Шелепов Сергей Евг.. Были давней стороны

БЫЛИ ДАВНЕЙ СТОРОНЫ

Яранск 1965 год.

Угораздило родиться старшим. Уж в самую мальчишескую пору вошёл, а тут "мелочь": брат и сестра. Девка-то совсем мала и с мамой, а вот братец...

Надо идти на "битву", разбойника Ноздрю ловить. Уж и меч выстроган, и щит (крышку банного котла - до бани-то ещё три дня) взял временно попользоваться. А тут: "Посиди ..." Посидишь тут. Малый сперва спал мирно. Уж хотел так и оставить его да на войну. Так нет, проснулся и стал канючить, мол, на улицу хочу. А мне надо с ним таскаться? Так ему и объяснил, он орать начал.

На двор от его ору выскочил, а в хлеве ещё и поросёнок тоже некормленый... Решение само пришло: пусть орут на пару.

Дверь в сени палкой подпёр, "доспехи" выудил из-под крыльца и уж бежать хотел, но...

Ведь за хозяина в тот день оставался. Мама с сестрой ушли "на прививки" в город. Отец, знамо, на работе. Баушка уж три дня как ушла проведать свою подругу. В такую даль, что я даже деревню такую не знал, но подругу баушкину видел: она когда в церковь ходили, то потом у нас ночевать оставалась. Иногда тоже дня на три. Я когда мелкий был и в церковь с ними хаживал, но уж очень канительно; и разговоры их слушал бесконечные.

На Пасху старухи (до того доболтали) даже поссорились. Я уже при разговорах не присутствовал: много и своих дел. Просто заснуть не мог и вслушался в их беседу. Про горшки...

Про горшки вспомнил и уже от ворот вернулся к избе. "Доспехи" у крыльца бросил да в пОдсени нырнул. Там яма со снегом вместо холодильника. Крынки стоят с молоком, а сверху сливки - как не полакомиться, если за хозяина?

"Что хочу то и ем..." - а пальцем в крынку одну... другую.

Вроде насытился. Пока наедался, старушечий разговор вспомнил. Они про какие-то "ляпанные" горшки толковали. Сперва просто вспомнили, что такие были, а потом стали доказывать, что делали такие горшки "в нашей стороне" - что одна, что другая.

- Тятин дедушко сразу после сварьбы на ярмонке в Яранске их купил...- доказывала подруге баушка...

" При царе..." - успел я подумать, подбегая к воротам. Но открыть их не успел, в проёме стояла баушка.

Меня увидала и первым делом, видимо, хотела спросить про брата, но смолкла на полуслове:

- Где бра... - спрашивать было бесполезно: поросёнок явно уступал в оре соседу по хлевушку...

- Ах ты негодник! - между баушкой и вереей появилась прореха, достаточная, чтоб я прошмыгнул и уж дальше не видел-не слышал ничего.

"Ну пошлёт батько за вичей из акации, так ведь лупить не будет..." - уже дважды (первый раз: чуть не устроили пожар; второй: воровали подсолнухи в ночь перед Фролами - такая традиция была у нашей деревенской ребятни) ходил и что? Принесу, батько погрозит и в угол поставит, дескать, ещё раз набедокуришь...

Многое из того времени кажется милым и смешным, но однажды (спустя почти полвека) стала открываться и тайна "ляпанных" горшков, и другое - та же игра в разбойников...

Игры в разбойников. До сих пор наслуху легенда о Разбойных Ямах. И про это в памяти баушек имелись педания, слышанные от своих баушек. После восстания Стеньки Разина часть разбежавшихся разбойников обосновалась в нашем Яранском уезде. Жили они разбоем и воровством. В речном склоне была у них вырыта пещера, в которую разбойники заезжали прямо на тройке. Лихих тех людей баушки костерили. Как и самого Стеньку в отличие от Пугачёва, которого считали народным защитником и даже сравнивали с Лениным и Сталиным.

Нам же было интересно другое - "разбойство". Даже начали рыть пещеру. О тройке, конечно, не думали: другие времена и другие транспортные средства. В наших помыслах было украсть гоночный велосипед и на нём въехать победно в пещеру. Велосипед не угнали, пещера обвалилась после дождей, но какое-то время потешились ловлей разбойника по имени Ноздря. Им у нас был "записной" злодей Пепко - он до этого уже бывал и "Фюлером-Гитлером", и "Колчаком". Его иногда ловили, вязали и учиняли "допрос" и "пытки". Чтоб спастись от щекотки, которой изводили вражину, он всегда орал-пел про то, что "врагу не сдаётся наш гордый "Варяг", но пощады всё ж начинал просить. Что делать, щадили: надоедало его пение...

Яранский уезд, 1770-е годы

Зависть да злоба не от худобы. Наоборот всё, и не каждому это понятно. Поэтому случаются жестокие убийства с ничтожными мотивами. Как происшедший летом 75-го года пожар в деревне Обданер, расположенной на дальней северо-восточной окраине Яранского уезда. Виновников поджога не нашли, но явно виделась причина - успешное горшечное дело, что семейно вели хозяева. И горшки у них в руки просятся: что формой удобной, что узором завиеватым, и цена за горшок при этом немалая - до рубля дотягивала. И то, и другое повод для зависти.

В одну из летних ночей и заполыхал дом горшечника Кирилки - сына недавно скончавшейся местной ведьмы по прозвищу Обда. Кирилко деток через окно из горящего дома вытолкал, а сам вернулся за беременной женой, отставшей от него (выносящего детей) где-то в сенях.

- Могли б через сени выбраться... - скажет иной всезнайка, но это и без него ясно, что из клети с малыми окнами, в которые и ребёнок не пролезет, прямой путь к спасению лежит через сени.

Однако этот "прямой путь" был невозможен. Потому что первый, прибежавший к полыхающему дому сосед гончара, первое что увидел - брёвнышко, которым дверь в сени была подперта. Брёвнышко сосед откинул, даже дверь распахнул, а оттуда не Кирилко с бабой, а огонь полыхнул да несостоявшемуся спасителю ещё и бороду подпалил. Хорошо за ним следом жена кинулась с ведром воды, сразу в харю-то и обнесла...

Пожар утих лишь под утро. Люди растаскивали головешки, а возле не тронутой пожаром бани стояли прижавшись друг к другу две сироты - Олёшка неполных пятнадцати лет и Варьша, почти на десять лет моложе брата. Сирот, конечно, приютили. Парнишку пригрели бездетные мужик с бабой: мол, сейчас мы его в дом возьмём, а потом передадим ему заботу о хозяйстве и нас, ставшими сиротами.

Девчушку забрали дальние родственники из деревни Горшечники, что в пяти верстах от Яранска...

Разные события происходят в жизни. Многие лишь одним днём "живут"; другие год-другой шевелятся в памяти людей (в основном участников или свидетелей свершившегося), как описанный пожар в деревне Обданер. А есть и такие, которые обрастают слухами, превращающимися со временем в легенды. Событие, которое произошло в Яранском уезде через год после обданерского пожара живо и поныне...

Во время этапа на вечную каторгу в Сибирь сбежал кандальник Павлёнко Иванов. Верно, и стражу подкупил, но кто ж сознается в мздоимсте. И к тому же одного из сопровождавших - унтер-офицера - смутил, потому что вдвоём исчезли.

Поутру в погоню кинулись за беглецами. Сперва направились в ближайшую кузницу: ведь кандальнику нужно избавиться от цепей, а это не простое дело, как бы показалось. Кузнецу, который при этапном постое значился, срубить кандалы или снова навесить труда никакого. А вот деревенскому умельцу непросто человека от кандалов избавить.

Кузнец в ближайшей деревне подтвердил, что были у него служивый с кандальником. Мол, по важному государственной потребе единолично сопровождается каторжанин.

- А то я дурень последний. О том и молвил имям... - и дальше пояснил, что угрозам подвергся, но не ему, а семье. - А малым моим... - и на два боковых окна избы указал, к стёклам которых по три неумытых рожицы прилипли.

На крыльцо ещё и жёнка кузнеца вышла. Мужик к ней обернулся и пояснил, мотнув головой в сторону супруги.

- Эть до того тройня... И чичас двоих-то поди... - рукой махнул и опять к офицеру, возглавлявшему погоню, обратился.

- Он тоже с ружжом и к башке моёй... Не погибать же всему семейству, сладил...

- Хоть заплатили? - кто-то из-за спины начальника спросил.

- Ак рупь и дали... Но лучше б у меня отняли... - и добавил, что за тот рубль лошадь прихватили. - В кандалах-то который хромал шибко...

Ещё спросили у кузнеца, в какую сторону беглецы направились. Но и тут неопределённость: кузнеца в подклеть заперли, чтоб с доносом не побежал, А жену пристращали, чтоб до утра не смела выходить ни по своей нужде, ни мужа выпустить из-под заперти.

- А по слуху-то не пороге поехали, а по берегу реки... В низа...

По свежим следам погнались стражники за беглыми. Несколько вёрст проскакали и оказались на небольшой поляне - небольшому плешеватому бугорку на берегу речки. В дальнем углу небольшая изба и рядом к берёзе лошадь привязана.

Обрадовались погонщики, предположив, что в избе находятся беглые. Мол, тёпленькими и возьмём.

Однако в избе никого не оказалось. Лишь какой-то ремок окровавленный на столе валялся: верно, перевязывал сбитые ноги каторжанин. И ещё был выломан угол печи на уровне земляного пола. Прямо со стороны двери.

- Тайник был, поди-ко... - предположил вошедший с офицером солдат.

- Ох как ладно-то у них задумано... - будто с собой заговорил начальник стражников. - Но мы сей лад нарушим...

- Оне чё, здесь золото прятали?

- Скорее, делали... В этих местах где-то у воров тайная изба была... Может, и эта. Они в ёй деньги гумажны рисовали...

- Про такое слыхали... Но неужто... И про Гришку беглого слыхал ранее...

- Откуда? - из избы вышли и к остальным стражникам подошли.

- Дак вот... Из Галича ево сопровождали скоко-то, когда ево в Москву.

Тут ещё один из солдат к разговору присоединился и сказал, что уж не один купец от воров пострадал:

- Сусед на Макарьевской-то ярмонке лошадь за рисованы деньги купил.

- Полико...

- Эт супостат какой...

- А ведь харя... - заговорили не слушая друг друга служивые.

- Ну хватит... - остановил говорунов офицер. И, верно, от радости, что идут по верному следу, снизошёл до благородства, приказав одному из солдат взять привязанную лошадь и вернуть её кузнецу.

Радоваться служивым действительно был повод. Если привезут отрубленный кисти с кандалами, то награда всем гарантирована - рядовым рублями, офицеру возможным повышением.

Радость радостью, но сперва поймать беглых надо.

- А куда оне без лошади-то? - озадачились, но долго голову не ломали.

Спустились на речную косу, а там подсказка на песке выписана следом волочения лодки. Задача осложнялась. Как в сказке получалось: вниз по реке, вверх и через реку да в чащу на другом берегу.

Последний вариант отпадал: на другой стороне реки не видно было ни лодки, ни следов волочения. Оставалось предположить. Что беглецы либо спускаются по реке, либо поднимаются. Пришлось отряду разделиться.

Одни последовали с офицером вдоль реки по течению, другие во главе со вторым унтер-офицером в противоположную сторону.

К вечеру один из отрядов обнаружил лодку, а в ней убитого сбежавшего с кандальником унтер-офицера. Голова разбита; одна рука неестественно вывернута под спину, другая со сжатым кулаком у подбородка. Поразила же не поза убитого и кровавое месиво в волосах. Рот убитого был открыт, а в нём две скомканные сторублёвые ассигнации. Понятное дело, фальшивые...

Ассигнации, разгладив на колене, офицер спрятал за пазуху. Убитого выволокли из лодки, отрубили кисти рук и ступни. Покидали обрубки в мешок с кандалами - для свидетельства удачной погони.

- А этого?

- В другой мешок и в омут, собаку... - но, подумав чуть,изменил решение. - Похороним по-людски, а в рапорте отмечу, что убиен при поимке вора...

- Эдак... Эдак... - поддержал начальника второй унтер. - Эть у него робят-то... Поди, за безпозорну погибель чё-ничё семье будет...

Недолго жил при приёмных родителях Олёша-сирота. Ушли старики на Казанскую к родне в соседнюю деревню, а когда возвращались, то попали под ледяной дождь. Промокли, проколели до костей. Пришли домой, а в избе холодина. Олёша-то печь стал топить да дыму напускал в избу. Пришлось выгонять угар, а с ним и тепло ушло.

Пока снова печь истопили, пока согрелись старики, застудились окончательно. Слегли, а через некоторое время чуть не в одночасье и померли. На Прокла (3 декабря) похоронил Олёша приёмную мать, а в Юрьев день (9 декабря) мужа её и зажил хозяином в опустевшем доме. К этому времени зима уж в силу вошла: На Варвару (17 декабря) вызвездило, а в Николу зимнего (19 декабря) и вовсе морозы ударили. Забот у Олёши немного и главная на заколеть в старой избе. С живностью разобрался: не мужицкое дело с козой валандаться, отдал её соседям. Дескать, денег не надо, а, если когда пирогами да молоком угостите, так и хорошо. Соседи люди совестливые оказались: как праздник, так Олёше объеденье. И пироги, и молоко - коровье зачастую, потому что козье ребятишкам малым шло. Но Олёше разницы не было: он помнил, как Варьшу с её подружкой мать поила молоком. Сами-то корову не держали, а вот коза была одно время. Девчушки за стол уселись, Варьша привередничает: мол, не хочу "козлячьего" молока. Мать в сени вышла с кружкой, там из крынки налила того же козьего молока и в избу вернулась. Соседской девке козьего молока протянула и пояснила: "Вот те Маньша козье молоко...". Дочке своей другую посудину (ту что из сеней принесла) протянула: "А тебе, Варьша, коровьего, брала вот вчерась...". Девчушки сидят и похваляются. Особенно Варьша: "Эть совсем другое молоко-то... Не то что "козлячье..."

Припасу съестного у Олёши наготовлено на троих: ведь не думали старики (им едва за пятьдесят минуло), что так близок их смертный час. Ирепа, и редька, и картошка... А в сенях кадки с соленьями: капуста, грибы. Причём одна кадушка с рыжиками. Не ленись только себя обихаживать - и сыт будешь, и в тепле.

Вся забота зимой печь истопить да за водой сходить. И то, и другое не в тягость: дров полный двор, а колодец перед окнами. Правда, вода колодезная не вкусная, поэтому Олёша ходит на родник к родному пепелищу. Отправлялся за водой, но нет-нет да поднимался к сгоревшему подворью. Постоит, оглядит головешки, прячущиеся среди взросшего чертополоха, и возвращается в тёплую избу.

Иногда Олёша основательней обходил подворье: пробирался по сугробам к забору между баней и сгоревшим двором, не подвергшемуся пожару. Качал его чуть и удовлетворённый отходил: "Надёжно тятя делал. Дома нет, а оно стоит..." Непременно баню оглядывал, чтоб убедиться - дверь всё так же подпёрта палкой или нет. Тычина никуда не девалась, но оставшееся имущество в бане потихоньку исчезало. Олёшу это не огорчало: "Мне-то всё пошто..." Душа у него к горшечному делу совершенно не лежала, но всевозможные шипцы да кочергу он всё же унёс в жилой свой дом.

"Надо б и круг принести... - собирался сделать ещё сразу после пожара, но находил, что это лищне. - У путнего мастера свой круг..."

Ещё курицы есть, но с ними хлопот и вовсе никаких: зерна насыпал да яйца собрал.

В избу возвращается Олёша, печь затапливает. Пока огонь разгорится, в курятник сбегает. А после, как старик забирается на печь и оттуда слезает лишь для того, чтоб трубу закрыть да съесть чего-нибудь. Потом опять на печь и, бывало, до утра.

Когда кирпичи нагреются, что невтерпёж на них ворочаться, лезет Олёша на полати, а они для русского, что для грека бочка. Начинают мысли разные одолевать. Сначала обычно о родителях вспоминает, так голову свою искрутит мыслями о них, что м запутается: где умершие приёмные и где сгоревшие при пожаре. Чертыхнется: "Вот наболесть-ту...", повернётся с боку на бок и начинает уже о земном мечтать.

В мечтах, меняя то бока, то "позицею" - печь или полати - рисовалось лежебоке разное. Больше пустого, но проскальзывало и здравое: продолжить родительское горшечное дело либо освоить другое, которое по душе - уж очень он рисовать любил.

"Вот бы иконное письмо освоить, я б тодда..." - и дальше обычно упирался мыслями в вопрос: кто его научит искусному да затейному делу? Ответа не находилось, но всплывала почему-то слышанная когда-то легенда о покоившихся в болотной прорве несметных богатствах. Они, согласно предания, хранились в двух бочёнках, упавших в болото с телеги войска Ивана Грозного, переправлявшегося по гати через болото. И находилась эта старинная переправа в верховьях речки Ободы, протекающей около деревни Обданер, что в переводе с языка черемис означает "ведьмин нос".

Олёше даже виделись эти покоящиеся в трясине бочёнки. Один из них был чуть не сажень высотой при аршинном диаметре в "пузе", а другой поменьше - всего в аршин высотой, но во втором находилось (по предположению Олёши) "самые ценные драгоценности - адаманты да яхонты золотые".

"Мне оба-то пошто? Оного хватит... Того, что поменьче... - скромен в своих запросах мечтатель, подсчитывая уже и вес бочёнков. - Один-то, пожалуй, в десять пудов, а другой - два, не более..."

И далее начинает размышлять, когда сподручней бочёнок выудить: когда ещё вода холодная - до Троицы, но комаров да мокреца на болоте нет или же после Иванова дня, когда вода тёплая, но уже твари кусающей чуть поубавляется.

"Пожалуй, на Афиногена (29 июля) в самый аккурат будет... Ещё и олень в воду хвост не отпустил..." - и далее рассчитывает, как он в болото полезет, как бочёнок отыщет и как его вытаскивать будет.

К Рождеству план по добыче болотных сокровищ был готов. Правда нет-нет да возникали сомнения: "Кабы так просто было всё, так давно бы уже их (бочёнки) кто-никто прибрал..." Но, получалось, что не прибрал, а то бы уж об этом на всех углах кудахтали, и ободрялся безмерно. Даже что-то напевать начинал - то ли частушки-вечерушки, то ли песни гулянок...

Святки минули, в Масляницу народ повеселился, Великий пост перемог Олёша: и в мясоед-то в основном на редьке да картошке, а в пост и вовсе брюхо осердилось - хоть и принимает постное, но урчит, как собака.

На Иоанна Лествичника (12 апреля) поел Олёша соседской стряпни. Вспомнил при этом свою маменьку: и она пекла такие же пироги "с лесенками" в этот день. И так же, как когда-то, Олёша сперва "перекладинки" съел, а потом за сам пирог принялся. Вечерело. Ещё одно надо было делать в этот день - слушать не бесится ли домовой в сенях или на подловке. Пирог дожевал, ухо навострил, но было тихо.

"И слава Богу..." - удовлетворённый спокойствием и сытостью полез на полати. Когда уже дрёма стала одолевать, подумал Олёша о предстоящих огородных делах, которые основа будущей сытости. Однако лень-матушка "разумным" доводом отшила заботу:

"Я чё, в шашнацатом веке живу..." - писать Олёша не мог, а вот счёт хорошо знал и не только векам, но и мог даже переводить старое летоисчисление в новое и наоборот.

Оставить комментарий © Copyright Шелепов Сергей Евг. (S89278779498@yandex.ru) Размещен: 17/02/2016, изменен: 17/02/2016. 19k. Статистика. Глава: Проза Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: На моей странице есть рассказ про Варварушку, но что-то подсказало: не то... Документ попался о подделке ассигнаций беглыми крестьянами... Затем легенд разных узнал в Пижанском районе. Одна о речке Ободе. И вырисовалось "предисловие" к "Диконькому". А почему сторона "давняя", так есть и этому пояснение где-то в главах...

Шелепов Сергей Евг. : другие произведения.

Были давней стороны