Аннотация: Рассказ написан для Изумрудного дракона-2004
Памяти ушедших, отдавших жизнь свою ради будущего - нашего настоящего, посвящается.
Не помогут молитвы,
Бог побед не пошлет,
Кто с мечом к нам пришел -
от меча и умрет.
(Виталий Зубков "Невская битва")
В день, когда родился Всеслав, пал Константинополь.
Под тяжкой поступью крестоносцев стонал величественный город. Оплот культуры Византии потерял свои богатства, большая толика которых состояла из выдающихся умов и бесценных знаний.
Печаль темным пологом застила умы русичей, словно близкий родственник умер, а не город пал. Ведь только благодаря общности культуры новгородцы беседовали с суздальцами, черниговец щадил киевлянина, а не продавал его в рабство половцам, а смоленский витязь помогал галицкому боярину отстоять его город от венгров и поляков. Источником этой целительной культуры был славный град Константинополь.
С его падением и выходом крестоносцев к южным окраинам Руси, страна, подпираемая с севера Рижским архиепископством и Орденом меченосцев, оказалась в изоляции, схваченная в клещи двумя крестоносными воинствами. После столетия мира и спокойствия Русская земля рухнула в тяжкую пучину бед.
Всеслав рос и взрослел в годы, когда все воевали за что-нибудь. Соседняя Европа обливалась кровью. Восток сражался с захватчиками, не щадя при этом свое население. На Руси одни воевали с другими, заключали союзы с третьими и предавали четвертых.
Вновь и вновь на Русскую землю покушались вороги. Порой года не проходило с предыдущего нападения, как доносились вести о новых захватчиках на границах той или иной земли. Богатства Руси не давали спокойно спать полякам, венграм, немцам, монголам.
Когда же не хватало иноземных ворогов, русские князья искали противников среди таких же князей-соседей. Год от года пылали города. Рязанский князь сжег Москву, взамен Всеволод Большое Гнездо привел свое войско к Рязани, вывел всех жителей, а город сжег. Козельск был сожжен монголами. Галич раз десять переходил из рук в руки и был разграблен окончательно.
На южной окраине Половецкой земли войско сельджукского султана Ала ад-Дина Кейкобада разбило совместную половецко-русскую рать. Русичи отделались громадным выкупом за попавших в полон и позором за бесславное поражение.
В тот год Всеславу исполнилось семнадцать.
Тяжко ему было видеть, как стонет от бед отчина и не может ее защитить проповедуемое многими христианство. Да и не верил он никогда в иноземного Бога, привитого Руси багровыми от крови мечами дружин князя Владимира. Отец Всеслава, Брячислав, князь Полоцкий, воспитывал сына, а после и дочь - Александру, в строгости и уважении к обычаям предков. Потому душе парня всегда были ближе исконно русские Боги: Сварог, Даждьбог, Перун, Хорс.
В двадцать лет Всеслав выделялся среди сверстников ростом и шириной плечей, но воином он не был никогда. Он знатно махал мечом во дворе, изрубая в щепу бревна, призванные изображать врагов, однако стоило ему только встать лицом к живому противнику, как непонятная слабость охватывала все тело. Мышцы, мгновение назад помнившие каждое движение, каждый удар и уход, начинали мелко дрожать и вспотевшей руке трудно было удержать меч. В итоге почти каждая схватка заканчивалась поражением Всеслава, зачастую в силу того, что он бегал от противника, все время уклоняясь и лишь изредка с опаской ударяя мечом.
Отец, видя это, тяжко вздыхал. Какое-то время он пытался привить Всеславу любовь к ратным подвигам. Водил, еще маленького на двор, где тренировались дружинники. Много рассказывал о славных делах его прапрапрадеда, знаменитого Всеслава Чародея, в честь которого Брячислав назвал сына. Но добился результата противоположного ожидаемому.
Всеслав заинтересовался рассказами о славном предке, о других богатырях минувших лет. Он готов был ночи напролет сидеть с лучиной, разбирая какие-то замшелые рукописи, чтобы найти упоминание об очередном подвиге Всеслава Полоцкого, Всеслава Чародея.
Всеслав признавался себе, что для сына князя это не занятие и страстно желал помочь Руси, но не знал как. Порой, во сне к нему приходил могучий воин, весь седой, в черном доспехе, с топором в руках и смотрел с укором. Утром Всеслав просыпался с чувством тоски и досады от своей никчемности. Пуще всего давила память о деяниях славного предка, в честь которого он был назван. Тогда он доставал меч и шел во двор готовиться к подвигам.
Пошатавшись по двору, помахав мечом с дружинниками, Всеслав осознавал, что богатыря из него не выйдет и вновь отправлялся к рукописям. Однако надежда на то, что он сможет сделать что-нибудь славное никак не оставляла его и когда отец отправил небольшой отряд в помощь киевскому князю, Всеслав упросил отца отпустить и его.
В Киеве в тот год произошло событие, которое большинством осталось незамеченным, но сказалось на судьбе всей Русской земли. Вскоре после того как пришла весть, что немецкие крестоносцы совместно с ливонскими рыцарями взяли русский город Юрьев, не пощадив ни одного русича, Всеслав подружился с Радомыслом и решил вступить в братчину Черного Перуна.
***
Войдя с яркого света в темную, едва освещенную светильниками, харчевню Всеслав некоторое время ничего не мог разглядеть.
- О! Всеслав! Иди к нам! - несколько киевских дружинников, с которыми он познакомился день назад, сидели на лавках перед заставленным снедью и кувшинами столом. Один из них, сурового вида дядька с пузом в три обхвата махал Всеславу рукой, подзывая.
- Эгей, парень, ты чего голову-то повесил, - в голосе толстяка звучала развязность, - присаживайся, выпей с нами. Почто грустить, покуда живы - веселиться надоть!
Остальные сидящие поддержали его одобрительными возгласами.
Всеслав присел и, ухватив с блюда кусок пирога, начал жевать, с омерзением поглядывая в сторону услужливо подставленной чарки. Пить не хотелось. Вообще, ничего уже не хотелось. После падения Юрьева он пил неделю, прибиваясь то к одной, то к другой компании. Когда хмель кружил голову, Всеслав хвалился, что сам пойдет освобождать славный град. Но, проспавшись, никак не мог найти в себе хмельной храбрости. Руки опускались, какая-то непонятная тоска грызла сердце. Хотелось что-то сделать: пойти войной на немцев, татар повоевать или просто в глаз кому дать. Но непонятная слабость вновь охватывала тело и ум Всеслава.
Сомнения терзали его. А может лучше будет, если придут на землю Русскую чужеземные князья править? Ведь было же такое однажды. Воззвали тогда русичи, мол, земля наша велика и обильна да порядка в ней нет, так придите на царствие. Они и пришли. Разве ж плохая нынче память о Рюрике или другах его осталась? Так может лучше ничего не делать? Подождать, а там само все пройдет?
Всеслав клял себя за трусость, за нерешительность. Он понимал свои слабости, боролся с ними, но... решиться сделать что-то славное, о чем помнили бы потомки, все равно не мог. Всеслав знал и признавался себе, что не хватает ему нутряного стержня. Как твердую сталь оковывают мягким железом для получения прочного меча, так и ему требовался стальной сердечник. А где найти его, как обрести, то Всеславу было неведомо.
От дум его оторвал грубый смех соседей по столу. Толстому дружиннику - имя его вылетело из головы Всеслава сразу после знакомства - вздумалось развлечься. Объектом своих насмешек он избрал невысокого, чуть сутулого и очень грустного парня, что хлебал щи за соседним столом.
Обсудив его худобу и сутулость вдоль и поперек, дружинник нашел новое развлечение. Толстяк катал из хлеба шарики и щелчком отправлял в спину парня, обтянутую старенькой кожаной курткой. При каждом удачном попадании компания гоготала, а здоровяк вновь кидал хлеб, стараясь попасть в центр вышитого на куртке знака Перуна - окружности, с буквой "жизнь" внутри.
Всеслава при виде этой картины аж покорежило. Отец всегда учил его, что хлеб всему в доме голова, нельзя даже крошку со стола смахнуть на пол, а тут... Да и явное неуважение к исконно русскому Богу. Княжеские дружинники, как правило, были христианами, но в первую очередь все же русичами, коим должно уважать традиции.
Парень, на вид ровесник Всеслава, лишь раз обернулся, наткнулся на взгляд толстяка - тот уставился ему прямо в глаза, как бы провоцируя: - ну, сделай что-нибудь. Затем уже не оборачивался, только еще больше ссутулился и работал ложкой. Люди в харчевне видели все происходящее, но молчали, опасаясь шумной компании здоровяков, а Всеслав медленно закипал.
Наконец, при особо удачном броске хлебный шарик попал в тарелку парня, забрызгав его щами. Дружинники заржали во всю глотку, похлопывая по плечам ухмыляющегося толстяка.
- Перестань! - неожиданно для себя выкрикнул Всеслав.
- Чего? - недоуменно произнес здоровяк, поворачиваясь к нему.
***
...При явном численном превосходстве противников, побили их все же не сильно. Радомысл, так звали парня, отделался парой выбитых зубов, синяком под глазом и многочисленными отметинами по всему телу. Всеславу разбили нос, также поставили синяк под глазом, но в отличие от Радомысла под правым, да изрядно поваляли ногами по полу. После дружинники с гоготом выкинули обоих из харчевни.
Промыв во дворе у Радомысла ссадины колодезной водой, уже успевшие сдружиться парни вошли в дом. Внутри было чисто и опрятно, хоть и несколько заброшено. В центре простые деревянные лавки и стол. Большой угол занимала широкая печь. В красном углу вместо христианских ликов, Всеслав с изумлением и радостью углядел образы русских Богов. Особое внимание привлекало искусно вытканное изображение Богини любви Лады: молодая прекрасная женщина с золотоцветными волосами и венком из роз, одетая в русскую одежду, опоясанная золотым поясом и убранная жемчугами, за руку она держала младенца - бога любви Леля.
Радомысл потоптался у печи, затем повернулся к Всеславу и развел руками.
- Прости друг, - сказал он смущенно. - Попотчевать тебя особо нечем, давай хоть квасу выпьем.
- Согласен, - улыбнулся Всеслав.
Посиделки за квасом затянулось далеко за полночь. В беседе выяснилась причина грусти Радомысла и заброшенности дома. Оказалось, что родичи парня поехали погостить в Юрьев, где и попали под мечи крестоносцев. Потому-то Радомысл, при избе и дворе, ходил есть в харчевню - руки не поднимались готовить еду в печи, где когда-то жарила-парила мать. Сразу приходили воспоминания и слезы наворачивались на глаза.
Радомысл говорил о настигшей его беде прямо и честно. Всеслав слушал и ему становилось жутко при мысли, что его родичи тоже могли погибнуть, а он бы остался один в пустом доме. От искренности друга мурашки бежали по коже и какая-то древняя неизведанная ярость просыпалась в душе Всеслава. Хотелось отомстить за родичей Радомысла, за всех русичей погибших в Юрьеве, а пуще всего хотелось защитить тех, кто еще жив. Сестру, отца, мать, даже глупого толстого дружинника, который все-таки тоже был русским.
А Радомысл тем временем продолжал рассказывать. Он уж с месяц пытается вступить в братчину Черного Перуна, но старшой раньше ему отказывал за недостатком лет. Нынче же, после гибели в Юрьеве всех родичей парня, разрешил. Через неделю его должны принять в дружину. Не хочет ли Всеслав, который, как заметил Радомысл, не чурается исконно русских Богов, составить компанию? Конечно, хочет, о чем речь.
В полночь друзья вышли под свет полной луны и по древнему обычаю скрепили дружбу кровью. Всеславу радостно было знать, что теперь у него есть кровный брат, который встанет в защиту при надобности. И ради которого он сам сможет отдать жизнь.
Но когда Всеслав улегся в свободной горнице, слыша с другой половины дома сопение друга, начала его грызть неприятная мыслишка. А что если Радомыслу понадобится помощь, а у него вновь задрожат руки, не в силах удержать меч? Он долго ворочался, не в силах заснуть, и усилием воли отгонял неприятные видения: Радомысл лежит, весь в крови, а он, Всеслав, не может поднять меча на противника, убившего друга.
Дал Всеслав себе клятву страшную, именами Сварога, Даждьбога и Перуна заверенную, не оставлять брата новообретеннного в беде никогда и ни за что. Дал клятву такую и привиделся ему Сварог в облике молодого плечистого кузнеца. Посмотрел строго, ни слова не сказал, лишь кивнул, заверяя, что клятва услышана и принята. Тогда только снизошло на Всеслава небывалое спокойствие, уверенность в своих силах и он заснул.
***
Наутро братья отправились к старшому дружины Перуна.
Старшой братчины Твердислав, худощавый, но жилистый и сильный на вид воин, одетый в стеганую куртку с кожаными накладками, внимательно выслушал захлебывающуюся речь Всеслава, изредка прерываемую репликами Радомысла. Затем оглядел парней, не подав виду, что заметил синяки да ссадины у обоих, и сказал:
- Я понимаю желание ваше порадеть за отчину. Мне радостно знать, что есть еще молодцы не забывшие истинную веру. Скажите лишь, уверены ли вы в своих силах, не подведете ли, нет, не себя, а братьев своих во Перуне?
Всеслав с Радомыслом переглянулись и кивнули Твердиславу.
- Уверены. Не подведем, - произнесли одновременно и улыбнулись радостно.
- Что ж, - улыбнулся ответно Твердислав, - тогда через неделю примем вас в оружное братство. Готовьтесь.
***
Прошла неделя и вот, наконец, наступил тот день.
Всеслав с тщательно скрываемой дрожью наблюдал, как раскаленную печать поднесли к подмышке Радомысла. Тихо зашипела, сгорая, кожа, немногим громче зашипел от боли Радомысл, но смог сдержать стон. Наконец побледневший, но ужасно гордый он отошел в сторону, а один из братьев поднес к выжженному Знаку целительной мази.
Наступила очередь Всеслава. Он сглотнул застрявший в горле комок и шагнул вперед, поднимая над головой руку. Ощутив жар приближающейся печати, Всеслав вдруг вспомнил своего прапрапрадеда и подумал, что тот сейчас бы им гордился. Калёное железо прижалось к телу. В нос ударил запах горелой кожи. Все поплыло перед глазами Всеслава. Он увидел высокого и широкоплечего седого воина в черном доспехе. Того, что раньше часто приходил к Всеславу во сне. Воин поглядел на него, странно улыбнулся - с радостью и грустью одновременно, затем поднял руку в воинском приветствии.
Безграничное счастье заполнило все существо Всеслава. Радость и ощущение того, что он все-таки сделал что-то великое. Знание об этом великом еще раскрывалось восхитительным цветком в его сознании, но Всеслава уже занимало другое. Прекрасная женщина, как две капли воды похожая на виденное в доме Радомысла изображение Богини любви и, одновременно, на мать Всеслава, улыбаясь, манила его к себе. Всеслав радостно улыбнулся ей, протянул навстречу руку и полетел в неведомые дали, откуда веяло теплом добра и любви.
***
...Вспышкой молнии сверкнула мысль - я жив. Память привычно развернулась полотнищем, на котором проявились картины из прошлого. На некоторое время реальность потеряла для меня смысл, все заполонили события прошлых жизней. Вспомнив предательство Изяслава и других Ярославовичей, я заскрипел зубами. О, Боги! Ведь мирно жили сначала, с чего же вдруг...
Попытавшись схватиться за голову, я вдруг ощутил себя. Я, Всеслав Брячиславич, иными называемый Чародеем, ведуном и оборотнем, смотрел чужими глазами, я был в чужом теле... однако оно повиновалось мне.
Я приподнялся на локтях и огляделся. Чистая небольшая горница, я на кровати, укрытый покрывалом. У кровати деревянный табурет, на нем кружка с водой. В углу рукописный образ Переплута. Добрый толстяк, бог изобилия и растений, как обычно уплетал что-то за обе щеки. Физиономия его, искусно начертанная неизвестным мастером, выражала такое довольство жизнью, что я сам непроизвольно улыбнулся.
В горницу вошел худой, слегка сутулый парень. Радомысл, неведомо откуда всплыло в памяти имя.
- Всеслав! Ты очнулся!
- Откуда ты меня знаешь? - не подумав, выпалил я.
- Как откуда? - непритворно удивился парень. - Ты что же забыл, как нас в харчевне побили и как братались мы после. Как нас в братчину Черного Перуна приняли и печать наложили. Я выдержал, а ты вдруг упал без памяти. Уже сутки прошли. Мы с братьями тебя в дом ко мне перенесли.
- Забыл, - сказал я, изо всех сил размышляя, как выкрутиться. - Все забыл, брат. Понимаешь, как печать наложили, словно ударило меня. Привиделся мне могучий седой воин, в черном доспехе и с топором. Сказал, что старая жизнь моя прошла, а теперь время жить по новому
- Ух ты! - восхитился Радомысл. - Это тебе никак сам Перун явился. Надо братьям рассказать.
- Постой! - остановил я его. - Не надо. Уж лучше никому не говори. Не повод это, чтоб хвастаться. Сначала оправдать доверие нужно.
Радомысл согласился со мной, а затем, после недолгих уговоров, поведал мне то немногое, что рассказал ему мой предшественник в этом теле.
***
Вскоре я вполне разобрался в нынешней ситуации и старался не слишком выходить из образа того парня, который пожертвовал своим телом для того, чтобы оживить меня. А перемены мои друзья-знакомые списывали на взросление и вступление в братчину Перуна.
Радомысл тоже вначале поражался произошедшим со мной переменам, но так как знаком со мной тем он был недолго, скоро совсем привык и со временем начал меня воспринимать как старшего брата. Я этому лишь потворствовал. Нравился мне этот простой, но честный и добрый парень. Через короткое время мы накрепко сдружились.
Большой неожиданностью для меня стало знание о том, что парень, отдавший мне свое тело, был моим прапраправнуком. Полученное от его отца письмо, подписанное "Брячислав, князь Полоцкий", открыло мне глаза, а осторожные расспросы прояснили картину. Вначале то, что его тоже звали Всеславом, я воспринял как совпадение, но наше родство совпадением быть уже не могло. Я взывал к Перуну в поисках объяснений, но ответа так и не получил. Лишь неясное знание о том, что все правильно, все так и должно быть.
Второй неожиданностью стала для меня встреча с дочерью Брячислава, моей сестрой. Долгое время я опасался возвращаться в дом того Всеслава и к тому дню, как мы встретились, сестре уже исполнилось четырнадцать и, несмотря на протесты отца, почитающего Сварога, она покрестилась.
Поразился я при встрече с сестрой. Свет, не всем видимый, от нее шел. Белый и яркий, словно неугасимое пламя горело внутри девицы. Первым делом я подумал, что она из тех воцерковленых, бесов изгоняющих, что одной только верой да нательным крестом могут кучу Малого Народа испепелить. Ан нет, не прав я оказался, по доброму не прав.
Хоть и носила она крестик серебряный, но ко всякому с добром истинным, не церковным подходила. Мимо кошки али собаки не пройдет не приласкав. Домовому каждый раз молока свежего нальет. Кто ни придет к ней, так светлой улыбкой встретит, а детишек малых еще и угостит чем-нибудь, приласкает, если коленку обдерет кто или упадет, друг за другом гоняясь. Никогда раньше не приходилось мне видеть такой любви, что ровным пламенем горела внутри этой девушки и обогревала всех, кто рядом. С радостью смотрел я на движения ее легкие и слушал смех звонкий и счастливый.
Только сдавила грудь боль тяжкая от мысли, что коли сестра такова, какой же брат ее был. Брат, что пожертвовал собой, ради того, чтобы меня оживить. Поклялся я тогда перед ликом Хорса, что взаправду сестрой мне будет Александра. Не оставлю ее в беде, чтоб ни случилось.
***
- Здравствуй, сестра! - радостно закричал я, увидев знакомый тонкий стан у дома.
Александра всплеснула руками и побежала мне навстречу. Я выхватил ее из воздуха и закружил.
- Братец! Ты вернулся! - голос ее прерывался от счастья. - Я так по тебе соскучилась. Уж сколько дней ждала, хоть письма, хоть весточки. Почитай пять лет прошло, как ты последний раз дома был. Пойдем скорее, отец тебе тоже рад будет.
Отец встретил меня улыбкой и крепкими объятьями. Прибежала растрепанная от спешки мать, зацеловала всего. Я обнял ее, а сердце кольнуло недобрым шепотом: "Это все украдено". "Нет, - ответил я себе. - Это не украдено. Это доверено мне для спасения Руси. А вот если я не оправдаю доверия - да, тогда это будет украдено. И за покражу мне придется заплатить".
***
...Несколько лет я провел вдали от дома. Вначале нашел место, где сохранен Русский Меч. Мать Сыра Земля откинула тяжелые пласты в сторону, раскрывая ухоронку, где не тронутый ржой лежал Меч. Зачарованное оружие встретило меня наливающимся теплом рукояти. Знать беда нависла над Русью серьезная, коли Русский Меч позвал меня снова.
После я побывал во многих землях. Смотрел, как живет земля Русская. Плохо живет. Все больше ссор и раздоров между старыми друзьями возникает. Все больше жадных рук из-за границ к нам тянется. А дураки наши и рады: "Там культура и правильная вера, пусть к нам приходят, что с того плохого. Мы с ними поделимся богатством своим, а они с нами культурой и верой". Тьфу! Тысячи лет жили без ихней веры, миром жили и еще прожили бы... Ох, Владимир, Владимир... Прозвали тебя святым, но те прозвали, кого ты на мечах своих дружин возвысил. А что святого ты сделал? Тысячи людей кровью окрестил? В том твоя заслуга?
Тяжким грузом лежит на сердце память и о том, что остался в стороне, когда Русский Меч леденел холодом, не желая обрести свободу и покарать захватчиков.
Не смог Русский Меч защитить тогда нашу землю, ибо напасть пришла в облике русского князя, "святого" Владимира. Истинно скажи мне, добрый Сын, можно ли любить веру, что называет святым убийцу тысяч людей, разрушителя сотен домов, уничтожителя капищ? Не ответишь, знаю.
А я помню. Все помню. Как горели идолы и как горели дома. Как кричали от боли заживо сжигаемые чуждой верой безобидные домовые и овинники. И как в домах за припертыми дверями плакали, вдыхая огненный жар, дети тех, кого Твои последователи называли язычниками. Я помню, и память эта навсегда останется со мной.
Плакать хочется, а нельзя. Нельзя слабину давать перед лицом стольких напастей. Кто знает, может лишь от меня и от Меча Русского зависит спасение Руси. Простите меня, если сможете. Мне за свои дела достанется. Но тех, кто рядом со мной, тех, кто за спиной моей я защищу. С Мечом или без - защищу.
***
- Братец, - Александра обернулась ко мне, взметнув подолом платья, а в глазах блеснули слезинки, - прости меня. Замуж ухожу.
- А чего прощать-то,- удивился я, - али не добром идешь, за нелюбимого?
- За любимого, - тихонько произнесла сестрица, опустив глаза долу. - За очень любимого, братец. Но все равно боязно. Маму с отцом оставлять... ты ж уйдешь снова, а они одни останутся. За тебя боязно. Кто знает, где ты бродишь, а время нынче неспокойное.
- Не печалься, сестрица, - произнес я ласково. - Все в порядке будет. А хочешь, я с тобой поеду? Посмотрю, как обживаться на новом месте будешь. Помогу чем.
- Конечно хочу, - кинулась мне на шею Александра, - спасибо, братец.
***
В Новгороде в этой жизни я еще не бывал. Хоть и считал, что в своем праве я был в прошлом, но нынче опасался недоброй памяти о Всеславе-Чародее, снявшем колокола с собора святой Софии.
Но, коли сестрица любимая замуж выходит, как тут не поехать.
Сопровождать нас приехал сам жених, князь Александр Ярославич. Высокий жилистый парень, с темными глазами и высокими скулами. В разговоре умен, хваток, самую малость дерзок. В общем, понравился мне парень. Сила в нем виделась истинная, и умом обижен не был. Поспокойней мне стало за сестру - с таким мужем, да еще любящим, как за каменной стеной будет. А я по мере сил поспособствую их счастью.
После недолгого путешествия, доехали мы до Новгорода.
Александра вся извертелась, стараясь увидеть побольше. Глаза ее радостно сияли, а на вопросы, что так и сыпались из улыбающегося рта, князь и княжеские дружинники не успевали отвечать. Ее интересовало все: как улицы называются, почему Концами называются, почему всего пять, как река называется, глубокая ли, есть ли рыба, почему эта половина города называется Торговой, а другая Софийской. Дружинники аж взмокли, отвечая.
В восточной части города высилась величественная крепость, коей самое место было б в стольном граде Киеве.
- Что это за крепость? - спросила Александра у отрока.
Княжий подручник, Гаврило Алексич, прислушивающийся к нашему разговору, спросил:
- А знаешь ли ты, отрок, откуда название такое у крепости?
Савва замялся и пожал плечами.
- Как ты во княжеском повелении сможешь людей защищать, когда жизнь города не знаешь? - укоризненно сказал Гаврило.
Князь, прислушивающийся к разговору, посмотрел суровым взглядом на отрока, тот заметно покраснел.
- Про Детинец, - тем временем продолжал поучительно подручник, - летописцы сказывают, что когда понадобилось срубить новый город, то народные старшины, следуя древнему обычаю, послали перед солнечным восходом гонцов во все стороны с наказом захватить первое живое существо, какое им встретится. Навстречу попалось дитя неразумное, его взяли и положили в основании крепости, которая потому называется Детинцем.
- Ух ты! - поразился Савва. - А сейчас тоже так строят? Детей неразумных в основание?
- Нет, - с видимым сожалением произнес Гаврило. - Кабы строили, ты б нонче у князя не служил.
Мы с Гаврилой, князем и Александрой переглянулись и одновременно прыснули со смеху. Савва надул губы и, придержав коня, отстал от нас.
***
Год, проведенный в Новгороде, пролетел в мгновение ока. Князь ездил укреплять западную границу своей области по реке Шелони. Пробыл там месяц, вернулся с корзинами ягод и сушеных грибов, подаренных местными. Александра родила мужу сына. Назвали Василием и на радостях гуляли целую неделю. Зимой ко мне погостить приехал Радомысл, да так и остался до лета. Полюбились ему знать новгородские зимние забавы, когда на лед Волхова выходили горожане с разных Концов и бились кулачным боем за поддержание своей Концовской чести.
А вокруг Руси тем временем сжималось вражеское кольцо. Все ближе и ближе к границам подходили чужеземные воинства. Римский Папа, живой наместник христианского Бога на земле, объявил крестовый поход тем, чья вера не похожа на истинную.
Я слушал вести, приносимые со всех сторон, и недоумевал. В чем же дело? Как может существовать такая вера, когда сначала один говорит, как правильно поклоняться Богу, затем другой, а ослушника всяк пытается наказать до смерти. Чем христианская вера того же Александра или сестры моей отличается от христианской веры немецких крестоносцев? И каждая вера желает уничтожить Малый Народ. Нечисть, мол, ибо в священных книгах о ней упоминаний нет. А коль не от Бога, значит уничтожить ее надо!
Хотел я совета спросить у Русского Меча, да рукоять у него не горячая и не холодная, так, теплая чуть, что означает - делать надо, но что делать думай сам. Я-то думал, но никак додуматься не мог. Как ни крути, на какую сторону не встань, а все равно защитником Белого Христа выхожу.
Сомнения грызли меня до лета...
***
Июльское солнце жарило так, что хоть блины печи. Выкроив свободное время и обзаведясь у оружейника смесью жира и сажи, я вышел во двор. Начищая супротиву ржавчины пластины доспеха, краем уха слушал неспешный разговор, что вели два пожилых горожанина на завалинке:
- Эх, окрутила князя нашего дивчина полоцкая, Александра Брячиславна. А князь молод совсем, кто нынче за порубежниками следить будет, чтоб не пропустили ворога лютого.
- Окстись, Володимир. Какой ворог...
Подле меня пробежали в одних только полотняных рубашках детишки, распевая:
- Дедушка-солнышко, выгляни в окошечко...
Старик же продолжал говорить:
- ...али животом ночью намучался, что ворога везде видишь?
- Старый ты, дядько, - сказал белый как лунь собеседник, - забыл уж, как прокляты рыцари Константинопль своевали. Нынче-то со всех сторон вороги Русь окружили. Там татарски воины, там рыцари немецки, там шведски. А защищать кому ж? Эх-ма, перевелись нынче князья-богатыри на земле Русской. Как умер пресветлый князь-батюшка Всеволод Большое Гнездо, так с той поры достойного правителя не бывало...
Старик вздохнул тяжко, а второй новгородец продолжил:
- Да... Славен был Всеволод. Добро он сказал, услыхав, что Ольговичи с погаными воюют землю Русскую: "Разве тем одним отчина - Русская земля, а нам уже не отчина?"
- И вправду верно сказал, - отозвался собеседник. - А вот князь Роман, то другая стать. Романа вспомни. У, треклятый...
Старики все вели неспешный разговор, обсуждая и сравнивая князей из юности и зрелости своей, а я тер пластины доспеха, не замечая, что делаю. В голове билась мысль откровением. Прав, ох, как же прав был князь Всеволод. Воистину, если другим отчина - Русская земля, то мне она тем паче отчина. От былых сомнений не осталось и следа. Не Белого Христа последователей защищать встанем с Русским Мечом, а землю Русскую, отчину родимую от ворогов да злыдней всяких.
Когда к вечеру я взялся за рукоять Меча, он подтвердил мой правильный выбор, ткнувшись навершием рукояти в ладонь. На этот раз в нем чувствовалось биение пламени и обращенный ко мне зов. Неведомый враг, угрожающий земле Русской, русичам и Малому Народу уже приближался.
***
На следующий день, едва только мы: князь, Александра с малым сыном и я, вышли прогуляться, как с дальнего конца улицы послышался бешеный топот копыт. Всадник влетел на площадь и заорал:
- Князь! Где князь!
Александр неспешно вышел вперед.
- Я князь. Что случилось?
- Княже, - мужчина спрыгнул с коня и неожиданно упал на колени, - княже, защити.
Князь подошел, поднял его.
- Говори, не время на колени падать, коли беда пришла.
- Старейшина наш, Пелагусий, посылает весть тебе о вороге. Нынче утром, сторожа морская, обходя землю Ижорскую дозором, корабли чужеземные обнаружила. Стали чужеземцы в устье Ижоры, где она в Неву впадает, и шатры свои раскинули. Средь них шведских рыцарей множество, а пуще всего, - мужчина размашисто перекрестился, - священники ихние, что с крестом в одной руке идут, а в другой меч держат. Хотят они нас за веру истинную, православную покарать. Спаси, княже!
Александр помрачнел.
- Отдохни чуть, - обратился он к мужчине, что выжидающе смотрел на него, - и возвращайся к Пелагусию. Передай, что будет помощь. Не оставим мы землю Русскую и веру нашу без защитников.
***
Когда я пришел в покои князя, Александр сидел, обхватив голову.
- Что делать будем, Всеслав? - обратился он ко мне, - мало у нас воинов нынче. А покуда отцовские дружины придут или ратники с Новгородчины соберутся, захватчики уже у стен стоять будут.
- Войско собирать да вече созывать времени нет, - размышляя, произнес я, - пока судиться, рядиться будем... выступать надо.
- С какими силами, Всеслав?
- Со всеми, что соберешь, - проговорил я спокойно. - Твоя дружина, да ополчение в городе возьмем. Я думаю, найдутся здесь братья мои во Перуне. Они помогут. Ежели к ночи выйдем спешно, то к утру у Ижоры будем. Чужеземцы нас не ожидают так быстро, наверняка к бою не готовы.
- Но Всеслав, - лицо Александра скривилось, - Перун... я ж православный христианин. Не пристало мне от язычников помощь принимать.
- Не от язычников ты помощь примешь, - назидательно произнес я, - а от людей, таких же как ты, русских.
Сомнение отражалось на лице князя, наконец, он закусил губу и кивнув своим мыслям, произнес:
- Хорошо, только я еще вестника в Ладогу отправлю, пусть отряд готовят. Они союзники наши, а до Ижоры через Ладогу крюк небольшой. Нам ратники лишними не будут.
***
Ближе к вечеру я забрался тайком на крышу двора и оставил угощения для навий: кувшинчик молока, тарелку с мясом и молоком, хлебец, соль.
Сам отошел в сторонку и присел в тумане, не пряча силы своей, а показывая, как яркий огонь, что виден лишь избранным.
Через недолгое ожидание появился навь - махонький старичок, видимый будто сквозь дрожащее марево. Поглядев на меня с одобрением, навь придвинулся к тарелке. Отведав угощений, отвалился, потешно огладив ладонью живот. Сказал по обычаю:
- Мы же походили по болгарам, мы же по половцем, мы же по чуди, мы же по вятичам, мы же по словенам, мы же по иным землям, ни сяких людей могли есмы найти к сему добру и чести и послушанию, яко сии руси человецы.
- Здрав будь, навь, - обратился я к нему, - ответствуй, доволен ли ты?
- Эх-ма! - навь потянулся, глядя в беззвездную темь, и уже нормально сказал. - Доволен. А кабы еще в баньке попариться - было б совсем хорошо.
- Мне нужно от тебя кое-что узнать.
- Ты же знаешь, ведун, что Малый Народ не общается с людьми, - дух обернулся ко мне и сказал серьезно. - Но знаю я тебя, Всеслав Брячиславич. Весь Малый Народ, что живет на земле русской, знает тебя. Ты наша последняя надёжа. Ты и... Русский Меч... Спрашивай.
- Есть ли в городе дружина Черного Перуна?
- Есть. Славные русичи, не забывают традиции, уважают Малый Народ.
- Проведешь к старшому?
- Я нет, - навь повернул голову и словно позвал кого-то беззвучно. - Вот он проведет.
Из тумана вынырнула кошка. Застыла на мгновение и обернулась маленьким старичком, высотой с три ладони, в сером кафтанчике, с длинной сивой бородой. Домовой кивнул нави, увидев меня, замер на мгновение. Разглядев, поклонился уважительно, метнув бороденкой по крыше.
- Да, - степенно подтвердил дух, - это тот самый Всеслав-ведун. Проведешь его до старшого во Перуновой братчине.
Домовой вновь кивнул.
- Благодарствую, - привстав, я поклонился, затем слегка улыбнулся нави. - Обещаю, когда-нибудь истоплю тебе баньку, как положено.
Дух улыбнулся ответно.
- Но скажи напоследок, как тебя зовут.
- Вежлив ты больно Всеслав-ведун, - дух усмехнулся, - разговор уж закончился, а ты имя спрашиваешь.
Я смутился.
- Олегом меня раньше звали, - вздохнул навь. - Ты слыхал обо мне, небось. Смерть моя произошла из любви к коню да от гада ядовитого, - с последними словами, словно клок тумана проплыл мимо, застил глаза и навь исчез.
Я спрыгнул с крыши и поискал взглядом домового. Тот стоял неподалеку, переминаясь с ноги на ногу.
- Пойдем что ль, дедушко?
- Пойдем князь-батюшка Всеслав. Недалече идти-то. Скорым шагом быстро дойдем, - бурча под нос, домовой направился вперед. Я за ним.
Вскорости и правду дошли до солидной домины. Дверь распахнулась, на улицу вышел широченный мужчина.
Я с опаской пожал могучую длань. Такой сожмет ненароком и руки, как ни бывало.
- Дошла с Малым Народом весть о тебе, - продолжил Ярополк, - да и про захватчиков на Неве уже наслышаны, так что можешь не объяснять что к чему. Выставим мы ополчение, не сомневайся.
Я вздохнул с облегчением.
- Сколько людей в братчине?
Ярополк почесал затылок.
- Да сотню, а то и две наберем. Из братьев, да и просто желающие порадеть за землю Русскую найдутся. Правда, пешие все, но это ничего, бегать, держась за стремя, все приучены.
- И то хорошо. Собирай людей, старшой. Веди их на площадь Софийскую, там и княжеские дружины собираться будут.
Ярополк кивнул и вошел в дом, тут же оттуда порскнула пара мальцов, один вверх по улице, другой вниз. Застучали по соседям, вызывая то дядьку Федора, то Владислава.
Здесь все было в порядке, за братьев во Перуне я мог поручиться своей жизнью, эти не подведут. Сказал, будет две сотни, значит будет. А с княжескими дружинами, да с ладожанами, да с поддержкой Русского Меча, ух, повоюем мы иноземцев. Враз позабудут, зачем шли на землю Русскую.
***
Перед выходом собрались по старинному обычаю у собора святой Софии, где дружинники помолились и приняли благословение от владыки своего Спиридона. Лишь мы, братья во Черном Перуне, стояли молча в сторонке. Владыка неодобрительно косился на нас, но так ничего и не сказал.
Радомысл, конечно же, не утерпел и сорвался со мной. Мол, что я не русский али не брат во Перуне. Впрочем, я от него иного и не ожидал. Радостно мне было идти рядом с братом, знать, что поддержит в трудный час.
Из города вышли налегке, пешие нагрузили доспехи на свободных лошадей и бежали рядом с конными, держась за стремя. Поздней ночью добрались до Ладоги, где малость передохнули и дождались отряда ладожан. Затем, двумя конными отрядами и одним пешим, всего семь сотен, повернули к устью Ижоры.
К реке дошли уже под утро, там нас встретили ижорцы из морской сторожи Пелагусия и довели лесными тропами до лагеря чужеземцев. Тот не охранялся. Как и донесли друзья мои из Малого Народа, чужеземцы спали и не подозревали о приближении русских войск. Неприятельские суда тихо покачивались на волне, соединенные деревянными мостками с берегом; по всему побережью белели шатры, и между ними - златоверхий шатер князя чужеземного со штандартом цветов шведских.
Мы советом порешили, что князь с ладожанами конницей атакует лагерь с левого фланга и с фронта, а пешие новгородцы возьмут на себя правый фланг и корабли. В той стороне лес приближался к лагерю - пешим бежать недалече. Уговорились насчет условного сигнала и разошлись по местам.
Необыкновенно мирно было вокруг, косые лучи солнца, поднимающегося на востоке, пробиваясь сквозь светлую, веселую листву берез, крутились в воздухе знаком Перуна - огромным колесом о шести спицах.
От реки веяло чужеродным холодом. Там стояла пришлая Сила. Мощь в ней чувствовалась неимоверная, казалось, она способна снести с лица земли весь Малый Народ, а людей поработить под хоругвями чужого Бога.
Русский Меч задрожал, чуя эту Силу, затрепетал в ножнах, готовый выпорхнуть и рубить. Я положил руку на эфес: "Еще не время, но скоро, скоро".
Чужеземный лагерь стоял тих и спокоен. На воде Невы, средь полос утреннего тумана, покачивались иноземные суда непривычных обводов. В лесу пискнула ранняя пташка, ей ответила еще одна, и еще. Из-за деревьев в сторону лагеря выкатились тяжелые лавины конников. Пешие ополченцы в полном молчании побежали к кораблям.
Я бежал среди братьев моих во Перуне. Русский Меч яростно блистал и грел ладонь, а сердце пело в предвкушении боя славного за людей моих, за землю Русскую. Вот, из шатра выскочил какой-то чужеземец, проснувшийся от топота копыт, прокричал что-то непонятное.
- Именем Сварога! - проревел Ярополк и обрушил на голову чужеземцу свой клинок.
Перуновы братья дружно подхватили клич. Слева что-то заорали, накатываясь на лагерь, конники.
Добежав до берега Невы ополченцы повернули вдоль берега. Здоровущий кузнец Микула с тремя подручными рубили топорами мостки, соединявшие вражьи корабли с сушей, остальные прикрывали.
Кто-то присел, высекая огонь. Тут же нашлись сухие ветки, тряпицы и даже несколько сосудов с маслом. Запалили несколько факелов и десяток ополченцев, клином пробившись через редкий строй защитников корабля, забежали по мосткам. Затрещало пламя, пожирающее сухую выдержанную древесину.
В кратком затишье я заметил Радомысла, который застыл в стороне, слепо глядя в синее небо. Губы его что-то шептали неслышно. Старый мой друг. Теперь он нисколько не походил на того нескладного и сутулого парня, каким был в начале нашего знакомства. Погрузнел, остепенился, мышцы его налились силой и мощью, однако в глазах все также иногда проглядывала смешливая искра. Иногда, но не сейчас. Когда он повернул голову в мою сторону, я увидел в глазах бесконечную усталость.
- Что с тобой, брат? - тихонько, будто страшась испугать кого-то, спросил я.
Радомысл подошел ко мне и обнял крепко, так что пластины доспеха вдавились в тело.
- Прощай брат, - произнес он. - Славным другом ты был мне. На том свете я буду долго помнить и ждать тебя.
- Да что с тобой?! - крикнул я, испуганно. - Почто прощаешься, словно помирать собрался! Не вымеряна еще земля на твою могилу!
- Нет, брат, - грустно сказал Радомысл, - не переживу я этот бой. Только что я видел пролетающего надо мной Дива. Ты знаешь, что это значит.
- Да не может такого быть... - начал я, поворачивая голову к небесам, и осекся на полуслове. Способность видеть невидимое меня не подвела и на этот раз.
- Брат, - сказал я упавшим голосом, - как же так, брат...
Я прижал Радомысла к груди, стараясь вобрать в это объятие всю любовь к своему другу и брату. Он также крепко обнял меня, но через мгновение аккуратно высвободился.
- Пойдем брат, - произнес нарочито веселым голосом, - не то всех ворогов без нас перебьют. А чего быть, тому не миновать. Может и обойдется все. Пойдем!
Усилием воли я сдержал слезы и отправился следом, пообещав себе присматривать за братом.
От лагеря уже бежали шведы, захваченные врасплох неожиданным нападением, но путь к кораблям был отрезан дружиной Перуна. Два судна уже пылали вовсю, легкий ветерок раздувал пламя на третьем.
Дружина Александра и ладожане прошли по лагерю захватчиков, как наточенная коса по высокой траве, вырезая всех, кто не успевал пасть ниц. Да и тех изрядно потоптали конями. Иноземцы, спотыкаясь и падая, теряя немногочисленное оружие, бежали к берегу, где ждала их Перунова братчина. Стон стоял на рекой, десятки и сотни людей, зажатые словно между молотом и наковальней, умирали на берегу.
Увидев, что у реки все нормально - ополченцы стояли намертво, отражая слабые попытки шведов пробиться к кораблям - я выхватил нож в пару к Мечу и мы с Радомыслом побежали в лагерь, где кипела основная битва.
Нож в левой руке начал движение, когда я еще бежал в узком пространстве между боковыми стенками шатров. Завернув за угол, успел отметить какой-то частью сознания, что темная фигура, стоящая ко мне спиной, стала поворачиваться. Однако захватчик делал все слишком медленно, а мое тело уже работало в боевом режиме, как бы отдельно от разума. Меч, описав короткую дугу, отбил вражеский клинок, одновременно с этим удар ногой в колено, и нож - точно в печень, с поворотом.
Все, как проделывал раньше, в многочисленных схватках, выпавших на мою долю. Никаких хрипов, стонов, на землю бесшумно опустилось уже мертвое тело. Среди шатров раздавались боевые кличи, слышался немелодичный лязг клинков. Я выдернул нож из тела иноземца, несколько раз ткнул в песок избавляясь от липкой крови и побежал в центр лагеря.
Новгородцы сражались в ярости мужества своего. Я заметил Александра, который пеший, в окружении груды мертвых тел, бился с предводителем шведов, отличного богатым шитьем на одежде и искусной выделкой доспеха. Со стороны раздался треск и восторженный вопль русичей. Я обернулся в ту сторону, златоверхий шатер опадал подрубленный, складываясь и запутывая в своих складках зазевавшихся шведов. Из-под полога вывернулся сияющий отрок Савва с мечом в руке. Я махнул ему рукой, приветствуя и, развернувшись, поспел углядеть чем закончилась схватка Александра и шведского князя. Швед замахнулся, повел удар, но Александр с неожиданной силой отбил вражеский клинок в сторону и рубанул, целясь в голову. Захватчик отшатнулся, роняя меч и хватаясь за рассеченное лицо. Затем, прежде чем Александр успел еще раз атаковать, повернулся и побежал к кораблям.
Краем глаза я следил за Радомыслом, что рубился рядом. Ему пока помощь не требовалась.
Шведский князь уже почти добрался до своего корабля, как из-за шатров выскочил конь с всадником охлябь. Я узнал княжеского подручника, Гаврило Олексича.
Тот погнался за иноземцем до самого корабля, верхом ворвался на ладью. Тут его конь на мгновение скрылся под грудой шведских ратников. Те столкнули животину в сторону борта, Гаврило не удержался и упал в воду, но остался жив и погреб к берегу. Выбравшись, встряхнулся, как пес после купания и набросился на очередного захватчика.
Здоровенный епископ мечом в одной руке отмахивался от наступавших дружинников, а в другой руке сжимал длинный и металлический крест, не забывая охаживать им неосторожно приблизившихся воинов. Гаврило отодвинул в сторону одного дружинника и замахнулся мечом. Епископ, скрестив меч с крестом, поднял руки для защиты... и получил подарок в виде доброго русского клинка длиной в две ладони в широком брюхе.
Заглядевшись на эту картину, я едва успел отразить очередной удар. Прикончив своего противника, углядел другого новгородца. Низенький, но очень широкоплечий воин с одним лишь топором в руке смело врезался в самую гущу врагов, косил их направо и налево, очищая путь, точно в лесной чаще. За ним размахивал длинным мечом княжий ловчий Яков Полочанин. За этими молодцами наступали прочие дружинники. Увлекшись я побежал было следом.
На бегу услышал за спиной странный полувсхлип-полустон. Резко обернувшись успел увидеть, как падает, выронив меч из ослабевших рук, Радомысл. Как из щели в его доспехах вытягивает окровавленный меч поджарый седоватый швед.
Рукоять Меча влила жаром мне в руку силу немалую, гневом рожденную, и я бросился навстречу чужаку. Тот смог нанести только один удар, от которого я ушел подсадом. После второго, жестко сблокированного, удара, клинок иноземца отлетел в сторону, а сам он повалился на сырой песок, тщетно пытаясь зажать разрубленное горло. Тут же забыв о шведе, я бросился к Радомыслу.