Аннотация: В тихом омуте не только черти водятся. Иногда там можно поймать свою судьбу.
Ловчий омут
Посвящается Пантелею и Фекле Непочатовым, моим дедушке и бабушке
Похлебка удалась на славу. Золотистое и в меру густое варево, в котором кружатся кусочки лука, веточки укропа и мятника, и - главное, главное! - ломтики рыбы. А линей Орешек ловил сам, и уху варил сам. И поглядите: получилось не хуже, чем у мамы!
Он в последний раз помешал в котелке, облизал ложку и причмокнул: объедение! Жаль только, что Гай опять оказался прав: надо было брать обычный котел, а не эту красоту. Положа руку на сердце, этот котелок, в форме уточки, годился лучше для заваривания трав. Из его полого клюва удобней наливать чай или настой, но никак не уху.
Орешек снял похлебку с огня и огляделся. Ну, все готово. На голубой скатерке уже дожидаются две тарелки, хлеб, сыр и вафли... на сладкое, конечно. А в речке, под кустом шиповника, охлаждается фляга с вином.
Превращал натюрморт в пейзаж хитрый лисенок, который уже доел рыбью требуху, и сидел смирненько в сторонке, ожидая добавки. Мальчик посмотрел на зверька, зверек посмотрел на мальчика... Орешек присел и протянул ему кусочек сыра - в награду за терпение. Лисенок подбежал, осторожно взял угощение с ладони, не сводя взгляда с лица Орешка, и тут же метнулся в кусты. Глаза у него были черные и хитрые, совсем как у той девчонки... Гай!
Орешек подхватился и подбежал к омуту. Распластавшись на травяном склоне, мальчик свесился над рекой, сунул руку в воду и принялся разгонять кувшинки и ряску. Открылась черная вода, и в ней, как в зеркале, отразилась опрокинутая картинка: сиреневое небо, спутанные узлами ветки старого дуба, и сам Орешек. Картинка шла рябью, подергивалась, и постепенно менялась. Небо налилось синевой, дуб расплел ветви и выпрямился - уже не дуб, а клен. Листва дерева засветилась осенним золотом, а трава высохла и стала бурой. Отражение Орешка куда-то пропало. Несколько мгновений на том берегу никого не было, и мальчик уже начал хмуриться. А потом разом, на вздохе, отражения совместились: кто-то подавался навстречу из зазеркального мира и тянул руку.
Орешек сосредоточился на этой руке. Сперва позволил соприкоснуться пальцам... раз! Потом рыбкой скользнул в ладонь... два! И только когда чужие, непривычно сильные пальцы обхватили его ладошку, он дернул. Три!
Потом Гай стоял на четвереньках и кашлял, а Орешек изумленно разглядывал его спину. Наконец брат тряхнул головой и неуклюже поднялся, и Орешек не удержался от смеха.
--
Ты похож на смертного! Где ты нашел такое тряпье?
Гай отвел с лица мокрые волосы и оглядел себя. Да, там было на что посмотреть - мокрая полотняная рубаха с вышивкой по вороту свисала с одного плеча, оголяя второе - белое, точеное. Дурацкие штаны, тоже мокрые, прилипли к ногам, а не то уже сползли бы до колен. И верхом безобразия была смешная овчинная жилетка, мехом внутрь.
--
А твои волосы! - возмутился Орешек. - Ты их... обрезал? Зачем?
Он больше не смеялся. А Гай, щурясь, обводил медленным взглядом все вокруг - реку, камыши на той стороне, кусты шиповника и орешника, костерок и скатерку с тарелками, старый дуб... Когда его взгляд остановился на Орешке, мальчик испугался. Так страшно ему не было ни разу - ни когда он убежал из дома в Савань, чтобы сражаться с демонами вместе со взрослыми, ни во время лесного пожара, который тушили всей Ледяной Рощей, ни...
Помертвев, Орешек прошептал:
--
Гай, это ты? Гаэрано...
Видимо, Истинное Имя вернуло брату рассудок. Он улыбнулся - странно, почти одними глазами, так что от уголков побежали лучики к вискам - и похлопал младшего брата по плечу.
--
Да. Уха. Конечно.
Потом принялся стаскивать мокрую одежду... если это можно было назвать одеждой. Баньши на смех такая одежда.
--
Сухое есть? - буркнул Гай, выкручивая рубаху.
--
Д-да, - кивнул Орешек, все еще настороженно вглядываясь в брата.
--
Чего глаза таращишь? - усмехнулся тот. -Волоки давай, раз есть.
Орешек дернулся и сорвался с места. Заботливая мать, к счастью, положила в сумку запасные рубашки и штаны, не доверяя юным сыновьям. "Знаю я вас. Как начнете играть и гоняться друг за дружкой, обязательно один другого в реку столкнет". Как в омут глядела. Почувствовала, наверное...
Гай одеваться не спешил. Сперва развесил по кустам свои лохмотья.
--
Зачем тебе эта пакость? - спросил Орешек, глядя, как брат расправляет на ветке ужасную рубашку. - Грубая, старая. И вышивка. Ее, наверное, слепой вышивал. Ногой. Причем чужой.
От собственной шутки Орешек фыркнул, но, наткнувшись на строгий взгляд брата, поперхнулся и даже отступил на шаг. Гай вздохнул, забрал у него чистые вещи и принялся одеваться. Одернув рубашку - тонкого полотна, синюю, - он сказал:
--
Это вышивала Тина.
Сказал, как камень уронил. Орешек обиженно пожал плечами, а потом вскинулся - понял.
- Та девчонка из омута?
Гай присел у костра.
- Моя жена, покойница. Царство ей небесное.
Пока Орешек стоял, как пень, разинув рот, брат разлил уху по тарелкам, нарезал хлеб - о, Небо! - огромными ломтями, и пристроил свою миску на колени.
- Ну, чего столбеешь? Налетай, пока не остыла.
Мальчик боком-боком пододвинулся к своей тарелке, медленно присел и, затаив дыхание, спросил:
- Ты что, женился?
Гай зачерпнул первую ложку, подул на нее и, не поднимая глаз, кивнул.
--
И она умерла?
Брат отхлебнул уху, покатал ее во рту, сглотнул и поцокал языком.
- Хороша, навариста. Молодец. Давненько я ушицы не пробовал.
Орешек смотрел на брата и не узнавал его. Нет, выглядел он в точности как Гай - черные волосы, уже начавшие подсыхать и виться крупными кудрями, родное узкое лицо, серые глаза... И все же какое-то неведомое чутье подсказывало Орешку, что перед ним сидит не просто старший брат Гай-Гаэрано, наследник Ледяной рощи, а... словно кто-то еще.
Гай откусил сразу половину ломтя и отправил в рот следующую ложку. Орешек отвел глаза. Нет, глупо и стыдно бояться собственного брата. Он не будет бояться, а будет... вот, уху будет есть. Зря, что ли, варил.
Некоторое время они молча ели. Орешек исподтишка наблюдал за новым Гаем, а тот, казалось, был занят только похлебкой. Жевал, сопел, облизывался и крякал, зачерпывая со дна тарелки гущу. А когда доел, отколол и вовсе невообразимое: стряхнул с колен хлебные крошки в горсть и, чуть откинув голову, вбросил их в рот.
--
Зачем ты это сделал? - опешил Орешек.
--
Что?
--
Хлеб. Ну, крошки. Птицы же... они бы съели...
Гай развел руками и улыбнулся.
--
Привык.
--
Привык?! - не выдержав, взорвался Орешек. - Где? Там?
И ткнул ложкой в сторону речки, где под покрывалом из ряски и кувшинок таился ловчий омут.
- Да, - просто ответил Гай. - Кажется, у нас тут и выпивка была припрятана? Давай ее сюда.
Орешек мигом растерял весь запал, понурился и пошел за фляжкой. По пути он успел собраться с мыслями, и, когда Гай приложился к вину, сказал:
- Наверное, ты заболел. Я отведу тебя к Морвету, и он тебя вылечит.
- Чем же я заболел? - передавая фляжку брату, спросил Гай.
--
Ну, может, заразился от смертных... - начал Орешек и запнулся, понимая, какую глупость сморозил.
А потом его словно ледяной водой окатило - догадался.
- Ты поймал не ту судьбу, да? В омуте, да? Ловил свою, а поймал чужую!
Гай рассмеялся. Смеялся он неприятно - дергаясь всем телом и надрывно квохча. Орешек даже поежился.
- Нет, малыш, чужую судьбу не словишь. Только свою. Я когда увидал Тину в этом омуте, так сразу понял: вот она, моя судьба. И она, голубушка, поняла. Потому и протянула руку.
Он покачал головой, отнял у брата фляжку и сделал несколько больших, гулких глотков.
Вытер рукавом рот и начал рассказывать.
--
Свадьбу долго не откладывали, хотя попервах я нетвердо на ногах стоял. Все чужое, все в новинку. В пастухи пошел. Звери меня слушались... Ну, да ты понимаешь. Родня Тины поворчала-поворчала, да и смирилась. Моя Тина кого хошь смирит. В селе говорили: бедовая девка. А я знал: душа у нее горячая. Вот и плавит любой лед. Девочка моя...
Лицо у Гая страшно скривилось. Он ухватился двумя пальцами за переносицу и с силой надавил, втирая в кожу выступившие слезы. Орешек оцепенел. Ему хотелось убежать домой- немедленно, сейчас же - упасть матери в колени и спрятаться... чтобы все исчезло, сгинуло, чтобы только не видеть этих слез и этих глаз. Но он не мог сдвинуться с места - прирос, будто заговоренный.
--
А когда старшенький родился, мы в свой дом перешли. Я уже звериным лекарем был известным. Скотину, лошадей, и мелочь всякую... У лорда нашего собаку любимую поднял. На те деньги дом и справили...
--
Сколько... - выдавил наконец Орешек. - Сколько ты там был?
Гай вздохнул и уставился в сиреневое небо, подсчитывая про себя.
- Пятьдесят шесть. Пятьдесят шесть годков, Ореша, мы с ней прожили. А потом Тина в погреб полезла, да и упала. Слабые руки-то стали, сорвались. Ударилась головой о бочку... мы яблоки там мочили...
Наступила тишина. Только журчала речка, свистела синица на дубе, да шмыгал носом Гай.
--
Ты жил со старухой? - невпопад спросил Орешек, чтобы только прервать это тягостное молчание.
--
Милый, - заулыбался тот. - Я и сам был стариком. Что ж ты думаешь, я там в этом чудесно-прелестном виде разгуливал? Нет, в самом человечьем.
--
А она знала?
--
Кого в реке выловила? Знала, конечно. Я ей сразу сказал. Так, мол, и так. Я - Гай Стрекоза из Сумерек, княжич Ледяной рощи. Прошу руки и сердца. А она: руки у меня мокрые, а сердце я первому встречному не отдаю. Пусть даже из Волшебного народа. Сначала свое сердце покажи. И смеется. А потом уже, как узнала, что люди у нас либо приживалы, либо игрушки... Сказала: нет. В гости - может быть, а жить у вас не стану. Все собирались-собирались, да так и не случилось.
- Ну, теперь ты дома, - с натужным весельем, промолвил Орешек. - Пойдем. Только сперва к Морвету, ладно?
- Нет, - покачал головой Гай. - К Морвету не пойду. И в Ледяную Рощу тоже.
Он встал, потянулся, широко разводя руки, и улыбнулся брату.
- Я за Тиной иду. Отсюда проще попасть. А мать с отцом не пустят, отговаривать станут. И, не дай Бог, отговорят. Душа такая штука... всегда есть в ней уголок для жалости. А матушка у нас - чаровница известная. Запустит лапку в этот уголок, потянет... Нет, малыш, пора мне. Заждалась меня Тина.
Он протянул руку, потрепал по волосам дрожащего от горя и непонимания Орешка, и пошел к кустам, где сушились его тряпки. Снял рубашку с вышитыми по вороту стрекозами, сложил. Потом повернулся к брату.
- Сумку не дашь? А то пока дотопаю...
Орешек наклонился над сумкой, пряча мокрые глаза, и принялся запихивать в нее все, что под руку попадалось: хлеб, вафли, остатки сыра, нож, ложки. Чуть было не засунул уточку-котелок, да на дне уха еще плескалась.
--
Оставь, - засмеялся Гай. - Мне же не так далеко. До Стеклянного Острова. А там до Полуночной Стороны рукой подать.
Услышав про Полночь, Орешек не удержался и заревел уже в голос.
--
Не ходи-и-и...
Гай подошел, одной рукой отобрал сумку, второй обнял брата.
--
О, сопли распустил. А еще мужчина. Чего ревешь? Я заберу Тину и вернусь домой. Сюда. Честное слово.
--
А что ты скажешь Ему-у? - проныл Орешек в плечо Гая.
--
Господину Полуночи? Скажу, что клялся быть с нею и в радости, и в горе, в жизни, и в смерти.
Он мягко, но решительно отстранил несчастного брата, засунул в сумку рубашку, перекинул лямку через плечо и сказал:
- Родителям кланяйся. Скажи, что скоро вернусь.
Повернулся и пошел вдоль берега. Из-под куста орешника высунулась мордочка давешнего лисенка. Подняв ушки, зверек посмотрел вслед Гаю.
--
Подожди! - в отчаянье крикнул Орешек, чувствуя, как что-то натягивается между ним и братом, и рвется, рвется. - Если дело в клятве, давай пойдем к Королеве. Она освободит тебя. Зачем сразу в Полночь? Я не понимаю...
--
Вырастешь - поймешь, - не замедлив шага, бросил через плечо брат.