказ "Переговорный пункт". Вот и здесь, на Ямале, был тоже самый что ни на есть "переговорный пункт" - в своём обыденном (как ни странно) проявлении: всегда найдётся, о чём поговорить - было бы зрелище.
   А зрелище было. Ренар подошла к Ослику, он кивнул ей и взял за руку. В этот момент медведь завалился и издал протяжный вопль. Судя по всему, последний вопль. "Что тебе здесь нужно?" - пришла на память листовка из эссе Мишеля Уэльбека "Что тебе здесь нужно?" (эссе о выставке порнографии в Порт де Шампере). Нет, и вправду, что забыл здесь Ослик - русский эмигрант и учёный из Ширнесса? Что хотел он разглядеть за жестокостью аборигенов (при этом улыбаться и как ни в чём не бывало трогать Ингрид)? Ветер усилился. Нефёдова и Додж выбрались из жилища, а Энди всё предавалась оргазму.
   - Страх, - коротко ответил Ослик, тут же помрачнев и сделавшись необыкновенно серьёзным. Он снял очки и принялся чистить стёкла. - Страх, - повторил Ослик и показал Ингрид несколько фотографий.
  
   Фотографии сделал Джони Фарагут вскоре после побега из тюрьмы. На снимках красовалась Москва ранней осенью. Середина сентября, дождь, мокрый асфальт, светофоры. Повсюду переливались красками осенние листья. В глаза бросалась вывеска "Инвестбанк" на Трифоновской улице и тут же "Ирина фарма ягель" (аптека у Рижского вокзала). Уж не та ли это "Ирина" (Ира - как там её, Ингрид уже и позабыла), о которой Джони писал в "Магазине потерянной любви", которую он любил ещё со школы и которая контролировала аптечный рынок в Украинской ССР?
   - Да, это она, - подтвердил Генри. - "Фарма ягель" - её розничные точки, обласканные "Единой Россией", а впоследствии и "Народным фронтом" (НФР, "Фронт имени Фарабундо Марти", как иронизировал Ослик, где главным "Фарабундо" был Владимир Путин).
   В 2029 году Ира благополучно захватила аптеки Таможенного союза (от Афин до Улан-Батора) и теперь торговала "лекарствами" как хотела, включая подпольную торговлю псилоцибином (для лечения депрессий и боязни смерти), кодеиносодержащими препаратами и ЛСД. Добрая половина населения подсела на наркотики (и коррупцию, само собой).
   - Белый же медведь, убитый оленеводами, - заключил Генри, - представляет собой лишь образ для устрашения. Так что, бойся, Ингрид. Страх - на пользу.
  
   Ингрид и вправду боялась. На одном из фото красовалась вывеска "Основного инстинкта" (магазин для взрослых), а у входа в магазин разворачивалась грязная оргия. Прохожие без стеснения занимались сексом, невзирая на дождь, довольно ощутимый холод и ветер. На перекрёстке мигал жёлтым светом сломанный светофор, а вдали виднелась эстакада (с автомобилями и автомобилистами в них).
   - А как же образование? - Ингрид словно хваталась за соломинку. - Лучшее в мире образование?
   - Какое к чёрту образование! - вскричал Ослик. - Тут - что русскими номерами на иномарках - одна реклама. Они соображать-то разучились, не говоря уже о критическом мышлении. Неспособность к критическому мышлению, - продолжил он, - как раз и есть слабое место советской образовательной системы. Ну и как следствие - современной, - Генри покачал головой, вновь надел очки и полез за сигаретами.
  
   Полуостров Ямал - не исключение. Как и в СССР, он и сегодня демонстрирует весьма показательный опыт "ограниченного" образования. Население там и поныне поклоняется святым духам, включая администрацию Щучьего, Сеяхи и Дровяной ("святые духи" правящей партии). Коренное население (а коренное население Ямала - храбрые оленеводы) живёт, как и прежде, в гармонии с природой. К примеру, 2 августа у них "День середины лета" - национальный народный праздник.
   По поверьям, как раз с августа у ямальцев начинается отсчет угасанию солнца и праздник связан со старинным ритуалом перехода жизни на "тёмную сторону" - к зиме. В этот день оленеводы просят духов (и чиновников администрации) быть благосклонными к их главному источнику жизни - северному оленю, чтобы в предстоящую зиму их семьи были одеты, обуты и не голодали. К несчастью, северных оленей на полуострове почти не осталось. Аборигены доедали последних, но ни "святые духи", ни администрация им помочь не могли. Охота на медведя - вот последняя радость. Хотя, как знать - население России тем и знаменито, что умеет выжить в любых условиях.
   (Удивительно, но ещё лет 30 назад на Ямале было сосредоточено около 20% российских запасов природного газа. Теперь же от былых запасов осталась лишь незначительная часть, и то - вся выручка от продаж уходила отнюдь не оленеводам.)
  
   Спустя минуту Ренар выключила телефон, вылезла из-под пледа и поставила чайник. "Радуга" попрощалась с нею: "Goodbye, Ingrid, приходите ещё". Ну что тут скажешь? События последних часов обескураживали.
   Мозг Ингрид работал вовсю, и она устала.
   Усталость? Да как же тут не устать! Она чувствовала себя - что медведь с полуострова Ямал. К Земле приближался астероид Апофис, а в ушах так и стоял этот приближающийся "Бум!"
  
  
  VI. "Бум!"
  
  Смотрите и радуйтесь!
  (Курт Воннегут, "Колыбель для кошки", глава 107)
  
   Как мы уже знаем, вернувшись из Улан-Батора в Москву, Ослик получил два приятных известия: Джони Фарагут сбежал из тюрьмы и Наташа Лобачёва - отнюдь не пропала, а лишь путешествовала по Великобритании (а заодно размышляла, как ей поступить с Вулдриджем). Путь её пролегал сначала поездом из Лондона в Эдинбург, а там и вовсе - куда глаза глядят.
   И куда же они глядели? А вот куда.
   Клод Вулдридж был неплохим человеком, она же любила Ослика, но Ослик был занят - то почему бы и не Вулдридж? Подобные ситуации не редки, что, впрочем, и к лучшему. Столкнувшись с любовным треугольником, люди, как правило, переживают драму (неразрешимая драма, "чувства и разум"), а затем пишут, сочиняют музыку и вообще - творят.
   Вот и Лобачёва туда же. Вернувшись в Лондон, она вскоре объявила о помолвке. Клод был на седьмом небе, а спустя год оба ударились в искусство. Клод писал натюрморты, а Наташа - сперва дневник, затем эссе и наконец рассказы с романами. Первый свой "novel" (на удивление короткий, в духе Амели Нотомб) Лобачёва разослала по издательствам, но, так и не дождавшись ответа, принялась за следующий. Следующий роман тоже остался незамеченным и так далее. Прорыв наступил осенью 2028-го. Osprey Publishing Ltd издали её книжку "She Would Know - Not To Go" ("Знала бы - не совалась").
   Роман о миграции животных. Миллионы животных и птиц регулярно мигрируют из одного региона в другой, повинуясь зову природы. Они преодолевают немыслимые расстояния с одной лишь целью - вывести потомство. В главной роли - юная черепашка из Ниаса (остров Ниас, Индонезия, страна с развитой демократией), мигрирует в авторитарную Шри-Ланку. Вместе с нею плывут тысяч двести других черепашек, а когда приплывают, их немедленно ловят голодные тамильцы и тут же съедают. Знала бы - не совалась, короче.
   Да и что соваться? Наташа знала всё наперёд, а думала - и вовсе не придерёшься. Много путешествуя, она то и дело встречала интересных людей, набиралась оптимизма и активно занималась сексом. Брак с Клодом не ладился, но, в сущности, это был не самый безнадёжный брак. Оба жили в достатке и творили в своё удовольствие.
   К творчеству Лобачёвой мы ещё вернёмся. На первом же месте у неё по-прежнему оставался Ослик. Ему же она посвятит и свой последний роман-исследование. В целом, будучи самодостаточной и свободной, Наташа проживёт долгую и вполне счастливую жизнь.
  
   Относительно Джони Фарагута. Сбежав из тюрьмы, он благополучно прибыл в Москву и 24 декабря явился на Мясницкую в офис "Виртуального клона". Стоял Сочельник ("Ночь тиха над Палестиной"), а ближе к вечеру произошла историческая встреча Фарагута с Генри Осликом.
   Вот что напишет об этой встрече (спустя время, правда) журнал Nature: "The turning point in the history of science - the meeting of two russian outcasts (scientist and romantic) to a large extent determined the future of mankind, suggesting, in fact, the mechanism of accelerated evolution of consciousness" ("Поворотный момент в истории науки - встретились два русских изгоя (учёный и романтик), в значительной степени предопределившие будущее человечества, предложив, по сути, механизм ускоренной эволюции сознания").
   В ночь на Рождество друзья собрались в доме на Солянке у Генри и Додж. Было чему порадоваться, к тому же и символы совпали как надо: Джони хоть и не верил в бога, но вернулся "в точности по расписанию" (из его же слов). Расписание? Даже расписание у этих людей было схожим. Там и поезда приезжали вовремя, и кофе приносили горячим, а на смену средневековью приходили капитализм и либеральные ценности - своевременно и без излишней "самобытности".
   Что и говорить - Ослик даже не мечтал о столь гармоничном соединении, казалось бы, чужих людей. Нечто подобное он пережил лишь в дурдоме (в дурдоме на Мосфильмовской) в компании Марка и Тани Лунгу. Марка давно уже нет, а Софи, повзрослев и обретя новых друзей, чуть отдалилась. Но отдалилась не из-за принципиальных разногласий с Генри, а опять же - по вполне естественным причинам "роста". Так что винить там некого, а если кто и ошибся, "виноватых" не искали. Как известно, систему характеризуют не ошибки, а реакция на них. Реакция же была разумной и в соответствии с всё тем же "расписанием". (Уж не оно ли и объединяет приличных людей?)
  
   Но вернёмся на Солянку. До поздней ночи друзья развлекались, заглядывали в будущее и слушали красивую музыку. Они ставили Bayside, Circa Survive, The Mars Volta и, конечно, старые альбомы Brand New, включая пластинку "The Holiday" с композицией "Oh Holy Night" (2003). Джони был немногословен, о тюрьме не рассказывал, зато с интересом слушал новости "Виртуального клона" и в особенности детали совместных проектов с Генри Осликом.
   Что любопытно - сразу же было видно: Джони не учёный, и даже не инженер, а попросту законченный моралист и мечтатель. Писатель-фантаст, по сути, но в отличие, скажем, от Курта Воннегута он придерживался явно правых и либеральных (а не социалистических) взглядов. Не зря в офисе на Мясницкой расхаживал клон Виктора Шендеровича. Социализм, по мнению Фарагута (не говоря уже о коммунистической утопии), способствует лени, а электорат "Сукина" он без стеснения называл "паразитами" (время от времени ссылаясь на медицинский справочник, а то и вовсе ни на что не ссылаясь, да и что ссылаться?).
  
   "Ссылайся или нет, - размышлял Ослик, - с этим электоратом одна беда. "Сукиных детей" всё устраивало и вряд ли они захотят перемен". Работать они не хотели, а учиться - тем более. Не зря Генри всё больше рассматривал возможность "просветительства" не как "образования" в классическом смысле, а с точки зрения физиологии мозга. Что же касается практической модели, он склонялся, скорее, в сторону методик Хебба (методики обучения искусственных нейронных сетей, предложенные Дональдом Олдингом Хеббом и основанные на управлении нейронными связями мозга).
   "Лишь бы не уйти в депривацию", - опасался Ослик (сенсорная депривация - выборочное исключение органов чувств внешнего воздействия). "Промывание мозгов" - не способ, и ему ни к чему. Этим "промыванием" как раз и занимались самые что ни на есть гадкие режимы (включая сталинский, гитлеровский, ну и путинский, само собой).
   А вообще возвращение Джони пошло явно на пользу - и "Виртуальному клону", и Ослику с Додж. Он был, как недостающий элемент пазла. Недаром надёжность системы определяется надёжностью её слабого звена. Отсутствие Фарагута как раз и было здесь "слабым звеном". Если же обобщить (хотя бы из здравого смысла), то получится вот что: чем больше в стране узников совести, тем менее эффективно она функционирует. Отсюда и всё те же 5% производимой в мире продукции (а не 50%), и сто тысяч пешеходов, сбитых по вине водителей, и "отбросы общества", стекающиеся в РФ отовсюду - лишь бы не платить налогов.
   "Всё взаимосвязано", - не унимался Ослик. Как верно заметила однажды Валерия Новодворская (воображаемая его мама), "нельзя неправильно мыслить и правильно строить". А вот и вопрос от Фридриха Хайека: откуда может взяться рыночная экономика в несвободном обществе? Да откуда ж ей взяться, когда лучшие люди сидят по тюрьмам, а на свободе одни рабы. Рабы даже воюют плохо, не говоря уже об эффективном труде!
  
   Ближе к утру друзья вышли на улицу. На Солянке мело. Под фонарями искрился снег. Казалось, он и рождался там - подобно Иисусу Христу, родившемуся из света воображения.
   Нефёдова и Захаров чуть поотстали. Вика и Джони дурачились, то и дело перебегая улицу, а там и вовсе запрыгнули в снег. "Что две собаки, - подумал Ослик. - Две игривые собаки, соскучившиеся друг по другу". Перед этим "собаки" поиграли так лет 20 назад. Судя по Джониным дневникам, в марте 2005-го Вика решила для себя - с кем играть, а с кем нет (в последний раз они "запрыгнули в снег" у Янтарного проезда в Москве), после чего наступила пауза.
   - Не слабая пауза, - промолвила Додж, взяла Ослика за руку и прижалась к нему. Их "пауза" тоже была будь здоров. Но будет ли веселье?
   Вряд ли.
   Тем не менее все выглядели более-менее счастливыми. Они миновали Большой Устьинский мост и спустились к реке. Джони кинулся к уткам (те кинулись к нему), сфотографировал надпись "На хуя так жить?" у воды, а Вика всё смотрела на него и дивилось. Coffee Point давно закрылось, у клуба Fabrique сидели две крачки, Ослик и Додж обнимались (пока мимо не прозвенел трамвай), а Захаров и Тайка рассматривали здание университета дизайна и технологии.
   Московский государственный университет дизайна и технологии (МГУДТ) был основан в 1930 году и считался одним из старейших университетов России. Формально вуз готовил специалистов для лёгкой промышленности, но поскольку лёгкая промышленность в РФ загибалась, "специалисты" получали дипломы и благополучно пополняли ряды рабочего класса. Они шли по фабрикам, где строчили одежду - в основном на заказ и для внутреннего использования: тюремную робу, форму для полицейских, костюмы для нефтяников и так далее. Лишь незначительная часть студентов (как правило активисты молодёжных подразделений НФР и спортсмены) получали действительно интересные должности.
   Остальные, условно говоря, мели улицу.
   Ясно, что выпускникам МГУДТ было не до дизайна. Зато работали технологии: "швеи, активисты и спортсмены" исправно голосовали за Путина ("За Путина на Нью-Йорк!"). Большего от них никто и не ждал, к тому же решалась проблема трудоустройства (никаких проблем). Официальный уровень безработицы в РФ не превышал показателей развитых стран. А если б и превышал - что с того? Россия осмысленно выбрала роль сырьевого придатка и, надо сказать, вполне успешно играла её, привлекая "зрителей" и ничуть не заботясь о качестве самого "спектакля". Так что вопрос истинных "дизайна и технологий" был в лучшем случае вопросом будущего.
   "Далёкого будущего", - согласилась Додж, а спустя час она уже готовила лазанью для гостей (голодных с холода, наглотавшихся ЛСД и счастливых от воображаемой свободы). "Биосфера" на Солянке функционировала исправно. Brand New исправно продвигались от альбома к альбому, а ЛСД, похоже, сделал своё дело, и на рассвете друзья занялись сексом. Сначала исподволь, затем с любопытством (но подчёркнуто пристойно), а там будто что-то открылось - друзья устроили оргию. Ну не чудо ли - групповой секс? Каждый с каждым и все со всеми - как если бы и вправду полюбили друг друга, весь мир и Иисуса Христа.
  
   В Рождество кого только не полюбишь.
   "Да и вообще любовь к образу - и более чувственна, и более разнообразна", - считал Ослик. В будущем друзья с завидной регулярностью собирались 24 декабря, и с каждым разом их связь становилась всё более притягательной, будто получала некое приращение красоты.
   Впрочем, они и сами старались.
   Генри Ослик, к примеру, весьма успешно совершенствовал свой "нейроконструктор" (открывая тем самым перспективу и для "Виртуального клона"). Идея "осязаемого поля" приобретала всё более технологичные очертания, и к двадцать шестому году он успешно испытал свой первый "полевой гаджет", выполненный в виде микрочипа. Модуль без труда встраивался в любой смартфон и, хоть с недостатками, но в целом выполнял главную свою функцию - усиливал истинное восприятие реальности.
   Испытуемые отмечали рост недоверия к официальным новостям и как следствие - к власти. Особенно отличились жители Украины, Беларуси и Казахстана. Неплохие результаты показали также осетины, абхазцы и представители Средней Азии. Наиболее "непреклонными" оказались русские. Им явно не давал покоя их "имперский менталитет", привитый советской властью и поддерживаемый ныне.
   Но не страшно - в любом случае механизм работал. Генри и раньше знал, что населению РФ потребуется чуть больше времени. К тому же и сама разработка "полевого гаджета" была лишь в начальной стадии. В дальнейшем Ослик планировал повысить мощность устройства, развить его функционально и оптимизировать в зависимости от рынка сбыта.
   Что касается других выводов, сделанных Генри в ходе испытаний, они следующие. Люди по-прежнему (в той или иной степени) доверяли официальным СМИ, но зато и с удовольствием играли с тактильными образами. Как следовало из результатов тестирования, жители мусульманских стран всё больше предпочитали секс и материализацию Аллаха. Православные воссоздавали Иисуса, а население авторитарных республик с менее выраженной религиозностью стремились к деньгам. Они собственно и воссоздавали их (деньги можно было потрогать), и даже задумывались о каком-то там "бизнесе" для себя.
   "Не так уж и плохо", - радовался Ослик. Жизнь по "понятиям" неизменно вызывала (особенно у греков, болгар и турок) всё больше сомнений и, как следствие, больше вопросов о законности, правах и правоприменении. Правильные вопросы, не возразишь: выборочное применение закона - одна из форм произвола (тут и думать нечего).
   Со временем, решив основные проблемы с осязанием, Генри увлёкся обонянием и вкусом. Что им двигало? Всё та же естественная потребность человека в как можно большем количестве ощущений. Вот Ослик и хотел обеспечить "абонентам" максимально полный "пакет услуг". В условиях диктатуры и всеобщего преклонения перед авторитарным лидером - чем больше ощущений, тем лучше. Даже искусственные ощущения (по сути вымысел) придают людям любопытства. Из этого Ослик и исходил. "Вымысел", которым он занимался, по его мнению, как раз и должен был стимулировать желание перемен.
  
   "Виртуальный клон" переехал в Кирибати и вскоре вышел на рынок - как CVI (с продуктом "Клубы виртуальной реальности"). "Клубы" вполне прижились и даже собрали немалую прибыль - как в Океании, так и на Западе, включая страны ЕС, Соединённые Штаты, Канаду и Австралию. Захаров строил планы на будущее, Джони подкидывал идей, а Тайка с Vi их реализовывали (на удивление храбро, в высшей степени профессионально и вполне успешно).
   Не менее успешно шли дела и в Лондоне у Ослика и его друзей. Относительно Лондона и в целом Британии - воздействие "святых духов" (святые духи Ямала) на человеческий мозг словно ослабевало в стране с более высоким уровнем жизни и более развитой интеллектуально. И Лондон, и Британия в этом смысле были устроены так, чтобы как раз свести к минимуму влияние "святых".
   Лобачёва вышла за Клода (Клод Вулдридж - известный антиквар и издатель). Она по-прежнему работала в "Анемонах", путешествовала по миру и писала романы. К 29-му году их набралось уже не менее пяти. Продавались они неважно, но в продажах ли дело? К примеру Джони Фарагуту нравились её книжки. Чудесные истории с элементами вымысла и счастливым концом. Наташа и Джони познакомились через Ослика, дружили на расстоянии и виртуально, но опять же - разве измеришь духовную связь?
   Собака Софи окончила университет и школу искусств. В какой-то момент к её увлечению музыкой (Power Noise и разновидности) добавилась живопись, архитектура и "гончарный круг" (как смеялся Ослик). Он с удовольствием купил ей этот "круг" (гончарное оборудование и материалы) и впоследствии даже коллекционировал её поделки: тарелки, горшки, кувшины и копии старинных амфор.
   В 28-м году они отыскали, наконец, могилу Марка в Москве и перенесли её в Ширнесс. Теперь и Марк ("Марк Марронье" - жертва российской пенитенциарной системы) "жил" с ними. "Даже в смерти (хотя бы в смерти), - размышлял Ослик, - хочется чистоты и покоя".
   Софи то и дело что-нибудь лепила для Марка, так что вскоре вышел настоящий памятник. Памятник потерянной любви, а заодно и всем мученикам путинского режима. Скульптура напоминала перевёрнутую букву "Х", утыканную лепниной и размером с человеческий рост. В своём роде крест, облепленный тарелками и кувшинами ручной работы. Крест сколотил сам Ослик (из дощечек и уголков), в точности памятуя - кто он и что он ("ослик Иисуса Христа").
   Со временем памятник всё больше обрастал поделками, пока облик его не приобрел гармоничности, и тогда словно заискрился всеми цветами радуги. "Радужная мистификация", - записала в своём дневнике Софи, а Ослик неожиданно встрепенулся и вдруг просиял: в самом верху сооружения красовался космический корабль! "Космический корабль пришельцев", - пояснила Софи. По замыслу этот корабль должен был забрать Марка Лунгу в счастливый мир небытия. "Прекрасный мир компьютеров", - припомнил Ослик (не без иронии, надо сказать, припомнил) рекламу компьютерного магазина в Москве (компьютеры и комплектующие) на Сухонской улице.
   Да, так и было. А чуть правее космического корабля Софи приделала подобие астероида. Он красиво маячил на горизонте и словно приближался к Земле.
  
   Тут-то Ослик и задумался об астероидах.
   Об астероидах, метеоритах, да и вообще о небесных телах, путешествующих по галактикам (и время от времени во что-нибудь врезающихся). Задумался не впервые, зато всерьёз, и тут же озаботился: а не улететь ли в космос?
   "И в самом деле, почему нет?" - запостит он днём позже свои размышления в Твиттере (глядя на университетский пруд из своего кабинета в Ширнессе). Размышления весьма печальные и касающиеся постепенной поляризации взглядов: от их разнообразия - к двум непримиримым. Опыты последних лет не оставляли сомнений - вряд ли люди договорятся. По сути, речь шла о неизбежном распаде системы, если под "системой" понимать более-менее ясный уклад земной жизни.
   Сам же механизм (механизм распада), по мнению Ослика, выглядел так: по мере естественного объединения людей в сообщества (социальные сети, группы по интересам и т.д.) они всё больше утрачивают способность к дискуссии. Как следствие - группы отдаляются друг от друга (подобно расширяющимся галактикам), а дальше следует ВЗРЫВ. Во всяком случае, вариантов у "системы" не много: или она распадётся по естественным причинам, распадётся по недоразумению, или на Землю свалится небесное тело.
   Небесное тело? Вот Ослик и не исключал, что вскоре придётся линять отсюда (а не улететь ли в космос?).
  
   И в самом деле, почему нет?
   Почему я сразу не догадался?
   У пруда падал мокрый снег.
   А, приземлившись,
   Распадался.
  
   Пытливая натура Ослика словно искала приключений. Между тем, "астероид", болтавшийся над усопшим Марком, был ничем иным, как аллюзией на астероид Апофис, к приёму которого готовилась Земля. Собака вычитала о нём в Guardian, вот и решила встроить в композицию.
   Будучи ценителем живописи и искусства в целом, Генри повидал этих "композиций" - не счесть. Попадались и ничего, но большей частью они лишь радовали глаз. Глаз, ухо (музыка ласкает слух - по Моцарту) и тому подобное - всё те же пять органов чувств, но никак не ум. Ни уму, ни сердцу, по сути. Что та таблетка - половина от головы, половина от поноса.
   "Таблетка" же Софи была как раз для ума. Собака будто ставила на весы две перспективы: умереть в дурдоме (падающий астероид - метафора диктатуры) или отправиться на другую планету (метафора свободы, свободомыслия, сопротивления - если хотите).
  
   Хотим. Лена Гольц к тому времени (она же - Смит) оканчивала университет в Сорбонне (Париж I), и Ослик уговорил её попытать счастья в космической отрасли. Смотрите, что получается: Софи сочиняет композицию (игра воображения), Генри исследует её (детализация и анализ), а условная "Смит" (образование и свободный труд) идёт дальше и воплощает мечту на практике. Круг, как видим, замкнулся: от реальности к искусству, и вновь к реальности, но на другом и более высоком уровне осмысления.
   По расчетам NASA траектория Апофиса в двадцать девятом году была вполне безопасной. Земле ничто не угрожало, зато и было над чем подумать. "Не сейчас, так позже", - рассуждал Ослик. Взять тот же Апофис. Уже при следующем подлёте (в тридцать шестом) его орбита существенно изменится. Так что, как знать - он вполне может и свалиться (на головы мирных граждан, "Здравствуйте, Мацука!"), а механизмов защиты - как не было, так и нет. Были возможности, способы, "частные методики" (и так далее), но универсального механизма не было.
   Сказать по правде, Ослик терялся - за всю историю человечества люди не решили ни одной глобальной проблемы. Недоставало опять-таки механизма. Но для "механизма" требовалось нечто большее, чем извечное противостояние всех против всех. Запад противостоял востоку, север - югу, капитализм - его имитации, а демократия - диктатуре. Добавим к этому "внутривидовые" антагонизмы и реальное положение Земли во Вселенной.
   "Механизм важнее действия", - не унимался Генри, а памятуя о правоприменении в РФ, всё больше паниковал. Единственное, что приходило в голову, - образ. В соответствии с этим образом Вселенная была воплощением диктатуры, а представители Земли вели с нею сепаратные переговоры. Иными словами, не было никакой оппозиции. Нации лишь делали вид. Разве что - "Гринпис" да Красный Крест (читай - Шендерович с Новодворской).
   Как видим, Ослик не на шутку озаботился проблемой Апофиса - тут тебе и реальность, и метафора. Озаботилась и Смит. Шло время.
  
   Устроившись в M.M.S., Катя в деталях изучила космическую механику и взялась за собственные исследования. Первым делом она пересчитала траекторию Апофиса по методике NASA, обнаружила там изъяны и разработала свою. В отличие от американских инженеров она учла ряд дополнительных параметров, включая различного рода космические флуктуации, вероятное изменение гравитации Юпитера и геофизические показатели Земли (постоянно меняющиеся под воздействием так называемого "технического прогресса").
   Выводы Смит были неутешительны: в 36-м году Апофис мог реально столкнуться с Землёй, вызвав сильнейший взрыв мощностью от двух до четырёх тысяч мегатонн с последующим запылением и неизбежным исчезновением большинства видов.
   - Останутся лишь крокодилы, - сообщила Смит Ослику в феврале двадцать девятого.
   В тот день они прогуливались по Лондону, пока не вышли к реке у набережной Виктории.
   - Крокодилы, донные рыбы, - добавила Смит, - возможно, акулы и гималайские гуси. Эти гуси летают на высоте до десяти километров. Может им и повезёт, как знать?
   Неподалёку маячила "Игла Клеопатры" - одна из достопримечательностей Лондона, а на самом деле довольно помпезное и бездушное сооружение. В сущности, кусок гранита высотой с силосную башню. По преданию монолит вырезан на каменоломнях Асуана в середине II тысячелетия до нашей эры и якобы содержит ценные надписи, включая символы Тутмоса III, Рамзеса и Клеопатры.
  
   И тут друзья наткнулись на скульптуру Гипатии Александрийской (370-415). Скромный памятник эллинской язычнице-красавице притаился под развесистым буком метрах в двадцати от Темзы. В отличие от "силосной башни", образ Гипатии действительно трогал душу, да и как тут не тронуть. Одна из немногих выдающихся женщин античности была растерзана христианами за инакомыслие.
   Кто бы сомневался. Христианство и до сих пор оставалось самой многочисленной социальной сетью (убеждённых единомышленников). Верные прихожане, послушные избиратели. Таким дай повод - любого прикончат, а уж тем более язычницу, прекрасного математика и астронома. Сеть создавалась из корыстных целей, с помощью пустых обещаний и насилия. В такую сеть лучше не лезть. Умный человек там тупеет, занятие наукой бессмысленно (всём управляет Бог), а стремление к свободе опасно для жизни.
   Вместе со своим отцом Теоном (тоже учёным и другом знаменитого математика Паппа) Гипатия написала несколько научных работ, в том числе и знаменитый "Астрономический канон". Она же изобрела и усовершенствовала ряд весьма хитроумным приборов, включая дистиллятор, ареометр, планисферу (плоскую подвижную карту неба) и астролябию - выдающееся устройство, в своём роде "айфон" античности, компактный гаджет для астрономических измерений (усовершенствованная модель астролабона Клавдия Птолемея).
   И всё бы хорошо, да не тут-то было.
   В 412 году епископом Александрии стал некто Кирилл, известный своей христианской набожностью и злобой. Гипатия в то время активно участвовала в городской политике (иными словами, "сеяла смуту", что никак не устраивало ни Иисуса Христа, ни тем более Кирилла). Епископ вообще не терпел оппонентов и всячески подавлял эллинскую культуру, настраивая паству против язычников. Вот и случилась беда: спустя время парабаланы (египетские христиане) внезапно напали на Гипатию и убили её.
   В память о Гипатии назван кратер на Луне и астероид (238) "Гипатия". О ней писали Вольтер, Чарльз Кингсли, Джон Толанд (английский философ) и украинский писатель Олесь Бердник. Известен также фильм "Агора", где в роли Гипатии снялась Рэйчел Вайс (реж. Алехандро Аменабар, Испания, 2009).
  
   Что интересно, о деталях убийства Гипатии Ослик узнал от Ингрид Ренар на одной из её лекций по средневековью в Tate Modern. По словам Ингрид, "парабаланы постарались на славу". Они не просто убили Гипатию - парабаланы сперва забили её камнями, затем расчленили и напоследок сожгли. В конце рассказа Ингрид не удержалась и от параллелей: Гипатией, по её мнению, были Pussy Riot, а злодеем Кириллом был "директор РПЦ" - Патриарх Кирилл.
   Репрессии в отношении язычников перекинулись и на культуру. Так, например, всё те же парабаланы ("бараны", рифмовал Генри) уничтожили богатейшую александрийскую библиотеку. Возвращаясь же к "параллелям" Ингрид, можно сказать следующее: языческая Александрия воплощала в себе знания и прогресс, а христианство - силу и глупость.
  
   Короче, всё повторялось вплоть до имён.
   Беда словно кружилась вокруг человека, а её траектория становилась всё опасней - подобно траектории Апофиса. Вот Ослик и решил понаблюдать за ним. Сначала путём расчётов (с помощью Гольц, она же - Смит), затем из обсерватории имени Линкольна (Лаборатория поиска околоземных астероидов имени Линкольна, LINEAR), а там и вживую.
   В марте 29-го он взял долгожданный отпуск и отправился на Аматуку - небольшой остров в Тихом океане (Полинезия, Тувалу) - заброшенный и весьма удобный для наблюдения за Апофисом. Прохождение астероида ожидалось ровно над островом 13 апреля в 23:17 по Гринвичу. К Ослику присоединились и его коллеги-учёные, в частности, профессор Нейл из Кембриджа (Джон Нейл - инженер и биолог, специалист по космологии), астрофизик Мария Карлуччи из обсерватории "Маунт-Вилсон" (Лос-Анджелес, Калифорния), ну и конечно Смит - компактная и сексуальная Катя Смит (известная и так, и сяк).
   Нейла Ослик знал по Ширнессу - тот некоторое время преподавал там. Незаурядный тип, "очкарик" и антикоммунист. Апофис интересовал его исключительно как естественный способ уничтожения России. Траектория совпадала - вот Джон и отправился на Аматуку (вдруг повезёт?). Авантюрист, конечно, но зато жизнерадостный и целеустремлённый.
   Целеустремлённой выглядела и Мария Карлуччи, хотя и там были свои "тараканы". Ослик познакомился с ней по Интернету, когда увлёкся Апофисом и понял, что ему нужен настоящий специалист, желательно астрофизик. Как он и предполагал, будучи гражданкой США Мария родилась в семье эмигрантов (мама из России, папа - итальянец). Зато в отличие от Беллуччи (салон красоты "Беллуччи"), Карлуччи не заигрывала с русскими, придерживалась правых взглядов, а Путина и вовсе держала за ничтожество.
   На Аматуку они разбили лагерь и устроили настоящую обсерваторию. На всё про всё у них было три дня, но друзья справились. Джон Нейл записывал дневник. Он скрупулёзно фиксировал данные наблюдений, готовил еду, а в свободное время исследовал местную фауну.
   Мария Карлуччи вела блог, следила за оборудованием и занималась расчетами. За каждый час наблюдений расстояние между Апофисом и Землёй сокращалось на 45 360 км. Максимальное сближение в точке над Аматуку составило 30 405,84 км, наклонение орбиты - 3,332№. В целом расчеты подтверждали данные обсерватории Китт-Пик, что тоже было своеобразным успехом экспедиции (долгота восходящего узла - 204,432№, аргумент перигелия - 126,418№, средняя аномалия - 202,495№ и т.д.).
   Что касается Смит, она подготовила прекрасный видеоотчет. Смит любила снимать, и работа на Аматуку была не первым её "кино". За время учёбы в Сорбонне она изготовила десятка два научно-популярных фильмов, много фотографировала и даже издала альбом фотографий о жизни экстремофилов. "Гольц восхитительна!" - радовался Ослик. Образно говоря, она продолжала быть "во власти Дарвина", а экстремофилы ассоциировались у Смит с узниками Аушвица, населением РФ или уроженцами Облучья, к примеру (Облучье - "анкетная" родина Лены Гольц).
   Фильм о наблюдении за Апофисом вышел на славу. Это была пятичасовая лента в духе "Кон-Тики" (хроника путешествия Тура Хейердала из Южной Америки к островам Полинезии; Норвегия, Швеция, 1950, премия "Оскар" за лучший документальный фильм). Что любопытно, Смит удалось не только зафиксировать реальные события, но и придать истории совершенно определённый художественный смысл: люди наблюдают за Апофисом, а Апофис (этот злодей Апоп) наблюдает за людьми. Достигнув же минимальной высоты прохождения, "Апоп" летит дальше и словно кивает нам на прощание: "Мы ещё встретимся!".
  
   - Встретимся? - спросила Додж, позвонив Ослику, когда всё кончилось и "Апоп" улетел.
   - Встретимся, - ответил Ослик.
   Приблизившись к Аматуку, астероид озарил небосвод ярко-оранжевым светом. На мгновение остров будто приподнялся, а затем могучая волна пошла с востока на запад, переполошив планктон и, надо думать, немалую часть истинных крокодилов по всей планете. Эти-то знали точно: злой Бог своего добьётся. Не сейчас, так позже. Был уже у них опыт.
  
   В ходе экспедиции, заметим, Ослика всё больше одолевали сомнения. Пережив небывалое зрелище, он вдруг показался себе обыкновенным "планктоном". Планктоном быть не хотелось, но "могучая волна" хочешь, не хочешь, а приближалась. "Будет ли это астероид, - размышлял он, - война ("война миров") или политическая диктатура - не так уж и важно".
   Тогда же, на Аматуку, он связался с друзьями из Nozomi Hinode Inc. (коммерческое исследование планет, космический туризм) и оформил заявку для полёта на Марс. Ему назвали сумму. Сумма вышла вполне приемлемой, правда, придётся подождать. Наиболее вероятным сроком в Nozomi Hinode Inc. считали 35-36 годы.
   Будущее, таким образом, обретало черты.
  
   Кроме того, в связи с будущим Ослик задумался и о личной жизни. Он то и дело мысленно возвращался к Ингрид (Ингрид Ренар), а проводив Апофис долгим (и недобрым) взглядом, вдруг рассмеялся.
   Будущее? "Видишь ту тётку у светофора? - спросила однажды Додж, указав на тучную женщину с пакетом "ДИКСИ. МЫ РАДЫ ВАМ!" - Это и есть твоё будущее". Эльвира выглядела чуть взвинченной, но смысл был понятен: реальность будущего не равна ожиданию. "А что до любви, то и вовсе", - безропотно согласился Ослик, сославшись на книги и кинематограф.
   ""Лучшее предложение", короче", - припомнил он драму Джузеппе Торнаторе - один из немногих фильмов о любви, произведший на Ослика столь сильное впечатление (The Best Offer, в главных ролях Джефри Раш и Сильвия Хукс, Италия, 2013). По сюжету, успешный аукционист Вёрджил Олдман влюбляется в загадочную "Клэр", а в финале остаётся ни с чем. Ни с чем, если не считать ожидания - бесконечного ожидания любимой в вымышленном кафе "Ночь и день".
   "То же и с будущим", - подытожил Ослик. Ожидание красоты - уже неплохо. Возможно, Ингрид как раз и была его "лучшим предложением" - разве поймёшь сразу? Не зря он ждал её (и всё крутился у галереи Tate). "Развивая воображение", - сказала бы Додж. Вымысел, таким образом, казался ему лучшей реальностью.
   Радужной мистификацией, по сути.
  
  
  Часть четвёртая. Радужная мистификация
  
   Так Джед Мартен и распрощался с жизнью, даже не успев к ней приспособиться.
  (Мишель Уэльбек, "Карта и территория")
  
  I
  
   Спустя год после описанных событий Ослик вновь посетил Аматуку, где снял то же бунгало и написал рассказ под названием "Последний рубеж здравомыслия". Первоначально рассказ был опубликован в National Geographic Traveler под видом путевых заметок, но вскоре перепечатан Science - как научно-популярная статья в рубрике "Технологии".
   По замыслу некто Дадли Харуз Табан (турок из Ширнесса) отправляется в путешествие к южному полюсу. Б?льшую часть пути он едет на велосипеде, время от времени - поездом, а непроходимые участки преодолевает на воздушном шаре ("УДОБНО И БЕЗОПАСНО - ВОЗДУШНЫЕ ШАРЫ LOFT"). Компания Loft (с англ. "чердак", Loft Inc. - шары и аксессуары) как раз и спонсировала путешествие Дадли Харуза Табана.
   И что Табан? Днём он путешествует, а ночью пишет дневник и изучает карту, готовясь к следующему дню. По ходу изложения, Ослик то и дело подкидывает Дадли трудностей, вынуждая его "крутиться", и тот "крутится". Будучи профессором когнитологии, мистер Табан на себе изучает природу страха, неизбежно пугаясь - то волка в русской степи, то самих русских, а там и монголов с китайцами. Образно выражаясь, население диктаторских стран предстаёт перед Дадли "во всей красе". Профессор вынужден защищаться, а защищаясь, всё больше походит на "крокодила". По сути он переживает период ускоренной эволюции, и вдруг его посещает мысль о возможности действительно реальных перемен.
   Далее Ослик вкратце излагает свою "теорию крокодила" и объясняет устройство "полевого гаджета". При подлёте к южному полюсу Дадли Харуз Табан исследует популяцию императорских пингвинов (а с высоты они, как люди - не отличишь) и благополучно приземляется примерно в ста километрах от полярной станции King Edward Point (Великобритания). Там он находит новых друзей и вскоре посвящает их в суть проблемы. Суть же такова: или они перестроят "коллективный авторитарный мозг", или им следует улететь в космос.
  
   В этом месте Science приводит данные Красного Креста и правозащитников о реальном положении дел в странах-изгоях. Ясно, что положение удручающее: в скотских условиях человек и сам рискует оскотиниться. Дадли же в недоумении - никто не верит в скорые перемены! Иначе говоря, его коллеги по King Edward Point настаивают "на космосе".
   Вот и думай.
   По мнению NG Traveler, впрочем, так даже лучше. Да и вообще - журнал остался доволен путешествием Табана ("столь разнообразным и полным приключений"). К тому же в финале Дадли Харуз и в самом деле отправляется в космос. Весьма неожиданный поворот: ракета стартует из французской Гвианы (космодром "Куру", Centre Spatial Guyanais), запуск проходит на удивление гладко, а в компании с профессором мы находим уже известных нам персонажей из CVI, Ингрид Ренар и Иисуса Христа, Господа нашего.
   Друзья следуют к неведомым мирам. Но в сущности, рассказ повествует о метафорическом путешествии главных героев к центру вымышленной галактики. Галактики, где собственно и разворачивается последняя драма. В конце долгого перелёта корабль беглецов попадает в сверхмощное поле чёрной дыры. Чёрная дыра - это страны БРИКС и Таможенного союза, а "последний рубеж здравомыслия" - некий предел. С одной стороны, это ВРЕМЯ, которое исчезает в чёрной дыре (будущее авторитарных стран предсказуемо и неприглядно), а с другой - СМЕХ (там, где уже не смешно, начинается вымысел).
   Несмотря на рекомендации научного сообщества, среди простых читателей рассказ был встречен прохладно (два-три отзыва в блогах), что, в общем, и к лучшему - Ослик перестал отвлекаться (отвлекаться на ерунду) и с головой ушёл в работу. В отсутствие шумихи проще жить. Вот он и жил в своё удовольствие.
  
   К осени 2030-го кое-что изменилось и в России - неожиданно подал в отставку президент РФ. В интервью Russia Today он сослался на здоровье, а в ходе внеочередных выборов "лидером нации" был назначен его преемник - в не меньшей степени негодяй, зато молодой. По стране прокатилась волна протестов, но, как и прежде, митинги были немноголюдны и ни к чему не привели. Вскоре всё стихло. Ослик лишь констатировал факт: население РФ сошло с ума. Людей вновь "развели" и, образно говоря, упрятали в дурдом (дурдом на Мосфильмовской).
   А теперь вот что. Первым делом преемник осудил культ Путина, но тот вскоре умер, так что "никто не пострадал". Никто так и не отправился в Гаагу, зато "молодой" произвёл эффект ("А не так уж и плох этот юноша!"). Эффект весьма шумный - и внутри страны, и даже на Западе. "Юноша" и вправду располагал к себе. Располагал, располагал, а когда расположил, взялся за старое.
  
   Возобновились аресты и пытки. РПЦ приобрела статус официального предприятия с сетью психиатрических клиник, детских домов и кладбищ, а Ослик ощутил себя уже не просто "осликом Иисуса Христа", а настоящим ослом.
   К слову, преемник и называл себя как-то по церковному (стыдно сказать). По просьбам трудящихся продолжились уже известные "биеннале", введена смертная казнь и официальная цензура. Были закрыты независимые издательства, телеканалы и радио. Держался лишь Интернет, и то - благодаря техническим уловкам.
   К этим "уловкам", по сути, и сводилась вся деятельность оппозиции.
   Даже безобидные приюты (приюты для бездомных "Старый клоун" - еда, ночлег, одежда) были преобразованы в банк. "Банк Советский" - гласила вывеска то там, то сям (с серпом и молотом в левой части). Этот "Советский", похоже, и являлся теперь лучшей метафорой к современной России (советские "ценности", плюс торговля ими, плюс издевательское отношение к людям). "Сукины внуки" будто сговорились и своего не упускали.
   Как тут не вспомнить "биеннале" 30-31 годов. В ноябре Ослик в очередной раз прибыл в Москву и тут же попался. Его схватили на выходе из аэропорта. В вестибюле играли Radiohead, по громкой связи объявляли рейс на Нью-Йорк, а Генри затащили в грузовик и отправили в отделение. Полицейские не церемонились. Ослик без малого месяц просидел в тюрьме и, опять-таки, освободился лишь благодаря смекалке. "Всё те же "уловки"", - вспоминал он позднее. Генри притворился больным, а в госпитале выпрыгнул в окно и так сбежал. К утру он добрался к Додж - без денег и документов. Та отвезла его в посольство. "Биеннале" вышла на славу.
  
   В следующий раз Генри посетит Москву лишь в тридцать пятом. Это будет последняя его поездка в Россию, да и то - исключительно деловая. Он продаст квартиру, уладит отношения с Додж и заберёт её в Лондон (под видом супруги и на условиях взаимного доверия - они обойдутся фиктивным браком, не больше). Эльвира и впредь будет занимать особое место в его жизни, но отнюдь не главное.
   Да и что вообще считать главным?
  
   Итак, в период с 31-го по 32-й годы Ослик с головой ушёл в работу. Первым делом он усовершенствовал и наладил серийное производство своих "распрекрасных" гаджетов. За производство (как Генри и предполагал) взялись CVI, а точнее их дочернее предприятие CVI-Fracture с фабриками на Сулавеси и островах Гилберта. Аппараты выпускались под логотипом "DARVIN" - DARVIN Curiosity ("Любопытство"), DARVIN Impression ("Впечатление") и DARVIN Crocodile ("Крокодил").
   DARVIN Curiosity был простейшим в ряду полевых гаджетов устройством и помимо традиционных функций смартфона реализовывал важную функцию стимуляции критического мышления. Критическое мышление, по мнению Ослика, как раз и было главной целью замысла: абонент переставал врать, безропотно соглашаться и постепенно начинал задумываться.
   DARVIN Impression - более сложное устройство и в дополнение к возможностям Curiosity аппарат поддерживал функцию тактильности. Абоненты теперь могли осязать удалённые или даже вымышленные объекты - друг друга, мысленные образы и отдельные характеристики.
   Что же касается DARVIN Crocodile - этот и вовсе был "настоящий боец", как в шутку заметила однажды Собака Софи. Помимо возможностей предыдущих моделей "Крокодил" воссоздавал обоняние и вкус. Пользователи DARVIN Crocodile получили наконец максимальный пакет услуг. Абонент в полной мере мог окунуться в виртуальную реальность, пробуя её "на вкус" и, подобно крокодилам, мог чуять за версту. Он чуял даже приближение грозы, торнадо, а то и грязный теракт, затеянный исламистами. К слову сказать, с помощью Crocodile было предсказано разрушительное землетрясение в Новой Гвинее, цунами у острова Уруп на Дальнем Востоке (Россия, события 33-го года), а также извержение давно "спавшего" вулкана Карисимби в Руанде годом позже.
   Казалось, Ослик изобрёл "шестое чувство". По крайней мере, на это указывали отчёты дилеров, маркетинговые исследования и отзывы в социальных сетях. Более осторожно высказывались научные издания, и правильно делали. Честно говоря, Генри и сам не понимал причин эффекта. Очевидной была лишь связь: чем сильней обострялись классические пять чувств, тем в большей степени человеку открывалось будущее.
  
   А вообще мысль о будущем занимала всё больше. Но почему бы и нет? Возможность перемещения во времени всегда волновала человечество. Даже воображаемое перемещение во времени увлекает и придаёт любопытства, а если Генри удастся реализовать подобную функцию в своём гаджете, можно существенно увеличить и его продажи, и собственно эффект. За эффект он по-прежнему считал пробуждение мысли. Критической мысли, если точнее, и в как можно больших масштабах.
   В конечном итоге Ослик мечтал о действительно принципиальных переменах в головах у соотечественников, а дальше - как выйдет: или демократические механизмы (сменяемость власти, свободные СМИ, независимый суд и т.п.), или "чёрная дыра" из рассказа про Дадли Табана.
   Что касается перемещения во времени. Речь, конечно, не шла о физическом перемещении (люди всё ж таки не "коты Шрёдингера"), но в пределах модели (как продолжение, скажем, "шестого чувства") можно было и попробовать. Вряд ли сейчас (забот хватало), но впоследствии DARVIN Crocodile мог вполне эволюционировать и в нечто большее. На этот счёт Ослик не сомневался - электронные библиотеки по всему миру ("заоблачные" архивы) были переполнены знаниями, словно только и ждали новых технологий. С помощью этих технологий Генри как раз и планировал модели будущего как функцию от текущих знаний. Так что - было бы желание.
  
   Между тем, случилась и неприятность (там, где успех - жди подвоха). По мере роста продаж его "Крокодилов" росло и недовольство ими. Первым делом о претензиях заявила РФ, дальше Китай, и пошло-поехало. Авторитарные режимы явно забеспокоились, хотя формально их претензии касались в основном безопасности здоровья, экологии и радиоэлектронных помех. Фабрики CVI-Fracture объявили о приостановке производства. ВТО назначила экспертизу, и около полугода Ослик ходил по судам. Ходил себе, ходил, а сам думал: да гори оно всё огнём! Даже если устройство будет признано безопасным (а так и будет), российский рынок для него закрыт. Не зря Табан улетел в космос - Генри как в воду глядел.
   Тем не менее, закон есть закон. Экспертиза DARVIN Crocodile подтвердила его заявленные характеристики. Гаджет полностью соответствовал международным стандартам, включая требования к различным видам безопасности.
   Что же касается здоровья - забота о здоровье нации давно уже стала излюбленным приёмом Москвы для устрашения врагов. Взять хотя бы претензии к эстонскому творогу или голландскому сыру. Механизм был известен: русские удовлетворяли своё самолюбие (больное самолюбие, синдром осаждённой крепости), Эстония с Голландией выигрывали суды, а их творог и сыр пользовались ещё большей популярностью.
   Так что Ослик зря волновался. Производство гаджетов вскоре возобновилось. CVI получили солидную компенсацию. Тут-то и начался настоящий бум.
  
   К концу тридцать второго года было продано в общей сложности около 400 миллионов "Крокодилов", и что удивительно - добрую половину из них купили как раз русские с китайцами. Местные запреты, как выяснилось, мало что значили, а тем более там, где власть реально могла заработать. Вместе с DARVIN Crocodile продавались и разрешения на торговлю ими, а гаджет хоть и подорожал в цене, приобрёл ещё больший успех. Прежние смартфоны, включая Apple, Samsung и Nokia, постепенно утрачивали лидирующие позиции. CVI получали баснословную прибыль. Захаров существенно продвинулся в плане бизнеса, а Ослик с нетерпением ждал результатов.
   Истинных результатов. Ведь, как мы знаем, Генри интересовала не столько прибыль, сколько качество мысли "абонентов". В соответствии с его замыслом пользователи "Крокодилов" должны были бы развить в себе критическое мышление, перестать врать и в конечном итоге добиться принципиальных перемен в своих странах: вынудить власть уйти, провести честные выборы, создать независимый суд, свободные СМИ и так далее.
  
   Впрочем, ждал он недолго. Уже зимой тридцать третьего начались по-настоящему массовые протесты. В отличие от предыдущих митингов, в одной Москве теперь выходили на улицы до полутора миллионов граждан. "Русское поле", о котором мечтал несколько лет назад Генри, действительно "заколосилось".
   И что ж? Да ничего. Полицейские без труда разгоняли манифестантов, а те и не сопротивлялись. Будучи честными и законопослушными, они проявляли толерантность и смирение. К тому же, всегда было, в чём винить себя: то митинг не разрешён, то превышена численность, то плакат какой-нибудь являлся с надписью "ПIДРАХУЙ!", к примеру (с украинского "подсчитай", о подсчёте голосов на выборах).
   Заметим, правда, полицейские особо не зверствовали. Как и обычные люди, они тоже предпочитали DARVIN Crocodile (с его невероятными возможностями) и тоже проходили этап ускоренной эволюции. Проблема заключалась в другом - власть и не думала уступать. Ни о каких честных выборах не могло быть и речи. Видно, у этих свои гаджеты, терялся Ослик, и в целом, был прав.
   Начальство пользовалось исключительно своими устройствами - "надёжными", проверенными (в бою) и преимущественно китайской сборки. Что же касается продукции CVI Fracture - аппараты продавались избирательно и только по предъявлению некоторых справок: справки с места работы, к примеру, подтверждающей, что вы не руководитель, или выписки из приходской книги, удостоверяющей, что вы не состоите в РПЦ. Иными словами, DARVIN (Curiosity, Impression, Crocodile) могли купить далеко не все, а лишь люди наподобие атеистов, гомосексуалистов или иноверцев из низших слоёв.
   Смотрите, какой ход: власть использовала Осликов проект в своих интересах. Пользователи полевых гаджетов (и без того, как правило, приличные люди) становились ещё более честными и законопослушными, православная паства - как жила с божьей помощью, так и жила, а руководители "руководили", не испытывая вообще никаких помех. Плакал, короче, Осликов замысел.
  
   К тому же и спецслужбы не теряли времени.
   В ФСБ довольно быстро разобрались что к чему, и вскоре появились подделки: китайский суррогат, производимый под маркой Flextron с заводами "Коллекшн Энтерпрайз" в Восточном Китае, Шеньжень.
   Началась в некотором роде "борьба технологий". С другой стороны, инженеры Flextron не предложили ничего нового. В отличие от оригинальных DARVIN Crocodile, пробуждавших критическое мышление с помощью математики, китайские гаджеты предлагали всё тот же "набор для идиотов": "Гостелерадио", религиозные проповеди, развлекательные передачи и футбол. Подделки не распознавали запах. Вкус - тем более. А в качестве тактильных образов поддерживали лишь секс и насилие.
  
   Шли месяцы. Ослик искал решений и в конечном итоге вернулся к своим идеям о перемещении во времени. Прежде всего его интересовала возможность показать людям их будущее. "А что ещё?" - рассуждал он. Нет ничего действеннее предсказания, а предсказать грядущее - не так уж и сложно. Вполне хватило бы и текущих знаний. Александрийская библиотека, к примеру, ежедневно пополняет свои серверы актуальной информацией, не говоря уже о фундаментальных знаниях, накопленных за все времена, но используемых преимущественно для технологий.
   "Последний рубеж здравомыслия" - Ослик то и дело возвращался к своему рассказу. Да и как не вернуться? Подобно Дадли Табану Харузу (турку из Ширнесса), Генри, похоже, исчерпал себя. У него оставалась последняя возможность, но, казалось, и та уже была за гранью разумного. История Дадли между тем не отпускала, и странно - Ослик всё больше размышлял о любимых писателях, словно рассчитывал на их помощь.
   Но помогут ли ему Кундера с Уэльбеком? Вряд ли. Проза Кундеры слишком заумна, а герои Уэльбека вечно недовольны (хотя и близко не жили в России, и уж тем более не лечились на Мосфильмовской).
   С писателями всегда так: стоит увлечься - тут же находишь недостатки и со временем понимаешь: эти вряд ли помогут. Миллер, к примеру (Генри Миллер) - типичный анархист (какая уж тут помощь?). Его любимый Воннегут, как выяснилось - левак, Буковски (Чарльз Буковски) - вечно пьян, а Бегбедер и вовсе прохвост, влюблённый в Россию, будь она неладна. Да что там Бегбедер - даже свои либералы (читай Шендерович с Новодворской - воображаемые его родители) сто раз подумают: "Кто он вообще такой, этот Ослик?"
  
   И вправду - кто он? Франс Кафка, и тот (умнейший и чрезвычайно воспитанный человек) не рассчитывал ни на чью помощь. А что до русских либералов - "Тут и к либералам не подъедешь!" - писала как-то Собака Софи из дурдома в России. И ведь, права Собака (!) - ни один либерал не помог ей (хотя и мог бы, но даже на письмо никто не ответил, не говоря уже об SMS и блогах на "Эхе Москвы" - без толку).
   Оставался Иисус Христос. "Но Христос не писатель", - размышлял Генри, да и обращаться к нему не хотелось. В итоге Ослик выбрал Жюля Верна. Порядочный человек, хороший писатель. Путешествие во времени, правда, не совсем его тема, зато с воображением всё в порядке.
   Будущее, короче ("Видишь ту тётку у светофора?") - вот последнее, чем озаботился Генри Ослик - профессор Ширнесского университета, участник российских "биеннале" и мученик за демократию.
  
  
  II. Ингрид Ренар (04.04.2036, четверг)
  
   Тем временем "мученик за демократию" подарил Ингрид и Энди незабываемую поездку в Японию. Первого апреля 2036 года они прилетели в Токио, а оттуда перебрались на остров Танэгасима в космический центр JAXA (Japan Aerospace eXploration Agency, Японское агентство аэрокосмических исследований) с крупнейшим в Японии космодромом.
   Поездка вышла "налегке", никаких особых задач друзья не решали, так - взглянуть на ракету, готовую доставить их на Марс, примерить скафандры и пройти новое медобследование. Они взглянули на ракету, примерили скафандры и уже к вечеру вторника, закончив несложные процедуры в госпитале, получили два дня свободы.
  
   Удивительное место. Не зря космодром на Танэгасима считается одной из самых живописных стартовых площадок в мире. Космодром построен в 1969 году и в последнее время обслуживал исключительно тяжёлые носители для межпланетных путешествий.
   Танэгасима - крошечный остров, расположенный в 115 км южнее Кюсю. На страницах атласа "Роскартографии" - едва различимая точка посреди океана, чего не скажешь о реальном впечатлении. Остров явился Ингрид, словно настоящая планета - смесь восхитительной природы, специфики режимного объекта и хай-тек. Рельеф острова был, в целом, низменный (максимальная высота около 300 метров), зато отовсюду виднелась их ракета. Её марсианский модуль маячил то там, то сям, включая скалистую часть Танэгасима на востоке и более пологую на западе с песчаными пляжами.
   Океан был тих и спокоен. Вдоль берега расположились современные коттеджи для персонала и астронавтов. В целом же пейзаж напоминал художественное приложение к "Лансароте" Мишеля Уэльбека. Ингрид не раз пересматривала этот альбом фотографий, да и саму повесть перечитывала не раз. "Микроавтобус "Тойота" - это вам не дилижанс", - иронизировал Уэльбек по поводу развития технологий в XX веке, а микроавтобусы "Тойота" ездили на Танэгасима сплошь и рядом - без водителей и безопасно (как будто и не было предшествующих дискуссий на счёт скорости автономного транспорта).
   Да и куда спешить, в самом деле? Все попытки изменить судьбу человечества совершенно бесперспективны, пока не достигнуты коренные изменения в самой природе человека. В отличие от Лансароте, правда, Танэгасима был полон разнообразной флоры с преобладанием субтропических растений, таких как батат, табак, арахис и мандарины. Морская фауна изобиловала различными видами рыб и креветок, а среднегодовая температура колебалась в пределах 10 градусов по Цельсию - чрезвычайно комфортные условия.
  
   "Но здесь ли жизнь?" - припомнила Ингрид роман Милана Кундеры "Жизнь не здесь" и остаток поездки провела в романтической задумчивости. Размышления, однако, не мешали счастью. Ингрид действительно чувствовала себя счастливой: никаких забот, а будущее представлялось ей не только не менее комфортным (чем на Танэгасима), но и главное - другим. Ренар соскучилась по переменам и теперь надеялась, образно говоря, на Лансароте. "Лансароте" Уэльбека казалась ей повестью-призраком, а "Жизнь не здесь" Кундеры - метафорой космического полёта.
   Предстоящий полёт на Марс вдруг показался Ингрид вполне закономерным продолжением её предыдущей эволюции. В связи с "эволюцией", Ослик показался ей Чарльзом Дарвиным, а Энди - галапагосской черепашкой, панцирь которой слегка варьировал в зависимости от места происхождения.
  
   В космическом центре их поджидали коллеги по экспедиции: Паскаль Годен, Катя Смит, Джони Фарагут и Вика Россохина. Влюблённые Паскаль и Энди при встрече кинулись друг к другу, да так и замерли, обнявшись. У них был свой мир, своё небо и свой космос - свободный и без притворства (это вам не военный космодром в Плесецке и не "Байконур" со святой водой от "парабалана Кирилла").
   Джони и Vi вели себя не менее безрассудно. Они то и дело убегали к скалистому берегу и часами бродили у океана, высматривая корабль на горизонте, и занимались любовью. Раз или два к ним присоединялась Смит (Катя Смит - проводница из Облучья и верный адепт "дарвиновской церкви"). Ослик возился на берегу, вычерчивая в воздухе мысленные фигуры, словно ждал неотвратимого. Ингрид собирала ракушки неподалёку, а Паскаль и Энди всё играли друг с другом (пора печали ещё не пришла). Паскаль и Энди переживали лишь самое начало своей любви, так что они и не помышляли (в отличие от героя "Счастливого дня" Генри Ослика) "to gather sea stones, to cast, to fling their in the sea" ("морские камни собирать, бросать, кидать их в море").
  
   В один из вечеров друзья развели огонь и испекли на углях батат (сладкий картофель), в изобилии произраставший на Танэгасима. Джони наловил креветок, а Ингрид приготовила тунца с арахисом, зелёным перцем и зеленью. В небе показалась Луна и точка Апофиса. Довольно яркая точка на небосводе. Астероид приближался к Земле. За десять суток до столкновения (2036/04/13/21:12:17) он находился на расстоянии около 11 миллионов километров. По уточнённым (на 3 апреля) данным наиболее вероятной зоной падения астероида являлся китайский город Гулянь (неподалёку от российской границы, Дальний Восток). С учётом возможных отклонений спасательные службы рассматривали, прежде всего, треугольник "Гулянь (КНР) - Могоча (РФ) - Борзя (РФ)".
   "Гулянь, Могоча, Борзя готовы к приёму метеорита!", - мелькнула бегущая строка на Russia Today в среду утром.
   - Мелькнула и пропала, - заметила Ингрид, но Ослик лишь пожал плечами:
   - А когда они не готовы, в самом деле?
  
   Судя по траектории, впрочем, астероид (или его фрагмент - в случае взрыва в воздухе) мог долететь вплоть до Ямала. Падение космического тела на этот полуостров, в свою очередь, грозило крупномасштабной катастрофой непосредственно для газодобывающей отрасли (о простых оленеводах ничего не сообщалось). "Газпром" приостановил добычу газа. РВСН и войска противоракетной обороны (ПРО) перешли в полную боевую готовность, а крупнейшие сырьевые компании срочным порядком распределяли капитал по более безопасным территориям (братских республик).
   Справедливости ради - население РФ, несмотря на приближающуюся беду, пребывало в чрезвычайном спокойствии. Русских не испугать - в который раз уже убедилась Ингрид. Казалось, им наоборот - чем хуже, тем лучше. Паника, как раз, началась в Европе, Северной Америке и Австралии. Граждане развитых стран прекрасно понимали: им есть что терять, и действительно боялись. В них словно жил тот самый "крокодил" из теории Ослика (испугавшийся в своё время глобального исчезновения видов и существенно поумневший).
   Подобно русским не ведали страха и жители большинства латиноамериканских стран. Местные как ни в чём не бывало радовались жизни, устроив, по сути, бессрочное веселье. Их знаменитые карнавалы следовали один за другим. "Счастливые недоумки", - эта мысль то и дело приходила к Ингрид, но в то же время она где-то и завидовала им.
  
   Странное дело - в Юго-Восточной Азии участились ураганы и землетрясения. Зарядили дожди, приплыли цунами. Биологи зарегистрировали массовую (и не исследованную ранее) миграцию животных.
   Зато черепашки с острова Ниас в Индонезии ("Знала бы - не совалась", роман Лобачёвой) заметно поутихли. Редко какая черепашка теперь уплывала в Шри-Ланку (на верную гибель). Складывалось впечатление, что черепашки наконец прозрели, да было поздно. Они притаились и будто дожидались своей участи. Хотя, можно и по-другому: черепашки сохраняли спокойствие, демонстрируя тем самым сформировавшийся навык к смирению. Какая разница, как погибнуть, думали животные: быть съеденными тамильцами или умереть от гигантской волны? В действительности падение Апофиса и впрямь грозило мощнейшим цунами у берегов Индонезии. Да и у других берегов тоже.
  
   Подобно черепашкам с острова Ниас, не особенно переживали по поводу Апофиса и наши друзья-астронавты. Правда, в отличие от черепашек, русских или венесуэльцев (в каждом из которых и до сих пор жил Уго Чавес, если верить официальным СМИ) друзья не стали дожидаться астероида и собирались на Марс.
   Никакой Уго в них не жил, и единственное, что связывало их теперь с Землёй - гравитация. Да и какое им, в сущности, дело до Земли? Теперь уже поздно. Они и без того сделали всё, что в их силах. Взять хотя бы Ослика. Уж он точно старался. Главной его заботой как раз и было сделать так, чтобы никто никуда не улетал. Чтобы и мысли не возникало бежать (здесь хорошо: есть чем гордиться, кого любить и так далее). Не вышло.
   Вот друзья и развлекались, устроившись у костра на Танэгасима под звёздным небом, наслаждаясь сладким картофелем и тунцом с арахисом и зелёным перцем.
  
   Накануне Ингрид закончила четвёртую (и последнюю) часть рукописи Генри Ослика и теперь с нетерпением ждала объяснений. Некоторые места действительно нуждались в комментариях.
   Во-первых, неясно, кто писал. В отличие от трёх предыдущих частей эта явно выпадала - и по стилю, и по образу мысли. Стиль уж точно не соответствовал Ослику (насколько вообще стиль может соответствовать писателю). Известны случаи (и их немало), когда писатель намеренно играл со стилями - и пойми ж ты, что к чему. Взять хотя бы Гар? (Ромен Гари, он же Эмиль Ажар) или Дэвида Лоджа (в "Думают" он предстал, в том числе, и как мастер перевоплощения), не говоря уже о Джулиане Барнсе: его "Попугая" ("Попугай Флобера") как ни крути - не сопоставишь с "Записками из Лондона", к примеру, а тем более с "Любовью и так далее".
   Столь же неожиданно воспринималась и чётвёртая часть Генриной рукописи под названием "Ослик Иисуса Христа" (с подзаголовком "Общая теория счастья"). Короче, Ингрид усомнилась в авторстве. Ей мнился подвох.
   А во-вторых, тема. Текст представлял собой весьма квалифицированный анализ истории христианства. Библейские сюжеты, вариации, ссылки. Но дело даже не в этом. Странным, а подчас и шокирующим выглядело само повествование. Изложение велось от имени ослицы, знакомой нам по Новому Завету, на которую (а заодно и на молодого осла) залез Иисус Христос (Мф. 21:1-7). Залез - и залез (казалось бы, что такого?), да не тут-то было. Рассказчица (ослица) предстаёт чуть ли не учёным-теологом. Она дотошно исследует проблему (почему она? что движет Иисусом? последствия) и предлагает версии.
   Одна из версий и вовсе запредельна. Автор, по сути, предлагает свой вариант Святого Писания, как если бы Иисус Христос прибыл в Иерусалим пешком, а не въехал на ослице с осликом. За унижением животных, как известно, "пророк из Назарета галилейского" учинил и серию погромов. Вот что пишет об этом Матфей в Евангелии: "И вошёл Иисус в храм Божий, и выгнал всех продающих и покупающих в храме, и опрокинул столы меновщиков и скамьи продающих голубей" (Мф. 21:12-13).
   Так что и голубям досталось. "Не потому ли, - вдруг подумала Ингрид, - Ослик не мешкая спас Маркуса в аэропорту, да и вообще с состраданием относился к животным?"
   Может, и так. Что же до четвёртой части - текст воспринимался легко, но вместе с тем и наводил на размышления. Размышления серьёзные, и чем дальше, тем более мрачные: не залезь Иисус на ослицу с осликом, глядишь, и Библия была бы другой, и в голове у обывателя заискрилась бы мысль - светлая, в меру рациональная и уж, конечно, не покорная оскорблению, а свободная и разумная.
  
   Да, так и оказалось: автор не Генри. Текст сочинила Наташа Лобачёва, а под "ослицей" она предполагала даже не столько образ животного (прилюдно униженного будущим всеобщим любимцем), сколько невинных людей по всему миру, регулярно подвергающихся насилию власти (и той же церкви). Со слов Генри, Наташа призналась также, что работала над текстом во многом благодаря Ослику (одной фамилии уже было бы достаточно - прекрасная аллюзия), воодушевлённая любовью к нему и, конечно, из солидарности (тут вам - и женское начало, и мужское, если хотите).
   Хотим. Текст изобиловал рисунками на полях и ссылками на "Историю мира в 101/2 главах" Джулиана Барнса. Ссылки касались в основном первой главы ("Безбилетник"), где изложение идёт от имени личинки древоточца (лат. cossidae). Личинка "незаконно" проникла на Ноев ковчег и с ужасом наблюдает за происходящим: Ной - настоящий деспот, его окружение ничтожно, а животным и вовсе не позавидуешь (большинство видов съедено).
  
   Почему Лобачёва? Признаться, Генри и сам был удивлён. Хотя, что удивляться? Они не раз обсуждали его планы на книгу, а позже и саму рукопись. Наташа явно увлеклась сюжетом, да и нахохоталась вдоволь. Ей нравился ироничный стиль, а встречаясь теперь с Генри, она то и дело напевала французскую песенку про бедного ослика (в вольной интерпретации):
  
   Наш бедный ослик болен -
   Болят у него ушки.
   Наташка ему сшила
   Прекрасные подушки.
  
   Узнав о "подушках", Ингрид и сама улыбнулась.
   В исходном варианте за подушками следовали воротничок, кружева, фланелевая куртка (болит у него грудка) - да чего там только не следовало! Что же до песенки - песенка Ингрид тоже нравилась. "Бедного ослика" ей напевала бабушка в детстве, а юная Ренар слушала и представляла все эти красочные наряды, сшитые для ослика, и мечтала о таких же. Особое любопытство у неё вызывали "штанишки" с "подтяжками" (болят у него ляжки), изготовленные в конце композиции, из-за чего ей хотелось слушать песенку ещё и ещё.
  
   С другой стороны, Ослик и рад был: Наташа действительно постаралась. Текст вышел на славу, он бы так не смог.
   "Зато он смог написать картину", - подумала Ренар. Холст под названием "Ослик Иисуса Христа" (часть IV) вполне удачно совместил в себе и сюжет Лобачёвой, и мытарства самого Генри (начиная от идеи изменить сознание униженных до, в сущности, безрадостного финала: человека изменяют обстоятельства, а не человек).
   Довольно топорная, но чрезвычайно яркая работа, полная аллегории и эмоций. Созданная из множества фрагментов, она "читалась", что удивительно, и так, и сяк. Фрагменты образовывали и единое целое, и жили сами по себе. Ещё одна "история мира", в некотором смысле, где зрителю предоставлена возможность выбора: будет ли он связывать фрагменты между собой или ему достаточно взглянуть на каждый по отдельности и забыть.
   Ингрид попыталась связать, и что ж?
   В правой части холста и примерно чуть ниже середины она наткнулась на пустое пространство, издали напоминающее дорогу при въезде в город с картины Фредерика Базиля "Королевский порт Эгес-Морте". Участок размером с пачку сигарет словно ждал своего часа. Словно кто-то и правду должен был явиться и дорисовать наконец этот отсутствующий элемент, явив нам развязку.
   По признанию самой Лобачёвой работа над текстом доставила ей огромное удовольствие. По сути, пока писала, она переживала (вновь и вновь) любовь к Генри. Неразделённую, но полную обстоятельств, которые собственно и сформировали Наташу такой, какой мы и узнали её.
  
   В последний день их пребывания на Танэгасима пошёл дождь. Но шёл он недолго: вскоре выглянуло солнце и показалась радуга. Над океаном будто поставили холст, и художник приступил к делу. Радуга же перекинулась от горизонта и прямо к мольберту - рисуй сколько хочешь. Воображение вообще, как мнилось Ингрид, предполагает наиболее широкий выбор красок из всех известных.
   - И неизвестных, - добавил Ослик. Они как раз вышли к морю и слушали волны, держась за руки и что-то там воображая.
   После прекрасной ночи со сладким картофелем, японским виски и сексом ("...нам надо заняться любовью, от этого нам всем станет лучше", Мишель Уэльбек, "Лансароте") "марсиане" проснулись лишь к полудню и тут же отправились на восток к скалистому берегу.
   Радуга ещё светилась, воображаемый художник водил кистью (туда-сюда, мольберт покачивался), а друзья-астронавты - и за мольбертом смотрели, и "понемногу хуели" (как сказала бы Собака Софи), предвкушая прощание с родной планетой и долгий перелёт на Марс.
   Паскаль и Энди нежились у океана. Джони как будто приуныл и всё поглядывал на их ракету, маячившую вдалеке. Автор "Магазина потерянной любви" был явно не в себе, чего не скажешь о его подруге - Vi излучала оптимизм. Она без умолку болтала, напевала колядку "Щедрик-Петрик, дай вареник..." (...ложечку кашки, кольцо колбаски), и всё подпрыгивала, завидев птицу над водой, а то и лодку на горизонте. "Вот кому не занимать жизнелюбия", - удивлялась Ингрид. В сущности, Вика и на Марс летела лишь из любопытства. Астероид её не пугал (подумаешь, астероид!), а что до диктатуры в России, то она и раньше-то не особенно переживала. Теперь же, спустя 12 лет эмиграции, её меньше всего волновала судьба соотечественников (остались - ну и живите там на здоровье).
   Другое дело - Джони. Ренар наблюдала за ним и, честно сказать, восхищалась им. Джони навсегда покидал Землю, будучи совершенно убеждённым, что ловить здесь нечего, а путешествие на Марс с Vi он рассматривал исключительно как свой "последний счастливый сон". Идею относительно "сна" (проект "Последнее свидание") он детально проработал некоторое время назад как разновидность эвтаназии. Основываясь на Джониных исследованиях, CVI наладило производство специальных браслетов (высокотехнологичные гаджеты, позволяющие и сон посмотреть, и при желании умереть без боли). Около 30% выручки CVI приходилась как раз на эти устройства - невероятно успешный продукт!
   Путешествие на Марс, таким образом, вполне соответствовало настроению Джони и выглядело, словно продолжение его опытов с браслетами "Последнего свидания" (только без браслетов). Что касается Россохиной, Vi с радостью приняла его предложение лететь вместе, хотя и рассчитывала вернуться. "Вернуться на Землю при первой же возможности" - значилось в её контракте как обязательное условие.
   А вообще отношения Джони и Vi вызывали у Ингрид смутные подозрения. Казалось, они и любили друг друга, и одновременно устали. Тем не менее пара выглядела на удивление гармонично. Между ними будто существовала особая метафизика, как если бы они жили в некоторой системе "нейронов и ангелов": их нейроны колебались бы в такт, а ангелы занимались бы бытом.
   "Идеальная стратегия в сложных условиях, - заключила Ингрид, и тут же задалась вопросом: - А смогут ли и они так с Осликом?" Вынести бы, и правда, быт за скобки, оставив лишь колебания. Единственное, что их с Осликом пока связывало - его долгая (и во многом придуманная) любовь к ней. Никаких "нейронов с ангелами" она не заметила, да и вряд ли заметит. К тому же они чрезвычайно откровенны друг с другом, а с такой честностью (патологической честностью) вряд ли вообще возможна какая-либо метафизика. Иначе говоря, если "ангел" и был, то он попросту стерёг их безумства у входа в истинную близость.
  
   "Не входи! Порошок!" - то и дело вспоминала Смит традиционное объявление на любой из железнодорожных станций России. Этот "порошок" прочно засел у неё в голове. И даже теперь, на далёком острове Танэгасима, Лена Гольц нет-нет, а и оглядывалась вокруг: нет ли где зловещего порошка? Нет, порошка здесь не было. Был прохладный дождик, солнце, радуга, скалистый берег, ракета вдали и астероид в синем небе.
   Ингрид нравилась Катя (или как там её - Лена Гольц, проводница из Облучья и выпускница Сорбонны). При её появлении у Ренар (и не только у неё, судя по реакции остальных) поднималось настроение. Редкое качество человека - радовать окружающих уже одним своим присутствием. Смит не была красавицей в традиционном смысле, зато она будто излучала свет. И совершенно не важно - улыбалась ли она или размышляла о своём "порошке". Что за "порошок", никто так и не понял, да оно и не надо - подобный "порошок ("Не входи!") есть у каждого, не сомневалась Ингрид.
   Вот и теперь, наблюдая, как Смит чертит на песке неясные символы и будто играет с ними, Ингрид прониклась ощущением праздника. Вероятно, это был детский праздник - Смит даже внешне напоминала девочку. Умную такую, начитанную, прекрасно воспитанную и хоть повидавшую немало ужасов у себя на родине - всё ж таки девочку. Впрочем, и тут - одни плюсы. Детские черты лица придавали ей сексуальности, а что до общения - никаких затруднений при общении с нею ни у кого не возникало.
   Да и не могло возникнуть. В любом окружении Смит чувствовала себя на месте. Образно выражаясь, весь мир был вагоном, а она в нём проводницей. Поезд мчал со всей дури в будущее. Вид за окном сливался в монотонную картину будней. "Нет, - заключила Ренар, - не зря Ослик запал на Смит в поезде "Москва - Улан-Батор"".
   Запал, и вот они летят на Марс.
  
   До старта, между тем, оставалось чуть менее пяти суток. Пошли последние 120 часов земной жизни наших друзей. И тут из воды появилась морда японской мурены. Вот что подумала мурена, завидев астронавтов: "Справа от меня красивые астронавты, слева - горный массив, тянущийся к горизонту. Вдали виднеется ракета - видно, полетит в космос. Счастье здесь и сейчас". Мурена оглянулась и в какой-то момент встретилась глазами с Ингрид.
   Ингрид и вправду заметила мурену - благородное существо, похожее на змею и с угрюмым выражением Ван Гога на морде.
   Мечта о далёком путешествии довольно свойственна людям, и, ясное дело, организуя экспедицию на Марс, Ослик в немалой степени идеализировал события. Ингрид не сомневалась, что так и есть, а соображения мурены лишь подтверждали её правоту: счастье не может быть запланированным, но уже сама попытка заглянуть в будущее приносит радость, а заодно и сиюминутное счастье.
  
  
  III. Сиюминутное счастье
  
   "Ценим каждого больного".
  (Слоган ЦКБ, Центральной клинической больницы Управделами Президента РФ)
  
   Третьего сентября 2034 года Генри Ослик - русский эмигрант и профессор Ширнесского университета получил письмо от Лиз Рэйчел из патентного бюро в Лондоне. Уже долгое время Лиз занималась изобретениями Ослика, а в этот раз неожиданно сменила тему и попыталась доказать (весьма аргументированно, заметим) рациональность сиюминутного счастья. По её мнению счастье не может быть запланированным, но уже сама попытка заглянуть в будущее может принести радость.
   Лиза ссылалась на исторический опыт и даже привела одну мысль из фильма "Голодные игры", поставленного по одноимённому роману Сьюзен Коллинз (The Hunter games, реж. Гэри Росс, в гл. ролях Дженнифер Лоуренс, Джош Хатчерсон, США, 2012). Вот что она писала: "Немного надежды будет двигать нас вперёд, поможет работать, поможет играть свою роль в системе. Она будет двигать нас, когда мы голодны, и толкать нас вперёд, когда страх или отчаяние угрожают овладеть нами. Есть, правда, некоторый риск. Немного надежды - хорошо, слишком много надежды - опасно". И дальше: "Лучше всего жить сегодня и сейчас, Генри. К тому же "сегодня и сейчас" - подспудно и есть наше будущее. Ожидание будущего", - добавила Рэйчел.
  
   Итак, ожидание красоты - и есть красота.
   До Большого взрыва не было времени, не было ожидания, не было замысла, не было Бога и вообще ничего. Не отсюда ли и преимущественная ценность "статического" искусства (живопись, архитектура, лепка, к примеру - как в случае с Собакой Софи, и т.д.)?
   Может, и отсюда. Ведь динамика отнимает время. Драгоценное время для размышлений. Независимое развитие сюжета (спектакль, кинофильм, цирк и пр.) отдаляет анализ, снижает концентрацию на деталях, а при завершении действия зритель и вовсе часто не помнит, о чём "кино". В лучшем случае он испытывает эмоциональный стресс. Вместо анализа зритель переживает, и зачастую даже не может определить главную идею. Никто толком уже не знает - что произошло и произошло ли.
   Взять те же "Игры" ("Голодные игры"). Одного этого фильма уже было бы достаточно, чтобы возненавидеть насилие, прозреть (к чему всё идёт) и покончить наконец с диктатурой. "Игры" имели прекрасный прокат по всему миру, включая страны с диктаторскими режимами - от РФ до Уганды. Но нет - не дошло. Или зритель отупел, или действительно - слишком много динамики в киноискусстве. Человек искренне сочувствует героям или восторгается ими, но на этом и всё. Ему бы роман почитать, да кто ж будет читать Сьюзен Коллинз (это на Западе у неё миллионные тиражи, но не здесь)? Те, кто читает Сьюзен Коллинз "здесь" - уже давно на Сахарова, Болотной или Майдане (ждут остальных, а их всё нет).
   Неспособность понять суть событий становится привычкой. После просмотра тысячи фильмов, спектаклей и цирковых представлений среднестатистический обыватель не желает ничего понимать и отдаётся на волю эмоции. "Если я так чувствую - значит так и есть", - думает он.
   Вот вам и два способа восприятия мира: одни думают, другие чувствуют ("статическое" и "динамическое" искусство). Но не стоит драматизировать. Обе модели, по крайней мере, не лишены человеческого. И те, и другие сочувствуют Гипатии, убитой христианами, Аристотелю, застреленному римским солдатом, а кое-кто сопереживает и современным узникам совести - от Иосифа Бродского до академика Васильева.
   И те, кто читает Коллинз, и приверженцы "цирка" в конечном итоге - обыкновенные люди. Они, безусловно, хотят счастья (пусть бы и сиюминутного), а значит, не безнадёжны. Образно выражаясь, все они видят слабое свечение Большого взрыва.
   "Уже неплохо", - заключает Лиз Рэйчел.
  
   Как выяснилось, Рэйчел писала Генри не просто так, а под впечатлением его последних патентов касательно "виртуального перемещения во времени", да и вообще под впечатлением его работы последних лет.
   "Слабое свечение Большого взрыва как встречный свет", - будто вторил Лиз Ослик. Он словно разглядывал снимки галактик, изготовленных космическим телескопом "Джеймс Уэбб", и размышлял о сиюминутном счастье.
   Склонность человека к "сиюминутности" в его понимании была естественной (чем-то вроде рефлекса), и Ослик вскоре придумал ей ироничное объяснение. "Как известно, - рассуждал он, - Вселенная состоит из элементарных частиц. Движение элементарных частиц носит случайный характер, их поведение непредсказуемо. Вот и выходит - счастье здесь и сейчас. В следующий момент картина изменится, и уже, как знать - будешь ли ты когда-нибудь счастлив? Наблюдение за элементарными частицами, таким образом - единственно разумный способ жизни".
   Генри то и дело возвращался к письму Лиз и, памятуя о бесконечных бедах человечества, задавался всё тем же вопросом: как сделать "сиюминутность" (счастливую сиюминутность) перманентной? Непростой вопрос. Хотя, был один способ.
   Не ахти какой, но способ был, и заключался он в следующем: если долго наблюдать за движением элементарных частиц, рано или поздно обнаружится вероятностный закон их движения. Поняв гистограмму (разочаровавшись), человек прекращает всякую борьбу, но зато время от времени переживает совпадения. Как правило, совпадают ход его мысли и реальные события. Эти совпадения весьма редки, но также и приносят необыкновенную радость. В отличие от мимолётного счастья такая радость длится гораздо дольше и почти всегда перекрывает интервал упадка.
  
   Вот и сегодня, закрывшись в своём кабинете в Ширнессе и поставив старые записи Emery (группа из США, Южная Каролина), Ослик испытал радость совпадения. Прислушавшись к композиции "Can"t Stop the Killer" ("Убийцу не остановишь"), Генри вдруг ясно представил архитектуру своего "навигатора во времени". Недостающая часть общего замысла словно явилась к нему из музыки.
   Ослик не знал, кого и благодарить: то ли Emery и случай, то ли Лиз Рэйчел (с её письмом о сиюминутном счастье), то ли Ингрид Ренар, любовь к которой обостряла его чувства (и разум?). "В будущем, - надеялся Генри, - метафизика совпадения забудется, но свет (встречный свет радости) - как был, так и останется вполне доходчивым уроком в воображаемой "школе искусств"". Ослик намеренно покажет этот "свет" своим "абонентам", и те, несомненно, чуть поумнеют, притянувшись к разумному, а если повезёт, то и к прекрасному.
   Глядя на ужасы будущего (воодушевился Ослик), сиюминутное счастье и в самом деле может стать перманентным.
  
   В представлении Исаака Ньютона притяжение тел обуславливалось принципиальным различием их масс: существенно более тяжёлый предмет притягивает несоизмеримо малый. Объяснить природу притяжения он не смог и поэтому ограничился Божественным Началом. Теория касалась, в том числе, безвоздушного пространства. Вселенский Космос да Иисус Христос, короче - на этом учёный и остановился. Массив ограничений в то время был ровно таким, чтобы не сгореть на костре. Так что претензий к Ньютону нет и быть не может (гравитацией управляет Бог - идеальный случай перманентности счастья).
   Генри не зря вспомнил Ньютона. Ведь, в сущности, исследования Ослика как раз и имели своей целью исключить условного "Иисуса Христа" (самозванцев, дебоширов и негодяев) из "пенитенциарной" системы человеческой мысли. Иначе говоря, он не собирался оглядываться на "костёр" и не хотел, чтобы оглядывались другие.
  
   Примерно в тот же день (где-нибудь в первых числах сентября 34-го) похожие мысли посетили и Джони Фарагута - в прошлом "экстремиста" и чудом бежавшего из тюрьмы прямиком в Кирибати (Республика Кирибати, Микронезия). Он устроился у окна в своём доме на острове Бикенибеу, наслаждаясь видом и время от времени поглядывая на Вику Россохину. Вика спала и во сне улыбалась. Как и прежде, она волновала его и вдохновляла, подстёгивая на безумства (безумные рассказы, живопись и изобретения).
   Сегодня он завершал работу над проектом "Последнего свидания" ("Последний счастливый сон", реализован в виде браслета на запястье) и к вечеру надеялся подготовить документацию для тестирования. Как мы уже знаем, этот "браслет" позволял видеть сны "на заказ" вплоть до последнего сна перед смертью. Жаль, но немалая часть так называемых "интеллектуалов" и до сих пор считает проект лишь разновидностью эвтаназии - весьма приятной, но также и сомнительной с точки зрения морали.
   Что до морали - Джони рассматривал свой проект несколько под другим углом. "Экстремист" не отказывался от морали, но и не делал из неё культа. "Последний сон", по его замыслу, был как раз не смертью, а началом новой (и более счастливой, чем прежде) жизни.
   "Жизнь после смерти, но без религии", - как однажды заметила Vi (Вика Россохина - Джонин счастливый сон, опять же). Если исходить из Ньютона, Вика в сравнении с Фарагутом обладала существенно большей массой, они летели в необъятном космосе, и Джони притягивался к ней - самопроизвольно и безо всякого Иисуса Христа. "Массив ограничений" у Джони был существенно выше инквизиции, а человек (в отличие от религиозных представлений о человеке - как о "рабе божьем") был для него наивысшей ценностью.
  
   Таким образом, в связи с изобретениями Ослика и Фарагута можно было констатировать ещё одно совпадение. По сути, примерно в одно и то же время и независимо друг от друга они изобрели (каждый - свой, правда) механизм выживания. Ослик усовершенствовал DARVIN Crocodile, снабдив его "навигатором во времени" (возможность поумнеть, заглянув в будущее), а Джони, будучи разочарованным реальностью, предложил счастливое её продолжение в последнем сне.
   Как видим, их подходы к выживанию принципиально отличались. Ослик явно был в большей степени оптимист. Впрочем, и у оптимизма есть пределы.
   Новая модель его гаджета с дополнительной функцией перемещения во времени получила название DARVIN Alligator и поступила в продажу как раз в канун Рождества - 24 декабря 2034 года. К февралю 35-го наметился устойчивый рост продаж, но как ни странно, продажи Ослика не радовали. В нём как будто что-то сломалось. Судя по состоянию, это был уже знакомый ему "эффект выполненной работы".
   Тут так: пока ты увлечён - ты полон оптимизма и каждая минута твоей жизни имеет особую ценность. Когда же всё кончено - остаётся ждать. Здесь-то и возникают сомнения: не ошибся ли ты, и что дальше? "Не может быть, чтоб не ошибся", - отвечал себе Ослик, и в целом был прав - ведь не такой уж он и умный. Люди и поумней его переживали упадок - сделав научное открытие, записав пластинку, или пусть бы даже закончив мести улицу (у кинотеатра "Иллюзион" - здравствуйте, Олдос).
   "Эффект выполненной работы" довольно известен. Не зря, к примеру, Мишель Уэльбек считал главной трудностью писателя умение ждать.
   Так и случилось - отчасти от скуки, отчасти от невозможности больше ждать Ослик вернулся к своей старой идее о написании книги. "Роман - не роман, хотя бы подумаю спокойно (а переосмыслить было что)", - решил он и в марте засел за рукопись.
  
   Однако ж, текст не давался. И тогда, перепробовав с десяток сюжетов (в основном надуманных и неискренних), Ослик наткнулся в сети университета на курсы своих лекций и электронную папку с записями. Лекции касались преимущественно искусственного интеллекта, плюс немного политики, аллюзий и цитат: от Аристотеля до Шендеровича с Новодворской. Что же до папки с записями - в сущности, это был прекрасный компромат для российских спецслужб: дневники с подробностями интимной жизни, короткие эссе (в изобилии), обличающие путинский режим, художественные рассказы, живопись и личная переписка за последние двадцать лет.
   "На самом деле материал - так себе, размышлял Генри, - зато содержит реальные события и персонажи (лишь бы не начать выдумывать и не скатиться к автофикшн). Не надо ничего изобретать, а лишь придать изложению необходимую форму и сделать текст максимально понятным".
   Понятным? Тут он задумался. А какое слово ещё подобрать, чтобы показать, в какой степени массовый читатель ориентирован на серьёзное чтение (и при этом не обидеть его)? В последнее время то и дело возникали дискуссии как раз на тему "понятности": опускать ли литературу до уровня обезьяны или нет?
   Позиция издателей (а с ними агентов и продавцов) была недвусмысленной: конечно опускать (это увеличивает прибыль). Писатели же (особенно в недоразвитых странах) грызлись и отстаивали каждый своё. Успешные презирали неудачников, а те в свою очередь либо нападали на успешных, либо чурались и тех, и других. "Что ж у них за коллеги такие? - рассуждали неудачники из тех, кто поприличнее: - Совсем с ума сошли. Пишет себе человек, и пишет. Ведь сразу же видно - кто честен, а кто лишь кормит "обезьян", заискивая с властью" (или с цензурой - если уж мы об этом).
   Ослик не хотел ни с кем заискивать, да и писателем он себя не считал. Иначе говоря, он был слишком скромен для удачливого писателя и прекрасно понимал, к чему всё идёт: слово становится товаром.
   За словом последует образ (образ - продукт искусства), а там и любовь с ненавистью. Он вдруг припомнил оккупацию Украины (русские тогда "постарались") и недавние теракты в США - чем не искусство? Яркие и профессионально поставленные теракты хорошо продавались, вызывали бурю эмоций и становились предметом оживлённой дискуссии - как среди "обезьян", так и среди образованной интеллигенции. Подобно книжным детективам и любовным романам теракты имели бешеную популярность, а их авторы становились героями.
   "На хуй таких героев", - заключил Ослик, и уже к августу 35-го закончил книгу - заведомо непопулярную и понятную лишь немногим единомышленникам.
   Как тут не вспомнить его "злосчастную" диссертацию? В 2012-м её тоже поняли лишь наиболее близкие люди. Хотя, нет, - Генри стал забываться, - кое-кто понял и со стороны. ФСБ, к примеру (мужчина с выправкой коня и портфелем в ВАК), а литературный агент (довольно известная тётя из Союза писателей) даже похвалила его и дала несколько советов. Агент отметила "вполне сложившийся стиль", но посоветовала смягчить краски (а то ведь и экземпляра не продашь). По её словам, Россия в "диссертации" была показана как-то уж совсем в чёрном цвете. "Какая есть" (улыбнулся Ослик).
   Его тогдашнюю работу поняли и в "Эксмо", и в "Фолио", и в ОГИ (правда, стеснительно промолчали). Поняли и в "Корпусе" (но сослались на занятость). Поняли даже в секретариате "Большой книги", отдав предпочтение депутату-фигуристке из правящей партии (депутат ещё в СССР каталась). Одна радость - небольшое издательство "Захаров". "Захаров" хоть и отказались от публикации его "труда", зато извинились ("Извините, но нет") и пожелали успехов в будущем.
  
   Как раз о будущем Ослик и писал теперь.
   По сюжету, учёный-эмигрант из России разработал гаджет, стимулирующий работу ума и таким образом призванный ускорить падение авторитарных режимов. Заметим (и Ослик настаивал на этом), гаджет "не навязывал" никаких идей, а лишь "пробуждал" критическое мышление. "Чувство собственного достоинства" - мечтал изобретатель и всё надеялся на будущее.
   Мобильное устройство, надо сказать, понравилось людям и пользовалось всё большим спросом, хотя эффект если и был, то крайне слабый. Пользователи гаджета хоть и становились более вдумчивыми и рассудительными, приобретённое ими критическое мышление ("гражданское самосознание" - по выражению некоторых блогеров) приводило лишь к новым трудностям. Обострялись отношения с властью, а власть, будучи коварной и беспринципной, использовала техническое новшество в своих интересах.
  
   "Ваши интересы, Генри, и интересы наших читателей не совпадают" (как же точно, блядь!), - ответили ему в одном из московских издательств на предложение о сотрудничестве. Главный редактор наотрез отказался заниматься его книгой и даже пригрозил судом, заподозрив писателя в экстремизме.
   "А кто у них не экстремист?" - вопрошала Софи. Собака Софи и по себе давно знала, что к чему ("у этих русских"). Она с радостью прочла рукопись, тут же узнала главных персонажей и предложила не изменять имён. "Оставь, как в жизни", - попросила Софи, и Ослик оставил. Никто, тем более, не возражал. Наташа Лобачёва, таким образом, осталась Наташей Лобачёвой, Лена Гольц - Леной Гольц (впоследствии - Смит), Эльвира Додж - Эльвирой Додж (после эмиграции - Томоко Нодзаки), Марк Лунгу - Марком Лунгу ("Марронье", хотя спросить тут было некого) и так далее.
   Большую помощь в подготовке рукописи оказали (спасибо им) Клод Вулдридж и Паскаль Годен. Клод, будучи профессиональным издателем (издательство "Вулдридж и анемоны", Лондон), взялся за корректуру, а Паскаль (инженер и популяризатор науки) занялся научными вопросами. Он то и дело уточнял принципы технического устройства гаджетов, проверял теорию и предлагал доступные формы изложения трудных понятий.
   Рукопись с воодушевлением восприняли и коллеги Ослика из CVI, в особенности Джони Фарагут и Тайка Нефёдова. По мнению Джони, роману недоставало интриги, любовных сцен и счастливого конца. Насчёт "конца", правда, Джони поправился. "Счастливый конец - как-то слишком", - заметил он спустя время и вскоре согласился, что перебрал. Ни о каком счастье не может быть и речи, поскольку его или нет, или оно трагически условно (кому как нравится). Человеку для счастья, по словам Льва Толстого, нужно столько же счастья, сколько и несчастья. Так что - судите сами.
   Что же до Тайки - она искренне порадовалась за Ослика и предложила помощь с рекламой. Любая помощь - на пользу, и Генри немедленно согласился.
   Странно - с возрастом он всё больше радовался любой сопричастности к человеческой жизни. Да и не только к человеческой. К примеру, его удивляло (и Генри едва сдерживал чувства) - с какой добротой подчас люди поглаживают бездомную собаку или даже кормят её и разговаривают с нею. В такие моменты он и сам хотел стать собакой. Видно, так проявляла себя некоторая специфика Осликовой психики: его никто не прикармливал и никто не разговаривал с ним, разве что - требовали сигарет или денег.
  
   И всё же, наибольший интерес к его рукописи проявила Наташа Лобачёва. Она как никто другой знала Ослика, любила его (безответно, правда, да делать нечего) и использовала каждую возможность, чтобы приблизиться к нему. Они часами обсуждали его работу, новые идеи и уж, конечно, книгу. Это был его первый опыт серьёзного романа, и Наташа (в прошлом - главный редактор "Тараса Бульбы" и довольно известная писательница сегодня), безусловно, могла помочь ему.
   Помимо прочего, Наташе нравился и замысел книги (как поиск новаторских способов пробуждения критической мысли). Лобачёва ведь тоже настрадалась от русского режима, а в основе любого режима, как известно - всё та же дремучесть населения (власть делает то, что позволяют им люди). Люди? "Паства" - по выражению Ослика, находившего прочную связь между религией и диктатурой.
   Хотя аллюзия "Генри Ослик - ослик из Евангелия", положенная в основу книги, как раз и настораживала Осликову подругу. Издатели вообще не терпят прямых сопоставлений, реальных имён, а тем более "сомнительных" выводов. "Здесь будет непросто", - предупреждала Ната, а Генри кивал и улыбался - Лобачёва была не только издателем и художником, но и в высшей степени приличным человеком, воспитанным на идеалах свободы. В её представлении свобода была самым аргументированным правом человека.
   "И нечего кататься на ослице с осликом! - смеялась она. - Какой безумец всё же этот Иисус Христос (и паства его безумна)".
   По меньшей мере, поступки "спасителя" (то он устраивает дебош в храме, то объявляет себя "царём", то вдруг "исцеляет" больных) явно указывает на некоторую его амбивалентность. Вот Лобачёва и решила разобраться. Даже не столько разобраться (шизофрения и без того достаточно изучена), сколько предположить варианты - как если бы Иисус (или вымышленный его образ) был другим. Может и мир был бы другим? И войн было бы поменьше (а большинство войн имеют как раз религиозную подоплёку), да и люди были бы разумней.
  
   Спустя время она погрузилась в литературу, пересмотрела множество фильмов на тему Иисуса Христа и изучила вопрос с точки зрения социологии. Вопрос действительно был интересным, чрезвычайно объёмным и захватывающим. К маю 35-го Лобачёва составила черновик работы, а уже в июле предложила Ослику включить её в рукопись отдельной частью, что он и сделал. Так собственно и появилась четвёртая (и последняя) часть его книги под названием "Ослик Иисуса Христа (Общая теория счастья)".
  
  
  IV. Ослик Иисуса Христа
  
   Самая тяжёлая ложь та, где замешана какая-нибудь правда.
  (Со слов Виктора Шендеровича в "Особом мнении" на "Эхе Москвы", 06.06.2013)
  
   Счастье? Счастливые люди вызывают недоверие. Так и хочется порасспросить их о том о сём. Когда же спросишь - они не знают, что и ответить: общие фразы. В лучшем случае - шутка, причём, шутка довольно глупая. Слушать глупости скучно, испытываешь неловкость, а там и вовсе начинаешь бояться счастья. Впрочем, не страшно. По словам того же Уэльбека, бояться счастья не надо - его нет (Мишель Уэльбек, "Оставаться живым").
   Это, что касается "всеобщей теории счастья".
   В целом же, эссе Наташи Лобачёвой про "ослика Иисуса Христа" было ничуть не оптимистичней творчества Уэльбека, и Ослик язвительно называл его "жизнеутверждающим эссе".
   По сюжету - некто тётя Маша и её сынок-даун Петя ("Щедрик-Петрик" - Россохина как чувствовала) приходят в отделение банка "Хоум Кредит" и устраивают там сцену - они отказываются платить по кредиту из-за отсутствия средств.
   Перед тем эта тётя и её сынок всё размышляли про ослицу с молодым осликом из Евангелия от Матфея. В соответствии с Писанием Иисус Христос, сын Божий, решил покататься на ослице с осликом, унизив тем самым робкую тварь. А теперь и "Хоум Кредит" туда же.
  
   Туда же? "А куда ещё?" - вопрошает Лобачёва и приводит ряд аргументов. Весьма убедительных аргументов, например: год-два назад стоимость кредита была существенно ниже (тётя воспользовалась тогда возможностью - взяла деньги, но сынка так и не вылечила, денег не хватило); взяв нынешний кредит, она подписалась на один процент, а он вдруг вырос; она досрочно погасила часть взятой суммы (спасибо, напобиралась то там, то сям), но дела лишь ухудшились - ей вновь пересчитали ставку, и она стала платить ещё больше. Короче, история повторялась: тётя Маша была ослицей, а её сынок-даун - осликом Иисуса Христа.
   Помимо "Хоум Кредита" той же наёбкой в РФ занимались кто ни попадя: "Мосгортранс" (троллейбусы едва ходили), скорая помощь (люди часами ждали помощи и, не дождавшись, умирали), полицейские, избивавшие мирных граждан и заискивавшие с преступниками, магазин "Азбука вкуса" с баннером "Я ЛЮБЛЮ МОСКВУ" (а за что её любить такую?), не говоря уже о суде с его выборочным правоприменением.
   Вот "ослица" и решила посмотреть, что было бы - не позволь она кататься на ней Иисусу Христу. "Самозванец из Назарета", - то и дело твердила женщина, направляясь в "Хоум Кредит" и надеясь на здравый смысл.
  
   Ближайшее отделение банка располагалось у метро Медведково. Сынок-даун плёлся метрах в пяти от "ослицы" и улыбался, что-то там бормоча и радуясь погожему дню. Стояла осень. Тротуар был усыпан жёлтыми листьями, светило солнце, а небо над дауном было безоблачным и синим, как его трусы из магазина "Белорусский трикотаж" (ул. Павла Корчагина, 8).
   "Надежда на здравый смысл - едва ли не последняя надежда униженных", - пишет Лобачёва. В пути "ослица" строит планы, размышляет о будущем и утешает себя возможностью добиться человеческого к себе отношения. Возможностей, впрочем, у неё немного - она подаёт в суд и проигрывает его. К стоимости кредита добавляется стоимость судебных издержек.
   Вот и все возможности.
   "Ослица" и её сынок (по-прежнему больной, его состояние ухудшилось) продают квартиру в Янтарном проезде и живут теперь под мостом. Большой Устьинский мост - неподалёку от Солянки. Слева Persona Lab (если смотреть в сторону Павелецкой), справа - Coffee Point, университет дизайна и технологии и клуб Fabrique (в просторечье - "Фабрика"). У этой "Фабрики" собственно и разворачиваются дальнейшие события.
  
   Лобачёва по сути строит параллельную реальность, отталкиваясь от предположения, что Матфей ошибся и Иисус Христос на самом деле был вполне себе ничего - скромный, воспитанный человек. Он не считал себя царём, не устраивал дебошей по храмам и не катался на ослице с молодым осликом.
   "Как следствие, - предполагает Наташа, - не было бы Стены плача в Иерусалиме, инквизиции, крестовых походов, кровавых войн и революций. Не было бы французской гильотины, Октябрьского переворота в России и марксизма-ленинизма. Не было бы красного террора, сталинских репрессий, нацизма, Гитлера и Освенцима с Дахау. Не было бы Восточного блока, Берлинской стены, 11 сентября в Нью-Йорке, путинского режима и его страшных последствий. Не сидели бы по тюрьмам политзаключённые, Генри Ослик не "лечился" бы в психушке, Лобачёва не попала бы в колонию, а тётя Маша с её сынком-дауном не оказалась бы под мостом у клуба Fabrique".
   Наташа приводит также свою версию Нагорной проповеди (не противься злу, подставь другую щёку и т.д.), уточнённый список святых и новое (другое) состояние общественной мысли по странам и континентам. В её представлении, не будь казуса с ослицей и молодым осликом - и Проповедь была бы достойнее, и "святых" поубавилось бы и диктаторских режимов. Африка не была бы столь дремучей, не было бы воинствующего Ислама. В Шри-Ланке не воевали бы дети, Китай был бы - как Китай (а не коммунистическая КНР), да и Россия уже не строила бы из себя "великую державу" (не "топорщилась" бы, образно говоря), а жила бы в согласии со всем миром.
  
   Довольно идиллическая реальность, заметим.
   Казалось, Лобачёва намеренно упрощала суть, надеясь усилить эффект, и в принципе своего достигла - Ослик остался доволен. К тому же, текст пестрил цитатами, содержал множество познавательных ссылок и в целом был выдержан в ироничном ключе.
   Концовка и вовсе вышла необычной.
   В финале Наташа привела фрагмент из стихотворения Тараса Шевченко "Сон". В этом стихотворении украинский поэт размышляет о непростой доле униженного человека и переносит нас в сон одной женщины, мечтающей о счастливом будущем для своего малолетнего сына. Сына зовут Иван. Женщина - крепостная, её положение бесправно, она работает на хозяина (да и сынок подрастёт - тоже будет на него работать).
   И вот однажды, занятая уборкой пшеницы (усталая, но теперь не до отдыха), она решила покормить своего Ваню, а покормив, неожиданно задремала и увидела сон. Ей приснился уже взрослый Иван - красивый, свободный и богатый. Он женат на свободной девушке, у него своё дело (вероятно, он фермер) и добрые дети (в конце сна они заботливо несут родителям обед).
  
   I сниться ?й той син Iван
   I уродливий, i багатий,
   Не одинокий, а жонатий
   На вольнiй, бачиться, бо й сам
   Уже не панський, а на волi;
   Та на своїм веселiм полi
   Свою-таки пшеницю жнуть,
   А дiточки обiд несуть.
  
   Во сне женщина наконец-то улыбнулась (вряд ли ей было до веселья в реальности), но когда проснулась, её ждало разочарование (ясное дело): ничего нет. "Нема нiчого..." - в этом месте Лобачёва делает две-три ремарки насчёт проекта "Счастливый сон" Джони Фарагута, проводит параллели между этим проектом и "улыбкой во сне", а также указывает на дату и место, где Шевченко сочинил своё стихотворение (13.07.1858, Санкт- Петербург). Несмотря на Крестьянскую реформу 1861 года, несмотря на "советские достижения" и "демократические" преобразования в России последних десятилетий, рабское положение человека - если и смягчилось, то совсем не на много.
   Короче, проснувшись, бедная женщина с грустью взглянула на сына и заторопилась. Впереди у неё - бесконечная череда унижений. Вряд ли ей кто-то поможет, но она и не рассчитывает ни на чью помощь. "Разве что Иисус Христос? - Ослик обнаружил эту приписку на полях в самом конце эссе Лобачёвой (Наташа не сдавалась). - Впрочем, едва ли, - тут же одёргивает она себя. - Церковь давно уже слилась с властью и ни за что не допустит прозрения "ослицы" (и её молодого ослика)".
  
   I усмiхнулася небога,
   Проснулася - нема нiчого...
   На сина глянула, взяла
   Його тихенько сповила
   Та, щоб дожать до ланового,
   Ще копу дожинать пiшла.
  
   "Сон" как нельзя лучше воссоздавал драму человеческого смирения, и Ослик в очередной раз убедился, что выходов здесь немного. В контексте же его рукописи эссе Лобачёвой и стихотворение Тараса Григорьевича выглядели и впрямь не лишённой смысла метафорой: будь Иисус Христос поприличней, всё могло бы быть куда лучше.
   Кроме того, Ослик явственно ощущал некую безысходность - что сделано, то сделано, и ничего теперь не изменишь. Наташа будто посылала ему некое сообщение. И даже не сообщение. По сути, она кричала Ослику (что есть мочи): "Стой!" В голове у эмигранта так и отдавался её пронзительный крик: "Остановись, Генри! Никакого крокодила нет! Нет и не будет! И крокодил, и (твой) аллигатор давно уже умерли. Умерли вслед за динозаврами - лишь только взглянув на них и оказавшись моментально стёртыми взрывной волной от падения метеорита размером с Австралию 65 миллионов лет назад".
  
  
   Может и вправду зря он затеял эту возню с гаджетами, а его "Модель крокодила" попросту ошибочна? "Может и так", - размышлял Ослик. "Жизнеутверждающее" эссе Лобачёвой зародило в нём новые сомнения. Он стал колебаться. И всё же не терпелось удостовериться (прав он или нет) на практике.
   Так что Наташа и впрямь поработала на славу.
   Зародить сомнения - большое искусство.
   Тем не менее, Лобачёва чрезвычайно добросовестно исследовала тему с "ослицей и молодым осликом", и Генри гордился ею.
  
   Теперь - что касается "крокодилов и аллигаторов". Новая модель гаджета DARVIN Alligator тем временем продавалась, и продавалась всё лучше. Банковский счёт Ослика существенно вырос. Чего не скажешь о настроении: настроение Генри заметно ухудшилось.
   Несмотря на популярность его устройств принципиальных изменений в массовом сознании "абонентов" не наблюдалось. По отдельности люди, может, и приобретали критическое мышление, но вместе - никак. Наступила зима. За прошедший год в Москве не случилось ни одного митинга, ни одного флешмоба или серьёзного протеста.
   Не добавляли оптимизма и социологические исследования. Большинство русских хоть и были не согласны с режимом, к открытым выступлениям относились скептически. Тот же результат показали и жители других стран, включая коммунистический Китай, слаборазвитые государства Латинской Америки, Африки и Средней Азии.
  
   Что примечательно - в странах, где "Дарвин Аллигаторы" пользовались наибольшей популярностью, существенно выросла книготорговля (люди будто потянулись к прекрасному), но также и повысился интерес к оружию. Ослик не знал, что и думать. Он ощущал себя гомеопатом: его "Аллигаторы" были гомеопатическим средством, а при попытке вылечить пациента полезли и другие его болячки. Болезнь, таким образом, оказалась слишком запущенной.
   Но было и другое объяснение.
   Приобретя здравый смысл, критическое мышление и прикоснувшись к прекрасному (спрос повысился в основном на переводные западные издания), пользователи "Аллигаторов" затем "заглянули" в будущее. Возможно, будущее испугало их (да и как не испугать - несменяемость власти, беззаконие, ложь) - вот люди и увлеклись оружием в надежде защитить себя от произвола.
   А вообще, парадокс - литература и пистолеты оказались на одной стороне. Будучи пацифистом, Ослик не мог даже представить себе такое. Теперь же (если, конечно, связь между "Аллигатором" и статистикой действительно существует, а не является случайным выбросом) - жди что угодно.
   Ждать? А что ещё? В положении "гомеопата" трудно найти более конструктивное решение.
  
   Тем временем Генри получил письмо из Nozomi Hinode Inc. с просьбой подтвердить его заявку о полёте на Марс. Ракета, посадочный модуль и оборудование готовы. Условия, порядок и программа исследований - на стадии согласования. Более того, суммы, предложенной Осликом, вполне достаточно, чтобы отправиться к Марсу уже в апреле следующего года. Экипаж - не более восьми человек. Состав экипажа выслать до 20 марта.
   Список компаний-участников соответствовал пожеланиям Генри: лаборатория Эймса (NASA), Matra Marconi Space (ЕКА), Космический центр Танэгасима (JAXA), Club of Virtual Implication и собственно Nozomi Hinode Inc. Письмо включало также предварительный план полёта, научную программу, комплект инструкций, график подготовки и прочие необходимые документы.
   "Новость так новость!" - опешил Генри.
   Новость, способная изменить (и изменить принципиально) судьбу человека, не так ли? В последние годы мысль о полёте то возникала, то Ослик вновь переключался на другое. И всё же - ДА. Он вдруг отчётливо понял, что от судьбы не уйдёшь, а с учётом вложенных денег и предстоящего падения Апофиса - тем более. "Запасной вариант для экстренных случаев", - утешил себя Генри и смирился.
  
   Он немедленно обзвонил потенциальных "астронавтов", но вскоре усомнился - а наберёт ли он вообще необходимый состав? Не то чтобы у Ослика не было единомышленников. Нет, они были, конечно. Немного, но были. И всё же эти люди являлись именно что единомышленниками, но никак не экстремалами (в известном смысле). Иными словами, мало кто из его друзей дошёл до той степени отчаяния, чтобы улететь на Марс. Добавим к этому их непростые связи, родительские обязанности, слабое здоровье, страх, неоплаченные кредиты, наконец, работу и т.д.
   В итоге окончательный состав экспедиции определился лишь к концу февраля 36-го, и то с трудом. Последние два участника, как мы знаем (не считая Маркуса, понятно), заняли свои места уже в последний момент и буквально меньше чем за месяц до старта (Ингрид Ренар и Энди Хайрс).
  
   Теперь же, закончив роман (роман - не роман), Ослик решил проиллюстрировать его четвёртую часть (а на деле - эссе Наташи Лобачёвой про "ослицу" и её сынка-дауна).
   Странное дело - поначалу он искал один (один и чётко выраженный) сюжет, одну впечатляющую метафору и, казалось, нашёл. Генри накупил красок, кистей (плоские кисти - любовь импрессиониста), но вскоре остановился из-за сомнений и всё ждал.
   Он перечитал Гениса ("Уроки чтения: камасутра книжника"), "Времетрясение" Воннегута, и вдруг в конце ноября (дождливая осень, холодное море) - словно включился заново. "Апгрейд" случился в туалете кампуса между лекциями (Фрэнсис Крик - передача информации, нуклеиновые кислоты, природа генетического кода). В этом туалете Ослик как раз и пережил разительную и внезапную перемену в себе. "Тихий прилив гармонии", - вспоминал он позже.
   Похоже, именно тогда будущая картина (холст размером 60?70 см) под названием "Ослик Иисуса Христа" (часть IV) обрела мысленный образ, сюжет, а отчасти и технику письма. Генри мыслилось соединить в одном - и реалистичные виды, и неряшливые детали (штрихи, затирка, остатки графита), и композицию в виде автономных, но сочетающихся фрагментов, и передачу движения в духе Дега. Он заказал крошечных шпателей в магазине у Вулдриджа (Клод всё интересовался - к чему столько?), влажных салфеток, ветошь и упаковку карандашей "Stabilo" (Othello 282, HB=2?).
   Да, так и есть, не сомневался Ослик - одним сюжетом и одной метафорой не обойтись. К тому же, кисти (плоские кисти - боль поросёнка) не подойдут. Он сделал пару эскизов шпателем и уже на практике убедился - так и вправду лучше. Тот редкий случай, когда инструмент (новая техника) усиливает эффект.
   Он разбил холст примерно на двадцать частей (мысленная сетка из воображаемых прямоугольников), в верхней части провёл линию горизонта и разместил под ней море. Бескрайнее море в лучах закатного солнца. Вместо солнца Ослик изобразил Апофис, добавил к пейзажу дождь (осенний мелкий дождь, доставленный прямиком из Ширнесса), и пошло-поехало.
  
   По замыслу, несущийся (со всей дури) Апофис должен был "разбудить" задремавшую было планету, а заодно придать актуальности старым религиозным догмам. Плоская Земля, к примеру (эффект достигнут за счёт специального ракурса), и геоцентрическое устройство мира (в качестве метафоры использовано изображение советских сигарет "Космос" - как образ "великой России": всё вращается вокруг неё, а не наоборот). Особое же внимание Генри уделил божественному происхождению (всего и вся), для чего внизу холста изобразил Исаака Ньютона. Гениальный учёный показан в период, когда он ненадолго отошёл от науки и возглавил английский монетный двор. Ньютон изрядно пьян и чеканит монеты, в страхе взирая на костёр инквизиции (из соседнего фрагмента).
   Фрагменты плавно переходили друг в друга. Они не имели чётких границ, дополняли общую тему, и по сути картина воспринималась как единое целое. При беглом просмотре и не поймёшь сразу, что перед нами пазл. Пазл весьма непростой и соответствующий "спиралевидному" прочтению сверху вниз, слева направо.
   Лишь в центре Ослик оставил пустое место.
   Пустое место? Не совсем так - вблизи оно напоминало чизкейк из меню "Япоши" ("Классический десерт из сливочного сыра на тонком корже из песочного теста"). Довольно призрачный элемент в системе мироздания, но, как видно, нуждающийся в объяснении. В некотором роде - интрига: станет ли ослик есть этот "чизкейк" (или шёл бы Иисус Христос своей дорогой и оставил бы животное в покое)?
   Фрагмент явно нуждался в дорисовке.
  
   Судя по всему, судьба "недостающего элемента" теперь будет зависеть не столько даже от "художника", сколько от ближайших событий.
   В декабре, к примеру, Ослик предпримет последнюю поездку в Москву. Он продаст квартиру на Солянке, сделает с десяток кадров ("фото на память") и убедит Эльвиру Додж уехать из России. На одном из снимков он запечатлеет Большой Устьинский мост и всё ту же надпись у клуба Fabrique ("На хуя так жить?"). Эта надпись, как собственно и прощание с Москвой, придадут Ослику грусти.
   В поездке он многое переосмыслит и придёт к удручающему выводу: "Как бы ты ни старался изменить что-то к лучшему - ничего у тебя не выйдет. Твои старания или останутся незамеченными, или тебя накажут, или в лучшем случае поднимут на смех. Поднимут на смех и вынудят убраться прочь. Прочь на Запад! Прочь куда бы то ни было! Прочь на Марс, в другие галактики - лишь бы подальше!"
   В целом же настроение тех дней Ослик определит как "парадокс добродетели".
  
  
  V. Парадокс добродетели
  
   В больнице жизнь течёт сама собой, человеческие потребности в основном удовлетворены.
   (Мишель Уэльбек, "Платформа")
  
   Итак, "Дарвин Аллигатор" прекрасно продавался, банковский счёт Ослика существенно вырос, но главной цели, как считал Генри, он не достиг. Тоталитарные режимы как были, так и остались. На смену старым "вождям" приходили новые, а его "абоненты" хоть и увлеклись будущим, будущее их не пугало. Так что настроение у Ослика было неважным.
   В ноябре 35-го он начал активно готовиться к полёту на Марс (работы хватало) и помимо прочего съездил в Москву.
   Чего он хотел? Главным образом его беспокоила судьба Додж. Эльвира оставалась последним близким ему человеком в России и, видя, каково ей, Ослик тоже страдал. С ужесточением тамошнего режима её жизнь становилась всё более зависимой от негодяев, а зависеть от них - унизительно. Она не могла уже никого ни слушать, ни видеть (окружающие бесили её). Додж замкнулась, никому не доверяла, и вообще, непонятно, как спасалась. Иначе говоря, страна, которую она считала своей, всё больше компрометировала себя - как ничтожная и самая гадкая страна в мире.
   Вот Ослик и решил забрать Элю в Лондон.
   Другое дело - согласится ли она? Додж всегда недолюбливала Запад (ясно, что и там не мёд), а на счёт "уехать" - не сомневалась: "Почему я? Пусть сами и уезжают". Так что с Эльвирой не просто. Честно говоря, Ослик сомневался, что сможет убедить её, но не попытаться он не мог.
   Кроме того, Генри намеревался продать квартиру на Солянке (теперь она вряд ли понадобится). Цены на недвижимость в Москве существенно выросли, а в связи с "марсианской программой" деньги не помешают.
   Ещё (но это уж как получится) Ослик хотел постоять на метели, съесть гамбургер где-нибудь у Бабушкинской и прислушаться к местным - а что вообще они думают? Чем живут и как сказался на них (если сказался, конечно) его утопический проект с "гаджетами"?
   Из головы при этом не выходила мысль Шендеровича о том, что первично: пропаганда ("Гостелерадио" и т.п.) или сознание? По словам Виктора Анатольевича, пропаганда была первичной (что закачаешь в мозг - такой и анализ). Ослику же мнилось другое: человек и сам может разобраться (что к чему). Его лишь надо подтолкнуть (придать критического мышления), чем собственно и призван был заниматься Осликов "Аллигатор".
   Зря, видно, мнилось - в Москве стояла тишь да гладь. Население исправно играло роль граждан, а бандиты - роль демократически избранной власти. Кладбище, где некогда был похоронен Лунгу (Марк Лунгу - жертва пенитенциарной системы), снесли. Кафе Ex Libris, где ещё недавно они с Додж занимались любовью, закрылось (вместе с Тургеневской библиотекой), а на месте "Дома трёх композиторов" (Мясницкая, 44) высился небоскрёб с надписью на фасаде "МЫ ЛЮБИМ НАС!".
   Кто бы сомневался.
  
   Зато и метели хватало.
   Зима выдалась ранней и морозной. Так что Ослик и на метели постоял, и гамбургер съел на Бабушкинской. Тут-то с ним и приключилось одно происшествие, во многом изменившее его представление о добродетели и окончательно разрешившее дилемму о полёте на Марс (лететь или нет? - лететь): как бы вы ни старались, ваша добродетель, условно говоря, коту под хвост.
   А случилось вот что. На следующий день после приземления в аэропорту Ослик прошёлся пешком от Бабушкинской до Медведково и, возвращаясь назад, вдруг заслышал мяуканье кота. "Крик о помощи", - решил он, и помчался на звук.
   Стояла звёздная ночь, потрескивал мороз. Яуза у Осташковской улицы была наполовину скована льдом, а метрах в двадцати от реки и вправду мяукал кот. Он взобрался на дерево, увитое светящейся гирляндой ("С НОВЫМ ОЛИМПИЙСКИМ ГОДОМ!") и всем своим видом просил о помощи. Кот будто вопрошал: "И что? Видишь (блядь), каково жить на Руси?"
   Да, Ослик видел - коту не позавидуешь, и Генри кинулся его спасать. Кот, как и человек, заслуживает сострадания, не сомневался учёный. Ослик вскарабкался на дерево, осторожно взял кота на руки, прижал его к себе и кое-как спустился. Кот сидел смирно. Генри ощущал его тепло и радовался - хоть кого-то спас!
  
   Но не тут-то было. Внезапно кот вырвался и спрыгнул на землю. Спрыгнув на землю, он немедленно зашипел, вскинул хвост. И что ж? Да ничего. Спустя минуту кот уже сидел на своём прежнем месте и как ни в чём не бывало опять орал, "взывая о помощи".
   Поначалу Ослик опешил (и тут развели, надо же!), но вскоре обида прошла и он улыбнулся: можно ли вообще обижаться на кота? Глупо даже. На память пришёл один случай, рассказанный Ириной Ясиной в своей "Истории болезни" ("История болезни. В попытках быть счастливой"). "Соседский крупный белый кот, - пишет Ясина, - стал бродить вокруг нашего дома". Как выяснилось, кота выгнали. Ирина Евгеньевна поставила ему мисочку с едой и всё порывалась спросить у хозяев (бывших хозяев кота), а как они вообще представляют его дальнейшую судьбу?
   Да никак. Что же касается происшествия у Яузы - Ослик пережил сильнейший стресс. Он вдруг увидел образ (точный, как ему показалось, образ) и увлёкся им. Кот, которого он спасал, в его представлении был населением авторитарной страны (люди хорошие, электорат плохой), а сам Генри - гаджетом ("Дарвин Аллигатором", к примеру), призванным пробудить в людях чувство собственного достоинства.
   Вернувшись на Солянку, Ослик ещё раз переосмыслил случившееся и кое-что добавив, написал рассказ под названием "Парадокс добродетели". Как вскоре выяснится, "Добродетель" станет последним "литературным опытом" Генри в ходе его земной жизни. В дальнейшем он сочинит ещё с десяток коротких эссе (и даже роман), но уже на Марсе, в лаборатории Nozomi Hinode Inc., где собственно и проведёт остаток своих дней.
  
   Относительно самого рассказа - рассказ, в сущности, подводит итог блужданиям Ослика вокруг всякого рода ценностей (своих и, в некоторой степени, общечеловеческих). Кот, взобравшийся на дерево в лютую стужу и жалобно мяукающий (а на самом деле - просто мяукающий), как ни странно, многое прояснил. "Люди - что коты. Стремясь понять их "мяуканье", легко ошибиться", - заподозрил Генри. Да и можно ли вообще научить кота критическому мышлению?
   По сюжету, некто Кэндзи Оохаси (уже немолодой человек из Токио) приезжает с туристической целью в Крым (бывшая Украина) и останавливается в Алуште, на берегу Чёрного моря. Впереди у него две недели отпуска, череда экскурсий вдоль полуострова и новые впечатления.
   (Образ Кэндзи Оохаси Ослик взял из "Подземки" Мураками. В реальности этот Кэндзи - один из пострадавших от химической атаки, предпринятой религиозной сектой "Аум Синрикё" в токийском метро 20 марта 1995 года. Теракт принципиально изменил жизнь Оохаси. Он хоть и остался жив, но потерял работу и страдает от так называемого ПТС - посттравматического синдрома. ПТС при отравлении зарином проявляется главным образом в серьёзных нарушениях психики. Вот Оохаси-сан и страдает этими нарушениями.)
   В Алуште, несмотря на всеобщую убогость и некоторую специфику нравов, Кэндзи Оохаси чувствует себя на удивление комфортно. Он устроился в частном отеле на окраине города (район и до сих пор местные называют "профессорским уголком", хотя никаких "профессоров" там давно уже и в помине нет). У Оохаси довольно роскошный номер, а расположен этот номер на последнем этаже - с террасой и видом на море. (Похоже, здесь Ослик испытывает некоторое влияние Джони Фарагута с его "планетарием" на Мясницкой - тоже под крышей, с видом на звёзды и расположенном в "Доме трёх композиторов". Лист, Чайковский и Дебюсси в данном случае играют ту же роль, что и "терраса с морем" у Оохаси - создают возвышенную атмосферу интеллигентности.)
  
   И вот однажды, прогуливаясь вдоль набережной, Кэндзи услышал крики о помощи. Он огляделся и вдруг приметил в воде (метрах в двадцати от берега) машущую руками женщину. Она явно тонула, и Оохаси бросился её спасать. События развивались чрезвычайно стремительно. Думать было некогда. Кэндзи повиновался инстинкту.
   Он с разбегу кинулся в море, схватил несчастную (довольно тяжела, промелькнуло в голове) и стал грести к берегу. Как назло задул ветер, волны мешали плыть, но Оохаси плыл. "Откуда и силы взялись", - вспоминал он позже. Когда же их в последний раз накрыло волной (а отступала волна - вечность, словно при замедленной съёмке), Кэндзи не мешкая собрался и что было мочи вытолкнул наконец бедную женщину на сушу.
  
   С минуту-другую оба лежали без движения.
   Кэндзи не мог надышаться, а его "утопленница" лишь улыбалась, глядя в пространство. "Спасая человека, вы и сами будто спасаетесь, - пишет Ослик. - Жизнь кажется не такой уж и напрасной. Кто спасал кого-нибудь, знает - прекрасное чувство освобождения от множества предыдущих сомнений и комплексов".
   Да не тут-то было. Отдышавшись, Кэндзи явственно услышал смех. Люди на пляже громко смеялись. Некоторые из них даже привстали и, указывая на Оохаси, издавали лающие звуки и грязно ругались. "Невыносимо лающая речь, - отметил про себя Кэндзи. - Неужели и Пушкин (Александр Пушкин - гордость их нации) тоже гавкал?" Может, и так - разочарование приходит внезапно. В этом месте Ослик делает небольшое отступление о безотчётной (а порой и необоснованной) гордости за что-либо и вскоре приходит к выводу: ссылайся на Пушкина или нет - умней не станешь. Но вернёмся к Оохаси (и что он забыл в Крыму?).
   Отдыхающие на пляже совершенно искренне и не ведая страха (страна непуганых идиотов) глумились над ним. Казалось, Оохаси совершил нечто позорное. Даже женщина, которую он спас, неожиданно приподнялась и, едва удерживая себя рукой о гальку, язвительно расхохоталась.
   "Ну что, дурила, бабу спас!?" - безумствовала она и всё как-то понемногу и незаметно подбиралась к воде. Изо рта у неё разило. "Саке", - подумал Кэндзи.
   Но и это ещё не всё. Дождавшись новой волны, женщина вдруг вскочила и вновь кинулась в море. Кэндзи кинулся за ней. С полчаса они так и скакали туда-сюда, пока всё не кончилось: "баба" утонула, а Оохаси выбрался на берег и под громкие аплодисменты зевак (измождённый и обескураженный) упал.
  
   Аплодисменты стихли, люди расходились, а он всё лежал на острых камнях лицом вниз и то рыдал, то тихо плакал.
   "Плачь или нет - ничего не изменишь, - пишет Ослик. - Жизнь человека в России ничего не стоит". Ближе к ночи Кэндзи поднялся и побрёл к себе в отель. Безжизненное тело русской женщины выкинуло на волнорез. Тело как тело, мало ли мёртвых на земле. Но в том-то и дело - ещё час назад тело было живым, а стало мёртвым по глупости и с согласия окружающих! Из отеля Кэндзи позвонил в милицию. В милиции приняли его сообщение, взяли адрес и пожелали спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, - сказал милиционер и повесил трубку.
  
   Утром Оохаси вернулся на пляж. Сердце стучало. Его по-прежнему трясло. И что ж? Тело как лежало на волнорезе, так и лежало. Волны поутихли. В воде мирно плескались дети, какая-то собака и тучный дядя. Будто и не было никакой драмы, а добродетель, в которую свято верил японец, на деле оказалась пустой тратой времени (и сил). Добродетель лишь подрывала здоровье. Этим и закончился визит в Алушту Оохаси (до свидания, Оохаси-сан).
  
   - Как сам? - спросила Додж у Ослика, когда Генри наконец позвонил ей. Третий день он всё не решался, и вот решился.
   В голосе Додж сквозила печаль. Он рассказал ей про "Парадокс добродетели" и предложил уехать с ним в Лондон.
   - Женщина и вправду погибла?
   - Она утонула.
   На следующий день Оохаси сел в самолёт и вернулся домой. С тех пор он не приезжал в Россию. Да и вряд ли теперь приедет.
   - Кэндзи и до сих пор стыдится за русских, ведь никто из отдыхающих так и не помог ему. Они лишь смеялись над ним, а что до женщины - её судьба была им пофиг.
  
   Ослик умолк, и с минуту связь между ним и Эльвирой будто прервалась. Из трубки доносилось слабое потрескивание и (трудно не узнать) композиция "Past and Future Ruins" Thursday.
   - По-твоему, я - пьяная женщина, а ты - мистер Оохаси? - отозвалась наконец Додж.
   Да, так и было. Правда, в отличие от женщины из Алушты (мёртвой и покоящейся на волнорезе), Эльвира ощущалась вполне живой, и она явно заслуживала лучшей участи.
  
   Вскоре Ослик и Додж встретились.
   Они прошлись по клубам и к утру уже были у него на Солянке. "Биосфера" функционировала, как и в прежние годы: исправно и не оставляя сомнений в техническом прогрессе (безусловно, полезным для комфорта, но весьма сомнительным в плане духовности, не говоря уже об истощении природных ресурсов). Волею случая наибольшими запасами сырья к 36-му году обладала как раз Россия. Газа и нефти хватало. Так что Ослик мог не беспокоиться: его дом хоть и потреблял уйму энергии - обходился дёшево. По крайней мере, в разы дешевле, чем аналогичное сооружение обошлось бы ему в Лондоне или, скажем, в Нью-Йорке.
   Вот, главным образом, почему русские до сих пор держались. Отсюда же происходила и массовая миграция с Запада, наметившаяся в последнее время (а после кончины Путина - в особенности). С одной стороны - ощущение "оттепели", с другой - дешёвое сырьё, огромные просторы и "халява". Законы здесь не работали, РФ наводнили "распиздяи" (как точно подметила Лобачёва), Евросоюз распадался, а США едва сводили концы с концами. Такой была вкратце суть текущей геополитической модели.
   Дела обстояли именно так.
   "Или примерно так - не суть", - пришли к выводу Ослик и Додж, обсудив новости, и к рассвету, словно два хипстера, обнялись у камина и задремали.
   Подходил к концу 2035 год. Впрочем, хипстеры они, или нет - нужно было торопиться. Через неделю в РФ начнутся новогодние каникулы, и тогда уж до февраля: ни квартиру не продашь, ни эмигрируешь по-человечески. К тому же на февраль намечалась очередная "биеннале", а Ослик по опыту знал - лучше не рисковать: и он попадётся, и Эльвира, и предстоящий полёт на Марс накроется "медным тазом" (по выражению Додж, или "пиздой" - в соответствии с русской поговоркой).
  
   Зато опасность придавала сил. В три дня Ослик продал "биосферу", квартиру Додж (быстрый сбыт - агентство недвижимости "Знай наших!"), и приобрёл две туристические визы в Токио - одну для себя (на имя Харуз Табан - в соответствии с его новым российским паспортом), другую - для Эльвиры (Эльвира Додж - уроженка Владимира, еврейка и "лесбиянка").
   Двадцать четвёртого декабря они приземлились в токийском аэропорту Нарита, 25-го навестили "Старбакс" на Сибуя и 26-го (в пятницу) успешно прибыли в Лондон под видом супружеской пары Нодзаки. Ослик был Тосиаки Нодзаки, а Эльвира - Дзюнко. Авантюристы, короче.
   Получив убежище в Великобритании, к слову, Додж так и осталась Дзюнко Нодзаки. Её устраивало и имя, и положение. Лететь на Марс она отказалась. "Что толку?" - заметила она как-то. И точно - падение астероида её не коснулось. Она быстро нашла работу, сняла квартиру в Сохо, где собственно и обрела свою радость. Иначе говоря, лучше быть Дзюнко Нодзаки в Лондоне, чем мёртвой женщиной в Алуште, выкинутой на волнорез под аплодисменты соотечественников.
  
   В январе Ослик зачастил в Tate Modern.
   Зачастил по большей части впустую, хотя раз или два всё же увидел Ингрид. Увидел издалека, но и этого хватило: он окончательно понял, что не способен к открытым чувствам. Да и не поздно ли? Почти 20 лет он любил её, но так ни разу и не признался. Не отсюда ли его "крокодилы", гаджеты и вообще - вся эта затея "изменить мир"? Вероятно, он сумасшедший.
   И тогда Ослик решился на хитрость.
   Позднее, размышляя о своём поступке, он находил его вполне естественным, но в те "безумные" дни он по сути преодолел себя (будь что будет). Решение далось с трудом и оказалось весьма болезненным. Можно сказать, он трансформировал классическое признание в любви (я вас люблю и т.п.) в совершенно конструктивное действие. Учёный, одним словом. Не найдя ничего лучшего, Ослик отправил свою рукопись (и четыре холста с нею) в галерею современного искусства Tate прямиком к Ингрид Ренар - директору выставки (живописных картин).
   На самом деле расчёт был прост (Ослик словно играл в кости) - или Ингрид заметит его, или нет. В то время она как раз собирала художников из Восточной Европы. Так что Ослик мог и в любви признаться, и художником прослыть. Насчёт "прослыть", правда, Генри не беспокоился (на фиг надо), зато любой, кто прочёл бы его книгу, несомненно, нашёл бы в ней именно что признание в любви.
   Как собственно и вышло.
   Четырнадцатого марта Ренар получила посылку, прочла сопроводительное письмо, предисловие к роману (а это, как ни крути, был роман) и осмотрела картины. Весьма примитивные с точки зрения техники, но чувственные и явно осмысленные - что уже немало (в основном ей присылали лишь бессвязную совокупность красок - ярких, технически безупречных, но отнюдь не впечатляющих).
   К тому же выяснилось и ещё кое-что. Ингрид была чуть ли не главным персонажем романа и, похоже, автор любил её. Любил вечность.
   Надо же.
  
  
  VI. Ингрид Ренар (07.04.2036, воскресенье)
  
   Сам факт, что кто-то любит её, казался невероятным. Ингрид давно уже смирилась со своей незначительностью - она неплохой человек, но вряд ли кому-то интересна. Пользы от неё никакой (разве что по работе), денег она не скопила, да и в сексуальном плане - так себе. Сексуальность - большая редкость, а с возрастом тем более.
   Возможно, поэтому неожиданная связь с Генри так оживила её. В сущности, три последних недели принципиально изменили её жизнь. Ингрид почувствовала себя любимой, вновь привлекательной и, что самое приятное (как ни странно), - она обнаружила в себе совершенно новый взгляд на саму себя же.
   С такими мыслями Ингрид и вернулась из Танэгасима в Лондон 5 апреля в пятницу. В субботу они вновь встретились с Осликом - поужинали в Roof Gardens и впервые с 14 марта провели ночь у него в Ширнессе. Прекрасный дом с видом на море. Там же Ингрид познакомилась и с Софи.
   Собака Софи, как ласково называл её Генри, была учтива, много смеялась и излучала внутренний свет. "Да и как не быть этому свету?" - размышляла Ингрид. История Ослика, о которой она узнала из его книги, была лучшей тому подоплёкой: трагический опыт дурдома, культ науки, критическое отношение к религии и наивная вера в любовь. Ослик и сам светился. Ясно, что он не ждал никакой справедливости от жизни (справедливость - удел леваков, весьма ограниченных и ничтожных со своим лукавым "братством"), но, тем не менее, светился. Светился, будто ёлка на Трафальгарской площади в период распродаж.
  
   К ночи Собака засобиралась в свой клуб у верфи, и они остались одни. На улице не утихал ветер, отчётливо слышался шум волн, а поднявшись в комнату под крышей, Ингрид и вовсе очутилась посреди стихии: вполовину окна перед нею явилась во всём своём великолепии Moon. Огромная Луна, наполовину скрытая тенью - с кратерами и почти безжизненная: обитаемая станция (европейский проект "Аврора" плюс программа "Созвездие" NASA), мёртвая иранская обезьяна да китаец в китайском луноходе "Юйту", навсегда застрявшем у Моря Дождей.
   Как быть с этой "стихией", Ингрид не знала, но и не очень-то надо. Космос привлекал её лишь "романтически" (чего стоил, к примеру, один вид Луны на чердаке у Ослика). Что же до практической ценности межпланетных полётов - Ренар испытывала скептицизм. Мёртвая иранская обезьяна как нельзя лучше олицетворяла "ценность" космических исследований: что толку исследовать другие планеты, не обустроив свою. Люди будто сговорились - отчаявшись решать собственные проблемы, они бежали прочь.
   И ладно бы бежали. Нет - они с упорством выдавали свою слабость за силу. Они настаивали на своей "продвинутости", тратили на "исследования" - кто больше и прославляли свои страны. Страны же едва перебивались, а граждане и вовсе: мало того что они с трудом выживали (падение доходов, инфляция), даже их налоги шли на всякую дрянь.
  
   "Дрянь так дрянь", - передразнила свои мысли Ингрид (думать о дурном противно) и опустила жалюзи. Луны как не бывало. Лишь море всё волновалось и билось о камни. Казалось, море распадалось. Оно взрывалось, а взорвавшись, разлеталось брызгами по всему миру. Мир тут же отряхивался (большая лохматая собака), и брызги летели обратно. Они с шумом падали вниз, производя тем самым вселенский кошмар.
   Прерванные мысли, однако, ничуть не повредили делу. Перестав думать о миллиардных растратах соревнующихся правительств, Ингрид переключилась на секс (счастье здесь и сейчас). Генри принёс вина, два сверкающих бокала и жареных баклажанов с помидорами и авокадо. Они провели прекрасную ночь. Оргазм следовал за оргазмом. За окном шумел ветер. И что им улетать на Марс? Волны же - как бились о волнорез, так и бились о него до утра.
  
   Наутро Ренар уехала в Лондон.
   Там она встретилась с Энди, заверила у нотариуса кое-какие бумаги - на случай, если она останется на Марсе (как быть с квартирой, счетами и прочим), а вернувшись к себе на Victoria Street, засела за дневник.
   "События последних дней, - записала она, - (01.04.-07.04.36)". И дальше: "Дни и вправду последние. Завтра мы отправляемся в Танэгасима, а в среду на Марс. Что любопытно - ещё день-два назад затея с Марсом казалась шуткой. Некоторой игрой (всегда можно отказаться, и всё такое). Теперь же мне нравится - и "затея", и форма (форма легкомысленной игры), и сама неотвратимость полёта. Полёт - и не полёт вовсе: улетание.
   Энди говорит, что я влюбилась. Она и сама переживает нечто подобное: ей легко и приятно (словно перестала врать, но и её теперь не обманешь). Энди ни на минуту не расстаётся с Паскалем. Он тоже счастлив, и хоть оба знают, что "улетание" вскоре закончится - они явно приобрели нечто очень важное, что останется навсегда и сделает каждого из них лучше".
  
   В этом месте зазвонил телефон, и Ингрид отвлеклась. Звонил Ослик. "Дарвин Аллигатор" в виде колье из платины (подарок Генри) вдруг "ожил", разливаясь приятным теплом по всему телу. А вообще, эти его "гаджеты" - нечто! К ним привыкаешь уже с первой минуты и дальше ощущаешь как неотъемлемую часть ума. При этом вы не чувствуете само устройство (как инородное тело), зато осознаёте себя немного другим (и кажется, что лучше).
   Генри звонил увидеть её и прикоснуться.
   - Ты не против? - спросил он.
   Нет, она не против. Ингрид и сама хотела увидеть его (и потрогать). Тактильный образ невероятно возбуждает, что, кстати, неудивительно: секс во многом как раз и возможен благодаря осязанию.
   Примерно с полчаса они "трогали" друг друга.
   Затем обсудили новости BBC (Земля готовилась к приёму Апофиса) и в конце (уже в который раз), переслушав "Can"t Stop the Killer" Emery, расстались. Остались лишь лёгкие колебания электрического поля. Некоторое время "поле" ещё колебалось, после чего всё стихло. Стрелки часов в прихожей перевалили за полночь.
  
   "Похоже, я вправду не в себе", - продолжила Ингрид свои записи. Она подробно изложила события последней недели и сделала вполне логичный вывод, что действительно влюблена. А чем ещё объяснить её симптомы ("весь этот Марс", по её же собственным словам)?
   Впрочем, объяснение (ещё одно объяснение) всё же было - "Дарвин Аллигатор". Ингрид не исключала этот вариант, и вот почему. По статистике (закрытые данные, о них рассказал ей Ослик) больше половины пользователей "Аллигаторов" в первые недели испытывали влюблённость. Иначе говоря, мир казался им необычайно красивым. Эффект напоминал одно из проявлений ПТС (посттравматический синдром при отравлении зарином), на который ссылался Генри в своём "Парадоксе добродетели". После воздействия зарина, правда, "красота" вскоре сменялась психическим расстройством (коту не позавидуешь). "Аллигатор" же действовал мягко и лишь вынуждал больше думать.
   "Думать надо больше", - припомнила Ингрид преподавателя физики в колледже. Он буквально настаивал на этом и, как видно, был прав. Наглядным доказательством его правоты являлась в том числе и Россия. Ведь ясно же - будь тамошние люди более рассудительны, вряд ли они допустили бы столь унизительное обращение с собой. Подумать только (!) - им не помог даже "Аллигатор" (замечательное устройство - и любовь стимулирует, и мысль).
  
   Подумав ещё с минуту (как и советовал её физик), Ингрид улыбнулась и, подведя черту, сделала небольшой постскриптум. Последняя запись касалась будущего её дневников, "художественных" тетрадей (собственные рисунки, фотографии, композиции) и личной переписки. "Творческое завещание" в некотором роде.
   Тут так - или всё уничтожить, или отнести в банк (Lloyds TSB, к примеру, офис напротив), или довериться близкому человеку. Уничтожать ей не хотелось (интуитивно она уже покидала Марс и возвращалась на Землю). Держать в банке - тоже (веяло манией - помнится, "Лаура" Набокова тридцать лет пролежала в банковской ячейке, а романа как не было, так и не случилось). Что же до близкого человека - Ингрид терялась: близких людей у неё по существу и не было. Энди не в счёт - она улетает, Ослик тоже. Как ни странно, оставалась Собака Софи. Таня Лунгу из неведомого ей дурдома. Луиза Виктория Берген (в соответствии с её британским паспортом) - прямое следствие Генри Ослика и ещё один его образ.
   Так что постскриптум касался именно Софи.
   "Нашедшего этот дневник (и прилагаемые материалы), - писала Ингрид, - прошу передать Луизе Виктории Берген по адресу: Ширнесс, Колледж-стрит, 112". Дальше она обратилась уже непосредственно к Софи. Ренар, однако ж, ни о чём не просила её, а лишь заметила, что "убийцу не остановишь", явно ссылаясь на композицию Emery.
  
   Ссылка на Emery между тем не случайна.
   Группу и до сих пор относят к так называемому "christian rock" (на том лишь основании, что музыканты - христиане, а их композиции - с религиозным как бы подтекстом). На деле же идеи Emery - вполне светские, а её музыка со временем становилась все более "hard" (и всё более "core", что вряд ли одобрил бы Папа Римский, не говоря уже о "парабалане" Кирилле). Словом, в отношении Emery существует некоторая путаница.
   Что же до "убийцы" (Can"t Stop the Killer), упомянутом в послании к Софи, - данную ссылку следует рассматривать скорей как приветствие единомышленников: естественный ход событий неотвратим. Убийцу, образно говоря, не остановишь.
   Интересно, что сама композиция более чем приземлённая - о семейных ценностях, о равнодушии и отчаянии: "Ты словно кого-то ждешь, кто напомнит тебе обо всём, что ты должен сделать. Но он не приходит, ты этого не делаешь, и как следствие - ты не можешь остановить убийцу".
  
   Ингрид не спалось. Она закрыла дневник, просмотрела свои рисунки (довольно смешные - рожицы всякие) и взглянула на письма, полученные от некогда близких людей (как тогда казалось, а теперь - хоть плачь). С полсотни конвертов тихо покоились на дне коробки из-под обуви - свидетельство треволнений и неоправданных надежд.
   Эти её письма (да и вообще, ментальность случайной связи) напоминали буккроссинг: ты "отпускаешь" книгу, а её никто не читает. Люди не привыкли читать. Они не приучены думать (нет, Ослик прав), зато с лёгкостью врут: как правило у них "нет времени". Что касается писем - "адресаты" редко ссылались на "время" и по большей части просто не понимали её. Не понимая, они, тем не менее, делали вид, что понимают, компрометируя таким образом саму их связь. Иными словами, и письма, и буккроссинг обыкновенно заканчивались для Ингрид вежливым враньём.
   Содержимое коробки из-под обуви наглядно подтверждало и другую догадку Ренар: что бы там ни талдычила так называемая "элита" (известные писатели, артисты, блогеры) о грядущей "гуманизации" общества - просвета нет.
   "Ты видишь просвет?" - спрашивала себя Ингрид. Нет, никакого просвета она не видела. Всё слишком запущено - и в окружающем мире, и у неё в голове. Не зря на Танэгасима (в минувший четверг) пошёл дождь, а Вика Россохина всё напевала песенку про "Щедрика-Петрика". В сущности, этот "Петрик" и был последней радостью усталого человека.
  
   С этих позиций (и, в общем, именно с этих, а не с позиций, скажем, космической отрасли) предстоящий полёт на Марс ("улетание") представлялся Ингрид не таким уж и странным.
   Ближе к двум ночи она убралась в квартире, сложила в коробку с письмами свои тетради и вышла на улицу. Светила Луна. В небе проплывали безмолвные тучи. Во дворе по-прежнему стояла машина со спущенным колесом - проржавевшая, усыпанная листьями и никем не востребованная. Разве что Ослик с Ингрид время от времени встречались здесь и подолгу болтали о том о сём. В сломанной машине спокойно. Она никуда не едет. Да и вы никуда не торопитесь.
   Тут интересный момент. Будучи из разных миров (она - из свободной Европы, он - из диктаторской Азии), Ингрид и Ослик, тем не менее, сошлись, и обоими двигала невыносимость жизни. "Ничего смешного", по словам Воннегута, и всё же тут было и о чём подумать, и чему улыбнуться.
   "Невыносимость" в представлении тёти Маши, к примеру ("ослица" и её сынок-даун из эссе Лобачёвой) никоим образом не соответствует "невыносимости" в представлении, скажем, Бориса Березовского, понятия не имевшего о "жизни под мостом".
   При этом и тётя Маша, и Борис Березовский, несомненно, мучились от этой самой "невыносимости": и "ослица", и опальный олигарх чувствовали себя униженными. Да что там Березовский, добрая половина европейцев (истинных европейцев - умных и эффективно организованных), будучи зависимыми от русских энергоносителей, переживали то же. Русские в данном контексте выглядели настоящими террористами. Стоит такому появиться в метро - всё метро становится на уши.
  
   Покрутившись у машины (со спущенным колесом и листьями на капоте), Ингрид заглянула внутрь - никого. Разве что мысленный образ Генри сидел себе за рулём и курил американские little cigars, уставившись в пространство.
   Нет так нет (а так хотелось к кому-нибудь прислониться). Ренар затянула потуже шарфик и направилась к Victoria Station. Из головы не выходил "террорист в метро".
   Как и следовало ожидать, метро уже закрылось. Улицы были пустынны. У остановки автобуса ошивался бомж, а повсюду, к чему ни присмотрись, сияли предупреждающие надписи: "STOP", "ВХОД ЗАПРЕЩЁН", а то и "ОПАСНОСТЬ".
   Вот и думай - прислоняться или нет.
  
  
  VII. Не прислоняться!
  
   Человечество оказалось в такой ситуации, когда правда была слишком страшной.
   (Курт Воннегут, "Времетрясение")
  
   В назначенный час космический корабль Rainbow Hoax ("Радужная мистификация") стартовал с космодрома "Танэгасима" и, преодолев притяжение Земли, направился к Марсу.
   Полёт протекал в точном соответствии с планом. При старте астронавты испытали сильнейшую перегрузку и шум. Вскоре всё стихло, а на смену гравитации пришла невесомость. В относительной тишине друзья лишь удивлённо разглядывали друг друга, после чего включилась гравитационная машина, и они вновь ощутили вес. Существенно меньший, чем на Земле (приближенный, скорее, к марсианскому), зато вес. "Беглецы" освободились от скафандров и после короткого совещания занялись - каждый своим.
   Смит кинулась к Маркусу - голубь едва дышал и всё озирался. Ингрид и Ослик устроились у иллюминатора смотреть за звёздами. Джони и Vi занимались ужином (куриный бульон, салат из помидоров, кари и фруктовый десерт), а Энди присоединилась к Паскалю - тот управлял кораблём и вёл необходимые переговоры с "Танэгасима". Космический центр подтвердил данные телеметрии, медицинские показатели (в норме) и, обозначив следующий сеанс связи, отключился.
   Rainbow Hoax следовал намеченным курсом.
   Кораблю предстояло преодолеть около 200 миллионов километров. В течение трёх месяцев астронавты будут находиться в замкнутом помещении и теоретически должны были бы испытать тоску по родной планете ("по родным краям", как иронично заметила Смит).
  
   Однако ж нет. Ничего подобного они не испытали. Полёт вообще прошёл на удивление гладко. Ядерная энергоустановка, двигатели, система связи, биологическое оборудование и солнечные батареи работали в обычном режиме. Бортовой компьютер следил за состоянием агрегатов, занимался навигацией и поддерживал необходимые условия для комфорта пассажиров. Единственное, что от них требовалось - не лезть куда попало. "Не прислоняться!", короче (в точном соответствии с надписью в метро).
   Полёт собственно и напоминал скорее поездку в метро, чем "космическую одиссею". Временами "поезд метро" развивал скорость до 150 тыс. км/час, но и это мало что меняло: вместо тоски "по родным краям" друзья наслаждались очарованием момента. При подлёте к Марсу, например, они устроили настоящую "выставку впечатлений", наблюдая за спутниками планеты - Фобосом (с древнегреческого "страх") и Деймосом ("ужас"). Несмотря на названия, однако, спутники выглядели ничуть не угрожающе и впечатление от них оставалось самое что ни на есть развесёлое.
   По сути это были два больших камня неправильной формы, и в прошлом, вероятно, являвшимися астероидами. Пролетая мимо, эти астероиды притянулись к Марсу, да так и остались кружиться рядом. "Совсем как у людей, - сформулировал своё впечатление Джони Фарагут. - Вокруг негодяя всегда ошивается парочка холуев, призванных устрашать. А то и целый парламент", - добавил он и взглянул на Ослика (тот улыбнулся). Очевидно, Джони имел в виду Госдуму, традиционно находящуюся в услужении президенту РФ (и сочиняющую запрет за запретом).
   (Как мы понимаем, судьбы Джони Фарагута и Генри Ослика были во многом схожи. Они оба происходили из России, оба не собирались унижаться, оба пытались изменить страну к лучшему, но, убедившись, что всё напрасно, оба улетали в космос. Так что немудрено - и взглянуть друг на друга, и улыбнуться в ответ.)
  
   Двадцать четвёртого июля Rainbow Hoax вплотную приблизился к Марсу и спустя интервал совершил мягкую посадку - как и предполагалось, в районе Нильского Озера. Никакого "озера" здесь, конечно, не было - обычный кратер. Кратер наподобие кратеров "Свифт" и "Вольтер" на Деймосе, названных в честь писателей, предсказавших спутники Марса задолго до их открытия. Как не было, впрочем, и Ручья Хотта (Hottah), открытого марсоходом Curiosity в 2012 году. Было лишь предполагаемое русло.
   Да и вообще - названия геологических объектов Красной планеты почти не отражали их реальную суть (а если и отражали, то условно и с долей поэтичности, размышлял Ослик). Скорей, метафора. На самом же деле - удивительный феномен: учёные-первооткрыватели будто специально искажали космическую реальность, чтобы приблизить её к земному пониманию. "В этом видится некая боль", - заметил как-то Паскаль Годен. "Люди словно хотят забыться, - добавила тогда Энди Хайрс, - и хотя бы мысленно перенестись в более комфортные условия, чем на Земле".
   Вот и думай. Влюблённые (Паскаль и Энди) явно прогрессировали. Уже тогда Ослик решил про себя - вряд ли эти двое захотят вернуться. Их "внутренняя Земля" принципиально изменилась, уступив инициативу "внутреннему Марсу".
  
   Неподалёку от места посадки "Радужной мистификации" астронавтов поджидал специальный ровер. Надёжный и простой в управлении, он вскоре доставил их к ангарам Nozomi Hinode Inc., где взору колонистов предстала весьма внушительная постройка, покрытая слоем пыли и с виду напоминавшая небольшой химический комбинат. Радовала также табличка у входа, оставленная, вероятно, их предшественниками: "Welcome to home, settling number twenty" ("Добро пожаловать домой, поселение Љ20"), и чуть ниже план с указателями: "отель", "обсерватория", "оранжерея", "энергетический блок", "научный центр", "гараж".
   Температура на поверхности опустилась до минус 83№С. Кое-где на камнях и выступах виднелся светлый иней. Приборы марсохода показывали устрашающе низкое давление в 6,5 миллибар. Ежедневная доза радиации - не менее 0,6 миллизивертов. Уровень углекислого газа в атмосфере приближался к 96%. Примерно в километре от поселения кружился пылевой вихрь. В дороге машину кидало от порывов ветра, а проезжая один из так называемых "ручьёв", Ослик вдруг усомнился - смогут ли они вообще тут выжить?
  
   Как выяснилось, смогли.
   Более того - спустя неделю-другую колонисты наладили вполне человеческий образ жизни. Они много работали и довольно быстро приспособились к опасным условиям ("Не прислоняться!" - то и дело напоминала себе Ингрид). В свободное же от работы время "марсиане" не только отдыхали физически, но и "всесторонне развивались", как однажды (и с усмешкой) заметила Катя Смит. Друзья занимались любовью, читали книжки, а за полночь собирались вместе - послушать Emery (к примеру), поделиться впечатлениями (или не поделиться - в зависимости от события) и поиграть в "козла".
   Игра в "козла" особенно шла на пользу (идеальная нагрузка при пониженной гравитации). И хотя с "козлами" зачастую возникали недоразумения, друзья не отчаивались - они без труда находили немало смешного в своих доводах. Да и как не найти? Именно в условиях опасности люди склонны к максимально эффективному взаимодействию, а умные - тем более.
  
   "Модель крокодила в действии", - записал как-то Ослик, вернувшись с прогулки (скафандр в пыли, усталый, но вполне воодушевлённый - и марсианскими видами, и тем, как всё прекрасно складывается у поселенцев).
   - Именно что "модель", - возразила чуть позже Ингрид, оставшись наедине с ним, и, в сущности, была права.
   В отличие от сообщества людей, населявших Землю (вечно воюющих и униженных) их миниатюрная колония на Марсе являла собой как раз собрание единомышленников - наделённых критическим складом ума и в высшей степени дисциплинированных.
   - Страх колонистов, - Ингрид тщательно подбирала слова, - особенный. Он и мотивирован более конкретно, и согласован. Рафинированный страх истинных "крокодилов" - вряд ли он достижим в применении к землянам, - заключила Ренар.
   В этот момент перед Осликом словно живые явились с десяток аллигаторов у надписи "Не прислоняться!" Аллигаторы теснились в узком пространстве тамбура подмосковной электрички и с ужасом взирали на надпись. В тамбуре также вонял бомж, валялась сумка (с динамитом) и мочился пьяный мужчина в стёганой куртке "Сочи 2014". Мочился долго, пока вдруг не открылись двери и он не выпал на платформу - радостный и вполне удовлетворённый.
  
   Самым же сложным для колонистов оказалось наладить независимое пространство. Возможность побыть в одиночестве - необходимое условие внутренней свободы: самоощущение, творческий порыв, и как следствие - эффективный баланс между "эго" и окружением (толпой). "Едва ли тут подойдёт тамбур (с надписью "Не прислоняться!")", - решил Ослик и предложил свободные прогулки (в любое время, по желанию каждого, включая поездки на марсоходе куда бы то ни было). Со временем друзья изготовили индивидуальные роверы (некое подобие трицикла с электроприводом на солнечной энергии - довольно простое устройство) и систему местной навигации на основе "Дарвин Аллигатора".
   Как видим, гаджет Ослика пригодился и здесь.
   Несмотря на жёсткие условия эксплуатации, прибор функционировал вполне надёжно и не раз ещё пригождался "марсианам". Как бы далеко колонисты не оказались от поселения, с его помощью они всегда могли вернуться назад. Метафорически эта система олицетворяла, по сути, "здравый смысл" (тот самый, которого так недоставало "сообществу людей, населявших Землю", по определению Ингрид Ренар).
   Так появилась "марсианская" версия "Аллигатора" - DARVIN Alligator Mars. В течение первых месяцев испытаний Генри разработал необходимые спецификации устройства и отослал их в CVI - Захарову и Нефёдовой. Особых иллюзий Ослик не строил и рассчитывал хотя бы на выпуск опытной партии. (Как выяснилось, из-за падения Апофиса часть предприятий Club of Virtual Implication приостановила работу. Возникли трудности, деятельность компании осложнилась. И всё же основные мощности удалось сохранить.)
  
   Относительно Апофиса. В соответствии с проектом "Роскосмоса" (и вопреки ООН) астероид был атакован русскими снарядами на подлёте к Земле. Атакован весьма поспешно и непродуманно (хотя как знать?): 12 апреля 2036 года в результате бомбардировки на высоте 960 тыс. км Апофис взорвался и по меньшей мере три его осколка упали на Землю. "Три увесистых части, - по словам Russia Today, - успешно упали на территорию вражеской США". Пострадали также и несколько островных государств Океании, включая необитаемые острова с множеством зверей и птиц.
   "Три источника и три составных части марксизма", - припомнил Ослик работу Владимира Ленина (знакомую ещё по Академии РВСН) и развёл руками: марксизм-ленинизм преследовал его даже в космосе.
  
   К февралю 37-го CVI изготовили первую тысячу экземпляров "Дарвин Аллигатор Марс" - как эксклюзив (и напоминание, что ещё не конец). Жизнь продолжалась. Да и как не продолжиться? Достаточно лишь понять - к чему прислоняться, а к чему нет.
   В отличие от уровня образованности, скажем (можно быть и образованным негодяем), особую роль тут играют ум и любопытство. Любопытство как инструмент индивидуальной свободы. Сюда же добавим драму. Подчас достаточно пережить драму - начитаться Кундеры, к примеру, или заболеть (заболеть неизлечимой болезнью), и вполне понять тогда, что к чему: мир гадок, настоящее неприглядно, будущее удручает. Понять, но не взорвать Апофис (на составные части марксизма), а попытаться хотя бы отклонить его, что ли.
   "Дарвин Аллигатор Марс" как раз и стимулировал непростые, но умные решения. "Тут что с юбкой и чулками, - высказалась как-то Тайка Нефёдова при очередном сеансе связи между Землёй и Марсом. - Короткая юбка и чулки (с ажурной резинкой) решают множество проблем".
   Выручка от продажи эксклюзивных аппаратов пошла на помощь пострадавшим от падения Апофиса (в основном это население западных территорий США и островов в Тихом океане). В дальнейшем подобная благотворительность станет обязательной программой Club of Virtual Implication, а слоган "We choose freedom!" ("Мы выбираем свободу!") - их основным рекламным слоганом.
   Мы выбираем свободу... "Что ж. Незатейливый выбор (свобода или унижение). Не здесь ли и кроется главная трудность?" - задавался вопросом Джони Фарагут, комментируя решение коллег. И тут же отвечал: "Чем меньше вариантов, тем сложней выбор и тем отчётливей проявляются качества человека".
  
   Тогда-то Ослик и обратился с письмом к Милану Кундере. Тот давно уже умер, правда, но что с того? Образ писателя так и витал в атмосфере Марса (вперемешку с пылью из оксида железа).
   Письмо основывалось на событиях 2011 года ("Снежная революция" в Москве, период надежд и разочарований). Выкроив время (независимое пространство - интервал вдохновения), Генри сформулировал, - по крайней мере, как он представлял себе, - суть принципиального выбора (в том числе между свободой и унижением). "Любая проблема, - озарился он, - может быть разрешена весьма просто: задумавшись о ней, надо привести себя к удовольствию от её решения", - (короткая юбка, чулки с резинкой) и тут же переключился на чешского писателя.
   "Здравствуйте, Милан Кундера, - писал Ослик. - Надеюсь, вы читаете по-русски и это письмо не приведёт вас в замешательство. Хотел сказать вам спасибо за ваши книги (и, разумеется, за то, что вы есть). То и дело перечитываю их, а перечитывая и размышляя над ними, испытываю перманентный страх перед будущим. Да и как не испытать его в самом деле (?) - жить в России не мёд. Жить вообще не мёд, и если бы не воображение, то и жить было бы незачем. Разве нет?"
   Ослик давно уже хотел написать Кундере, но так и не найдя адреса, всё ждал. Ждал не зная чего. Вот и дождался. Как выяснилось, всё дело в порыве.
  
   В этом месте он включил "Дарвин Аллигатор" и, настроив его на необходимые профили Интернета, получил вполне осязаемый образ писателя. Как Генри и предполагал, Милан Кундера предстал весьма одухотворённым, с ироничным выражением на лице и с традиционной сигаретой у рта. Сигарета, тонкие пальцы и пуловер поверх рубахи с расстёгнутым воротом.
   Спустя минуту Ослик задумался.
   За окном обсерватории кружилась пыль. С учётом марсианского холода песчаная буря напоминала метель, и Генри мысленно перенёсся в 15 декабря 2012 года. В тот день (стоял мороз, задувал ветер) он явился на запрещённый "Марш свободы" и за неимением других идей возложил к Соловецкому камню оранжевую герберу, купленную в переходе метро. "Эта гербера и до сих пор там лежит", - вообразил Ослик и чуть погодя добавил к письму ещё кое-что.
   "А тут недавно, - записал он, - пришёл я как-то к Яузе у акведука и приметил там одного селезня. Похоже, селезень был не в себе: забился в кусты и невзирая на оживление в своей стае с любопытством разглядывал меня".
   Виртуальный образ Кундеры неожиданно встрепенулся. Казалось, писателя заинтересовал рассказ. Он улыбнулся, взглянул на Генри и предложил сигарету:
   - Хотите?
   Нет, Ослик не хотел. За окном по-прежнему кружился "снег".
   "И о чём только думал селезень? - продолжил он. - Через минуту тот открыл было клюв, но тут же закрыл его и отвёл взгляд. Да и что тут скажешь? Возложить герберу к памятнику жертвам репрессий - вот последний способ прислониться к здравомыслию. Ни селезню, ни мне сказать было нечего", - закончил Ослик и распрощался.
  
  
  Эпилог
  
   Распрощался, да не совсем. Письмо, адресованное Милану Кундере (вполне приземлённое, надо сказать, письмо), как ни странно придало Ослику сил и, в сущности, стало началом его метафизической мутации. Он словно преодолел марсианский дискомфорт и теперь мог спокойно рассчитывать на собственные силы.
   Наконец-то он приспособился не только физически (вопрос дисциплины - игра в "козла" пошла на пользу), но и эмоционально. Ослик обрёл душевное спокойствие - столь редкое на Земле, а уж на Марсе и подавно. Образно выражаясь, главное противоречие между Фрейдом и Юнгом (противоречие между конструктивным и ирреальным) успешно разрешилось за счёт компромисса. Сам же Генри сформулировал ситуацию так: магазин для взрослых "Основной инстинкт" и Евангелие в витрине "Букиниста" (магазин по соседству) ничуть не мешают делу, если только их не сталкивать намеренно.
   Спустя время пригодилось и письмо (письмо, обращённое к любимому писателю). Текст вошёл составной частью в одно из "марсианских" эссе Генри Ослика под названием "Не прислоняться!" С каждой новой работой он всё больше увлекался. За эссе последовали рассказы. Ослик возобновил занятия живописью и даже подумывал об иллюстрированном романе. Так что в творческом плане Генри, можно сказать, повезло.
   Основная же идея "Не прислоняться!" (довольно любопытно) заключалась в следующем: хочешь остаться нормальным - не прислоняйся к поверхностному. Выпирающие части красивы, но коварны, а что до власти - тем более. Прислоняться к президенту, парламенту и "Гостелерадио" - опасно для жизни. Неразборчивые связи, как известно - главный источник триппера. "Подхватишь триппер - пропустишь выборы, - смеялся Ослик. - Полюбишь красавицу - и она разобьёт тебе сердце".
   Сердце? Тут что с надписью на вагоне проезжающего поезда. "Котлас", к примеру, или тот же "Адлер". Весьма романтичные названия, но на деле означающие вполне себе "Гостелерадио". Котлас - пересыльный лагерь для заключённых (фрагмент ГУЛАГа), а Адлер и вовсе - "Сочи"14". Выпирающие надписи, короче. И пока не выяснишь что к чему - лучше бы к ним не прислоняться.
  
   Обретя душевное спокойствие, Ослик наладил и научную работу. В особенности его заинтересовала возможность так называемого "терраформирования" (изменение климата Марса до состояния, сравнимого с земным). Цель весьма призрачная, но куда деваться? Раз уж ты выбрал Марс - не умирать же здесь.
  
   На Земле между тем умирали пачками. И если не умирали физически, то умирали внутренне. Люди испытывали крайнее разочарование: ни одна из общественных систем так и не дала им истинной свободы. Коммунизм скомпрометировал себя кровопролитием, социализм - лицемерием (кормушка для бездельников), а капитализм (последнее прибежище здравомыслия) - хоть и обеспечивал соблюдение прав и свобод, требовал всё более и более работы на износ.
   Период гуманизации, казалось, подходил к концу, уступая (вновь) место животному началу. "Недолго музыка играла", - поддержала мысль Генри Вика Россохина, приведя в пример "средневековье" России - с чего начали, тем и закончили. Радикальную позицию занял и Джони Фарагут. По его мнению, поскольку РФ не прошла стадию капитализма, она не может быть серьёзным предметом для исследования (проблем гуманизации, по крайней мере). Иначе говоря, Фарагут не считал опыт России показательным опытом - гуманизации там не было и не скоро будет. Более того, именно в капитализме он находил естественный механизм общественного развития.
   Не сомневался в потенциале капитала и Паскаль Годен. Будучи истинным европейцем, он предпочитал не делать поспешных выводов - капитализм всегда найдёт выход из любого кризиса. Катя Смит ссылалась на Хайека и не видела ничего дурного в "экономическом дарвинизме". "Перефразируя учителя физики Ренар (думать надо больше) - надо больше работать", - заключила Лена Гольц (проводница из Облучья).
   Что же до самой Ренар - она терялась. "И средневековье, и капитализм - всё едино", - полагала она. Являясь профессиональным искусствоведом, Ингрид в любой эпохе и социальном устройстве видела прежде всего выставку (выставку живописных картин). Она отстранялась от глубинных противоречий и, в сущности, прислонялась к поверхностному. Как и влюблённую Энди Хайрс её привлекали в основном "выпирающие части". Не зря, к примеру, Ингрид считала творчество Вуди Аллена выдающимся.
   Метафорически фильмы Аллена словно подметали улицу: с утра пораньше дворник мёл подворотню, и даже не столько мёл, сколько поднимал пыль. Пыль кружилась, а дворник всё мёл и насвистывал, весело поглядывая в камеру. "Of Dust and Nations", - то и дело напевала Ингрид композицию Thrice ("Vheissu", 2005), и в её воображении тут же рождался какой-нибудь образ, а то и художественный проект.
  
   На беду к марту 2038 года подхватил лучевую болезнь и умер Маркус - голубь из Хитроу. Умер тихо (хотя бы без боли, надеялись друзья-астронавты) - никто так и не узнал его мнения по поводу гуманизации человечества. Вскоре лучевой болезнью заболел и Паскаль Годен (не зря говорят, пришла беда - отворяй ворота). Пришлось готовить его возвращение на Землю. Энди была безутешна. В апреле "марсиане" занялись возвратным модулем и определились с экипажем.
   Ну что тут скажешь?
  
   Вместе с Паскалем возвращалась на Землю и Энди Хайрс. Она ни на секунду не усомнилась в своём решении, хоть, ясное дело, и не хотела покидать Марс так скоро. С другой стороны, ей было всё равно, на какой планете жить, лишь бы с любимым человеком.
  
   Следующим кандидатом на возвращение являлась естественно Вика Россохина - она ведь и не собиралась задерживаться на Марсе. Не смог остановить её и Джони (Джони Фарагут, блудный сын). Впрочем, их отношения изначально носили поверхностный характер (никаких иллюзий). Никто и не сомневался, что связь их условна и закончится всё тем же "вежливым враньём" (как заметила однажды Ингрид Ренар о любовных письмах в коробке из-под обуви). Так что с Vi вопросов не было. Она сразу же согласилась вернуться, и Джони не оставалось ничего другого кроме как смириться.
   Не было истерики, не было слёз. Была лишь тоска в его глазах ("вселенская тоска", по выражению Смит). К слову, прощание Джони и Vi на Марсе один к одному напоминало расставание их двойников-андроидов, случившееся на Земле в декабре 36-го и устроенное как перфоманс компанией Club of Virtual Implication. События происходили в Кирибати на острове Бикенибеу посреди бескрайнего океана.
   Как и реальные персонажи на Марсе, их клоны на Земле испытывали подлинную грусть и прилив нежности. В присутствии немногочисленных гостей (включая и весьма известных персон) CVI представили новый проект, известный в то время как "Последний счастливый сон" (браслет для эвтаназии). Под видом обычного человека клон Джони Фарагута переживал разочарование, боль и безысходность. На глазах у присутствующих он притянул к себе "Vi", обнял её и, попрощавшись, активировал свой гаджет (перейдя таким образом из одного измерения в другое).
   Перфоманс, выполненный в лучших традициях авангарда, был, в сущности, театрализованной постановкой. Между тем, пьеса (пьеса современного искусства) имела и научную (если не философскую) подоплёку: правильно изготовленный клон ничуть не хуже оригинала. "По крайней мере, - заявила тогда Нефёдова (пиар-менеджер CVI), - клон, изготовленный с любовью, не менее чувственен: и реальные персонажи, и их образы мужественно принимают удары судьбы и ведут себя в высшей степени достойно (аплодисменты)".
  
   Не менее достойно повела себя и Ингрид. Она не стала юлить и сразу же выразила желание вернуться на Землю. Ингрид так и не прониклась идеей окончательно покинуть прежний мир. Да и как тут покинешь? Вряд ли человек, выросший в условиях демократии, способен испытать столь сильную неприязнь к обществу, стране (и так далее), какую испытал, к примеру, Джони Фарагут со своей Россией (вечный изгой и беглец). К тому же и любовь её поутихла (если Ингрид вообще любила Ослика - она так и не поняла), да и Генри как-то поостыл. Казалось, перемена обстановки многое прояснила. Путешествие на Марс в этом смысле пошло на пользу обоим.
  
   Обратная дорога заняла чуть менее трёх месяцев. В июле 38-го "марсиане", а именно: Паскаль Годен (командир корабля), Энди Хайрс (подруга командира, неизменная его спутница), Vi и Ингрид Ренар вернулись на Землю. Спускаемый аппарат благополучно приземлился примерно в 200 километрах от Французской Гвианы посреди океана в окружении кораблей береговой охраны Франции и спасателей ESA.
   После непродолжительного курса лечения от радиации Паскаль Годен вернулся в Matra Marconi Space и продолжил прерванную было работу в качестве инженера космической техники. Как и прежде он популяризировал научные исследования и вместе с Энди Хайрс прожил весьма долгую и счастливую жизнь. Доставленная ими на Землю тушка голубя Маркуса и по сей день хранится в музее естественной истории в Нью-Йорке.
   Вика Россохина после приземления прямиком направилась в Кирибати к своим друзьям по CVI - Мите Захарову и Тайке Нефёдовой. Опыт космической экспедиции и связь, пережитая с Джони, во многом изменили её характер (Vi словно расширила диапазон мысли), но не изменили её будущее. Как и предсказывал Осликов "Дарвин Аллигатор", Вика не единожды выходила замуж и всякий раз с облегчением расставалась. Ей было куда проще в компании друзей и за любимой работой.
   Как ни удивительно, Ингрид Ренар вернулась с Марса чрезвычайно вдохновлённой. Было такое чувство, будто закончился анабиоз и, проснувшись, она взглянула на мир другими глазами. Всё происшедшее с Ингрид изменило её. Между нею и действительностью сложились новые отношения. Более того, эти новые отношения продолжали складываться - день ото дня она обретала всё большую целеустремлённость. Её мысли становились более упорядоченными и происходили, как казалось, из некоего "критерия всеобщей эффективности". Тут что с критикой Адама Смита Джоном Нэшем: от индивидуальной выгоды ("животное" - подход Смита) к общему интересу ("человек" - подход Нэша).
   Словом, Ингрид пересмотрела саму себя, окружение, а заодно и отношение к своей профессии куратора современного искусства. "Если и есть какой-то мотив у искусства, - размышляла она, - то отнюдь не самовыражение (этого хватало и без Tate Modern), а как раз таки - "игра" по Нэшу". Общий интерес, если хотите: когда и художнику хорошо, и Фобос с Деймосом не притянуты к президенту.
  
   Так и вышло - вернувшись в Tate, Ингрид принципиально изменила свои прежние критерии к отбору экспонатов. В итоге б?льшую часть работ она стала отбраковывать как поверхностные. Пошли конфликты с руководством. "Пишут - что в голову взбредёт!" - защищалась Ренар, но без толку. Управляющих галереи интересовала скорее форма, чем содержание работ, и, естественно, деньги. Традиционная на то время модель "экспонирования" заключалась в следующем: завлечь художника (пообещать выставку), дать ему "высказаться" (свобода превыше всего), максимально доступно интерпретировать его творчество (выдать желаемое за действительное) и извлечь прибыль.
   Ингрид же требовала большего - и от художников, и от устроителей. Именно поэтому она вскоре уволилась из Tate и на деньги, вырученные от полёта на Марс, открыла собственную галерею. Никаких "аборигенов" (творчество аборигенов - её последняя выставка) и условных "фаллосов" (фаллос как универсальный символ). Наконец-то Ренар могла сосредоточиться на том, что ей действительно интересно и что имело бы какой-то конструктив.
   Во всяком случае, Ингрид так казалось.
  
   Шло время. Она связалась с Софи, а там и познакомилась с Наташей Лобачёвой (давно и искренне вовлечённой в творческий процесс - писательницей и главным редактором издательства "Вулдридж и анемоны"). Знакомство пошло на пользу. Благодаря Наташе Ингрид открыла для себя с сотню новых художников, большинство из которых, так или иначе, представляли оппозицию в странах с авторитарными режимами.
   На родине их старались не замечать, а если и замечали, то не издатели и галеристы, а, как правило, службы безопасности, Следственный комитет или прокуратура. Замечали также религиозные мракобесы (в основном православные, реже - мусульмане), футбольные болельщики, нацисты, гомофобы и прочие "патриоты", выступавшие от имени государства, Аллаха и Иисуса Христа.
   "С этим Иисусом одна беда, - заметила как-то Лобачёва. - И смех, и грех - сначала придумают себе мученика, а затем носятся с ним, унижая приличных граждан".
   Хотя, что скулить? Тем, кто попался - ещё ничего. Их судили, отправляли по тюрьмам, всячески издевались над ними, но они хотя бы чувствовали себя "при деле". Они страдали, конечно, и всё же их искусство достигло цели - кто-то да переживал вместе с ними (пусть бы даже сокамерник - этот герой в пустом зрительном зале).
   Те же, кого не замечали (невероятно застенчивые, а то и трусливые, но гордые и думающие) страдали вдвойне. Их как бы и не было. Они словно не жили (а так хотели!). Они быстро спивались и их чурались, казалось бы, даже друзья и единомышленники. Они вели неприметную жизнь и, достигнув некоторой степени отчаяния, кончали с собой или тихо умирали (хорошо бы во сне).
  
   Вот Ингрид и взялась за этих безвестных.
   Она отыскивала их, приводила в чувство, устраивала им выставки, делала рекламу и даже помогала мигрировать, если тем грозила опасность.
   Была ли это только благотворительность? Поначалу - да, но вскоре пошла и прибыль. Галерея получила известность, картины продавались всё лучше. Как собственно продавались и диссидентские книги издательства "Вулдридж и анемоны". Лобачёва и Ренар сдружились и, в сущности, дополняли друг друга. "Живопись и литература - две неразлучных лесбиянки, - как однажды подметил Клод Вулдридж. - С давних пор и поныне они заботливо оберегают мужчин от верной гибели на баррикадах".
  
   В конечном итоге Ингрид решилась и на персональную выставку Генри Ослика. Идея хоть и лежала на поверхности, да всё руки не доходили. Кроме известной рукописи и прилагаемых к ней иллюстраций (живописные холсты топорной работы) у неё были фотографии (первые их совместные снимки у Tate Modern и последовавшие за ними - всего штук 30 или 40), а также с десяток картин, изготовленных Осликом на Марсе. Сюда же следует добавить и с полсотни электронных копий с работ, выполненных Генри в последние месяцы, уже после возвращения Ингрид на Землю.
   Что она чувствовала? Честно сказать - и то, и сё. С одной стороны - грусть (Ослик уходил из её жизни, и уходил навсегда). С другой - необыкновенный подъём. Ингрид словно открывала Ослика заново (и ладно бы для себя - для других!), переживая при этом неподдельную радость. Ту самую, когда кормишь, к примеру, утку на Темзе или влюбляешься (пусть бы даже на день - приятно).
   Помимо прочего выставка сулила неплохую прибыль, как собственно и вышло. Особый интерес среди покупателей вызвали работы, доставленные с Марса. Яркие, со смыслом, выполненные в живой манере (и со следами оксида железа) - хосты были раскуплены в первые же часы.
   Предвидя успех, постаралась и Лобачёва. Как раз к выставке она закончила роман-исследование, посвящённый Ослику. Обильно иллюстрированный (живопись, фотографии) и прекрасно оформленный, роман вышел в "Анемонах" и буквально в считанные дни был раскуплен.
   Лобачёва и Ренар, можно сказать, достигли желаемого - "слабоумный" из России стал кумиром на Западе. По крайней мере, его работы и идеи расходились на ура.
  
   На ура ушла и картина Генри "Ослик Иисуса Христа" (часть IV). По мнению критиков это была самая авангардистская работа Ослика и подводящая как бы итог всей его земной жизни. Правда, картина ушла не сразу, а лишь после что называется "доводки". Холст содержал, как мы помним, "недостающий элемент" (в виде чизкейка, если смотреть вблизи), и в какой-то момент Ингрид решила его заполнить. Генри не возражал, хотя и не дал никаких подсказок.
   Не дал, а жаль. К тому же сеансы связи между ним и Ингрид становились всё короче. Ослик демонстрировал явное равнодушие к происходящему на Земле (да и в жизни Ренар тоже). К счастью, дилемму разрешила Софи. Собака Софи (к тому времени художественный редактор радио "Свобода") взялась закончить работу и, судя по отзывам, вполне справилась.
  
   На смену чизкейку (из меню "Япоши") явился весьма жизнеутверждающий сюжет. События картины (по словам самой же Софи) разворачиваются на советском космодроме "Байконур" посреди бескрайней степи. На переднем плане Собака изобразила президента Путина в окружении соратников, включая премьер министра, министров, лидеров думских партий, а также представителей "Роснефти", "Газпрома" и "Гостелерадио". Здесь же присутствуют популярные артисты, руководители дружественных стран, известные спортсмены, писатели, Иисус Христос и Патриарх Кирилл.
   На первый взгляд круглое лицо Патриарха сияет и лоснится. Однако ж нет. При детальном рассмотрении видно, что он зол и прямо-таки буравит своими глазками ракету, готовую к старту и расположенную тут же, в непосредственной близости к зрителям.
   Ясно, что и зрители здесь неспроста, иначе - с чего бы им тащиться в такую даль (и в таком составе)? Этим Софи будто подчёркивает важность события. А событие и вправду значимое: ослик Иисуса Христа отправляется на Марс.
   Несмотря на сомнения и врождённую медлительность ослик давно уже определился с приоритетами. Он улыбается, уверен в себе и изображён весьма натурально: туловище, четыре лапы, смешная морда, уши и хвост. Ослик как ослик, словом. Он стоит у ракеты и, по-видимому, с минуты на минуту отправится в космос. Иными словами, отправится прочь. Прочь от деспотии и произвола (глаза б не видели этих "зрителей")!
  
   Примечательно, как реагирует на происходящее Иисус Христос. В общем никак. В сравнении с Патриархом (Московским и всея Руси) он худощав и бледен, но всё ж таки, не менее зол и, кажется, ожесточён. Впрочем и его можно понять. Ведь дело не только в ослике (улетел - и улетел), дело в Писании. "Святом Писании" - будто уточняет для себя Иисус Христос, что отчётливо видно и по его лицу, и по взгляду, обращённому внутрь себя: из книги слов не выкинешь (репутация, можно сказать, подпорчена).
   Да, он действительно все эти годы катался на ослике (знай себе катался) и в ус не дул. Не дул и вряд ли дунул бы, не будь нынешних претензий и упрёков. Теперь же, будучи разоблачённым (кистью Софи), INRI искал выход. Выход, но не раскаяние - каяться он не хотел. Он вообще не понимал причём тут ослик - мало ли на ком он катался? Взять хотя бы Путина (на картине он справа) или Кирилла (слева) - они ведь не спрашивают, брать им что-нибудь или нет? Они просто берут - и дело с концом.
   "Может переписать всё же Евангелие?" - размышлял Христос. Те же русские - каждый их "Путин" переписывает историю, и ничего: ослики, как возили на себе власть, так и возят.
  
   В итоге Иисус нашёлся. Он попросту решил не замечать. Делать вид, что ничего не происходит. Этих экспедиций на Марс - не счесть. Кому вообще интересны эти полёты (полёты во сне и наяву) - кто летит и зачем? Новости Russia Today в этом смысле лишь подтверждали мысли Иисуса Христа. Их репортаж, переданный на весь мир, так и гласил: "ЕЩЁ ОДИН РУССКИЙ НА МАРСЕ!" Как следовало из репортажа, некий Генри Ослик, уроженец Харькова (гордость России) за свои деньги собрал интернациональную команду и отправился с экипажем на Красную планету.
   "Отправился - и отправился. Мало ли какая фамилия у этого Генри", - рассуждал Иисус Христос в компании друзей на "Байконуре". На всякий случай он улыбнулся и помахал ослику. В ответ ослик тоже помахал. Собака Софи как раз и концентрирует здесь наше внимание.
   "Сцена прощания трогательна и многозначительна, - напишет позднее Herald Tribune в колонке "Разное". - Власти РФ проявили невиданную толерантность (надо же!), устроив ослику Иисуса Христа покаянные проводы на Марс".
  
   Таким собственно и получился "недостающий элемент" в работе "Ослик Иисуса Христа" (часть IV). Картина ушла с аукциона "Сотбис" за 900 тысяч фунтов. Ингрид праздновала успех.
   Праздновала успех и Лобачёва. В результате шумихи с аукционами продвинулся и её роман-исследование. На этот раз книга достигла самой России и, что удивительно - приобрёла там славу чуть ли не патриотической. Генри показали на "Первом" (русские корни, учёный и астронавт - пример для подражания!), а со временем удостоили и комментариев в официальный прессе.
   Истинные его намерения, в сущности, были перевёрнуты с ног на голову. Как тут не вспомнить Вику Россохину с её мыслью о "средневековье": с чего начали - к тому и вернулись. Даже опасную, казалось бы, для себя идею русские всегда обратят в свою пользу - выкинут лишнее и оставят то, что возвеличит власть.
  
   Не обошлось и без сюрпризов.
   Похоже, "Дарвин Аллигатор" сделал-таки своё дело. На выборах 2041 года правящая партия в России утратила лидирующие позиции, в парламент пришли более-менее приличные, а годом позже сменился и президент. На этот раз это был не ставленник, как прежде, а действительно избранный президент (прошедший дебаты, устоявший под огнём критики и победивший в конкурентной борьбе). Во всяком случае, столетие снятия блокады Ленинграда в 44-м прошло без портретов Сталина, без унизительных выпадов в сторону ФРГ и без патриотического пафоса.
   Пошли как будто перемены. Другое дело - надолго ли? Этим же вопросом задавался и Ослик, взирая на происходящее в РФ из космоса. Да и можно ли было предположить здесь сколь-нибудь серьёзные перемены (после стольких-то лет неправды и самолюбования)? Россия ведь тем и известна - у неё всегда "свой путь".
   Тут что с троллейбусом у Лукова переулка в Москве - никогда не знаешь, когда он придёт, что ждёт тебя на следующей остановке и доедешь ли ты живым (до улицы Кибальчича, к примеру).
  
   "В целом же мир прост и понятен", - признался как-то Ослик Ингрид Ренар в одном из последних сеансов связи с Землёй. На прощание он улыбнулся и привёл несколько строк (в назидание будущим поколениям). "В пустом троллейбусе прекрасно", - Генри будто воздавал должное свободе и вдохновению.
  
   В пустом троллейбусе прекрасно.
   Никто не смотрит, не кричит.
   Над головою не стоит.
   И кажется, что не опасно.
   В пустом троллейбусе прекрасно.
   Огни мелькают. За окном
   Кружится снег и тут же тает,
   Земли коснувшись в Рождество.
   В пустом троллейбусе легко.
   Темно и тихо. Снег кружится.
   Пока не явится убийца
   На остановке у метро.
  
   04.03.2014
  
  
  
  
  Слова благодарности
  
   Спасибо близким за понимание и терпимость.
   Отдельное спасибо Виктору Шендеровичу и Валерии Новодворской за их ясную и смелую позицию в отношении путинского режима. Под их влиянием я и сам набирался храбрости, работая над романом.
   Моя признательность авторам "Википедии" (http:/ru.wikipedia.org) за познавательные статьи и, в частности, за материал о домашнем осле и об астероиде Апофис. Краткое и структурированное изложение темы, присущее этому интернет-ресурсу, упорядочивает мысли и стимулирует любопытство, что трудно переоценить.
   Марине Аствацатурян - ведущей передачи "Гранит науки" (радио "Эхо Москвы") за великолепные обзоры научной мысли и незабываемую интонацию. Знание - радость и, несомненно, важное условие для творчества.
   Устроителям концерта Fall Out Boy в Москве 31.08.2013, и особенно за афишу с FOB на платформе Северянин. Уже одним присутствием эта вывеска придавала мне сил в ожидании электрички поздними вечерами. Даже мысленная причастность к музыке делает человека счастливее.
   На смену баннеру с Fall Out Boy, кстати, явилась афиша с "Океаном Эльзы" (концерты в Stadium Live, 22-23.11.2013), что тоже было весьма полезным для работы над книгой. Баннер-долгожитель - ему удалось просуществовать почти три месяца после выступлений украинской группы, а убрали его ровно с началом Олимпийских игр (вот незадача). Всякий раз, проходя мимо "Эльзы", я будто переносился на площадь Независимости в Киеве, где в то время как раз разворачивалось протестное движение. Граждане настаивали на переменах. Они устали от пустых обещаний, рабской зависимости от РФ и предпочитали западный выбор. В связи с событиями в Украине выражаю солидарность с участниками Евромайдана, бажаю iм непохитностi, i сумую за загиблих.
   Спасибо Дэвиду Лоджу за роман "Думают" (Thinks), который собственно и сподвиг меня задуматься об "альтернативных" способах пробуждения общественной мысли.
   Моим друзьям из Норвегии за поддержку и помощь в работе над книгой, в частности, за переводы фрагментов текста на английский язык.
   Наконец, особая благодарность персоналу кафе "Япоша" в Москве, где нередко проводил выходные, испытывая комфорт, любезное отношение к себе и не раз находя вдохновение за столиком у окна.
  
  
  Оглавление
  
   Пролог 1
   Часть первая. Итерация 6
   I 6
   II. Собственная книга 9
   III. Ингрид Ренар (15.03.2036, суббота) 14
   IV. Мысленное возвращение 18
   V 23
   VI. Ингрид Ренар (16.03.2036, воскресенье) 27
   VII. Волшебство одиночества 30
   Часть вторая. Рекурсивный анализ 36
   I 36
   II. Ингрид Ренар (18.03.2036, вторник) 43
   III. Примитивный марксизм 50
   IV. Мысленный опыт 56
   V. Ингрид Ренар (23.03.2036, воскресенье) 62
   VI 68
   Часть третья. Математическая индукция 77
   I. Зоомагазин 77
   II. Ингрид Ренар (28.03.2036, пятница) 84
   III. Салон красоты "Беллуччи" 90
   IV. Вселенский туалет 100
   V. Ингрид Ренар (30.03.2036, воскресенье) 109
   VI. "Бум!" 116
   Часть четвёртая. Радужная мистификация 125
   I 125
   II. Ингрид Ренар (04.04.2036, четверг) 130
   III. Сиюминутное счастье 136
   IV. Ослик Иисуса Христа 142
   V. Парадокс добродетели 147
   VI. Ингрид Ренар (07.04.2036, воскресенье) 152
   VII. Не прислоняться! 156
   Эпилог 161
  
  
  
  
  
  1
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"