--
Анатолий Михайлович! - в кабинет Натана ворвался Зорин. - На нас "казанские" наехали!
Зорин работал на Южном кладбище в Петербурге, числился землекопом. Натан поднял голову, посмотрел на перепуганного Зорина.
--
Ты, что, Николай Петрович, белены объелся?
--
Какие "белены"!? Пришли "казанцы", требуют сорок процентов с каждого, говорят, что теперь начальником на Южном их человек.
Сфера ритуальных услуг - это золотое дно, ни с чем несравнимый мир со своими доходами, традициями, неписаными законами... Натан руководил этим миром из своего шикарного кабинета, не допускал чужих, контролировал доходы...Слишком много сил он потратил на то, чтобы "похоронка" была под ним, чтобы приносила деньги, исправно платила налоги, чтобы не было нареканий на эту сферу бизнеса ни со стороны властей, ни со стороны жителей Петербурга, ни со стороны криминальных структур. И вдруг какие-то отморозки...
--
Ты ничего не перепутал?
--
Анатолий Михайлович, я отвечаю за базар!
--
Сколько раз я тебе говорил, оставь свой зоновский блатняк. Мы все-таки в Смольном, а не в крытке. Ты ж пединститут закончил. Рассказывай по порядку.
--
Нечего рассказывать. Январского уволили, а мы при нем, как сыр в масле катались. За что уволили?! Он, что, мало отстегивал? А сегодня приперлись "стриженые", требуют долю... Говорят, что распоряжение о назначении какого-то Петрова согласовано со Смольным. Что за дела, Михалыч?! Наши решили объединиться с другими кладбищенскими, и завтра выйти на демонстрацию, - Зорин уже успокоился, сел в кресло, налил себе воды. - Толик, а водочки нету?
--
Возьми сам, - задумчиво сказал Натан. Информация о том, что директора СПБО (Специализированное предприятие бытового обслуживания) Владимира Январского уволили без его ведома, наводила на неприятные мысли. Он снял трубку прямого телефона связи с мэром. - Алло! Анатолий Александрович, это Гринберг. Что у нас происходит на кладбищах? Почему я не в курсе?
Он долго слушал, кусая губы, пальцы, сжимающие трубку, побелели от напряжения, перед глазами поплыл туман...
--
Эй, Толик, Толик, - откуда-то издалека донесся взволнованный голос Зорина, - что с тобой?
--
Ничего, ничего, - Натан опустил трубку на рычаг. - Что-то сердце защемило.
На самом деле, это было не сердце. Это было преддверие приступа эпилепсии. С ним бывало такое, когда он начинал сильно волноваться. Натан не боялся приступа. Скорее наоборот, как это ни странно, но в те несколько секунд перед приступом, когда мир становился выпуклым и объемным, когда столб голубого цвета опускался ему на макушку, в голову приходили самые неожиданные решения.
--
Значит так, Зорин, - Натан уже окончательно пришел в себя. - Свяжись с Коноплевым, Лариным и Малышевым, пусть ко мне зайдут, и забей стрелку с "казанскими". Будем решать вопрос.
Зорин быстро исчез из кабинета. Натан задумался. Интересно, кто это решил поднять на него руку? Кто осмелился залезть в его карман? Чурилов, зам.мэра по делам молодежи? Вряд ли. Больно хлипок. Лукошников? Этот должен быть благодарен Натану, он сидит в Смольном, пока Натан этого хочет. Хотя благодарность - мерзкое чувство. Человек, который должен испытывать благодарность к другому человеку, в конце концов, начинает его ненавидеть. Может быть, это Мезенцев из комиссии по правам человека? Говорят, у него большие связи в преступном мире. Но ведь, вполне возможно, что все происходит с ведома Собчака? Как он там ему сказал: "Занимайтесь своим делом. Не лезьте в чужую епархию!". Интересно, чья же это епархия, как не его?! Или Собчак совсем зарвался? Мало того, что всю свою семью обеспечивает дачами, виллами и квартирами, так он еще умудрился объединить два совершенно разных района в один! Лучшие курорты ленинградской области - Зеленогорск и Сестрорецк! И все только для того, чтобы было легче пробивать дорогостоящие участки. Да еще и главой администрации этого, нового, Курортного района, посадил вора, на котором пробы ставить негде, своего друга - Козырева. Конечно, это не его, Натана, дело, но когда-нибудь Собчак погорит на этом. И если он решил запустить свою руку в "похоронку", значит, без совета со стороны не обошлось. Но при чем здесь "казанские"?
Раздался звонок на прямой телефон. Этот номер знали немногие, самые избранные.
--
Толик, беда! - Зорин даже заикался от волнения. - Ларина час назад убили! А Малышев исчез! Что делать?
Натан выругался про себя. На людях он никогда не матерился. Быстро ребята работают, круто взялись за дело. Что же это происходит?
--
Спокойно, Николай Петрович, не суетись. Коноплев где?
--
Я уже передал ему. Он к тебе едет.
Владислав Коноплев, некоронованный король Южного кладбища, приехал через полчаса.
--
Что происходит, Владик? - спросил его Натан. - Ты можешь хоть что-нибудь объяснить?
--
Кажется, могу, - спокойно сказал Коноплев. - Январский не захотел делиться бюджетными деньгами, даже когда его предупредили, что он поступает нехорошо. Но Январский не внял. Его и уволили.
--
Почему я не в курсе?
--
Анатолий Михайлович, вы же в больнице лежали в это время. А Лукошников, считая, что вы пробудете там долго, решил прибрать "похоронку" к рукам. Заодно и бюджетные средства. Самое интересное, что Собчак дал ему "зеленый свет" на это. Но Лукошников деньги не получил. Они еще не успели прокрутиться через наши кооперативы.
Натану все стало ясно. Значит, это все-таки Лукошников. Ах, падла! Он молиться должен на Натана, а он...
--
Ларина тоже Лукошников? - глухо спросил Натан. - Откуда взялись "казанские"?
--
Тут странная история, Анатолий Михайлович, - Коноплев почесал подбородок, - я думаю, что Мезенцев приложил к этому руку. Подумай сам, - он даже не заметил, как перешел на "ты", - Ларин после ухода Январского, остается временно исполняющим обязанности директора. Ты лежишь в больнице, неизвестно когда выйдешь, а на него давит Лукошников. Ларин и подчиниться боится, и не подчинятся - боязно. А если ты из больницы все-таки выпишешься, и узнаешь, что он без твоего разрешения деньгами распорядился, то ты Ларина с говном смешаешь. Вот он, дурачок, и побежал к Мезенцеву. Тот, похоже, сразу просек, в чем дело и какие барыши это сулит. Мезенцев обратился к Артуру Валееву, тот возглавляет "казанских". Они в хороших отношениях, Мезенцев год назад помог Валееву выйти по амнистии. И вот Смольный назначает директором кладбища Александра Петрова, который никогда не работал в нашей структуре, и вообще, темная лошадка, но зато является другом и Артура Валеева, и Мезенцева. А дальше все просто. Ларина убирают, а Малышев, понимая, что будет следующим, пускается в бега. А тебя, Анатолий Михайлович, просто не успели предупредить. Слишком быстро все закрутилось. Да и ты только первый день на работе.
--
Все ясно, Владик, - Натан мрачно смотрел перед собой. - Я сказал Зорину, чтобы он забил стрелку с "казанскими", ты свяжись с Грузином, пусть тоже будет там, остальным я сам позвоню.
Натан еще не знал, что начался слом с таким трудом выстроенной им структуры. Но он почувствовал, что все идет не так, как было задумано. Крепкие связи между "кладбищенскими" и чиновниками всех уровней зародились еще в советское время. Никто не имел права безнаказанно посягать на это, поистине, золотое дно. И как бы не называли, что бы ни говорили про работников кладбищ, свалить эту "мафию" никому было не под силу. С приходом к власти Горбачева и разрешением свободного предпринимательства, влияние и доходы "трупняков" увеличились во много раз. Другое дело, что работники одного кладбища стали поглядывать на другие, желая и их прибрать к рукам. На них стали наезжать различные группировки, предлагая "крышу" и требуя процент от доходов. Натан первым попытался наладить отношения между "кладбищенскими" и криминалом. Надо заметить, что ему это удалось. Несмотря на войну между группировками, огромное количество убитых, искалеченных, закопанных заживо на тех же самых кладбищах. Ни для кого не было секретом, что сам Натан в этой борьбе опирался на "авторитетов", воров в законе, "королей" старого мира. Он и сейчас позвонил Секе.
--
Сека, у нас проблемы. Надо решать.
--
Что предлагаешь? - голос авторитета, слегка скрипучий, звучал равнодушно, но Натан знал, что это равнодушие напускное. Сека, похоже, был в курсе происходящего.
--
Нужно стрелку забивать. Я уже отдал распоряжение.
--
Что от меня требуется?
--
Собери всех наших воров. "Казанские" не остановятся. "Похоронка" только первый шаг. Или ты хочешь отдать им весь Питер?
--
Я понял. Но ты не можешь присутствовать на стрелке. Ты не вор.
--
Сека, я думаю, ты знаешь, что надо делать.
--
Хорошо. Договорились.
"Стрелка" между "казанскими" и "питерскими" авторитетами состоялась через неделю после убийства Ларина. Натан на ней не был, и, сидя в своем кабинете, с нетерпением ждал звонка от Секи. Он позвонил поздно ночью.
--
Вот что, Натан, - как всегда бесцветно сказал Сека, - хочешь, не хочешь, а с ними придется поделиться. Мы все подсчитали, прикинули и договорились. Коноплев будет "смотрящим".
--
Надеюсь, ты все сделал правильно, - устало проговорил Натан. Он не ожидал, что "питерские" так легко пойдут на уступки. - Но помяни мое слово, добром это не кончится.
Натан как в воду глядел. Уже через несколько дней Коноплева попытались убить. Но только ранили. И тогда он обратился за защитой к "кавказцам". Но это привело всего лишь к противостоянию двух крупнейших группировок: "казанской" и "кавказской". Александр Петров, поставленный директором кладбища, быстро разглядел огромные возможности левых заработков, и стал, ничтоже сумняшеся, класть деньги себе в карман, ничего не отдавая в общак. Натан пытался его предостеречь, но тот только отмахнулся.
--
Анатолий Михайлович, вы уже никто, а за мной - и "казанские", и "чечены", - сказал он.
Через три месяца его пристрелили. Еще через месяц убрали Артура Валеева. Натан не мог понять, что происходит. Он перестал влиять на ситуацию и чувствовал, что мало того, что власть уходит из его рук, но еще и кольцо вокруг него сжимается. Лукошников, который теперь стал заместителем мэра, натравил на Натана РУОП, УБОП, и даже авторитеты стали косо поглядывать на него.
Натан чувствовал, что из России надо уезжать. Особенно, если учесть, что общак украинской братвы, который он в свое время прикарманил, не найден до сих пор, и подозрения с него не сняты, его могут "пришить" в любой момент. И не только его. У Натана семья, и если захотят наехать на него, то, в первую очередь, начнут с жены и детей.
--
Камера 14.
(Израиль. Несколько лет спустя).
Было дело, схлестнулся Натан с Быком. Хотя до этого вполне мирно уживались. Но Бык все границы перешел. Не по правилам мужика в "спички" проиграл. Не нужно было этого делать. Человек все-таки. Впрочем, то, что проиграл, как раз неудивительно. Что еще в этой “хате” делать? День сидишь, неделю, две, три... год... Развлечений нет, лица одни и те же...Суд все время переносится, то адвокат не пришел, то еще смешнее, - дело “посеяли”, то судья в отпуске, то всеобщая израильская забастовка...Надоело до смерти! Все переговорено, все истории рассказаны...Сидишь, в черные зубы соседа смотришь и думаешь, чего бы еще такого придумать? То ли покемарить, то ли с сидельником бучу затеять, то ли с вертухаем поругаться за то, что "коку" не притащил или бабу не привел...Скучно, сил нет! А тот, кто думает, что в израильской тюрьме ничего нельзя купить, глубоко ошибается. Были бы деньги. Хотя, "избранные", вроде Григория Лернера, в таком дерьме сидят, что врагу не позавидуешь!
А этот, Коля, которого проиграли, неплохой, между прочим, мужик был. Чувствовалось, правда, в нем что-то слабое, размазанность какая-то, что ли... Он, наверное, и на воле был такой же. Хотя черт его знает, каким он на воле был. Говорил, что главным инженером где-то в Молдавии работал. А что у нормального советского главного инженера может получиться в этой стране? Бывают, конечно, исключения. Например, бывший мент становится главным редактором, или полковник спецназа - хозяином забегаловки, или уголовник - депутатом мэрии. А вот Коля никак работу не мог себе найти. В Израиле трудно с этим. И на стройке пахал, и в ресторане полы мыл, и на бензоколонке, и дворником.... Однажды он напился, душа не выдержала. С кем не бывает?! Что уж потом произошло на самом деле, сказать сложно. То ли он поднял руку на жену, то ли она на него...Но в полицию попал именно он. Короче, обычный "кухонный боец". В израильских тюрьмах каждый третий, а то и второй, "кухонный боец". В этой стране дети и женщины самый защищаемый контингент. Впрочем, чаще всего прав тот, кто первым добежит
до полиции, а впоследствии, все зависит от того, с какой ноги встанет судья. Ему-то, судье, в тюрьме не сидеть!
Короче, не было Коле места в камере. Не мог он найти общий язык. Все время чего-то боялся, будто его каждую минуту могли избить, изнасиловать, засунуть в задницу швабру, отправить в "петухи"... Тюрьма - вещь жестокая, неважно какая - израильская или российская. Как себя поставишь, так тебя и ценить будут. В каком-то смысле, тюрьма даже справедливее, чем, то общество, которое на воле осталось. Насильников, педерастов, педофилов тюрьма не жалует. Если уж "садиться", так по крупному. По крайней мере, уважать будут.
К сожалению, не понял Коля самого главного закона: не верь, не бойся, не проси. Не "крысятничай", делись передачей, и ни в коем случае не зови на помощь вертухаев. Хуже будет! Не хочешь о себе говорить, - молчи! Не хочешь спать возле параши - не ной!
Не понял этого Коля, не внял. Уже на второй день орать начал. И было бы с чего! Ну спросил бы, чьи сигареты. Любой бы дал. Зачем же без спросу брать? Так ведь нет! Хорошо еще, что "опустить" не успели. А то у Быка, похоже, конец зачесался. "Хата" переполнена. Конечно, не питерские "Кресты", и не Бутырка... Но все-таки... На четыре шконки девять человек. Здесь любая ссора - развлечение. Возмущался, в основном, Бык. Сам себя заводил. Остальные молчали, не вмешивались. Ждали, чем закончится. Хотя, чего там ждать, и так все ясно. Закон есть закон, против него не попрешь! Пока разбирались, в камеру вошел Дядя Борух.
Дядя Борух (Борис Камянов) - старый вор. Сидел еще в Союзе. За кражи, взломы, сейфы щелкал, как семечки...Короче, "медвежатник", элита! Как он оказался в Израиле, зачем, почему?.. Одному Богу известно. Судя по всему, уже с первой отсидки в колонии для несовершеннолетних он оказался в ярых "отрицалах". Чувствовался в нем характер. Иначе бы он не стал тем, кем стал. Вор Дядя Борух был не по слову, а по призванию и по признанию "законников". Есть такие люди. Кем бы они ни были, ворами или профессорами, они пользуются огромным уважением. Есть, как говорится, "честные воры" и "честные менты", все остальные, которые рядом, так, шваль подзаборная.
Никто не смел ослушаться Дядю Боруха, всесильного вора, даже израильские полицейские. Когда в израильских КПЗ, будь то Беэр-Шева, Ашкелон или Хайфа, стало невозможно жить от жары и холода, он заставил поставить кондиционеры. Дядя Борух всегда отстаивал как интересы воровской элиты, так и последнего из "обиженных". Властью он обладал куда большей, чем любой из израильских президентов. Одного его слова, движения бровей бывало достаточно, чтобы провинившегося изметелили до смерти. Он был справедлив и не знал компромиссов. Дядя Борух никогда не вмешивался в дела кланов, будь то "марокканцы", "эфиопы" или "кавказские"...Но его часто просили выступить в качестве третейского судьи. Он пользовался непререкаемым авторитетом.
--
Что здесь случилось? - спросил Дядя Борух низким, хриплым голосом. Таким голосом мог говорить ротный, прошедший Афганистан, Чечню или Ливан. Как будто в горле навсегда остался раскаленный солнцем песок. - Вы что, забыли, где находитесь?!
--
Все нормально,- проблеял Бык, вжавшись в угол.
--
Эх, пацаны, пацаны... Что вы творите? Я вас предупреждал: в клочья разорву!
Сказано было тихо, вроде бы скучно, но от этого становилось еще страшнее. Будто лезвие к горлу приставили.
--
А тебе, парень, я вот что скажу,- продолжал Дядя Борух. - Жить будешь. Как - это вопрос. "Крысятничество" на первый раз прощаю. Но расплатиться ты должен.
А наутро схлестнулся Натан с Быком. Никто не имеет права ставить на человека, тем более уже прощенного. Бык был вспыльчив, сидел не один раз, что позволяло ему считать себя чуть ли не козырным. Правда, сидел он все больше по бытовухе, как "кухонный боец". То по пьянке кому-нибудь рожу начистит, то сожительницу изобьет... В свое время Бык закончил минский пединститут и даже успел поработать в провинции учителем истории. Но в Израиле стал постоянным клиентом полиции, КПЗ, тюрьмы... Охранники хоть и не уважали его, но относились как к старому знакомому. "Вай, вай, - говорил ему Горкадзе, тбилисский еврей, пять лет отработавший в тюрьме "Эшель", а теперь пребывающий охранником в КПЗ Беэр-Шевы, - как же так? Опять ты здэсь? Нэ живется тэбэ тихо".
Сергей Быков действительно воспринимал каждую очередную отсидку совершенно спокойно, без эмоций. Как маленькую неприятность, которую надо пережить.
Был он небольшого роста, рано облысевший, худощавый, никакими особыми талантами не блистал, зато обладал непомерным честолюбием. Этакий наполеончик. Чуть что, сразу лез в драку. Правда, делал он это всегда с оглядкой. Никогда не "выпендривался" на тех, кто сильнее физически. Самым большим удовольствием для него, или, как говорил сам Бык - "смаком", было поиздеваться, унизить, особенно, новичков. Очень он любил камерную "прописку". Пока не нарвался на неприятности. Неприятность звали Игорь Шульман.
Игорь появился в камере неделю назад. Вошел, нервно озираясь, потер глаза, привыкая к полумраку...Чувствовалось, что это не его стихия. Но страха в глазах не было. Скорее, любопытство. Был он высок, худ, сутул, лицо вытянутое, чисто выбритое... Все время искал место своим длинным рукам. То в карманы засунет, то подбородок начнет чесать, то затылок...
--
Привет, мужики, - сказал он.
--
Какие мы тебе мужики! - сразу же взъелся Бык. - Ты бы нас еще "козлами" обозвал. Ты кто такой? Откуда взялся? Делай предъяву!
--
Ша, гнида. Фасон держать не умеешь, а туда же... "Предъяву" ему!
Вся камера уставилась на новенького. Такого еще не бывало. А он как-то мгновенно успокоился, сел на нижнюю койку, огляделся...
--
Меня зовут Игорь Шульман. Слыхал, наверное? - обратился он к Быку. - За что закрыли, пока не знаю. Допрос был, но я так ничего и не понял. Какая-то курва жалобу накатала. Бэседер, разберемся. - Он немного помолчал, потом спросил, кивая на Быкова: - А этот пидор, случаем, не дырявый? А то уж больно похож...
--
Не-ет, - протянул, позевывая, Боря Спиногрыз. - Он по жизни такой, трахнутый. А вон тот, - он показал в угол, где сидел на корточках Миша Дорман, - да. Но за дело. В Ашкелоне пацанят имел. Еще и на видео их снимал, падла.
--
Эй ты, - Шульман поманил Быка пальцем, - здесь будет моя шконка. Понял? И чтоб тебя рядом со мной не стояло. Если не хочешь узнать, что такое "эскимо".
Странно, но Бык промолчал. Обиду, однако, затаил. Мало того, что Дядя Борух его сегодня ночью без развлечения оставил, мало того, что с Натаном сцепился, так еще этот новенький права качает! Ничего, отольются кошке мышкины слезки.
На своей койке заворочался Сашка Евреин. Вот интереснейшая личность. Хоть и Евреин, а чистокровный русак. Посадили за подделку документов. Правда, Сашка говорит, что он ни при чем. Какая-то девица в министерстве прочитала фамилию, и написала ему в теудат-зеуте "иудей". Хотя, кто его знает, может он ее обольстил, а теперь сдавать не хочет. На воле у него осталась жена, которая постоянно таскала ему передачи, и самое главное, сигареты и телефонные карточки. На сигареты все, что хочешь обменять можно, а уж за телефонный звонок должника можно и на "кол" посадить.
--
Ужина еще не было? - хриплым со сна голосом спросил Сашка.
--
Не было, - отозвался из своего угла Миша Дорман по кличке Дора.
--
Эй, Саня, ты чего ночью делать будешь? Весь день проспал, - Шульман отбросил старую газету.
--
Зато рож ваших поганых не вижу. А ночью я представляю себе зеленый лес и голубое небо, тропинку между деревьев...
--
И голую голубую бабу, - засмеялся Бык.
--
А ты, Бык, вообще, молчи. Тебе слово не давали, - Игорь пристально посмотрел на Сергея. - Или тебе Натан мало вломил? Так я добавлю. И Дядя Борух не поможет.
--
Я эту тропинку из детства помню, - Саня прикурил сигарету. - Мне года два было, а я помню.
--
В этом дерьме все, что угодно вспомнишь. Даже самого себя, обмотанного пуповиной, - Натан сплюнул на пол.
Шульман хотел было сказать, что в "хате" не сорят, а плевок - это вообще оскорбление уважаемому обществу, но тут загремел замок.
--
Эй, вы, куда ведете? - заорал Бык, - И так переполнено! Дышать нечем!
--
Потерпишь, - ответил охранник Горкадзе. - Завтра кого-нибудь в Офаким переведем. Или в Нетивот.
--
Обрадовал, блин! Сам, наверное, не хочешь туда.
--
Мне- то что? Я человек подневольный, военный.
Камеры предварительного заключения (или "маацар" на иврите) и в Офакиме, и в Нетивоте славились своей перенаселенностью, духотой и дурным отношением начальства и охраны к заключенным. В Беэр-Шеве, по сравнению с другими, КПЗ считался одним из лучших, самым уютным, если, конечно, в такой ситуации может идти речь об уюте. А уж по сравнению с российскими, здесь вообще курорт. Так говорил Дядя Борух. А он знал, что говорил. Насмотрелся за свою жизнь. В камере было два помещения. В одном туалет с душем, в другом, соответственно, спальные места. Нельзя сказать, чтобы было очень просторно, но те, кто приходил из других мест, утверждали, что здесь намного лучше.
--
Всё, принимайте новичка, - Горкадзе ввел в камеру парня. Тот держал под мышкой матрац. На вид ему было лет тридцать - тридцать пять. Невысокого роста, длинные волосы, борода, одет в джинсу...
Парень оглядывался, искал, куда бы положить матрац. Но место было только возле Доры. Он кинул матрац рядом с ним.
--
Ты кто? - спросил Шульман. - Постой, постой, что-то мне твое лицо знакомо. Ба! Так это ж Евгений Черной, журналист. Я твои фотографии в газете видел. Ты-то как сюда попал? За что? Садись сюда, со мной.
Журналист присел на койку. Зажал руки между коленями.
--
Честно говоря, понятия не имею. Мне позвонили из полиции, сказали, чтоб я пришел, что какая-то жалоба на меня, нужно проверить...Я, как нормальный человек, пришел, а меня в наручники...И понеслось! Тут тебе и шантаж, и угроза убийства, и связь с криминалом, и черт знает что еще! Я уж и не помню толком.
--
Да-а, - протянул Игорь, - влип ты по самые яйца. Если полиция вцепилась, так просто не отвертишься. И что, ты хочешь сказать, что ни в чем не виноват?
--
Ну знаешь, было бы желание, а компромат на любого можно найти. Что же теперь делать?
--
Ждать. Кто у тебя адвокат?
--
Нет у меня адвоката.
--
Значит, дадут бесплатного. Правда, здесь и платные адвокаты - дерьмо. Не переживай, судя по всему, влепят тебе года три. Ну, ладно. Где ж тебе пристроиться? - Шульман оглядел переполненную камеру. Остановил взгляд на Мише. - Слышь, Дора, дуй в душевую. Будешь возле параши спать.
--
А почему я? - заныл Дорман. - Пусть новенький туда идет.
--
Дора, ты никак головой поехал? Права вздумал качать! - Натан недоуменно повертел головой. - С ним здесь, как с человеком обращаются, а он...Хочешь, чтоб мы тебя "марокканцам" отдали? Смотри, у нас не застоится. Они любят таких, как ты. Будешь им не только трусы стирать, но и задницу подставлять. Хочешь?
Дорман молча свернул свой матрац и скрылся в душевой. Оттуда донеслось его недовольное ворчание. Евгений бросил свои вещи на освободившееся место. Рядом лежал смуглый парень, все время смотрел в потолок, будто хотел в нем дырку сделать. Его смуглость была не природная, скорее всего, обгорел на жарком израильском солнце.
--
Не обращай на него внимания, - сказал Натан. - Он румын, не понимает ни хрена, ни на иврите, ни по-русски.
--
За что же его сюда?
--
Неизвестно. Может, нелегал, а может, и пришил кого-нибудь. На допросы его не вызывают, суда еще не было....Слушай, журналист, ты уже бывал в этих местах?
--
Не приходилось.
--
Ну, тогда, с крещеньецем тебя, - Игорь Шульман достал из-под подушки самодельный нагреватель, изготовленный из двух проводков и консервной крышки. Опустил его в банку с водой, включил в розетку. - Кто чифир будет? Кстати, журналист, чтоб ты знал на будущее: в "хате" не сорить, не плевать, это неуважение. Теперь это наш дом, а в доме не срут. Что касается Доры, то все его вещи помечены дыркой. Видишь, на кружке, на ложке... Никогда его вещи не бери, ничего ему не давай, не здоровайся за руку... Иначе сам будешь считаться "опущенным". Понял?
Игорь сделал глоток, передал банку Сашке Евреинову. Тот понюхал, поморщился, но тоже отпил. Банка пошла по кругу. Потом все с наслаждением закурили. На нижней полке заворочался пожилой мужичонка с испитым лицом.
--
О, наш убивец прочухался, - засмеялся Шульман.
--
Сам ты убивец, - прошепелявил мужичонка. - Дай чифирчику.
--
Это Лёша Бляхман. Его за убийство посадили, - пояснил Натан Евгению. - Свою бабу врезал бутылкой по голове. Светит двадцать пять лет. Так что, когда он выйдет, ему уже будет далеко за семьдесят. Если вообще выйдет.
--
За что ж он ее так?
--
По пьянке. Она ему сказала, что он не мужик. А Леша обиделся. Потом неделю от полиции бегал. В итоге, сам пришел и сдался.
--
А что было делать? - подал голос Бляхман. - Жрать нечего, денег нет. Тут хотя бы кормят. - Он тяжело вздохнул. - Она сама виновата. Разве можно так мужика оскорблять? Я ж из Дагестана, у меня кровь горячая.
--
Башка у тебя дурная, а не кровь горячая! - Игорь поднялся, чтоб заварить новую порцию. - Эй, Колян, подваливай к нам, не бойся, - позвал он бывшего главного инженера, - ничего тебе Бык не сделает.
Николай Борисович молча взял из рук Шульмана банку с чифирем, выпил, и снова отошел в свой угол, куда испуганно забился с самого утра. Весь день он мучительно размышлял, чем ему придется рассчитываться за ночное прегрешение. Что с него еще потребует Бык, или хуже того, Дядя Борух? И надо ж было такому случиться! Он чисто автоматически взял ту злосчастную сигарету, даже не задумался. Нет, он знал, что чужое брать нельзя, но даже представить себе не мог, чем это обернется. Кто бы мог подумать, что он, Николай Борисович Кляймер, главный инженер огромного производства, бывший депутат всех мыслимых и немыслимых советов, член коммунистической партии, близкий друг первого секретаря Молдавии, и т.д. и т.п., окажется в таком дерьме?! Что он будет бояться какого-то недоноска, какого-то Быка, который и на быка-то не похож...
--
Слышь, Колян, не мучайся, - угадал его мысли Шульман. - Твоя "хавера" телекарт принесет? Вот и отдашь его Быку. Будете в расчете. И не расстраивайся. Много тебе не дадут. В крайнем случае, три месяца не будешь появляться дома. Ты же не судимый, в первый раз...
--
Все мы когда-то были в первый раз! - буркнул Натан. - Смотря какой судья попадется. Есть тут один гад, лысый...То ли ''марокканец'', то ли еще кто, короче, сефард... "Русских" терпеть не может. Залепит на полную катушку! Мало не покажется! Как говорится, "мама, не горюй".
Натан улегся на койку, закинул руки за голову и прикрыл глаза. Воспоминания, как уже бывало не раз, накатывались медленно и неотвратимо. Где же он все-таки допустил оплошность? Или его арест, это просто чья-то ошибка?
2. НАТАН
Натан давно уже понял, что этот мир не для него. Но в каком из известных миров ему жить, не знал. Он страшился смерти, хотя догадывался, что там, за чертой, душе, не обремененной телом, наверное, будет легче. Нет, не смерти Натан боялся, а предсмертья. Того, что предшествует уходу: боли и одиночества. О чем бы ни умолял Бога человек, а в глубине души он больше всего надеется на легкую смерть. Нет, не надеется, жаждет! Жаждет, потому что боится.
Окружающие говорили про него, что он злой и бездушный, что обмануть ближнего для него - все равно, что во*********************************************************************************************************************************************************************************************************************************
******************************тстве, после первой драки. Эту драку Натан запомнил на всю жизнь. Была такая считалочка: "Жид, жид по веревочке бежит". Натан не знал, что такое "жид". Думал, что это жадный человек. Но отец объяснил, что за такие слова по роже бить надо. И уже на следующий день вызвал он приятеля на поединок. А точнее, слегка заехал ему в нос. Был Натан не шибко сильный, не спортивный, толстоват даже...Короче, обычный еврейский пацан. К тому же боялся, потому что приятель был намного здоровее. Но когда друг ответил ему кулаком в глаз, что-то щелкнуло у него в голове, зашумело, и он уже не чувствовал боли, ничего не видел перед собой, одна всепоглощающая ярость, которую Натан смог удовлетворить, только увидев приятеля на земле, грязного от крови и пыли. Вот тогда-то он и испугался по настоящему. Самого себя испугался, ибо понял, насколько он может быть страшен в слепой своей ярости.
Иногда Натан представлял себе, что будут говорить о нем после смерти. Например, так: "Он был сильным человеком. Когда он шел, земля вращалась ему навстречу. Мужчины боялись и уважали его, женщины любили его и трепетали от ощущения его силы, люди искали его благоволения..." Так говорили об отце Натана, и ему хотелось, чтобы о нем отзывались так же.
Впоследствии, в любой драке он ждал первого удара, после которого мозг отключался, и переставал чувствовать боль. Вообще ничего не чувствовал, не видел, не осознавал. Только жажда крови и победы толкала его вперед. Позже один врач объяснил ему, что подобное явление называется "амокова пляска". Это малоизученный синдром внезапного бешенства, которому подвержены жители некоторых островов Малайзии. Где находилась Малайзия, Натан примерно знал, посмотрел на глобусе, но какое отношение "амокова пляска" имеет к нему, представлял себе с трудом. Врач сказал, что малайцы называют это состояние "мата глаб", что означает "слепой глаз". Человек теряет ощущение времени, теряет над собой контроль, и начинает убивать всех, кто попадется ему под руку.
Нечто подобное Натан чувствовал и перед приступом эпилепсии. Только там все было по-другому, совсем другие ощущения. Он видел сверкающий голубой столб, мерцающий блестками, который спускался откуда-то сверху. Предметы становились выпуклыми, словно оживали...Чужие мысли переставали быть тайными, он их даже не читал, он их видел... Цвета яркими, ослепляющими, и даже шепот слышался так, будто вокруг него били барабаны... Ему начинало казаться, что он смотрит на себя со стороны, словно выходил из тела...Стен не существовало, он их не видел, не чувствовал преград...Но когда столб достигал головы, Натан проваливался в темноту. Он не знал, не ведал, что происходит с ним там, в бездне. Но когда возвращался, приходил в себя, ощущал огромную усталость, ломоту и боль во всем теле, будто его долго били ногами. Наверное, это единственная схожесть с "амоковой пляской". Но иногда, очень редко, в памяти возникали видения. Странные, непонятные, навевающие такой дикий страх, что хотелось, как страусу, зарыться в землю...Ничего не видеть, не знать, не слышать, не чувствовать... Он понятия не имел, откуда эти видения. Но они были очень яркими. Как-то Натан попросил друзей проследить и рассказать, что же все-таки происходит с ним в период приступа. Но они ничем не смогли ему помочь. Кроме пены изо рта, конвульсий рук и ног, закатившихся глаз, зубовного скрежета и страха за его жизнь, они ничего не видели и не чувствовали. Но однажды, из той черной бездны, Натан принес предмет. Небольшая статуэтка женщины в позе лотоса. Когда он смотрел на нее, его пробирал такой жуткий страх, что хотелось выть, как собаке над трупом, спрятаться, забиться в угол, бежать из квартиры... В конце концов, он выбросил статуэтку. Но страх не ушел, он только еще глубже въелся в подсознание.
За то время, что Натан находился в этой израильской тюрьме, видения его не посещали, так же как и приступы эпилепсии, и взрывы дикой ярости. Только недоумение и полное равнодушие к будущему. Натан никак не мог понять, где же он "прокололся". Операция была продумана до мелочей. Конечно, это была чистой воды авантюра. Но зато какая! Агата Кристи могла бы им гордиться. По лицам следователей он видел, что его дело разваливается, доказательств нет, вещдоков нет, свидетелей нет.... Но израильская прокуратура не из тех, кто так просто отказывается от своих обвинений. Поэтому суд постоянно откладывался, дело отправлялось на доследование. И все-таки Натан чувствовал, что где-то был прокол. И чем дольше он тут сидит, тем больше возможностей у полиции найти концы. И черт его дернул ехать в этот Израиль, который давно уже перестал быть ИЗРАИЛЕМ, а стал просто израиловкой.
Из Киева он бежал так быстро, будто за ним гналась свора голодных собак. Собственно, так оно и было. И свора, и собаки в человечьем обличье. Благо, новые документы он приобрел загодя. Разве что из Анатолия Тимощука превратился в Натана Гринберга. Его родители были евреями, но ехать по старым документам он не мог. Обложили его профессионально, охоту устроили, суки...
Первая жена Натана тоже была еврейкой. Все в ней было хорошо, начиная от зажиточных предков (папа работал директором ювелирного магазина), и заканчивая огромной пятикомнатной квартирой (папин подарок) на улице Артема, в самом центре Киева. Одно страшно раздражала Натана в жене: волосы на груди. Жесткие, черные, кучерявые... Она пыталась избавляться от них, но когда волосы начинали отрастать, он постоянно натыкался на их колючесть. В итоге, он вообще перестал с ней спать, даже перебрался в другую комнату. И все чаще подумывал о разводе. Но не так-то легко это было сделать. И проблема заключалась не в шикарной квартире, не в безбедной жизни. Все это Натан мог бросить даже, не задумываясь. Но отец Елены взял его в свой бизнес. А Натан чувствовал, что живым из этого бизнеса, по своей воле, никто не уходит. Поначалу он был на побегушках, отвезти, привезти...Он и не пытался глубоко вникать. Это потом, позже, Натан осознал весь масштаб дел. Ушлый был мужик, его тесть, Яков Моисеевич. За десятилетия работы ни одного прокола. Его уважали все, от "авторитетов" до первого секретаря киевского горкома. Любил Яков Моисеевич широко пожить, погулять на курортах, съездить в санаторий обкомовский, с "комсомолочками" покувыркаться... Не забывал и про подарки женам, дочерям и любовницам "сильных мира сего". Да и они его не забывали. За то и милиция закрывала глаза на некоторые его делишки. Имел Яков Моисеевич свой подпольный цех по обработке алмазов, считался одним из крупнейших "цеховиков". Бизнес Якова Моисеевича в конце 70-х явно попахивал колонией строгого режима с конфискацией. Или как тогда говорили "пятнадцать и пять по рогам". Из близких, правда, никто и не догадывался, чем занимается глава семейства. Жили в довольстве, отказа ни в чем не знали...Радостно, можно сказать, жили. Но всему приходит конец. К власти в СССР пришел Андропов. И эйфория кончилась. Обкомовских, городских и республиканских работничков снимали, повышали, на их место присылали других... "Цеховиков" сажали пачками. Имущество конфисковывали...Яков Моисеевич одним из первых почувствовал конец вольготной жизни и однажды позвал к себе Натана.
--
Вот что, Толя, поговорить я с тобой хочу. Парень ты неглупый, хоть и себе на уме. Я до сих пор в тебе не разобрался. Но речь сейчас не об этом. Я задницей чую: недолго мне на свободе гулять. Но, видишь ли, я уже не молод, вряд ли из тюрьмы выйду. Можно было бы скрыться, лечь на дно, уехать за границу...Но я хорошо известен в определенных кругах, все равно найдут. Поэтому я хочу передать тебе кое-какие дела, связи...Тебя никто не знает, а те, кто знает, считают за придурка. Я-то уверен, что это не так, но переубеждать никого не собираюсь. И тебе не советую.
--
Яков Моисеевич, вы думаете, я справлюсь? Никогда не чувствовал в себе таланта к такому рода бизнесу.
--
У меня нет наследников. Только жена и дочь. И ты! Я больше никому не верю. Друзья? Друзья для того и существуют, чтобы продавать и предавать. Причем, чаще всего, по мелочи. В бизнесе друзей не существует, запомни это. С врагами проще, всегда знаешь, что от них ждать. И запомни еще одно: не верь, не бойся, не проси. И то, что нельзя взять за деньги, можно за большие деньги. Или силой. Есть в тебе искра божья, я вижу. Иначе бы не позволил Ленке за тебя замуж выйти. К ней многие сватались, на мой капитал надеялись. Но хрен им всем, фиг что они получат! Но если ты не позаботишься о моей жене и дочери, я тебя из тюрьмы достану. Или с того света. Учти!
И в ту же ночь вылетел Яков Моисеевич из окна. Вылетел как птица, да приземлился неудачно. Сломал позвоночник, парализовало его полностью. Но властей это не остановило. Хоть и не осудили Якова Моисеевича, но семью почистили основательно. Пришлось Натану с женой покинуть квартиру в центре, теперь в ней жил новый начальник милиции, и перебраться в двухкомнатную хрущевку в пригороде. Правда, и там они долго не задержались. Через несколько месяцев умерла свекровь, Ольга Михайловна. Не смогла привыкнуть к нищете. А Елена ударилась в загулы, начала пута****************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************************шалаву, жену. Но однажды именно так и случилось. В ту ночь Натан вернулся поздно, в третьем часу. Сначала разгружал вагоны, потом выпил с приятелями - грузчиками, и, идя домой, надеялся, что непрошеные гости уже разошлись. Долго не мог открыть дверь, что-то подпирало ее изнутри. Разозлившись, он врезал ногой по хлипкой двери и увидел, что в коридоре развалился голый мужик. Тот был настолько пьян, что даже не шелохнулся, когда на него свалилась выбитая дверь. Натан почувствовал нарастающую ярость, которая тисками сжимала виски. В мозгу что- то щелкнуло, и наступила темнота. Он не помнил, что произошло дальше. Только когда пришел в себя, увидел, что сидит на полу в спальне, а на кровати лежат два зарезанных тела: жены и какого-то мудака. Ни сожаления, ни страха Натан не испытывал. Скорее наоборот. Облегчение, избавление и полную ясность перед будущим. Он вытащил нож из тела Елены и вышел в коридор. Мужик лежал в той же позе, только из виска медленно вытекала кровь. Он был мертв. Очевидно, Натан хорошенько приложился к его голове ногой. Он вложил в руку мертвеца нож. Огляделся. Подумал: не собрать ли вещи, не махнуть ли на все четыре стороны? Покачал головой. Нет, это не выход. Натан опрокинул несколько стульев, перевернул стол, разбил пару бутылок, сбросил на пол телевизор...И позвонил в милицию.
Дело закрыли быстро. Никто не стал глубоко копать. Друзья подтвердили, что он почти до утра разгружал вагоны, соседи, - что среди ночи слышали шум драки. Так что Натан даже не попал под подозрение. Правда, на допросы его потаскали. Но интересовались не столько убийством жены, сколько деньгами тестя. Но и тут Натан ничем не мог помочь. Он понятия не имел, куда Яков Моисеевич спрятал свой немалый капитал. Может прогулял, прокутил, потратил на любовниц, мало ли... От капитана милиции, Голобородько, с которым Натан был давно знаком, он узнал, что его парализованный и впавший в беспамятство тесть, пребывающий на данный момент в доме престарелых, оказывается, был держателем общака. Натан немного знал воровские законы, и потому был немало удивлен, что человек, ни разу не нюхавший зоны, может быть держателем общака. Хотя чем черт не шутит! Это говорит только об одном, что его тесть пользовался непререкаемым авторитетом у криминальных генералов и маршалов. Но он задумался. Яков Моисеевич был мужик умный, тертый, даже по самым минимальным меркам, его капитал должен был перевалить за несколько миллионов. А если добавить сюда общак! От такой суммы у кого угодно голова закружиться. Не удивительно, что милиция рыла землю в поисках. Но Натана интересовал другой вопрос: почему до сих пор никто не пришел к нему ни за общаком, ни за деньгами Якова Моисеевича? Или его действительно считали придурком, которому ничего нельзя доверить? Что ж, может оно и к лучшему. Скорее всего, милиция следит за каждым, кто приходит к тестю. Недаром его перевели в дом престарелых. Но ведь он, Натан, какой - никакой, а родственник, и вполне легально может навестить тестя.
С тех пор как Яков Моисеевич выбросился из окна, Натан его не видел. Не до того было. Несколько дней он колебался, ехать или не ехать. Не то, чтобы боялся слежки, просто не знал с чего начать разговор. С того, что он не уследил за женой и свекровью? Так его вины в этом нет. Или сразу начать с денег? Впрочем, разговор вообще вряд ли получится. От Голобородько он знал, что Яков Моисеевич не разговаривает, не двигается, и вроде как полностью потерял память.
Дом престарелых находился на Подоле, и внешне больше напоминал бомжатник, чем государственное заведение. Что как раз не удивительно: государственное, значит, ничье
-->[Author:x]
. Правда, Яков Моисеевич лежал в отдельной палате, небольшой, но довольно чистой, на втором этаже. Окно выходило во двор, где шумели тополя, доносился гомон обитателей дома, за дверью шуршали тапочки медсестер...Несмотря на раздолбанный внешний вид, внутри было вполне уютно. Тесть лежал, прикрыв глаза и, казалось, спал. Вид у него был неважный. За то время, что Натан его не видел, он постарел лет на тридцать. Кожа покрылась пигментными пятнами, челюсть отвисла и слюна стекала по подбородку.
Натан присел рядом с койкой и взял тестя за руку. Его веки дрогнули, открылись, черные зрачки, немного поблуждав по комнате, остановились на Натане. Губы растянулись в улыбке.
--
Здравствуй, Толик, - прошелестел шепот. - Ты все-таки пришел.
У Натана глаза полезли на лоб от удивления. Он уже открыл рот, но тесть приложил палец к губам.
--
Дай бумагу и ручку, - он показал на тумбочку, - и говори что-нибудь, говори.
Натан начал нести какую-то чушь, про погоду, про новые веяния времени, про общих знакомых...Единственное, чего он не касался, это смерти Ольги Михайловны и Елены. Но оказалось, что Яков Моисеевич в курсе.
--
Ты не вини себя, пацан. Это я виноват, - прошептал он. - Не уберег. Думал, еще успею. И вот еще что, - тесть протянул ему записку. - Найди и передай. Поможет. И не ходи сюда больше. Подойди ко мне.
Натан наклонился к самым губам. Яков Моисеевич сказал всего одну фразу, но Натан почувствовал, как тело сразу охватил жар. Он кивнул головой в знак уважения и прощания, взял записку и вышел в коридор. Постоял у окна, теребя записку в руке. "Это невозможно! Этого просто не может быть! Значит, он все понимает",
--
Вы плохо себя чувствуете? Вам помочь?
Натан оглянулся. Рядом стояла пожилая медсестра.
--
Нет, нет, спасибо. Все в порядке.
--
Вы к Якову Моисеевичу?
--
Да. Я уже был у него.
--
Я давно знаю Якова Моисеевича, - сказала медсестра. Что-то в ее голосе заставило Натана насторожиться. - Такой человек! И так не повезло! Вы его уже видели? Я думаю, что он еще поправится.
Натан склонил голову в знак согласия и пошел к выходу. У дверей он оглянулся. Медсестра смотрела ему вслед. Белый халат обтягивал ее так прочно, будто под ним был офицерский китель. "Странная какая-то, - подумал он. - Может, следит за мной? Да нет, обычная медсестра, зачем ей это...".
Но чувство опасности не покидало. Тем более что он заметил за собой "хвост" еще на Андреевском спуске. Необходимо проверить была ли это слежка или обычный прохожий, идущий тем же маршрутом. Благо, в этом районе много разных кафе, забегаловок и пивных. Он зашел в первую попавшуюся, заказал сто грамм коньяка и сел у окна. Кафе было маленькое, на пять столиков, и совершенно пустое. Человек остановился у входа, завертел головой, раздумывая входить или нет. Потом перешел на другую сторону улицы, сел на скамейку, закурил...Значит, это все-таки "хвост". И вели его от дома престарелых. Недаром медсестра показалась ему странной. Натан развернул записку. "Птенец! Есть время разбрасывать камни, и есть время собирать камни. Мое время пришло".
"Бред какой-то", - первое, что пришло в голову Натану. Но он помнил слова Якова Моисеевича, которые тот прошептал ему на ухо. И еще адрес. Какая-то деревня под Киевом. Нефедовка, кажется. Он и не слышал о такой. Но тесть не тот человек, чтобы просто так посылать его к черту на рога. Что-то есть там, в этой забытой богом деревушке. Но сейчас главное уйти от слежки. Однако, вполне возможно, что этот "хвост" не один. Натан огляделся. За стойкой бара висела занавеска.
--
Это у вас туалет? - спросил он у бармена. - Можно?
Бармен равнодушно кивнул. Рядом с туалетом находился запасной выход. Натан выглянул. Чисто. Можно уходить. Он пересек поросший травой холм, вышел на маленькую улочку. Так, что же дальше? Домой возвращаться нельзя. Наверняка его там "пасут". Значит нужно найти эту чертову деревню. Но где она находится? В какую сторону ехать? В принципе, можно на вокзале узнать. Нет, туда нельзя. Лучше всего поймать машину и, желательно, дальнобойщика. Водитель должен знать. В конце концов, дальнобойщики по всему Союзу мотаются. Чем черт не шутит, вдруг ему повезет.
До Белой Церкви он добрался на попутках. Несколько раз пересаживался, кружил по Киеву и пригородам, но слежку так и не обнаружил. С водителем ему подфартило сразу. Парень оказался разбитной, говорливый, обрадовался случайному попутчику.
--
Нефёдовка? Знаю такую. Три дома, две березы... Зато лес вокруг!.. Закачаешься! Благодать! Только дороги туда нетути. Километров пять пешкодралом тебе придется переть. Мой танк там не пройдет. А тебе зачем туда? Зазноба, что ли? Так там, кроме старух, никого не осталось. Ладно, не хочешь говорить, не говори. Садись, домчу с ветерком.
Парень оказался прав. До Нефедовки пришлось идти пешком, через лес. Если здесь когда-то и была дорога, то она давно заросла травой и сорняками, покрылась рытвинами и колдобинами. На деревушку Натан наткнулся внезапно, как только вышел из леса. Уже взошла луна, и слабым, голубоватым сиянием осветила крыши домов. Издали деревня казалась нежилой. Собаки не лаяли, кошки не мяукали, свет в окнах не горел...Только цикады нарушали тишину. Натан осторожно подошел к крайнему дому, заглянул во двор. Никого. Труп собаки, исклеванный птицами, валялся около забора. Дом скрипел и стонал, как старый столетний дед, но держался, не разваливался. Натан прошелся по единственной деревенской улице. Вдоль нее стояло всего пять заброшенных домов, два с одной стороны, и три - с другой. Дальше, насколько он мог видеть, простиралось пепелище. Натан шел тихо, постоянно прислушиваясь. Однако ничего не нарушало тишины. Он подумал, что Яков Моисеевич или что-то напутал, или просто подшутил над ним. Вот старый кретин! Натан уже готов был разозлиться и идти обратно, как сзади раздался голос:
--
Ты кто? Что делаешь на моей земле?
Голос прозвучал так неожиданно, что Натан чуть не обделался. От страха он присел, обернулся через плечо. Позади него стояло какое-то странное, маленькое существо, в темноте казавшееся лесным жителем из сказки. На нем была то ли овчина мехом наружу, то ли он сам так зарос...Не разглядеть. Натан видел только сверкающие живые глаза.
--
Я...Мне... - от страха он забыл, зачем вообще оказался здесь. - Мне бы птенца...Птенца...
--
Птенца? - удивилось существо. - Ну, я Птенец.
4. КАМЕРА 14
(продолжение)
Снова заскрипела дверь. На этот раз принесли ужин. Что и говорить, кормили здесь неплохо.Правда, кусок не всегда лез в горло. Евгений даже смотреть не мог на еду.
--
Ты жрать не будешь? - глядя на Журналиста, спросил Игорь Шульман. - Понимаю. Я первые дни тоже не хотел, - он взял поднос, - о, малява! -
Игорь развернул записку. - Так, так...''От Теймура, Вовы, Ромы. Как дела, как жизнь, чего слышно? Там к вам посадили лоха, рыжего, с нашими часами и телекартом. Сними с него и передай нам сегодня. Загрузи его, как ты можешь. Бай! Одиннадцатая хата''. Бык! По-моему, это тебе малява. Только ты у нас "грузить" умеешь. А рыжий-то кто?
--
Наверное, я, - сказал Евгений. - Часы, действительно, новые, "Ролекс", а телекарта у меня нет. А кто такие эти Теймур, Вова и Рома?
--
Да так, отморозки, наркоманы законченные.
--
И что, ты считаешь, часы нужно отдать?
--
Это уже решать тебе. Отдашь - плохо, не отдашь - тоже не сахар.
--
Нет, не отдам. Это подарок.
--
Смотри сам. Тебе "дачку" принесут?
--
Никто не знает, что я здесь. В полиции мне не дали позвонить по телефону.
--
Плохо. Требуй, чтоб разрешили. Если тебе не будут носить передачи, ты быстро попадешь к кому-нибудь в "должники". А хуже этого, как сам понимаешь, ничего нет. Держи пока сигарету.
--
Завтра суд. Может мне и удастся связаться.
После ужина все разбрелись по своим местам. Бык с Лешей затеяли игру в "буру". Карты были маленькие, вырезанные из твердого картона из-под чайных упаковок "Липтон".
--
Слышь, Инженер, иди к нам, - позвал Бык Николая Борисовича. - Мы "под интерес" играем.
--
Не слушай его, Коля, - сказал Боря Спиногрыз. - И вообще, никогда не садись играть, если не уверен. Бесплатной игры не бывает.
--
Чо ты лезешь?! Чо лезешь?! - взбеленился Бык. - Я ж не с тобой разговариваю!
--
Знаю я, что ты хочешь. Смотри, Бык, нарвешься на правеж Дяди Боруха. Президент Израиля не поможет.
--
Дядя Борух, Дядя Борух! Что ты заладил! В гробу я видел вашего Дядю!
--
За базар отвечаешь, Бык? - плотоядно улыбнулся Спиногрыз.
Сергей Быков почувствовал, что зашел слишком далеко, но обратной дороги уже не было. Вся камера ждала от него ответа, кто с любопытством, кто с сочувствием...Он махнул рукой, и снова взялся за карты. Его будущее было предопределено, и все это знали. За свои слова надо отвечать.
--
Давайте, я с вами сыграю, - сказал Евгений, чтоб разрядить обстановку.
Евгений взял колоду, перетасовал... Он сразу почувствовал подушечками пальцев булавочные наколки на рубашках карт. Перетасовал еще раз, чтобы лучше запомнить. Когда-то, в армии, один дембель научил его блефовать. Сейчас это умение может пригодиться.
--
Ставлю свои часы, - сказал он.
--
Идет, - обрадовался Бык.
Но доиграть им не дали. Дверь открылась, вошли двое полицейских.
--
Так, - грозно произнес Горкадзе, - кто тут у нас Евгений?
--
Я.
--
В Офаким поедешь. Вместе с румыном и... и... - он заглянул в бумажку, - со Спиногрызом, то есть, с Борисом.
--
Эй, Горкадзе, ты, что, головой поехал? - приподнялся Натан. - Женьку только что привели, у него суд завтра.
--
Завтра? - удивился полицейский и зашелестел листочками. - Во, блин! Точно! Сами не знают, что пишут. Бардак! Ладно, оставайся. Остальные за мной.
Полицейские вышли вместе с молчаливым румыном и Спиногрызом. В камере наступила тишина. Только Бык шуршал картами.
--
Вот идиоты, - выругался Шульман, - таскают людей с места на место. Делать им нечего.
Натан снова улегся на шконку, посмотрел на Евгения. Он думал о том, что никому не может довериться. Прав был Яков Моисеевич, ни с кем нельзя откровенничать. Продадут, оглянуться не успеешь. А может, поговорить с этим журналистом? На лоха вроде бы не сильно похож, а если даже и лох, что ж, тем лучше. Не будет лезть не в свое дело. Сделает то, что скажу, а там "трава не расти". Или, все-таки, лучше с Шульманом? Парень, чувствуется, битый, не промах, такой не подведет. А если подведет? К тому же с ним делиться придется. Хотя, делиться нужно будет в любом случае. Главное, не прогадать. А если с Дядей Борухом? У него сила, авторитет, его слушают, ему верят! Нет, нельзя. Именно потому, что Дядя Борух - авторитет, вор в законе. Самого же Натана потом обвинят в связях с криминалом, и тогда не видать ему депутатского места в этом гребанном кнесете, как своих ушей. Черт, до выборов осталось всего ничего, а он торчит в этой камере, как последний фраер. Уже несколько дней Натан ломал голову над этой проблемой, и никак не мог придти ни к какому решению. Правда, у него один из лучших адвокатов Израиля, и он передал ему уже 50 000 шекелей, но тот что-то ни мычит, ни телется. Только пустопорожние обещания, Может, адвоката поменять? Нет, не имеет смысла. Адвокат говорит, что в прессе поднялась волна в защиту Натана. Если он в ближайшие дни отсюда выйдет, то на этой волне как раз и сможет попасть в кнесет. А если еще и Эдик Либерман поддержит!.. Не зря же Натан столько бабок вложил в его партию. На Щаранского с его "Исраэль ба алия" сейчас надежды мало. Удивительно, что его до сих пор не посадили. Ворюга, каких поискать! Сколько денег он снял со своего Сионистского форума! И быстренько ушел. Потом создал свою партию, настриг купонов... Правильно говорят, хочешь разбогатеть, придумай собственную религию, или партию. Либерман, правда, тоже не лучше. Когда он идет, вокруг него охранники, прихлебатели, бабы глаза закатывают от восторга, толпа "кипятком писает"... Пахан паханом! Хотя "авторитеты" говорят про него - "честный пахан". А это чего-нибудь, да стоит. А был такой пай-мальчик...Кто бы мог подумать! Может создать свою партию? Объединить "кавказских", "горских", "бухарских", разбавить их бедуинами или друзами, добавить парочку "эфиопов", "марокканцев", и дело в шляпе. Все равно те деньги, которые лежат сейчас мертвым грузом, нужно как-то легализовать. С другой стороны, ему пока нельзя "светиться", охота за ним и за "общаком" Якова Моисеевича еще не закончилась. Тем более необходим человек, которому можно было бы довериться. Окончательно решившись, Натан спрыгнул с койки и направился в туалет, предварительно поманив за собой Евгения.
Дорман молча вышел. Он уже привык к такому обращению.
--
Слушай, Жень, дело у меня есть. Надеюсь, тебе можно доверять?
--
Я не знаю, о чем ты хочешь говорить. Ты меня видишь первый раз, я тебя тоже.
--
У тебя завтра утром суд. Скорее всего, уже разнесся слух, что ты арестован. Ты ведь не последний человек в этой стране. Наверняка кто-нибудь придет тебя проведать.
--
Быть журналистом, пусть даже известным, и быть зеком, две разные вещи. Здесь люди быстро забывают хорошее. Наоборот, радуются, если кому-то хуже. Так что рассчитывать на друзей не приходится. Ладно, говори, что ты хотел.
Натан задумчиво почесал нос, глядя на Евгения, потом сказал:
--
То, что я тебе скажу, должно умереть вместе с тобой. Если откажешься, зла держать не буду, но если проговоришься, пеняй на себя.
--
Не пугай, Натан, не такие пугали. Это, во-первых, а во-вторых, ты еще ничего не сказал. Можешь молчать и дальше. Я не буду знать твоих тайн, а душа твоя будет спокойна.
--
В том-то и дело, что мне нужна помощь. Сделаешь, озолочу. Я добра не забываю.
--
Это не разговор. То пугаешь, то сулишь золотые горы... Может, закончим? Мои проблемы меня волнуют больше, чем твои.
--
Хорошо, Женя. Значит, так. На воле остался мой компаньон, у которого находятся все документы. На фирму, на деньги... Я тебе дам записку, а ты уж постарайся передать ее по назначению.
--
Почему сам не передашь?
--
Подозреваю, что за мной следят.
--
Что ж ты такого натворил, что даже здесь за тобой следят?
--
Потом расскажу.
--
Хорошо, передам, если получится.
Когда они вышли из туалета, вся камера грохнула от смеха.
- Ну? Что я говорил? - взревел от радости Бык. - Мужики, вы как, уже подружки? Что-то быстро справились.
--
Заткнись, Бычара, - осадил его Натан. - Не забывай, что тебе еще перед Дядей Борухом ответ держать.
Не смеялся только Игорь Шульман. Он как-то уж очень внимательно рассматривал Евгения. Под его взглядом Евгению стало неуютно, он поежился. "Черт возьми, что-то здесь не так", - подумал он.
Камера готовилась ко сну. Выключили свет, арестанты разбрелись по своим местам. С уходом румына и Спиногрыза стало немного свободнее, даже Дора пытался перебраться на свое прежнее место, но Бык цыкнул на него и тот моментально убрался. Вскоре камера наполнилась вздохами, сонным бормотанием, храпом... Шульман не спал. Он думал. Фазиль затолкал его в это дерьмо, твердо пообещав, что решит все его проблемы, но только в том случае, если он, Игорь, вернется с результатом. А как подкопаться под Натана? Под него многие копали, все напрасно. Фазиль почему-то думает, что в маацаре тот расколется и расскажет, где воровской общак. Как же, держи карман шире, расскажет! Интересно, каким образом Фазилю удалось засадить Натана? Впрочем, чего там думать, у него такие связи в полиции! Именно поэтому он до сих пор на воле гуляет. Даже когда сын Фазиля влип с проститутками, которых переправлял через египетскую границу, и то он его отмазал. А вместо сына посадили кого-то другого, который, якобы, и повесился в камере. Страшный человек - Фазиль! А с виду не скажешь. Высокий, красивый, подтянутый, всегда доброжелательный... Вот только доброжелательность его - крокодилья. Так зубами цапнет, что самому легче повеситься, чем ждать от него пощады. Вот и он, Игорь, попался к нему на крючок. А ведь так хорошо жил! Три магазина, ресторанчик, молодая жена, с которой уже в Израиле познакомился, она сейчас на седьмом месяце. Если бы не это, фиг бы он пошел на поводу у Фазиля. Не шиковал, конечно, на мерседесах не ездил, за ручку с премьер-министром "не здоровкался", но жил нормально, имел свой постоянный доход. О прошлом давным - давно забыл, благо, напоминать было некому. А был Игорь в Одессе обыкновенным фарцовщиком. Начинал с сигарет и со шмоток, но быстро освоился, обрел основательные связи, и ударился в спекуляцию валютой и аппаратурой. Деньги текли рекой. По молодости и глупости он не сильно заботился о конспирации, швырял купюры направо и налево, от сторублевок прикуривал...Но подловили его на самом пике удачи, и загремел Игорек в КПЗ. Однако быстро понял, что выбираться надо отсюда, выбираться любыми способами. И когда следователь предложил ему быть "стукачом", Игорь недолго раздумывал. Многих он знал из преступного мира, не только спекулянтов и валютчиков. Сталкивался он и с ворами, и с рэкетирами, и с цеховиками... И обрел Игорь Шульман куратора - капитана Машукова, жуткого антисемита. Тот при каждом случае тыкал ему в нос национальность. И когда Игорь приносил ему бутылку виски или импортного коньяка, капитан разражался тирадой насчет того, что "это вы, жиды, споили матушку - Россию и нэньку - Украину". Коньяком, однако, не брезговал, да и другими гешефтами тоже. Правда, и не зажимал его сильно, позволял заниматься спекуляцией, хотя и приговаривал при этом: "Ты, Шульман, работай, доносы, чтоб, каждую неделю, без вранья, без утайки, а то представляешь, что будет, если твои коллеги узнают". Игорь прекрасно понимал, что будет, что с ним сделают, если хоть одна живая душа даже не то, что узнает, просто начнет догадываться. А потому все чаще хотелось ему задушить капитана Машукова. Но он считал, что из-за такой мрази не стоит садиться в тюрьму. И продолжал писать доносы. Однако надо отдать должное одесской милиции: берегли его, зря не подставляли. Игорь подозревал, что "сексотом" работает каждый второй спекулянт. И не понимал, почему же их всех до сих пор не арестовали. Потом понял: милиция на них делала свой бизнес. Как говорится, богу - богово, а кесарю - кесарево. Указания капитана Игорь выполнял беспрекословно, на совесть, за что тот скоро получил майора. Казалось бы, пей, гуляй, зарабатывай немыслимые бабки под защитой нашей "доблестной", но мешало Игорю сознание того, что он все время под "колпаком". Что мечта его уехать за границу, накрылась медным тазом. Правда, он не совсем понимал, чем будет там заниматься. Ведь невозможно спекулировать валютой там, где этой валюты навалом.
Но скоро пришла перестройка. То, что он делал, стало называться "честным бизнесом", хотя этот бизнес больше напоминал Чикаго 30-х годов. Деньги, которые он заработал, исчезли в вихре перемен, оставшееся вложил в МММ, и погорел, "как швед под Полтавой". Клял себя на чем свет стоит. Как он мог просмотреть, проморгать такой потрясающий "пирамидный" бизнес?! Вместо того чтобы вкладывать, сам бы мог делать нечто подобное. С его опытом, с его связями... Машуков больше не донимал Игоря, он перебрался в Киев и там стал каким-то большим начальником. Дорога за границу теперь была для Шульмана открыта. Но он не ехал. Какой смысл начинать новую жизнь без денег? Он выжидал. Вдруг подвернется какое-нибудь дельце. Но ничего походящего не было. Пока однажды не зашел к Игорю старый приятель - Гришка Крымов, по кличке Золотой. По своей натуре, Гришка был занятный тип. Не пил, не курил, примерный семьянин, деньги зарабатывал более чем приличные....А то, что денег у него много Игорь знал доподлинно. В свое время Гришка делал бабки на том, что скупал золотые побрякушки у простаков возле ломбардов. За что и получил свое прозвище. Сейчас он крутился в одесском горкоме, подбирая к своим рукам мелкие бизнесы. И, похоже, успешно. Но к нему Золотой пришел не просто так. Он предложил Игорю зарегистрировать на себя липовую фирму, через которую он, Гришка, будет прокачивать левые деньги, а ему достанется неплохой процент. И делать ничего не надо. Игорь согласился. Но открыть фирму они не успели. Через два дня Золотого расстреляли, как писали газеты, "у подъезда своего дома". Шуму было много. Гришка работал в команде будущего мэра, поэтому убийство квалифицировали, как политическое. Хотя Игорь догадывался, что дело, скорее всего, в тех баснословных левых доходах, которые Гришка прокачивал через подставные фирмы. Он убедился в этом, когда, на следующий день после убийства, придя домой, обнаружил все перевернутым, выпотрошенным... Что-то у него искали, но что? Судя по всему, следили за Золотым, думали, что тот оставил Игорю какие-то документы или деньги. Он понял, что надо "рвать когти" из Одессы. Даже если он ни в чем не виноват и не имел связей с Золотым, на том свете доказывать это уже будет поздно. Куда бежать? В Америку? В Германию? Нет, туда нужно ждать вызова и разрешения. Быстрее всего уехать в Израиль, хотя и не очень хочется в эту маленькую восточную религиозную страну. Игорь считал себя западным человеком. Но сейчас выбора не было. И он вылетел в Израиль с двадцатью долларами в кармане.
Шульман очнулся от своих тягостных мыслей, оглядел камеру. Черт бы побрал этого Натана вместе с Фазилем! Может, у него и нет никакого общака, но Фазиль хрен в это поверит. Даже если Игорь притащит ему стопроцентные доказательства. Если бы он тогда, три года назад, не обратился бы к Фазилю за помощью, не сидел бы сейчас в этой камере, не висел бы у Фазиля на крючке. Тогда на него "наехали" кавказские, потребовали 20% от дохода. Игорь удивился, неужели и в Израиле есть рэкет? И отказался платить. А ночью сгорел его магазин. Игорь бросился в полицию, но там как-то странно отнеслись к его жалобе. " Тебя же не убили!". "Вы что, хотите, чтоб меня убили?!". Из полиции Игорь пошел к Фазилю и попросил того о защите. Это потом, много позже, у него появилось подозрение, что Фазиль сам спровоцировал поджег. Но уже ничего не мог сделать, он попал в кабалу. Фазиль, у которого все было "схвачено", помог получить ему кредит на расширение бизнеса. И вот сейчас пришло время расплачиваться. Поэтому он и торчит в этой вонючей камере, и думает, как "раскрутить" Натана. Интересно, а чего это Натан с Журналистом в параше закрывались? Не трахались же они, в самом деле. Может, они в сговоре? А может, он с Журналистом своей тайной поделился? Разбудить, что ли, этого, как его, Евгения Черныха? Игорь спрыгнул с койки, подошел к Евгению.
--
Эй, Женька, проснись. Дело есть.
Черных открыл глаза, Шульман приложил палец к губам.
--
Тс-с-с!
--
Блин, не спится тебе. Что случилось?
Игорь огляделся. Все спали, или делали вид, что спали. Нет, здесь нельзя разговаривать. А завтра может быть поздно. Он поманил Евгения за собой в душевую.
--
За свою жизнь не боишься? - прошептал Игорь.
--
Да что вы меня все пугаете сегодня? - возмутился Женька.
--
Кто это - все? - сразу ухватился Игорь. - Натан, что ли?
--
Почему Натан? - окончательно проснулся Евгений. - То полиция, то ты... И почему я должен бояться?
--
О чем вы говорили с Натаном?
--
Во-первых, с какой стати тебя это интересует? А, во-вторых, ни о чем особенном мы не говорили. Я когда-то писал статью про одну несуществующую организацию. Может быть, слышал, "Русские пантеры" называется? Вот он и спрашивал об этом. А вообще-то, ссали мы здесь. А ты-то чего так задергался?