Ездил на днях за лисичками. Что сподобило на это? Вычитал в Интернете рецепт: засушить их, а после растолочь небольшое количество до порошка и в суп добавлять как приправу - и полезно, дескать, и вкусно. Попробовал - впрямь удачная добавка к вареву.
Нынче на эти грибы урожай. Далеко ехать не надо. На окраине Покровского машину оставил и пошел в небольшой лесочек, прилепившийся к сухому оврагу. Крутанулся по опушечке и полный пакет лисичек набрал. К машине возвращаться по краю леса не стал, а срезал путь, перебравшись через овраг в том месте, где он с долиной речушки смыкается.
На бровку речную поднялся, а там дом стоит заброшенный. Видно, что крепенькая изба была. Да не простая крестьянская, а (по рассказам сельчан знал) бывших священников, служивших в Покровской церкви еще в середине девятнадцатого века.
В сени вошел. Ничего интересного. На чердак поднялся. Вокруг трубы разные бумаги валялись. Это уже интересней. Из заглавия на одном из листков следовало, что найденные бумаги были обращением в Святейший Правительствующий Синод от... штатного диакона...
Из дальнейшего удалось прочитать:
'...15 руб. с отобранием леса... на меня экссудебных издержек в сумме 3 руб. 20 коп... Лес... собственным на том основании, что посажен мною'. Дальше шло перечисление посадок хвойных и лиственных деревьев. Затем плодовых: яблоней в количестве двадцати семи саженцев, а также декоративных кустарников. После высказывалось сожаление, что не велся учет расходов, связанных с разведением деревьев и кустарников.
Каждое слово нужно было разбирать под микроскопом. Смысл написанного сводился к перечислению претензий и заслуг составителя документа. Интересного в этом немного, и я стал разбираться с другой брошюркой. В ней было тоже перечисление обид, но уже назывались должности и фамилии. Жаль, что не все удалось прочитать.
'...Губернатор Князь Горчаков меня не принял, а Преосвященнейший Филарет указал на предложение Губернатора и со своей стороны поставил мне в вину посещение Огневских собраний... участия на пасторско-мирянских собраниях. Я тогда не считал их незаконными, ибо они были публичными...
А еще мне вменялось следствие... и жалобу на меня, что я поощрял языческие обряды и даже участвовал в оных, что является полнейшим наветом...
Дувано Ник... прибывший из Иркутска с племянником Илюшей десяти неполных годов... Никита Андреевич внук... имевшего в нашем уезде небольшое имение...
Супруга его в нашем уезде, когда здесь жили дикие люди, охотившиеся на зверя... Тех зверей-мамонтов... и хранятся в их семье реликвии из бивней тех исполинов... поправил, что в наших краях они жили, но после оледенения в прошлые недалекие геологические эры исчезли. Но кости и бивни по речкам находят и поныне, но... Никите Андреевичу об этом и говорил...
...вернулся один, без мальчика. Пришлось отправиться на поиски его, хотя и был уже поздний час. Я и двое крестьян из села Покровское в полночный час нашли мальчика живым и невредимым, лишь слегка напуганным... Когда возвращались, у деревни Погоденки встретили... От него и поступила жалоба по причине непонятия наших целей и оказавшегося при нас мальчика... А еще уличен был ...чумин в том, что, участвуя в... из кружки, однажды был уличен в сокрытии ... Объяснил, что поднял с полу, но...
...знать не мог, а если бы знал, то непременно принял меры к пресечению хулы. Ведь, кроме службы церковной, был еще и Председателем Покровского сельхозобщества, которое образовалось в начале моего учительского служения, и которому отдал много сил и времени... Почетными членами его состояли Губернатор и о. Иоанн Кронштадтский. Последний даже оказывал денежную помощь Обществу и высылал для библиотеки труды своего собственного сочинения... как примерный хозяин получил высочайшую награду Орден Святой Анны, что предполагало до 1845 года получение дворянского титула...
...и про ту типографию не знаю. И к тому дознания никакого не было... в прошлом 1911 году высказал мне недовольство необоснованными и даже лживыми обвинениями:
а) что будто бы я по-прежнему занимался в здешнем приходе агитированием крамольных идей... а распространял среди прихожан не только христианские идеи, но сельскохозяйственные знания и умения...
в) следующее обвинение высказано епископом в такой аналогии: 'Мерзавец Огнев и Тумбусов революционеры, значит, и ты революционер...''
Вот как шпыняли за революционные взгляды, оказывается! А сейчас говорят: никакой борьбы и не было в России. Дескать, участие в революционных кружках вроде нынешней общественной работы: ни за что не отвечаешь и ничем не рискуешь.
Если же судить по запискам диакона, то малейшее подозрение на участие в подпольных кружках ставило крест на карьере - будь ты до того хоть самым распочетным гражданином. Хотя почет и после давался не за так. Не то что ныне. Город разрушили почти, а звания раздаются. Генералу присвоили звание 'Почетный житель'. Раньше на свадьбы звали 'свадебных' чинуш, а ныне на пепелища - поминочный, получается, генерал...
Октябрь 1912 года
Село Покровское
- Жизнь только в молодости кажется пряником... - ответил заштатный диакон Василий Арсениевич гостю, - и здоровья, и сил кажется бесконечно...
- Это так... - согласился с хозяином Иван Михайлович Воронин, заехавший проведать диакона по старой памяти. Сам-то уж перебрался в Ижевск, но родину не забывал - раз в год-два приезжал на недельку или две. - Едва за сорок, а гляди на башку - старик.
- Так ведь не на каждого такую напраслину возводят, как на вас, Иван Михайлович...
Воронин усмехнулся и ответно посочувствовал хозяину, напомнив ему тяжбы с завистниками во время строительства каменного храма в Покровском...
'Это цветочки были... - колом застряло сочувствие гостя в голове Василия Арсениевича. Воронин уж отбыл в Липянь, а заноза в мыслях все допекала и допекала бывшего диакона. - А эти... Уж после которые...' Будто споткнулся вдруг: а после ли? И стал раскладывать пасьянс из бед своих и убывшего гостя: почему-то показалось диакону, что истоки их неурядиц надо искать в одном месте. 'Ведь будто скрытые пружины неожиданно расправлялись... Когда, в какое место придется толчок, и не предугадать. Кабы... - бороду потеребил, - соломки бы постелил - известная истина...'
Василий Арсениевич пребывал в доме один. Жена и дочь уехали в Яранск на крестины внучатой племянницы. Одиночество и осеннее вечерование располагали к неспешным раздумьям. 'Когда же в первый раз шибануло? Может... - вспомнил вдруг родителя своего - священника Покровской церкви, почти полвека прослужившего в ней. - Да что там... И у него были недоброжелатели, хотя со всеми был ровен и добр. Однако и его жалобщики не обошли. Тот же Ку... Ку...' - исчезла из памяти (давно не ворошил ее) фамилия диакона, изводившего отца жалобами. А все из-за того, что был уличен жалобщик в нечестности при выемке денег из кружки пожертвований на церковные нужды: попытался умыкнуть пятачок. Оправдался тогда диакон, мол, нечаянно все случилось. Беса помянул...
Хотел, оправдывался, поднять упавшую монету, но она почему-то за пазухой оказалась...
Мер к молодому служителю не приняли, дескать, на первый раз прощение тебе. Но прощение не оправдание, не устроило диакона, и он затаил неприязнь к отцу Арсению. Года не пришло, перевели негодного в другой приход. Ему б успокоиться, но он обиду свою еще более распалил да и стал жаловаться на прежних сослуживцев, но больше на отца Арсения.
'Столько подлого и мерзкого насобирал, что в здравом уме и не придумать...' Приехали проверяющие. Стали отца допрашивать в его кабинете, а Васятка за дверь спрятался и все слышал. Хоть и мало чего понимал, но слова, которые говорились, запомнил.
Чего только и не вменялось отцу! Сперва допрашивали, как моет в бане детей священник, заостряя внимание на старшей дочери, которой было уже двенадцать лет.
- Так с матушкой она всегда... А сыновей к парной чуть не с рожденья...
И еще вопросы о любовной связи с просвирницей. Но и тут отец уверенно все подозрения отводил.
'А просвирница... - вспомнил и ее Василий Арсениевич. - Кабы не на глаз крива... Ведь и до сих пор живет-здравствует. И дочь у нее... А не от него ли?!' - имел в виду проштрафившегося диакона, а не отца. Последняя мысль будто подтолкнула. Поднялся. Накинул на плечи зипунишко, в котором на дворе по хозяйству шебенькался. Фонарь зажег и на крыльцо вышел. Редкие снежинки мелькали в свете 'летучей мыши', изгибаясь неподвластно ветерку то вправо, то влево.
'Неделя до Покрова... А снега нынче не будет на него, судя по приметам...' И снова мысли обернулись к прошлому - давнему Покрову, когда венчались Василий Арсениевич и Татьяна Серафимовна. Невеста из крестьян, но благословение родительское получено 'чесью': мать у жениха тоже не из бар, дочь яранского купца.
'Молод... Кра... - смутился Василий Арсениевич мысленного восхваления себя, но вечное пушкинское выправило течение мыслей. - Красив не был, но молод был'. Радостью душу обнесло. Расклад дел на следующий день вырисовался: то надо сделать, другое. И добрый итог размышлениям: будет день! 'И, даст Бог, не хуже всех прожитых...'
Холодок под одежку прокрался. В дом вернулся Василий Арсениевич. Верхнюю одежду снял и поясницей к теплым ласковым изразцам прижался. Череда былого снова замельтешила отрывочными видениями...
Года не прожили молодые, а сколько печального произошло. На Ермогена до Покровского весть дошла об убийстве Александра Второго. Василий Арсениевич, тогда еще школьный учитель, не очень огорчился трагической гибели царя - и до глубинки доходили противосамодержавные крамолы. Дескать, никакой он и не Освободитель, а тиран своего народа. Не особенно верил в это молодой учитель. Ведь, если принять это недовольство государем, как потом говорить детям о пользе учения и заботе царя-батюшки о них?
Отец Арсений, наоборот, очень сильно опечалился. И сетовал на то, сколько государей пережил: родился при Александре Первом, и вот уж Третий на царствование пришел. На ужин не вышел, а через день и вовсе слег. После этого удара так и не оправился.
Однако беды минули, солнцем ясным озарился дом молодого учителя: первенец родился. Заботы и хлопоты о новорожденном отогнали хмарь от молодой семьи.
Через год в Покровской церкви рукоположен был Василий Арсениевич в диаконы этой же церкви. Отец Арсений мечтал, чтоб кто-то из сыновей служил в его приходе. Однако старший сын, хоть и был священником, но служил в другом приходе. Младший учительствовал, как и мечтал о том. Однако после смерти отца вспомнил о родительских заветах и несколько сменил свою жизненную стезю, решив совместить духовную и мирскую службы.
По молодости везде успевал Василий Арсениевич: и в церкви службу вел, и в школе учил детей грамоте. Мало того, еще и в работе только что созданного сельхозобщества принял активное участие. Даже был избран в нем председателем. Казалось бы, невозможно успеть везде, но, видимо, Бог помогает таким людям, и тогда каждое дело как бы дополняет другое. Но уже тогда нет-нет да и набегали на жизненный небосклон легкие облака.
В восемьдесят втором году приехал в Покровское проштрафившийся диакон, но уже в более высоком иерейском чине. Объезжал он с ревизорской проверкой отдельные приходы, среди которых оказался и приход Покровской церкви. От былой застенчивости и следа не осталось. В каждом деле советом оделял, каждому поучительное слово, будто заранее подобранное, сказывал. И не беда, что полезного в тех поучениях мало, все равно их мимо ушей пропускали.
Последнее и отметил для себя сопровождавший инспектирующего диакон Василий Арсениевич. Однако слушать пустые поучения, когда дел невпроворот, не хотелось, но куда деваться - слушал и соглашался.
- И пошто эта жимолость, коли проку от нее нет? Побольше б яблоней. Яблочко к Спасу... - блаженная улыбка на лице ревизорщика.
- Так ведь... - пытается объяснить диакон пользу от декоративной растительности для душевного умиротворения паствы. Не успевает со своим пояснением.
- Вы уж к следующему году вишенки... Вишенки насадите... -уже о плодовых кустарниках речь приезжего указчика.
Диакон Василий слушал доброжелательные слова, произносимые в назидательном тоне, морщился, и чтоб как-то отдалиться от пустого, стал считать галок, рассевшихся по ветлам на околице села. Инспектирующий же вошел во вкус нравоучения. Еще более пылко заговорил о пользе яблонь в церковных садах.
'Тогда помнил фамилию его... И даже рифмовал, чтоб сдержаться и не сказать неладное... Ку... Нет, с 'кукушкой' не рифмовалось...' - но все же ляпнул, не сдержавшись:
- И под каждую яблоню по кружке.
Инспектор не сразу понял смысл сказанного сопровождающим. Замолк. Глянул на диакона...
'А взглядище-то... - вспомнил Василий Арсениевич прожигающий, казалось, насквозь взгляд иерея. - Промолчал тогда, но обиду явно затаил...'
- Да что теперь воспоминаниями себя травить... - пробормотал Василий Арсениевич и будто издалека увидел ряды когда-то молодых кустов жимолости и акаций.
'И за лес уже тогда укор вышел... только не от начальства, а от супруги. Будто в воду глядела: не будет от них проку, дескать. Так и вышло... Мне, но не людям...' Подумал о супруге, но в памяти снова проявился иерей. Что-то он тогда все же сказал, когда возвратились к паперти.
'Он обернулся и снова глянул...' - неприятно кольнуло в груди. Не выдержал тогда Василий Арсениевич взгляда начальника.
- Ты, диакон... - вот так неожиданно перешел на 'ты' до того благодушный на вид начальник. - Не понимаешь, что и кому сказал, видно. Не понимаешь... - на свистящий шепот перешел 'эксворишка'.
Последних слов Василий Арсениевич не расслышал, но понял, что в них и была суть угрозы. Ответить уж тем более не смог. Во-первых, онемел будто сперва, а во-вторых, какой смысл говорить воследно - пусть даже самые праведные и правильные слова.
'А ведь надо было как-то ответить... Надо...' - и постарался отогнать неприятное, подбирая другие бусинки памяти, чтоб далее собирать ожерелье жизни.
Уехал проверяющий, оттрапезовав чинно-благородно, но свист речи его долго стоял в ушах диакона Василия Арсениевича.
- Будто вчера... А прошло уж три десятилетия... - перекрестился, будто отгоняя наваждение...
Время к полуночи подкатывало, а Василию Арсениевичу не спалось. Даже захотелось чаю, но из-за такой малости не стал канителиться с самоваром. Прошел за печь, где в двухведерной корчаге была колодезная вода. Зачерпнул полковша, выпил, не отрываясь. Однако вместо успокоения новый всплеск мыслей. Да так просквозил голову, что рука дернулась, и ковш на гвоздь не повесил, а выронил. Посудина стукнулась о меденник и упала под табурет.
'Прости мя, Господи, за безрукость...' - наклонился, чтоб ковш подобрать. В голове чуть помутилось, но когда отступило обморочье, вспомнилась фамилия ревизора-иерея.
'Да! Да... Я ведь тогда и рифмовал его фамилию не совсем ладно по стихосложительству, но верно по сути: '...кучеряв и умен'. После говорили, припомнилось Василию Арсениевичу, то ли в сектантство впал, за что и был отлучен; то ли к мирским делам отошел, торговлей занялся.
'Может, в сектантстве и раньше состоял? Верующий человек на пятак из кружки не позарится...' Темная личность, и темным его жизнь окрашена.
Конфуз же начался на похоронах Дувано Андрея Илларионовича.
'Через два года... Нет, пожалуй, три после цареубийства... - пожелал Царства Небесного покойному барину. - Интересный был человек... Говорят, на Сенатской площади был, но... Перед строем вышел и объявил: против царя не пойдет и товарищей не предаст. После в сердце себе выстрелил. Промахнулся...'
Перед кончиной Дувано распорядился, чтоб на отпевании портрет его пропавшей жены - Марьи Алексеевны - был. Уважили. Ведь тридцать лет надеялся горемычный, что вернется его ветреница, пусть хотя бы для прощания.
На похороны Андрея Илларионовича приехал из Сибири сын. Так и стояли возле гроба сын и портрет. А тут иерей проходил, остановился возле изображения как вкопанный. Что его так заколодило, неясно. Но лишь оторопь отошла, как-то странно отстранился сперва. Несколько шагов сделал прочь, но вернулся и проговорил (и многие слышали): мол, пошла барыня на корм скоту, а вы ее в церковь святую...
Поперву подумали, что иерей умом тронулся: уж до чего красива была барыня! Но не похож был на помешанного священник. И пьяным не был. Однако разбирательство началось: очень уж Андрея Андреевича огорчили слова иерея об его мачехе. И требовал-то обиженный, чтоб извинился за свои слова иерей, но тому шлея под хвост будто подвернулась - еще большей околесицы наговорил...
'Молод был, везде поспевал... - школьные хлопоты припомнились. - С детками проще было - им что ни преподай, все отклик находит...' И представил: на уроках детишки сидели и будто из-за упечи выглядывали на учителя - порой и мордашки-то неумытые. Со взрослыми было потрудней. Усмехнулся, представив долговязых мужиков, рассевшихся за партами.
'Начинаешь объяснять им, как тот или иной механизм работает, как происходит горение химической реакцией, а у них одно на уме: 'Нам-то ето пошто? Горит и горит. А что березовы дрова лучче еловых, дак и так знамо...''.
'А почему осина трубу чистит?' - вспомнил свой вопрос, задаваемый в этом случае, Василий Арсениевич.
- Дак осина от нечистого, все на ем и остаеца...' - аж вслух произнес запомнившийся ответ и рассмеялся уже беззвучно.
Но убеждал ведь мужиков в необходимости учения и совершенствования. У них-то к этому 'пошто' еще довод был: 'Деды-прадеды так жили, дак и мы эдак жо...' Приходилось объяснять: ведь деды-то до всего своим умом доходили и потомкам оставляли с надеждой, что их внуки дальше пойдут.
'И ведь пошли...' Травосеяние тогда вводили. Клевером поля засевать начали, а семена сперва земство выдавало по пять рублей пуд, а потом пришлось крестьянам закупать семена уже по семь рублей. Сердились они, но рубли выкладывали. И все бы ладно, но тут продавцы семян снова цену вздули чуть не до девяти рублей. Дескать, мы лучше оптом будем сдавать по восемь рублей за пуд на казанский земский склад, нежели вам по котомкам пересыпать.
Тогда и произошел первый разговор у Василия Арсениевича с мужиками-учениками, как бы обойти хитрых торгашей. Первый довод - свою машину заиметь. Однако цена в двести пятьдесят рублей повергла в уныние крестьян.
- Самим надо смастерить... - другое предложение.
- Так жернова надо каменны, и обихаживать их нелегко...
И в самом деле, если не содержать жернова в порядке, то они начинали крошить семя, и половина материала семенного шла в отход.
- Тогда свое придумайте... - предложил учитель.
Ученики (а их было трое: один учился косули да бороны мастерить, а двое осваивали азы скорняжного мастерства) затылки начали чесать.
Недолго умельцы пятернями в лохмах копались. Один что-то предложил, товарищам не поглянулось. И следующее предложение смехом встречено было. Однако ж и здравое сперва лишь означилось, а после и воплотилось: надо зернообдирку ласковей сделать.
В итоге соорудили свою машину для обмолота клеверных семян. Даже уездный агроном Тарантин пожаловал, чтоб поглядеть, как эта машина работает. И без каменных жерновов, и без дорогой чугунной станины. Вместо каменных сделали жернова из березовых плах. По поверхностям трения плотно накрутили пеньковой веревки. И готова машина - зерна целые, шелуха в сторону... Один все же недостаток был. Веревка быстро истиралась, но все же на рубль истертой веревки получалось несколько пудов семян клевера. Причем высокого качества.
'Радовало... Радовало в ту пору юную просветительство...' Да и как не радовать, если те же кустарниковые насаждения со временем не только вокруг церкви да школы разрослись, но и перед домами крестьян стали появляться акации да жимолость вместо дуплястых и сучкастых ветел. Даже приезжавший на похороны отца из Сибири Андрей Андреич Дувано, прознав о чудесной школе, посетил ее. Целый день потратил на знакомство со школой и учителем. Немало слов восхищения было им сказано в адрес Василия Арсениевича.
За обедом говорил гость о многом, но больше об увиденном. Прощаясь, пообещал еще не один раз навестить Покровское, а также и помочь чем-либо. Чтоб не откладывать с помощью, тут же пожертвовал на нужды школы десять рублей и столько же на церковь.
'Сам не приезжал больше... Видно, не сложилось... Зато его сын...' - кольнуло в груди. Редко такое случалось, но уже явственно проявлялись зачатки сердечной болезни.
'А ведь годов-то... - посетовал, когда отпустила боль, но тут же и успокоил себя: - Жизнь не годами измеряется, а делами, ее украсившими...'
- Либо она была, либо нет... - пересиливая зевоту, промолвил Василий Арсениевич...
1885 год
Яранск-Покровское
Почти двадцать лет не был в Яранске Андрей Андреевич Дувано. И вот прибыл в город, где прошло его детство. Приехал по скорбной нужде, потому и не вглядывался в его изменившийся облик. Новый каменный Троицкий храм был построен еще к прошлому его приезду, но вот новой колокольней, пристроенной к храму, все же подивился, несмотря на печальные хлопоты.
Оглядеть же город получилось лишь после девятого дня по отцу. Прошелся от своего дома к храму. Постоял, глядя ввысь, где облака плыли, будто цепляясь за крест колокольни. Затем пошагал на высокий берег Ярани. Остановился недалеко от моста. Стал вглядываться в луговое левобережье, где по кудряшкам ивняков угадывались озера-старицы.
'Оттуда, папенька сказывал, и утки на гербе Яранска. Несчетно их водилось в пойме Ярани. А еще рыбу возами привозили с тех озер...' От мыслей о гербе и озерах отвлекло Андрея Андреевича стрекотанье, донесшееся со стороны моста. Будто швейная машинка.
Оглянулся на звук, а там маленький пароход, потешно колотя лопастями, медленно поднимался по реке. И труба у кораблика, и дым из нее по-настоящему в сторону моста загибается. На небольшом мостике 'капитан' стоял возле рулевого штурвала. А на корме барышни гордо восседали, разглядывая возвышающийся над рекой город.
'Как приютно здесь... - только и успел подумать, как откуда-то с обжорных рядов донеслось ухарское 'убью-зар-режу!' и женский визг, оборвавшийся на самой верхней ноте.
'Неужель зарезали... - голову повернул и вдали увидал: баба мужика сапогом лупцует. - Ну, слава Богу'... - и снова взгляд на Ярань, на пароходик, уже поднявшийся от моста саженей на двести. Однако крики из рядов снова привлекли его.
'Ничего не изменилось в жизни людей... Все так же...' - и так мысли, сменяя одна другую, обернулись к воспоминанию о встрече с Аленой Еринцевой в прошлый приезд к отцу.
'Как они с Кузьмой? Верно, срок его службы закончился. Надо бы проведать, а то случится ли еще раз приехать сюда...' - повернулся и в гору пошел, повторяя мысленно, что надо свидеться с Кузей... Надо свидеться с другом детских лет.
Свиделись. И за столом посидели, но разговора не получилось: нездоровилось Кузьме. Хотели к реке прогуляться до мельницы, но тут Андрей Андреевич вспомнил, что должен быть на ужине у главы города - дальнего родственника. Распрощались, а уж на обратном пути вдруг и слова нашлись, которые бы следовало сказать Кузьме, и вопросы сложились, которые остались незаданными. Так и не спросил о чудище, которое Алену уволокло, не попросил обрисовать его обличье - а ведь за этим и ехал. 'Хоть разворачивайся...' - досада на душе Андрея Андреевича. Ведь через день возвращаться в Иркутск намеревался.
Андрей Андреевич давно уже для себя увязал пропажу молодой жены отца с похищением Алены. Подобные исчезновения молодых особ случались и в Сибири. И там тоже много всяких пересудов ходило: одни винили в этом беглых каторжан - что, конечно, имело место; другие - кого-то из близких - ради наследства на все готовы бывают люди. Однако были и свидетельства, похожие на рассказ Алены. 'Да и сказка про 'Чумных людей'... - вспомнил, как много лет назад рассказал про детей, рожденных в пути, Алене и ее дочери. - Малая тогда даже всплакнула, жалеючи оставшихся без пригляду деток...'
- Ну и Евлампий Титыч, ну и тестюшка... - забывшись, заговорил Андрей Андреевич.
Кучер от неожиданности вожжи натянул. Остановились.
- Что прикажите? - обернулся кучер к пассажиру.
- Ничего... Ничего... Вслух вот обмолвился.
- А-а... Ну, это бывает... - и еще что-то стал говорить возница, но Андрей Андреевич уже не слушал его, а снова погрузился в свои мысли.
'Все ж невелика земля... Уж насколько далеко забрался в Сибирь, но... - оказалось, что предки жены - дед Евлампия Титыча - из Яранского уезда Липянской волости. - Только вот деревню уж позабыл. Богоденки, кажется... А вот сказку тестюшка сам придумал явно. Для любимого внука Евгенюшки...'
'Евгеша тоже расплакался... - вспомнил, что нянька тогда еле успокоила мальчика. Очень поразила его судьба деток - ведь остались одни в таежном зимовье. - Кто угодно слезу пустит... Даже я, поверь в эту несусветицу. Хотя...'
Второму сыну Никите дед уж сказку ту не рассказывал, чтоб не будоражить внука, верно.
Мысли о лешачином не уходили из головы. То факты, то рассказы, то пресловутая сказка...
Тестю свои сомнения высказал однажды: дескать, красивая сказка. Тот обиделся и стал что-то говорить о связи его рода с теми 'лешаками'. А последние слова, застрявшие в памяти - и вовсе загадка неразрешимая.
- Кто им друг, для того они верней собаки... - Евлампий Титыч после этого ни словом не обмолвился о 'лешаках', сколько ни пытался Андрей Андреевич завести разговор на эту тему.
Лишь однажды что-то сказал непонятное: дескать, капитал такая дружба...
- Дак приехали, барин... - кучер ерзал на облучке и, верно, не знал, как дозваться до пассажира, то ли дремлющего, то ли задумавшегося до полной отрешенности...
За ужином у городского начальника хозяин долго расспрашивал гостя о Сибири. При этом нет-нет да и сокрушался, что в Яранске нет таких возможностей для развития производств.
- Торговля да мелкий промысел... А людям хочется нового, передового.
- И в Яранске будет...
- Будет, всенепременнейше будет, - оживился городской глава и стал рассказывать о том, что уже действует в городе и уезде. - А не посетить ли вам, Андрей Андреич, Покровское? Удивительный там человек живет - диакон Василий. Он и по учительской части, и по просвещенческой. И духовное поприще не помеха...
- Побывал бы, но уж отбыть думаю...
- Задержитесь на денек...
Согласился Андрей Андреевич. При этом еще одно дело вспомнил.
- Хотелось бы в Липяни поговорить...
- О Марье Алексеевне, верно? - случившееся с барыней и через тридцать лет оставалось на слуху.
- О ней. И еще...
- Так заверните к тамошнему старшине - Никифору Авдеичу. Достойнейший человек. И на службе уж давно. Многое помнит, многое знает...
Школа в Покровском и мастерские при ней очень удивили Андрея Андреевича. Обучение ремеслам осуществлялось в нескольких 'цехах' - так мысленно обозвал гость небольшие постройки-сараи. Справа от входной двери на каждом 'цеху' висел листок, на котором были расписаны виды ремесел, изучаемые в данном 'заведении'. Списки впечатляли.
- И всему этому обучить успеваете?!
- Всяко бывает... - смутился учитель-диакон. - Все от материала зависит и от желания ученика. Ведь начальные навыки всякого из ремесел у них уже имеются. И потом... Привлекаю уже свершившихся мастеров.
- Знатно... Знатно... - только и успевал повторять Андрей Андреевич.
- Так ведь здешний люд привык на себя надеяться. Земли у нас бедны, вот и приходится либо дополнительным ремеслом заниматься, либо во всем на свое умение надеяться: хоть одежку пошить ту же, хоть сапоги...
- Да, понимаю. У моего папеньки поместье в уезде было...
- Знаем... Немного оно доходу приносило, больше урон, но ведь люди не обижены были...
За чаем снова расспросы о Сибири, но Андрей Андреевич уже привык к ним. Охотно рассказывал о своих делах: о товариществе, в котором был одним из акционеров, о семье. Даже упомянул о предке своей жены, ушедшем в далекие края из Липянской волости.
- У нас и по сию пору мужики ходят за Урал... - сморщился диакон. Явно тема не по нутру пришлась.
Андрей Андреевич это понял и сразу же заговорил об Яранске. О своих впечатлениях. А в конце помянул Марью Алексеевну, пропавшую по дороге в Вятку.
- Где-то в ваших местах след ее пропал.
- Я еще совсем мал был, когда это случилось, но разговоры по сию пору ходят о том конфузе. Причем такими несуразностями уже обросли, что и задумаешься: в здравом ли уме их сочиняли?
- Говорят, ее какой-то 'недочеловек' похитил.
- И такое предположение есть. Не из самых фантастических. А то ведь и черта, и Ирода Окаянного припутывают. А то еще птицу...
- Птицу?!
- Да... Филина одноглазого...
- Про Лихо одноглазое слыхал, но... - гость руками развел от удивления.
- Есть, есть и филин. Но об этом пусть матушка расскажет... - и повернулся к супруге.
Татьяна Серафимовна аж поперхнулась от неожиданности. Но все ж степенно поставила чашку и, собравшись с мыслями, подтвердила:
- Есь такой вражонок... Он аккурат в наших лесах охальничал. Этта...
- Татьяна Серафимовна... - укоризненно глянул Василий Арсениевич на жену.
- А че? Уж по-русски и сказать нельзя...
- Какое там 'по-русски'!
- А что, Василий Арсениевич... - гость за хозяйку заступился. - Ведь многие языковеды, исследуя диалекты, приходят к выводу, что в таких вот отдаленных местах лучше всего сохранился старый русский язык. Вот представьте, что жены Рюриковичей так же говорили, как Татьяна Серафимовна...
Хозяйка смутилась от такого сравнения.
- Но ведь в обиходе надо на современном языке говорить... - возразил хозяин, но тут же и попытался вернуть беседу в начатое уже русло. - А впрочем... - жестом указал супруге: дескать, продолжай свой рассказ.
- Вот я и говорю... - собирается с мыслями Татьяна Серафимовна. - Филин тот не здешний, а с Ледовитого окиана к нам прилетел. Там ему, когда он птенцом был, ворон глаз-то и выклевал...
Андрей Андреевич представил почти непредставимое: как между вечными льдами кружит ворон и выискивает добычу. 'Ну да ладно...' - ухмыльнулся слегка и стал вслушиваться в рассказ Татьяны Серафимовны.
- ...и с какой стороны глаза нет, там крыло в полторы сажени; а с другой - зрячей - в сажень. Вот эдак он с одним глазом да кривыми крылами и летал окружно да как. В конце-то и занесло в наши леса. А у нас зверья мелкого много, вот он и вымахал в такого сирина...
- Птица Сирин - райская... - попытался поправить Василий Арсениевич жену. Куда там - уже разошлась рассказчица, не остановишь-не собьешь.
- Дак и че? Я эть про величину, а не обличье. К примеру... Сперва-то только на зверей, а после и на людей стал нападать. То на робенка налетит, то спящего где под кустиком исклюет. А однова на Диконького по недоразумению напал. А Диконький-то здоровущ... Ох, здоровущ...
- Видели?! - не удержался Андрей Андреевич - сам не понял, кого имел в виду: Филина или Диконького.
- Али нет... Ево у нас многие не видели, но дела ево видели. У одново мужика лошадь ночью утащили.
- Как?! - изумление в глазах гостя.
- Ак ему че? Он под лошадь подлез, а Филин помог. Так бы и уволокли, но че-то имям взбрело в башку.
- Убили? - уже Василий Арсениевич увлекся рассказом супруги.
- Кабы... Утром мужик встал - лошади нет. Во двор вышел, а ржанье откуда-то будто с небес. Он и ночью слышал странное, но думал, это в ветлах птица кака. А тут глянь - кобыла ево на крыше стоит. Ноги-то скрозь солому на подловку провалились, а башка рядом с трубой.
'Вот внукам-то будет что рассказать! - подумал Андрей Андреевич. - Осталось только дождаться...' - вслух же спросил:
- А с крыши как?
- Всей деревней стаскивали. Она будто вкопанная стоит и не шелохнется. Хотели уж за Диконьким посылать, но никто не отважился...
- А как Филин с пропажей Марьи Алексеевны связан? - попытался перевести разговор к начальной точке Андрей Андреевич.
- А так и связан. Он эть когда напал на Диконького, тот ево и скрутил в бараний рог, но посля они подружились. Один выглядывает, где и че, а другой уж тащит. Че на девке или бабе молодой, Филин себе забирает, а девку Диконький к себе в гордем...
- 'Гордем'? Это что? - уточнил Андрей Андреевич.
- А это пещера така, и в ней девки да бабы, как у салтана турецкого... Так и с вашей... Филин-то увидал, что едет повозка, а в ей барыня богатая, и свистнул Диконькому. А тот уж горазд. Так и гналися - Архипко-то рассказывал - один по земле бежит да ревет, а другой по небу и свистит да крылами машет.
- Про крылья не слышал... - Василий Арсениевич сомнение высказал.
- Ак он не всем эть все рассказывал. Эть сколько посля в себя приходил. И не пришел до конца-то, и женился на полоумной... - все в 'кашу' слилось в рассказе Татьяны Серафимовны...
После чаепития гость и хозяин вышли на улицу. Солнце уже склонилось к закату настолько, что будто зависло на кресте Покровской церкви. Надо было откланиваться, но Андрей Андреевич глядел на подвешенное будто светило и никак не находил слов, предшествующих прощанию. Словно что-то удерживало: то ли не сказанное, то ли не спрошенное.
Василий Арсениевич, чтоб заполнить возникшую паузу, заговорил о церковных делах. Сперва помянул родителя и отметил его полстолетнее служение в храме; затем поведал о предстоящей перестройке церкви.
- Будет в Покровском каменный храм. И уже проект заказан... - и рассказал, как будет вписан храм в местный ландшафт. Дескать, очень все скрупулезно расчертили проектировщики, даже предусмотрели такой момент - максимальная видимость со всей округи...
- Славно... Славно... - Андрей Андреевич растерян и не сразу понял, о чем хозяин говорит. Глянул на диакона, смутился - уж не обиделся ли хозяин. Рука же сама потянулась к потайному карману с внутренней стороны сюртука. Бумажник достал и выудил из него две десятирублевые ассигнации. Василию Арсениевичу протянул.
- Вот, Василий Арсениевич... Я, конечно, не меценат, но человек не бедный...
Василий Арсениевич смутился то ли своей мысли нечаянной, то ли щедрости гостя, к которой, получалось, он и подтолкнул.
- Предки моей жены из вашей волости... И от них, получается, тоже. Десять рублей на церковь будущую и десять на школу...
В Липяни Андрей Андреевич останавливаться не стал. Неудобно показалось ему в позднее время докучать людям своими расспросами. Когда уж к Борку подъезжали, когда из-за леса явственно выказалась колокольня Троицкой церкви, подумал, не задержаться ли еще на один день, чтоб съездить и в Липянь. 'А что изменится, что нового узнаю? Еще одну сказку про филина или ворону...' - и уже о другом стал думать - о предстоящих сборах и дальней дороге...
1886 год
Яренский уезд
Купцы Кучумыкины были миллионщиками. И дом у них каменный, и баржи по Двине да Вычегде вверх-вниз снуют, и здоровьем не обижены.
Накануне Рождества Пресвятой Богородицы глава семейства Федот Александрович подсчитывал примерный барыш по итогу заканчивающейся навигации. Результат явно удовлетворял купца. Он похмыкивал от удовольствия, прицокивал языком и нет-нет да бормотал:
- Ладно... Ладно ведь, - и рюмку водки налил. Сперва пригубил. Покряхтел от удовольствия. После, задрав голову, вылил горячительное зелье в открывшийся между усами и бородой рот-прорву. Поперхнулся, но не от вина, а оттого, что вошла жена и под руку хлопнула дверью.
- Носит тебя, судорога... - но тут же снова улыбка на лицо набежала. - Дело нонешнее закончим, и женить Сана будем, - и глянул пристально на супругу.
- Как скажешь...
- Вот на Покровску ярмарку съездим в Нижний, а на Казанскую и сладим все.
- Дак и че... - супруга купца Анна Степановна оживилась. - И ладно эть... Кто на Казанску женится, счастлив будет - в народе сказывают.
- Правильно сказывают... Да еще при наших-то капиталах...
- Окстись! Не ровен час...
- А что кститься. У нас дело древнее, налаженное и без торговли, если что... Вот дед... Он ведь охотой промышлял: что сам добудет, что у людей лесных перекупит... А однажды на речку вышел, а там песок... С него и вовсе дела поднялись.
- Сказывали, душегубством...
- Что мелешь, баба?! Он охотился чесью. Да еще и с бельмом. Ты поди-ко с одним-то глазом, чтоб и мушку, и зверя...
- От него и у Сана эдак же...
- И что... В другом чем преуспевает. В деле моем еще путается, но время есть. И потом, силушки-то... Как у меня, - из-за стола вышел и супругу на руки подхватил, а в ней весу шесть пудов - не менее.
- Ок-каянный! - и руками охальника по голове потешно колотит.
- Вот, и Сано так же свою подхватит. Ух! Дородна и баска...
- Ты про кого?
- Про внучку Фомы Ильича.
- Так она эть нагульна, и годов уж скоко...
- Зато верна будет...
- Ох! А Сано-то другу...
- Что! Каку я сказал, та и будет.
Опечалилась Анна Степановна. Она-то надеялась, что сын по любви женится: уж очень девка-то ей нравилась, с которой парень встречался.
- А сам-то поперек воли... Себя-то вспомни...
- Дурак был. Послушал бы тятю...
- Так эть не послушал. И Сано...
- Что-что? Ну-ко говори, что знаешь.
- Ничего не знаю, но лучше, чтоб по любви.
- И любовь будет, поживут так...
- А если как твой брат Федос?
- Что Федос? Хотел все сам... В дьяки пошел, и что? Не там, не тут.
- Так эть уж иерей, сказывают.
- И ладно. Ушел и ушел... Все равно и дело купецкое не признавал, и 'воду' не знал...
- Кака вода? Весь твой секрет под крышей развешан. Все травы...
- И что? Ведь еще приготовить надо уметь - сколько и чего мешать. Сперва проварить, после отстояться... Перва-то 'вода' - она хороша, а потом уж снова другая трава. Да опять надо знать.
- Дак перемешай их, и получится че-ниче.
- Получится... Обдрищешься и все... Дед мне все обсказал, а я уж внуку своему, который разумен... Ведь если б Федосу... Он бы сколь людей извел...
- А вы с дедом не изводили?
- Мне зачем? Я купец. Мне интересен живой человек с его копейкой. Чтоб он ее в моей лавке оставил. А мертвый что - на помин ему... На свечку.
- А ну, дорогу кто перейдет?
Федот Александрович лишь посмеивается.
- На то другие люди есть... В тайге... Только первой 'воды' ему надо много. Но как попьет, дурак дураком делается.
- Ак че - самогон получается?
- Не-ет... Она, если медку добавить, сладка, как мармелад, делается...
1887 год
Яренский уезд
Год прошел, и Федот Александрович снова в Нижний Новгород на ярмарку засобирался. Но по пути наметил сделать небольшой крюк - заехать в Усть-Сысольск.
'Надо сердешной Изольдушке помочь... - точнее, ее зятю, герою Шипки, застудившемуся в боевом походе и подхватившему чахотку. Только из письма Изольды не понял многого. - И что может баба написать, коли не один раз уж в помешательстве пребывала'.
Сколько ни думал, одно в голову приходило: отправить зятя Изольды в Петербург, чтоб там его обследовали светила медицинской науки.
'Вылечить, конечно, не вылечат. Како там в сырости да промозглости лечение... Но уж точно порекомендуют, где продолжить лечение: то ли у моря южного в Крыму, то ли за границей. Только раскошелиться придется... Но ведь не на врага...'
В самый неподходящий момент, когда уж в раздумьях наметилась некая определенность, вошла в кабинет купца Анна Степановна. 'Принесла нелегкая...' - подумал, но вслух не стал недовольство высказывать, а, наоборот, обратился за советом к жене: мол, гостинцев бы собрала. Та что-то про книги пролепетала.
- Каки у нас книги? Романы так из стольных городов везут. Может...
- Дак гостинцев я напеку-наготовлю.
- Пошто ей они. Она только кофей да пирожные признает...
- Тогда не знаю... - слезы из глаз купчихи выступили.
- Так поеду... Денег дам, - на лицо жены взгляд кинул. Плаксивость увидал и на свой лад появление влаги на щеках истолковал: дескать, от обиды. Взвился. - Что? Опять? Да-а... - чуть успокоился. - Ведь тридцать лет себя изводишь, что полюбовница...
- Не-ет, - глаза промокнула подолом. - Я это понимаю... О другом. Эть им даже деток Бог не дал.
- А-а... Это так. А деньги я ему... - помрачнел Федот Александрович. Уж в тысячный раз, получалось, оправдывался перед женой, а той о стенку горох - хоть и не выговаривала свои претензии словами, но в глазах-то думку не спрячешь.
'Кабы было что, так разве б доложил... - и вспомнил, как рассказывал супруге о странной встрече по пути из Нижнего в Усть-Сысольск. - Хоть и молод был, но ведь уже в купеческой шкуре, и с плутовством-то знаком был...' Бывало, вспомнил, такое приходилось плести на ярмарке при торговой сделке или в ином деле, что даже удивлялся после - откуда столько слов находил. 'А тут бабу вокруг носа не обвести...'
- А врачи-то что говорят?
- То и говорят, что Сысольск не подходит для житья, и надо к морю южному. А по мне так в тайгу. Там и бор, и ...
- А твоя-то 'вода' не поможет ли? - на полслове влезла супруга Федота Александровича.
- Нет... Не знаю. Но вот на Мезень бы увезти.
- Так увези.
- Не поедут. Думают, что чахотка от холода, а по мне так холодом да баней...
- А Аня-то как переживет? - слова не дает сказать баба, но Федот Александрович не обращает на это внимания. Привык уже к егозливой супруге.