Аннотация: Нерешенность арабистической теорией проблемы слова сеет серьезные недоразумения в общей теории языка, продолжающей созерцать отраженные в "кривых" зеркалах семитские слова в целом, арабские слова в частности.
Расхождение между общелингвистическими принципами и структурой частнонаучного исследования слова в арабистической теории вызывают необходимость уточнить, какие именно аспекты познания слова были и остаются наиболее актуальными на нынешнем этапе освоения материала.
Это в нашем понимании вариации ответов на три вопроса:
1. что понимается под словом в арабском языкознании и европейской арабистике;
2. где искать данный объект исследования;
3. какие языковые реалии привлекаются для характеристики слова, какими лингвистическими средствами производится познание.
Ввиду достаточно искаженного проблемного поля исследования подробные обзор и анализ наиболее популярных в арабистике концепций и теорий в число практических задач данной работы не входят. Упоминание отдельных их положений понадобилось нам для того, чтобы:
а) наметить подлежащее первоочередному решению связанные с арабским словом задачи, во-первых;
б) показать все еще сохраняющуюся актуальность их решения для арабистической теории, во-вторых.
Обращение к тем или иным конкретным языковым примерам ввиду дифференциации нами слов как а) графических и б) фонетических (акцентных) образований осуществляется в настоящей работе следующим образом.
Так называемые "начертанные" слова перелаются нами при помощи соответствующих знаков арабского алфавита, то есть харфов; факультативный характер (в том числе и в текстах художественной литературы) "огласовок", репрезентирующих гласные краткий и нулевой, позволил привести арабские графические слова в том виде, как они представлены в соответствующем источнике.
Для передачи слов "фонетических" мы воспользовались нижеуказанными транскрипционными знаками:
1) Для передачи согласных:
2а) Для передачи долгих гласных:
б) Для передачи кратких гласных:
в) Для передачи нулевого гласного: Ø
В число гласных арабского литературного языка нами включен нулевой гласный, полноправное присутствие которого в фонетических словах доказывается и подтверждается его обозначением при помощи специального значка "сукун" в словарях, начальных учебных пособиях, в поэтических произведениях и священных книгах.
Связываемая обычно лишь с согласными функциональная семантическая значимость нулевого гласного легко обнаружима при сопоставлении содержащей его в своем составе одной языковой единицы с другой. (Выражение семантической информации, называемой "лексическим значением слова" в соответствии с прочно укоренившейся традицией приписывают в арабистической литературе лишь согласным элементам).
Так, пролонгация нулевого гласного (мена безгласия на неполногласие) в языковой единице جَرْسٌ jarØsunØ "звучание, звон" приводит к образованию новой в семантическом отношении единицы جَرَسٌ jarasunØ "колокол, звонок".
Трансформация нулевого гласного языковой единицы جَزْمٌ jazØmunØ "1) связывание в узел; 2) упаковку; 3) твердость, решительность" в долгий гласный "ī" приводит к образованию новой автосемантической единицы جَزِيمٌ "твердый, решительный" (мена безгласия на полногласие).
К образованию новых в семантическом отношении единиц приводит также редукция как долгих, так и кратких гласных. Сравнить для примера пары языковых единиц دَوَامٌ dawāmunØ со значениями 1) "длительность, продолжительность, непрерывность, постоянство"; 2) "время пребывания на работе" и دَوْمٌ dawØmunØ "длительность, постоянство, вечность"; رَجَلٌ rajalunØ "хождение пешком" - масдар от глагола رَجَلَ rajala "идти пешком" и رَجْلٌ rajØlunØ "пеший, собир, пешие"; также شَكْسٌ šakØsunØ масдар от глагола شَكِسَ šakisa "быть своенравным, обладать дурным характером, быть раздражительным" и شَكِسٌ šakisunØ 1) "своенравный, злой, норовистый"; 2) "раздражительный"; 3) "несговорчивый" и т.д.
Для описания языковых фактов арабского литературного языка в арабской научной лингвистической литературе получила широкое хождение категория "калима", с самого начала укоренившаяся в читательском восприятии как "слово".
Вопрос аутентичного понимания данного лингвистического термина во внутренне присущих ему специфических смысловых наполнениях между тем остается по-прежнему открытым. Как традиционное, так и современное арабское языкознание не занимаются "калимой" в теоретическом плане, предоставив хотя бы одно, посвященное ему специальное монографическое исследование. Ряд связанных с ней вопросов, однако, затрагивается в работах таких крупных филологов как Ибн Джинни (X век), Аль-Ашмуни (XII век), Аз-Замахшари (XII век), Ибн Аль-Анбари (XII век), Ибн Йаиш (XII век), Ибн Малик (XIII век), Сибавейха (XIII век), Июн Акиль (XIV век), Ибн Хишам (XIV век), Ас-Суюти (XV век).
Те или иные интерпретации "калимы" в настоящее время встречаются в работах таких ученых как Мустафа Аль-Галаини, Аббас Хасан, Ибрагим Ас-Самарраи, Ибрагим Анис, Махди Аль-Махзуми, Абдуррахман Айюб, Хасан Таммам, Амин Али Ас-Сайид и других.
В целом интерес к отождествляемой со словом категорией "калима" со стороны арабских языковедов носит весьма обуженный академический характер. Осмысление ее на уровне разрозненного описания связанных с ней эмпирических феноменов перестает удовлетворять не только ученых, но даже заинтересованных читателей.
Знакомство с соответствующими лингвистическими источниками по данной проблематике дает основания для дешифровки "калимы" как минимальной составляющей "каляма", сужая смысловое поле данного термина с учетом содержания "каляма" лишь до "слов" фонетических. "Калям" в соответствии с заданной семантической структурой этого термина в его общетрадиционном истолковании арабскими филологами ограничивается речью устной, но не письменной.
К сожалению, на этот факт не всегда обращается должное внимание, например, в отечественной арабистике, довольствующейся указанием на то, что "калима" в интерпретации ее арабскими филологами - это минимальная составляющая "каляма", то есть просто речи без уточнения устной или письменной. (Более подробно см. Фролов Д.В. Теория предлогов в традиционной арабской грамматике: Автореф. Канд. Дис. - М., 1980). Неправомерность подобного подхода, между тем, обусловлена наличием как в индоевропейских, так и в семитских языках, не одной, но двух форм речи со своими конкретным материальным воплощением каждой.
Объектом научного анализа арабской грамматической науки, однако, являются не столько слова фонетические, сколько графические, интерпретируемые как единицы плана выражения и плана содержания.
Сегментирование графической "калимы" на формальные компоненты, соотносимые с потенциально возможным репрезентируемым ей в речи содержанием, заводит в тупик арабских языковедов при отсутствии четко сформулированных категорий языка и речи. Например, отмечаемая Хасаном Аббасом возможность репрезентации глагольными языковыми формами: а) نَشْكُرُ našØkuru местоимения "мы" и глагола "благодарить" в форме 1-го лица множественного числа настояще-будущего времени; б) خَرَجَتْ xarajatØ -местоимения "она" и глагола "выходить" в форме 3-го лица единственного числа прошедшего времени. [8: 265-266].
Отсутствующее стремление к непременной передаче новых идей с помощью новых понятий приводит к появлению в терминологическом аппарате арабского языкознания так называемых "непроизносимых слов", или "ٱالّفظ في ظاهرۃ غير كلمات". Только таким образом за неимением адекватных терминологических аналогов в индоевропейских концептуальных рамках можно, как представляется, интерпретировать термин "ٱالّفظ في ظاهرۃ غير كلمات" дословно как "не обнаруживаемые (выявляемые) при произнесении слова".
Непроизносимая, лишившаяся материальной оболочки "калима", несовместимая с интерпретацией ее как единицы плана выражения и плана содержания трансформируется в понятие, близкое к "обнаженной" автосемантической единице. Признанием непроизносимых, уже нематериального характера знаков устной речи, дематериализуется тем самым и сама устная речь также.
В большинстве других случаев "калима", сфера функционирования которой с теоретической точки зрения ограничивается арабскими филологами устной речью, предстает, тем не менее, как состоящая из харфов синтагма. Безусловной заслугой арабских лингвистов, впрочем, следует считать признание конвенционального характера подобной синтагмы. Будучи непонятной носителю арабского языка, считают они, "калима" перестает быть таковой, превращаясь в ничего не значащий набор букв. [8: 265].
Главная причина полисемантичности и противоречивости термина "калима", содержащего гносеологическую нагрузку "минимальной составляющей "каляма" заключается, на самом деле, в уже отмечавшейся невыработанности в понятийном аппарате как традиционного, так и современного арабского языкознания категории "речь".
Речь в собственном, а не наивно-релятивистком смысле как минимум нуждается в понятии языка. Но ни речи, ни языка как самостоятельных категорий арабские филологи, в чем нетрудно убедиться при чтении имеющихся в нашем распоряжении лингвистических сочинений, так и не выработали.
Не располагая специальным понятием язык, без которого немыслима естественным образом и речь, арабские ученые не могут дифференцировать и их единицы также.
Конститутивная основа методологической специфики подхода к слову европейской арабистики заключается в следующих двух основных факторах. Это:
-необходимость доказательства существования категории "слова" в арабском языкознании, сопровождающееся показом его плодотворного, прогрессивного развития, во-первых;
-перевод труднодешифруемой противоречивой арабской "калимы" на язык категорий и терминов собственной лингвистической мысли, вписывание ее (то есть "калимы") в рамки европейской концептуальной традиции.
В соответствии с подобными установками понятие слова в европейской арабистике выработано не было. Отсутствуют в ее понятийном аппарате вследствие сказанного и другие фундаментальные лингвистические категории: язык и речь, речь устная и письменная, звуки и буквы.
Содержащийся в арсенале методологического аппарата европейской арабистики термин "слово" выступает как семантически открытое понятие. Необходимость уточнения его в каждом конкретном случае вызывает появление слов "фонетических", "графических", "морфологических", "синтаксических" [2: 46].
Подробное описание связанных с "калимой" собственно лингвистических фактов арабского языка содержится в работах как отечественных ученых-арабистов, так и зарубежных специалистов, таких как В.М. Белкин, Б.М. Гранде, А.А. Ковалев, В.В. Лебедев, Г.Ш. Шарбатов, Н.В. Юшманов, К. Броккельман, А.Ф. Бистон, К.П. Каспари, В. Монтей, В. Райт, С. Де Сасси, В. Фишер, Г. Флейн и другие.
Спорность имеющих отношение к слову отдельных положений арабской лингвистической науки оставляет под вопросом и статус арабского слова в европейской арабистике. Так, арабское слово, несмотря на провозглашение его в соответствии с утверждениями арабских филологов единицей устной речи, выступает в европейской арабистике как единица языка и речи одновременно.
Не ставившийся в указанной плоскости до настоящего времени вопрос о слове в европейской арабистике объясняется отчасти отсутствием осмысления самими арабскими филологами соотношения языка и речи на так называемой "чисто-лингвистической почве". Причина недифференциации слов как единиц языка и речи европейскими учеными-арабистами, равно как и отсутствия их специального лингвистического анализа, скорее всего сами понятия язык и речь, "различия между которыми настолько очевидны, что вызывают боязнь напоминать о них". [4: 15].
Еще более неудачными, на наш взгляд, являются попытки отечественных языковедов-арабистов осмысления арабской "калимы" сквозь призму категорий индоевропейского языкознания. Так, отдельные аспекты словообразования и словоизменения анализируются Г.М. Габучаном; формообразование имен в литературном арабском языке исследуется А.Г. Беловой и тд. Неоднозначность решения этих вопросов в общей теории языка при отсутствии категории "слова" в арабском языкознании согласиться со взглядами упомянутых авторов позволяет не вполне.
Нерешенность арабистической теорией проблемы слова негативным образом сказывается на решении других научных вопросов, сея серьезные недоразумения в общей теории языка, продолжающей созерцать отраженные в "кривых" зеркалах семитские слова в целом, арабские слова в частности. Отсутствие дифференциации слов в звучащей и письменной речи приводит, например, к следующим в прямом смысле этого слова пагубным теоретическим последствиям.
Основным понятием, которым оперирует как средневековая, так и современная арабская грамматическая теория в плоскости состава и структуры слова, является "харф". Недифференциация ей акцентного и графического состава слов естественным образом увеличивает полисемантичность и без того неоднозначного термина "харф", который в зависимости от конкретной актуализации своего значения и рассматриваемого языкового уровня может интерпретироваться и как звук речи и как буква, изображающая этот звук. [5: 11]. Харф кроме того в одном из своих значений используется для обозначения противополагающихся именам и глаголам тик называемых частиц, включающих в себя в европейском понимании союзы آلعطف حروف ,предлоги آلجرّ حروف и другие.
Следует отметить в связи с приведенным выше высказыванием выдающегося русского семитолога Б.М. Гранде, что харф, если встать на точку зрения арабских филологов, может передавать не один звук, но три, например, окончание unØ у ряда существительных, прилагательных, числительных и пр., выраженное графическим знаком "танвин дамм". Частицу танвин, противополагающуюся определенности, считают одинарной, состоящей из одного харфа, например, арабский филолог Аль-Ашмуни и некоторые другие.
Если "формулировки, выделяющие танвинное окончание в качестве неопределенного артикля, отмечает Г.М. Габучан, носят единичный характер [3: 55], то определение его (то есть танвинного окончания) как харфа встречается у других арабских филологов также. Не вполне адекватна поэтому интерпретация в ряде случаев танвина как "специальной огласовки над последним харфом слова" [6: 36].
Отсутствие в арабистике графического слова в качестве самостоятельного объекта научного анализа и нежелание прислушаться к общей языковедческой теории в разработке ею вопросов письменности и графики приводит к искаженным представлениям об арабском алфавите как совокупности букв или других знаков системы письма. (Буква, или графический знак, входящий в азбуку. В свою очередь под азбукой мы понимаем расположенную в определенном порядке совокупность букв, принятых в данной письменности). "В арабском алфавите, - утверждают В.Д. Семенова и О.Г. Лукьянова, - 28 букв-харфов, обозначающих только согласные звуки и долготу гласных. (Более корректной, на наш взгляд, представляется формулировка об обозначении харфами не долготы гласных, но самих долгих гласных фонем). Краткие согласные (гласные ??? - По-видимому, следует считать опечаткой ввиду отсутствия как в арабском литературном, так и других языках кратких согласных. - О.В.) обозначаются специальными надстрочными или подстрочными значками - огласовками. Отсутствие гласного обозначается специальным значком - сукуном. Огласовки пишутся только в священной книге мусульман - Коране, учебниках, стихах". [6: 3].
Можно согласиться с тем, что надстрочный характер харфов является критерием для отнесения их к буквам. Надстрочный или подстрочный характер других названных графических знаков, однако, не может считаться основанием для исключения их из алфавита по причине восполнения его лакун. Относимый арабскими филологами к харфам танвин представляет собой в действительности комбинацию из знака алфавита дамы -ُ- , передающего краткий гласный u и диакритического знака -َ- .
Термин диакритический (от гр. Diakritikos - различительный) при этом мы используем в его прямом значении как служащий в данном случае для обозначения произнесения звуков unØ в отличие от обозначенного даммой без диакритического знака звука u .
Подход арабского языкознания к харфу как минимальному, далее неделимому сегменту в составе слова озадачивает отечественную и европейскую арабистику вопросом о примате графического или звукового аспектов харфа. Идущие в разрез фактам арабской грамматической теории попытки одновременной интерпретации харфа и как графического, и звукового элементов слова не могут, однако, увенчаться успехом ввиду различного материального воплощения последнего (т.е. слова) в речи звучащей и письменной.
Следует уточнить, что вслед за Л. В. Златоустовой мы придерживаемся термина звучащая, а не устная речь.
Семантическая структура звучащей речи как термина, заданная его принадлежностью к общеязыковой системе, представляется нам этимологически более оправданной, чем речи устной, раскрывающей поэтому в большей степени сущность этого понятия. Для сравнения: звучащая речь - ор звучать, раздаваться о звуках в противоположность письменной речи отписать и устная речь от уста, то есть. рот, губы, достаточно искусственным образом связанная со значением произносимый, не письменный. Употребления выражения устная речь, однако, вполне допустимо, на наш взгляд, в нетерминологическом значении.
Стремлением в какой-то степени прикрыть алогичность касающихся харфа положений арабской грамматической науки, занимающейся вопросами структуры, по сути дела, графического слова, является несогласие ряда отечественных ученых (неадекватное, впрочем, лингвистическим фактам арабского литературного языка) с трактовкой харфа как единственно графического элемента. "В специальной научной литературе по арабскому языку, - читаем мы, например, у Г.М. Габучана, - термин "харф" понимается, как правило, лишь как буква, хотя для такого утверждения трудно найти какие-либо основания" [1: 122]. Трудно найти какие-либо основания также для утверждений об "исчерпывающем истолковании этого понятия Г.М. Габучаном", показавшим, как считает Д.В. Фролов, "что харф - это прежде всего звуковой, а не графический элемент" [7: 137].
Неправомерность постановки вопроса о графическом или звуковом аспектах харфа вызвана, в действительности, отсутствием четко сформулированного объекта исследования: слова как единицы речи звучащей или письменной, приводящей к не вполне понятному с точки зрения современной лингвистической мысли сведению харфа одновременно к единице а) графического и б) фонетического уровней.
Интерпретация харфа как графического и звукового, одновременно "на лексическом уровне неделимого сегмента в строении слова" [1: 122], проводится Г.М.Габучаном не до конца последовательно. Понимание харфа как графического элемента в сформулированной им концепции состава арабского слова нивелируется перенесением методологической системы координат по отношению к харфу на уровень фонетический. Трактуемый как, по сути дела, звуковая единица харф, однако, вопреки лингвистическим фактам арабского литературного языка и собственным заявлениям, минимальным сегментом состава слова у Г.М. Габучана не является.
Адекватной дешифровке арабского харфа серьезным образом препятствуют попытки вписывания его в рамки европейской лингвистической науки. Репрезентация харфами арабского языка лишь согласных и долгих гласных фонем, если рассуждать с позиции общего языкознания, неизбежно наводит на мысль о том, что "если слово состоит только из харфов (положение аксиоматичное для арабского языкознания - О.В.), то харф не может выступать только как согласный, поскольку арабское слово включает в себя также и гласные. Следовательно, - заключает Г.М. Габучан, - харф как сегмент в арабском слове охватывает больше, чем один согласный звук" [1:121].
Факт передачи арабскими харфами не только согласных, но и долгих гласных фонем Г.М. Габучаном в ходе его рассуждений во внимание не принимается. Последний, в действительности, с позиций Г.М. Габучана, должен бы быть следующим. Если слово состоит только из харфов, то харф не может выступать только как согласный или долгий гласный, поскольку арабское слово включает в себя гласные краткие (и нулевой) также.
Вывод, к которому, в действительности, приходит сам Г.М. Габучан, приписывается им почему-то далеким от категорий и понятий общего языкознания арабским филологам. "Согласно арабской грамматической теории, - утверждает он, - такие звуковые сегменты как, скажем, "ба", "бу", "би", "б" выступают как разные варианты одного харфа, поскольку в плане словообразования каждый из этих сегментов представляет собой неделимую единицу. Эти разновидности одного и того же харфа возникают в результате вариации гласного компонента харфа при инвариантности его соглавного компонента. Абстрактное же название какого-либо определенного харфа указывает на любой из его вариантов: иначе говоря, охватывает все четыре его варианта. Так, скажем, "харф ал-ба", абстрактно взятый, обозначает не просто согласный "б", а имеет более сложную картину, которую можно символически представить следующим образом.
а
у
б и
0 [1: 121].
Идея дискретности разложимого на согласные и гласные элементы харфа подкрепляется Г.М. Габучаном также другими ссылками на не вполне адекватно истолкованные положения арабского языкознания. "Имеющиеся в широком употреблении в арабских трактатах такие выражения как "харакет ал-харф", "харф-мафтух", "харф-максур", "харф-мадмун", - аргументирует он свою точку зрения, - не оставляют сомнения в том, что огласовки (??? Графические знаки - О.В.) рассматриваются как гласный элемент, входящий в состав харфа, а не гласный звук, прибавляющийся к харфу" [1: 121].
Не касаясь вопроса о смешении таких нетождественных понятий как графических знаков (харфов, харакатов и сукуна) с одной стороны, и фонем (гласных) с другой, заметим лишь, что приведенное выше высказывание означает не более чем факультативное в большинстве, но реально имеющее место в меньшинстве случаев (то есть, в Коране, учебниках, стихах и т.д.) графическое изображение гласных кратких и нулевого, следующих за репрезентирующими согласные фонемы харфами. Имеются в виду харфы как официально составляющие арабский алфавит буквы, а не частицы, противополагающиеся в арабской грамматике так называемым именам и глаголам.
Полностью снимая проблему отношения: означающее - означаемое, Г.М. Габучан тем самым превращает харф не "в прежде всего", по выражению Д.В. Фролова, но чисто звуковой элемент, возникающий "как результат вариации гласного компонента... при инвариантности... согласного компонента" [7: 137], выступающий как функциональный эквивалент моры для просодии" [1: 122].
Следует отметить, что подобное уровнево-обуженное лингвистическое осмысление харфа вполне удовлетворяет, однако, некоторых отечественных ученых-востововедов. Изложенные Г.М. Габучаном мысли о специфике содержания харфа получают дальнейшее развитие в, по сути дела, дефиниции его (то есть харфа) как "сложной двукомпонентной единицы типа Сг, где оба компонента: консонантный и вокалический могут реализовываться как ноль, давая два варианта неполной реализации харфа: СØ и Øг" [7: 137].
Данное определение харфа, предложенное в действительности Д.В. Фроловым, но приписываемое им Г.М. Габучану, развивает мысль Г.М. Габучана о том, что "каждый харф с точки зрения фонетической состоит из двух компонентов - согласного и гласного. В число вариаций гласных входит и нулевой гласный, который называется сукун, (??? - О.В.), а харф при этом называется сакин" [3: 55].
Так, - расшифровывает это положение Д.В. Фролов, - двуххарфный сегмент лам раскладывается на харфы Ла + МØ, а двуххарфный сегмент та: - на Та + Øа: иначе говоря, долгий гласный членится на две части, одна из которых входит в состав Та, а другая интерпретируется как неполный вариант харфа, где консонантный компонент - ноль" [7: 137]. Основанием для подобного утверждения явилось сформулированное Г.М. Габучаном положение о том, что "харфом считается сегмент слова, составляющий в просодическом отношении одну мору" [3: 55].
Следствие чисто фонетической основы харфов - предлагаемая, например, тем же Фроловым их дифференциация как согласных и гласных, основанная на выделении оппозиций: консонантизм - вокализм, вокализм - нулевой вокализм. "Согласные и гласные харфы" (выражение "согласные и гласные харфы", "харфы огласованные и неогласованные" встречаются в указанном произведении Д.В. Фролова.), впрочем, по непонятным причинам отождествляются Д.В. Фроловым с "харфами огласованными и неогласованными", для которых ввиду хотя бы графического характера "огласовок", не говоря о харфах, оппозиции вокализм - консонантизм, вокализм - нулевой вокализм, что признает любой здравомыслящий лингвист, актуальными быть ни в какой мере не могут.
Следуя арабским филологам в исследовании слова на уровне минимальных составляющих его элементов, отечественные ученые-арабисты, подводя некоторый итог сказанному, пытаются наполнить харфы совсем не присущим им "фонетическим смыслом" - попытки, которые оказываются несостоятельными за неимением адекватных понятийных аналогов в арабских концептуальных рамках.
Интерпретация отдельными учеными харфа, например, Г.М. Габучаном, при всем ее "своеобразии", однако, не лишена одного положительного момента. Это некоторая попытка опровергнуть получившее широкое распространение в семитологии положение о трехсогласном корне и "особом" способе аффиксации в семитских языках. Можно предположить, что слишком явная с точки зрения современной теоретической лингвистики абсурдность соотнесения консонантизма лишь с семантическим (лексическим), а вокализма лишь с грамматическим уровнями вызвала появление следующего, например, высказывания. "В средневековой арабской грамматической теории, - пишет Г.М. Габучан, - мы не находим никаких утверждений о трехсогласном составе корня... Между тем, в научной литературе принять приписывать это положение арабской грамматической теории" [1: 120]. К процитированным словам Г.М. Габучана можно добавить лишь то, что как для средневековых, так и для современных арабских филологов оппозиция консонантизм - вокализм не актуальна не только на лексическом и грамматическом, но и на акустическом уровнях состава слова также.
Приведенный выше краткий обзор отдельных положений арабистической теории по проблеме слова, его состава, структуры и т. д. может навести на мысль о том, что не "своеобразие" лингвистической интерпретации слова учеными-семитологами, а "своеобразие" самих семитских слов исключает возможность применения к ним общеязыковедческих понятий и терминов. Задача показать обратное, поэтому, должна стать первоочередной для любого филолога, приступающего к анализу слов в арабском литературном языке - самом распространенном и самом "изученном" из языков семитской группы.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК.
1. Гобучан, Г.М К вопросу о структуре семитского слова (в связи с проблемой внутренней флексии) [Текст] //Семитские языки. Сборник статей. - М.: Изд-во вост.лит-ры, 1963.- С.119-124.
2. Габучан, Г.М., Ковалев А.А. О проблеме слова в арабском языкознании [Текст] // Арабская филология. Сборник статей. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1968.- С.40-51.
3. Габучан, Г.М. Теория артикля и проблема арабского синтаксиса [Текст] / Г.М. Габучан.- М.: Наука, 1972.-224с.
4. Гардинер, А. Различие между речью и языком [Текст] / В.А. Звегинцев "История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях". Ч. II, М.: Учпедгиз, 1960.-С.15-22.
5. Гранде, Б.М. Курс арабской грамматики в сравнительно-историческом освещении [Текст] / Б.М.Гранда. - М.: Изд-во вост. лит-ры, 1963.- 594с.
6. Семенова, В.Д.,. Лукьянова, Г.О. Вводно-фонетический курс арабского языка [Текст] / В.Д. Семенова, Г.О. Лукьянова.- М.: Изд-во РУДН, 2000.-116с.
7. Фролов, Д.В. Теория аруда: просодия и ритм. [Текст] //Проблемы арабской культуры. Сборник статей.- М.: Наука, 1987.- С.124-143.
8. Хасан, А. Ан-Нахву Ал-Вафи. Полная грамматика арабского языка[Текст] / А. Хасан.Т. 1.- Каир., 1966.-387с.
![[]](/img/s/shawwa_a_s/arabic_1/frag1a1.jpg)
![[]](/img/s/shawwa_a_s/arabic_1/frag2a1.jpg)
![[]](/img/s/shawwa_a_s/arabic_1/frag3a1.jpg)