Деревня горела. Потрескивая, точно огромная свеча, полыхала крайняя изба, отблески пламени метались по разбитой, покрытой воронками земле. Над всем этим стыло пасмурное, низкое небо.
Матвей выбрался из башни танка, спрыгнул с брони вниз, хлюпнув сапогами по грязи, которая здесь была повсюду. Потом присел на корточки и с минуту смотрел на каток, развороченный попаданием. Гусеница стелилась рядом, покрытая комьями жирной земли с жухлой осенней травой вперемешку.
Механик-водитель сидел, привалившись спиной к башне и курил. Черное от копоти лицо было невозмутимо-спокойным, в узких калмыцких глазах - пустота, хотя, может, просто не разглядеть. Матвей облокотился рядом на покрытую рытвинами рикошетов броню.
- Дай, что ли, цигарку. Уши пухнут...
Доржи полез в карман, бросил командиру пачку "Севера".
- Ого! - восхитился Матвей. - Откуда дровишки? У меня махра, и та вчера закончилась. Последние крошки выскреб... А ты, я смотрю, шикуешь.
Он говорил беспечно, ни о чем, чувствуя, как отпускает дрожь в пальцах - не страх, просто "мандраж" после боя, в котором повезло остаться живыми.
- Это я земляка встретил, - равнодушно отозвался калмык, докуривая папиросу до самой картонки. - Он после госпиталя, полный "сидор" папирос был...
Бросил окурок и полез осматривать каток.
- Не доглядел я, командир, извини, - вдруг сказал он снизу. - Надо было резче влево повернуть.
-Ты кто, Господь, что ли? - пожал плечами старший сержант. - И так, считай, влегкую отделались, не горим.
Матвей курил, вдыхал горький дымок и гладил свой танк по броне. Заскорузлые пальцы скользили по вмятинкам и неровностям металла, но Матвею казалось, будто танк тоже вздрагивает всем телом и тянется к нему, как огромный зверь.
- Ничего, "семера", - прошептал он, глядя на аккуратную цифру "7" на башне, - ничего, браток... Повоюем еще. Сейчас рембригада подойдет, подлатают тебя - и повоюем. Сами бы гусеницу перетянули, да тут видишь, дело посерьезнее. Повоюем... С сорок второго с тобой, ты ж у меня заговоренный, точно...
Танк отвечал Матвею неслышимо, без слов, будто улыбался. Мимо промчалась еще одна "тридцатьчетверка", пехота с брони что-то кричала, но из-за ветра и рева мотора слова смазались, оборвались. Танкист махнул рукой вслед, потом стащил с головы шлемофон и подставил этому ветру вспотевшую голову.
* * *
- Мы вынуждены сокращать штаты, поймите, - молодой чиновник нервничал, без нужды перекладывал на столе кожаные папки и дорогие ручки, - в условиях кризиса и упразднения ряда программ у нас не остается выхода. Это решение принято наверху...
Он голосом надавил на последнее слово и многозначительно, добавив во взгляд укоризны, посмотрел на директора музея, который молча слушал, постукивая пачкой папирос по столешнице. Эта пачка почему-то особенно раздражала чиновника. "Ископаемое какое-то, - зло подумал он, сохраняя на лице вежливое выражение. - Кругом курить бросают, или хотя бы на электронные сигареты переходят, а этот со своим "Беломором"..." Взгляд директора тоже сбивал и не давал сосредоточиться - упорный, не отпускающий, недобро-цепкий.
- Хорошо, - сказал директор и снова пристукнул папиросной пачкой по столу, - я понимаю, конечно. Программы, финансирование... Но, может быть, возможно сохранить эту должность?
Он подтолкнул к чиновнику лист бумаги. Не всматриваясь в напечатанные на принтере строки, тот покачал головой и снова улыбнулся - дежурно-дружелюбно.
- Поймите, Василий... Григорьевич, - он чуть запнулся, опять наткнувшись на колючий взгляд и от этого на секунду позабыв отчество, - это невозможно. Вашему... хм... смотрителю уже почти девяносто лет! Вы рассказывали, что он, якобы, "понимает технику лучше всех". Но это, простите...
- Мужик он крепкий, - отрезал директор и достал из пачки "беломорину". - И танки знает от и до.
"Неужели прямо тут закурит?" - с ужасом подумал чиновник, заранее представляя, как неистребимый вонючий дым дешевого табака въедается в ткань дорогого костюма. Но посетитель повертел папиросу в пальцах и положил обратно.
- Я понимаю, - хозяин кабинета вежливо покивал, - но дело не в этом. К сожалению, мы вынуждены... В силу возрастных ограничений... Разумеется, все как полагается, пенсия и трудовой стаж... Ветеран труда...
Он говорил обкатанные, официальные фразы, а директор, тяжелея взглядом, смотрел на него. Потом поднялся рывком, одернул пиджак по-военному.
- Ясно, - сказал громко, - отчетность... Дело важное. Только это очень большая ошибка. Всего хорошего. А докладную я все равно напишу.
- Ваше право, - чиновник уже глядел в экран ноутбука и отвечал рассеянно.
- Ты извини, Матвей Петрович, - сокрушенно говорил он вечером того же дня, и взглядом на сей раз не упирался в собеседника, а раскаянно уткнулся в рисунок на затертой уже, захватанной пальцами пачке "Беломора" - все той же самой. - Ничего поделать не могу. Эх, лет двадцать назад я бы ему сказал...
- А ты не части, Вася, - отмахнулся стоящий перед директорским столом старичок, и директор невольно поднял глаза, вглядываясь в сухонькое, обтянутое истончившейся кожей лицо. Да, стар был Матвей Петрович, бессменный смотритель бронетанкового музея. Очень стар. Но бодр, крепок еще - ходил, почти не опираясь на тяжелую трость. И одевался аккуратно, с достоинством, хотя на бедную пенсию шибко не разгуляешься. Ветхий, но чистый и не латаный пиджачок, крепкие "военторговские" полуботинки, старомодный широкий галстук, повязанный аккуратным узлом на чистую, хоть и застиранную рубашку. Без хозяйки жил Матвей Петрович, бобылем, но держал себя в строгости. Поэтому, наверно, и не согнулся бывший танкист, не тряс старчески головой и смотрел ясно, с пониманием.
- Не части, - повторил смотритель, потом вздохнул и сел на стул, чуть горбатясь плечами. - Видать, пора на покой, Вася. Откуковала кукушка, надо и честь знать. Только куда ж мне теперь? Огорода, с тех пор, как моя померла, не имею, да и в земле копаться не люблю, не мое... А теперь, значит, и от железа меня отлучили...
- Матвей Петрович, - хрипло заговорил директор музея, и его будто топором рубленое, квадратное лицо покраснело кирпичным румянцем, - ты не беспокойся. Все выплаты будешь получать чин по чину, я обещаю. Тебе еще тут причитается, я похлопотал в департаменте...
- Да хрен бы с ними, с деньгами! - неожиданно чистым, командирским голосом перебил его старый смотритель. - Ты ж сам офицер, понимаешь, что пустое это. А мне нынче и вовсе много не надо, на том свете с фонарями ищут уже.
- Ты брось... - попытался было возразить Василий Григорьевич, но старик не слушал, поднялся, протянул костистую, точно расплющенную тяжелой работой с металлом ладонь.
- Ну, бывай, пойду я потихоньку, вещички свои соберу. Хотя у меня там вещичек-то - как говорится, крест да пуговица, - улыбнулся Матвей Петрович.
На пороге кабинета он чуть задержался.
- К родне съезжу, пожалуй, в Пермь. Там правнук у меня с семьей, звали давно уж. Только вот что, Вася...
- Да? - мрачно отозвался директор, без нужды вертя в руках телефон.
- Если что случится с н и м и... ну, ты понимаешь... то номер мой знаешь, хоть и не люблю я все эти сотовые. Но в кармане таскаю.
- А что случиться-то может? - директор даже утратил красноту, спал с лица.
- Дак ведь капризные о н и, как дети, - задумчиво отозвался старик. И вышел, не оглядываясь больше.
* * *
К Параду Победы в городе готовились, как и везде - загодя. Чистили парки, белили уличные бордюры, красили решетки оград и подновляли ветхие заборы - вот заборы у нас как раз любят строить и умеют, прямо душу в них вкладывают. Что ни забор, огораживающий пустырь или стройку, то произведение искусства, с иголочки.
Но в этом городе к параду готовились особо. Ведь танковый музей, один из самых больших в России, шутка ли! Каждый год по улицам, к восторгу малых и старых, колоннами ехали танки и бронемашины - все, от "КВ-2" до "тридцатьчетверок" отреставрированные, на ходу, в свежей краске. И за рычагами, как полагается - механики-водители, мазутное племя, в военной форме. А в башнях, по пояс - командиры. Кто в гимнастерках РККА еще довоенных, кто уже с погонами. Но все как на подбор, будто в этот день оживало прошлое и выходило в люди из распахнутых ворот музея. Впереди - военный оркестр, позади - чеканит шаг пехота, моряки, десантура с флагами. Не столица, конечно, но и не в грязь лицом, настоящий парад, да еще с такими танками, которые, пожалуй, даже в столичной Кубинке по пальцам пересчитать можно.
И только немногие знали, что бронированные машины, порыкивающие движками, на самом деле не просто куски брони. Знали, но помалкивали, блюли секрет, годами и десятилетиями хоронившийся среди своих.
- В чем дело? - человек из министерства культуры был холеным и важным, смотрел на провинциалов начальственно, сверху вниз, хоть и сам толкался среди предпарадной суеты. - Почему заминка? Я так понимаю, танки уже должны быть в парадном строю! Скоро выезд.
- Понимаете, - пытался объяснить москвичу растерянный Саша Егоров, научный сотрудник музея, - мы не можем найти список... Без списка очень рискуем...
- Чем? - барственный чиновник не понимал и от непонимания начинал злиться. - Чем рискуете? Вот утвержденный состав техники, участвующей в параде. Сначала идут два броневика. Потом - КВ-2 и БТ... Дальше по списку перечислять надо? Что? Что вам непонятно, лично вам?
- Не совсем так... - Саша вздрагивал и мялся, с тоской озираясь. "Ты рот держи на замке, а сам делай, как надо", - говорил ему смотритель Матвей Петрович. Вот только Матвея Петровича на сей раз рядом не было, а он умел одним взглядом осадить любого начальника и заставить себя слушать.
- Значит, так, - чиновник побагровел, пошел пятнами. - Если через полчаса не будет дана команда на выезд, то я гарантирую вам проблемы. Вы что, не понимаете? На параде, возможно, будет заместитель Самого!
Саша сунул руку в карман и вздрогнул. "Вот дурак! - подумал он, холодея. - Забыл мобильник дома! Ведь нельзя же, в такой день..."
Подумал и отчаянно махнул рукой. Сейчас подъедет директор, вот ему Саша и расскажет. Пусть у начальства голова болит. Он еще раз пробежал глазами список и торопливо пошел к механикам, покуривавшим у ангаров.
- Мужики, пора! Давайте, давайте, по машинам. Некогда уже!
- Санька, погодь малость, - самый пожилой водитель, дядя Витя Кряжев, схватил его за рукав. - А Петрович-то где? Он же всегда...
- Нету Петровича! - злясь на всех, а больше всего - на себя самого, рявкнул Егоров в ответ. - Уволили его! Уехал! Сами теперь будем.
Дядя Витя отпустил рукав и растерянно пробормотал:
- Вот тебе, бабушка, Юрьев день...
Плюнул на асфальт, выматерился и пошел в ангар, заводить свой Т-26.
Ревели моторы, дрожала земля под тяжестью сотен тонн брони, двигающейся по улицам. Танки шли ровно, все было так, как и полагается на параде. Высокие гости сидели на высокой трибуне и с интересом смотрели на площадь, одновременно слушая, как в динамиках хорошо поставленный голос комментирует:
- А сейчас перед зрителями проходит техника Великой Отечественной! Это танки, бронемашины и артиллерия нашей Победы...
Наверху, на трибуне, веселый и уже поддатый генерал, старый танкист, целый иконостас орденов, повернулся к своему соседу, полковнику артиллерии.
- Хорошо идут! Только намудрил нынче Петрович, намудрил! Впереди же всегда "семерка" шла тридцать четвертая, а сейчас "кавэху" погнали. Он, конечно, большой, вон башка какая. Но "семерка"-то героическая!
- Так это не Петрович намудрил, - оторвавшись от полевого бинокля, прихваченного с собой на парад, покосился сосед. - Петровича нету нынче, а то бы он с нами тут гвардейские сто грамм уж выпил бы...
- То есть как? - нахмурился генерал, что-то соображая. - А кто тогда танки строил на выход?
Полковник пожал плечами. Генерал-танкист резко побледнел, сорвал с себя фуражку и вскочил.
- Твою в душу мать! - и дальше, пустив в три загиба матерно, он, позабыв о возрасте и хромой ноге, бегом бросился к распорядителям парада. Полковник с удивлением смотрел ему вслед.
- Что значит "остановить парад"? - на генерала, машущего зажатой в руке фуражкой, удивленно уставились несколько пар глаз. - Это же не репетиция... И, тем более, не игра!
- Не игра будет, когда о н и очнутся и поймут, как их распихали! - заорал танкист, потом вдруг скособочился, задышал хрипло и сел, почти повалился на свободный стул.
- Евгений Семенович, успокойтесь, - чиновник-москвич, довольный тем, что парад начался вовремя и без происшествий, говорил поэтому мягко. - Вы о ком сейчас? Кто это - "они"?
Генерал, вытирая мокрое лицо большим платком, взглянул на москвича и вяло отозвался.
- Да вон они, идут. Танки.
Генерал рассказывал ошарашенным слушателям, а сам все время вертел головой, точно выискивая кого-то в толпе, радовавшейся внизу. Встретился глазами с вбежавшим на трибуну директором музея и прервал рассказ на полуслове, подскочил, спросил жадно:
- Ну что?
- Да я сам только подъехал... Отправили за Петровичем патрульную машину, с "гирляндой", чтобы без остановок и на полной скорости, - директор тоже был бледен, но держался спокойно. - Может и обойдется все. Уже ведь почти закончилось, а на открытой площадке их по углам разгоним и все дела...
- Какой бред, - не выдержал столичный чиновник. - Чушь и бред! Я не понимаю, вы что - всерьез все это говорите?! Это же ерунда полная!
Генерал, не слушая его, рассказывал дальше.
- ... и вот тогда это началось по-настоящему. До этого так, цветочки - то утром техники в ангар придут, а у "кавэхи" башня набок, и ствол прямо на "семерку" глядит. То при пробном выезде КВ-2 этот хренов вдруг разгонится, мехвода не слушаясь, и втаранится лобовухой прямо в бок "бэтэшке". Тот, понятное дело, кувырком, ну там массы-то разные. Ну, "кавэха" тут же успокоилась, как и не было ничего. Долго потом водителя мурыжили менты и начальство, да только ничего не добились - он двадцать лет за рычагами, специалист от бога. А потом репетиция парада случилась, в самый первый раз после того, как решили, что на парад теперь будет старая техника выходить. И впереди КВ-второго поставили плавающую танкетку, еще из первых - так, мол, правильно будет. У той танкетки бронирование смешное, да из вооружения два пулемета. А ее впереди махины этой, "Клима", сунули... Ясное дело, тот и взбрыкнул.
Чиновник из Москвы, слушая генерала, возмущенно сопел и порывался что-то сказать. Но тот глядел только на директора музея.
- Ты, Василий, тот раз должен хорошо запомнить, я думаю.
- Еще бы, - угрюмо отозвался директор. - Все тогда в штаны наложили.
- Как только дали отмашку к началу движения - тут "Клим" и взбесился. Рванул вперед, и подмял эту танкетку. Оприходовал ее, как бык овцу. Еле успели выскочить из нее... Ну, что там? - генерал вдруг глянул на площадь, насторожившись, потому что рев моторов стих. Техника остановилась, и теперь с частями, выстроившимися под ярким майским солнцем, здоровался командующий парадом.
- Черт его знает, - пожал плечами директор. - Скорей бы уж приехал!
- Ладно, - вздохнул танкист.
- Ну, а дальше-то что? - один из гостей, замминистра, спросил серьезно, даже с интересом. Генерал повернулся к нему.
- Дальше... Дальше как в сказке - все страшнее и страшнее. КВ через эту танкетку переехал запросто, потом рванул вперед. У собак так же... Нельзя вожака упряжки ставить позади щенка какого-нибудь. Взбесится - и сам вожак, и другим достанется, в кровь и клочья, а погонщики потом расхлебывать будут, если останется, что... Короче, "Клим" рванул, и в аккурат на "семерку", которая стояла лоб в лоб. Внутри мехвод орет как умалишенный, слышно, как матюгается: "Вытащите меня, мужики!" А как тут вытащишь? К этой мясорубке подходить - ищи дураков... А тридцатьчетверка малость назад сдала, вильнула будто бы. И - н-на по газам, врубилась в бок этому дураку "ворошилову"! Снесла ему гусеницу, так он и завертелся на месте. А сама снова назад - и будто ждет. Да тут Матвей прибежал... В общем, много интересного о себе тогда все узнали от Петровича, и я в том числе. Он ведь, считай, с самой войны не расставался с этим танком, номер семь. Разыскал потом, после службы, упросил нужных людей машину списать и в музей перевести, который как раз стали с миру по нитке собирать. Он и рассказал, что машины - как собаки. Так же ревнуют друг друга за хозяйскую ласку, так же грызутся за место... и новичков осаживают так же, до жестокого доходит. Вот и...
- Женя! - директор музея оторвался от телефона, в который что-то говорил, отвернувшись, и помахал генералу-танкисту. - Кажется, порядок. Петрович уже на въезде в город. Повезло нам, что не в Перми был, а как раз в поезде ехал сюда. На полустанке его и сняли, домчали с сиреной.
- Ну слава... - генерал не успел договорить. С площади, заглушая голос и военные марши в динамиках, раздался жуткий скрежет рвущегося железа и хруст танковых гусениц, бешено разгоняющихся на асфальте.
Отлетевший стул загромыхал по трибуне, но никто на это не обратил внимания. Все смотрели вниз.
КВ-2 был страшен. Вздыбившись над смятой почти в лепешку полевой кухней, он ревел зверем - диким, раненым, рвущимся из клетки. Башня крутилась из стороны в сторону и толстый, короткий ствол пушки рвал праздничные гирлянды, подвешенные высоко, чтобы их не достал гуляющий народ, но недостаточно высоко для трехметрового стального монстра. Дизель выл, кашляя клубами сизого дыма. Перевалившись через раздавленную кухню, "Клим", не сбавляя хода, зацепил легкий танк, стоящий чуть поодаль. Тот громыхнул, спичечным коробком закрутился по площади. Люди, стоящие за ограждением, опрометью бросились в разные стороны, бросая цветы и выпуская рванувшие в небо воздушные шары. Женский визг, мужские матюги - все смешалось в кашу звуков, над которой царил рев шестисотсильного дизеля.
- Сука! - генерал бессильно вцепился в поручни трибуны, намертво сжал их, цепенея от невозможности хоть что-то исправить. - Я же говорил! Я говорил!
На площади ничего уже не осталось от стройных "коробок" пехотных частей, и даже техника испуганно рассыпалась вразнобой, как будто какой-то великан играл в "чапаева" на шахматной доске, щелчками вышибая с нее подвернувшиеся под удар шашки.
Внезапно, сшибая в сторону пустой грузовичок-"полуторку", жалобно крякнувшую деревянной дверцей, наперерез "кавэхе" вылетела "тридцатьчетверка" с белой семеркой на башне. Тормознула, лязгнув люком мехвода, за которым угадывалась темная пустота, и остановилась, нацелившись стволом пушки в сторону взбесившегося тяжелого танка.
Тот замер тоже, отъехал и будто задумался, собираясь перед броском на дерзкого соперника, посмевшего встать на пути. "Семерка" тоже скрежетнула фрикционом, провернулась на гусенице, подставляя лобовую броню.
- С площади все, все, в бога душу мать! - заорал генерал, срывая голос, пользуясь секундами тишины. - Отходите, гражданских гоните вон!
Солдаты, моряки и десантура, услышав командирский рык, привычный строить полки, тут же рассыпались сами, начали отводить народ в переулки.
Тишина кончилась разом.
"Клим Ворошилов" взревел с удесятеренной яростью, так что на гостевой трибуне все разом оглохли. Оглянувшись, генерал увидел, как охрана бегом увела заместителя Самого; как, забившись в угол, зажимает уши московский чиновник с белым от ужаса лицом, похожим на лист скомканной бумаги. Тяжелый штурмовой танк не поехал, а будто прыгнул вперед, грохнул об асфальт траками, выбивая куски камня, брызнувшие во все стороны с силой осколков. И обрушился на неподвижную "семерку".
Почти.
В последний миг та газанула, ударив двумя струями выхлопов позади себя, и чудом разминулась с "кавэхой", который все-таки сумел снести кусок заднего крыла. Визжа гусеницами, КВ-2 врезался в несчастную "полуторку", которая взлетела в воздух и, провернувшись вокруг оси, обрушилась куда-то за ограждения, где уже, к счастью, никого не было.
Две машины снова разъехались, развернулись, застыли.
Секунда - и на площадь влетел автомобиль с надписью на борту - "ППС". Взвизгнул тормозами, развернулся, оставляя за собой следы жженой резины. Пинком открылась дверь, и дребезжащий старческий голос позвал гневно:
- А ну, стоять! Барбосы! Апостолы царя небесного! Вы чего? Кто разрешил?
Вой дизелей резко оборвался, превратившись в жалобное, смущенное урчание. "Клим" и тридцатьчетверка, уже дернувшиеся было навстречу друг другу, чтобы смять, уничтожить, разбиться в таране - застыли истуканами. Генералу и полковнику, тоже боящимся шевельнуться на трибуне, показалось даже, что оба танка прижали уши и в страхе припали на животы, точно псы, чуящие хозяйскую трепку.
А через площадь шел, торопился, прихрамывая, сухонький старичок в немодном, но аккуратном пиджаке, в начищенных офицерских ботинках. Опирался на тяжелую трость, и генералу, да и всем прочим, кто таращился из переулков, казалось, что небо над невысоким человеком раскрывается огромной, необъятной чашей.
Матвей Петрович, бывший командир танка, гвардии старший сержант и смотритель музея, чуть задыхаясь, подошел к железной громаде, нависающей над ним кубом башни и способной перемолоть одним поворотом гусеницы.
Подошел и изо всех сил врезал по борту тростью, аж зазвенело.
КВ-2 заурчал жалко, завыл дизелем - но не грозно уже, а пришибленно - и словно бы съежился, уменьшился в размерах. А бывший смотритель продолжал лупить его кованой рукояткой трости, приговаривая:
- Сук-кин ты сын, а?! Шаромыжник! Гнида какая! Ты что это удумал?! Ты что, а? Думаешь, раз меня нету, можно тут свою масть устанавливать? Наблатыкался, коробка чертова! Ты помнишь, где я тебя достал, а? Ты же ржавел в том болоте, тварюка безмозглая! Тебя же вороны обосрали всего, мохом зарос! И чего? Я на тебя столько времени потратил зачем?! Сколько крови ты моей попил, сколько сварки на тебя ушло, краски, рабочего времени! Надо было оставить тебя там гнить, падла ты жестяная!
Дальше Петрович пустил длинным матюгом, который, похоже, стал для тяжелого танка последней каплей. Взвыв тоненько, тот умолк и мелко затрясся весь, дергая башней, точно человек, захлебывающийся в покаянных рыданиях.
- Ну и чего? На слом тебя? Или со мной пойдешь, а? Шевели хоботом, тупорылый! - прикрикнул на него Матвей Петрович. КВ-2 послушно закивал стволом пушки.
- А сразу так было нельзя? - осведомился старый смотритель. - Вот аспид, мамонт трелевочный на мою шею. Затихни теперь и чтобы ни звука!
Он дробно закашлялся, потом повернулся к "семерке" и стукнул свой танк по крылу - но уже не тростью, а жилистым кулаком в старческих пятнах.
- А ты чего? Думаешь, хвалить тебя буду? Может, чаем еще напоить? Ишь ты, геро-ой с раной... сраный, то есть! Трудно тебе было не завестись и остаться в ангаре сегодня? Ведь знал же ты, что так будет... Знал! Ишь ты! Как под Балатоном в сорок пятом - так это мы завсегда и с радостью, не завестись-то, чтобы в бой не ходить. А как сегодня, так поскакал вперед, жеребец стоялый!
"Семерка" жалобно порыкивала в такт словам и слегка шевелила гусеницей. Словно шаркала лапой в великом смущении.
- Ладно. Людишек-то не покалечили, и то хорошо. А иначе разговор был бы другой. Значит, поступим так...
Матвей Петрович, тяжело вздохнув, оперся на трость, сгорбился и позвал негромко:
- Женька, ты там, что ли?
- Тут я, Петрович, - отозвался остолбеневший генерал, только что услышавший и увидевший совершенно невозможные вещи.
- И хорошо, раз тут. Значит, берите сейчас это чудо-юдо и гоните в ангар. Пойдет, пойдет, как миленький, не спорь. Дальше разбираться будем, что с ним делать. А "семеру" я сам пригоню. Побуду тут малость.
- Матвей Петрович, ты сам-то как? - осторожно спросил директор музея, спустившийся с трибуны и осторожно, боком, косясь на замершую "кавэху".
- Нормально я, чего мне в девяносто лет сделается? - устало продребезжал в ответ бывший танкист. - Да ты не шугайся, Вася. Он смирный... у-у, страхоидол чертов! Говорю же - гоните его, как гуся, он теперь шелковый. И это... Егорова шибко не ругай, растерялся парнишка, с кем не бывает.
- Я присмотрю, - генерал, веря Петровичу, взобрался на броню усмиренного КВ-2. Когда тот тронулся - почти неслышно, будто крадучись, так, что стакан воды поставь на башню, и тот не расплещется - Евгений Семенович, боевой генерал, прошедший Афган, Чечню и кучу "горячих точек", утер холодный пот и услышал позади грустное:
- Эх... Какой парад испоганил, чугунка бестолковая. Ну, погоди у меня...
* * *
На опустевшей площади, на всякий случай оцепленной по периметру патрулями, звякнуло бутылочное стекло. В стакан полилась водка, и стариковский голос, похрипывая сильнее обычного, вывел негромко:
- Гремя огнем, сверкая блеском стали
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин,
И первый маршал в бой нас поведет...
Потом забулькало, шумный выдох и снова голос.
- Эх, "семера" ты, "семера"... Да как же я тебя брошу-то? На кого? На этих, что ли, жестянщиков криворуких? Ни в жисть не брошу.
Молчание, и снова:
- А помнишь, как в сорок третьем было? Я тебе тогда полнехонький подвесной бак трофейного спирта залил, чтобы комбат не догадался. Весело тебе было, поди, а? Знаю, весело... На вот, пять капель тебе сейчас плесну. А теперича в люк по старинке - и-эх, старость не радость - а ты вези меня уже обратно, "семера". Вези, я нынче совсем легкий стал...