Ровно в три часа пополудни, жарким июльским днём лета от рождества Господня 1999, выйдя из помпезных бронзовых дверей своего родного министерства Иван Петрович Коромыслов вдруг понял, что он сошёл с ума. Остановившись с налёту на трейтей ступеньке сбегающий вниз широкой мраморной лесницы, и выронив на исходящий совершенно нечеловеческим жаром асвалт мостовой свою заношеную кожаную папку он тупо, и с какой-то совершенно тихой и уплывающей в бессознательность обречённостью наблюдал свою вот уже два года как покойную, и казалось бы столь надёжно зарытую на городском кладбище тёщу Агафену Меркуловну Доцык, которая, в это время, с совершенно независиым видом и какой-то абсолютно нейвойственной ей деловой и рыскающей походкой стремительно подрезала ему путь по касательной линии, лишь слегка косясь правым глазом на закаменевшего на ступенях казённой помпезной лестницы своего незадачливого зятя, и рамахивая на ходу ярко-красной, аж пылающей совершенно багровым пламенем авоськой, в которой мерно перекатывались какие-то, скорее овальные, нежели округлые предметы, также густо лоснившиеся липкой алой суковицей, даже издали весьма похожей на сгустки застывающей крови. Срезав острый угол, и не приостановившись ни на секундочку, Агафена Меркуловна зыркнула молодо и хищно на Ивана Петровича, цыкнула злобно и отрывисто, как плюнула, прямо ему в физиономию, и побежала, дробно стуча подковками своих затянутых глухих башмаков, еле выглядывающих испод иссиня-лиловой, с чёрным же отливом юбки, поверх которой багровым парусом билась на несуществующем ветру толстого красного бархата кофта.
Ошеломлённый столь неожиданным поворотом судьбы скромный, и с настоящего мгновения, увы, уже бывший служащий незалежной украинской державы, он же - бывший бугхалтер статистического отдела, дёрнулся неловко сначала налево, потом направо, затем качнулся вперёд, слетел с последней ступеньки, выгнувшись дугой и едва не грохнувшись на свою растерзанную уже ногами прохожих по тротуару папку, невероятным финтом (так что аж треснуло у него что-то в районе подбрюшника) выпрямился, вывернулся, загнул вправо, и, сообразив, что сумашедшему регулярное питание всё равно уже необазательная роскошь, решил, пожетвовав своим так и не начатым обедом, последовать за удаляющимся стремительно от него по Крещатику призраком столь давно уже позабытой им тёщи, в надежде выяснить как возможную степень и глубину своего сдвига по фазе, так и, если повезёт, попробовать, как нибуть вывихнуться умом своим бедным обратно, и вернуться вновь в лоно утерянного им родного министерства вполне функционально способным, совершенно заурядным и общественно безопасным служащим рутинного конституционного порядка молодого украинского государства.
Невзирая на то, что кровь горячо била в висках его, и в ушах его также слегка шумело, невзирая на некоторое потемнение в глазах, горячечный пот, заливающий веки, дрожь в коленях, и спазматическую задушливость, хватающую его время ото времени за самое яблочко, Иван Петрович всё же ломанулся отчаянно вперёд, расталкивая и сбивая с ног зазевавшихся праздых гуляк, но не очень уж огорчаясь по этому поводу (ибо с сумашедшего - какой там и спрос!), в напряжённейшей попытке не упустить призрака усопшей своей полуродственницы из виду. Впрочем, призак незабвенного члена его маленького семейного коллектива и сам вдруг остановился как вкопанный, развернулся круто на сто восемдесят градусов, упорся крепко башмаками своими в раскалённый асвальт, уставился на него совершенно в упор, так что бедный бывший бухгалтер даже слегка сбился со своего нервического широкого шага, споткнулся, потерялся, заперебирал ногами, и едва не налетел на покойницу, избежав столкновения с нею лишь в самый последний момент, и совершенно титаническим и надрывным услилием. Тем не менее, очутившись с тёщей своею почти что лицом к лицу, он протянул как-то инстинктивно вперёд правую руку свою и буквально наткнулся вытянутыми пальщами дрожащей и оплывающей потом ладони её округлой левой груди, убедившись, с облегчением, что та у тёщи холодна и тверда как камень. После чего он немедленно получил по своей левой щеке невероятно оглушительную и пылающую оплеуху, и отлетел в сторону, так и не успев сообразить, какой же температуры была карающая длань.
И что это вы Агафена Меркуловна руки свои распускаете, - выдохнул он одновременно с тяжёлым пыхом своего перехваченного судоргой дыхания, решив, что чем банальнее и стереотипнее будет начало их раговора, тем меньше вероятности будет у него сдвинуться по фазе своего безумия ещё дальше.
Тёща ответсвовала ему гневным и злобным взглядом, махнула возмущённо своей авоськой, в которой иван Пертовичь теперь разглядел уже абсолютно отчётливо три свежесрезанные головы, коротковолосые и дико бородатые, отчаянно перемазанные свернувшейся уже почти окончательно кровью. Затем она выкатила свои глащищи, так что они стали круглыми, жёлтыми и аж искрящимися, как у кошки в тёмном проулке зимою, и гаркнула, в столь свойственной ей ранее унтер-офицерской манере:
Сами вы хороши, отродье чёртово, крыса канцелярская!!!
После чего она снова цыкнула, ещё более презрительно, чем там, на ступенях министерства, и вдруг залилсь диким, совершенно звериным воем, переходящим, время ото времени в короткое и урожающее рычание.
Но Агафена Меркуловна,- совсем уж стушевался от этого неожиданного воя Иван Петрович ,- Но Агафена Меркуловна, как же так, сколько лет, сколько зим...
Ты чего меня лапаешь, нет, ты скажи, ты чего меня лапаешь, вонючка ты кухонная!!! - продолжала рычать на него озлобившаяся до дикости тёща, не переставая махать своей ужасающей авоськой, так что несколько капель крови, сорвавшись с неё, ударили и без того трясущегося как в лихорадке бугхалтера прямо в лицо.
Глубокоуважаемая Агафена Меркуловна,- начал частить с возышением тона по мере нарастания фразы совершенно ополоумневший бухгалтер,- учитыва торжественный момент нашей столь неожиданной встречи, можно сказать не перекрестье миров и фантомов (да-с фантомов, и кто-то из нас ещё тот фантом,- мелькнуло у него на пересечении соображалки с говорилкой в каком-то заклинившем перекрестьи средней мозговой извилины), да-с, именно фантомов, я хочу сказать, так вот в такой момент, можно добавть, в такую минуту, когда вся наша предыдушая жизнь должна бы встретится и улыбнуться, то есть я хочу сказать - забвение и обиды, да-с обиды, и кто старое помянёт (он покосился на авоську), ну, в общем, замнём для ясности... Я хочу сказать, что в такую минуту обмен личным опытом на самом высоком уровне...
Да, зятёк, ты как был кретином, так им и остался,- язвительно гаркнула на него тёщя, - ну и что ещё родит твоя стоеросовая голвушка в настоящий момент?
Нет, ну что же,- засмущался затёк,- учитывая временное умопомрачение на почве жары и квартального отчёта... Я полагаю, так как мне всё равно, а вам и подавно... В общем, переходя на нейтральную почву...
Вокруг них начала потихоньку смыкаться толпа. Праздные, разомлевшие от жары пижоны, выгуливаемые б...ди, бездомные собаки с высунутыми красными дымящимися языками, праздношатающиеся подростки, пыльные и вонючие бомжи, чиновники, сбившиеся с деловой рыси, разносчики, лоточники, карманники и бандюки на выходе, пышушие дорогим коньячным перегаром, густо настояным на явно левой сивухе, все они, отвалив нижние челюсти и растопырив гляделки зачесались, затёрлись друг о друга спинами и боками, на какое-то мнгновение совершенно выскочив из ритма своей повседневной шелухи, называемой у них, почему-то, жизнью, и сомкнулись, тесыми рядами вокруг истерзанного и уже изрядно растерзанного бухгалтера.
Парень, ты чё?.. Ты с кем это базаришь, там?.. Вытянулась из толпы явно рекетирская морда.
Ага, и всё таки я сошёл с ума, - с облегчением подумал Иван Петрович. Нет, что ни говори, а поехать крышей, это, всё же, куда как лучшая перспектива, чем встреча с неожиданно воскресшей тёщей, пусть даже и в жаркий июдльский подень!
Нет, раз они её не видят, заначит это только моё больное воображение,- с нарастающей радостью зашёлся внутри себя Иван Петрович, и радосто гаркнул, так что на противоположной сторне улицы со скульптуры ителлигета с кульманом свалился на тротуар разбуженный его воплем совершенно разомлевший от невиданной жары сизый голубь.
Братцы, родные, я с ума сошёл! Братва, крыша у меня поехала!-Заливающимся от радости голосом сообщил он окружающим,- родные, стукните в неотложку хто-нибуть, человек ведь погибает, позвоните в 03!
Псих!- Выдохнул радостно заключение солиный, очкастый, в костюме, и с пухлым кожанным портфелем.