Братья Кауфы ввалились в инсбрукский трактир шумно и весело. Балагуря, рыгая, громко хохоча над своими же шутками. Они все делали так же, вместе: выпивали, дрались, грабили людей, убивали тех, кто осмеливался оказывать им сопротивление.
- Трактирщик! Дай, блин, нам пива и пожрать!
- Не боись, старый хрен, нам есть чем заплатить...
Вскоре братья уже уплетали за обе щеки жареные свиные колбаски с капустой, обильно заливая все это густым темным пивом.
- Вот хитрая сволочь, пытался спрятать талеры в башмаке! Хоть бы в мотне или еще где...
- Ста-а-рый трюк. Когда же они что-то новое придумают? Иногда мне становится с ними просто скучно...
- Смотри, как бы они не придумали что-то новое да такое, что нам ни в жисть не разгадать!
- Я до этого не доживу, брат - помру от обжорства и... как там говорил тот священник?.. А, от пре-лю-бо-де-я-ни-я.
Тот брат Кауф, который звался Йоргом, бахнул кулаком по столу и захохотал, обдав все вокруг себя фонтаном пережеванной капусты.
- Да, не вовремя он тогда оказался на дороге!
- Для него не вовремя. Девчулькам-то ничего не приключилось - отряхнулись да пошли, а та крыса церковная так и остался болтаться на суку с разбитой рожей.
- И яйцами!
- И яйцами. Зачем священникам вообще яйца, они же ими не пользуются?!
- Это они только так говорят, что не пользуются, а когда никто не видит - шасть в окно к какой-нить вдовушке. И служек церковных тоже, говорят, того... пользуют.
- Да ну?!
- Я тебе говорю! Помнишь сына нашей соседки фрау Штофмахер? Он мне давно еще рассказывал, как наш отец Мартин его в притворе тискал.
- Ха! Прям как ты ту тетку на ярмарке, пока я ее муженьку ухи резал. Тока не в притворе, а за телегой!
- Точно! А я уже забывать начал... Не, погоди, ты меня не сбивай с мысли - зачем священникам яйца?
- Ну... Может Бог хотел, чтобы священники плодились и размножались как все, а они ослушались его воли? Иначе бы Он создавал священников без яиц.
- Или другие священники отрезали бы им при рождении. Отрезают же жиды своим детям кусок хрена в младенчестве...
- Погоди, во-о-он кто нам поможет разобраться с этим вопросом!
Грязный палец с обломанным ногтем указал в противоположный угол трактира.
Там, низко склонившись над своей скромной трапезой, спиной к братьям сидел монах в темно-коричневой рясе. Он был объемист и светловолос, тонзура была аккуратно, но не излишне выстрижена.
- Эй, монашек! Иди к нам, мы тебя покормим! Хлеб, так сказать, преломи с грешными... Ить пожрать-то ты любишь, по ряхе твоей видать. А еще - напоим, а ты с нами недостойными потреплешься, таинства свои церковные нам раскроешь, а?
- Не, отче, он хотел сказать "тайны", а не "таинства" - они-то нам в хрен не уперлись!
Братья, глядя в закаменевшую спину, обтянутую рясой, загоготали, а монах повернулся посмотреть на тех, кто так нагло и хрипло-напористо приглашает его "преломить" с ними хлеб.
- Отчего же, - проговорил он низким голосом, дернув щекой так, что длинный шрам, проходящий по виску, шевельнулся, - можно и поговорить. Только не обессудьте, я к вам со своей трапезой подсяду - пост.
Он живо сгреб в охапку миску с пшенной кашей и кружку с водой, пересек зал трактира и присел за стол братьев Кауф. Вблизи монах оказался не только дородным, но и плечистым мужчиной лет под сорок - с хитрыми глазами и недоброй улыбкой.
- А вот скажи нам, монашек, - нетерпеливо спросил его тот из братьев Кауфов, которого звали Мориц. - Зачем вашему брату, священникам, яйца? Баб жарить вам все равно запрещено, а в мудях поди у всех вас детишки пищат?
Монах добродушно улыбнулся:
- Если бы Господь Бог захотел, чтобы священники были без, как верно заметил твой брат, мудей, то они бы такими и рождались - уже от рождения безмудыми. Думаю, что даже был бы такой печальный ритуал - повивальная бабка, утирая слезы, заглядывает в лицо роженице и говорит ей: "Плачь, несчастная, у тебя священник родился!"
Братья переглянулись. Честно говоря, они были обескуражены таким подходом святого отца, ожидая потока латыни и суетливого тыканья в потолок указующим перстом.
Монах тем временем продолжал, улыбаясь все шире, но с ледяной серьезностью в голове:
- Но Господь создал священников своих как и прочих людей по образу и подобию своему и дал им священный дар - Выбор. Какой? Я поясню. Это Выбор жить, почитая Бога и спастись - и выбор отвернуться от Господа. Священник может в любой момент разорвать этот священный договор и уйти в мир, чтобы начать сполна пользоваться тем, с чего мы начали разговор. Но даже и блудливый вор и убийца может разрушить свой греховный жизненный уклад и потратить остаток жизни на вымаливание прощения у Отца своего небесного за то, что предал его.
- Что-то я запутался, - ковыряя в носу, прервал монаха Йорг Кауф. - А чего там про яйца-то?
- Ах, да, про яйца. Вот смотри, человече, вижу за поясом у тебя нож. У тебя всегда - слышишь, всегда! - есть выбор: воткнуть этот нож в сосиску на хлебе или в тело человеческое, нарушив тем Божью заповедь. Так и у служителей Господа есть выбор: втыкать или не втыкать, хотя инструмент всегда под рукой.
И монах для убедительности ткнул пальцем вниз, указав на настоящее местонахождение своего "инструмента".
- Ты знаешь, - продолжил он. - Намного проще соблюдать целибат скопцом, нежли полноценным мужчиной.
Тут братья запротестовали:
- Полноценным мужчиной? Это ты-то?! Херня! Да что вообще в жизни видел, монашек?! Холодные монастырские стены, грязные дороги, затхлые кельи. Разве это жизнь?!
- Я ж не родился монахом! - засмеялся тот. - А к церковному братству присоединился по своей воле и в уже в довольно зрелом возрасте. А до того жизнь моя была наполнена радостями, горестями, и, не побоюсь этого слова, приключениями.
Но братьев, уже изрядно принявших внутрь пива, это не убедило. Они стали наперебой орать на монаха, пытаясь убедить его, что жизнь разбойника и гуляки - единственно правильный и достойный образ жизни, что бы там ни было понаписано в этих поповских сказочках про доброго бога.
Наконец выведенный из себя Йорг перегнулся через стол и сграбастал монаха за рясу, а Мориц, ощерившись, стал шарить вокруг себя в поисках чего-нибудь тяжелого.
Спокойно, даже как-то лениво, словно готовясь перекреститься, святой отец поднял свою, к тому времени уже дочиста выскобленную оловянную миску ко лбу. Озабоченно поглядел на нее и всей тяжестью ударил ребром миски Йорга в правый висок. Тот едва хрипнул, хрустнула кость, и разбойник бездыханно рухнул лицом на стол, влипнув щекой в остатки капусты.
Увидев это Мориц зарычал, и, сметая со стола глиняные кружки, ринулся на монаха. Тот немного посторонился - совсем чуть-чуть, не мешая тяжелому телу пролететь мимо. Вдогонку тяжелая ладонь опустилась на затылок захлебывающегося яростью Кауфа-младшего, изменив направленье рывка. Со всего маху Мориц ударился головой о толстенный дубовый столб, поддерживающий закопченную крышу трактира. И замер, пару раз дернувшись и безвольно свесив жилистые руки. Забулькала кровь.
Кованый гвоздь, на котором висели их с Йоргом котомки, вошел Морицу ровно между глаз.
Подхватив свою суму, светловолосый монах многозначительно кивнул трактирщику и вышел на улицу.
Огибая лужи, он свернул в проулок и, подбирая рясу, добрался до крыльца страноприимного дома. Грохоча башмаками, поднялся по лестнице на второй этаж и вошел в убогую комнатушку под самой крышей. Там на грубо сколоченной кровати, застеленной бедным соломенным тюфяком, настороженно приподнявшись на локте, лежал другой монах - лысый и худощавый, с тяжелым взглядом серых глаз. У этого была окровавленная повязка на правом предплечье, а левую руку он держал глубоко под подушкой.
Заперев дверь на щеколду, первый монах повернулся к нему
- Я нашел этих еретиков Кауфов, брат Генрих.
- И? - быстро спросил лысый, опуская голову на подушку.
- Завтра сможем выехать в Нюренберг. Как твоя рука?
- Спасибо, брат. К Нюренбергу я буду в полном порядке.