Весной 77-го года смыло мост возле деревни Шишки (ударение на втором слоге). Катастрофы вселенской не случилось: два дома всего лишь остались за речкой, не велика беда.
Один сразу на взгорке, как от останцев моста подниматься. В ней цыгане поселились. Сколько их жило в доме, никто не знал. Одно слово - табор.
В другом конце деревни изба лесника Василия Шишкова по прозвищу Шурок, когда заглазно, но чаще Васька Санин. И то, и другое вероятно от отчества - Александрович.
Когда в Шишках ферма была, когда на ней доярки да скотники трудились, колхоз мост ремонтировал. А для перекатных цыган да "короеда", числящегося в городском лесхозе, восстанавливать мост председатель посчитал нецелесообразным.
Цыгане не очень расстроились. Свились-собрались, и нет их.
Лесник попытался со своим начальством вопрос решить. Мол, не хочет он свой дом оставлять и дело. И ответ получил, что работник он лесхозу нужный, а потому ему дело и в городе найдётся.
Дом у Василия Шурка добротный. На фундамент поставлен. Клеть рубленная. Двор большой по площади да к тому же и крытый. В нём и "Беларусь" Василий ставил. А кроме того ещё мотоцикл с коляской. И ещё место оставалось для разного инвентаря да деревенского инструмента.
Перед домом Шурков (если от речки идти) проулок спускался к ручью. Когда в деревне насчитывалось больше десяти хозяйств, мужики перегородили ручеёк невысокой плотиной. Чтоб в половодье не снесло земляную насыпь, закопали в тело дамбы трубу. Через неё избыточная масса воды сбрасывалась из пруда. Когда в Шишках уж остались две семьи, дамбу размыло.
У лесника же постоянная надобность была ездить на другую сторону ручья, где находились его основные лесные угодья. Василий построил мостик - основательный и крепкий. Даже "Беларусь" с тележкой лесин проезжал по нему.
На берегу самодельного прудика банька у Шурков. Напарившись, можно было прямо из неё сигануть с мостков летом в прохладу вод, а зимой в полынью.
Не хотелось Василию покидать дом и хозяйство. Ведь работе его отсутствие моста не мешало. В сторону села, до которого чуть более трёх километров, поля - леснику они не интересны. Нужда закупить продукты в селе тоже не очень досаждала: велосипед есть. Через речку перенёс его по узеньким переходам в пять жёрдочек; на взгорок поднялся и кати по просёлку. Хочешь с ветерком, хочешь неспешно, будто в усладу себе.
Год прожили Шурки в одиночестве, а следующим летом засобирались на городское житьё. Сын Василия должен в школу идти с первого сентября. Это обстоятельство и подтолкнуло семью лесника на переезд. Можно было ещё потянуть с переселением: начальная-то школа и в селе была. Для молодых ног три версты не расстояние, но потом-то уже надо было в городе доучиваться и жить в интернате. Какой же родитель такое пожелает своим детям. Ведь следом за сыном Васей через два года предстояло уже и Танюшке дорогу в школу торить.
Василий беды не видел особой, что детям надо будет ходить в школу в одиночестве, а после жить "в антернате".
- Други-то учатся, и не чё... - пытался он отстоять свою лесниковскую "правду" перед женой Зоей.
Жена сразу в слёзы: мол, и так столько лет "дыре да заточении прожила, дак ето же и детям уготовано..." Однако, быстро смахнув слёзы, выносила жёсткий приговор.
- Да ни в жись!
По воле бабы всё и вышло. Однажды утром выгнал Василий свой трактор со двора, за час нагрузили полную телегу вещей. Зоя с сыном решили добираться до села пешком, дальше ехать автобусом до города. Танюшка плакать стала и упросила их оставить её побыть в доме, пока отец вернётся за оставшимися вещами.
- Я с папой посля приеду... Я с Дуней да Бяшей попрошаюсь.
Танюшка и раньше оставалась одна дома на целый день, потому родители пошли ей навстречу. Мол, поиграй напоследок в своём доме.
- Уж, верно, не придётся ишшо кодда... - погрустнел Василий Шишков.
- И пусь радуёца, што с людями будёт жить... - Зоя, наоборот, радовалась предстоящим переменам в жизни.
Осталась Танюшка одна в доме. Собрала игрушки, которые не брали в город, и принесла на кухню. Села на пол перед печкой и стала для игрушек "домик" строить - аккурат против подпечка, где лежали ухваты.
Девочка будто прощалась с игрушками. Что-то им говорила ободряющее: дескать, когда подрасту, то приеду к ним жить.
- А, может, раньче заберу, если мама позволит...
Когда заурчал под окном подъехавший трактор, Танюшка составила игрушки в берестяное лукошко. И не только своих козлёнка Бяшку и тряпичную куклу Дуньку, но и Васькиного пластмассового командира с пистолетом в руке, будто призывающего солдат в атаку.
От порога Танюшка обернулась и помахала остающимся жить в опустевшем доме куклам. Очень ей жалко было оставлять Дуню - куклу сшитую ещё баушкой. Тане сперва не понравилось такое имя, но баушка Шура пояснила, что так звали её матушку.
- Имя баскоё, не серчай... А подрастёшь, дак, может, и свою девку эдак назовёшь.
Танюшка баушку Шуру любила и пообещала, что и куклу будет хранить, и дочечку свою тоже назовёт Дуней, когда капусту начнёт высаживать в своём огороде. И вот такой оборот: оставалась Дуня. Уж очень не нравилась эта "тряпичная дешёвка" Зое. Она, как только услыхала, что дочь самодельную куклу берёт, взвилась: "Не хватало ишшо таку Дуньку в город везти...". Однако увидела слёзы дочки, сжалилась: "Мы те настоящщу купим и с глазами моргаюшшыми, и с одёжой цветастой, как у Зыкиной..."
Пока Василий загружал последние вещи в тракторную тележку, Танюшка сидела на лавочки и болтала ногами. Ещё глазела на слетающихся в стаи галок и едва удерживала себя от того, чтобы не побежать за ними, крича во всё горло: "У последнёй галки гнездо горит! У последней галки гнездо горит..."
Не побежала. То ли не решилась, то ли побоялась, что отец соберёт вещи, да и уедет без неё.
Тихо стало в доме. Но не пусто: где-то в подпечке затаился невидимый обитатель, которого лишь баушка Шура и замечала. Он, потёршись беззвучно о рожок ухвата, вперился в пятно света на выходе из своего жилища.
"Про меня даже не вспомнили... - горько подумал вослед покинувшим дом хозяевам, но тут же и оправдал их. - Я эть уж три дня не давал знати о себе. В сутолоке-то и позабыли... - чуть легче стало на душе. - Уехали Шурки и теперь я за них - и сторож и хозяин... Шурок... Шурок!"
Обрадовался новоиспечённый Шурок обретённому имени. Оставшимся под печкой ухватам, от которых натерпелся за недолгую жизнь, тоже с сочувствием.
"Их тоже не взяли... А когда-то... - сладкие воспоминания навалились на Шурка. - Каждый день от этих ухватов змеем отворачивался..."
И дальше в мысли-виденья баушка Шура - мать Василия - явилась. Просыпалась она раньше всех в доме. Затапливала печь. Затем в печь ставила разные чугуны и чугунки. В одних еда для семьи, в других - скотине. Чугунки у баушки были разного размера, потому и ухватов было три. Причём хозяйка всегда точно знала, какой ухват взять для того или иного чугунка.
"По черенку определяла, верно, нужный..."
А ещё в подпечке была деревянная лопата, вытесанная ещё ее мужем Александром Степановичем, с которого и пошло прозвище: его, как звали парнем Шурок, так и не поменяли именной довесок. Даже когда он с одной ногой вернулся с войны через два года после похоронки. Де ещё и с орденами да медалями во всю грудь.
Лопату баушка доставала лишь для противней со стряпнёй. Бавало это не так часто - лишь по праздникам престольным.
"От лопаты-то трудней уворачиваться... Зато от стряпни дух... Им одним насытишься..." - была б слюна, так пустил бы Шурок её.
А какие она рыбники пекла!
"Да, нет баушки..." - опечалился Шурок. И вспомнил, как после похорон её, собрались старушки в доме - подруги Баушки. Из рассказа Шурок и понял, что была баушка их главной деревенской косо... комо... Вообщем, заводилой. И вот вопреки закону отпели баушку Шуру в той же церкви, в которой и крестили, а после упокоили на кладбище рядом с родителями и мужем Александром Степановичем.
"Царство небесно... Царство небесно..." - мысленно бубнил Шурок непонятное, но очень благостное слышанное от старух за горячим столом.
После кончины свекрови Зоя уже ухватами не пользовалась. Чугуны и вовсе во двор вынесла за ненадобностью. Варить еду и картошку скотине стала на газовой плите. Иногда и пироги пекла, но тоже не в печке, а в духовке. Стряпня у неё тоже получалась удачной, но у баушки Шуры получались пироги вкусней.
Василий однажды попенял жене, что выпечённые в духовке и пироги не те, и ватрушки не так пышны.
Зоя отшила мужа:
- Чай не в шашнацатом веке живём. С газом погли-ко...
От баушки несчётно раз попадало Шишку и лопатой, и ухватом, а Зоя всего лишь один раз о нём нелестно помянула. Шурок же, обживаясь в одиночестве подпечья, вспоминал лишь старую хозяйку.
"Кабы жива была, дак и ухваты б не оставили, и меня, а так... - подвёл невесёлый итог раздумий Шурок и угнездился меж ухватов так, чтобы один да рожок утыкался ему в бок. Боялся Шурок, что заснёт крепко, а в это время вспомнят о нём хозяева и приедут, чтобы забрать на городскую фатеру. - Начнут зазывать, а я не услышу. Другого-то раза не будет: может, и вспомнят, но уж точно не приедут, решивши, что сгинул я..."
Совсем грустно стало Шурку.
"Ну и ладно... Я один этта проживу..." - и направился к выходу из подпечка.
Кукол в лукошке увидал.
"Да не один я теперь... Вот и "стадо" у меня... - вспомнил баушкино слово, которым она урезонивала внучат: "Да уймитеся вы, стадо!" Иногда ещё и "лешачьё".
Непривычно тихо в избе и сенях, непривычный беспорядок во дворе, непривычное запустенье на улице.
"Хоть бы цыганята пришли чё-ничё просить у баушки... - вгляделся Шурок в покосившийся дом цыган на конце улицы. Вспомнил, что цыганята часто приходили соль у баушки просить. Мол, щепоть для супа. - А уходили только-что не с мешком. И пирогов, и молока баушкаШура им насуёт... Потому стадом чаще и приходили, чтоб побольше выпросить..."
Шурок обогнул дом и подался к пруду. Сел на мостки и стал вглядываться в зелень вод. Однако ничего интересного там не увидел.
От созерцания глубин Шишка отвлёк всплеск. Обернулся на него, а это утиный выводок выплыл из осоки.
"Эть каждый год здесь гнездуются... Улетят, а посля снова здесь. Может, и Василий с семъёй эдак же..." - отвернулся от уток и поплёлся в избу.
Перед тем, как унырнуть в подпечек, глянул на кукол.
"Теперь вот гамузом и будем жить... - мысленно обратился к лукошенным жильцам, стараясь заглянуть в глаза кукол. Но у Бяшки глаза стёрлись; у Дуньки так и не нарисованы; а у командира до того малые, что, будто, и нет их. - Слепошарые..."
Под печку занырнул, меж ухватов уместился.
"Эх, кудельки б..." - пожелал, сам не зная зачем...
И потекли то ли дни, то ли годы одиночества - Шурок разницы почти не понимал. Просто после долгой и холодной зимы, вдруг просыпался он от неясных трелей, доносящихся со стороны поля за околицей деревни. Шурок выходил из избы. Ослеплённый ярким солнцем долго стоял и слушал, как в поднебесье поёт жаворонок.
Прошло сколько-то лет, и уже будили после зимы Шурка тетерева. Поле заросло березняком и теперь на нём устраивали свадебные игрища эти бестолковые, по мнению Шурка, птицы. Мол, сперва друг другу носопырки расклюют, а потом петушатся да распевают.
Затем, когда сходил снег с полей; растворялся будто на бывшем огороде, обнажив перину крапивных зарослей, в орешнике начинали многоголосить соловьи.
Дожив до первых соловьёв, Шурок отправлялся в первый раз на пруд. В первые годы своего одинокого проживания он ходил и раньше - через несколько дней после прилёта жаворонка. Однако пруд находился под ледяным покровом, и ничего интересного на нём не происходило.
"Чё и ходить впустую... - отказался от затеи раннего посещения пруда Шурок. - Хотя и после-то нет большого смысла в моих хождениях..."
Пруд в первые годы затягивался травой и постепенно превращался в болотину. Даже в одно из лет утки, пошумев, подались на другой водоём. Шурок тогда огорчился, что не увидит больше семейства уток.
Однако на пруд пришли бобры. Плотину слегка поправили, заложив проём под мостиком.
Уровень воды в прудике поднялся и уже на следующий год Шурок снова глядел на уток. С весны они были шумными да суетливыми, а после на какое-то время пропадали.
И вот, проходило несколько дней или недель, утка-мать выплывала из потаённого уголка уже с выводком мелких утёнков. К концу лета детки подрастали, чтобы осенью улететь куда-то.
"И чё им здесь не живётся... В снег бы зарылись да дрыхли... Или бы в бане, вон, пустующей..." - недоумевал Шурок, провожая вспорхнувшее однажды семейство.
Бобры, поселившиеся в пруду, вскоре почувствовали себя в нём полными хозяевами. По ночам ботались, словно чудища морские. Тишину сотрясали всплески воды, треск падающих деревьев и какой-то негромкий, но не прекращающийся хруст.
Бобров за их деятельность Шурок недолюбливал и сравнивал их деятельность с вороватыми мужиками, которые тайно рубили лес. Шурок помнил, как костерил их Василий-лесник. Мол, не беда, что дерево украли, а то, что после себя "свиноройство" оставили. Шурок, прохлаждаясь на плотине, видел упавшие осины и мысленно ругал бобров.
"Кору сгрызли со стволов, дак и сучки бы тоже обихаживали. Дак нет... Ждут, что кто за них другой уберёт..."
Однако строительная деятельность бобров Шурка радовала. Ведь они подняли воду в пруду, заложив гать выше промоины в плотине.
Затем натаскали своих "кокоряг" прямо на плотину и ещё выше подняли уровень воды в водоёме. Правда, после нагромождения бобринных "стройматериалов" на гать, она стала непроходимой.
Когда пруд стал полноводным, и уткам стало вольготнее. Они уже не лавировали между кочками да тростником, а плавали между деревьев, стоящих в воде - бобры не валили погибающие деревья, и они стояли засыхающими исполинами, в вечернюю и ночную поры превращая пруд в какое-то дикое неземное творение. И даже вода тогда казалась чем-то застывшим, но не льдом. Ведь плавающая в пруду листва да мелкие ветки искажали в лунном свете поверхность пруда. Отчего гладь пруда играла стылыми щербинами...
Со временем вся поверхность пруда будто устилалась листвой, и в один день вдруг выяснялось, что утки улетели. Еще неделя-две проходило и льдом сковывало поверхность пруда. Выпадал снег и Шурок снова поселялся надолго под печку, редко-редко покидая свое жилище лишь для прогулок по пустому дому. И ещё реже выходил на улицу, где всё было белым: земля, кусты, облака...
Возвращался в подпечек, бросив взгляд на игрушечных сожителей.
"А эти всё время дрыхнут... - при этом каждый раз невольно пытался перехватить несуществующие взоры кукол. И заканчивал своё мысленное ворчанье одинаково. - Что с вас взять слепошарых? Спите, ужо..."
Однажды в дом Шишковых забрели два охотника. Это были отец и сын. Шурок понял это из их обращений друг другу. Молодой называл старшего батей, а тот ответно - Сергуня.
В доме оказались охотники случайно: дождь их загнал. Ружья они поставили у порога, а сами прошли в кухню и уселись за маленький стол окна - аккурат против подпечка.
Охотники разложили снедь и стали есть. Перекусили, а дождь не прекращался и охотники стали разговаривать. Больше говорил старший из охотников. Он рассказывал о хозяине дома - бывшем леснике. Поминал его добрыми словами. Дескать, и порядок в лесу был, и людей не обижал.
- А посля, когда мост разрушился, они всёй семьёй в город перебрались.
- А давно то было? - спросил сын отца.
- Годов уж тридцать, а то и более чуть...
Шурок вслушивался в разговор охотников и, услыхав про срок тридцать лет, озадачился: много это или мало?
"Наверное мало... Я эть ещё живой. Если б много, так я б рази жил..." - и опять слушает рассказ охотника, радуясь за Василия, что уж который раз бывшего хозяина дома поминают добрым словом.
- Сейчас-то уж Василий на пенсии...
Это Шишка огорчило. Он помнил, что баушка Шура тоже вышла на пенсию и вскоре померла.
"Получается, и Василий тоже..." - додумать не успел. Что-то изменилось на кухне. Оказалось, Сергуня увидал кукол в лукошке.
- Гли-ко, бать! Они так уж скоко?
- Ак, верно, с переезда. Поди, Танюшка - дочь Василия - оставила эдак...
- Сейчас, поди, уж взрослая...
- Конешно... В Сверловске живёт...
"Вон оно как! - удивился Шурок. - Теперь понятно, почему Василий высыпавшиеся в сенях свёрла не собрал. Поди-ко Танюшка ему из этого Сверловска свёрел-то навозила..."
- Уже сама баушка... - продолжал рассказывать о Танюшке старший из охотников.
"Полико! - еще один беззвучный возглас под печкой. И сразу же печаль в мыслях Шурка. - Значит, тридцать годов много, раз девчушка за то время баушкой стала... Так чё получается? Я здесь целу человеческу жись..."
- А тут не только девчоночьи игрушки... - верно Сергуня продолжал разглядывать кукол в лукошке. - Вон командир с пистолетом...
- Ну это же Васьки... Сына... Тоже Васька, как отец... Он уже, слыхал поди, до генерала дослужился.
- Нам про него ещё в школе говорили. Он тогда майором был... Пограничник...
- Эдак... Эдак... В батьку... Тот лес охранял, а Васька и лес, и всё обчее человечество...
"Васька! Генерал! - дивится Шурок. Хотя и не представляет, кто такой генерал. Василий-лесник иногда вспоминал, как из пушки стрелял в армии. Да удачно. Потому что за стрельбу ему генерал грамоту вручил. - Не прост, видать по чину, если может награды раздавать..."
И ещё порадовался за Ваську, что когда-то он игрушечным командиром играл, а ныне всамделишно солдат в бой ведёт. А ещё понравилось Шурку сравнение служб отца и сына Василиев Шишковых.
"Вот эть как... Оба охраняют... - и тут вдруг неожиданное сравнение в мыслях возникло. - Как я дом..."
Последнее смутило подпечного мыслителя. Дескать, какой я охранник, если люди войдя в дом даже его разрешения не спросили.
"Будто меня и нет..." - обидно стало, но лишь на миг, потому что ещё услыхал интересное.
- А Васька-то-генерал хотит этот дом с подворьем восстановить... - старший поведал в беседе.
- Слыхал... Он даже Пашку-фермера нанял поле за Шишками от берёз очистить да распахать....
- Эдак... Эдак... - соглашается отец с сыном. - Даже денег на соляру отвалил, сказывают.
Шурок мало чего понял из этой части разговора охотников. Лишь "Пашка-фермер" едва означился в мыслях. Раньше в Шишках была колхозная ферма, и баушка Шура работала на ней дояркой до пенсии. Работа, верно, была тяжёлая и когда старушки начинали болеть суставы рук, она поминала свою работу, охая и приговаривая: дескать, досталось бедным рученькам.
- Совсем уж они не шевелятся... - говаривала баушка, но Шурок сомневался в "нешевеленьи" баушкиных рук. Уж очень ловко управлялась она с чугунами, играючи отправляя их в печь. Шурок даже невольно сравнивал свекровь и сноху в их расторопности. Зоя и на ферме не работала, а была куда неповоротливей баушки Шуры...
- И, видать, серьёзно они затеяли дело... - продолжал Сергуня. - Даже в Администрацию насчёт прав заходили узнавать своих...
- Да каки права? Приезжай и живи, кто слово скажет.
- Так, но эть вдруг то да сё...
Снова заколодило мысли Шишка незнакомым словом. Ад... Министр... Ещё что-то.
Вспомнил, как Зоя поминала министров. Мол, у них не житьё, а рай.
"Значит, нынче и ад у них... Только пошто туда Васька ходил?" - но ответа на вопрос не нашёл и от гостей не услышал.
К тому же охотники выяснили, что дождь закончился и засобирались продолжить охоту. При этом Сергуня, поднимаясь с табуретки, неловко повернулся и она сбрякала, будто громом поразило тишину дома.
От неожиданности Шурок даже отрешился от происходящего. Впал на краткое время в беспамятство, а когда очнулся от него, то охотников уже не было в доме.
"Носит нелёгкая... - незлобливо попенял Шурок гостям. - За тридцать лет только и было людей. Да и то вот чуть с ума не свели..."
Ещё раз вослед за перелётными стаями пронеслись метели; снова погрузился Шурок в зимнюю дрёму.
А вышел из сонного оцепенения от позабытых уже трелей жаворонка.
Даже подумал сперва: не потекли ли года в обратную сторону? И почему тетерева молчат?
Чтоб ответить на этот вопрос, пришлось выходить на улицу и пробираться на околицу деревню. И там всё встало на свои места. На месте березника было вспаханное поле.
"Дак вот про какое поле говорили охотники! - обрадовался Шурок, а от следующего предположения и вовсе захотелось плясать. - Так значит, и Васька-генерал заявится..."
Снова соловьи оживили своими трелями густой орешник, снова утки после недолгого затаенья появились на пруду.
Опять Шурок подолгу сидит уже не на плотине, а на бережку возле покосившейся бани. Дальше от воды, но зато вся окрестная жизнь перед его глазами происходит. Утята уже не просто за мамой-утей плавают, а начинают крылышками взмахивать бестолково и бесполезно. Черномордые, как прозвал Шурок бобров, ещё выше на плотине нарастили гать.
"Так и баню подтопят, а после и дом чёрны морды..." - пеняет бобрам Шурок.
Не заметил как задремал, а сквозь забытьё услыхал, будто "Беларусь" Василия тарахтит возле дома. Дрёму отогнал, не пропали звуки.
Шурок на звук двинулся вдоль орешника.
"Поди, опять охотники..." - предположил.
Оказалось, не "Беларусь", а большущая легковушка подъехала. Из неё мужик в разляпистой куртке вышел и что-то проговорил находящимся в машине попутчикам.
"Василий!" - определил по голосу, который из тысяч бы узнал, Шурок голос хозяина дома.
Мужик голову повернул, а оказалось, что у него лысина во всю голову.
"Не Василий... - огорчился, было, но тут же сообразил. - Так это другой Василий! Который уж генерал... Во радость-то..." - и уж хотел из-за куста выскочить, чтоб объявиться. Однако что-то удержало и к тому же окаменел будто весь, пошевелиться не может. Ровно прирос к стеблю орешника.
Из машины баба вышла и мальчонка с котёнком на руках. Стоят втроём и на дом смотрят. Шурок, хоть и по-прежнему окаменелый стоит под кустами, но взор ясен, а в голове светло и мысли разные.
"Баба-то пошто здесь? И малый..."
Мужик с бабой между тем мальца поталкивают. Мол, шагай.
- Ступай, Васька, смело... Это дом прадед твой рубил...
Шурок попытался разобраться в непонятном - кто такой прадед.
"Вроде дедова брата, получается..." - но тут что-то не вязалось. У Василия-лесника, строившего дом, братьев не было. Даже баушка Шура не один раз с сожалением говорила, что кроме Василия ей Бог детей не дал.
Отмахнулся от расчётов.
"Дед или прадед, как разница? Главное, вот он генерал Васька приехал... Да не один... Малый-то получается внук. - Почему-то снова вспомнил Шурок, как Василия генерал грамотой награждал. Иногда бывший артиллерист даже показывал, как он подходил к награждавшему чеканным шагом и как докладывал, что прибыл. - И я сейчас эдак же..."
И хотел уж снова явиться пред взоры приехавших, чтоб доложить, мол, за тридцать лет ни одна мышь в дом не проскользнула. Однако поймал себя на лукавстве - охотники-то шаромыжили, а он даже не чихнул, чтоб их пугнуть.
Расстроился и вовсе растянулся под кустом.
"Ужо, и без моего доклада разберутся..."
Безразличие и упокоённость навалились, но услыхал сквозь пленяющую отрешённость, как генерал снова ободряет внука.
- Иди, Васька... Иди...
"Меня тоже когда-то Васькой звали..." - погружаясь, будто, в сон подумал старый-старый кот.