Настоятель Ватанабэ Кураноскэ сидел в утреннем саду и любовался опадавшими лепестками сакуры, не уставая про себя возносить молитвы Каннон и будде Амиде. Было зябко, пела ранняя птица. Старый монах кутался в грубый плащ, на котором поблескивала холодная роса.
При всем этом попытки достичь гармонии и истинной медитации оставались безуспешными.
Настоятель Ватанабэ сознавал, что это как-то неправильно, потому что сознание непрерывно раздваивалось - в одной его половине он оставался престарелым монахом из Эдо, немощно кашляющим на низкой скамейке, зато другая половина настойчиво подсовывала ему образ какого-то заросшего густой щетиной мужчины, закутанного в странное стеганое хаори грязно-синего цвета, напоминавшее поддоспешник кавалериста и сидевшего под сосной, размера доселе Ватанабэ невиданного.
Нигде в изведанной им части страны не было таких гигантских сосен.
В волосатом кулаке мужчина, привольно раскинувшийся под сосной, сжимал прозрачный сосуд, до половины наполненный крепким сакэ. То, что это именно крепкое сакэ, настоятель отчего-то понимал без малейшего сомнения. Досадливо отмахнувшись от видения, Кураноскэ вновь забормотал молитву:
- Наму Амида буцу... Наму амида буцу!
На краткий миг он и действительно залюбовался лепестками сакуры, бело-розовым вихрем взметнувшимися к пламенеющему восходом небу. Но тут же очарование исчезло, уступив место вновь навалившемуся образу пьяного варвара под сосной. Перед глазами настоятеля все поплыло...
Виталий Кривоносов, потомственный комбайнер совхоза имени Гагарина, очнулся от того, что затекшая шея мучительно ныла. Отодрав приклеившееся к смолистому стволу сосны ухо, он приподнял голову и мутно посмотрел по сторонам. Окружающий мир был отвратителен до предела. Над головою скрипел мачтовый бор, по небу плыли серые облака. С трудом приподнявшись, Кривоносов обнаружил в руке изрядно початую бутылку водки и тупо уставился на нее, потирая жесткую недельную щетину.
Память давала сбои. Вроде бы, вчера получив зарплату, он с дружком Петром Такэдой, обрусевшим потомком японского военнопленного, отправился на берег речки. "Созерцать несозерцаемое" - как сказал Такэда, двумя краткими словами умело описав грядущую пьянку. Маленький кривоногий японец, несмотря на годы работы в совхозе, оставался большим философом. Потом была первая опустевшая бутылка, сверкнувшей рыбой отправившаяся в мутную реку. За ней последовала вторая и третья. Похоже, Петро еще бегал к Машке-самогонщице за четвертой - иначе откуда бы взялось это тошнотворное состояние?
Виталий огляделся вокруг более внимательно. Из-за куста можжевельника торчал замызганный кирзовый сапог, слегка подергивавшийся. На четвереньках Кривоносов подобрался к нему и заглянул за куст. Петр Такэда спал безмятежным японским сном.
- Вставай, узкопленочный! - хриплым голосом каркнул Виталий и дернул за сапог. Несколько секунд Такэда еще сопел во сне.
- Ах, как хороши вишни в лунном свете... - внезапно пробормотал он и, поморщившись, открыл глаза. В тот же миг Кривоносов вспомнил - точно, была четвертая бутылка! Именно в процессе ее распития Петр зачем-то поволок друга к забору совхозного вишневого сада и долго заставлял смотреть на деревья, белыми грудами высящиеся в свете луны. Когда комбайнер выразил свое недоумение, японец укоризненно помотал головой и пьяно продекламировал, подняв палец к небу: "Даже будда Амида сходит с небес, чтоб насладиться цветением сакуры". Ни хрена не поняв, Кривоносов обозвал дружка безродным космополитом и отправился на опушку соснового бора - любимое место всех местных алкашей.
Потерев щеки ладонями, Виталий крепко ругнулся. На миг ему показалось, что рядом с ним сидит не Петр с опухшим желтым лицом, а кто-то другой, кутающийся в грубый плащ, засыпанный лепестками вишни и монотонно повторяющий непонятную фразу на чужом языке.
- Наму Амида буцу... - пробормотал Кривоносов слова, оставшиеся на языке. Ерунда какая-то.
Ватанабэ Кураноскэ очнулся от внезапного забытья, вздрогнул и поднялся со скамьи, опираясь на узловатый посох, передававшийся от настоятеля к настоятелю и отполированный тысячью прикосновений до матового блеска. Солнце уже взошло. Легкий южный ветер утих, на деревьях почти не осталось нетронутых соцветий - зато весь сад, дорожки, камни и даже плащ настоятеля - все было усыпано розовыми лепестками. Еще немного старый монах постоял, тусклыми глазами глядя на солнечный диск, плывущий в легкой дымке.
Неприятное виденье таяло, стиралось в голове, постепенно превращаясь в забытое сновидение, шутку ночных демонов.
В бессчетный раз возблагодарив Каннон, настоятель Ватанабэ побрел в храм, шаркая старыми гэта по истертым плитам и отвечая на поклоны проходивших мимо собратьев.